"Вендетта для Святого" - читать интересную книгу автора (Гаррисон Гарри, Чартерис Лесли)

2

Зал ресторана оказался верандой, затененной тростниковыми циновками, с видом на море и пляж, а кухня и все хозяйство размещались в щитовом домике сзади. Погреб заменял огромный застекленный холодильник, из которого извлекали вино, охлажденное до температуры горного потока, при которой нужно пить его в этом климате, особенно если речь идет о крепких сицилийских сортах. Сам обед, приготовление которого требовало немалого труда, чтобы качество блюд не обмануло ожиданий, мог оправдать перерыв в чем угодно, кроме того, что было прервано услужливым официантом. Но зато Святой получил возможность выслушать до конца исповедь Джины в не столь бурном настроении.

— Это чувство… оно нарастало многие годы. Сначала все казалось таким неправдоподобным, что я даже смеялась. Но мелочи складывались вместе, и не видеть этого было нельзя. Теперь, как я вспоминаю, все началось тогда, когда дядя Алессандро лежал больной в Риме. Я говорила вам, что этот период моей жизни помню плохо, была еще слишком мала. Знаю, что у него был рак, и мне кажется, говорили, что он неизлечим, но теперь донна Мария утверждает, что я ошиблась, это вовсе был не рак и дядя выздоровел. Такое возможно?

— Вообще-то возможно. Скажем, врачи ошиблись. Или было что-то вроде лечения — операция, облучение или даже то, что называют самоизлечением, когда врачи не знают почему, но человек вдруг выздоравливает.

— Но ведь такое случается нечасто?

— Не слишком часто, если случай считался неизлечимым, а пациент выглядит таким здоровым, как Аль несколько дней назад.

— Меня удивило, что в семейных альбомах нет никаких фотографий дядюшки Алессандро в его молодые годы. Когда я спросила донну Марию, та сказала, что в молодости он был очень суеверен и никогда не позволял себя фотографировать. А потом мать одной девушки, которая знала все обо всех, сказала мне, что, видно, дядюшке подлечили не тело, а мозги, раз у него так здорово пошли дела в Америке, а здесь в Италии он только промотал остаток семейного капитала.

— В самом деле.

— Ох да. Даже дядюшка, когда у него еще не было проблемы с речью, рассказывал мне, как глуп был наш дядя и какие безумные идеи поглотили все его деньги. И я не могла поверить, что он вдруг стал другим человеком.

Саймон кивнул.

— Если он просто не другой человек.

— Но как это может быть? Разве дядюшка…

— У которого голова, скажем так, не слишком варит…

— И донна Мария…

— Да, она должна быть в это замешана. — Святой спокойно выдержал ее взгляд. — Прошу не убеждать меня, что вы представить себе не можете, чтобы такая милая, любезная старая дама была замешана в нечто неприличное.

Джина даже не пыталась возражать. Казалось, она как-то повзрослела. Только спросила:

— Почему?

— Ну, теперь, когда мы все знаем, можно найти множество ответов.

— Вы хотите, чтобы я вам верила, — сказала она после паузы, — но вы все еще не рассказали о себе… Если вы не детектив, то как случилось, что вы заинтересовались дядей Алессандро?

Он на миг заколебался, но, решив, что риск для него невелик, рассказал всю историю от случайной встречи с покойным Джеймсом Астоном до пластиковой бомбы, которую обезвредил предыдущей ночью, не упоминая только о своей беседе с Марко Понти. Она слушала с широко раскрытыми глазами, прикусив губу.

— Мне трудно в это поверить… Бомба перед нашим домом, когда мы сидели за столом…

— Самое время для таких вещей. Ведь трудно подложить бомбу в машину, когда в ней кто-то сидит и едет со скоростью шестидесяти миль в час.

Весь этот разговор был растянут во времени перерывами, необходимыми для дегустации, обоняния, жевания, глотания, поглощения и наслаждения, и к тому же прерывался официантом, который подавал, менял тарелки и напрашивался на восхищение.

Позднее, после одной из пауз, посвященной оценке гастрономии и приведению в порядок мыслей, Джина заметила:

— Я когда-то задумывалась, как можно выяснить, что дядя Алессандро и мой дядя — один и тот же человек, но, честно говоря, это выше моих сил.

— Если дело только в этом, то нет проблем. Меня всегда упрекали, что у меня нет нервов. Что нужно сделать?

— Все очень просто. Если моего дяди нет в живых, а этот человек — мошенник, то настоящий дядюшка должен быть похоронен в семейном склепе. Нужно только открыть склеп и взглянуть.

Святой наморщил лоб.

— Разве одно автоматически вытекает из другого? Разве не правдоподобнее, что они похоронили его где-то в другом месте, под другим именем?

— О нет? Я не могу поверить, чтобы они зашли так далеко. Вы не знаете, до чего на Сицилии придерживаются традиций во всем, а особенно в такой старинной семье, как моя. Даже если донна Мария и дядюшка позволили этому Алессандро Дестамио выдавать себя за моего дядюшку ради денег или по другой причине, ничто бы их не заставило согласиться похоронить настоящего дядю под фальшивой фамилией и не в склепе, где хоронили всех членов рода Дестамио уже триста лет. Это было бы святотатством.

Саймон задумался над этим, деликатно манипулируя ножом и вилкой с последним аппетитным кусочком. С психологической точки зрения это было возможным и одновременно давало прекрасное обоснование дальнейшим действиям.

