"Карлики" - читать интересную книгу автора (Пинтер Гарольд)Глава вторая– Ты что, спал? – Я весь день проспал, – сказал Марк. – Заходи. Лен закрыл дверь. Они спустились в кухню. – Что скажешь про мою кухню? Она изменилась? Марк достал из кармана расческу и причесался. – По-моему, она остается кухней высочайшего класса в данных обстоятельствах, – сказал он. – Слушай, Марк, – сказал Лен, – я рад, что ты хорошо выспался. Послушай. Что ты думаешь об этой книге? Мне бы хотелось, чтобы ты пригляделся, принюхался к ней. Ты ничего подобного в жизни не видел. Это я тебе гарантирую. Марк убрал расческу в карман и посмотрел на название книги. – «Теория интегралов» Риммана. Ты что такое задумал, решил ввести меня в искушение? – Почему бы тебе ее не прочесть, – сказал Лен. – Она же в твоем духе. – После дождичка в четверг, – сказал Марк, – как только, так сразу, можешь даже записать меня на курсы. – Ты просто упускаешь свой шанс, может, единственный в жизни. – Математика, шахматы и балет. Всем этим нужно начинать заниматься лет в одиннадцать-двенадцать. – Ты сам не понимаешь, что мелешь. – А лучше даже раньше. – Слушай, – сказал Лен. – Я всю предыдущую ночь напролет просидел над механикой и детерминантами. Ничто так не поднимает настроение, как расчеты по формулам. Ну что ты ее боишься? Это же книга. Она не кусается. Твой разум вырвется наружу и унесется в пространство. – Да ну? – Честное слово. Это я тебе говорю. Только над такими книгами я чувствую себя свободным. Каждый новый раздел – как выигранное пари, как удачная ставка на бегах. – А это что такое? – спросил Марк, вытаскивая из книги заложенный между страницами листок бумаги. – Что это? – Это твое очередное стихотворение. Лен выхватил листок, быстро пробежал его глазами, скомкал и сунул в карман. – Эй, ты что? – сказал Марк. – Дал бы хоть почитать. – Это все белиберда, – сказал Лен. – Полная чушь. Просто чумовые стихи. Он вынул бумажку из кармана, смял ее еще сильнее и запихнул в мусорное ведро под раковиной. – Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. – Вопросов нет. Верю. Лен нахмурился, засопел и закатал рукава. – А как Пит? – сказал Марк. – Он ведь в последнее время тоже что-то писал? – Не знаю. Откуда мне знать? Это не мое дело. Сейчас ему не до стихов. Это я точно знаю. – Правда? – Да. – Интересно, чем же он занят. – Угадай с трех раз. Марк улыбнулся и обвел взглядом почти пустую кухню. Потолок был низкий. Буфет, стулья и стол из гладкого светлого дерева. Из стены здоровенным бугром выпирал бойлер. Помещение было квадратное. Маленькое окно выходило во двор. – Комнаты, – сказал он, – в которых мы живем. – Не говори, даже не упоминай при мне об этом, – сказал Лен. Он протестующе вздернул руки. Потом покачал головой и поцокал языком. – Комнаты, в которых мы живем, открытые и закрытые. Он придвинул к себе стул, задвинутый под стол, хотел было сесть, но потом задвинул стул обратно и постучал по стене. – Они меняют форму совершенно произвольно, – сказал он. – Честно говоря, я бы не возражал, меня бы даже вполне устроило, если б эти комнаты сохраняли свою форму, понимаешь ли, обретали постоянную форму и содержание. Так нет же. Мне никак не удается уловить те контуры, которые можно было бы с уверенностью назвать естественными и изначально им присущими. В этом-то вся и проблема. Я ничего не имею против того, чтобы комнаты, двери, лестницы и все остальное вело себя естественно. Но я не могу на них положиться. Вот когда я, например, смотрю в окно поезда ночью, то вижу желтые огни, в темноте они видны очень ясно, и я их вижу, вижу, что они стоят на месте. Но они стоят на месте только потому, что я двигаюсь. Я знаю, что на самом деле они двигаются вместе со мной, и, когда рельсы уходят по дуге в сторону, эти огни уносятся прочь по своей траектории. Но я знаю, что они