"Око за око" - читать интересную книгу автора (Тeртлдав Гарри)

Глава 14

Нье Хо-Т’инг сердито посмотрел на Лю Хань.

— Ты самая невыносимая женщина в мире, — мрачно заявил он.

Лю Хань сидела за столом грязной меблированной комнаты в Пекине и улыбалась. Она пила чай, отщипывая маленькие кусочки от кекса, и молчала. Несколько недель назад она сообщила Нье Хо-Т’ингу, что у нее появилась отличная идея, но какая, отвечать отказывалась. Она хотела получить больше власти, чем он был готов ей дать. В действительности Лю Хань намеревалась стать одним из руководителей пекинского коммунистического подполья. Нье не собирался ей уступать.

Сидевший рядом с ним Хсиа громко расхохотался.

— Ты с ней так разговариваешь, будто влюбился по уши, — сказал он.

Нье одарил хмурым взглядом и его. Хсиа все на свете переводит на одну тему — его интересует только то, что находится ниже пояса, а не экономика или политика. Впрочем, он умел добиваться желаемого результата.

— Если она не расколется, мы можем ее ликвидировать. Все равно у нее никого нет.

Нье посмотрел на Лю Хань, стараясь понять, подействовала ли на нее угроза, и решил, что нисколько не подействовала, — он был специалистом в данном вопросе.

— Если вы меня убьете, — сказала она, — вам не удастся узнать, что я придумала.

— А нам совсем не обязательно тебя убивать, — совершенно спокойно заявил Хсиа. — Есть другие способы развязать тебе язык.

— Делайте со мной, что хотите, — ответила Лю Хань. — Только кто же станет доверять вам свои мысли, узнав, что вы меня пытали?

Нье поморщился. Мао писал, что партизаны должны превратиться в незаметных рыб, прячущихся в огромной стае себе подобных. Если их будут бояться, они мало того что окажутся в одиночестве, но и отдадут себя в руки маленьких чешуйчатых дьяволов. Тяжело вздохнув, он пошел на первую уступку.

— Я дам тебе то, что ты просишь, но только в том случае, если твоя идея покажется мне интересной.

— Тогда ты скажешь мне, что она плохая, отодвинешь меня в сторону, а сам ее используешь, — возразила Лю Хань.

— Я в любом случае могу это сделать: пообещать тебе все что угодно, а потом нарушить свое слово, — напомнил ей Нье Хо-Т’инг. — Если ты хочешь, чтобы твоя идея была претворена в жизнь, тебе все равно придется мне ее открыть. А если хочешь получить награду за свою сообразительность, тебе придется поверить в те обещания, что я тебе дам.

Лю Хань задумалась, когда он замолчал.

— Всякий раз, когда мне давали обещания — люди или чешуйчатые дьяволы, — они оказывались лживыми. Почему с тобой должно быть иначе?

— Потому что мы вместе сражаемся против общего врага, мы — товарищи по борьбе, — ответил Нье. — Если ты придумала способ причинить вред чешуйчатым дьяволам, ты свою награду получишь. Народно-освободительная армия не эксплуатирует женщин, которые сражаются бок о бок с мужчинами — со своими сыновьями, мужьями, отцами и братьями.

Нье пнул под столом Хсиа — он был уверен, что сформулировал разумную доктрину и его товарищу следует жить в соответствии с ней.

Хсиа, как ни странно, промолчал.

Лю Хань наконец решилась раскрыть свою тайну.

— Жаль, что я сама не могу провернуть это дело, — пробормотала она. — Тогда мне не пришлось бы верить очередному вранью. Но если я хочу причинить чешуйчатым дьяволам серьезный вред, мне нужна помощь. Слушайте…

Она говорила довольно долго, и чем дольше Нье Хо-Т’инг слушал, что придумала Лю Хань, тем больше проникался к ней уважением.

— Представление зверей! — насмешливо воскликнул Хсиа Шу-Тао, но Нье снова пнул его ногой под столом, чтобы не мешал.

Когда Лю Хань закончила, он склонил перед ней голову и сказал:

— Я думаю, ты заслуживаешь того, что хотела получить. Если у нас получится все, как ты задумала, мы сможем пробраться в самую гущу чешуйчатых дьяволов, чтобы шпионить за ними и, конечно, убивать.

— Вот что мне нужно, — сказала Лю Хань. — Я хочу, чтобы чешуйчатые дьяволы поняли, что все это придумала я. Они узнают мое имя. Оно у них записано, а машины, которые за них думают, обязательно его обнаружат. Они отняли у меня дочь. Может быть, удастся заставить их вернуть ее мне.

— Если они отдадут тебе ребенка, — проговорил Нье Хо-Т’инг, наградив ее суровым взглядом, — ты отойдешь от борьбы с чешуйчатыми агрессорами?

Если она скажет «да», он вышвырнет ее из комнаты и из дома и, пожалуй, отдаст приказ ликвидировать ее. Диалектика классовой борьбы важнее личных интересов.

Но Лю Хань покачала головой.

— Ничто не помешает мне воевать с маленькими чешуйчатыми дьяволами. Они причинили мне слишком много зла. Коммунисты сражаются с ними яростнее, чем кто бы то ни было, если не считать японцев, а их я ненавижу не меньше. Я останусь с вами в любом случае — получу я своего ребенка назад или нет. Но я хочу отнять дочь у чешуйчатых дьяволов.

— Хорошо, — успокаиваясь, сказал Нье Хо-Т’инг.

Боль, которую причиняли людям эксплуататоры и агрессоры, часто приводила пострадавших от рук империалистов в ряды Освободительной армии. Когда они знакомились с доктриной коммунистической партии, они до конца жизни оставались верными членами организации и с радостью помогали другим выбраться из-под ига угнетателей.

— Чтобы доставлять оружие и взрывчатку, лучше всего воспользоваться людьми, которые устраивают представления с навозными жуками, — сказала Лю Хань. — Я обратила внимание на то, что маленькие чешуйчатые дьяволы просто шалеют от дурацких насекомых. Они станут обыскивать ящики, в которых их перевозят, совсем не так старательно, как что-нибудь другое.

— Отличная мысль, — похвалил ее Нье.

— Просто замечательная мысль, — поддержал его Хсиа Шу-Тао.

Он посмотрел на Лю Хань совершенно новыми глазами, так, словно до сих пор ее не замечал. Может, так и было. И уж конечно, до нынешней минуты он не принимал ее всерьез.

— Однако она имеет один минус, — продолжал Нье Хо-Т’инг. — Если чешуйчатые дьяволы обыскивают фургоны вручную, тогда нам удастся обвести их вокруг пальца, но если они используют машины, которые все видят, нас сразу выведут на чистую воду.

— Это относится ко всем способам доставки взрывчатки в места, где находятся маленькие чешуйчатые дьяволы, — заметила Лю Хань, и Нье Хо-Т’инг согласился — она была права.

— На самом деле имеется два минуса, — вмешался Хсиа. — Тем, кто будет перевозить оружие, не удастся выбраться из переделки живыми. Трудно найти человека, который захочет так умереть. И с каждой новой смертью будет все труднее.

— Не говорите циркачам, что вы кладете в их фургоны и ящики, — спокойно предложила Лю Хань.

Нье Хо-Т’инг и Хсиа рассмеялись.

— Да, в мягкосердечии тебя не упрекнешь, — проговорил Нье. — Но бомбы и гранаты достаточно тяжелые и занимают много места. Владельцы шоу сразу сообразят, что здесь что-то не так.

— Но не будут знать, что, — возразила Лю Хань. — Если взрывчатку положить в черный металлический ящик, можно сказать, что это машина чешуйчатых дьяволов — та, что снимает фильмы, которые они потом показывают на экранах в своих маленьких кинотеатрах. Владельцы шоу обязательно в это поверят, будут страшно горды и, скорее всего, не станут задавать маленьким чешуйчатым дьяволам никаких вопросов.

Нье и Хсиа переглянулись.

— У этой женщины голова народного комиссара, — с восхищением заявил Нье Хо-Т’инг.

— Может быть, может быть, — протянул Хсиа и наградил Лю Хань выразительным взглядом. — Кое-что другое у нее тоже есть.

Нье Хо-Т’ингу надоело, что Хсиа оценивает всех женщин в соответствии с одним принципом — можно переспать или нет. Он тоже заметил, что Лю Хань очень привлекательна, но это вовсе не означало, что он готов затащить ее в свою постель. Он почему-то не сомневался, что мужчина, который попытается взять ее силой, закончит свои дни евнухом — вроде тех, что служили при дворе развратных императоров династии Цинь. Если Хсиа не хватает ума сообразить это, что ж, дело хозяйское, только пусть потом не жалуется.

— Итак, я вам открыла идею, которая меня посетила, — проговорила Лю Хань так, словно сомневалась в разумности своего решения, — Используйте ее.

