"Вампир. История лорда Байрона" - читать интересную книгу автора (Холланд Том)

Глава 10

— Почему я женился на ней? — Лорд Байрон сделал паузу. — Чтобы стать отцом. Но почему на ней, почему на Аннабелле? Это, должно быть, стало неизбежным для меня. Именно это предсказывала леди Мельбурн, узнав имя моей избранницы. Она понимала меня, возможно, лучше, чем я сам. Она видела, как жестокие страдания отравляют мою душу, видела, как неистово она пылает глубоко внутри, скрытая ледяной оболочкой, видела, как это опасно.

— Ты ранен, — сказала она мне, — и поэтому обращаешься к Аннабелле в надежде, что она излечит тебя.

Я с презрением рассмеялся, но леди Мельбурн покачала головой.

— Я предупреждала тебя, Байрон. Остерегайся моей племянницы. Она обладает худшими из качеств моральной добродетели — силой и страстностью.

— Хорошо, — ответил я. — Это лишь усилит удовольствие, которое я получу, разрушив их.

Но я лгал самому себе, а леди Мельбурн была более проницательной, чем я мог предположить. Сумятица чувств по отношению к Августе, отвращение к самому себе, страх перед будущим — все это лишило меня покоя. Я не знал никого, кроме Аннабеллы, кто смог бы предложить мне покой, и, хотя это казалось пустой надеждой, у меня не было выбора. Я поехал на север, в дом ее родителей. Я ожидал ее в гостиной, у камина, совершенно один. Аннабелла вошла и остановилась на мгновение в дверях, поеживаясь от холода. Она пристально посмотрела мне в глаза. Тень легла на ее лицо, она увидела холодок смерти во мне — как мрачен я стал, как огрубел со дня нашей последней встречи. Я не отвел взгляда, но это было так ясно и красиво, что внутренне я сжался, как дух зла в присутствии добра. Затем она пересекла комнату, взяла мои руки в свои, и я почувствовал ее растущее сострадание ко мне, смешанное с любовью. Я склонил голову и нежно поцеловал ее. Все мои надежды сразу ожили, я не мог больше пренебрегать ими. И я решил, что обязательно женюсь на ней.

Я провел с Аннабеллой две недели и ни разу не пил крови, чувствуя себя все более истощенным. Дул ледяной ветер, еда была ужасной, родители холодны и скучны. «К черту, — думал я про себя, — я вампир, повелитель Смерти, и не обязан мириться с этим». Когда наконец я сбежал на юг, испытывая жажду крови, я смог почти полностью забыть о моем желании иметь ребенка. Дата свадьбы приближалась, затем миновала, я продолжал беспечно проводить время в лондонских притонах, и когда я наконец их оставил, мои планы, связанные с женитьбой казались столь же далекими, как и раньше. Каждый день я проходил по дороге, ведущей к дому Августы, меня тянуло туда; возвратившись домой, я написал письмо, отменяющее наше свидание. Я не смог быть этой ночью с Августой, она была со своим мужем; мои муки, связанные с разочарованием, были достаточно сильны, чтобы убедить меня порвать письмо. Вспомнив, что я собирался жениться, я выехал наконец из Лондона, встретился по дороге с Хобхаузом и затем медленно отправился на север к своей беспокоящейся невесте. Был конец зимы. Снег толстым слоем покрывал землю, весь мир, казалось, замерз. Моя душа тоже обратилась в лед.

Мы прибыли к месту назначения поздно вечером. Я остановился у ворот. Впереди брезжил мерцающий свет. В противоположность ему темнота и искрящийся снег знаменовали собой свободу. Я страстно желал убежать, как волк, дикий и свирепый. Я хотел убивать. Как красиво бы выглядела кровь, разбрызганная на снегу. Но со мной был Хобхауз, и мне было не убежать, мы выехали на дорогу. Аннабелла встретила меня с явным облегчением.

Мы поженились в гостиной дома ее родителей. Я отказался идти в церковь, этого оказалось достаточно для того, чтобы ее мать в тот момент, когда мы произносили клятвы, впала в истерику при мысли о том, что ее дочь может выйти замуж. Но сама Аннабелла, когда я надевал на ее палец кольцо, пристально глядела мне в глаза своим спокойным, печальным и величественным взглядом, и я почувствовал, как утихает мое беспокойство. Приема не было, вместо этого новая леди Байрон в один миг переменила свое платье на дорожный костюм, мы сели в экипаж и отправились в зимнее путешествие в отдаленный деревенский особняк под названием Холнеби-холл, находившийся в сорока милях от дома родителей. Там мы должны были провести наш медовый месяц.

По дороге я изучал мою жену. Она спокойно улыбалась в ответ. Внезапно я возненавидел ее. Я отвел взгляд, глядя на заснеженные поля. Я думал о Гайдэ, о голубом небе, жгучих удовольствиях, я думал о крови. Я мельком взглянул на Аннабеллу. И вдруг рассмеялся. Неужели эта девчонка может сковать меня, создание свободное и опасное, цепью слезливых обетов?

— Я все же буду с тобой, — прошептал я.

Аннабелла повернулась ко мне, пораженная. Я холодно улыбнулся и снова отвернулся к окну, рассматривая улицы, по которым ехал экипаж. Мы были в Дурхеме, вид большого количества людей разжигал мою жажду. На башне собора звонили колокола,

— На наше счастье, надо полагать? — сказал я с насмешкой.

Аннабелла молча посмотрела на меня, ее лицо было бледным. Я покачал головой.

— Это должно привести к разводу, — прошипел я. Я подумал о судьбе, уготовленной ее ребенку.

— Тебе следовало выйти за меня замуж, когда я сделал тебе первое предложение.

Перед тем как я встретил Августу. Перед тем как я узнал весь ужас моей судьбы, которую теперь должны были разделить мы оба.

