"Око за око" - читать интересную книгу автора (Тeртлдав Гарри)

Глава 11

Измученный, мрачный Теэрц сидел в комнате для докладов на военно-воздушной базе Расы, расположенной на севере Франции. Он говорил в микрофон магнитофона:

— Во время выполнения данной миссии я бомбил цели на острове, который Большие Уроды называют Британия. Я вернулся на базу с минимальными повреждениями своего самолета, и мне удалось причинить значительный урон тосевитской технике и населению.

— Вы встретили какие-нибудь самолеты тосевитов во время выполнения задания над островом Британия? — спросил Элифрим, командир базы.

— Да, встретил, недосягаемый господин, — ответил Теэрц. — Наш радар указал на наличие нескольких истребителей Больших Уродов, которые летели на большой — для них — высоте. Поскольку они имеют лишь приборы для визуального поиска, они не заметили ни нас, ни наших ракет. Неприятель не успел ничего предпринять, мы его сбили. Через некоторое время, значительно ниже, мы столкнулись с гораздо более умелыми тосевитскими летчиками. Поскольку мы уже израсходовали все ракеты, нам пришлось стрелять из пушек. Самолет пилота Веммена из моего полета серьезно пострадал. Кроме того, мне сказали, что два самца из других полетов убиты

— А самолеты тосевитов, которые вы встретили на большой высоте, — вздохнув, спросил Элифрим, — они просто кружили в небе и не собирались вас атаковать?

— Да, недосягаемый господин, — ответил Теэрц. — Я уже сказал, что мы сбили их, прежде чем они успели сообразить, что мы рядом. Должен признаться, мне это показалось несколько странным. Британские пилоты ведут себя очень осторожно; по крайней мере, те, что атаковали нас на другой высоте, зря не рисковали. Нам пришлось сбросить скорость, чтобы обеспечить точность стрельбы наших орудий, и мы летели немногим быстрее их машин. К сожалению, в маневренности мы им уступали. Нам очень трудно пришлось, недосягаемый господин.

— Ваш доклад о потерях абсолютно точен, — сказал Элифрим. — А проблемы у вас возникли из-за того, что вы истратили свои ракеты слишком рано, верно?

— Да, конечно, — ответил Теэрц, — но…

Однако командир его перебил:

— Никаких «но», командир полета Теэрц. За последние несколько дней наши наземные силы в Британии сумели получить обломки воздушных машин, поднимающихся на большую высоту. Существует единодушное мнение, что в них нет пилота и что ими управляет прибор. Они служат для отвлечения наших пилотов, которые выпускают по ним свои ракеты, а после этого вынуждены сражаться с искусными тосевитскими летчиками, не имея преимущества в оружии.

Теэрц изумленно уставился на него не в силах произнести ни слова. Наконец он пришел в себя и проговорил:

— Это… ничего удивительнее я не слышал в жизни. Недосягаемый господин, мы не можем игнорировать воздушные машины, кружащие над нами. Если они не окажутся приманками, о которых вы говорите, они могут нас атаковать и причинить нам серьезный вред.

— Я все прекрасно понимаю, — сказал Элифрим. — И у меня нет готового решения данной проблемы. Британцы пришли к выводу — и, следует отдать им должное, совершенно правильному, — что одна их воздушная машина без пилота стоит одной нашей ракеты. Они в состоянии производить свои машины быстрее и дешевле, чем мы ракеты. Заставив нас тратить ракеты на фальшивые цели, они дают своим пилотам дополнительные шансы остаться в живых во время последующего столкновения.

— Да, вы правы, — вздохнув, согласился Теэрц. — Я имею такой богатый опыт общения с тосевитами, что меня не удивляет никакая их вероломная уловка.

— Уловки тосевитов не должны удивлять никого из нас, — согласился с ним командир. — Насколько я понял, мы больше не будем вылетать на задания по поддержке наших наземных сил в северной части Британии.

— Понятно, — медленно проговорил Теэрц.

Он действительно все понял: Раса проиграла сражение за Британию. Очень скоро истребители перестанут летать и в южные районы острова. Там самцы наступают, но сказать, что успешно, не может никто. Поддержка с воздуха очень полезна для них, но цена ее слишком высока — потери на земле, конечно же, имеют серьезное значение, но самолеты и пилотов невозможно заменить. А без них пехота и танковые войска очень быстро станут беспомощны.

— Вы свободны, командир полета Теэрц, — сказал Элифрим.

Теэрц вышел из комнаты, уступив место другому измученному самцу со смазанной раскраской на теле, и направился к двери, которая вела наружу. После допросов японцев разговор с командиром базы представлялся приятной беседой. Элифрим не пинал его ногами, не бил, не угрожал раскаленными или острыми предметами, которые могли причинить страшную боль, не кричал, не обзывал лжецом и не грозил, что он поплатится за свою ложь. Разве это можно назвать допросом?

Звезда Тосев ярко освещала эту часть своего третьего мира. Погода показалась Теэрцу вполне приемлемой: не слишком холодно и достаточно тепло — значительно лучше, чем в большинстве регионов планеты. Тосев-3 можно было бы назвать приятным местом… если бы не тосевиты.

Из-за них Раса сражалась не за победу, а за выживание. Из-за них самцы, отправившиеся в Британию в надежде одержать победу и заставить врага отказаться от борьбы, вернутся назад с тяжелыми ранениями или в специальных пластиковых мешках — а кое-кто не вернется вовсе.

Усилием воли Теэрц заставил себя не думать о поражении, которое Раса потерпела в Британии. Но когда его глазные бугорки оглядели военно-воздушную базу, он не нашел ничего такого, что порадовало бы его душу.

Когда Раса прибыла на Тосев-3, самцы открыто оставляли свои самолеты на посадочных полосах, уверенные в том, что Большие Уроды им не страшны. Теперь же истребители Расы — как и самолеты тосевитов! — прячутся в земляных укрытиях. Базу по-прежнему окружают противовоздушные зенитные орудия, но им отчаянно не хватает ракет. «Хорошо, что Большие Уроды не знают, насколько у нас тяжелое положение», — подумал Теэрц. Впрочем, рано или поздно они узнают. Большие Уроды обладают поразительной способностью совать свой нос куда угодно. Они потратили столько времени и сил, шпионя друг за другом, что, несмотря на низкий уровень технологического развития, нашли способ узнавать, что делает Раса и как у нее обстоят дела.

Чтобы хоть как-то компенсировать нехватку ракет, инженеры установили на французских противовоздушных пушках радары, произведенные Расой. Они стали наносить более точные удары, но не приобрели убойной силы и радиуса действия ракет. Большие Уроды скоро узнают про пушки, и тогда окажется, что самцы не зря прячут свои самолеты.

Комната для докладов находилась почти на самой границе базы. Теэрц молча наблюдал за двумя тосевитами, которые медленно шли по дороге неподалеку. Даже учитывая заниженные стандарты, которые Большие Уроды установили для себя, было видно, что путники очень устали, их одежда (какая дикость — это ведь их родная планета, а они нуждаются в защите от плохой погоды!) порвалась, а шкура испачкалась. Один из Больших Уродов, тот, что покрупнее, побывал на войне или стал жертвой несчастного случая, потому что на лице у него остался длинный шрам.

С точки зрения Теэрца от этого он стал еще безобразнее. Пластическая хирургия на Тосев-3 так же безнадежно отстала, как и другие виды искусства. Теэрц считал такое положение вещей возмутительным, потому что Тосев-3 — опасное место, и тот, кого планета застает врасплох, навсегда остается инвалидом или уродом. Раса привыкла к машинам и системам, которые работают безупречно и никогда никому не причиняют вреда. А для Больших Уродов главное — результат. Им все равно, каким путем он получен.

Раньше, до того, как Теэрц прибыл на Тосев-3 — точнее, до того, как его захватили ниппонцы, — он этого не понимал. Теперь же он испытывал непреодолимое желание получить имбирь — желание сродни тем импульсам, что толкали Больших Уродов вперед. Он хотел получить свою порцию, причем немедленно, все остальное не имело для него никакого значения.

Впрочем, получить имбирь не составляло никакого труда. Многие самцы, работающие в наземных командах, жили на базе с тех самых пор, как ее захватила Раса, и успели завязать отношения с тосевитами, готовыми поставлять свое зелье Теэрц боялся, что только ниппонцы знают растение, к которому они его приучили, но оказалось, что оно произрастает по всему Тосев-3.

Большие Уроды используют имбирь только в качестве приправы. Теэрц раскрыл пасть. Какая ирония! Тосевиты не в состоянии оценить лучшее, что может подарить их жалкая планета.

Он заметил рабочего-заправщика и остановил его.