— Да, теперь нужно ее использовать, — поддержал ее Нье Хо-Т’инг. — Сначала нужно найти людей, выступающих с животными, и убедить их сотрудничать с нами. Затем мы распространим твою идею по всему Китаю. Нам нужно узнать, когда у чешуйчатых дьяволов будет праздник, и атаковать их одновременно в нескольких местах. Когда нам удается подобраться к ним при помощи какой-нибудь хитроумной идеи, это здорово, но мы можем использовать ее только один раз. Следовательно, нужно извлечь из нее максимальную пользу.

— Да, — согласилась с ним Лю Хань. — Отличное начало для моей мести.

Нье пил чай и разглядывал женщину. Отличное начало? Многие были бы полностью удовлетворены и единственным актом возмездия. Он задумчиво покивал, словно соглашаясь с собственными мыслями. Требования, которые Лю Хань предъявила ему, прежде чем открыть свою идею, казались ему все более и более разумными. Несмотря на то что она женщина, она обладает духом солдата.

Он поднял чашку, салютуя Лю Хань.

— За народную революцию и свободу от любых видов угнетения! — сказал он громко; Лю Хань улыбнулась и отпила глоток чая.

И тут в голову Нье пришла новая мысль: если женщина стала революционеркой, возможно, желание обладать ею имеет под собой вполне законное идеологическое основание! Впрочем, Нье знал, что это чисто теоретический вопрос. Он же сам сказал, что Лю Хань может не бояться домогательств своих товарищей. Он снова посмотрел на нее. Жаль…

Торговое судно приближалось к Нью-Йорку. Вячеслав Молотов смотрел на две высокие башни с ненавистью и завистью, которые старательно скрывал. Как и во время встречи с Гитлером в Берлине, его не оставляло ощущение, что он входит в крепость врага, который выступает против всего того, за что борется он сам и Советский Союз. Молотов на Уолл-стрит! Если это не нарушение всех законов исторической диалектики — тогда что же?

И тем не менее фашистская Германия и Советский Союз несколько лет назад сумели договориться. Так и теперь Советский Союз и Соединенные Штаты, объединившиеся против гитлеризма, стали союзниками в борьбе против гораздо более страшного завоевателя. Если на время забыть о законах диалектики, окажется, что жизнь — диковинная штука.

Показав вперед на надменный изломанный каменный горизонт, переводчик Молотова сказал:

— Американцы тоже пострадали в этой войне, товарищ комиссар иностранных дел.

— Пострадали, — согласился с ним Молотов.

Почти во всех окнах небоскребов были разбиты стекла, сами дома изуродовали черные шрамы пожаров. Некоторые здания стояли, накренившись под необычными углами, словно пьяные матросы, которые больше не в силах держаться на ногах. Молотов окинул город холодным взглядом и заявил:

— Им полезно было напомнить, что идет война. Когда на нас напала фашистская Германия, они строили, а мы умирали.

К борту судна подошел буксир, на носу которого стоял человек с мегафоном в руках. Он что-то крикнул по-английски, и переводчик тут же повторил его слова Молотову.

— Он говорит: «Приветствую вас, литовский корабль! Вы оказались далеко от дома». Думаю, он решил пошутить.

— Хи-хи, — проворчал Молотов.

Он забыл, что на корабле развевается желто-зелено-красный флаг Литовской Советской Социалистической Республики (кроме того, он умудрился забыть, что до прихода ящеров она находилась в руках фашистов, а сейчас по-прежнему не желала подчиняться Москве).

— Что я должен ответить? — спросил переводчик.

Молотову ужасно хотелось поприветствовать американцев от имени съезда народных депутатов Литвы, но он сдержался.

— Скажи, что я приветствую их от имени советского народа и генерального секретаря партии большевиков товарища Сталина.

Прозвучал ответ по-английски, и переводчик сказал:

— На этот раз он ответил, как полагается. Он предлагает помочь доставить нас к причалу.

— Ладно, — ответил Молотов. — Обсуди это с офицерами корабля, я тут ни при чем. Я полагал, что они отправят на встречу с нами настоящих дипломатов, но, похоже, придется нам высадиться в Нью-Йорке.

Он сказал это так, словно был вынужден войти в джунгли, где его поджидают кровожадные звери и дикари. Впрочем, именно так он и считал: с его точки зрения капиталисты представляли собой хищных диких зверей, а Нью-Йорк являлся их логовом.

Следуя за буксиром, судно под литовским флагом вошло в Ист-Ривер. Потрепанный корабль оставил за кормой статую Свободы, которая гордо стояла на острове Бедлор. Молотов в принципе не имел ничего против идей, которые прославляла статуя, но считал, что Соединенные Штаты, где белые эксплуатируют черных, богатые — бедных, а капиталисты — пролетариат, не слишком их придерживаются.

Грузовое судно замерло у причала № 11, совсем рядом с берегом. Переводчик указал на знак и надпись на английском языке.

— Товарищ комиссар иностранных дел, знаете, что находится между этим и следующим причалом под номером двенадцать? — спросил он, и его голос задрожал от возмущения. — Муниципальная посадочная площадка. Здесь богатые капиталисты сажали свои личные аквапланы, чтобы оказаться как можно ближе к Уолл-стрит.

— Человек может быть настолько богат, что у него имеется собственный акваплан… — Молотов покачал головой.

Сколько человек голодает, чтобы горстка богачей купалась в роскоши?

Но он прибыл сюда не затем, чтобы порицать капиталистов, его задача — заключить с ними союз. Он уже встречался с нацистами и ничего, сумел справиться с собой. Молотов огляделся по сторонам: в доках кипела жизнь. Несмотря на вторжение инопланетян, в Америке продолжали функционировать предприятия, производившие необходимую стране продукцию. Он даже успел заметить несколько грузовиков, которые работали на бензине и вывозили товары, доставленные на кораблях. В СССР каждая капля бензина и дизельного топлива шла на военные нужды. Гражданским транспортом служили ослы, лошади и люди.

Молотов думал, что на причале их будет встречать автомобиль, но его ожидания не оправдались — их ждал фургон, запряженный лошадьми. Молотов нисколько не обиделся — ящеры имели обыкновение обстреливать машины, считая, что их пассажиры обязательно окажутся важными персонами. В результате важные персоны передвигались, как и все остальные, — на повозках.

Когда Молотов и его переводчик уселись в фургон, возница удивил их, поздоровавшись по-русски:

— Добрый день, господин Молотов.

— И вам добрый день, только я прошу вас называть меня товарищ Молотов, — ответил комиссар иностранных дел.

«Господин» — так называли аристократов до революции, ему больше нравилось простое слово «товарищ».

— Как пожелаете, — добродушно согласился возница.

Молотов решил, что русский для него не родной язык, поскольку говорил он с характерным английским акцентом.

Возможно, его родители когда-то приехали в Соединенные Штаты, и он выучил язык своих предков, разговаривая с ними, — или он американец, который изучал русский язык, как переводчик Молотова — английский.

Когда фургон сдвинулся с места, русский переводчик наклонился вперед. Вид у него был крайне недовольный. Молотов его прекрасно понимал: если в переводчике нет необходимости, ему придется отправиться туда, где от него будет больше пользы, а именно: с винтовкой в руках, терпя всяческие лишения, стараться выжить, участвуя в военных действиях против ящеров.

— Вы едете в здание казначейства США, товарищ комиссар иностранных дел, — сказал возница. — Наш первый президент Джордж Вашингтон принял присягу перед старым зданием городского муниципалитета. Камень, на котором он стоял, сейчас хранится в стеклянной витрине, чтобы все могли его видеть.

— Очень интересно, — пробормотал Молотов.

— Товарищ комиссар иностранных дел, — вмешался переводчик и показал вывеску на углу улицы. — Мы сейчас едем по Уолл-стрит.

Он с опаской оглядывался по сторонам, словно в любой момент ожидал нападения взвода жирных плутократов в цилиндрах, визитках и коротких гетрах. Пальцы у них должны быть унизаны кольцами с огромными бриллиантами, а в зубах торчат толстые сигары.

Молотов тоже принялся оглядываться по сторонам. Некоторые прохожие на знаменитой улице действительно были одеты в деловые костюмы, но большинство носили простую рабочую одежду или военную форму. И хотя выглядели они не такими измученными и потрепанными, как жители Москвы, истерзанной войной, они не производили впечатления людей богатых или даже процветающих.

— Здание казначейства находится напротив нью-йоркской фондовой биржи, — словно пытаясь их утешить, сказал возница.

Если бы у русского переводчика имелся подходящий к случаю амулет, он бы обязательно его вытащил и принялся лепетать молитвы, чтобы защититься от козней идеологического врага Советов.