Внезапно я почувствовал ужасную вину. Аннабелла все еще не отвечала мне, но я ощутил боль, которую она испытывала, я никогда не встречал такой боли среди смертных. В ней было так много и одновременно так мало от ребенка, и все же в ее глазах притаилась бесконечная глубина. Наконец мы прибыли в Холнеби-холл. Когда мы вышли из экипажа, она сжала мою руку, и я улыбнулся ей в ответ. Мы поцеловались. Позднее, перед ужином, я овладел ею на софе. Ее глаза все еще светились, когда она взглянула на меня, но теперь в них была страсть, а не боль. Было приятно доставлять ей удовольствие, так же приятно, как чувствовать свою власть над ней, чувствовать, как ее тело подчиняется мне, тело, но не ее разум. За ужином ее лицо пылало от счастья. Я желал знать, какое соединение, возможно, произошло в ее чреве, какая искра чего-то нового зародилась там.

Эта мысль воодушевила меня. Темнота, казалось, взывала к моей жажде, и я сказал Аннабелле, что не хочу спать с ней. Но боль снова зажглась в ее глазах, она так нежно прикоснулась к моей руке, что я не смог отказать ей. Эту ночь я провел с ней, под малиновым балдахином нашего супружеского ложа. Впервые за долгое время я заснул. Мне приснился ужасный сон. Я был в лаборатории. Беременная женщина лежала на каменной плите. Она была мертва. Фигура в черном склонилась над разрезанным пустым животом женщины. Я подошел ближе. Без сомнения, это был паша. Теперь я мог видеть, что он достает ребенка, вырезая мертвый плод из утробы матери. К голове этого крошечного существа были подведены провода. Они искрились, а плод двигался, открывал рот и кричал. Паша медленно согнулся над ним.

— Нет! — закричал я.

Паша прокусил его; я видел, как ребенок коченеет, затем тяжело падает, и кровь начинает сначала медленно, потом мощным потоком выходить из него, разливаясь по комнате и затопляя ее. Я дотронулся до плеча паши, заставил его повернуться и заглянул ему в лицо. Но это не было лицо паши. Это было мое лицо.

Я вскрикнул и открыл глаза. Свет огня пробивался сквозь малиновый полог.

— Я, наверное, в аду! — пробормотал я.

Аннабелла зашевелилась и стала рукой искать меня, но я отстранился. Я поднялся с кровати и сел, с изумлением уставившись на вересковую пустошь, покрытую снегом. Я поднялся и покинул свое тело, чтобы побродить в ветрах этой морозной ночи. Я встретил одинокого пастуха, блуждавшего в поисках овцы. Ему было не суждено найти ее. Кровь несчастного пролилась на снег, окрасив его в рубиновый цвет. Напившись вволю, я бросил жертву и вернулся в свое тело и в свою кровать. Аннабелла, почувствовав мое страдание, потянулась, чтобы коснуться меня, и положила голову мне на грудь. Но ее любовь не смогла усмирить мой дух, а лишь более растревожила его.

— Дорогая Белл, — сказал я, поглаживая ее волосы, — тебе следует найти более мягкую подушку, чем мое сердце.

На следующее угрю я оставался в кровати до двенадцати. Когда я наконец поднялся, то нашел свою жену в библиотеке. Она посмотрела на меня. Я увидел слезы в ее глазах и подошел вплотную к ней, чувствуя ее тело рядом с собой. Я вдохнул ее запах и нахмурился, затем погладил ее по животу и опять нахмурился. Я бы не сказал, что она была беременна. В ее утробе не шевелилось живое существо, не жил ребенок. Я вздохнул. Я прильнул к своей жене, словно желая защитить ее от собственной судьбы.

— Поверь мне, — прошептал я скорее самому себе. — Этот брак — самая чудовищная ошибка моей жизни.

Белл пристально посмотрела в мои глаза.

— Пожалуйста, — произнесла она нежным отчаявшимся голосом. — Какую боль ты скрываешь от меня? Я покачал головой.

— Я негодяй, — прошептал я, — я могу убедить тебя в этом в трех словах.

Белл не говорила ничего. Она вновь прижалась щекой к моей груди.

— Твоя сестра знает об этом? — спросила она наконец.

Я отошел назад. Меня била дрожь.

— Ради Бога, — прошептал я, — не спрашивай о ней.

Белл продолжала пристально смотреть на меня. Ее глаза, казалось, проникали в самую глубину моей души.

— Это не секрет, — сказала она. — Не имеет значения, насколько ужасно то, что разрушит нашу любовь.

Она улыбнулась тихой улыбкой сожаления и раздумья, ее лицо приняло обычное спокойное выражение, дышащее любовью. Я задыхался от волнения и отвернулся от нее.

Белл не последовала за мной, все последующие недели она не упоминала о тайне, которую, как она думала, я хранил в себе. Но я, как мужчина, которому нанесена рана, постоянно бередил ее, демонстрируя свою рану Белл, чтобы она могла видеть мои страдания; я приходил в ярость от ее спокойствия, часто впадал в неистовство. В таком настроении я ненавидел свою жену. Я постоянно намекал на несчастье, ожидающее нас, словно мое страдание было противоядием от женатого положения; слово «муж», я не «вампир» казалось мне более пугающим, и я вновь почти влюбился в свой рок. Но вскоре вернулось отвращение, а с ним и вина, а любовь Аннабеллы не прошла. В это время, когда я мог полностью доверять себе в отношении к ней, я был почти счастлив, и мои сны об искуплении постоянно возвращались ко мне. Но мой разум был смущен, и чувства менялись, как языки пламени в огне. Это был нелегкий медовый месяц.

Все это время моя жажда возрастала. Белл постоянно находилась рядом, и это сводило меня с ума. Мы вернулись в дом ее родителей — к плохой еде, к скучным разговорам. Я жаждал порока. Когда вечером тесть рассказал в седьмой раз свою историю, мое терпение лопнуло. Я объявил, что немедленно уезжаю в Лондон. Белл намеревалась поехать со мной. Я отказался. Разразился ужасный скандал. Новая черта проявилась в Белл — педантичность ее натуры, достойное качество, от которого мне еще не приходилось страдать. Она вновь повторила свои аргументы перед родителями, и мне не оставалось ничего другого, как смириться. Я решил, что поеду с женой, но ярость моя к ней теперь была ледяной и жестокой.

