"Ярлыки" - читать интересную книгу автора (Карлтон Гарольд)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

«Она похожа на сверхсовременный сумасшедший дом», – записала Майя в своем дневнике. В этой квартире она не чувствовала себя по-домашнему уютно. Она поступила на подготовительные курсы в университет. Корал считала, что Майя будет продолжать учебу в колледже, но у нее были другие планы.

Уэйленд жил от них всего в трех кварталах и часто заходил. Как будто у нее опять были и папа, и мама. Поддерживать контакт было выгодно как для Корал, так и для Уэйленда. «ХК», магазин, который очень ревностно следил за веяниями моды, и «Дивайн» были просто созданы друг для друга, они предпринимали совместные усилия для успешной торговли. Когда «Дивайн» провозглашал, что «в моде темно-синий», можно было быть уверенным, что большинство витрин в магазине на Пятой авеню заполонит этот цвет. Корал и Уэйленд обсуждали возможности сбыта и массу других проблем бизнеса моды в одной из их квартир или за обедом в ночном ресторане.

Что думали люди об их странном маленьком трио? Майя и сама часто размышляла об этом. Корал в чалме и вычурной накидке. Уэйленд, приверженец стиля двадцатых годов, в костюме изысканного покроя, галстуке с булавкой, почти абсолютно лысый. Он учил Майю тому, что сам умел, и она уже знала многое из репертуара Бет Дэвис,[4] знала, как свернуть самокрутку.

Именно Уэйленду первому поведала она о своих честолюбивых замыслах через несколько недель после их переезда в Нью-Йорк. Однажды в воскресенье они гуляли в Сентрал-парке, а потом зашли съесть мороженного к «Рампельмейеру». И она сказала ему, что хочет стать еще одной Шанель. Она поднесла к губам крошечную квадратную ложечку с мороженым и наслаждалась исходившей от него прохладой.

– О, голубушка! – Он взял ее за руку. – Это замечательно! Корал, должно быть, без ума от счастья!

– Она не знает. Только ты один знаешь об этом. Мода у меня в крови, но я хочу все делать по-своему, не так, как моя мать. Обещай, что ты ей ничего не скажешь!

– Но все узнают тебя по фамилии, – запротестовал Уэйленд. – И если ты хочешь поступать в художественную школу, то тебе надо это сделать – Корал знает всех деканов. Она могла бы тебе помочь…

Майя пожала плечами.

– Я об этом знаю. Мне придется ей рассказать, но я не позволю ей руководить мной.

– Ты, конечно же, будешь поступать в «Макмилланз», – сказал Уэйленд. Эту школу моды закончили самые известные модельеры.

Когда Майя пришла домой, она застала Корал и ее французскую массажистку на безупречно чистой, без единого пятнышка кухне. На Корал были белый банный халат и чалма.

– Хочешь, чтобы Шанталь сделала тебе легкий массаж? – спросила она Майю. – Она только что позволила мне испытать истинное блаженство.

Майя улыбнулась Шанталь.

– Нет, спасибо. Я прекрасно себя чувствую после прогулки.

Когда Шанталь ушла, Майя обнаружила Корал в коридоре, стены которого были выложены белой плиткой.

– Почему ты не позволила сделать себе массаж? Она бы не возражала…

– Мне не нравится, когда меня вот так трогают. Корал устало улыбнулась.

– Выкинь из головы весь этот страх, а то из тебя не получится хорошей жены.

– Даже так? – Майя пристально на нее посмотрела. – А может, я не выйду замуж!

Корал повернулась и разразилась каким-то дребезжащим смехом. Она ухватила Майю за руку.

– Думаю, это не самая плохая мысль.

Майя позволила увести себя в комнату, села на уголок кровати и стала наблюдать, как Корал наносит крем на лицо. Мерцающая свеча испускала горьковато-сладкий запах кипариса.

– Я решила стать художником-модельером! – выпалила Майя.

Корал на минутку перестала мазаться кремом, ее щеки блестели.

– Замечательно! Завтра же я позвоню Милисент и попрошу ее зачислить тебя в «Макмилланз». Она должна отплатить мне за мою услугу.

– Не звони ей, – сказала Майя. – Я хочу, как и все, подать свою работу. Я хочу, чтобы мне сказали, смогу ли я учиться там.