— Я могу вам чем-нибудь помочь, недосягаемый господин? — спросил самец; несмотря на вежливое обращение, в его голосе прозвучали понимание и легкий намек на циничную насмешку.

— Мне кажется, двигатель моего самолета необходимо почистить, — ответил Теэрц.

Глупый пароль, но до сих пор он работал без сбоев, и никто на базе не попался на употреблении имбиря. Самцы нередко рассказывали жуткие истории о том, как командование закрывало целые базы, а персонал подвергало наказанию. Когда кому-то удастся поймать самцов, употребляющих имбирь, на снисхождение рассчитывать нечего.

— Я думаю, загрязнилась система подачи воздуха. А вы, недосягаемый господин? — проговорил заправщик. — Ну, компьютерный анализ покажет, в чем дело. Идемте со мной, мы проверим.

Компьютер, к которому заправщик привел Теэрца, был соединен со всеми остальными на базе, а также с одним из космических кораблей, приземлившихся в южной Франции. Код, набранный самцом, не имел никакого отношения к проверке качества топлива.

— Каков уровень загрязнения ваших двигателей? — спросил заправщик.

— По меньшей мере тридцать процентов, — ответил Теэрц и внес цифру в компьютер.

Тридцать процентов платы за последний расчетный период незаметно перешли с его счета на счет рабочего-заправщика. Никто никогда не задавал вопросов по поводу переводов — по крайней мере здесь. Теэрц подозревал, что в отделе учета работает самец, который ловко скрывает такие операции, чтобы никто ничего не заподозрил. «Интересно, ему платят деньгами или имбирем?» — подумал Теэрц. Он знал, что выбрал бы он.

— Вот, недосягаемый господин. Видите? Анализ показывает, что у вас совсем пустяковая проблема, — сказал рабочий-заправщик, продолжая изъясняться на тайном языке. — Но я вам дам чистящую добавку, просто на всякий случай.

Он выключил компьютер и вынул из мешочка на поясе несколько маленьких пластиковых флаконов с коричневатым порошком, которые быстро передал Теэрцу.

— Большое спасибо, — сказал Теэрц и убрал флаконы в свой пояс.

Как только он доберется до надежного места, где его никто не увидит, эта мерзкая планета получит шанс реабилитироваться.

Когда Мордехай Анелевич шагал с Фридрихом по улицам Лодзи, ему казалось, будто он идет рядом с диким зверем, который обожает закусить человечиной и в любой момент может на него наброситься. Дурацкое сравнение, но что-то в нем было… Он не знал, чем Фридрих занимался во время войны, а также в промежутке между вторжением немцев в Польшу и нападением ящеров на Землю.

Впрочем, Фридриху хватило ума помалкивать о своих прошлых подвигах, хотя им то и дело попадались на пути евреи. Гетто в Лодзи было меньше варшавского, но в нем жило много очень голодных людей. По сравнению с тем, что творилось в нацистском гетто, сейчас здесь царило благоденствие. Но, кроме благоденствия, у них, собственно, ничего и не было.

Анелевич поморщился, увидев на стенах плакаты, с которых на него смотрел Мордехай Хаим Румковский. Некоторые из них были совсем старыми и потрепанными; другие новенькими, словно их повесили только вчера. Румковский был старостой при фашистах и, судя по всему, остался руководить жизнью гетто и при ящерах. «Интересно, как ему это удалось?» — подумал Мордехай.

Фридрих тоже заметил плакаты.

— Типичный Гитлер, только волос и усиков не хватает, — проговорил он, окинув Анелевича хитрым взглядом. — Что ты чувствуешь, глядя на него, Шмуэль?

Даже сейчас, оказавшись среди евреев, он не перестал насмешничать. Анелевич тоже. Впрочем, они переругивались совсем не злобно — скорее как два парня, которые болеют за разные футбольные клубы.

— Меня тошнит, — ответил Мордехай.

Он сказал чистую правду, потому что до войны не поверил бы, что у евреев тоже может появиться собственный Гитлер. Но он решил не показывать Фридриху, насколько ему противно.

— Только Гитлер гораздо уродливее. — С его точки зрения — в прямом и переносном смысле слова.

— Чушь, — заявил Фридрих и весело ткнул еврея локтем в бок.

В последнее время он делал это довольно часто, и Анелевич боялся, что в какой-нибудь неподходящий момент не сумеет сдержаться. Впрочем, пока Фридрих не перегибал палку.

Однако неприятности их все равно поджидали. Неожиданно посреди улицы остановился еврей в тряпичной шляпе и длинном черном пальто и принялся разглядывать Фридриха. Лицо еврея располосовал толстый уродливый шрам, похоже, от пулевого ранения.

Он подошел к Анелевичу и наставил на него палец.

— Ты еврей? — поинтересовался он на идиш.

— Да, я еврей, — ответил ему Мордехай, тоже на идиш.

Он прекрасно понимал причину вопроса. Со своей светло-коричневой бородкой он скорее походил на поляка, а не на стереотипного еврея — человека со смуглой кожей и длинным, крючковатым носом.

— Ты и в самом деле еврей! — Незнакомец хлопнул себя рукой по лбу, чудом не сбросив шляпу с головы. Затем он показал на Фридриха. — А тебе известно, с кем ты разгуливаешь? Тебе известно, с чем ты разгуливаешь? — Рука у него предательски задрожала.

— Я знаю, что если начнется пожар и вот оттуда появится машина, она раздавит нас, как пару тараканов, — ответил Анелевич и показал на пожарную станцию, перед которой они стояли.

На станции в гетто оставалось немного бензина. Анелевич знал, что это единственная машина в еврейском квартале, которую поддерживают на ходу. Он осторожно взял еврея за локоть.

— Давайте уйдем с дороги на тротуар. — Оглянувшись на Фридриха, он сказал: — Не отставай.

— А куда мне еще идти? — спросил совершенно спокойно и немного насмешливо Фридрих.

Совсем не праздный вопрос. На улицах они встретили множество молодых людей с оружием. Если Фридрих побежит, у него за спиной тут же раздастся крик: «Фашист!» — и его почти наверняка поймают, а то и прикончат в одну секунду.

Казалось, еврей со шрамом на щеке именно это и собирается сделать. Не в силах скрыть волнение, он повторил свой вопрос:

— Тебе известно, с кем ты разгуливаешь по улицам, ты же сказал, что ты еврей?

— Да, я знаю, что он немец, — ответил Мордехай. — Мы из одного партизанского отряда. Да, он нацистский солдат, но он умеет сражаться. И не раз надрал ящерам задницу.

— С немцем можно дружить. Даже с нацистом можно, — ответил еврей. — Мир — странное место, здесь еще и не такое случается. Но находиться рядом с тем, кто убивает твоих… — Он плюнул на землю у ног Фридриха.

— Я сказал, что мы — товарищи по оружию. И ничего не говорил про дружбу, — заявил Анелевич.

Разговор даже ему казался дурацким. Неожиданно его охватили страшные подозрения, и он покосился на Фридриха. Многие в партизанском отряде помалкивали о том, что делали до того, как пришли в отряд. Справедливости ради следует заметить, что он и сам ничего не рассказывал о себе. Но у немца, наверное, имелась особенно веская причина держать рот на замке.

— Товарищи по оружию. — Теперь еврей сплюнул под ноги Мордехаю. — Послушай меня, «товарищ». — Он произнес это слово с таким презрением и ненавистью, которые пристали разве что библейскому пророку. — Меня зовут Пинхас Сильверман. Я… был зеленщиком в Липно. Если ты не оттуда, значит, ты никогда не слышал про наш городок, расположенный к северу от Лодзи. Там и сотни евреев не набралось бы — человек пятьдесят, не больше. Мы неплохо ладили со своими соседями-поляками.

Сильверман замолчал и окинул Фридриха мрачным взглядом.

— Однажды, после того как немцы захватили Польшу, к нам заявился… взвод — кажется, это так называется? — полицейского батальона. Они собрали нас, мужчин, женщин и детей… меня, мою Йетту, Арона, Йосселя и маленькую Голду… и отвели нас в лес. Он, твой драгоценный товарищ, был среди тех немцев. Я не забуду его лицо до самой смерти.

— Ты был в Липно? — спросил Анелевич у Фридриха.

— Понятия не имею, — равнодушно ответил тот. — Я побывал в огромном количестве польских городов.