неподвижны, они те же самые. В конце концов они ведь висят на столбах, которые врыты глубоко в землю. Следовательно, они должны быть относительно неподвижны, по крайней мере с их собственной точки зрения, – это при условии, что мы считаем саму земную поверхность неподвижной, что, конечно, не так, но это к делу не относится. В общем, если в двух словах, то суть дела сводится к тому, что я могу воспринимать такие факты, только находясь в движении. Если же я неподвижен, то ничто вокруг меня не ведет себя так, как ему изначально предписано. Я не утверждаю, что моя персона является абсолютным критерием. Этого я не скажу. В конце концов, когда я еду в поезде, я ведь сижу, то есть на самом деле не двигаюсь. Это очевидно. Я сижу в уголке. Я неподвижен. Меня двигают, но я не двигаюсь. Точно так же и желтые огни. Поезд двигается, я не спорю, но какое отношение имеет поезд к столбам с фонарями? – Точно, – сказал Марк. – Ты-то сам что скажешь? Лично я готов признать, что это дело не только не закрыто, но даже не заслушано. Я вообще с трудом представляю, какое дело можно было бы признать заслушанным и закрытым. Не с трудом, а совсем не представляю. Взять хотя бы данный случай. У нас нет никаких улик, никаких доказательств. Оно просто развалилось бы в суде. Судья бы окрысился на меня, и я лишился бы лицензии. – Не вопрос. – Это не шутка. – И не говори. – А присяжные двигаются? – А? – Нет. Они сидят неподвижно на своих местах. Я сижу неподвижно на скамье подсудимых. Ничего не изменилось. Но стоит мне начать двигаться в рамках слушания этого дела, и они тоже начинают двигаться. Меня повезут в казенный дом, а присяжные вызовут такси. – Так оно и будет. – Все меняется, но ничего не меняется. Но поможет ли все это в решении моей проблемы? Можешь ты мне сказать? Да нет, кого я спрашиваю. Конечно, ты не скажешь. Это нужно признать как данность. Так было, так есть и так будет. Может, мы и невиновны. Разве виновны? Пит сказал бы, что мы виновны. Ты сказал бы, что невиновны. Вот скажи, мы виновны? – Нет, – сказал Марк. – Мы невиновны. Лен рассмеялся. Он открыл дверь, выходившую из цокольного этажа во двор, и вдохнул свежий воздух. На улице шел дождь. – Пожалуй, – сказал Марк, – кое-что по этому поводу я все-таки могу тебе сказать. – И что же? – Если ты внутри, то ты внутри. – Что? – спросил Лен. – Что ты говоришь? Если ты внутри, то ты внутри? – Ну да. – Ты прав. Этого я отрицать не могу. Никогда в жизни ты еще не говорил таких правильных слов. Если ты внутри, – повторил он, обходя вокруг стола, – то ты внутри. Именно так. Сказал как прилопатил. Я просто сражен на месте. Надо будет это запомнить. И как только тебе такая мысль в голову пришла? – Да так, просто осенило. Если ты внутри, то ты внутри. – Что ж, – сказал Лен, – тут с тобой не поспоришь. Да и что толку спорить с очевидной истиной. Здравый смысл подтверждает твою правоту. И потом, если ты не внутри, то ты снаружи. Или, если быть более точным, если ты снаружи, то ты не внутри. – Да уж, скорее так. – Если ты внутри, – продолжал бормотать Лен, – то ты внутри, а? Нужно будет приберечь эту мудрость на черный день. Наверху, в гостиной, Марк забрался в потертое кожаное кресло, откинулся на спинку и стал смотреть на круг света на потолке, а Лен тем временем бережно вынул из футляра свою скрипку, подтянул волос на смычке и сосредоточенно заиграл пассаж из Баха, недовольно морщась и что-то бормоча при каждой фальшивой ноте. – Не получается, – объявил он. В дверь черного хода не то постучали, не то поцарапались. Он повернул ручку. Кот прошмыгнул в образовавшуюся щель и поспешил забраться под стол. – Это же курам на смех. Мне нужно постоянно заниматься. У меня пальцы совсем одеревенели. С такими руками только в мойщики окон идти. – А по мне, так вроде и неплохо, – сказал Марк. – Нет, нет. Это просто