Казначейство располагалось в высоком здании, построенном в прошлом веке в стиле Возрождения. С точки зрения Молотова, который верил в социалистический реализм, как Папа Пий XII в переселение душ, тот факт, что внешний вид сооружения не имел никакого отношения к его функциям, являлся очередным доказательством лживости капиталистической системы. А то, что на фоне небоскребов здание казначейства казалось серым карликом, показывало, где в действительности находится средоточие экономического могущества Соединенных Штатов.

На ступенях стояла бронзовая статуя мужчины в старомодном костюме; когда Молотов проходил мимо нее, переводчик пояснил:

— Джордж Вашингтон, первый президент Соединенных Штатов.

— Он одет, как аристократ, — заявил Молотов, едва скользнув взглядом по статуе первого президента.

Услышав его презрительное замечание, человек, который их сюда привез, что-то тихонько пробормотал. Молотов рассмеялся про себя, однако лицо его оставалось совершенно бесстрастным.

Когда они вошли внутрь, лакей провел Молотова и его переводчика в просторную, ярко освещенную комнату. Все, кто находился внутри, встали со своих мест, чтобы приветствовать гостей.

— Доброе утро, товарищ комиссар иностранных дел, — сказал Корделл Халл. — Рад вас видеть.

— Я тоже рад, что мне представилась возможность встретиться с нашими союзниками в общей борьбе с империалистическими агрессорами со звезд, — официальным тоном ответил Молотов. — Хорошо, что здесь присутствуют представители Великобритании, народ которой оказал героическое сопротивление силам инопланетян, вторгшимся на территорию их страны.

— Вы знакомы с лордом Бивербруком и лордом Галифаксом? — спросил государственный секретарь США.

— Я имел честь встречаться с лордом Бивербруком в Москве, когда он возглавлял англо-американскую миссию, целью которой являлось оказание помощи Советскому Союзу после бессовестного и ничем не обоснованного нападения фашисткой Германии на СССР, — ответил Молотов, кивнув британскому министру.

— Рад снова вас видеть, Молотов, — сказал лорд Бивербрук и протянул руку.

Он был высоким, румяным человеком за шестьдесят, с умным открытым лицом и бьющей через край энергией, которой мог бы позавидовать и юноша.

— Вы представите меня лорду Галифаксу? — попросил Молотов. — Нам с ним не довелось встречаться лично.

То, что Молотов знал про Галифакса, ему совсем не нравилось. Посол Британии в Соединенных Штатах служил министром иностранных дел при Невилле Чемберлене перед началом войны и весь первый год. После захвата Гитлером Скандинавии, Нидерландов и Франции правительство Чемберлена пало. Пока Галифакс занимал свой пост, он постоянно выступал за то, чтобы отдавать ненасытным гитлеровским захватчикам одну страну за другой.

Однако сейчас он вежливо кивнул Молотову и протянул ему Правую руку. Левый рукав его пиджака безжизненно висел вдоль тела; у Галифакса от рождения была сухая рука без кисти.

— Я рад, что нам удалось наконец познакомиться, — пробормотал он.

— Я тоже, — ответил Молотов и окинул его оценивающим взглядом. Галифакс оказался выше Бивербрука — около двух метров, — а его лысина могла дать сто очков вперед лысине британского министра. Что касается Молотова, он высоким ростом похвастаться не мог, но это — как, впрочем, и многое другое — нисколько не мешало ему в работе. — А теперь, когда все формальности соблюдены, я предлагаю перейти непосредственно к делу.

— Да, да, разумеется. — Корделл Халл собственноручно выдвинул стул для Молотова, а затем для его переводчика.

Молотов пришел в ужас — так не полагается вести себя человеку, который занимает пост не ниже его собственного. Страсть американцев всюду демонстрировать равенство высших и низших классов даже в тех случаях — и особенно в тех случаях, — когда его нет и в помине, казалась ему лицемерием.

Однако дипломатия не может существовать без лицемерия.

— Давайте обсудим, в каком состоянии в настоящий момент находится наш альянс, а затем поговорим о дальнейших шагах в борьбе с общим врагом, — предложил Молотов.

— К сожалению, не всегда возможно заранее спланировать будущие шаги, — заметил лорд Бивербрук. — Прошлым летом мы, к нашему великому сожалению, узнали, что проклятые ящеры тоже планируют свою кампанию.

— На нас сначала напали фашисты, а потом ящеры, — вмешался Молотов. — И мы прекрасно понимаем, что вам пришлось испытать.

— Поскольку Россия — большая страна… — начал лорд Галифакс.

— Поскольку Советский Союз — большая страна, — демонстративно ледяным тоном поправил его Молотов.

— Да. Разумеется. Поскольку Советский Союз — большая страна, — повторил лорд Галифакс, — вы имели возможность некоторое время не прекращать торговые операции и поставки и, следовательно, в смысле стратегических запасов находились в более выгодном положении, чем мы.

— Именно по этой причине вы сразу же использовали отравляющий газ, — сказал Молотов. — Да. И сумели, как и мы с нашей бомбой из взрывчатого металла, застать ящеров врасплох.

Бивербрук и Галифакс надулись от важности, словно именно они сбросили на ящеров бомбы с ипритом. Возможно, Бивербрук действительно имел какое-то отношение к принятию этого решения: он довольно активно работал в области развития оружия. Молотов считал использование отравляющего газа палкой о двух концах. Сразу вслед за англичанами к его помощи прибегли немцы — причем применили гораздо более смертоносную разновидность. Кроме того, у немцев имелись ракеты, с помощью которых они могли доставлять бомбы с газом на очень большие расстояния. Уже в который раз Молотов порадовался, что ящеры захватили Польшу. Впрочем, лучше бы они приземлились в Германии.

Похоже, Бивербрук тоже подумал о немецком отравляющем газе, поскольку сказал:

— Сотрудничество в области развития технологий между союзниками еще далеко от идеала. Мы так и не получили из Берлина…

— Вы ничего не получите из Берлина, как, впрочем, и из Вашингтона, — перебил его Корделл Халл. — Кстати, из Токио тоже.

— Я хотел сказать, из Германии, — ответил лорд Бивербрук. — Итак, мы не получили из Германии никаких данных, касающихся нового отравляющего газа. А также довольно долго не поступало сообщений о том, как продвигаются их исследования по ядерному оружию.

— Раньше мы с ними были врагами; наш союз с Германией является необходимостью, — заявил Молотов. — Вас не должно удивлять, что иногда он дает трещины.

Альянс СССР с Америкой и Великобританией, заключенный против Германии, тоже был необходимостью, а перед ним — пакт между Германией и Советской Россией. Союз сохраняется не потому, что он заключен, а потому, что полезен. Что сказала Австрия, когда отказалась помочь России во время Крымской войны, после того как Романовы спасли трон Габсбургов? «Мир будет потрясен нашей неблагодарностью, но мы на это готовы» — кажется, так. Если ты играешь в подобные игры, будь готов к тому, что в них постоянно меняются правила. Британцы знают, как это бывает. «Интересно, знают ли американцы?» — подумал Молотов.

Молотова продолжала беспокоить Германия почти так же сильно, как ящеры, и потому он сказал:

— По нашим сведениям, немцы будут готовы использовать ядерные бомбы следующей весной.

Он не стал говорить, что узнал это от самого Риббентропа. Соединенные Штаты и Великобритания представляли не меньшую, чем Германия, опасность для Советского Союза.

— Мы от них не отстаем, — спокойно проговорил Корделл Халл. — Если все пойдет хорошо, мы, возможно, даже их перегоним.

Риббентроп ничего ему про это не говорил. «А знает ли Риббентроп о том, что происходит в Америке?» — подумал Молотов. По правде говоря, он не уставал удивляться тому, что Риббентроп вообще что-то знает.

— Если дело обстоит так, как вы говорите, война с ящерами примет кардинально иной поворот, — заметил он.

— Именно, — сказал Халл. — У вас ведь тоже скоро должно появиться свое атомное оружие?

— Разумеется, — ответил Молотов.

К сожалению, оружие должно было появиться, но это вовсе не означало, что оно появится. «Сколько еще пройдет времени, прежде чем Сталин отдаст приказ начать расстреливать физиков — просто от отчаяния и безысходности?» У великого Сталина много самых разных достоинств — он и сам любит о них говорить, но терпение не из их числа.

— Если мы продемонстрируем ящерам, что обладаем серьезным оружием, которое можем противопоставить их военной машине, — проговорил лорд Галифакс, — возможно, нам удастся вступить с ними в переговоры и заключить мир на приемлемых для нас условиях.

«Тот, кто единожды попытался умиротворить агрессора, никогда не отказывается от своих попыток и потом», — подумал Молотов.

— А я надеюсь, что нам удастся изгнать их с нашей планеты, — сказал он. — Тогда историческая диалектика сможет и дальше управлять миром.

«И тогда Британия окажется на свалке истории».

