Лондон, Уайтхолл,
Индийский кабинет
1 мая 1888 г.
Дорогой Джек!
Ну вы и зануда! Остерегайтесь тощих и умных… Кто-то это когда-то сказал… Наверное, Шекспир, он всегда изрекал подобные афоризмы, а если и не изрекал, то должен был изречь. Потому что из-за вас, Джек Элиот, я, как дурак набитый, пребываю с царапиной на ноге, раскрытыми любовными похождениями и Розамундой, которая злится на меня и вместе с тем расстраивается. Но это я говорю, что злится, а вообще-то она не очень зла, ибо, по правде говоря, она довольно-таки невозмутимая бабенка. Способность прощать характерна для Моуберли, чем Роза и хороша. Кроме того, это очень чутко с ее стороны, ибо правда жизни состоит в том, что мужчинам вечно хочется, а женщинам — нет. Вы, Джек, поддержите меня в этом. Я имею в виду, такова уж биология, черт ее подери. Женщина создает и поддерживает семейный очаг, а мужчина выходит в мир и пробивает себе дорогу. Вот и я этим занимался — пробивал себе дорогу. Знаю, я скотина и свинья, но Господь свидетель — не всегда я был таким.
Вам это трудно объяснить, вы холодный, как рыба, и вас никогда не привлекал слабый пол, но я за последние несколько месяцев сильно попал под каблучок, был очарован и упоен. Не беспокойтесь, Джек, я не сержусь на вас, что вы все испортили, ибо знаю, что вы оказали мне чертовски добрую услугу, и я благодарен, честно, благодарен: семья — священные узы, а эта вся дрянь… Но все же попытаюсь объясниться перед вами, чтобы вы не думали, что я полный осел. Ах, черт! Кто это там? Тут в дверь вошел какой-то служка муниципальный, что-то там гундосит про какие-то дела, да провались он! Допишу позднее.
Позднее. Что ж, с делами как-то мы разобрались. Или нет, ибо, строго между нами, Джек, эта мелкая суета оставляет меня равнодушным, у человека широкого размаха, как я, просто нет на нее времени. Вот почему я хотел бы дать более широкую картину… Подробности — это для клерков и бюрократов, для писак разных. И Лайла помогла мне это понять. Думаю, вам говорили, что я работаю над большим законопроектом, на карту поставлено будущее империи и т.д. и т.п., все жутко секретно. Да, Роза вам наверняка сказала. Все это чертовски сложно, и до того, как познакомился с Лайлой, я сидел словно в болоте, а теперь все идет как по маслу и троекратное ура мне, что я во всем разобрался. Я произвел большое впечатление, хоть я и сам это говорю. Вообще-то, политика оказалась сущей ерундой. Подумать только, я считал ее когда-то трудным делом… Но простите, Джек, я сбился с курса… Так о чем бишь я? Ах да, о моей связи с Лайлой, как все началось.
Странно сказать, но виновата Розамунда. Не то что виновата, это было бы неверным словом. Но она зацепилась за эти драгоценности в витрине у Хэдли, а когда она что решит, — сами знаете, как с женщинами, — ничто другое ей не нужно. Но тут-то и крылась загвоздка — эти драгоценности оказались какой-то чертовски экзотической штукой, индийской, и купить их можно было только в Ротерхите. Ротерхит! Не то место, где пристало бывать джентльмену. Но Роза на меня сердилась, и близился ее день рождения. А потому я на крыльях любви и всего прочего направился в Ротерхит, в ужасную дыру, кошмарней которой я в жизни не видал. Можно ли поверить, что люди способны жить в таком месте? Для меня это что-то чрезвычайное. Но так или иначе, чувствуя себя благочестивым рыцарем, я прошел через огороды, засаженные турнепсом, и кучи дерьма, подошел к лавке, постучал, спросил хозяина, поинтересовался у него насчет драгоценностей, и знаете что? Мне весьма холодно ответили, что драгоценности только что были проданы!