– Сможешь, если об этом попрошу я. – Глаза Корал ярко блестели на фоне намазанных белым кремом щек. – Зачем усложнять жизнь? Когда Милисент обнаружит, кто ты на самом деле, я буду плохо выглядеть, потому что тебя не представила. И она может сбавить плату за обучение. Учиться в «Макмилланз» недешево.

– Разве папа ничего не оставил?

Раздался приводящий в бешенство ироничный смех Корал.

– Того, что он оставил, хватит тебе на носовые платки.

Майя вернулась в свою комнату с чувством собственного ничтожества. Это была ее обычная реакция на разговор с Корал. Но она все-таки будет сама управлять своей собственной жизнью. Она пошлет в «Макмилланз» свои рисунки, и тогда будет видно, что они скажут.

К семнадцати годам, когда Маккензи уже училась в последнем классе средней школы, она смогла добиться значительных перемен в своей жизни. Она никогда не расставалась с кожаным жакетом – носила его каждый день, и вся семья называла ее новым именем. Отец был уверен, что после школы она займется его делом и будет дальше развивать прославленную фирму «Голдштайн моудз». А Маккензи хотелось всего на свете, она заставляла мать почувствовать свою вину за то, что получить всего дочь не могла.

– Мне нечего носить! – кричала она каждую субботу.

– Тогда сшей сама! – вопила Эстер Голдштайн.

И однажды она так и сделала. На машинке, которую нашла в каком-то чулане магазина, она быстро сшила себе несколько платьев. Эйб Голдштайн торговал просто тряпками, хотя Маккензи говорила всем, что он работает в «индустрии моды». Фирма «Голдштайн моудз» состояла всего из двух магазинов, разместившихся в помещениях, приобретенных по дешевке после закрытия находившихся там предприятий. В этих магазинах, расположенных в центре Бронкса, одежда была в основном предназначена «для полных», что было для этого местечка очень актуально. Самая дорогая вещь стоила девятнадцать долларов девяносто пять центов, а при одном взгляде на нее Маккензи вся дрожала от негодования. Эйб не понимал, что отличает качественную ткань, в его магазине едва ли нашлось бы хоть одно однотонное платье, вся одежда была из набивной ткани грязно-коричневого цвета.

Когда она попыталась рассказать ему о моде, он заявил:

– Ты говоришь о моде и хорошем вкусе? А я говорю об обороте капитала! – На ее лице отразилось охватившее ее отвращение. Эйб повернулся к жене и сказал – Ты видишь это лицо? Она стыдится собственного отца! А что я сделал? Разве я проходимец? Или я пью? А может, мои дети живут впроголодь?

Эстер попыталась смягчить его сердце.

– У каждого ребенка в этом возрасте свои причуды, Эйб. Она читает свой журнал, она воображает себя Вандербильт. Дорогой, попытайся понять душу молодой девушки. Жизнь ей кажется здесь серой!

Эйб фыркнул.

– Хотел бы я, чтобы моя жизнь была такой серой. Мне приходится работать. Мои сыновья с легким сердцем займутся делом своего отца. Они не будут стыдиться меня.

Когда Маккензи подросла, Эйб настоял, чтобы она по субботним и воскресным дням работала в его магазине.

– Ты научишься торговать одеждой и кое-что узнаешь о жизни. Ты увидишь, что же такое на самом деле твоя распрекрасная «мода».

Но если это была мода, если это была жизнь, то она не хотела ничего об этом знать. Суровая реальность заключалась в том, что тяжеловесные матроны напяливали на себя дешевые платья и считали, что они прекрасно выглядят. Она с тревогой смотрела на них. Может быть, ей суждено остаться Маршей Голдштайн и работать в «Голдштайн моудз?» Нет, поклялась она себе. На первые заработанные деньги она купила свежие номера «Вог», «Базар», «Дивайн». Она долго изучала их в своей спальне, буквально впитывала в себя. Я выберусь отсюда. Я знаю, что у меня есть талант! Каким-нибудь образом я сумею поступить в «Макмилланз».