— Даже при самом благоприятном стечении обстоятельств это будет совсем не просто, — заметил лорд Бивербрук. — А сейчас обстоятельства складываются не слишком для нас удачно. Если вы не забыли, на Землю летит колонизационный флот ящеров — что-то вроде «Мейфлауэра», который доставил англичан в Новый Свет. Неужели их армия бежит оставив колонистов без поддержки и помощи, без надежды приземлиться? Вряд ли.

Молотов об этом не подумал. И не сомневался, что Сталин тоже не рассматривал данную проблему под столь неожиданным углом зрения. Однако слова Бивербрука звучали вполне разумно, даже с точки зрения диалектики. Ящеры — самые настоящие империалисты, это очевидно. А что империалисты делают? Они не просто покоряют другие территории, где живут мирные люди. Они создают там колонии — и сражаются, защищая то, что, как они считают, принадлежит им по праву.

— Я не могу смириться с постоянным присутствием на Земле инопланетян, — медленно проговорил он.

— Должен заметить, что краснокожие индейцы тоже не слишком радовались, когда у них появились новые соседи, — ответил Бивербрук. — Нам прежде всего нужно позаботиться о том, чтобы они нас не захватили и не подчинили себе, как это произошло с индейцами.

— Чрезвычайно важное замечание, — сказал Корделл Халл. — Одна из причин, по которой индейцы потерпели поражение, заключалась в том, что они никогда не объединялись в борьбе с белыми пришельцами. Точнее, недостаточно часто. Если два соседних племени враждовали, им не приходило в голову заключить союз и изгнать белых поселенцев со своих территорий. В несколько лет со всеми такими племенами было покончено. Нам не следует забывать, что мы не можем себе этого позволить. Какими бы отвратительными ни считали мы своих соседей, жизнь под игом ящеров будет значительно хуже.

Молотов думал не об индейцах, а о русских царях, которые расширяли свои владения за счет степных кочевников и жителей Кавказа. В принципе все то же самое. Халл совершенно прав: об этом должны помнить лидеры мировых держав, в том числе и великий Сталин.

— Я передам ваши соображения генеральному секретарю партии большевиков товарищу Сталину, — сказал Молотов. — А также сообщу ему, что я полностью с ними согласен, — добавил он.

— Благодарю вас, товарищ комиссар иностранных дел, — улыбаясь, проговорил Корделл Халл. — Надеюсь, вы не обидитесь, если я скажу, что вы впервые за время всех наших переговоров высказали свое личное мнение по поводу обсуждаемого вопроса.

Молотов задумался, а потом медленно кивнул.

— Вы правы, господин государственный секретарь, — сказал он. — Прошу меня простить за совершенную оплошность. Уверяю вас, я допустил ее невольно.

Генрих Ягер купил три метра веревки и получил у хозяина лавки три франка сдачи. Два из них оказались довоенной чеканки, третий вместо привычного герба украшал топор с двумя лезвиями, два стебля пшеницы и буквы ETAT FRANCAIS[33]. Она была из алюминия и казалась невесомой.

Хозяин, видимо, заметил недовольный взгляд Ягера.

— Виши требует, чтобы мы использовали эти монеты, — сказал он, пожав плечами. — Кстати, и ящеры тоже.

Ягер тоже пожал плечами и сунул монету в карман. Чем меньше он демонстрировал свое весьма приблизительное знание французского в Альби, тем спокойнее себя чувствовал. Они с Отто Скорцени и так задержались здесь дольше, чем собирались. Другие операции, спланированные Скорцени, срабатывали с точностью до минуты. Здесь же казалось, что часы вдруг замедлили ход.

Ягер свернул веревку в моток и вышел из лавки на авеню дю Марешаль Фош. Всякий раз, когда он оказывался на улицах Альби, в голову ему приходили строчки из стихотворения английского поэта: «Красно-розовый город, старый, как само время». Дома здесь были выстроены из красного и розового кирпича с примесью коричневого и желтого тонов. Если кому-нибудь вдруг придет в голову до конца своих дней поселиться в глухой провинции, лучше Альби места не сыскать.

Алюминиевая монетка, выпущенная на монетном дворе маршала Петена, ушла на покупку килограмма зеленых бобов, после чего Ягер отправился на квартиру, которую они снимали со Скорцени.

По дороге домой Ягер молил всех святых, чтобы Скорцени не привел с собой очередную шлюху. Когда у него было дело, он ни на что другое не отвлекался. Но в свободное время ему требовалось чем-нибудь себя занять, и тогда он пускался во все тяжкие. И пил без меры.

Впрочем, вернувшись на квартиру, Ягер обнаружил трезвого Скорцени в полном одиночестве, причем его товарищ по оружию не мог сдержать счастливой улыбки.

— Угадай, что случилось! — вскричал эсэсовец. — Старина дядюшка Генри прислал нам последнюю деталь, без которой мы не могли собрать нашу игрушку.

— Правда? Здорово, — сказал Ягер.

Миномет не производил впечатления опасного оружия, в особенности в разобранном виде. Кусок металлической трубы, железная пластина основания, три железки для треноги, какие-то ремешки, шурупы и оптический прицел. Каждая из них по отдельности пришла по почте, причем ни у кого не вызвала ни малейших подозрений. Но сейчас, когда они наконец получили основание, им требовалось всего несколько минут, чтобы собрать миномет.

— Давай займемся делом, — предложил Скорцени, который едва сдерживал возбуждение.

— Днем? — Ягер покачал головой. Он до сих пор не мог убедить себя в разумности плана Скорцени. — На заводе работает три смены. Если мы нанесем удар ночью, будет все то же самое, только у нас появится больше шансов уйти отсюда живыми.

— Знаешь что, Ягер, ты ужасный зануда, — проворчал Скорцени.

— А ты иногда ведешь себя так, будто окончательно спятил, — заявил Ягер.

Он уже давно понял, что нельзя допускать, чтобы Скорцени получил преимущество, пусть даже самое минимальное и в самом несущественном вопросе. Иначе он обязательно постарается сесть тебе на шею. Единственное, к чему он относился серьезно, это сильный характер, под стать его собственному, а таких было совсем немного.

Громкий хохот Скорцени наполнил крошечную квартирку, которую они занимали.

— Я спятил? Может быть, и правда спятил, но я получаю удовольствие и доставляю ящерам массу хлопот.

— У них будет гораздо больше хлопот, когда мы с ними покончим, — заявил Ягер. — Может, прогуляемся мимо завода еще разок, вдруг мы что-нибудь упустили?

— Наконец-то я слышу разумную вещь! — Возможность действовать и опасность всегда возбуждали Скорцени. — Пошли.

— Сначала замажь шрам, — сказал Ягер, ему приходилось напоминать об этом Скорцени всякий раз, когда они выходили на улицу.

Ящеры плохо отличали людей друг от друга, но весьма заметный шрам и огромный рост Скорцени привлекали к себе взгляды прохожих — всех без разбора, включая и предателей-коллаборационистов.

— Зануда, — повторил Скорцени, но принялся наносить коричневый тональный крем на щеку.

В результате у всякого, кто на него смотрел, возникало ощущение, будто он получил страшные ожоги, но ящеры не искали человека с обожженной щекой. Им был нужен человек со шрамом. «И уж конечно, они не станут церемониться с его спутником», — подумал Ягер.

Мешковатые штаны, твидовый пиджак, матерчатый берет… на взгляд Ягера, Скорцени был похож на немца в потрепанной французской одежде, а не на бедняка-француза, на долю которого выпало немало тяжких испытаний. Но он знал, что ящеры не столь требовательно, как он, относятся к внешнему виду. Он считал, что берет придает Скорцени неотразимый вид, а тот утверждал, что берет похож на коровью лепешку, надетую на голову. Впрочем, по большей части он все равно его носил; сейчас береты во Франции украшали головы тех, кто поддерживал виши, — именно то, что нужно.

Завод находился на улице Де-ла-Круа-Верт, в северо-восточной части города. По дороге к ней Ягер и Скорцени миновали театр и Национальный парк. Они шли не спеша, засунув руки в карманы, словно им было совершенно нечем заняться. Скорцени подмигнул хорошенькой девушке, та вздернула носик и гордо прошествовала мимо. Скорцени громко расхохотался.

Когда Ягер и Скорцени подошли к заводу по производству противогазов, из ворот выезжали грузовики. Они направлялись на восток, чтобы спасти ящеров от немецкого газа. Сам завод располагался в огромном, малопримечательном здании из оранжевого кирпича. Снаружи здание не производило никакого впечатления, и только охрана с оружием в руках указывала на то, что здесь размещается что-то очень важное.

Ягер даже головы не повернул в сторону ящеров-охранников, лишь искоса взглянул на них, когда они со Скорцени проходили мимо. Что касается Скорцени, тот вел себя так, словно шел мимо пустыря. Природа наградила его высокомерием и завышенным самомнением, но дело свое он знал великолепно.