— Услышь глас ангела смерти! — пронзительно взвизгнул Сильверман. — «Я побывал в огромном количестве польских городов». Так он говорит. Конечно, побывал. И убивал евреев. В живых не оставался никто — разве что по чистой случайности. Например, я — такая случайность. Он застрелил мою жену, застрелил нашу дочь, которую она держала на руках, он застрелил моих мальчиков, а потом он выстрелил в меня. Я получил тяжелое ранение головы. — Сильверман прикоснулся рукой к лицу. — Наверное, поэтому он и его дружки-убийцы решили, что я умер вместе со своей семьей, имеете со всеми остальными. Они ушли. Я сумел встать и добраться до Плока, он побольше Липно и расположен неподалеку. Я почти вылечился, когда немцы начали зачищать Плок. Там они убивали не всех. Некоторых, тех, кто мог работать, отправляли сюда, в Лодзь. Я оказался среди несчастных, кому выпала судьба стать их рабами. Но Бог ко мне добр, и я могу отомстить мерзавцу, уничтожившему мою семью.

— Полицейский батальон? — Анелевич посмотрел на Фридриха с нескрываемой ненавистью.

Немец всегда вел себя как солдат. Он сражался не хуже любого другого солдата, и Анелевич решил, что он из вермахта. Плохо, конечно, но он слышал, да и был знаком с некоторыми приличными парнями из немецкой армии еще до того, как появились ящеры. Они делали свою работу, и все. Но те, кто служили в полицейских батальонах…

Самое лучшее, что про них можно сказать, — это то, что они иногда убивали не всех евреев в городах и деревнях, в которых побывали. Некоторых они оставляли в живых и отправляли на тяжелые работы. И он, еврей, сражался рядом с Фридрихом, спал, делил пищу, бежал из лагеря! Его затошнило.

— Что ты можешь сказать в свою защиту? — спросил он.

Из-за того, что он делил с Фридрихом тяготы партизанской жизни, и потому, что до определенной степени был обязан ему жизнью, Анелевич не позвал вооруженных парней сразу. Он хотел услышать, как Фридрих будет оправдываться.

— Мне сказать, что я сожалею о содеянном? — пожав плечами, спросил Фридрих. — Мне это поможет? — Он снова пожал плечами, явно не рассчитывая, что кто-нибудь отнесется серьезно ко второму вопросу. Он помолчал немного. — Не могу сказать, что я страшно сожалею о случившемся. Я выполнял приказы. Офицеры говорили нам, что вы, евреи, враги рейха и вас нужно уничтожать. И потому… — Он еще раз пожал плечами.

Анелевич уже слышал подобные слова от нацистов, попавших в плен к евреям, когда помогал ящерам изгнать немцев из Варшавы. Прежде чем он успел как-то отреагировать, Пинхус Сильверман зашипел:

— Моя Йетта, мои мальчики, моя малышка были вашими врагами? Они представляли опасность для вас, ублюдков? — Он хотел плюнуть Фридриху в лицо, но промахнулся, и слюна медленно сползла по кирпичной стене пожарной станции.

— Отвечай ему! — крикнул Анелевич, потому что Фридрих молчал.

— Яволь, герр генерал-фельдмаршал! — сказал Фридрих и залихватски щелкнул каблуками. — Ты меня поймал. Вы поступите со мной так, как посчитаете нужным, как это делал я, выполняя приказы своего командования. Когда Англия сбросила на нас свои бомбы и погибло множество женщин и детей, английские летчики считали их своими врагами. И еще — прежде чем вы меня пристрелите — должен заметить, что, когда мы сбрасывали бомбы на Англию, мы тоже убивали мирных жителей. Ну, и чем я отличаюсь от пилота бомбардировщика, если не считать того, что у меня в руках была винтовка, а не целый самолет, начиненный бомбами?

— Но евреи, которых ты убивал, не сделали тебе ничего плохого, — сказал Мордехай, который уже обсуждал это с Фридрихом раньше. — Часть Польши входила в состав Германии, и некоторые евреи сражались на стороне кайзера в прошлой войне. Зачем же убивать их сейчас?

— Офицеры говорили нам, что они враги. Если бы я обращался с ними не как с врагами, кто знает, что было бы со мной сейчас? — спросил Фридрих. — И еще один вопрос, Шмуэль… если бы ты мог сделать громадный омлет из всех яиц ящеров, ты бы его поджарил, чтобы они больше никогда нас не беспокоили?

— Нам твоя нацистская болтовня ни к чему, — заявил Сильверман. — Скажи мне вот что, нацистский подонок, что бы ты стал делать, если бы нашел человека, убившего твою жену и детей? Что бы ты сделал, если бы оказалось, что он даже не помнит, как убил их?

— Я бы прикончил ублюдка, — ответил Фридрих. — Но я ведь всего лишь нацистский подонок и в жизни не разбираюсь. Сильверман посмотрел на Мордехая.

— Ты его слышал. Он сам себя приговорил — если бы он этого не сделал, я бы ему помог.

Фридрих тоже взглянул на него, словно хотел сказать: «Мы вместе сражались, а теперь ты собираешься меня убить? Ты ведь давно знал, кто я такой — по крайней мере частично. Ты же сознательно от себя отталкивал это знание, чтобы мы не вцепились друг другу в глотки?»

— Фридрих, — вздохнув, проговорил Анелевич, — я думаю, нам нужно пойти на рыночную площадь Балут.

На площади располагался не только рынок; там находились административные учреждения лодзинского гетто. Кто-нибудь наверняка узнает Мордехая Анелевича. Не исключено, что это поможет Фридриху. Впрочем, другим наверняка захочется открыть его настоящее имя Хаиму Румковскому — или ящерам.

— Значит, ты тоже решил сказать им, что меня нужно повесить? — поинтересовался Фридрих.

— Нет, — ответил Анелевич.

Пинхас Сильверман издал сердитый стон. Не обращая на него внимания, Анелевич продолжил:

— Сильверман расскажет о том, чем ты занимался до появления ящеров. А я — о том, как ты себя вел после их прихода, точнее все, что мне известно. Чаша весов должна склониться…

Фридрих рассмеялся ему в лицо.

— Неужели ты думаешь, что сейчас, когда обстоятельства изменились, когда евреи смогли поднять голову, меня ждет что-нибудь хорошее?

— Мы верим в понятие, о котором вы, нацисты, вероятно, никогда не слышали. Это справедливость, — ответил Анелевич.

— Чушь собачья, — сказал Фридрих. — Итак, именем справедливости ты собираешься…

Не договорив, даже не изменив направления взгляда, он ударил Анелевича в живот и побежал.

— Уф! — выдохнул Мордехай и сложился пополам.

«Проклятье», — подумал он, пытаясь набрать воздуха в непослушные легкие. Возможно, Фридрих и начинал свою карьеру в полицейском батальоне, но с тех пор он стал настоящим солдатом и партизаном — со всеми вытекающими последствиями. Враг не должен знать, что ты собираешься сделать в следующую минуту, — первый пункт в списке необходимых умений хорошего солдата и партизана.

Однако немец не взял в расчет Пинхаса Сильвермана. Еврей из Липно с громким криком «нацистский убийца!» бросился вслед за ним. Анелевичу удалось встать на колени в тот момент, когда Сильверман догнал Фридриха и повалил на землю. В этой схватке у Сильвермана шансов не было, но раньше чем Фридрих избил его до потери сознания, появились вооруженные пистолетами люди и громко приказали им прекратить драку.

Сильверман, задыхаясь, изложил им свою историю. Один из вооруженных парней задал Фридриху короткий вопрос:

— Ну?

— Да, — так же коротко ответил Фридрих.

Два выстрела прозвучали одновременно. Прохожие, которые не знали, что происходит, испуганно закричали. Сильверман разрыдался. От радости или ярости? Или его охватила печаль, оттого что еще одна смерть не вернет его уничтоженную семью? «Наверное, он и сам не знает», — подумал Анелевич.

— Слушай, Арон, давай избавимся от этих отбросов.

Парни схватили Фридриха за ноги и потащили тело прочь. На асфальте осталась кровавая дорожка.

Мордехай медленно поднялся на ноги. Он еще не мог толком разогнуться; Фридрих отличался огромной силой, и удар получился безжалостным. Он был хорошим спутником, но если знать, чем он занимался… Анелевич покачал головой. Немец, возможно, получил по заслугам, но если бы все люди, заслужившие смерть за свои поступки во время войны, неожиданно попадали замертво на землю, в живых осталось бы так мало, что даже Ной не смог бы снарядить свой ковчег. А мир перешел бы к ящерам, у которых руки тоже по локоть в крови.

Анелевич покачал головой и медленно, тяжело побрел по улице. Он снова остался совершенно один. И почему-то чутье ему подсказывало, что его ждут серьезные проблемы.

— Господи, как мне жаль пехоту, — сказал Генрих Ягер, который с упрямой целеустремленностью заставлял себя идти вперед. — Думаю, во время этого проклятого похода я потерял килограммов десять.

— Перестань ныть, — отбрил Отто Скорцени. — Ты на юге Франции, друг мой, здесь самые лучшие в мире курорты. Чем тебе не отдых?