«Макмилланз» откроет ей дорогу в Манхэттен, приведет к славе, к Маккензи Голд (так она укоротила свое имя), значительной фигуре в индустрии моды. Пристроив «Базар» на зеркале, она выщипывала себе брови, чтобы выглядеть так же, как Софи Лорен на его обложке, и вся трепетала от охвативших ее честолюбивых планов.

Она написала множество писем и получила столько же уклончивых ответов с пожеланием ей удачи. Она начала писать редакторам журналов мод, написала декану, ведающему приемом в «Макмилланз», она просила посоветовать, наставить и обнадежить. Она написала в «Севентин», «Мадемуазель», потом в «Вог» и «Дивайн». Если бы они просто ответили на какой-либо ее вопрос, чтобы она могла беречь это письмо, конверт от письма, чтобы она могла потрогать какую-нибудь вещь, имеющую отношение к журналу… Каждое утро она ждала у почтового ящика весточки из того, иного мира.

Стены ее спальни были украшены страницами «Вог» и «Дивайн». В ней с рождения присутствовало некое свойство, ранее не существовавшее в ее семье. Она его унаследовала явно не от ничем не примечательных людей в отвратительных одеждах, которых она видела на поблекших старых портретах. Ее родители были иммигрантами второго поколения, они выросли на Лоуэ Ист-Сайд, а потом переехали в Бронкс. Если бы они жили в центре, она бы могла представить, что живет в Виллидж. Виллидж звучит гораздо приятнее, чем Бронкс. Представлять, представлять! Когда же она перестанет представлять? Когда же все осуществится на самом деле?

Она достала утреннюю почту. Большей частью это была всякая ерунда. Напоминания о продлении подписки. Но одно письмо было из «Дивайн», самого яркого журнала из всех. Она взяла свой самый лучший нож для вскрытия корреспонденции.

«Дорогая мисс Голдштайн…»

Она передернула плечами. Как только она уйдет из дома, изменит свою фамилию на Голд!

«Поздравляем вас с тем, что вы допущены к участию в конкурсе «Талант-64». Вы правильно ответили на все вопросы о моде и представили самый оригинальный реферат. Поэтому мы с удовольствием сообщаем, что вы вместе с девятью участниками конкурса примете в нем участие. Победителю в качестве награды будет предоставлена возможность пройти трехлетний курс обучения в «Макмилланз». Мы высылаем вам документы, которые вы должны заполнить, чтобы принять участие в заключительном туре конкурса. А пока вы и девять других финалистов награждаетесь годовой подпиской на «Дивайн». С нетерпением будем ждать вашего письма.

Искренне ваша Мэйнард Коулз, главный редактор».

Она посмотрела на письмо. Впервые в жизни у нее что-то получилось. Ее бросало то в жар, то в холод. Она широко открыла рот и крикнула:

– Ма!

– Я в своей комнате! – отозвалась та.

Она бросилась в родительскую спальню, где ее мать, сидя на кровати, натягивала чулки. От великого к смешному, подумала Маккензи и сунула матери под нос письмо.

– Я прошла в финал! Конкурса талантов в «Дивайн»! Посмотри!

Ее мать взяла письмо и потянулась за очками. Она читала медленно, проговаривая слова, а потом засияла.

– Дай я тебя поцелую! С удачей!

Маккензи по привычке склонила голову, но глаза ее смотрели прямо вперед.

– Ты победишь в конкурсе, – сказала ей мать. – Я сердцем чувствую.

– Я тоже чувствую. – Маккензи стояла и смотрела в окно на серое здание напротив. Из соседних квартир до нее доносился запах подгоревшего хлеба, но больше это не приводило ее в уныние, потому что она была уверена, что сможет отсюда выбраться. Она будет жить в чистом красивом здании, какие изображают в «Вог» в разделе «Жилище».

– Я знаю, я буду – повторила она, – Я перехвачу пирожок по пути в школу.

Она выбежала из комнаты, а Эстер Голдштайн вздохнула и потянулась за другим чулком.

Буквально за год Колин Бомон стал самым преуспевающим художником по костюму в Америке. Он рисовал как никто другой. Его умение ярко и броско раскинуть рисунок на странице прекрасно сочеталось с великолепными зернистыми черно-белыми фотографиями Джейн Шримптон, Твигги и Пенелопы Три, имена которых постоянно мелькали на блестящих страницах журналов. «Нью-Йорк таймс» пригласил его привнести свежую струю в колонки, отведенные стилю. Его рисунки ворвались и в витрины магазинов, там они смотрелись еще лучше.