— Вы не хотите побеспокоить предков, спящих вечным сном в склепе? По крайней мере, показать мне, где это, и заглянуть туда?

— Я поеду с вами.

Обед был увенчан поданными на десерт великолепными свежайшими золотистыми персиками, достигшими вершины прекрасной сахарной спелости, после чего Джина заказала кофе, а Святой предпочел закрепить нежный вкус фруктов бокалом вина на дорожку.

— Когда у вас появится желание встать из-за стола, — сказал он, — вы могли бы одеться и отправиться посмотреть на заведеньице? Прошу простить мне это выражение. Все равно нельзя сразу идти в воду, объевшись до такой степени.

Так что чуть позже они уже вернулись в Палермо, следуя указаниям Джины, причем Святой мысленно отмечал на карте в своем мозгу каждый поворот, чтобы найти его днем или ночью. Вдали замаячила группа стройных кипарисов, которые в Италии служат отличительным знаком любого кладбища.

— Наш склеп вон там, — показала Джина.

Скорее не склеп, а мавзолей, занимавший большой участок кладбища, сооружение из гранита и мрамора настолько солидное, что Саймон принял его вначале за часовню. Входные двери из дуба, окованного бронзой, могли бы служить тюремными воротами. За ними узкий проход вел к алтарю, находившемуся е противоположном конце здания, на фоне огромного витража, пропускавшего достаточно света. Только через некоторое время, когда глаза его привыкли к полумраку, он сообразил, что коридор на самом деде был только проходом между рядами плотно поставленных саркофагов стоявших один на другом, как кирпичи в сушке, и местами достигавших потолка.

— Кажется, здесь тесновато, — заметил он. — Не думаю, что места хватит на несколько следующих поколений. У вас зарезервировано место или тут живая очередь?

— Я не понимаю таких шуток, — холодно сказала она, напомнив тем самым, что вопреки всему, что их сблизило, между ними всегда будет оставаться определенная дистанция.

Саймон видел уже достаточно, чтобы подготовить все что нужно и вернуться сюда ночью, не вызывая излишних подозрений. Однако возникло неожиданное осложнение, когда он предложил Джине продолжить купание, потом поужинать и вернуться, когда стемнеет. Солнце стояло еще высоко, когда Джина сказала:

— Я не смогу поужинать с вами. Если я не вернусь домой до темноты, донна Мария сойдет с ума и никогда уже не позволит мне встретиться с вами, даже если попросит дядя Алессандро.

— Возможно, вы правы, — признал он. — Я понимаю, что вам не хочется вместе со мной играть в вампиров. Одевайтесь, чтобы не дать тетушке повода для скандала.

По дороге домой она в основном молчала, только спросила:

— Что мне рассказать им о вас?

— Все, что я рассказал вам за обедом, если хотите. Но, разумеется, не о нашем плане проникновения в склеп.

— Ну а о ваших намерениях?

— Лучше скажите, что вам не удалось их раскрыть. Мол, я дал понять, что что-то задумал, но отказался беседовать на эту тему. Ну и можете еще им сказать, что вы могли бы меня обезвредить, будь у вас больше времени, чтобы заняться мной, и что для этого вы условились встретиться со мной завтра. Тогда, можете быть уверены, не только позволят, а еще будут вас уговаривать.

«Бугатти» остановился перед неприветливыми воротами. Саймон обошел машину, подал ей руку, помогая выйти, и продолжал держать, когда надобность в помощи уже отпала.

— Значит, до утра, — сказала она, и напряженный взгляд черных глаз неотрывно замер на его лице, как будто пытаясь запомнить навсегда.

Но когда он наклонился, чтобы поцеловать ее, чуть отшатнулась, быстро вырвала руку и заторопилась к калитке, хотя и обернулась, чтобы, прежде чем исчезнуть, наградить его еще одной обворожительной улыбкой.

Святой подумал, что завоевание Джины Дестамио может быть похоже на переход через Альпы по козьим тропам на велосипеде с шестиугольными колесами.

Ее образ не оставлял его, несмотря на напряженное обдумывание предстоящих действий, все время, ушедшее на аперитив и ужин, и отошел на второй план только в ту минуту, когда он решил, что кладбище уже достаточно опустело и можно безопасно нарушить его вечный покой. Миновав кладбищенские ворота и свернув в сторону, он остановил автомобиль и тихонько двинулся пешком. Луна, которая так помогла ему прошлой ночью, появилась снова, гораздо более яркая, чем ему бы хотелось, но зато затруднявшая возможность укрыться для любого нападавшего. Однако вокруг в самом полном смысле слова не было ни единой живой души, а единственным звуком — нерешительный шелест листьев.

Кованые ворота были закрыты и распахнулись с легким скрежетом. Идя к мавзолею Дестамио, Саймон инстинктивно держался подальше от могил и надгробных камней, но эта элементарная предосторожность казалась такой же излишней, как и короткие взгляды через плечо во время перерывов в манипуляциях с замком, охранявшим тайну склепа. Под его умелыми руками тот сдался за какие-нибудь три минуты, и Саймон, осторожно оглянувшись в последний раз, вошел внутрь, оказавшись в проходах между рядами выстроившихся каменных саркофагов; здесь ему пришлось достать фонарик, чтобы заняться изучением надписей.

В тот же момент он почувствовал сильную боль в затылке и рухнул в сверкающую тьму.