издевательство над Бахом. Неуважение и неслыханная дерзость. Проблема в том, – пробормотал он, укладывая скрипку в футляр, – что если мне и удается время от времени найти какое-то направление для приложения своей энергии, то надолго меня не хватает. Не умею я сосредотачиваться на чем-то одном. А стоило бы. Стоило бы бросить все и заниматься только музыкой. Подобрать аранжировку и тщательно ее отрабатывать. Но ты только посмотри. Я уже был рабочим на ферме, помощником каменщика, упаковщиком, рабочим сцены, экспедитором, копал торф, убирал хмель, был торговым агентом, почтальоном, носильщиком на вокзале, математиком, скрипачом, и еще я пописываю и неплохо играю в крикет. За что я пока не брался? Никогда не был ловцом жемчуга и медбратом. И какой мне со всего этого толк? Никакого. Смех, да и только. Никогда я не мог посмотреть на себя в зеркало и сказать: вот это я. Что с этим котом творится? Кот, конвульсивно изгибаясь, бился в дверь. – Эй, что случилось? – спросил Лен. – Ладно, гулять так гулять. Ступай. Я тебя вполне понимаю. – Я не уверен, – сказал Марк, провожая взглядом исчезающий в ночи кошачий хвост, – что этот кот так прост, как может показаться с первого взгляда. Лен закрыл дверь. – Пошли вниз, – тихо сказал он. – Мы же только что поднялись. – Я знаю. Давай спустимся. – Вниз так вниз, – сказал Марк. Они спустились по деревянной лестнице на цокольный этаж. Лен включил свет на кухне. Марк сел, зевнул и закурил сигарету. – Ну вот. – Знаешь, – сказал Лен, – когда я с тобой разговариваю, то никогда не бываю уверен, понимаешь ты хоть слово или нет. – Чего? – Нет, конечно, может, ты все понимаешь, а может, когда ты открываешь рот, то просто стреляешь наугад, вслепую, и иногда попадаешь если не в яблочко, то все-таки не в молоко. Если это так, то ты либо редкий везунчик, либо действительно большой мастер стрельбы вслепую. Твои комментарии довольно часто оказываются релевантными. Но порой у меня бывает ощущение, что для тебя имеет значение только формальная сторона разговора. Пит, например, всегда дает мне знать тем или иным образом, если не понимает, что я говорю. С его точки зрения, это моральный долг. А ты почти никогда этого не делаешь. Что, спрашивается, это значит? Значит ли это, что ты не хочешь себя компрометировать? Или это значит, что тебе и компрометировать-то себя не в чем? Марк стряхнул пепел с сигареты на каменную плиту. Он так и упал целым цилиндриком. Носком ботинка он сначала растер пепел, а потом размолол в мельчайшую пыль, придавив ножкой стола. Он посмотрел на Лена. – Ты вроде что-то сказал? – В каком театре ты играл? В Хаддерсфилде* – Да, там. – Ну и как к тебе относились в твоем Хаддерсфилде? Нравился ты публике? – Меня там обожали. – А что ты ощущаешь, когда играешь? Тебе это нравится? А кто-нибудь еще находит в этом удовольствие? – А чем тебе не нравится актерская игра? – Да нет, это уважаемая профессия. Ремесло, освященное веками. Кто же станет с этим спорить. Но как это все происходит? Тебе нравится, когда ты выходишь на сцену, а все смотрят на тебя, на то, что ты делаешь? А может, они вообще не хотят на тебя смотреть. Может, они хотели бы видеть кого-то другого. Ты когда-нибудь спрашивал их об этом? Марк засмеялся и зажег сигарету. Лен сел за стол, скрежеща зубами, и вдруг неожиданно хлопнул себя по лбу. – Да, кстати, а ты знаешь, кто я такой? Я агент иностранной державы. В дверь позвонили. Через решетку угольного погреба Пит увидел полоску света, пробивавшегося в подвал с цокольного этажа. Он стоял у двери, опершись рукой о косяк. Слабый ветерок играл в невысокой живой изгороди. Луна время от времени подмигивала в просветах между клубящимися облаками. Черный кот, худой и короткошерстный, словно игрушка с проволочным каркасом, вспрыгнул на ступеньки крыльца, прошелся по носкам его ботинок и