Это, Джек, мне совсем не понравилось. «Ну и ладно, — подумал я, — черт с ними, Роза утешится каким-нибудь другим подарком. Я и так уже затратил кучу времени на эти драгоценности, а тут у нас империя и ею надо управлять». Я выбегаю из лавки, вернее, почти выбегаю, ибо до того, как я успел выбежать, мне неожиданно повезло. В двери вошла женщина — и какая! Джек, женщина такая потрясающая, какой я вовек не видел. Ухоженная, чертовски экзотическая, не то что наши пресные английские барышни, черноволосая, с ярко-красными губами, все остальное на месте. Не могу и отдаленно воспеть ее, для этого надо быть поэтом, а я не поэт и совершенно не обладаю талантами описывать внешность, но скажу вам, Джек, увидь ее вы, у вас бы тоже голова пошла кругом. Она околдовывала, что я могу еще сказать? Глядя на .нее, я почувствовал, что ее чары сразили меня. Я взглянул еще раз, и еще. И вдруг словно весна настала и птички защебетали и, Бог ты мой, все такое прочее.
Ну а когда уж птички защебетали, назад ходу нет. Мы принялись болтать, я — галантно, а она — застенчиво, но в глазах у нее я прочитал какой-то зов и понял, что мне сильно повезло. Не то, чтобы я забыл о Розе, я же, черт возьми, все еще люблю ее, но удержаться не мог. Все было так, будто судьба предназначила мне эту красавицу, потому что тут вдруг вошел лавочник и сообщил, что именно она купила драгоценности, а она, узнав об этом, сразу предложила их мне. Я назначил цену. Ее экипаж был на улице. Я сел, и мы поехали к ней домой. Оказалось, что это недалеко от лавки, и видели бы вы, Джек, какой у нее шикарный дом! Не совсем в моем вкусе, понятно, немного роскошно для меня, но она-то заграничная штучка, и не ее вина, что она так воспитывалась!
Ну, она, значит, усаживает меня, выносит драгоценности, а слуги все время так и снуют туда-сюда, тащат и подушки, и шампанское и черт знает, что еще, а я чувствую себя как восточный деспот. Хочу уйти и не могу, пошевелиться не могу, и вдруг, не осознавая, что делаю, я овладеваю ею прямо на подушках и попадаю в рай, ибо никогда я не обладал столь совершенной женщиной, которая бы двигалась так, как она, и умела вытворять подобные штучки. Извините за то, что вдаюсь в подробности, старина, но важно, чтобы вы поняли, как она на меня подействовала, ну и вообще, вы же доктор и знаете о таких делах. Джек, что я испытал с ней, что она мне дала — это был настоящий рай. Я сказал ей об этом, а она засмеялась и ответила, что у мусульман на небесах полно девушек, а что у христиан в раю, она не знает. Я сразу заявил, что в таком случае готов сразу сменить веру. Она приняла это предложение весьма торжественно.
— Ислам предполагает повиновение, — сказала она. — Отныне я буду твоей религией. Поэтому ты должен повиноваться мне.
Ну, разве не очаровательны женщины со своими причудами и ухватками? Мое повиновение оправдало себя, ибо в награду мне разрешили еще раз вознестись в рай, где я оставался всю ночь и весь следующий день. Чудесная женщина, Джек, просто чудесная! Но не хочу, чтобы вы подумали, будто между нами была просто звериная похоть, и все такое. Мы разговаривали, и сам ее голос был пронизан магией. Я мог слушать ее все время, и, только подумайте, я так и поступал. Имя у нее было какое-то иностранное, непроизносимое, и, пытаясь его выговорить, я только плевался. Так что мы договорились, что я буду звать ее Лайла. Она сказала, что она торговка с Дальнего Востока, — это объясняло, почему она живет у доков, — но призналась и в том, что в ее жилах течет королевская кровь. Я был нисколько не удивлен. В ней присутствовало нечто такое… Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду. Я пытался разузнать, каких она королевских кровей, но Лайла лишь смеялась и говорила, что дом ее — весь мир. Однако я думаю, она из Индии или из Аравии, где жарко, где кожа у людей не такая бледная, как у нас, и где страсти гораздо более пламенные. Но она горда, Джек, горда, как дьявол, и со слугами своими управляется, словно кнутом щелкает. Со мною же, наоборот, — вам будет приятно услышать это, — она уважает меня и подчиняется, как рабыня. Можете представить, насколько это мне льстит. Что-то притягивает ее ко мне — может быть, естественный авторитет политика? Вы посмеетесь, Джек, и подумаете, будто я хвастаюсь, но ведь такая важная фигура, как я, должна излучать какой-то ореол власти! Вот на это, видимо, и отзывается Лайла, ибо она, в конце концов, женщина, к тому же иностранка, а я — министр правительства Ее Величества. Помимо того, Джек, я ношу титул английского джентльмена, а какая девушка-иностранка способна устоять перед этим? Мне по праву рождения предрешено приказывать и командовать. Наверное, Лайла просто признает мое величие.