– Хватай его, пока тебя не опередил Блумингдейл, – посоветовала однажды утром Корал Уэйленду.

– Он разбирается в молодежной моде? – спросил Уэйленд.

– Он разбирается во всем! – восторженно заявила Корал, сидя за столом в редакции журнала. – Он действительно из Лондона! Он учит меня последним лондонским словечкам. О, ты будешь его просто обожать, Уэйленд.

Правда заключалась в том, что она ревностно старалась удерживать их порознь, ей не нужны были два кавалера в один вечер. Но пришло время пригласить Колина Бомона на обед, на вечер, на интимную беседу в модный ресторан.

– Никто так не беседует тет-а-тет, как Колин, – радостно сообщила она и была очень довольна собой, потому что Колин был ее открытием. Он действительно был лилипутом, все с этим соглашались. Некоторые даже называли его «гномом», но, казалось, это только увеличивает его привлекательность. В первый раз Колина пригласили на обед только из чувства сострадания, но его новые друзья извлекли из их общения гораздо больше, чем он сам. К его мнению в отношении моды охотно прислушивались, и особенно потому, что Британия, похоже, приобретала вес в этой индустрии. Но больше всего сказывалось умение Колина концентрироваться, отсутствие «эго», способность слушать; это производило на его новых знакомых сильное впечатление, и они становились его друзьями. Он принадлежал к особому типу людей, которые без всяких усилий разделяют беды и тяготы других. Некоторые даже утверждали, что беседа с этим почти карликом, сделавшим блестящую карьеру, сама по себе создавала ощущение, что для человека нормального роста жизнь не так уж и трудна. Все сходились во мнении, что он был лучше (и дешевле) любого психоаналитика, а к тому же был достаточно квалифицирован, чтобы в этом качестве обсуждать любой аспект проблемы. Художника по костюму допускали всюду: в мастерскую модельера, в редакцию журнала, в рекламное агентство – и он посвящался во все сплетни, во все новости. Колин был чрезвычайно скромен, а сам рассказывал удивительные истории.

– Я с нетерпением ожидаю встречи с вами! – заявил Уэйленд.

Через месяц после их знакомства Уэйленд гордо шествовал со своим новым художником, приглашенным для работы в магазине, по филиалу «ХК» на Тридцать четвертой улице, и рассматривал двенадцать витрин, для которых Колин набросал несколько рисунков соответствующих размеров. После осмотра они выпили и отправились пообедать. Уэйленд выбрал довольно модный ресторан, куда ходили ревностные поклонники моды. Уэйленду было нелегко с его собственными комплексами по поводу внешнего вида пойти с этим крошечным странным человечком. Но, как Корал и обещала, в нем было нечто, заставившее забыть обо всех опасениях. Он был очень остроумен, иногда даже злоязычен; он с сочувствием отнесся к проблеме «вечного одиночества» Уэйленда и облегчил его страдания.

– Я очень рад, что мы подружились, – сказал Уэйленд, когда вечер подходил к концу. – Может быть, мы на старости лет поселимся, как две старые девы, в какой-нибудь необыкновенной деревушке в Новой Англии.

Колин весь передернулся. Он не упоминал о своей сексуальной жизни, он никогда об этом не говорил. Просто Уэйленд сделал неуклюжую попытку выведать что-нибудь у него.

– У нас, мужчин, работающих в индустрии моды, есть свой неофициальный клуб, – болтал Уэйленд, пока они шли по Лексингтон авеню. – Раз в две недели по четвергам – и никак нельзя пропустить – мы обмениваемся новостями, которые слишком неприличны для женского уха. Я очень хочу пригласить и вас туда. Там даже можно встретить красивую женщину и приударить за ней!

Колин нашел свой ключ и повернулся к Уэйленду. Они уже подошли к двери его квартиры. Уэйленд не ожидал, что его пригласят войти: жилище Колина уже считалось чем-то мифическим. Может быть, квартира слишком убога, чтобы ее демонстрировать, подумал Уэйленд.