Они с Ягером позавтракали в маленьком кафе, в нескольких кварталах от завода. Жаркое из цыпленка — практически без цыпленка — было ужасным, даже по меркам военного времени, но вино, которое здесь подавали, оказалось просто превосходным. После нескольких стаканов вы переставали замечать одинокие плевочки моркови и картошки, которые составляли компанию крошечным кусочкам курицы — или кролика, а может быть, кошатины.

Закончив есть, Ягер и Скорцени тем же путем отправились домой. Ящеры не обращали на них никакого внимания. Скорцени принялся насвистывать, но через несколько тактов Ягер сильно пихнул его локтем в бок — Скорцени насвистывал веселую немецкую песенку.

Оказавшись в квартире, Скорцени начал от нетерпения подпрыгивать на месте, точно ребенок, получивший новую игрушку.

— Я хочу заняться ими прямо сейчас! — говорил он. — Ну, давай, сейчас! Хочу сейчас!

— Лучше подождать ночи, — без устали твердил ему Ягер. — У нас больше шансов, что никто не заметит, как мы устанавливаем миномет в Национальном парке.

— Но они скорее обратят внимание на двух парней, которые что-то тащат на себе ночью, — возражал Скорцени. — Если куда-то идешь с ящиками средь бела дня — ты рабочий. Если таскаешься с ящиками и коробками по ночам, лучшее, что про тебя подумают: ты грабитель, который отправился на дело. А не повезет, прохожие решат, что ты уже все провернул, и попытаются отнять у тебя добычу.

— Нет, — стоял на своем Ягер. — Парк недалеко от нашего дома — именно по этой причине мы и сняли здесь квартиру. Мы прихватим все наше имущество за один раз, устроимся в чудесных зарослях вязов, которые нашли, и начнем стрелять. Мы выпустим восемь или десять снарядов за одну минуту, а потом сделаем оттуда ноги. По-моему, отличный план.

— Было бы здорово посмотреть, как они взлетят на воздух, — мечтательно проговорил Скорцени. — Боюсь, не удастся нам полюбоваться на дело рук своих. Уходить из города придется так, чтобы оказаться как можно дальше от завода.

— Почему? — с деланно удивленным видом спросил Ягер. — Только потому, что мы сбросим на завод и окрестности десяток бомбочек, начиненных табуном[34]? Подумаешь, постараемся просто не дышать, когда будем проходить мимо, и все.

— Ты прав, может быть, нам удастся проскочить. — Но прежде чем Ягер начал возмущаться, Скорцени расхохотался. — Да шучу я, сынок. Шучу.

— С табуном шутки плохи.

Ягер бросил опасливый взгляд на снаряды с отравляющим газом, которые они со Скорцени пронесли через границу из Германии во Францию под самым носом у ящеров. Если хотя бы в одном из них нарушилась герметичность и произошла утечка газа, Ягер никогда не добрался бы до Альби.

— Ну, с этим не поспоришь, — ответил Скорцени. — Жуткая штука, тут ты прав. Фюрер не собирался его использовать, даже против ящеров, пока Британия не начала швырять в них бомбы с ипритом. Думаю, тогда он решил, что и ему можно.

— Фюрер знает, как действует отравляющий газ, — сказал Ягер. — Он ведь побывал в окопах Франции.

Он помнил ту войну. Крики страха, которые раздавались со всех сторон, когда начинали падать бомбы, начиненные газом, попытки быстро достать противогаз и натянуть его на лицо, прежде чем щупальца отравляющего вещества доберутся до тебя и начнут пожирать твои легкие, вопли твоих товарищей, не успевших надеть спасительную маску… Ты задыхаешься в липнущем к лицу противогазе, каждый вдох дается с трудом, и ты готов сорвать его — и будь что будет, потому что больше нет сил терпеть. Прошло четверть века, а воспоминания о тех минутах остались такими же живыми и яркими, словно все произошло вчера, настолько яркими, что Ягер почувствовал, как его охватывает страх, а по спине побежали струйки пота.

— Ладно, Ягер, — проворчал Скорцени, — сделаем по-твоему, сегодня ночью, когда будет темно и тихо. Не похоже, что небо затянут тучи, а нам будет только на руку, если мы сможем увидеть сквозь деревья Полярную звезду. Самый лучший ориентир, когда идешь на север, лучше компаса, в особенности если кто-нибудь испортил наши метки.

— Точно, — сказал Ягер.

Место для миномета они выбрали заранее. Благодаря отличным картам Альби и французским друзьям (нет, партнерам: французы были врагами виши, когда Петен стал сотрудничать с немцами, и остались таковыми, когда коллаборационисты примкнули к ящерам) они знали точное расстояние от Национального парка до завода по производству противогазов. Нужно было только навести миномет в нужном направлении, прицелиться и начать стрелять.

Чтобы убить время до наступления ночи, они играли в скат. Как и всегда, Скорцени выиграл у Ягера, впрочем, они играли на франки, так что потери не казались Ягеру реальными. Ягер считал, что хорошо играет в карты, и порой ему казалось, что Скорцени мухлюет. Однако ему ни разу не удалось его поймать, да и Скорцени непременно обратил бы все в шутку. Так что ничего не поделаешь.

Когда спустились сумерки и небо стало пурпурно-серым, Скорцени засунул карты в карман и сказал:

— Приготовить ужин?

— Мне казалось, ты хотел уйти сегодня ночью, — ответил Ягер, и товарищ по оружию наградил его мрачным взглядом.

Как и всякий человек, который проводит много времени вне дома, Скорцени научился относительно прилично готовить: жареное мясо, жаркое… Он бросал все, что оказывалось у него под рукой, в котелок и немного тушил на огне. Ягер особыми талантами в этой области не отличался и просто кивнул, предлагая Скорцени заняться делом.

Впрочем, не нужно особого таланта, чтобы смешать бобы, капусту, лук, морковку и картошку. Жаркое получилось скучным и совсем не вкусным, но утолило голод. А сейчас Ягера ничто другое не интересовало. В квартире, которую они снимали, окна закрывались плотными черными маскировочными шторами, и после ужина Ягер включил свет, предоставив Скорцени возможность выиграть у него еще немного дурацких алюминиевых денег.

Семь, восемь, девять, десять, одиннадцать… время тянулось так медленно, что казалось, будто оно остановилось. Когда пробило полночь, Скорцени надел на спину большой холщовый мешок с деталями от миномета, килограммов тридцать — не меньше, а Ягер взял рюкзаки со снарядами, которые они со Скорцени принесли из Германии.

Они аккуратно закрыли за собой дверь, спустились по лестнице и, стараясь не шуметь, вышли на улицу. Время от времени металлические детали стукались друг о друга, и им казалось, что звук разносится по всему спящему городу. «Интересно, сколько человек сейчас пялится на нас в окна?» — думал Ягер, шагая по авеню дю Марешаль Фош в сторону Национального парка.

А еще он постоянно задавал себе один и тот же вопрос — удастся ли им вообще добраться до парка. Снаряды и запалы в его рюкзаке весили немало, а он не отличался могучей силой Скорцени.

Он с трудом переставлял ноги, но упрямо шагал вперед, когда они наконец подошли к парку. Неожиданно послышался шорох в кустах, и Ягер тут же выхватил пистолет, который носил за поясом брюк.

— Какая-то парочка развлекается, — тихонько хохотнув, прошептал Скорцени. — Может, два мужика, только здесь слишком темно, и я не вижу.

На окруженной со всех сторон деревьями крошечной полянке, которую они выбрали заранее, влюбленных парочек не было, и Ягер с облегчением вздохнул. Как-то раз утром он нашел здесь брошенное письмо на французском языке.

— Нам не понадобится ни компас, ни Полярная звезда, — сказал он.

За несколько дней до этого Скорцени вымазал белой краской ветку дерева в роще. Установить подставку на серый камень, спрятанный в траве, направить дуло в сторону ветки, помеченной белой краской, — и ящеры, а с ними и люди, работающие на них, получат по заслугам.

Скорцени принялся собирать миномет, ободрал в темноте костяшки пальцев и тихонько выругался. Он столько раз делал это в их маленькой квартирке, что куча невинных на вид деталей почти мгновенно превратилась в смертоносное оружие. Скорцени сориентировал его, руководствуясь белой веткой, затем подправил прицел. Наконец он удовлетворенно фыркнул и начал настраивать миномет на необходимое расстояние.

Ягер тем временем вынимал из рюкзаков снаряды и раскладывал их рядом с минометом. Даже если не знать, что находится внутри, с одного взгляда было ясно: хорошего от них не жди.

— Подержи мне зажигалку, — попросил Скорцени. — Нужно убедиться, что я правильно прицелился. Не хочется промахнуться.

— Совсем не хочется.