— А теперь спроси меня, как я к этому отношусь. А я отвечу, что мне плевать, — сказал. Ягер. — По мне, так твой «курорт» ничем не отличается от русских степей. Там тоже было страшно жарко.

Он отер лоб рукавом грязной рубашки. Его простая одежда ни за что не обманула бы французов, никто из них не принял бы его за своего, но ящеры такой проницательностью не обладали.

— Зато здесь не так холодно, как в степях зимой, уж можешь мне поверить. — Скорцени демонстративно поежился. — К тому же тут не такие уродливые пейзажи. А теперь прибавь-ка шагу. Мы должны добраться до следующей остановки до захода солнца. — И он пошел быстрее.

Тяжело вздохнув, Ягер поплелся за ним.

— Мы вчера прошли мимо базы ящеров, потому что ты так сильно спешишь, — проворчал он.

— Мы прошли мимо базы, и никто к нам не привязался. Так что прекрати стонать, — ответил Скорцени. — Когда имеешь дело с ящерами, лучше всего действовать напрямую. Они такие расчетливые и осторожные, что не могут себе представить нахальных идиотов, которые попытаются провернуть что-нибудь рискованное прямо у них под носом. Сами они никогда в жизни не совершают глупостей и потому не ожидают ничего подобного от других. Мы уже множество раз этим пользовались.

— Ну, хорошо, предположим, ты прав. Только ты ведь не собираешься в ближайшее время преподнести им свою задницу в подарок, а заодно и мою тоже? Нас не интересует их база.

— Ты так думаешь? А какая тебе польза от твоей задницы? — со смехом спросил Скорцени и повернулся в сторону базы. — А ты заметил, с каким удивлением нас разглядывал их пилот? — Скорцени попытался изобразить уставившегося на них ящера.

Ягер невольно расхохотался, но уже в следующую минуту веселье слетело с него, точно шелуха с лука.

— А с чего ты взял, что тот ящер пилот?

— Золотые с синим полосы на груди и животе, желтые на руках и красные с малиновым пятна на голове. Думаю, он офицер среднего ранга… иначе малиновых пятен было бы меньше. Я внимательно изучал их раскраску, приятель. И, можешь не сомневаться, знаю, о чем говорю.

— А я и не сомневаюсь, — насмешливо заметил Ягер.

Они шли дальше, справа весело несла свои воды река Тарн, овцы щипали траву, растущую по берегам, иногда раздавался лай собак. В крошечной деревушке работал кузнец, и грохот его молота гулким эхом носился по улицам, совсем как тысячу лет назад.

— Я скажу тебе, что мне здесь нравится, — неожиданно проговорил Ягер. — Впервые за прошедшие четыре года я попал в края, которых не коснулась война.

— Естественно, — ответил Скорцени. — А когда мы найдем какое-нибудь кафе, ты сможешь заказать себе вина.

— Вина? — удивленно переспросил Ягер. — Ах, да. Французы капитулировали, прежде чем мы сюда добрались, и эта часть Франции так и не узнала тягот оккупации. Потом заявились ящеры, и французы сдались им. У них это неплохо получается. — Он фыркнул. — В результате многие из них остались живы, а могли бы погибнуть, если бы оказали сопротивление. Получается, что они трусы? Или просто умнее нас?

— И то и другое, — сказал Скорцени. — Но лично я предпочитаю стоять на ногах, а не валяться в пыли, разрешая всем желающим пинать меня ногами. Впрочем, если бы кому-нибудь и удалось меня свалить, я бы утащил его с собой.

Ягер задумался над этими словами, а потом медленно кивнул. У него за спиной раздался звон колокольчика, и он отступил в сторону, пропуская французского полицейского на велосипеде. Маленькие усики и кепи делали его похожим на персонаж из фильма. В корзинке, прикрепленной чуть ниже руля, он вез длинные батоны и бутылку красного вина. Судя по тому, как напряженно он смотрел на свою поклажу, она интересовала его значительно больше, чем какие-то грязные путники.

Они миновали деревушку под названием Амбиале. В стародавние времена владелец этих земель выстроил замок на небольшом холмистом уступе, нависшем на Тарном. Замок превратился в руины, а деревушка выжила.

Чуть дальше они заметили небольшой дом, прячущийся за раскидистыми ивами. Рядом в пруду плескались утки, в сарае хрюкали свиньи. Невысокий, с поникшими плечами француз в соломенной шляпе, делавшей его похожим на американского фермера, увидев приближающихся немцев, поставил ведро на землю.

— Здравствуйте, месье, — проговорил Ягер, с трудом подбирая французские слова. — Не найдется ли у вас сигаретки? А лучше двух?

— К сожалению, месье, у меня нет даже одной. — Крестьянин пожал плечами так по-французски, что Ягер тут же забыл об американских фермерах. — Вы от дядюшки Генри? — спросил крестьянин.

— Да, — ответил Ягер, сообразив, что дядюшка Генри, скорее всего, французская версия имени Генрих Гиммлер.

— Заходите, — пригласил их крестьянин, махнув рукой в сторону дома. — Моя жена и дочь, они уехали к ее брату на пару дней. Тут неподалеку. Они и сами не могут внятно объяснить почему, но они ужасно любят ездить к Рене в гости. — Он помолчал немного. — Кстати, меня зовут Жак.

Ягер решил, что это вовсе не означает, что крестьянина на самом деле звали Жак. Тем не менее он сказал:

— Спасибо, Жак. Меня зовут Жан, а моего приятеля Франсуа.

Скорцени фыркнул, услышав свое новое имя, которое больше подходило напомаженному парикмахеру, а не солдату с изуродованным шрамом лицом.

Под глазами Жака лежали темные круги и мешки, но, несмотря на усталость, глаза светились умом.

— Значит, вы Иоганн и Фриц? — спросил он на ломаном немецком сродни французскому Ягера.

— Если вам так больше нравится, — ответил по-немецки Скорцени.

Глаза Жака смотрели на него совершенно серьезно, он тоже умел отличать фальшивое имя от настоящего.

Внутри домик оказался мрачным, хотя Жак сразу включил свет. И снова Ягер напомнил себе, что в этой части Франции никто не сражался на войне вот уже несколько поколений; и все, что у них работало до 1940 года, должно работать и сейчас.

— Вы, наверное, проголодались? — спросил Жак. — Мари приготовила жаркое, сейчас я его подогрею.

Он развел огонь в очаге и повесил над ним котелок. Почти сразу же в воздухе растекся восхитительный аромат. Потом Жак налил вино из большого кувшина в три разных стакана и поднял свой.

— За ящеров… дерьмо!

Они дружно выпили. Вино оказалось сухим и немного резковатым. Ягер решил, что язык у него обязательно превратится в кусок жесткой кожи. Затем Жак начал раскладывать жаркое: морковь, лук, картошка и кусочки мяса в приправленном специями соусе. Ягер чуть не проглотил единым духом свою порцию, однако Скорцени все равно закончил трапезу первым. Они запивали жаркое вином, и оно больше не казалось им слишком кислым.

— Замечательно. — Ягер посмотрел на Жака. — Если вы все время так хорошо питаетесь, удивительно, что вы не весите сто килограммов.

— Работа на земле отнимает много сил, — ответил француз. — А в последние годы стало еще труднее, бензина больше ни у кого нет. Да, крестьянин может поесть вволю, только вот земля не дает ему растолстеть.

— А что за мясо мы ели? — спросил Скорцени и бросил печальный взгляд на котелок, висящий над очагом.

— Заяц. — Жак развел руки в стороны. — Вы же знаете, как сейчас обстоят дела. Домашний скот забивают только в самом крайнем случае — чтобы не умереть с голоду или на праздник вроде свадьбы. Но я умею неплохо обращаться с капканами, и вот…

Он не предложил им добавки, и даже такой бесцеремонный человек, как Скорцени, не решился встать и взять еще жаркого без приглашения. Он наверняка сообразил, что другой еды у Жака нет, а крестьянину нужно продержаться до возвращения жены.

— Спасибо, что разрешили нам переночевать.

— Да не за что. — Жак поднес руку ко рту, словно в ней была сигарета. За последний год Ягер много раз видел подобный жест Через пару минут француз сказал: — Жизнь странная штука, правда? В молодости я сражался с вами, бошами, с немцами, под Верденом и даже представить себе не мог, что вы и мы станем союзниками.

— Маршал Петен тоже сражался под Верденом, — заметил Скорцени. — А потом сотрудничал с немецкими властями.

Ягер не знал, как хозяин отреагирует на эти слова. Некоторые французы хорошо относились к Петену, в то время как для других он стал символом коллаборационизма. Жак только пожал плечами и сказал:

— Уже поздно. Я принесу вам одеяла.