сел, зажмурившись, у самой двери. Время от времени он перекладывал хвост с одного бока на другой, задевая щиколотки Пита. Тот с интересом посмотрел на компактно сложившийся силуэт кота. Нос кота практически упирался в щель между дверью и косяком. Они молча ждали. Лен открыл дверь. Кот проскользнул у него между ног в прихожую. – Это еще что? – Кот. – Твой кот? – Мой кот? – сказал Пит. – Ты это о чем? Откуда у меня кот? Отродясь не было. – Не было? – Слушай, не валяй дурака, дай войти. – По ходу дискуссии напрашивается вывод, что это мой кот, – пробормотал Лен, закрывая за ними дверь. – Это может быть только твой кот. – Почему? С чего это ты взял? – Да мы тут с ним немножко поболтали, – сказал Пит, – у тебя на крыльце. – О чем? – О теории чисел. – И что ему пришлось тебе доказывать? – Слушай, хватит меня изводить, – сказал Пит. – Мне не до того. И почему у тебя тут так мало света? Темно, как в черной дыре в Калькутте* Марк сидел в кресле, положив ноги на стол. – Здорово, что ли, – сказал Пит. – Привет. – Не доверяю я этому коту, – сказал Лен. – Я его выпустил через черный ход, а он вернулся к парадной двери. – Как насчет протрясти кости на свежем воздухе? На улице замечательный ветерок. Пойдем проветримся. А то вы оба тут совсем завшивели. Рожи у вас такие, что санитарная обработка не помешала бы. Марк опустил ноги на пол. – Ты прав. Пошли прогуляемся. – Не желаете ли прослушать маленькую серенаду, прежде чем идти? – спросил Лен. – Это Спэк и Ратц, исполняет Йетта Клатта. Это церковная музыка. – В другой раз, Вайнблатт, – сказал Пит. Они вышли из дома и пошли к пруду с утками. Расстелив газету на скамейке у деревянного мостика, они сели на нее. Ветер стряхивал с листьев висящие на них после дождя капли. – Слушай, Пит, – сказал Лен. – Почему ты всю дорогу называешь меня Вайнблатт? Моя фамилия Вайнштейн. И всегда была. – Она тебе не подходит. Марк начал кашлять, и вскоре его кашель перешел в рокочущий скрежет. Шепотом матерясь между короткими прерывистыми вдохами и выдохами, он, чуть пошатываясь, подошел к берегу пруда и смачно сплюнул. Затем постоял неподвижно, прохаркался и снова сплюнул в темную воду. – Марк, – сказал Пит, – если ты когда-нибудь прославишься, то как чемпион мира по плевкам. – Спасибо, – сказал Марк, сплевывая в кусты. Он сел на скамейку и вытер рот. – А я вот все думаю, – сказал Пит, – когда ты наконец перестанешь шляться, материться, плеваться и пострижешься в монахи? – Я? С чего это ты взял? Я уже священник. Особенно в постели заметно, какой я религиозный. Там я всех наставляю на путь единения с бескрайней Вселенной. – Ты хочешь сказать, что переносишь их всех в райские кущи? – Именно так. Лен встал, подошел к пруду и встал у воды, засунув руки в карманы. – Я тут кое-куда записался, – сказал он. – Неужто в армию вступил? – спросил Марк. – Нет, – сказал Лен, снова садясь. – Я подал заявление на вакантное место в одну страховую компанию. – Да брось ты. Ушам не верю. – А что, с него станется, – сказал Пит. – Посмотрим, сколько он там продержится. – Я уже заранее знаю, как все будет, – сказал Лен. – Они заставят меня целыми днями составлять таблицы смертности. Я буду сидеть за столом и распределять людей в зависимости от вероятности их смерти. А такой парень, как ты, Марк, получит только вторую категорию, не первую. – А как насчет такого парня, как я? – спросил Пит. – А с чего ты решил, что тебе светит первая категория? Среди моих знакомых таких людей вообще нет. – А как насчет твоего кота? – спросил Марк. – Можешь записать его, – сказал Пит, – в первом приближении сойдет, если не вдаваться в детали. Пит и Марк закурили сигареты. Лен смотрел на их головы, склонившиеся к одной спичке. – Это работа серьезная, тут не до шуток, – сказал Марк, выпуская дым из ноздрей. – Ладно, – сказал Лен, – все зависит от того, с какой