— Мы посетим Августу, — внезапно объявил я, — у нас будет для этого время на обратном пути в Лондон. Белл не была взволнована. Напротив, она казалась довольной.

— Да, я предвкушаю встречу с твоей сестрой, — сказала она, помолчала и слегка улыбнулась, — о которой я так много слышала.

Что ж, ей следовало знать намного больше, намного. После трех месяцев вдали от Августы мой голод к ней стал отчаянным, и моя страсть закружилась в вихре противоречивых желаний.

Наш экипаж подъехал к ее дому. Августа спустилась по лестнице, чтобы встретить нас. Сперва она поприветствовала Белл, затем повернулась ко мне. Ее щека слегка коснулась моей, и в этот момент словно искра пронзила меня до самой глубины души.

— Сегодня ночью, — прошептал я, но Августа лишь возмущенно отвернулась.

Белл остановилась, ожидая меня, чтобы взять за руку. Я прошел мимо, даже не взглянув на нее.

Этой ночью Белл рано пошла спать.

— Ты идешь, Байрон? — спросила она. Я холодно улыбнулся, затем мельком взглянул на Августу.

— Мы обойдемся здесь без тебя, моя прелестница, — усмехнулся я, беря Августу за руку.

Лицо Белл побледнело, она изумленно взглянула на меня, но после молчания, длившегося несколько минут, повернулась и вышла, не сказав ни слова.

Когда она ушла, Августа поднялась. Она была рассержена и расстроена.

— Как ты можешь так обращаться со своей женой? Байрон, как ты можешь?

Она отвергла мои просьбы спать с ней.

— Раньше в этом не было ничего плохого, Байрон, но не сейчас, Байрон, не сейчас. Иди к Аннабелле. Будь с ней добр. Успокой ее.

Она выпроводила меня, я видел, что она плакала, когда выбежала из комнаты.

Я побрел в сад. Я ненавидел Августу, но вместе с тем бил ее, ее и Белл, я безумно любил их обеих. Именно отчаянная боль больше всего возбуждала меня, блеск слез в их глазах, их любовь, борющаяся и смешиющаяся со страхом. Я поднял лицо к сияющей луне и чувствовал, что ее свет разжигает во мне ярость. Я бросил взгляд на комнату, где спала Августа. Ее запах донесся до меня с дуновением ветерка. Внезапно ногтями я расцарапал свое запястье. Закапала кровь. Я стал пить ее. Легкость, словно ртуть, струилась по моим венам. Я поднялся, и мои желания понесли меня по ветру, я плавно вошел в сны Августы. Ее муж храпел рядом, я возлег с ней, с моей милой сестричкой, и ощутил теплоту ее тела, ее кровь, кровь моей крови, дышащей вместе с моей, движущейся потоком. Облако сошло с луны, ее свет лег на кровать.

— Августа, — прошептал я, когда ее горла коснулся серебряный свет.

Я склонил голову и слегка сжал зубы. Как кожица персика, ее горло стало поддаваться. Я продолжал надавливать. Кожа по-прежнему поддавалась. Как легко было прокусить ее! Я ощутил вкус спелости, золотистая жидкость поднялась, чтобы встретить прикосновение моих губ, наполняя меня молодостью, вечной молодостью. Я напрягся, затем откинулся назад. Августа задыхалась, хватаясь за простыни, я двигался вместе с ней, наконец она затихла в моих руках. Я пристально всматривался в ее лицо, угадывая в нем собственные черты. Несколько часов я пролежал с ней. Уже стало раздаваться первое пение полусонных птиц. Как звезда, я блекнул с приходом света.

Белл не спала, когда я вошел к ней. Ее лицо было изможденным, а глаза полны слез.

— Где ты был? — спросила она.

Я покачал головой.

— Тебе не следует этого знать. Белл потянулась ко мне. Я вздрогнул от ее прикосновения. Она задрожала от холода.

— Ты ненавидишь меня? — спросила она наконец.

Я пристально посмотрел на нее. Вина, досада, сожаление, желание — все поднялось во мне, борясь за превосходство.

— Думаю, я люблю тебя, — сказал я, — но боюсь, дорогая моя Белл, что этого недостаточно.

Она заглянула в мои глаза, и, как всегда, я почувствовал, что она исцеляет меня и успокаивает мою ярость. Она нежно поцеловала меня в губы.

— Если любви недостаточно, — сказала она, — тогда что нам заменит ее?..

Я покачал головой. Я обнял ее. В оставшуюся часть ночи ее вопрос терзал меня. Если не любовь, то что же? Я не знал. Не знал.

Ибо мы оба, Аннабелла и я, были связаны цепью моей судьбы. Любовь толкала нас по одной дороге, моя жажда — по другой. Я был напуган тем, что чуть не убил Августу, так легко это оказалось сделать; и я испытывал новый приступ отчаяния от невозможности спасти ее от себя и дать ей ребенка. Ужас сложившейся ситуации надолго поразил меня. Я не мог не позволить Аннабелле зачать ребенка и в то же самое время не мог позволить, чтобы она забеременела. Августа тоже продолжала мучить меня, и усилия, прилагаемые мной, чтобы уберечь Августу и чрево Аннабеллы, доводили меня до неистовства, граничившего с безумием. Я не мог больше спать с Белл. Вместо этого я бродил по полям и дорогам, утоляя свою жажду, давая волю бешенству. Но свежая кровь едва ли теперь могла успокоить мое бешенство, в течение часа моя потребность в крови становилась такой же отчаянной, как и раньше. Однажды ночью, когда я вернулся в дом Августы, ее запах опять неудержимо повлек меня к ней, и все, что я мог сделать, это, стоя у ее кровати, пытаться не впиться зубами в ее обнаженную шею. Отчаянным усилием воли я сдерживал себя и изнемогал в ритме ее дыхания. Я | шагал по саду взад и вперед, и тогда-то впервые за неделю я вернулся в свою постель.

Белл безмолвно подняла руки, приветствуя меня. Моя кровь была подобна яду. Белл вздрогнула и вскрикнула отчаянным животным криком.