И я тоже как бы взглянул на себя со стороны. Странное дело, но до того, как я встретил ее, я не чувствовал такой веры в себя, а теперь обо мне говорят как о будущем министре иностранных дел. Министр иностранных дел — я, Джордж Моуберли! Тот, над кем вы с Артуром Рутвеном смеялись! Так вот, Джек, я остался смеяться последним, потому что нашел в себе таланты, о которых ранее лишь подозревал — и, в какой-то степени, все это благодаря помощи Лайлы. Не хочу сказать, что она дает мне советы в политике, подсказывает что-то, ибо это было бы смешно — она умна, но все равно она женщина. И знаете, Джек, может быть, сам тот факт, что она женщина, помог мне — хотя она не разбирается в дипломатии и политике, тем не менее, она слушает мои объяснения с милой и трогательной внимательностью, ловя каждое мое слово. Когда я говорю с Лайлой, мне думается более ясно, чем когда-либо раньше, проблемы тают, а решения приходят в голову одно за другим. Не фыркайте, Джек, есть у вас такая любимая привычка, а просто спросите себя: почему мой законопроект оказался столь потрясающе успешным? До вашего знакомства с Лайлой с ним были проблемы, думается, я говорил вам об этом. И потом — вряд ли такое признание вас удивит — я всегда был в ваших глазах каким-то придурком. Не отрицайте этого! Но смею вас уверить, Джек, дни моей придурковатости давно прошли, и я даже не смущаюсь сказать вам это. Минули жалкие месяцы, старина, с тех пор как я встретил Лайлу, а моя работа — гордость кабинета министров. Вы осознаете это? Или то, что в печати меня называют «сверкающей звездой»? Меня! А мне всего тридцать! Вы когда-нибудь такое слышали? Вы с Артуром называли меня когда-нибудь «сверкающей звездой»? Думаю, нет. А вот без Лайлы, кто знает, удалось ли бы мне вырваться вперед?..
Так что она заменила мне все. Сначала я говорил Розамунде, что мои отлучки вызваны напряженной работой. Что ж, Джек, это была чистая правда. Не вся правда, но тем не менее — мне работалось лучше всего, когда рядом со мной сидела Лайла. Этого не обойдешь. И мне приходилось думать не только о своей карьере, но и о будущем всех британских колониальных владений. А это довольно большая ответственность, как понимаете. Джек, как еще я мог поступить? Только так, как поступил. Я начал возить свои бумаги в Ротерхит, надрывался над черновой работой над законопроектом. С каждым месяцем я все больше зависел от Лайлы. Час в ее доме стоил целого дня работы в моем кабинете. Конечно, перед пасхальными праздниками было непросто заявиться к ней больше, чем на ночь, но как только парламент вновь начал работу, я примчался туда и зарегистрировался. Ну да, я почти слышу, как вы спрашиваете обычным подозрительным тоном — чем же я занимался все это время? Не стану отрицать, Джек, были пару раз и плотские удовольствия, черт подери, Джек, она же очаровательнейшая и милейшая женщина, однако в промежутках между любовными утехами я работал, более того, работал усердно и хорошо. Могу доказать. Помните, Роза увидела меня? В одежде султана? Я бы никогда не стал заходить к себе в кабинет, если бы мне не потребовались бумаги из шкатулки. Впрочем, это происходило уже не в первый раз. В предыдущие разы мне удавалось напичкать Розу снотворным, чтобы она не видела меня и я мог беспрепятственно взять что угодно. Сейчас я осознаю, что вел себя, как болван, но все не так просто, Джек, весьма непросто, ибо я считал, что, если Розамунда увидит меня, это лишь ухудшит положение. А вообще-то это был план Лайлы. Среди ее товаров нашлось это лекарство с наркотиком, и не знаю как, но она убедила меня. То, как она умеет убеждать, просто удивительно. Я временами спрашиваю себя, уж не месмеристка ли она? Раз уж мы заговорили об идеях Лайлы, мой грим был одной из них. Знаю, в нем я выглядел довольно странно, но никто так, по-видимому, и не узнал меня. Впрочем, вы, в конце концов, узнали, но больше никто, даже Люси и Розамунда. Вообще-то, мы время от времени выходили в люди — Лайла любила бывать в Лондоне, для чего и купила квартиру над лавкой Хэдли — базу наших приключений в центре города. Там