Он посчитал само собой разумеющимся, что солдаты лягут спать на полу. Впрочем, сейчас Ягер мог бы спокойно проспать всю ночь на кровати, утыканной гвоздями.

Одеяла из грубой шерсти оказались толстыми и кусачими. То, в которое завернулся Ягер, пахло женским потом и немного — розовой водой. «Интересно, кто под ним спал — жена или дочь Жака?» — подумал он, понимая, что не стоит задавать такой вопрос хозяину дома.

Скорцени уже громко храпел. Ягер полежал немного без сна, пытаясь вспомнить, когда в последний раз спал с женщиной. Периодические визиты в бордель в счет не шли, они помогали только снять напряжение и выпустить пар.

Последней женщиной, которая для него что-то значила, была Людмила Горбунова. С тех пор прошел почти год. Как много!

На следующее утро они позавтракали большими кусками хлеба, отрезанными от длинных тонких батонов вроде тех, что вез полицейский. Хлеб они запивали вином.

— Я знаю, вы бы не отказались от кофе, — сказал Жак, — но… — и снова очень характерно пожал плечами.

— А по мне — так вино даже лучше, — заявил Скорцени.

Ягер придерживался другого мнения, он не привык пить вино на завтрак и подозревал, что будет отвратительно чувствовать себя весь день. Скорцени взял со стола остатки батона

— Мы заберем его с собой, если вы не против, — сказал он таким тоном, что возражать хозяин не осмелился.

Жак молча пожал плечами. Ягер тоже взял бы хлеб, но повел бы себя деликатнее. Впрочем, деликатность, похоже, не входила в репертуар Скорцени.

Чтобы немного сгладить резкость приятеля, Ягер спросил:

— А до Альби далеко, Жак?

— Двадцать километров, может, двадцать пять, — ответил крестьянин спокойно.

Ягер мысленно представил себе карту района. Да, Жак их не обманывает. Целый день пути — хорошенькая перспектива для человека, который привык повсюду разъезжать в танке.

Едва они вышли на улицу, на них набросилось безжалостное солнце, и Ягер почти сразу покрылся потом с головы до ног. «Вино», — сердито подумал он. Впрочем, дело было не только в вине. Воздух казался густым и тяжелым, словно на лицо набросили кусок марли. Когда солнце поднялось выше, стало ясно, что день будет невыносимо жарким.

По дороге по направлению к Ягеру и Скорцени двигался грузовик с ящерами. Они быстро сошли на обочину. Ящерам ничего не стоит прикончить парочку людей и сбросить их с дороги. Они и рылом не поведут, просто поедут дальше — и все. Ягер сердито пнул землю носком сапога. А если бы пара русских парней в гражданском попалась на пути немецкого конвоя, какая бы ждала их судьба? Наверное, точно такая же.

Скорцени, разумеется, не посещали мысли о судьбе гражданских лиц.

— Знаешь, что они везут в грузовиках? — спросил он.

— Если не маски, защищающие от газа, один из нас очень удивится, а другой покажет себя умником, — ответил Ягер.

— Ты совершенно прав, — ответил Скорцени. — Мы должны помешать им отправлять их отсюда в таких огромных количествах.

Он говорил так, словно сделать это — не труднее, чем шагать по пустынной, пыльной дороге. Может быть, он искренне так думал. После акций, которые он организовал — выступил в роли Прометея и украл у ящеров взрывчатый металл, потом вывез Муссолини прямо у них из-под носа, затем увел танк ящеров, выгнал их союзников из Сплита и всей Хорватии, — Скорцени мог позволить себе быть уверенным в собственных силах. Однако Ягер считал, что между уверенностью в собственных силах и самоуверенностью существует огромная разница. Возможно, Скорцени придерживался другого мнения.

Спустившись на берег Тарна, они немного отдохнули, попили воды и помылись. Затем, усевшись в тени огромного дуба, разделили хлеб, который Скорцени забрал у Жака. Раздался всплеск — это зимородок нырнул в воду. Из кустов с веселым криком вылетел пчелоед.

— Нужно было и вина у него прихватить, — заявил Скорцени. — Одному богу известно, сколько французов успело помочиться в эту реку и какую заразу мы можем подцепить, напившись из нее.

— Раньше меня это тоже беспокоило, — ответил Ягер. — Да и сейчас беспокоит, но уже не так сильно. Если слишком часто что-то делаешь, перестаешь задумываться. — Он тряхнул головой. — Точно так же бывает, когда убиваешь людей, понимаешь?

Скорцени кивнул.

— Да, мне твои рассуждения нравятся. Ты прав, конечно же, прав.

Ягер осторожно продолжал:

— Тебе не кажется, что к евреям это тоже относится? Чем больше ты убиваешь, тем легче тебе в следующий раз.

Вокруг не было никого, лишь раскидистый дуб да резвые птицы. Если нельзя сказать о том, что думаешь, хотя бы здесь, тогда где можно? А если ты вообще не можешь говорить о том, что думаешь, зачем жить на свете? Ты человек или безмозглая машина?

— Только вот про это — не со мной, — заявил Скорцени и тряхнул головой, словно отгонял назойливых мух. — Ты не забыл, что я сражался рядом с евреями в России? Кстати, и ты тоже, мы тогда напали на ящеров и украли у них взрывчатый металл.

— Я не забыл, — ответил Ягер. — И я не о том…

Он замолчал. Сколько пленных евреев добывают уран в Геттингене и доставляют его в замок Гогентюбинген? Много, конечно. Ягер сам не выносил им приговора, но использовал для достижения целей, которые считал важными. Он снова попытался объяснить Скорцени, что имеет в виду:

— Если у рейха грязные руки, разве могут они быть чистыми у нас?

— Не могут, — добродушно ответил Скорцени. — Война — вообще штука грязная, она пачкает все, к чему прикасается. А евреи стали ее частью. Боже праведный, Ягер, неужели ты сможешь чувствовать себя чистым после того, как мы подарим Альби нашу маленькую дозу радости и хороших новостей?

— Это совсем другое дело, — упрямо выставив вперед подбородок, заявил Ягер. — Ящеры могут отстреливаться — и стреляют даже лучше нас. Но выстраивать евреев на краю ямы, а потом расстреливать… или лагеря в Польше… Люди будут помнить об этом даже через тысячу лет.

— А кто помнит армян, которых турки убивали во время последней войны? — спросил Скорцени. — Они умерли, и больше не о чем говорить. — Он потер руки, словно мыл их.

Однако Ягер не желал успокаиваться.

— Даже если ты и прав…

— Я совершенно прав, — перебил его Скорцени. — Кого сегодня волнует судьба карфагенян? Или, например… как они правильно называются, герр доктор, профессор археологии… альбигенцев, наверное, так? Я имею в виду жителей городка, в который мы с тобой направляемся.

— Даже если ты и прав, — повторил Ягер, — погибли не все евреи. В Польше, которую захватили ящеры, их достаточно, и они позаботятся о том, чтобы наши имена на веки вечные покрыл позор.

— Если мы победим в войне, это не будет иметь никакого значения. А если проиграем — тем более. — Скорцени встал. — Идем, мы доберемся до Альби к заходу солнца, а потом будем ждать, когда прибудут наши игрушки.

Разговор был окончен. Ягер тоже поднялся на ноги. «Ну, и чего еще ты ждал?» — спросил он у самого себя. Большинство немецких офицеров вообще отказывались обсуждать еврейскую тему. До определенной степени откровенность Скорцени — это уже шаг вперед. Но только до определенной степени. Ягер зашагал в сторону Альби.

Лю Хань чувствовала себя невидимкой. Держа в руках плетеную корзинку, она могла бродить по пекинским рынкам, и никто не обращал на нее внимания. Она была всего лишь одной женщиной из тысяч, может быть, миллионов. Никто ее не замечал — так не замечают блоху среди множества других, поселившихся на спине собаки.

— Представь себе, что ты блоха, — учил ее Нье Хо-Т’инг. — Ты крошечное существо, но твой укус может оказаться очень чувствительным.

Лю Хань до смерти надоело играть роль блохи. И быть невидимкой. Она всю жизнь провела в тени. Ей хотелось сделать что-нибудь замечательное и храброе, что-нибудь такое, чтобы чешуйчатые дьяволы пожалели о том, что заставляли ее страдать. Разумеется, когда она была у них в руках, они заставили ее выйти из тени.

Она молила Будду и всех остальных богов и духов, готовых ее услышать, чтобы они оберегли ее от такого опыта в будущем.

— Бок чои, очень свежие, — крикнул ей торговец прямо в ухо.

Другие предлагали ячмень, рис, просо, пшеницу, птицу, свинину, специи — все, что только можно себе представить.