— Твои глаза полны дьявольского огня, — сказала она, тяжело дыша.

Я улыбнулся; казалось, что огонь бурлит и в ее глазах, ее щеки пылали, губы были ярко красными. Внезапно она зарычала и потянулась к моим губам, ее невинность словно бы улетучилась. В этой шлюхе не было ничего от прежней Аннабеллы. Она начала кричать, корчась в экстазе, когда моя сперма проникла в нее, неся крошечное, пагубное семя жизни. Все ее тело выгибалось, она подняла руки, гладя пальцами мое лицо, затем она заплакала.

— Ты зачала, — прошептал я. — Наш ребенок растет внутри тебя.

Аннабелла посмотрела на меня, потом ее лицо исказилось, и она отвела взгляд. Я оставил ее. Она лежала, бесшумно всхлипывая.

Плодами этой ночи были одновременно и жизнь, и смерть. Да, ребенок был уже там, в ее чреве, я прильнул щекой к животу Аннабеллы и уловил легкий драгоценный аромат. Но в этом аромате был привкус смерти, и смерть была в самой Аннабелле. Что-то умерло в ней в эту ночь, ее добродетель сгорела дотла. Она стала более холодной и грубой; вечность, светившаяся в ее глазах, потускнела, страстность превратилась в самодовольство. Она все еще любила меня — конечно любила, — но не так, как Каро, для которой это стало пыткой и гибелью. Казалось, ни для кого из нас теперь не было надежды искупления, с переменой в Белл я почувствовал, что умерла моя последняя надежда.

Теперь началось настоящее мучение. Мы оставили Августу и отправились в Лондон. Я снял дом на одной из фешенебельных улиц города — Пикадилли, 13. Место, приносящее несчастье? Нет, мы сами принесли несчастье туда. Признаки беременности Белл были очевидными. Я ощущал запах ребенка в ее рвоте по утрам или в поте, который проступал на ее вздувшемся животе. Я едва ли мог выносить свою причастность к этому запаху. Итак, лорд и леди Байрон постоянно появлялись на людях под руку — обычная замужняя пара, преданный муж и его беременная жена. Но Белл, по крайней мере, видя желание на моем лице, была достаточно умна, чтобы понимать, что оно не относится к ней.

— Ты смотришь на меня с таким вожделением, — сказала она однажды ночью, — но в твоих глазах нет любви.

Я улыбнулся и внимательно посмотрел на ее живот, пытаясь представить под одеждой, в глубине тела, золотой спеющий плод.

Белл посмотрела на меня и нахмурилась.

— Твое лицо, Байрон, оно ставит меня в тупик. Я поднял глаза.

— Правда? — спросил я.

Белл кивнула. Она вновь изучающе посмотрела на меня.

— Как может столь красивое лицо быть таким злым и грубым? Ты смотришь на меня или, скорее… — она обхватила свой живот, — ты смотришь на это так же, как ты обычно смотрел на Августу. Я помню, какими глазами ты провожал ее. Мое лицо было бесстрастно.

— Но почему это озадачивает тебя, Белл?

— Это приводит меня в замешательство, — сказала она, — потому что пугает меня.

Она прищурилась. Ее глаза сверкнули холодно и сурово.

— Я боюсь, Байрон, я тревожусь о том, что ты сделаешь с моим ребенком.

— С нашим ребенком? — рассмеялся я. — Но что я могу с ним сделать?

Мое лицо вдруг стало холодным.

— Или ты думаешь, что я могу задушить его при рождении и выпить его кровь?

Белл внимательно посмотрела на меня. Ее лицо казалось таким искаженным, каким я раньше никогда его не видел. Она поднялась, обхватила живот и, не говоря ни слова, вышла из комнаты.

На следующей неделе Августа приехала к нам погостить. Она получила приглашение Аннабеллы. Это меня смутило. Я желал знать, догадывается ли Белл. Конечно, запах крови Августы привел меня в замешательство; я вновь стал впадать в дикое состояние; раздираемый желаниями, я настоял на том, чтобы она уехала. На все это Аннабелла смотрела холодными подозрительными глазами — она обхватывала руками свой живот, словно желая защитить его от меня. С этого времени я старался быть осторожным. Как предупреждала леди Мельбурн: «Не лишись своей жены до того момента, как получишь ребенка!» Я стал ночами оставлять Белл одну. Я ужинал, выпивал, посещал театр — и затем, полный черной и яростной жестокости, отправлялся на поиски жертв в самые скверные городские притоны. Я поглощал кровь до тех пор, пока моя кожа не становилась розовой и гладкой, пока полностью не насыщался. Только тогда я возвращался на Пикадилли. Я ложился к Белл в кровать, обнимал ее, чувствуя вздувшийся овал ее живота. Мое ухо улавливало неясное, но настойчивое биение крохотного сердца. Злясь на самого себя, я сжимал живот моей жены; казалось, в нем что-то шевелится и журчит от моего прикосновения. Я представлял, что достаточно лишь надавить — и кожа и тело расступятся как вода. Я рисовал плод, липкий и голубой, с его невыносимо тонкой сетью вен и артерий, ожидающий моего прикосновения, ожидающий, когда я попробую его кровь. Я прокусывал его осторожно и сосал кровь, словно из губки. Эти страстные желания становились такими сильными, что меня начинало трясти. Я представлял, как убиваю свою жену, которая лежит здесь, разрезаю ее живот, отделяя мышцы и органы, и там я нахожу — свернувшегося в клубок и ожидающего — моего ребенка, мое создание. Я часто вспоминал свои сны о замке паши. Я тосковал по его ножу и операционному столу.

Я пробуждался от этих снов, содрогаясь от отвращения. Я пробовал забывать их, не придавать им значения. Но все было напрасно. Ничто не могло избавить меня от этих фантазий, почти реальных, ничто, ведь они были частью того яда, который находился в моей крови, — взрывная смесь ощущений и мыслей. Я не мог убежать от подобной мерзости, как не мог убежать от самого себя. Паша был мертв, но как сифилис живет в зараженной проститутке, так и его дьявольская жизнь продолжалась, пожирая мои вены и все, что я любил.