– Уэйленд, я не гомосексуалист, – спокойно сказал Колин.

– О, дорогой мой! – заволновался Уэйленд и засунул руки в карманы. – Я думал… я считаю, что вы не… теперь я так по-дурацки чувствую себя из-за того, что рассказал вам о моих ужасных любовных делах…

– Любовь – это любовь, – улыбнулся Колин. – Я никогда не берусь судить любовные истории моих друзей. Но поскольку вы так много рассказали мне, я могу тоже рассказать вам, что я влюблен, влюблен в человека, которого мы оба хорошо знаем. Что бы ни случилось…

– Но кто это? – Глаза Уэйленда широко раскрылись от любопытства. – Я его знаю? Я имею в виду ее?

Колин заколебался.

– Конечно, это Корал, – наконец сказал он. – С того самого дня, когда я ее встретил.

– О Боже! – Уэйленд открыл рот от изумления. – Но ведь она обожает вас! Она не устает расточать похвалы в ваш адрес. Она…

– В качестве художника и друга, – напомнил ему Колин. – Она не видит во мне мужчину. Уэйленд, посмотрите на меня! Какие могут быть надежды у такого карлика, как я, на…

– Не говорите этого! – резко прервал его Уэйленд. – Это жестоко. Я не… ну, я не знаю, что и сказать…

Колин тепло пожал ему руку.

– Не говорите ничего. И не сочувствуйте мне. Я счастлив, что у меня все это есть. – Он показал рукой в сторону Манхэттена. – И я благодарен ей за ее дружбу. Это и ее прекрасное окружение поддерживают меня.

Уэйленд нервозно оглянулся по сторонам.

– Мне лучше позволить вам отправиться спать, – произнес он. – Но вы все-таки придете в наш клуб, не так ли? Мы будем хранить вашу тайну. Никто не должен знать об этом.

С тех пор Колин вращался в двух мирах. Это еще больше возвысило его и превратило в самого информированного человека в вопросах моды. Он никогда не злоупотреблял своими привилегиями, и скоро «УУД» назвал его «оракулом моды» и часто цитировал.

«Не так уж и плохо для кокни, – написал Колин своим друзьям в Лондон. – Думаю, мне нравится Нью-Йорк. Я остаюсь здесь надолго».

В одиннадцатый раз Маккензи переписывала свою конкурсную работу.

– Опять? – спросила ее мать, заглядывая в листок, который она печатала.

– Я шлифую ее, – был ответ.

– Что это – бриллиант? – Эстер рассмеялась.

В своей работе Маккензи перечислила четверых модельеров, фотографа и манекенщиц, которые ей понадобились бы для ее материала на четыре журнальные страницы. В качестве художественного оформления она выбрала пустую телестудию, заполненную лампами и телекамерами. Она нарисовала фломастером шесть моделей для европейского турне и добавила крошечные образчики тканей. Но в разделе «О себе» она только кратко описала свою биографию.

«Назовите, во что вы верите (десять пунктов)» – таково было последнее задание. Маккензи написала: «Стиль. Качество. Любовь. Деятельность. Здоровье. Уникальность. Сила воли. Свобода. Я сама. Вечность моды. (Не обязательно в данном порядке)». Пусть они сами догадываются, подумала она. Жюри может посчитать ее немного претенциозной, но никто не сможет отрицать, что в ней есть настоящая еврейская смелость. Отец всегда говорил ей, что смелости в ней слишком много. Она трижды поцеловала конверт и заставила мать сделать то же, а потом отправила его. Теперь все зависело от Судьбы.

В школе она таинственно улыбалась, когда ее друзья спрашивали, почему она кажется такой отстраненной и счастливой. Дай только победить, молила она. Только бы мне выбраться отсюда к следующему году. Такие страстные молитвы не могли остаться неуслышанными.

– Вот они! Оцени их сама! – Корал Стэнтон бросила кучу работ на колени Майе и направилась к двери.

Майя посмотрела на кипу.

– Что это?

– Конкурс, – решительным тоном провозгласила Корал, взъерошила свои волосы и посмотрелась в зеркало. – Мы его проводим каждый год. Мы выбираем девушку, которая лучше всех разбирается в моде, и она получает право учиться в «Макмилланз». Это старая традиция журнала. Мэйнард этим очень интересуется.