На другом рынке, где она побывала чуть раньше, продавали консервы: кое-что китайского производства, другие от иностранных дьяволов. Лю Хань затошнило, когда она представила себе, какая там еда. Маленькие чешуйчатые дьяволы кормили ее этой гадостью, когда держали в плену на своем самолете, который никогда не садится на землю. Стоит ей съесть хотя бы кусочек, она вспомнит о времени, которое мечтает забыть. Правда, там был Бобби Фьоре, который подарил ей ребенка, но чешуйчатые дьяволы отняли у нее дочь, а Бобби Фьоре убили.

Впрочем, она на некоторое время задержалась около продавца консервов, которые были редкостью в Пекине, в особенности те, что делали иностранные дьяволы. Продавец, наверное, имел связи с чешуйчатыми дьяволами, раз мог похвастаться таким невероятным ассортиментом. Может быть, кто-нибудь из них подойдет к его прилавку, и тогда ей удастся подслушать их разговор. Нье Хо-Т’инг рассказал ей, что точно так же использовал Бобби Фьоре в Шанхае: язык чешуйчатых дьяволов понимали далеко не все, и такие люди очень ценились.

Однако продавец, хоть и был в услужении у ящеров, оказался далеко не дураком.

— Эй, женщина! — крикнул он, обращаясь к Лю Хань. — Ты покупаешь что-нибудь или решила за мной шпионить?

— Я просто хочу немного отдохнуть, господин, — жалобно пролепетала Лю Хань. — Я не могу покупать ваши замечательные консервы, они слишком дорогие для меня. — Она не кривила душой, цены на консервы были запредельные, и Лю Хань совершенно спокойно добавила: — К сожалению.

Впрочем, ее объяснения не успокоили торговца, и он рявкнул, показав ей кулак:

— Иди, отдыхай в другое место. Я думаю, ты врешь. Если я еще раз тебя здесь увижу, я напущу на тебя полицию.

Значит, и правда он состоит на службе у чешуйчатых дьяволов. Пекинская полиция, как и полиция остальных китайских городов, полностью и безоговорочно подчинялась ящерам.

Лю Хань прошла по маленькой рыночной площади и, достигнув ее границы, показала пальцем на торговца консервами и завопила:

— Посмотрите на дурака, который лижет задницы маленьким чешуйчатым дьяволам!

После этого она быстро скрылась в одной из боковых аллей. Если повезет, соседи торговца начнут его сторониться, а может быть, он лишится части своих покупателей.

Она не считала, что одержала победу, потому что он прогнал ее, прежде чем у его прилавка появился кто-нибудь из чешуйчатых дьяволов. Она купила пару лианг као у продавца с большой корзиной — рисовые пирожки с бобами и горохом в сладком сиропе, — съела их и отправилась к центральным улицам Пекина. Чешуйчатые дьяволы редко решались входить в аллеи и узкие переулки города, значит, если она хочет узнать про их планы, нужно идти туда, где они бывают.

И конечно же, когда она вышла на Та Ча Ла, улицу Больших Ворот, она, как и ожидала, увидела там множество чешуйчатых дьяволов. На улице располагалось множество роскошных лавок, торговавших шелками, а еще здесь было множество кафе и ресторанов.

Однако чешуйчатые дьяволы не покупали шелка и не заходили в рестораны. Они собрались вокруг бродячего театра, чье представление отлично смотрелось бы на детском дне рождения.

— Поглядите, какие у меня толстые мулы, какие замечательные повозки! — кричал владелец шоу.

Из-за спин коротеньких чешуйчатых дьяволов Лю Хань хорошо рассмотрела складной стол, который тот поставил прямо на мостовой. Повозки, примерно шести дюймов длиной, были сделаны из кусков выброшенного кем-то картона, тонкие палочки заменяли спицы в колесах. Чешуйчатые дьяволы зашипели от возбуждения, когда он вытащил железную банку из коробки, которую держал под рукой. Из банки он достал сначала одного жирного навозного жука, потом другого, за ним третьего. Нитками ловко привязал их к повозкам — некоторые из них напоминали старинные телеги, в которые запрягали мулов, другие — пекинские фургоны для перевозки воды. Жуки принялись таскать повозки по столу.

Даже в деревне, где выросла Лю Хань, такое представление вряд ли заинтересовало бы хоть кого-нибудь. Но по тому, как реагировали чешуйчатые дьяволы, она поняла, что они ничего подобного в своей жизни не видели. Некоторые из них раскрыли пасти — так они смеялись, — а другие с восторженными возгласами толкали соседей в бок.

— Они даже жуков сделали вьючными животными, — сказал один из чешуйчатых дьяволов.

— Смотри, перевернул повозку. Ой, как он смешно болтает лапками в воздухе, — вскричал другой.

Он бросил владельцу шоу оккупационный доллар, потом еще один. Его товарищи засыпали ловкого предпринимателя серебром.

Маленькие дьяволы не обращали на Лю Хань никакого внимания. Они заметили бы ее только в том случае, если бы она помешала им смотреть представление, которое привело их в такой восторг, что они ни о чем другом и говорить не могли. Через некоторое время Лю Хань решила, что не услышит здесь ничего интересного. На улице было полно чешуйчатых дьяволов, и она поспешила к другой группе, которую приметила издалека.

Подойдя поближе, она увидела, что они с детским восхищением смотрят представление обезьяньего цирка. По традиции в нем участвовали собачки пекинесы и дрессированные овцы. Двое мужчин, владельцы цирка, громко звонили в медные колокольчики, чтобы привлечь побольше зрителей.

Потеряв терпение, один из чешуйчатых дьяволов приказал:

— Давай показывай, что умеют делать твои животные, — немедленно!

Мужчины принялись испуганно кланяться и бросились выполнять приказ. Появилась обезьяна в красном шелковом жилете и под звуки маленького гонга начала по очереди надевать разные маски.

— Ты посмотри, как она похожа на маленького тосевита, — сказал один из чешуйчатых дьяволов и показал на обезьянку; ему явно понравились ее ужимки.

Тот, что стоял рядом с ним, заявил:

— Она еще более мерзкая, чем Большие Уроды. А сколько шума они подняли… — Он поежился от отвращения.

— Ну, не знаю, — вмешался третий ящер, — зато у нее есть хвост. А Большие Уроды выглядят без хвостов ужасно смешно.

Лю Хань делала вид, что смотрит представление и не обращает внимания на чешуйчатых дьяволов. Она знала, что они не испытывают ни малейшего уважения к людям — иначе они никогда не стали бы с ней обращаться так, как обращались. Но услышав презрение в их голосах, она не смогла сдержаться и начала медленно раскачиваться из стороны в сторону.

«Вы заплатите. Вы жестоко заплатите за все, что вы со мной сделали», — подумала она.

Но как заставить их расплатиться за жестокость? Легко дать клятву, выполнить ее — гораздо труднее.

Обезьянка изобразила человека в телеге, потом рикшу, затем покачалась на качелях и закончила выступление. Чешуйчатые дьяволы засыпали владельцев цирка серебряными монетами. После обезьянки пришла очередь пекинеса: он прыгал сквозь кольца, которые служитель держал на разной высоте над землей. Даже в родной деревне Лю Хань видела собак, которые могли подпрыгнуть намного выше. Но чешуйчатые дьяволы восхищались пекинесом не меньше, чем обезьяной.

В самом конце вышла овца, обезьянка запрыгнула ей на спину, и овца начала бегать по кругу, точно лошадь с жокеем на спине. Маленькие чешуйчатые дьяволы видели всадников множество раз, они сразу уловили аналогию и принялись весело хохотать. Когда представление закончилось, они снова наградили владельцев цирка монетами — казалось, деньги у них никогда не кончаются — и отправились искать новых развлечений.

— Ха-ха, — сказал один из циркачей, позвякивая оккупационными долларами. — Раньше я, как и все вокруг, ненавидел маленьких чешуйчатых дьяволов, но, кажется, они помогут нам разбогатеть.

Другой дрессировщик животных промолчал, только взял в руки гонг и начал колотить в него, пытаясь заманить на представление новых чешуйчатых дьяволов.

Однако у него было много конкурентов. Чуть дальше по улице стоял музыкант, который исполнял на рожке старые, хорошо знакомые Лю Хань мелодии. Играл он не слишком хорошо, но зарабатывал не мастерством исполнителя — его музыка служила сигналом к началу представления дрессированных мышей.

Конечно же, вокруг него сразу же собралась толпа: дети, старики, которым было нечего делать, и, разумеется, маленькие чешуйчатые дьяволы. Лю Хань тоже остановилась, чтобы поглазеть на представление.

— Привет, привет, привет! — весело вопил владелец мышей.