— Как я желаю, чтобы ребенок родился мертвым! — вскрикивал я, когда его кровь с золотистым ароматом стучала в моих ушах и мои фантазии, казалось, растворяли меня в себе.

Белл смотрела на меня с ужасом. Я старался сам себя успокоить.

— О Белл, — всхлипывал я, — дорогая Белл…

Я гладил ее волосы. Испуганная, она отступала и затем нерешительно тянулась к моей руке. Иногда она брала мою руку и сжимала ею свой живот. Она поднимала глаза и недоверчиво улыбалась, стараясь найти в моем лице отца ее ребенка, но никогда не находила его. Она отворачивалась с потухшими глазами.

Однажды ночью, когда уже подходил срок, она содрогнулась от моего взгляда и начала тяжело дышать.

— Белл, — сказал я, опускаясь рядом с ней на колени, — что с тобой? Белл!

Я попытался обнять ее, но она оттолкнула меня. Она продолжала тяжело дышать, и запах моего ребенка внезапным золотистым приливом вскружил мне голову и наполнил комнату. Белл застонала. Я потянулся к ее руке, но она оттолкнула меня. Я поднялся и позвал слуг. Войдя, они отпрянули от меня, настолько жестокой и холодной была темнота моих глаз.

Белл подняли с пола и уложили в постель. Я остался внизу. Запах крови моего ребенка тяжело висел в воздухе. За ночь и утро этот запах стал еще более прекрасным.

В час пополудни ко мне спустилась повитуха.

— Он умер, — спросил я, — мой ребенок. Я рассмеялся, увидев шок на ее лице. Я не нуждался в ответе. Я должен был только вдохнуть запах этой живительной крови. Дом был полон богатых цветов. Шатаясь, я поднялся по лестнице, подобно Еве, приближающейся к запретному плоду. Я весь дрожал, задыхался, ощущал слабость от глубокой экстатической жажды. Я вошел в комнату, в которой рожала моя жена. Няня преградила мне дорогу.

— Милорд, — сказала она, держа в руках маленький белый сверток, — наши поздравления! У вас родилась дочь.

Я опустил глаза на сверток.

— Да, — произнес я, задыхаясь.

Запах крови, казалось, жег мне глаза. Я едва ли мог разглядеть своего ребенка, а когда увидел его, то смог уловить лишь золотистый туман, исходящий от него.

— Да, — вновь выдохнул я.

Я заморгал и только теперь смог увидеть лицо своей дочери.

— О Боже, — прошептал я, — о Боже. — Я слабо улыбнулся. — Какое орудие пытки приобрел я с твоим появлением на свет!

Няня отпрянула от меня. Я смотрел, как она положила моего ребенка обратно в люльку.

— Убирайтесь! — выкрикнул вдруг я, обводя взглядом комнату. — убирайтесь!

Слуги в испуге уставились на меня, затем склонили головы и выбежали вон. Я подошел к моей дочери. Она, казалось, была окружена ореолом огня. Я склонился над ней. В этот момент все чувства, мысли, ощущения покинули меня, растворившись в сверкающем тумане радости. Богатство крови моего ребенка, казалось, подступало к моим губам, искрясь золотом, как хвост кометы. Я поцеловал ее, затем взял на руки и вновь склонился над ней. Нежно я поднес свои губы к ее горлу.

— Байрон!

Я остановился и медленно обернулся. Белл усиленно пыталась встать с кровати.

— Байрон!

Ее голос был хриплым и отчаянным. Она скатилась с кровати, пытаясь подползти ко мне.

Я вновь взглянул на ребенка. Девочка ручками касалась моего лица. Какими крохотными были ее пальчики, какими великолепными были ее ноготки. Я стал рассматривать их, склонив голову еще ниже.

— Отдай ее мне.

Я повернулся к Белл. Она трепетала от волнения и, почти падая, протягивала ко мне руки.

— Я так долго ждал ее, — мягко сказал я.

— Да, — задыхаясь, ответила она, — да, но теперь она моя, я ее мать, прошу тебя, Байрон, — она тяжело дышала, — отдай ее мне.

Я, не мигая, смотрел на нее. Белл выдержала мой взгляд. Я взглянул на своего ребенка. Она была такой красивой, мое создание. Она вновь подняла свою крошечную ручку. Забыв о себе, я улыбнулся ей в ответ.

— Прошу тебя, — сказала Белл. — Пожалуйста.

Я отвернулся и подошел к окну, наблюдая за холодным лондонским небом. Как тепло и уютно чувствовал себя ребенок на моих руках. Я ощутил чье-то прикосновение и обернулся. Выражение лица Белл было ужасным.

Я отвел взгляд и опять посмотрел на небо. Тьма сгущалась на востоке, и облака казались предвестниками ночи. Они надвигались на беспорядочный, суматошный Лондон. Я ощутил озноб от мысли, как огромен, как бесконечен мир. Все это — даже больше, чем это, — показывал мне паша в полетах своих снов, но тогда я не понял его, я его не понял. Я закрыл глаза, меня била дрожь, я ощутил неизмеримую природу вещей. Что значила человеческая любовь в этой вселенной? Лишь пузырек в грозном разрушительном потоке вечности. Искра, вспыхивающая на короткое мгновение в темноте вселенской ночи, через миг гаснет, и наступает пустота.

— Ты должна запомнить этот миг, — сказал я ей, не оборачиваясь. — Ты должна оставить меня, Белл. Не имеет значения то, что я буду говорить, не имеет значения, как резко я обращусь к тебе, — ты должна уйти!

Я обернулся и взглянул на нее. Глаза Белл, такие холодные недавно, теперь были полны слез. Она потянулась, пытаясь погладить мне щеки, но я покачал головой.

— Мы назовем ее Ада, — сказал я, передавая дочь в ее руки.

Я повернулся и, не говоря ни слова, вышел из комнаты.