– А мне что надо с этим делать? Мне не разрешено в нем участвовать.

– У меня нет времени опять просматривать их. Я очень занята. Но мне понравились несколько работ. Всем участникам около пятнадцати лет. Ты сможешь оценить гораздо лучше, чем я.

– Почему бы нам не заняться этим вместе, когда ты вернешься?

– Я смертельно устану после обеда с Мэйнард, ты знаешь, как она меня утомляет… – Прозвенел звонок в дверь, машина уже ждала. – Спокойной ночи, дорогая! – Корал чмокнула Майю в щеку и набросила капюшон.

Майя закрыла за матерью дверь. В воздухе еще сильно пахло ее духами. Она села на кровать и опустила голову на работы конкурсантов. Если бы только ей разрешено было участвовать!

– Ты должна помнить, как застенчив был Кристиан Диор, Корал, – говорила Мэйнард Коулз. – Вероятно, я была первой представительницей американской прессы, с которой он осмелился говорить. И уж, конечно, мне первой он предложил кресло в его салоне. После демонстрации его коллекции, от которой просто захватывало дух, он подошел ко мне и сказал: «Мадам! Здесь присутствует американская пресса, здесь присутствует Мэйнард Коулз». Он опустился коленями на ковер и поцеловал мне руку. Его коллекция в том сезоне была просто гениальна, и я посвятила ей весь парижский выпуск журнала. Я сказала: «В этом сезоне Париж – это Диор!» Шанель этого мне так и не простила.

Корал украдкой взглянула на часы, она надеялась, что одолевавшая ее зевота не изменит ее выражения лица.

– «От кутюр» в те дни имела свою элегантность, – сказала Мэйнард и приступила к излияниям на любимую тему.

Корал вздохнула и сделала еще глоток черного кофе. Может быть, это поможет ей подольше не заснуть. Желание стать в перспективе главным редактором журнала имело один серьезный недостаток: надо было поддерживать очень хорошие отношения с нынешней семидесятитрехлетней главным редактором. Это включало еженедельные обеды в ее роскошной резиденции на Пятой авеню.

Мэйнард Коулз принадлежала к старой гвардии. Она начинала в Америке, в тридцатые годы работала в «Вог» редактором. Потом она бросила работу, потому что вышла замуж за богатого бизнесмена, который спустя двенадцать лет умер. Детей у них не было, поэтому, когда Мэйнард начала работать в «Дивайн», журнал и стал ее ребенком. Она хорошо знала свое дело и не выпускала бразды правления девятнадцать лет. Никто не мог лучше Мэйнард подготовить журнал к печати. Она никогда не задерживала выпуск издания, материалы в редакцию поступали всегда в срок, она буквально околдовывала рекламодателей, и те увеличивали свои денежные отчисления. Но она начинает терять свою хватку, подумала Корал, а Мэйнард стала рассказывать очередной анекдот. Она никогда не сможет привлечь новых молодых читателей. В ее тонкой фигурке было что-то птичье, но все же в ней была определенная изысканность, изысканность пятидесятых годов девятнадцатого века. Она просто расточала вокруг себя элегантность и утонченность, но… Корал барабанила пальцами по своим коленям под столом. Обеды с Мэйнард все больше превращались в воспоминания о Диоре, Чиапарелли, Молине и других давно ушедших знаменитостях.

Глаза Корал сверкнули.

– Вам действительно нравится наш рождественский выпуск журнала? – вдруг спросила она.

Мэйнард пристально на нее посмотрела, пытаясь вернуться в настоящее.

– Вам не по вкусу страницы, посвященные празднованию Рождества? – спросила пожилая женщина. – Вы всегда так противитесь традиции?

Корал широко раскрыла глаза.

– Вовсе нет! Только представьте себе на обложке Твигги или какую-нибудь современную группу типа «Дэйв Кларк Файв» или «Битлз». Их всех можно было бы одеть в костюм Санта Клауса, а Твигги могла бы быть в каком-нибудь платье с Карнеби-стрит; конечно, таком, которое мы бы смогли найти здесь. Очень клево, очень классно! – Она любила щеголять перед Мэйнард последними британскими словечками.