На плече у него висел квадратный деревянный ящик, из которого торчал шест высотой в два фута. На конце его находились пагода, деревянная рыбка, маленькое оловянное ведерко и выдолбленный внутри деревянный персик.

— Вы хотите посмотреть, что умеют делать мои маленькие друзья?

— Да! — громко закричали в ответ дети.

Маленькие чешуйчатые дьяволы, понимавшие по-китайски, поддержали их шипением.

— Хорошо, — сказал мужчина. — Надеюсь, вы не прихватили с собой кошек? — Он окинул зрителей хитрым взглядом. — Иначе вам придется посадить их в карманы и не выпускать до конца представления.

Он подождал, когда перестанут хихикать дети и успокоятся чешуйчатые дьяволы, а затем три раза постучал по стенке ящика. На передней панели имелось маленькое окошко. Наружу выскочили четыре белые мышки и быстро вскарабкались по лесенке из веревок и бамбука Сначала они забрались в ведерко, покачались в нем немного, вытащили за тоненькую веревку рыбку, вскочили на крышу пагоды, спрыгнули внутрь, залезли в деревянный персик, а потом принялись выглядывать наружу. У них смешно топорщились усы и сверкали красные глазки.

— Вам бы понравилось, если бы в вашем персике оказалось такое? — спросил хозяин умных мышек.

Дети снова принялись хихикать.

Однако маленькие чешуйчатые дьяволы сохраняли полнейшую серьезность.

— У Больших Уродов ужасные привычки, — сказал один из них. — Вечно у них в еде заводятся паразиты.

— Чистая правда, — согласился с ним другой. — А они еще шутят по этому поводу.

— Они отвратительны, — поддержал своих товарищей третий, — но они умеют развлекаться. У нас на Родине нет представлений с участием животных. Кто бы мог подумать, что животные — в особенности тосевитские — в состоянии научиться делать такие смешные трюки? Как только у меня появляется свободное время, я прихожу посмотреть на их шоу.

— И я тоже, — сказал чешуйчатый дьявол, который говорил вторым, и многие из их компании с ним согласились.

Лю Хань еще несколько минут понаблюдала за мышами. Затем бросила хозяину несколько медных монет и, задумавшись, зашагала по центральной улице. Целая толпа чешуйчатых дьяволов собралась на расчищенном участке, где совсем недавно стояла большая лавка. Там выступал дрессированный медведь. Он яростно размахивал деревянным мечом с длинной ручкой, и чешуйчатые дьяволы издавали восторженные восклицания. Лю Хань прошла мимо.

Нье Хо-Т’инг постоянно искал способ подобраться поближе к маленьким чешуйчатым дьяволам, чтобы испортить им жизнь. Если дрессированные животные их так завораживают, труппа с такими актерами вполне может получить доступ туда, где находятся важные самцы, много важных самцов. А человек, который подскажет Нье новую идею, обязательно заслужит его благодарность.

Лю Хань почесала в голове. Она не сомневалась, что у нее появилась замечательная идея, но как использовать ее так, чтобы получить максимальную выгоду? Она давно перестала быть наивной крестьянкой, которую чешуйчатые дьяволы увели из родной деревни. С тех пор многое произошло. Если получится, она снова станет хозяйкой своей судьбы.

— Я больше не хочу быть марионеткой, — громко сказала она, и мужчина с небольшой белой бородкой повернулся и окинул ее удивленным взглядом.

Ей было все равно. Нье Хо-Т’инг хорошо с ней обращался; лучше всех, если не считать Бобби Фьоре. Но причина, по которой он ее не обижал, заключалась в том, что он считал ее полезным инструментом. Если повезет и она будет соблюдать осторожность, возможно, ей удастся заставить его понять, что с ней необходимо считаться.

После Крома, где царил полумрак, Джорджу Бэгноллу пришлось подождать, чтобы глаза привыкли к солнцу. Но даже через несколько минут он продолжал с изумлением оглядываться по сторонам. Свет изменился каким-то непостижимым образом, небо приобрело другой оттенок, пусть и едва заметный. День был ярким и теплым, но…

Когда он сказал об этом Джоунзу, тот кивнул и ответил:

— Я тоже заметил, вчера. Кто-то Там Наверху… — заглавные буквы прозвучали вполне отчетливо, — напоминает нам, что лето скоро закончится. Теперь, когда оно собралось уходить, не верится, что оно вообще здесь побывало, — грустно добавил он.

— А не ты ли тот умник, который клялся нам, что в Пскове мягкий климат — по стандартам России? — с деланно сердитым видом поинтересовался Кен Эмбри. — Мы тогда как раз летели над замерзшим озером, засыпанным снегом, я отлично все помню.

— По русским меркам в Пскове действительно мягкий климат, — запротестовал Джоунз. — Около Москвы очень приятно. А район Архангельска можно сравнить с Гаваной или Нью-Дели.

— По сравнению с Архангельском проклятый Южный полюс — отличное местечко, которое как нельзя лучше подходит для отпуска, — фыркнул Эмбри. — Еще до того как мы сюда попали, я понимал, что русские представления о погоде весьма своеобразны. Только не знал, как далеко заходит это своеобразие.

— Кстати, погода может сыграть нам на руку, — заметил Бэгнолл. — Ящеры любят русскую зиму не больше, чем мы. Может быть, нам удастся отогнать их от города.

— Ишь ты, размечтался, — насмешливо заявил Кен Эмбри. — Ладно, а как твой роман с малышкой летчицей?

— Слушай, кончай молоть чепуху. — Бэгнолл пнул носком сапога комок засохшей земли. — Между нами ничего нет.

Его приятели дружно фыркнули: либо не поверили, либо сделали вид, что не верят. Затем Джером Джоунз тяжело вздохнул.

— Жаль, что ты не врешь. Может быть, тогда Татьяна прекратила бы вешаться тебе на шею. Мы даже пару раз поссорились из-за этого.

— И что? — спросил Эмбри. — Ну, не томи, рассказывай. Некрасиво нас мучить.

— А ничего, — ответил Джоунз. — Татьяна делает все, что пожелает. А если кто-то глуп настолько, что решит вмешаться, она просто прострелит ему башку из своей винтовки — и конец истории.

Никто из приятелей не считал, что он говорит фигурально.

— Тот, кто сказал: «Самки данного вида опаснее самцов», наверное, имел в виду твою красавицу-снайпершу, — заявил Бэгнолл.

— Это точно. — Джоунз снова вздохнул, а потом искоса посмотрел на Бэгнолла. — Знаешь, она именно поэтому на тебя и вешается: считает, что у тебя лучше получается убивать людей, чем у меня. Я же всего лишь специалист по радарам.

— Старина, а тебе не приходило в голову, что без нее будет лучше? — глядя на него с сочувствием, поинтересовался Бэгнолл.

— Тысячи раз, — с чувством сказал Джоунз.

— Ну, и что же тебя останавливает? — спросил Бэгнолл, когда выяснилось, что его приятель не в состоянии сделать вывода из собственных слов.

— Во-первых, — смущенно начал Джоунз, — если я сам ее брошу, она может совершенно спокойно меня прикончить. И он показал себе на лоб. — Именно сюда и войдет пуля.

— Звучит разумно, — заметил Кен Эмбри. — Но когда говорят «во-первых», это означает, что есть «во-вторых». Надеюсь, ты старательно изучал греческий в школе?

— Вот уж нет, — ответил Джоунз по-гречески, и все трое весело рассмеялись.

Они прошли вперед еще несколько шагов, и Джоунз неохотно продолжил:

— Да, есть и еще одна причина. Я не отправляю ее куда подальше потому, что… мне кажется, ребята, я влюбился.

Он ждал, что приятели начнут над ним потешаться. Но Бэгнолл только тяжело вздохнул и положил руку на плечо Джоунза. Тот вздрогнул от его прикосновения, словно нервный конь.

— Успокойся. Давайте вспомним Сократа и определим ситуацию. Ты действительно ее любишь или тебе просто нравится крутить с ней шашни?

Джером Джоунз стал такого малинового цвета, какого в здешних краях никто из англичан не видел ни разу. «Он же еще совсем мальчишка», — подумал Бэгнолл с высоты своего возраста — их разделяло три или четыре года.

— А как можно узнать разницу? — жалобным голосом спросил Джоунз.

— Хороший вопрос, — вмешался Кен Эмбри и цинично фыркнул.

— В таком случае давай попытаемся на него ответить, — предложил Бэгнолл.

У Джоунза сделался потерянный вид.

— Итак, вспомним, друзья, Сократа и устроим симпозиум.

Джоунз улыбнулся, а Эмбри снова фыркнул:

— Прекрасный юный Алкивиад[30] отсутствует.