точки зрения смотреть. Например, я знаю одного парня, который всегда интересовался деревом. Так знаете, что он сделал? Взял да и пошел работать в библиотеку. Представляете, какие возможности открылись перед ним в библиотеке. Чего-чего, а дерева там хватает. Приходи и любуйся им, рассматривай, трогай. В общем, этот парень живет теперь счастливый и горя не знает. Лен встал. – Слушай, Пит, – сказал он. – Дай-ка мне посмотреть на твою руку. – На мою руку? – Нуда. Он взял левую руку Пита, поднес ее к своему подбородку, поправил очки и стал разглядывать ладонь. Дыша сквозь зубы, он наклонился ниже. Вдруг он вздрогнул и выпустил руку Пита. – Да ты маньяк-убийца! – воскликнул он. – Впрочем, этого следовало ожидать. – Ничего себе! – сказал Марк. – Давай-ка руку, – потребовал Лен. – Давай-давай, я тебе говорю, сейчас я тебе все объясню. Видишь, вот. Вот прямая линия через всю ладонь. Эта, прямо посреди ладони. Горизонтальная. Видишь? И все, больше ничего нет. Никогда в жизни ничего подобного не видел. Крыша у тебя явно не на месте! – Похоже на то, – сказал Пит. – Похоже? Да такая рука одна на миллион. Ты сам посмотри на эту линию. Она протянулась на целую милю. Ты маньяк-убийца. Никаких сомнений. Готов поспорить на все что угодно. У Лена была ночная смена. Он попрощался с ними и сел на свой автобус. Пит и Марк пошли по направлению к Бетнал-Грин. – Ты в курсе, что он тут выдал? – сказал Пит. – Нет. А что? – Стал читать Новый Завет. – Ну и флаг ему в руки. – Я тут, кстати, наткнулся на ту Библию, которую тогда тебе подарил. – Где? – У тебя на книжной полке. – А, ну да. – Ты ее хотя бы открывал? – Знаешь, Пит, если честно, у меня до нее все как-то руки не доходят: – Она у тебя уже пять лет. Какого черта я вообще с тобой общаюсь? – Ну ты пойми, перед тем, как за такую книгу браться, нужно отдохнуть, мозги прочистить. – Пора учиться переключаться с одного дела на другое, – сказал Пит. – Это, кстати, пойдет тебе на пользу. – Как знать, как знать. Они повернули за угол у офиса Электрической Компании. – Вот что ты знаешь о любви? – сказал Пит. – О любви? – Да, уж ты-то должен в этом что-то понимать. – С чего ты взял? Неожиданно поливший дождь загнал их под навес над входом в книжный магазин. Они смотрели, как дождь барабанит по ступенькам у входа в полицейский участок. Из дверей участка вышел полисмен и посмотрел на противоположную сторону улицы. – Кстати, – сказал Марк, – это лучший букинистический магазин во всем восточном Лондоне – Клайв. – Выглядит действительно впечатляюще. – А что это там, позади вон той черной – это, случайно, не «Желтая книга»? – Что-то про артишоки, – сказал Пит, нагнувшись к полке. Полицейский перешел через дорогу и направился к ним. – Про эфиопскую архитектуру, если не ошибаюсь. – Не ошибаешься в чем? – Насчет книги, которую я чуть было не купил. – А, про эту. А мне казалось, что это была «Логика и колика» Блитца. – Да нет, – сказал Марк, – ты имел в виду «Пыль» Крутца. – Правда? Полисмен миновал вход в книжный магазин и пошел дальше. – Здоровый какой. – Пойдем в другую сторону, – сказал Марк. – Во всяком случае, – сказал Пит, когда они снова пошли по улице, – за версту видно, что ты тот самый парень, которого можно порасспросить о любви. – Правда? А тебе зачем? – Дело в том, – сказал Пит, – что я надумал набросать несколько любовных рассказиков для женских журналов. – Чего? – Да, да. Но только я успел начать, как уже столкнулся с недостатком ресурсов, поскольку ничего не смыслю в том, о чем взялся писать. Но я подумал, что если ты дашь мне пару толковых советов, то я, пожалуй, со временем разберусь, что к чему в этом деле. – Слушай, ну что ты меня грузишь. – Никто тебя не грузит, я вполне серьезно. В конце концов, почему бы мне и самому не попробовать сыграть в эту игру. Или ты против? Так что давай, выкладывай. Что