– Вы предлагаете использовать рок-н-ролл? – рискнула высказать предположение Мэйнард. – Но ведь в этом месяце вы уже фотографировали какую-то экстравагантную певицу! В странного вида одеждах.

– Дженис Джоплин, – сказала Корал и кивнула с энтузиазмом. – Она окажет страшное влияние на моду! И на все остальное! Она всех просто электризует! – Корал отпила еще кофе. На обед с главным редактором она всегда надевала какой-нибудь диковинный наряд, она надеялась поразить ее, заставить понять, насколько та отстала от жизни. Но она сомневалась, что Мэйнард действительно понимает все значение кожаных брюк, которые она надела.

– Вам больше не кажется, что «Дивайн» должен просто показывать самую красивую одежду, правда, дорогая Корал? – Мэйнард звонком вызвала прислугу, чтобы убрать со стола. – Мы должны охватывать также фильмы, эстрадные концерты, рок-н-ролл?

– Все это в наше время оказывает влияние на моду, – сказала Корал. – Хотя «от кутюр» и замечательная вещь, она все больше и больше становится анахронизмом.

– Правда? Анахронизмом? – Мэйнард приподняла брови. Корал перешла в нападение.

– Давайте выясним это, Мэйнард. Мода сейчас приходит с улиц.

– С улиц? – Казалось, Мэйнард охватил ужас. – Я очень рада, что могу заявить: я никогда не буду специалистом по улице.

Корал наблюдала, как Мэйнард пыталась переварить услышанное. Уже скоро она сможет уйти, пробормотав, как обычно, извинения по поводу того, что завтра придется рано приступать к работе. Эти еженедельные обеды превратились просто в повинность, в наказание, вызывали одну только скуку! Она потянулась через стол, чтобы пожать Мэйнард руку, она делала последнюю попытку войти с ней в контакт.

– Времена… такие переменчивые, – проникновенным голосом вещала она озадаченной Мэйнард. – Как поется в песне Дилана, и мы должны меняться. Меняются наша одежда и наши отношения. В этом – стиль.

Она ушла через час, очень усталая. Мэйнард и не намекала, что хотела бы уйти на покой, хотя она явно отставала от моды. Корал теряла терпение. Ей придется пойти прямо к Ллойду Бруксу и организовать что-то вроде заговора. Если Мэйнард не понимает намеков, она заслужила то, что должно произойти.

Майя лежала на кровати и перечитывала конкурсные работы. Одна действительно выделялась среди остальных. Ее представляла девушка по имени Маккензи Голдштайн. Она сообщила, что живет в Бронксе, хотя по работе этого и нельзя было сказать. Она казалась развитой не по годам, многоопытной, хорошо информированной девушкой. Майя опять перечитала работу. Родственники сотрудников «Дивайн» не могли принимать участие в конкурсе – Майя будет идти своей дорогой. Ей вдруг показался несостоятельным ее план представить в «Макмилланз» свои модели. А может, десятки способных молодых девушек излагают свои мысли, как Маккензи Голдштайн? Майя верила в свои рисунки и модели, но писала она плохо… Сможет ли она когда-нибудь писать о моде так же блистательно? Некоторое время она смотрела на номер телефона Маккензи, а потом, следуя пришедшей в голову мысли, набрала номер.

В ответившем голосе слышались нотки подозрительности.

– Вы часто в это время звоните по телефону?

– Конечно, мне не следовало бы этого делать, – быстро сказала Майя. – Я просто оказываю вам любезность, потому что мне понравилась ваша конкурсная работа. Я не являюсь официальным лицом, но могу повлиять на выбор победителя. Поверьте мне. Я – вашего возраста. Я хочу встретиться с вами, поговорить…

– Вы работаете в «Дивайн»? Как вам удалось получить доступ к моей работе?

– Я все объясню, когда мы встретимся. Вы можете мне доверять, клянусь в этом.

– Доверять вам? Но вы даже не можете назвать ваше имя.

– Меня зовут Майя.

– Ну хорошо, Майя. Кем бы вы ни были, я завтра же позвоню в журнал и спрошу, что все это значит.

– Нет. Не делайте этого! Пожалуйста! Позволь мне встретиться с вами сегодня вечером.