— Ты сумасшедший, — сказала леди Мельбурн, когда я рассказал ей, что сделал. — Да, сумасшедший. Ты женился на девушке, она родила тебе ребенка. И что же теперь? Почему?

— Потому что я не могу этого сделать.

— Ты должен. Ты должен убить ее. Если не Аду, так Августу.

Я вздрогнул и отвернулся.

— Не думаю, — сказал я. — Удовольствие всегда приносит большее удовольствие, когда его предвосхищаешь. Я буду стараться предвосхитить его.

— Байрон, — позвала меня леди Мельбурн. Ее бледное лицо выражало сожаление и презрение. — Все это время ты продолжаешь стареть. Посмотри на меня. Я была глупа, и все же я сдалась. Мы все сдаемся. Перебори себя. Выпей кровь своей дочери, пока ты еще молод. Ты обязан сделать это для нас.

Я нахмурился.

— Обязан? — спросил я. — Перед кем я в долгу? Леди Мельбурн слегка приподняла бровь.

— Ты обязан всему нашему роду, — произнесла она.

— Почему?

— Ты убийца Вахель-паши. Я взглянул на нее с удивлением.

— Я никогда не говорил тебе об этом, — сказал я.

— Мы знаем.

— Но как?

— Паша был носителем необычайной силы. Среди вампиров — повелителей Смерти он был почти что королем. Неужели ты не знал этого? — Леди Мельбурн помолчала. — Мы все ощутили его уход.

Я нахмурился. Рожденный из мрака моего воображения призрак паши внезапно предстал передо мной, бледный и ужасный, с лицом, искаженным невыносимой болью. Я встряхнул головой, и фантом исчез. Леди Мельбурн смотрела на меня с легкой улыбкой на бескровных губах.

— Теперь он мертв, — прошептала она мне на ухо, — а ты — его наследник. Я холодно посмотрел на нее.

— Наследник? — повторил я и рассмеялся в ответ. — Это и глупо, и смешно. Ты забываешь, что я убил его.

— Нет, — сказала леди Мельбурн, — я не забываю.

— Тогда что ты имеешь в виду?

— А то, Байрон, — леди Мельбурн снова улыбнулась, — что он должен был выбрать тебя.

— Выбрать? Меня? Для чего?

Леди Мельбурн замолчала, и на ее лицо вернулось выражение ледяного спокойствия.

— Чтобы постигнуть тайны нашей породы, — сказала она. — Чтобы найти ответ перед лицом вечности.

— О, да, — рассмеялся я. — Всего лишь.

Я отвернулся, но леди Мельбурн взяла мою руку.

— Пожалуйста, Байрон, — сказала она. — Убей своего ребенка, выпей его кровь. Тебе понадобится сила

— Для чего? Чтоб стать таким, как паша? Нет. — Пожалуйста, Байрон, я…

— Нет!

Леди Мельбурн содрогнулась под моим взглядом. Она опустила глаза и надолго замолчала.

— Ты так молод, — произнесла она. — Но уже понимаешь, какой силой ты обладаешь.

Я покачал головой и обнял леди Мельбурн.

— Я не хочу этой власти, — мягко ответил я.

— Потому что ты уже имеешь ее. — Леди Мельбурн подняла глаза. — Что же ты еще желаешь?

— Покоя. Мира. Вновь стать смертным. Леди Мельбурн усмехнулась.

— Несбыточные мечты.

— Да. — Я слегка улыбнулся. — И все же, пока живы Ада и Августа, тогда, возможно… — Я помолчал. — Тогда, возможно, какая-то часть меня все еще смертна.

Леди Мельбурн расхохоталась. Но я заставил ее замолчать, крепко сжав в своих руках; она заглянула в глубину моих глаз, как попавшая в ловушку жертва.

— Ты просишь меня, — произнес я медленно, — измерить глубину тайны нашей породы. Но нам, напротив, не следует знать эту тайну, нам нужно стараться бежать от того, что мы представляем. У вампиров есть сила, власть, знание, вечная жизнь, но все это — ничто, потому что мы постоянно жаждем крови. Ибо пока мы испытываем эту жажду, на нас будут охотиться и относиться к нам с отвращением. И все же, зная это, я чувствую, как день ото дня растет моя жажда, становясь более жестокой. И скоро кровь станет единственной вещью, способной доставить мне удовольствие. И все другие радости жизни будут услаждать мой вкус, как зола во рту. Это моя судьба, наша судьба, леди Мельбурн, не так ли?

Она не ответила. В ее зрачках я увидел свое лицо, горячее и резкое. Страсти, раздирающие мою душу, отражались в нем, как тени от облаков.

— Я найду спасение, — сказал я наконец. — Я буду искать его, если даже на это потребуется вечность. — Я помолчал. — Путь будет более тяжелым, и паломничество — более мучительным, ведь я потерял большую часть человеческого в себе. Я не понимал этого раньше, но теперь осознал это. Да, — я кивнул, — теперь я это понимаю.

Мой голос затих, и я уставился в темноту. Мне привиделась чья-то неясная фигура В течение нескольких секунд передо мной маячило лицо паши. Я мигнул — и оно исчезло. Я обернулся к леди Мельбурн.

— Я уеду из Англии, — сказал я ей. — Я оставлю свою сестру и дочь и не стану пить их кровь.

Я отвернулся. Леди Мельбурн не пыталась остановить меня. Я пересек комнату и вышел в холл, звук моих шагов эхом раздавался в моей голове. Там я увидел Каролину Лэм. Она ужасно похудела, и, когда я проходил мимо, мне показалось, что ее улыбка напоминает оскал. Она поднялась и последовала за мной.

— Я слышала, вы уезжаете из Англии, — сказала она.

Я не ответил. Она взяла меня за руку.

— Что вы скажете своей жене? — спросила она — Вампир… Я резко обернулся.

— Подслушиваешь в замочную скважину, Каро? — спросил я. — Это может быть опасным. Каро рассмеялась.

— Да, быть может, — сказала она

Выражение ее лица было резким и странным, и, хотя Каро в упор глядела на меня, она не смогла вынести ярости, которая стояла в моих глазах. Она отступила, а я вышел в холл.

