"Газета Завтра 776 (40 2008)" - читать интересную книгу автора (Завтра Газета)

Георгий Судовцев АПОСТРОФ

Александр ЛЫСКОВ. Клочки (по дневникам 1994 года). — М.: Синица, 2008, 172 с., 1000 экз.

Встречи с прошлым… Расставания с прошлым… В своей новой книге Александр Лысков снова возвращается к лицам и событиям 1993-1994 годов, к закрытию газеты "День" и становлению газеты "Завтра" (реальные названия, а также фамилии персонажей в тексте изменены, но узнаваемы — впрочем, иных уж нет, а те — далече). В 1998 году под названием "Вольная птица" первый вариант этой повести был опубликован в журнале "Север". И вот — почему-то снова стал нужен автору, вынут из архива, исправлен и дополнен.

"Под стенами Белого дома я оказался среди голи московской, работяг, мелкого служилого люда — по сути, в той же провинции: вологодской, тамбовской, архангельской. Эй, Москва моя любимая, где ты? Всё разрушено, загажено.

У баррикад стояло несколько кроватей с пружинными сетками. Вместо матрацев на них толстым слоем лежали номера "ЛЕФа".

Камни-булыжники и обломки асфальта складывались в пирамидки вдоль "линии обороны". Воинство готово было к битве и нетерпеливо выкрикивало хором, как на матче: "Гуц-ков! Гуц-ков!"

На балкон, чем-то напоминающий мавзолейный, выскакивали проворные порученцы главного путчиста для успокоения и обещаний.

Что-то потное и похотливое было в колыхании толпы, в её стоне-вопле. Толпа подвиливала, пульсировала и сокращалась, как общенародная матка. Жаждала семени, беременности — и мощным вакуумом втягивала в себя так необходимые ей кличи жалкого, обреченного Гуцкова, хотела его, играла им, требовала от него. И управляла всеми балконными говорунами, пока очередным оратором к барьеру не выдвинулся Варламов в расстегнутой армейской плащ-накидке, под которой виднелся черный сатин бронежилета.

Поэт мятежный проступил в знаменитом писателе, лорд Байрон, Лермонтов. Длинные волосы развевались на осеннем свистодуе, лицо римского патриция поражало родовитостью — в сравнении с крестьянскими физиономиями полковников из окружения Гуцкова, с лицами заматеревших "комсомольских работников", с мордами двухметровых телохранителей путчистов…

Он говорил сильно, умудрялся запустить руку на самое дно, в холодок сокровенного у русского человека. Сравнил стояние у Белого дома и сражение под Смоленском. Власть назвал оккупантами, Родину — несчастной. И я увидел, как притихли панки, только что прыгавшие с бутылками пива в руках… Старушенция перестала верещать и потуже затянула пионерский галстук. Раскрепостился от лексически близкой речи хмурый интеллигент.

Пылкие фразы Варламова трагически сплотили людей.

Гуцков только указал цель — на Останкино, на телецентр. А силы и решимость сообщил толпе Варламов. Единое сердце толпы возликовало после его слов, и хотя каждый по отдельности потом устыдился этого вопля в себе, этой потери себя, но тогда, соединенный общей кровеносной системой, счёл для себя смертью отрыв от биологической массы единомышленников…

Оказался возле телебашни, когда грузовик уже протаранил вестибюль, а над толпой, как цирковая булава, закувыркалась чушка, выпущенная из гранатомёта. Она ударила в стекло и взорвалась внутри. Я видел, как из пролома вылетел стул. Обрывок ковровой дорожки, дымя и кружась, упал на головы безумных людей. И в этот самый миг ранних осенних сумерек с изумлением заметил, как меня вдруг со всей толпой накрыло сетью светящихся пулевых трасс. Обворожительный, новый на слух большинства треск заглушил первые стоны. Только потом люди бросились врассыпную.

Я споткнулся о чью-то упавшую на асфальт телекамеру, едва не наступил на женскую руку. Побежал через улицу Королева в дубовую рощу. Заскочил за первое же дерево спиной к стволу. Вверху надо мной трещали сучья и кучно, будто иней от сотрясенья, опадали жёлтые листья. Это пулемётная очередь прошивала крону спасительного дуба…"

Вспоминая "черный октябрь" 93-го, я снова и снова задаюсь вопросами: что, если бы история пошла по другому пути, если бы восставшие всё-таки победили? Что сталось бы с вождями Дома Советов: Русланом Хасбулатовым, Александром Руцким, Альбертом Макашовым? Мимо каких — уже навсегда неведомых нам — извилин истории нашей стране удалось пройти, пожертвовав жизнями полутора тысяч далеко не худших своих сыновей и дочерей?

Я по-прежнему не нахожу ответа на эти вопросы, знаю, что никогда не смогу их найти, но никогда не смогу и отказаться от них. Тот обломок "спирали Бруно", который я поднял у Дома Советов утром 7 октября 1993 года, засел в моём сердце. Та страшная красно-коричневая жижа, которая в то утро через водостоки с бешеным напором, и казалось, бесконечно льётся в Москва-реку из Дома Советов, — продолжает течь в моих жилах. Читая новую-старую повесть Александра Лыскова: повесть о страхе и любви, о смерти и рождении детей, о предательстве и героизме, я чувствую и понимаю: мы с ним — одной крови. Наша война и наша победа — ещё впереди.

И, наверное, уже близко, раз эта повесть зачем-то снова понадобилась её автору.