— Нам хватит хлопот и с прекрасной юной Татьяной, — заметил Джоунз. — Они с Алкивиадом подходящая парочка.

— Вот для начала первый ключ, который поможет тебе разобраться в чувствах, — сказал Бэгнолл. — Если тебе хочется только одного — оказаться с ней в постели, причем желательно сразу без одежды, — это уже кое о чем говорит.

— Должно говорить, — протянул Джоунз задумчиво. — Но только все совсем не так просто. Жаль, конечно, но боюсь, я запутался. Мне нравится быть с ней рядом, даже если мы не… — Он кашлянул. — Ну, это самое. У меня часто возникает ощущение, будто я поставил палатку около логова тигра: никогда не знаешь, что случится в следующий момент, но обязательно что-то волнующее.

— Например, ты можешь стать закуской, — заметил Эмбри.

Бэгнолл знаком показал пилоту, чтобы тот помолчал.

— А как она к тебе относится — по-твоему? — спросил он. Джоунз нахмурился.

— Я уверен, что на ее верность мне рассчитывать не приходится, — сказал он, и Бэгнолл кивнул, соглашаясь. — Она меня выбрала, а не я ее. В этой проклятой стране… я бы побоялся даже заговорить с девушкой. Не успеешь оглянуться, а тебя уже схватил НКВД. — Он поежился. — Кое-кто из моих приятелей по университету восхищался коммунистами. Но если бы кто-нибудь из них побывал в России, они быстро поменяли бы свои убеждения. Уж можете не сомневаться.

— Тут ты совершенно прав, — заметил Бэгнолл. — Мне тоже это приходило в голову — пару раз во время нашей чудесной командировки. Но мы сейчас обсуждаем прекрасную Татьяну.

— Да, я не забыл. — Джоунз молча прошел несколько шагов.

Бэгнолл ждал, когда он заговорит, объяснит свои чувства, чувства Татьяны, и они смогут выбраться из сложного положения, в которое попали, и не оказаться в еще более сложном. Он понимал, что желает невозможного, но ему Татьяна никогда не нравилась, и он не стремился ее завоевать.

Через некоторое время Джоунз сказал:

— В Англии я много гонялся за юбками; пожалуй, нет такой пивной, где я не уболтал бы какую-нибудь симпатяшку. Но вы же знаете, что выбрать кого-нибудь всерьез — это совсем другое дело. — Он грустно улыбнулся. — Когда мы сюда прилетели и я заметил, что потрясающая красавица положила на меня глаз, я был на седьмом небе от счастья. И, разумеется…

Он не договорил, но на лице у него появилось такое выражение, что все и так стало ясно. За него фразу закончил Эмбри:

— Когда спишь с красивой женщиной, у тебя возникает совершенно естественное нежелание предпринять какие-нибудь шаги, которые в будущем приведут к тому, что ты перестанешь с ней спать.

— Ну, да. — Джоунз покраснел, но спорить не стал. — Причем на ее условиях. Мне кажется, Татьяна хорошо ко мне относится. К тому же мне полезно попрактиковаться в русском. Но она постоянно ругает меня за то, что я слишком мягкий, говорит, что больше любила бы меня, если бы я, зажав в зубах нож, лазал по кустам и резал ящерам глотки. Бэгнолл кивнул. Он прекрасно знал, что Татьяну привлекла к нему не его мужская красота (если она у него была). Снайперша хотела заманить его в свою постель, поскольку считала храбрым охотником на ящеров, способным причинить им серьезный вред. Она этого даже не скрывала.

— Удивительно, что с такими мыслями она не завела роман с каким-нибудь немцем! — воскликнул Эмбри.

— Думаю, если бы она не отстреливала их до появления ящеров, так бы и было, — сказал Джоунз. — Но она ненавидит их сильнее, чем все остальные русские, с которыми я знаком, а своих мужчин считает стадом свиней. Оставалось одно — я. Только теперь и я тоже оказался не слишком подходящей кандидатурой.

— Может быть, стоит начать ухаживать за старшим лейтенантом Горбуновой, — задумчиво проговорил Бэгнолл. — Мне кажется, это самый легкий способ отделаться от Татьяны навсегда.

— Только вот если она действительно вбила себе в голову, что желает получить тебя любой ценой, юной леди может угрожать опасность, — сказал Кен Эмбри.

— Сомневаюсь, — сказал Бэгнолл. — Людмила не производит впечатления такой же опасной, как Татьяна, но уверяю вас, она в состоянии за себя постоять.

— Надеюсь, — вскричал Джером Джоунз. — Даже страшно подумать, сколько раз она вылетала на задания на своем маленьком биплане, который, того и гляди, развалится на части? Никому не удалось бы уговорить меня подняться в воздух на такой штуке, в особенности там, где от желающих меня сбить нет отбоя.

— Аминь, — заявил Бэгнолл. — К тому же она никогда не поднимается высоко — и служит удобной мишенью для любого кретина с винтовкой в руках.

Он знал, что Людмиле грозила бы гораздо более серьезная опасность, чем выстрел из винтовки, если бы она поднялась выше и попала в радиус действия вражеских радаров, но от одной мысли, что пилот может стать жертвой пехоты, ему становилось не по себе.

— Если она в состоянии о себе позаботиться, тебе следует за ней поухаживать, — посоветовал Кен Эмбри. — Татьяна перестанет за тобой бегать и, возможно, станет уделять больше внимания Джоунзу. По-моему, я даю советы не хуже Элеоноры Айлс, — добавил он, вспомнив имя журналистки из журнала «Сами женщины», которая консультировала читательниц.

— Все верно, только вы забыли об одной маленькой проблемке — а именно о немце, который прилетел в Псков с нашей милой летчицей: кажется, его зовут Шульц. Вы не заметили, как он на нее смотрит?

— Я лично очень даже заметил, — проговорил Бэгнолл. — Но Людмила, по-моему, вообще не обращает на него внимания. Я его не боюсь, хотя он не производит впечатления мирной овечки. — Он потер подбородок. — Впрочем, мне не хотелось бы портить отношения с немцами. Мы играем роль связующего звена между нацистами и красными — причем все должны считать, что мы никому не отдаем предпочтения, иначе все, чего нам удалось добиться, отправится псу под хвост, вместе с Псковом.

— Чертовски неприятная ситуация, — заметил Кен Эмбри. — Из страха стать причиной международного инцидента нельзя даже поухаживать за хорошенькой девушкой.

— Плевать на международный инцидент, — заявил Бэгнолл. — Это меня нисколько не волнует. Но если роман с хорошенькой девушкой может грозить мне смертью — а заодно и всему городу, — я, пожалуй, хорошенько подумаю, стоит ли вообще что-нибудь затевать.

— Приятно сознавать, что хоть что-то может заставить тебя задуматься, — ухмыльнувшись, проговорил Эмбри.

К югу от Пскова заговорили противовоздушные орудия. Через несколько мгновений к ним присоединились пушки в городе. Опыт, приобретенный в Англии во время атак нацистской авиации, заставил всех троих одновременно спрыгнуть в ближайшую яму, оставшуюся после попадания бомбы.

На дне стояла жидкая грязь, но Бэгноллу было на это плевать, в особенности когда над головой носились истребители ящеров, причем так низко, что их душераздирающий вой заглушал все остальные звуки. Прижимаясь к холодной мокрой земле, он пытался вспомнить, какие стратегические цели находятся поблизости. В механизированной войне такие вещи определяют, кто будет жить, а кто умрет.

Земля вздрагивала под ударами бомб. Бэгноллу ни разу не довелось испытать землетрясение, но ему казалось, что бомбежка — это нечто очень близкое.

Самолеты ящеров под обстрелом людских орудий полетели на север. Пару раз людям везло, и им удавалось сбить истребитель врага. Однако они тратили слишком много снарядов, чтобы добиться успеха.

Шрапнель носилась вокруг раскаленными острыми градинами. Бэгнолл пожалел, что у него нет каски. Шрапнель в отличие от бомбовых осколков не превратит тебя в кровавое месиво, но может отгрызть добрый кусок от черепа или сделать еще что-нибудь неприятное с единственным, чудесным и очень любимым тобой телом.

Когда противовоздушные орудия замолчали и железный дождь прекратился, Кен Эмбри поднялся на ноги и начал медленно стряхивать грязь с одежды. Его приятели, не слишком спеша, последовали его примеру.

— Хорошо поработали, — заметил Эмбри. — Может быть, пойдем сначала заварим то, что русские называют чаем, а потом вернемся на свои рабочие места?

— Отличная мысль, — ответил Бэгнолл.

Сердце все еще отчаянно билось у него в груди от пережитого несколько минут назад животного страха, но в голове царил полный порядок. Да, неплохая у них работенка, это точно.