— Возьми меня с собой! — внезапно выкрикнула Каро. — Я буду стелить постели для твоих любовниц!

Буду бродить по улицам и добывать жертв для тебя! Прошу тебя, Байрон, пожалуйста!

Она побежала за мной и бросилась к ногам, схватила меня за руку и начала целовать ее.

— Ты падший, мой Байрон, но все же ты ангел. Возьми меня с собой. Пообещай, поклянись. Все ее тело начало трястись как в лихорадке.

— Сердце вампира тверже железа, — пробормотала она, — оно размягчается на огне вожделения, но, остывая, становится холодным и твердым.

Она заглянула мне в лицо и дико расхохоталась.

— Да, холодным и твердым. Холодным, как смерть! Я оттолкнул ее.

— Ты не осмелишься оставить меня! — сказала Каро, в ее голосе не было уверенности. — Такая любовь, такая ненависть, ты не осмелишься!

Я отвернулся и пошел прочь.

— Я прокляну тебя! Прокляну, прокляну, прокляну!

Голос Каро задрожал и затих. Я остановился и посмотрел на нее. Все еще стоя на коленях, Каро содрогалась всем телом, затем припадок прошел, и она смахнула слезы с лица.

— Я прокляну тебя, — повторила она, но уже тише. — Мой милый, моя любовь, я… — Она сделала паузу. — Спасу тебя.

Три недели спустя она посетила Белл, я не знал об этом. Конечно, я не смог уехать. Августа осталась с нами, но кровь Ады — о, кровь Ады была слаще ее крови! Поэтому я остался, и искушение росло во мне. Я знал, что леди Мельбурн была права и я уступлю. Однажды ночью, стоя у кроватки дочери, я чуть было не испробовал ее крови, но Белл помешала мне. Она посмотрела на меня странным взглядом и прижала ребенка к груди. Она сказала мне, что хочет покинуть Лондон, вернуться в деревню и остаться, возможно, на какое-то время в доме своих родителей. Я рассеянно кивнул. И вскоре после этого она уехала. Я сказал ей, что присоединюсь к ней. У экипажа, который должен был увезти ее, она поднесла ко мне дочь, чтобы я мог поцеловать ее. Затем она поцеловала меня, ее поцелуй был таким страстным и долгим, что мне показалось, что она никогда не уедет. Наконец она отпустила меня.

— До свидания, Байрон, — сказала она и села в экипаж; я проводил его взглядом, пока он ехал по Пикадилли.

Я никогда не должен видеть ни ее, ни ребенка.

Несколько недель спустя пришло письмо с требованием о разводе. Тем же утром меня навестил Хобхауз.

— Я полагал, ты знаешь, — сказал он. — Самые невероятные слухи ходят по городу. Говорят, что твоя жена хочет с тобой развестись, и даже хуже.

Я швырнул Хобби письмо. Читая его, он становился все более мрачным. Потом он отдал письмо и взглянул на меня.

— Ты должен уехать за границу, обязательно, — посоветовал он.

— Но зачем? — спросил я. — Неужели эти слухи настолько ужасны?

Хобби помолчал, затем кивнул.

— Скажи мне. Хобхауз улыбнулся.

— Ну, ты знаешь, — пробормотал он, взмахнув рукой. — Супружеская измена, содомия, инцест…

— Что еще?

Хобхауз пристально посмотрел на меня. Он налил вина и протянул мне бокал.

— Эта сука, Каролина Лэм, — признался он наконец, — она всем рассказала… ну, ты сам можешь догадаться…

Я слегка улыбнулся, выпил бокал и затем с яростью разбил его об пол. Хобхауз покачал головой.

— Ты должен уехать за границу, — повторил он. — Пожалуйста, старина, у тебя действительно нет выхода.

Конечно, выхода у меня не было. И все же я не смогу перенести эту разлуку. Чем больше меня проклинали в газетах или освистывали на улицах, тем с большим отчаянием я желал вернуть себе смертность, чтобы отречься от того, что знал обо мне весь свет. Но моя жизнь стала объектом пристального внимания. Каро слишком хорошо сделала свое дело. Однажды ночью я отправился на бал с Августой. Когда мы вошли в зал, собравшиеся, казалось, притихли. Все глаза были обращены на меня, а затем все отвернулись. Ни один человек не подошел к нам. Никто не заговорил с нами. Но я слышал лишь одно слово, шепотом произносимое за нашими спинами: «Вампир». Этой ночью мне казалось, что я слышу его повсюду.

Тогда я понял, что мое изгнание неизбежно. Спустя несколько дней я отправил Августу домой. Несмотря ни на что, она оставалась со мной, и ее любовь никогда не ослабевала. Без нее моя жизнь была бы одинокой. И все же я почувствовал облегчение, когда она уехала, так как теперь был уверен, что никогда не буду пить ее кровь. Я вспомнил о своем желании отправиться в путешествие. Мое отчаяние соединилось со страстным чувством свободы. Весь свет ненавидел меня, ну и пусть, я тоже ненавидел его. Я вспомнил о своих давних замыслах. Я отправлюсь в путешествие, я буду искать! Как предсказала леди Мельбурн, я познаю природу своей сущности. Я приказал изготовить экипаж, такой же, как у Наполеона. В нем была двуспальная кровать, погребок для вин и библиотека. Для погреба я отобрал бутылки мадеры, смешанной с кровью, для библиотеки — книги по науке и оккультизму. Я нанял также врача, молодого человека, который издал несколько сочинений о свойствах крови. В медицинских кругах у него была репутация дилетанта Его знания, я полагал, могут мне пригодиться. Я позволил ему взять пробу моей крови для изучения. Доктора звали Джон Полидори.

Дата отъезда приближалась. Мой дом на Пикадилли опустел. Я бродил по нему, и мои шаги эхом отдавались в пустых коридорах. В детской и в комнате Августы все еще витал легкий и дразнящий аромат крови. Я старался не обращать на него внимание. Теперь я редко выходил — мое лицо и имя были печально известны, но я, как и прежде, был занят делами и общением с друзьями. Кроме того, я завел любовницу. Ее звали Клер, ей было всего семнадцать лет. Я полагаю, она была достаточно мила, но со странностями; она отдалась мне, и я использовал ее, чтобы не думать о большем. Однажды она привела свою сестру.