мы гримировались, переодевались, и я выскакивал в виде султана. Однако сам я никогда не гримировался — в этом мастерицей была Лайла. Я так и не понял, что она использовала для грима, но это было нечто чертовски действенное. Только намажет на меня этот свой состав, как я чувствую себя совершенно другим человеком. И не в том дело, что кожа моя становилась смуглой, она еще и блестела к тому же — само мое лицо совершенно менялось. Очень странно. Я даже пугался, когда смотрел на себя в зеркало. Сколько раз я спрашивал об этом Лайлу, но она лишь улыбалась и отводила взгляд, словно я принуждал ее выдать мне мистические тайны Востока. И постепенно, Джек, я начал подумывать, уж не был ли этот грим кровью — был он жидкий, красный и липкий, даже пахло от него, как от недожаренного бифштекса. Да нет, это была не кровь, но о том, что этот грим очень походил на нее, вы можете судить по реакции Люси, когда она увидела меня с лицом, испачканным гримом. Вот чертовщина случилась, можете себе представить! Я невинно пребываю в гнезде супружеской неверности, выглядываю на улицу, а там моя подопечная смотрит прямо на меня с противоположного тротуара! Чертовски не подфартило, а? К счастью, рядом стояла Лайла. Она тряпкой втирает грим мне в лицо, я корчу еще одну ужасающую рожу Люси и пулей взлетаю вверх по лестнице. Жду, пока Люси и какой-то туповатый констебль не зайдут в квартиру и пока Люси не начнет орать про убийство и искать мой труп. А «труп» этот ржет до изнеможения! Вы знаете меня, Джек, как рискового парня, к тому же мне вдруг захотелось увидеть Люси. И я чертовски рискую: крадусь вниз по лестнице, жду на улице, затем поднимаюсь и захожу в квартиру. И, черт возьми, несмотря на то, что Лайла только-только намазала мое лицо гримом, Люси не узнает меня! Более того, я явно внушаю ей отвращение!
Чертовски забавно! И хоть она не узнала меня, было здорово повидаться вновь с дорогой девочкой.
Знаете, у нее ведь ребенок! А может, вы не знаете, и тогда мне не стоило говорить об этом. Впрочем, поздно. Но, так или иначе, Роза ругает любовника Люси за этого младенца, а Люси ненавидит Розу, и обе не хотят видеть друг друга. Люси никогда не приходит навестить меня. Добавьте ко всему этому то время, что я провел с Лайлой, и поймете, почему я был рад вновь увидеть Люси, ибо за год мы стали чужими. Не буду отрицать, временами мне от этого очень пакостно. Я имею в виду, черт подери, ведь Люси моя подопечная, а как подумаешь о бедном Артуре и обо всем, что ей пришлось пережить в ее юном возрасте… то чувствуешь свою вину. Вот почему я пошел в «Лицеум». Не мог пропустить ее первое представление. А вот на второе представление идти не следовало — я искушал судьбу, вернее, искушал вас, Джек, и ваш мощный все просчитывающий мозг, отточенный многими годами решения загадок и деления больших сумм. И я стал для него чересчур легкой добычей. Что ж, я получил свой урок, Джек, и вижу, каким полным и совершенным болваном был. Могу лишь обещать вам, что на неопределенное время визиты к Лайле откладываются. И это слово джентльмена.
Розамунда… Какое милое всепрощающее существо и, черт возьми, старик, какой я счастливчик, что вновь греюсь у семейного очага. Как я мог рисковать этим? Как мог быть таким ослом? Как мог причинить моей дорогой Розе такую боль? Нельзя сказать, что я сожалею о Лайле — она слишком замечательная и совершенно другая, — но понимаю, что получил свое.
Приезжайте навестить меня, Джек. Прямо в контору. Кабинет у меня чертовски впечатляющий, а стол — самый большой в истории мира. Но если подумать, что за дела здесь вершатся, то сразу понимаешь — здесь маленьким столом не обойдешься. И я не хвастаюсь, просто очень хочу повидаться с вами, старина. Мы ведь давно не виделись, не так ли? Я бы и сам к вам приехал, хоть сейчас, но я все еще немного слабоват — хотя мне уже разрешили работать за столом (за моим большим столом), меня никуда не выпускают. Позорище, но так и есть.
Всего наилучшего, старина! И снова, от Розы и от себя — большое спасибо.
До скорого свидания, старикан!
Ваш преданный друг, Джордж