Ягер вытащил из кармана зажигалку, вспыхнул маленький язычок пламени, а сам Ягер затаил дух — ему вдруг показалось, что прямо на него наведено орудие танка ящеров. Впрочем, если они услышат топот ног, приближающийся к роще, и вопрос: Qu’est-ce que c’est?[35] — этого тоже хватит.

Казалось, прошла уже целая вечность — а на самом деле, наверное, полминуты, — когда Скорцени сказал:

— Порядок. Можешь погасить.

Ягер быстро спрятал зажигалку в карман. Сердце отчаянно билось у него в груди, Ягеру чудилось, будто стук разносится по всему парку. Через пару минут здесь начнется такой грохот, что он заглушит все остальные звуки.

Скорцени тихонько хлопнул его рукой по спине, и Ягер решил, что получил сигнал действовать. Он схватил снаряд и засунул его в миномет.

Бабах!

Раздался такой оглушительный грохот, что Ягер вздрогнул. Когда он стрелял из танка, от внешнего мира его отделяло несколько сантиметров брони. Он схватил второй снаряд, послал его вслед за первым.

Бабах!

Между выстрелами он отчаянно пытался услышать сквозь звон в ушах крики и выстрелы французских солдат. Ничего он не услышал и молил всех святых, чтобы это не оказалось иллюзией. Ягер принес в парк двенадцать снарядов и надеялся, что им удастся использовать большую часть, прежде чем поднимется шум. Им потребовалось около минуты, чтобы расстрелять все.

Скорцени снова хлопнул его по спине, на сей раз так сильно, что Ягер с трудом удержался на ногах.

— Когда-нибудь я возьму тебя в свой отряд минометчиков! — заявил эсэсовец, прижав губы к уху Ягера.

— Я страшно рад, — без особого энтузиазма ответил Ягер. — Давай, пора возвращаться, а то кто-нибудь нас тут заметит и сообразит, что к чему.

— Минутку. — Скорцени схватил миномет, несмотря на то что по плану они собирались оставить его в парке. Рядом располагался маленький пруд, куда он и швырнул оружие. — До утра его не найдут, а может, и вовсе не заметят. К тому времени, с божьей помощью, мы уже будем далеко.

— С божьей помощью, — повторил Ягер. — Давай, пошевеливайся.

В тот момент, когда они вошли в дом, где снимали квартиру, и закрыли за собой дверь, из-за угла появились какие-то люди, они мчались к парку. Ягер и Скорцени бросились по лестнице наверх. Больше всего они боялись, что, когда поднимется шум, из их дома начнут выскакивать на улицу люди и обязательно заметят, что два жильца из четырнадцатого номера оказались не дома, — и тогда у них возникнут нежелательные вопросы, на которые тут же найдутся ответы.

Однако в коридоре было пусто, и Ягер, с облегчением вздохнув, закрыл за собой дверь. Где-то вдалеке завыли сирены и зазвонил колокол: машины «скорой помощи» и пожарники спешили на место происшествия. С самым серьезным видом Ягер протянул Скорцени руку, которую эсэсовец пожал с не менее серьезным видом.

Скорцени вытащил пробку из бутылки с вином, сделал большой глоток и протянул ее Ягеру. Тот вытер горлышко рукавом и тоже основательно к ней приложился.

— За удачу, — сказал он.

Скорцени энергично кивнул. Впрочем, уже в следующее мгновение Ягер представил себе, за что они пьют: в эту самую минуту французы, мужчины и женщины, задыхаются, мучительно пытаясь набрать в легкие воздух, только потому, что они, в надежде прокормить свои семьи, решились работать на ящеров. Лично ему, Генриху Ягеру, они ничего плохого не сделали.

— Ужасными делами мы с тобой занимаемся, — мрачно проговорил он.

— Ты только сейчас понял? — спросил Скорцени. — Да ладно тебе, Ягер, ты же не наивный юнец. Если мы не будем воевать с ящерами всеми доступными нам средствами, мы проиграем. Ну да, при этом страдают невинные люди… плохо, конечно, но так устроен мир. Мы сделали то, что должны были сделать, то, что приказали нам наши командиры.

— Да, — безжизненным голосом сказал Ягер.

Скорцени не понимал одной простой вещи — и никогда не поймет, даже если доживет до ста лет, что маловероятно, учитывая его образ жизни. «То, что ты должен сделать» и «приказ командира» — это не всегда одно и то же.

Однако солдатам не следует углубляться в столь сложные философские вопросы. Ягер задумался над ними только тогда, когда узнал, что делали немцы с евреями на востоке. С тех пор он уже не мог закрывать глаза и делать вид, что ничего не видит. Он отлично понимал, какая судьба ждет Землю, если ящеры победят в войне. Как и Скорцени, он был готов практически на все, лишь бы помешать им. Но в отличие от эсэсовца отказывался считать все, что делал, правильным и благородным.

Вот еще одно, не бросающееся в глаза, различие между ними, но оно есть, и Ягера это радовало.

Пытаясь отдышаться, Йенс Ларссен остановился на вершине перевала Бертауд. Воздух белым облачком слетал с его губ. Снег мягким покрывалом окутал землю, изукрасил ветки громадных сосен, словно сошедших с рождественской открытки. Снег и лед превратили сороковое шоссе в скользкую слаломную трассу, к которой следовало относиться со всей серьезностью.

— Отсюда вниз по склону, — сказал Йенс.

Чтобы вернуться в Денвер, расположенный примерно в пятидесяти милях, ему придется сначала спуститься на милю вниз. При нормальных обстоятельствах дорога была бы легкой, но только не сейчас. Если велосипед наткнется на ледяной бугорок и заскользит вниз, когда поднимаешься вверх по склону, падения не избежать. Спускаясь же вниз по скользкой дороге, можно с необычайной легкостью сломать ногу или свернуть себе шею — если не удастся справиться с управлением.

— Очень медленно и осторожно, — громко напомнил себе Йенс. — Очень осторожно.

Часть пути наверх он шел рядом с велосипедом и еще дольше спускался вниз. Все равно, если повезет, он будет в Денвере через пару дней. А дальше Металлургическая лаборатория может собирать пожитки и отправляться в Ханфорд, штат Колумбия.

В Табернаше, на севере, Йенс купил вязаную матросскую шапочку. Одному богу известно, как она сюда попала; Табернаш находится так далеко от моря, что и представить себе трудно. Он натянул ее на уши, и они тут же начали отчаянно чесаться. Кроме того, еще осенью он перестал бриться, и у него отросла роскошная рыжая борода, которая отлично грела щеки и подбородок.

— Интересно, узнает ли меня Мэри Кули? — пробормотал он.

Айдахо-Спрингс лежал всего в двадцати милях или около того к востоку. Он погладил рукой ствол своей винтовки, которая висела у него на плече.

Впрочем, сейчас, оказавшись рядом с Айдахо-Спрингс, Йенс уже не злился на официантку, наградившую его триппером, больше не злился. Таблетки, которые дала ему доктор Генри, сделали свое дело. Болезнь его не беспокоила, похоже, он полностью вылечился.

«Пусть сучка живет», — решил он и почувствовал себя ужасно великодушным.

Небо постепенно серело, значит, скоро снова пойдет снег. Йенс мчался по шоссе, понимая, что чем ниже успеет спуститься до снегопада, тем лучше. Тот, кто вырос в Миннесоте, на личном опыте знает, что такое зимняя непогода. Впрочем, путешествуя по стране прошлой зимой, он тоже многому научился.

Ларссен миновал брошенный «студебеккер». Сломанные легковые машины и грузовики постоянно встречались ему на дороге, по одной или сразу по несколько штук. Из них может получиться отличное убежище, если действительно начнется сильный снегопад.

Где-то в стороне от дороги завыл кугуар. Похоже, для диких зверей наступили благословенные времена, совсем как в далеком прошлом. Мало кто из людей сейчас в состоянии подняться в горы, чтобы поохотиться, как раньше. От мысли, что ящеры принесли Земле пользу, Йенс почувствовал себя как-то странно и сжал руки на обтянутом черной кожей руле велосипеда. Лично ему ящеры не сделали ничего хорошего. Если бы они остались на страницах бульварных журналов, где им самое место, они с Барбарой никогда не расстались бы. Он обязательно с ней поговорит, когда вернется в Денвер — и с Сэмом Игером. Ларссен представлял себе этот разговор с тех самых пор, как отправился на запад.

Он снова потянулся за спину и погладил рукой ствол винтовки.

Прежде чем он успел добраться до Айдахо-Спрингс, стемнело, и начался снегопад. Ларссен продолжал ехать, пока не достиг брошенной машины, стоящей посреди дороги.

— «Кадиллак», — сказал он и подъехал поближе.

Здесь будет удобнее, чем в большинстве других машин, мимо которых он проезжал.