— Это Мэри, — сказала она.

Ее сестра была такой же милой, но не такой дикой, как Клер. Она мельком взглянула на книги, которые я упаковывал к отъезду, взяла одну из них и прочла название на обложке: «Электричество и принципы жизни».

— Мой муж интересуется подобными вещами, — сообщила она, глядя на меня глубокими серьезными глазами. — Он тоже поэт. Может, вы знаете его?

Я приподнял брови от удивления.

— Шелли, — сказала Мэри. — Перси Шелли. Думаю, вам доставит удовольствие общение с ним.

— Я сожалею, — сказал я, указывая на дорожный сундук, — но, видите ли, я собираюсь за границу.

— Мы тоже, — кивнула Мэри. — Как знать, может, мы встретимся на континенте.

Я слабо улыбнулся.

— Да, может быть.

Но я сомневался в этом. Я видел нарастающие признаки безумия в глазах Клер, ее рассудок расстраивался под воздействием страсти, которую она испытывала ко мне. С этого дня я перестал с ней видеться. Я не желал больше терпеть ее трескотню и постоянные преследования. Если она будет продолжать гоняться за мной, что ж, для нее будет только хуже.

Последнюю ночь в Лондоне я провел в комнате Августы. Запах крови почти исчез. Я лег на ее кровать, вдыхая его последние слабые следы. В доме было темно и тихо, пустота висела в воздухе, как пыль. Несколько часов я лежал в полном одиночестве. Я ощущал, как голод и раскаяние борются в моих венах.

Вдруг я услышал шум шагов. И тут же я ощутил чье-то нечеловеческое присутствие в доме. Я осмотрелся. Никого не было. Я собрал всю свою силу, чтобы заставить это существо показаться, но комната оставалась по-прежнему пустой. Я встряхнул головой. Одиночество поглотило меня. Внезапно эта пустота показалась непереносимой, и, хотя я знал, что это всего лишь фантом, я страстно возжелал вновь увидеть лицо Августы. Из ее почти улетучившегося запаха я воскресил образ. Она стояла передо мной.

— Августа, — прошептал я.

Я протянул к ней руки. Она казалась невозможно реальной. Я попытался прикоснуться к ее щеке. К моему невообразимому удивлению, я почувствовал теплоту живой плоти.

— Августа?

Она ничего не сказала, но желание и любовь, казалось, зажглись в ее глазах. Я склонился и поцеловал ее. Лишь только я сделал это, как понял, что все это время я не чувствовал запах ее крови.

— Августа? — вновь прошептал я.

Она слегка притянула меня к себе, наши щеки соприкоснулись, мы поцеловались.

И вдруг я вскрикнул. Ее губы, казалось, ожили тысячью движущихся частиц. Я отступил назад и увидел, что тело моей сестры покрыто чем-то белым, светящимся, извивающимся. Я вновь прикоснулся к ней, на палец мне упали личинки и поползли по нему. Моя сестра подняла руки, словно взывая о помощи, затем ее тело медленно рассыпалось, и пол оказался устланным извивающимися червями.

Пошатываясь, я отступил назад. Я почувствовал что-то у себя за спиной. Я обернулся. Это была Белл, которая протягивала мне Аду. Я попытался отмахнуться от нее. Я увидел, как Ада начала истекать кровью и таять на глазах; увидел, как плоть Белл застывает и ссыхается, обнажая кости. Вокруг меня были образы людей, которых я любил, они умоляли меня, кивали мне, старались дотянуться. Я отмахивался от них, казалось, они рассыпались от моего прикосновения, затем снова вырастали и, подобно вампирам, преследовали меня. Они дотрагивались до меня разлагающимися пальцами мертвецов, и я в отчаянии оглядывался; мне показалось, что впереди стоит фигура, закутанная в черный плащ. Человек в плаще повернулся. Я стал вглядываться в его лицо. Оно сильно напоминало лицо паши. Если это и был паша, то он сильно изменился. Его мертвенно-бледное лицо было совершенно гладким, оно имело желтоватый чахоточный оттенок. Но я видел его лишь какую-то долю секунды.

— Постой! — закричал я. — Что означают образы, что ты вызываешь для меня? Постой, я приказываю тебе, остановись!

Но фигура развернулась и исчезла так скоро, что я подумал, что это всего лишь моя фантазия. Как только я понял это, другие призраки тоже растворились, и я остался совершенно один. Я стоял на ступенях лестницы. Все было тихо. Ни малейшего движения. Я сделал шаг вперед и тут же понял, что я все-таки не один.

Я ощутил запах ее крови еще до того, как услышал ее тихие всхлипывания. Это была Клер. Она пряталась за одним из дорожных чемоданов. Она тряслась от страха. Я спросил ее, что она видела. Она замотала головой. Я удерживал ее на месте взглядом. Меня возбуждал ужас, который она испытывала. Я знал, что нуждаюсь в крови. Видения, сны, которые являлись мне, — я знал, что только кровь может изгнать их.

Я дотронулся до горла Клер, затем остановился. Я чувствовал биение жизни в ее груди. Я взял ее за подбородок. Затем медленно притянул ее губы к своим. Меня трясло, я закрыл глаза и поцеловал ее. Затем еще. Она оставалась все такой же неподвижной в моих руках. Я овладел ею. Я задыхался. Она все еще была жива. Я сжал ее в объятьях и выпустил в нее свое семя.

— Я дарую тебе жизнь, — прошептал я и поднялся. — А теперь уходи, — сказал я. — И никогда не пытайся увидеть меня, так будет лучше для нас обоих.

Клер кивнула, ее глаза были широко открыты; она привела в порядок свою одежду и ушла, так и не сказав ни слова. Было почти утро.

Спустя час пришел Хобхауз, чтобы проводить меня. С ним был Полидори. К восьми часам мы были уже в пути.