это за штука такая? – Отвяжись ты от меня. – А что такого-то? Ты же по уши погряз в своих любовных приключениях, и это для тебя самое важное. – Это ты верно подметил, – сказал Марк. – На любви весь мир держится. – А как ощущает себя парень, когда влюблен? Что он чувствует? – Слушай, почему бы тебе не попробовать сформулировать свои собственные чувства? – А что мне формулировать-то? Они прошли под железнодорожным мостом. – Ну хорошо, – сказал Марк. – Ты сам напросился. Вот какие отношения у тебя с Вирджинией? – У нас много общего. – Но ты ведь не скажешь, что любишь ее? – Этот вопрос действительно имеет большое значение, – сказал Пит. – Но я не могу на него ответить. – У тебя кровь играет? – В каком смысле? – Играет или нет? – Кровь? Ну, как бы тебе сказать. Мы этим в последнее время не слишком озабочены. – Не слишком, говоришь? Толпы народу выходили из театра «Хэкни Эмпайр». Они перешли улицу. – Нет. Я это дело вижу вот как. Некоторое время назад для меня все это было неизвестным. фактором, в котором я должен был разобраться, и я разобрался, и с тех пор мне от этого ни холодно, ни жарко – вот уже несколько лет. – Ну да, неужели? – Да. – Тогда, – сказал Марк, – я думаю, тебе пошла бы на пользу вторая попытка. – Нет. Я не думаю, что это поможет мне найти ответы на те вопросы, которые я не разрешил. Они перешли улицу на перекрестке со светофором и направились в сторону Кембриджской пустоши. Здесь пахло мылом, и этот запах навязчиво бил в нос, а сам воздух разве что на зубах не хрустел. – Да где она? – принюхался Марк. – Где эта фабрика? Где она? – Где-то там, – ответил Пит, взмахивая рукой. Они посмотрели на другую сторону улицы и через одну из покрытых слоем сажи арок увидели дымящие трубы, пустырь и темные здания складов. – Может, на самом деле она не существует вовсе. Может быть, это сам Господь Бог портит воздух. – Еще как существует, – сказал Пит. – День и ночь воняет. И прямо в окно моей спальни. Работа у них такая. А мне остается только сжать зубы и терпеть, делая вид, что я улыбаюсь. – У меня все то же самое. На станции «Кембриджская пустошь» они зашли в кафе и сели за столик, заказав по чашке чая. – Знаешь что? – сказал Пит. – Мне сегодня ночью опять приснился один мой старый сон про лодку. – Что, опять? – Да, – сказал Пит. – Я плыл на лодке с Вирджинией, представляешь? На моторке. Мы плыли вниз по реке. Мы повернули по руслу, и вдруг прямо перед нами, ярдах в ста, оказался участок реки, на котором вода была абсолютно гладкой, просто неестественно гладкой, как зеркало. Ну, я и сказал Джинни, что, когда мы туда доплывем, нам будет очень хорошо. Я нажал рукоятку мотора, и мы рванули вперед. Вдруг мотор стал стучать, работать с перебоями, а потом вообще заглох. Оказывается, у нас масло кончилось. Я переложил руль, и мы поплыли к берегу по течению, а день был ясный, и на берегу я увидел полицейский участок. Ну я и сказал, что там мы, наверное, разживемся маслом. Мы придрейфовали прямо туда, куда нужно, – в маленькую заводь. Тогда я повернулся к Вирджинии и говорю: «Подожди минутку, давай лучше посмотрим на твои трупы». Мы вышли на берег, и там у самой воды лежали два железных карлика, ростом примерно в фут, они были завернуты в такую жесткую фальцованную бумагу. Мертвые. Мы их наскоро осмотрели и положили обратно. Потом я пошел за канистрой с машинным маслом, понимаешь? Я подошел к домику, спустился по ступенькам и открыл крышку люка. Там в углу лежали два карлика-негра, завернутые в такую же дерюгу, они были такого же роста, железные, но живые, и они смотрели на меня, не смотрели, а пялились. Пару минут я тоже их разглядывал, а потом сказал: «Не думайте, что вы меня удивили. Я знал, что вы здесь. Я вас еще с пристани засек». – Господи Иисусе, – сказал Марк. Пит ухмыльнулся и стал ковырять спичкой в зубах. |
||
|