Окна и двери «Кадиллака» были закрыты, словно его хозяин не сомневался, что обязательно вернется и заберет свою собственность. Йенс с удовольствием разбил прикладом винтовки окно у водительского места, открыл дверь, которая заскрипела на ржавых петлях, и потянулся к замку задней двери. После этого он аккуратно закрыл переднюю дверцу. «Наверное, нужно было выстрелить в замок, чтобы через дыру в окне внутрь не задувал холодный воздух, — подумал он. — Может быть, поискать другую машину?»

— А, плевать, — сказал он громко.

Он выбил стекло не целиком и все равно открыл бы окно, чтобы не задохнуться. Даже если в «Кадиллаке» отвратительно воняет сыростью, лучшего места, чтобы разложить спальный мешок, не найти. Заднее сиденье оказалось длинным и достаточно широким, здесь было бы отлично заниматься любовью. Впрочем, владельцы «Кадиллаков» вряд ли балуются со своими подружками на заднем сиденье автомобиля.

Ларссен развернул спальный мешок и достал из рюкзака, привязанного к багажнику велосипеда, пару шерстяных одеял. У него осталось немного хлеба и домашнего масла, которое он купил в Табернаше. Он перекусил, подумав о том, что в последнее время отвратительно питается и потому стал похож на тощее пугало.

Затем он залез в спальный мешок, положил сверху одеяла и довольно быстро согрелся. Винтовку он устроил между сиденьями.

— Пусть только кто-нибудь сунется, он об этом горько пожалеет, — заявил он.

На следующее утро Йенс проснулся, толком не отдохнув. Вокруг царила звенящая тишина, которая его страшно удивила. Казалось, будто вчерашний снег укрыл весь мир толстым покрывалом из белых перьев. Когда он садился на велосипед, тихий скрип пружин стал единственным звуком, нарушившим безмолвие утра.

Сегодня ехать по дороге будет особенно трудно. Никто не убирал снег, никто не посыпал дороги солью, которая, конечно, портила машины, зато помогала колесам удерживаться на поверхности шоссе.

— Очень медленно и осторожно, — напомнил себе Ларссен.

Как и повсюду по дороге на запад, у въезда в Айдахо-Спрингс стояли часовые, которые проверяли всех, кто хотел попасть в город. Йенс собрался вытащить бумагу, подписанную генералом Гровсом, но они тут же отошли в сторону, пропуская его.

— Проезжай, приятель, — сказал один из них. — Я помню тебя и твое письмо, ты тут был пару месяцев назад, верно?

Ларссен проехал через Айдахо-Спрингс и начал подниматься к вершине Флойд-Хилл, которая располагалась примерно на одной высоте с перевалом Бертауд. Дальше дорога была значительно лучше. Ларссен довольно быстро добрался до Денвера.

До появления ящеров здесь жили около четверти миллиона человек. После эвакуации, коротких стычек с врагом и бомбардировок тут осталось совсем немного народа. И тем не менее от количества людей на улицах Ларссену стало не по себе. Путешествуя, он привык к одиночеству, и собственная компания его вполне устраивала. Он не знал, как будет чувствовать себя, когда вернется в лабораторию и ему снова придется работать вместе с коллегами.

— Да черт с ними! — проворчал он. — Если им не понравится моя компания, это их проблема.

Какой-то мужчина, который ехал по шоссе 40 — нет, внутри города оно называлась Колфакс-авеню, — удивленно оглянулся на него, наверное, услышал последние слова. Но Йенс наградил его таким злобным взглядом, что тот быстро отвернулся.

Ларссен направился на юг, в сторону университета. Солнце, появившееся на небе днем, спряталось за Скалистые горы. Ему было наплевать. Он знал, что уже почти добрался до места, и сомневался, что в Металлургической лаборатории работают восемь часов, а потом отправляются на покой.

В зданиях университетского городка было темно, но это ничего не значило. В первые дни после Пирл-Харбора почти всю Америку — кроме восточного побережья — охватила страшная паника, но она быстро прошла, и почти никто не относился к светомаскировке всерьез. Но явились ящеры, и американцам пришлось снова затемнять окна, за которыми велись хоть какие-нибудь работы.

Ларссен оставил велосипед около здания, где располагались исследовательские лаборатории, и вошел внутрь, отодвинув в сторону тяжелые шторы, не пропускавшие свет. У него тут же начали слезиться глаза, столько здесь горело лампочек.

Неподалеку от двери стоял часовой. Пока Йенс пробирался через несколько ярдов темной материи, закрепленной на потолке, он успел наставить в грудь пришельца ствол винтовки.

— Кто здесь? — резко спросил часовой, но уже в следующее мгновение с явной неохотой опустил оружие. — А, доктор Ларссен. Добро пожаловать домой, — сказал он неискренне.

— Привет, Оскар, — ответил Ларссен, стараясь не выдавать своих чувств.

Оскар был его телохранителем — тюремщиком, если говорить прямо и называть вещи своими именами, — когда он приехал в Денвер. А еще Оскар ударил его, когда он попытался воззвать к здравому смыслу Барбары. Да, конечно, он схватил ее, но сучка не имела никакого права себя вести так, как она вела. Йенс заставил себя успокоиться, потому что ему вдруг отчаянно захотелось наброситься на солдата с кулаками.

— Генерал Гровс еще здесь? — спросил он.

— Да, сэр, здесь. — Оскар явно почувствовал облегчение. — Он почти каждый день засиживается допоздна. Вы хотите поговорить с ним сейчас, сэр?

— Да, хочу, — ответил Ларссен. — Я провел в пути много дней, и чем быстрее генерал услышит мой отчет, тем быстрее использует сведения, которые мне удалось собрать.

— Хорошо, доктор Ларссен, вы можете подняться наверх. — Оскар поколебался несколько мгновений, а потом все-таки добавил: — Будьте любезны, оставьте здесь оружие.

Его слова прозвучали как просьба, но Ларссен понял, что ответ может быть только один. Он снял винтовку с плеча и прислонил ее к стене.

— Вряд ли мне захочется кого-нибудь пристрелить там, наверху, — заявил он, постаравшись, чтобы голос звучал как можно легкомысленнее.

Сейчас больше всего на свете ему хотелось пристрелить Оскара. Видимо, солдат прекрасно понял это — судя по тому, как смотрел Йенсу вслед, когда тот поднимался по лестнице.

Дверь в кабинет генерала Гровса была открыта настежь. Йенс постучал в матовое стекло, которое закрывало верхнюю часть двери.

— Кто там? — сердито спросил Гровс.

Решив, что другого приглашения ему не дождаться, Йенс вошел в кабинет. Увидев его, генерал страшно удивился, вскочил из-за стола и протянул ему большую, могучую ладонь.

— Доктор Ларссен! Мы уже начали за вас беспокоиться. Заходите, садитесь.

Йенс чисто автоматически пожал руку генералу.

— Спасибо, — сказал он и опустился на деревянный стул, стоящий перед столом генерала, затем со вздохом облегчения сбросил на пол рюкзак.

— Неважнецкий у вас видок, — заметил Гровс, оглядывая Ларссена с головы до ног. Затем поднял трубку телефона и набрал четыре цифры. — Ты, Фред? Послушай, пришли мне жареного цыпленка, с полдюжины твоих чудесных рогаликов, а еще мед. У меня тут блудный сын объявился, так что не теряй времени.

Гровс бросил трубку на рычаг с самым решительным видом. Даже заказывая ужин, он вел себя так, словно знал, что перечить ему не посмеет никто.

Йенс набросился на еду, точно изголодавшийся волк, несмотря на то, что Гровс решил за него, что он будет есть. Когда на тарелке остались обглоданные косточки и крошки, Гровс вытащил из ящика стола бутылку бурбона и, сделав предварительно большой глоток, протянул ее Ларссену.

— Ну, хорошо, теперь, когда я точно знаю, что вы не развалитесь на составные части прямо у меня на глазах, расскажите, что вам удалось узнать, — попросил Гровс. — Про тот городок в штате Вашингтон, на который мы просили вас посмотреть. Вам удалось до него добраться?

— Да, сэр, разумеется, удалось. — От выпитого виски Ларссен вдруг сделался раздражительным, но постарался взять себя в руки и сказал как можно увереннее: — Хан-форд — идеальное место для Металлургической лаборатории, сэр. Там полно воды, ящеров нет на сотни миль вокруг, а еще в городе имеется железнодорожная станция. Что еще нам нужно?

Он ждал, что Гровс придет в восторг, завопит от радости и тут же начнет раздавать приказы тем же непререкаемым тоном, каким потребовал ужин, однако начальник Метлаба спокойно сказал:

— Я очень ценю все, что вы сделали, и очень рад, что вам удалось добраться до Ханфорда и в целости и сохранности вернуться назад, но с тех пор, как вы уехали, у нас произошли кое-какие изменения…

— Какие изменения? — с подозрением в голосе спросил Йенс. — Что вы сделали? Прекратили работы над атомной бомбой и начали выпускать зубные щетки?

Он хотел разозлить Гровса, но у него ничего не вышло, инженер весело расхохотался.

— Не совсем, — ответил он и пояснил, что имеет в виду.

Йенсу совсем не понравились новости — его беспокоило не то, что ученым удалось наконец найти способ производить килограммы плутония, его привел в ярость тот факт, что столь важное открытие сделано без участия Йенса Ларссена.

Он пожалел, что оставил винтовку у Оскара. С каким бы удовольствием он сейчас пристрелил генерала Гровса, а потом, возможно, покончил бы с собой! Если Метлаб останется здесь, в Денвере, значит, он зря потратил время и силы, зря крутил педали своего велосипеда, зря терпел лишения. А они тут справились и без него, ни на секунду не пожалели, что его нет.

— Но, генерал, — начал он, услышав отчаяние в собственном голосе, — вы не понимаете, Ханфорд — великолепное место. Там было бы просто здорово работать…

Увидев город в первый момент, Ларссен решил, что это еще одна дыра среди множества, встретившихся ему по дороге. Но теперь, мысленно возвращаясь в Ханфорд, он представлял его себе раем на земле. Кроме того, ему совсем не хотелось думать о том, что он потратил зря столько сил.

— Мне очень жаль, доктор Ларссен, — мягко проговорил генерал Гровс. — Мне правда жаль. Но пока вас не было, мы успели пустить здесь корни. Нам понадобится несколько месяцев, чтобы перебраться на новое место и организовать производство. Мы не можем себе позволить потерять даже пару дней, я уже не говорю о месяцах. Сейчас решающее значение имеет каждая минута. Мы делали все, что в наших силах, и нам удалось добиться успеха.

— Но… — Йенс посмотрел на цыплячьи косточки у себя на тарелке. Пожалуй, нарастить на них мясо будет так же трудно, как убедить Гровса изменить решение. Он придумал новый довод: — Я сообщу о своих выводах Ферми и Сциларду.

— Валяйте, — сказал Гровс совершенно спокойно. — Если вам удастся убедить их в своей правоте, я вас выслушаю. Только бьюсь об заклад, у вас ничего не выйдет. Они запустили второй реактор под стадионом, вот-вот начнет работать третий. Процесс отделения плутония от урана поставлен на поток, и нам придется сворачивать и этот завод, если мы решим отправиться в штат Вашингтон.

Йенс прикусил губу. Если все так, как говорит Гровс, физики ни за что не захотят сдвинуться с места. С точки зрения здравого смысла и логики, Ларссен понимал, что винить их не за что. Они уже и так потеряли несколько месяцев, пока перебрались из Чикаго в Денвер. Они не согласятся снова переезжать и тормозить работы. Ведь они практически добились результата, к которому так долго шли, результата, жизненно необходимого Соединенным Штатам.

Впрочем, иногда доводы рассудка и логики отказывают, и тогда человек теряет разум.

Словно цепляясь за соломинку, Ларссен сказал:

— А что, если ящеры начнут бомбить Денвер? У нас тут не так чтобы хорошо организована противовоздушная оборона. Кроме того, танкам в Колорадо сплошное раздолье.

— Тут вы правы, но до сих пор ящеры нас не трогали, и я не думаю, что они заинтересуются нами сейчас — с какой стати? — ответил Гровс. — Кроме того, давно начались снегопады — вам это известно лучше меня, не правда ли? В прошлом году зимой, когда пошел снег, ящеры сидели тихо и почти ничего не предпринимали. Они довольно предсказуемы, так что могу заложиться, что до весны они будут отдыхать. А весной мы преподнесем им такой подарочек, что они вообще забудут про Денвер.

— Иными словами, вы уже все распланировали, правильно я вас понял? — с горечью проговорил Йенс.

— Боги, как бы мне хотелось ответить вам «да»! — Гровс закатил глаза. — Кстати, я страшно рад, что вы вернулись. Ваше присутствие поможет облегчить жизнь многим людям, которые работают на износ.

Йенс расценил его слова совсем иначе. «Вы станете запасной покрышкой. Мы вас используем, когда у нас прохудится колесо, а потом снова засунем в багажник».

Он чуть не выложил Гровсу, что думает о нем, обо всей Металлургической лаборатории, ученых и самом проекте. Но Гровс был здесь главным. Если он разозлит его, ему не удастся претворить в жизнь свой план мести.

Старательно сдерживая ярость, он спросил:

— А как дела у Барбары? Как вы думаете, она захочет со мной встретиться?

— Тут я ничего не могу вам сказать, доктор Ларссен. — Голос Гровса прозвучал устало, что было совсем на него не похоже. — Дело в том, что они… с мужем уехали отсюда после того, как вы отправились в Ханфорд. Игер получил новое назначение. Кстати, и она может принести там пользу, поэтому она последовала за мужем.

— Понятно, — сказал Йенс.

В первый раз, когда он покинул дом, Барбара не дождалась его — бросилась на шею какому-то идиоту-бейсболисту.

А теперь, когда он снова отправился выполнять задание своей страны, она даже не пожелала его встретить по возвращении. Мир — отвратительное место.

— А куда она… куда они уехали? — спросил он.

— Боюсь, я не могу ответить на ваш вопрос, — сказал Гровс. — Я не ответил бы на него, даже если бы вы не были знакомы с ними обоими. Мы постоянно заботимся о безопасности, несмотря на то, что порой у нас возникают с этим серьезные проблемы. Да и вообще, учитывая все обстоятельства, лучше вам не знать, где они, — для всех лучше.

— Да, возможно. — Йенс был с ним совершенно не согласен.

Наверное, так лучше для шлюхи, которая когда-то была его женой, и для ублюдка, с которым она спуталась, а для него, для Йенса Ларссена? Он должен получить то, что ему принадлежит, назад. Снова сменив тему разговора, он спросил:

— Куда вы меня поселите?

— Так, поглядим. Если я все правильно помню, вы жили в общежитии для холостяков в Лоури-Филд, верно? — Гровс обладал поразительной способностью помнить даже самые незначительные мелочи. — Давайте пока направим вас туда? Здесь, в университетском городке, у нас маловато места.

— Ладно, — не стал спорить Йенс. «Вот уж точно, запасная покрышка». — Однако вам не следует забывать, что я буду продолжать попытки убедить вас и всех остальных, что Хан-форд лучше Денвера подходит для производства атомных бомб.

— Не сомневаюсь, — заявил Гровс. — Впрочем, мне трудно поверить в то, что нам имеет смысл сворачивать производство здесь и начинать все заново там. Ну, не настолько же там хорошо. Вам следует отдохнуть и оглядеться по сторонам, чтобы понять, что мы успели сделать в ваше отсутствие. Возможно, вы измените свое мнение.

— Непременно, — сказал Ларссен, твердо зная, что никакая сила в мире не заставит его изменить свое мнение — после всего, что ему пришлось пережить. Он встал и направился к двери.

— Подождите, — крикнул ему вслед Гровс и что-то быстро написал на листке бумаги. — Покажите это часовым в Лоури-Филд. А потом полковнику Хэксхэму, если он не захочет выделить вам комнату в общежитии.

— Хорошо. — Ларссен взял листок бумаги и начал спускаться по лестнице. Он забрал винтовку у Оскара, вышел на улицу, сел на велосипед и пробормотал: — Старина Хэксхэм.

Если бы полковник Хэксхэм разрешил ему сразу отправить Барбаре письмо, она бы, скорее всего, осталась его женой. Интрижка с сукиным сыном Игером ничего не изменила бы; в конце концов, она считала, что ее муж погиб. А так из-за проклятого полковника Хэксхэма вся его жизнь отправилась псу под хвост.

А Гровс послал его именно к Хэксхэму. Йенс медленно проехал по Университетскому проспекту, затем повернул направо, в сторону Лоури-Филд. Он крутил педали и жалел себя. Неожиданно ему отчаянно захотелось проехать мимо военно-воздушной базы и двинуться дальше на восток, куда-нибудь к границе Колорадо и Канзаса. Здесь никто не желает его слушать, они даже не понимают, что он прав. Ящерам будет очень интересно узнать, что происходит в Денвере.

Эта мысль посещала его и раньше. Ему даже пришлось усилием воли заставить себя повернуть на запад, а не на восток, когда его отправили осматривать Ханфорд. Тогда он с собой справился, считая, что имеет обязательства перед человечеством.

— Но ведь все люди мечтают только об одном — доставить мне неприятности, — заявил он, обращаясь к безмолвной зимней тишине.

Тишина ему ничего не ответила. Когда Ларссен добрался до поворота на Лоури, он остановился и несколько минут неподвижно стоял на месте. Но в конце концов взял себя в руки и поехал в сторону аэродрома. Даже себе самому он был не готов признаться, что только чудом удержался от того, чтобы повернуть в другую сторону.