– Откуда вы звоните? Из Манхэттена?

– Возьмите такси – я заплачу. На углу Пятьдесят седьмой и Шестой есть кафе. Я буду вас там ждать. Я оплачу вам и дорогу домой. Вы сможете приехать сюда через час.

Было бы слишком странно, если бы Маккензи отклонила это предложение. Она надела платье, какие носят женщины легкого поведения – она сама его сшила из вырезанного в форме круга куска черного шелка – и тихо прокралась мимо комнаты родителей.

На безлюдной улице она нашла такси и не терпящим возражений голосом сказала шоферу: «Угол Шестой и Пятьдесят седьмой», как будто у нее были деньги. Сидя на заднем сиденье, она немного подкрасила глаза и губы. Сердце ее часто билось.

У кафе стояла высокая светловолосая девушка.

– Маккензи? – спросила она.

Маккензи пристально на нее посмотрела и молча кивнула. Она выбралась из такси. Девушка была хорошенькая, в ней чувствовалась элегантность. Маккензи подумала, что она совсем из другого мира. Стопроцентная американка!

Майя шагнула вперед.

– Сколько? – спросила она у шофера.

– Пять долларов восемьдесят пять центов.

Майя дала ему семь долларов, потом повернулась и подала руку Маккензи.

– Привет!

Маккензи осторожно пожала ей руку. Майя старалась не смотреть на нее. Она ожидала увидеть маленькую, худенькую и робкую девушку. А эта была чересчур полная, живая, да и вид у нее был более чем странный.

– Мне нравится ваше платье! – сказала Майя, а Маккензи, вытянув руки и хихикая, стала кружиться на тротуаре; подол ее платья поднялся и открыл полные бедра. – Мне нравится ваша конкурсная работа, – сказала Майя и повела ее в кафе.

Маккензи засмеялась.

– Мне кажется, вам все во мне нравится.

Они заказали кофе и пончики и сели, изучающе разглядывая друг друга.

– Ну хорошо, кто же вы? – спросила Маккензи. – И что все это значит? Если родители обнаружат, что меня нет в моей комнате, это доставит мне массу неприятностей. – Она говорила и рассматривала одежду Майи. Не шикарно, решила она. Как в номере «Севентин» под девизом «Обратно к школе».

Усталая официантка налила им кофе.

– Я хотела тебе с три короба наврать, но… – Майя остановилась.

– А ты принимаешь участие в конкурсе? – спросила Маккензи.

Майя покачала головой.

– Моя мать – редактор журнала. Маккензи от удивления открыла рот.

– Корал Стэнтон – твоя мать?

– Она попросила меня оценить работы. Твоя выделялась среди всех остальных. Твой реферат, твои идеи просто восхитительны. Я тоже хочу поступать в «Макмилланз»…

– И что же тебе мешает?

Принесли пончики, и Маккензи сразу откусила большой кусок. Майя обеими руками держала свою чашку кофе.

– Я просто подумала, что, может быть, если помогу тебе победить в конкурсе, то и ты сможешь в ответ оказать мне любезность.

– Какую?

– Напиши что-нибудь за меня. Реферат, который я бы могла представить вместе с моими эскизами. Я знаю, они внимания на меня не обратят без хорошего реферата.

– А разве твоя мать не может помочь тебе поступить? – спросила Маккензи.

– Я не хочу от нее никакой помощи! – выпалила Майя. – Я ее ненавижу!

Маккензи с заинтересованным видом наклонилась.

– Вот также и я отношусь к моему отцу!

Майя расслабилась. Она не собиралась этого говорить, но, сказав, почувствовала себя лучше.

– Моя мать всегда давала мне понять, что от меня у нее одни неприятности, – поведала она. – Мне надо поступить в «Макмилланз», и я этого добьюсь во что бы то ни стало, но от нее я не хочу никакой помощи!

– Мой отец считает, что я неряха, идиотка и выскочка, – рассказывала Маккензи. – Что касается выскочки, то он прав, я действительно уверена, что я лучше этих занудливых жителей Бронкса. Мои братья подлизываются к нему, а он считает их замечательными, потому что они будут продолжать его дело и всегда выполняют то, что им велят.

– А в чем заключается его дело? Глаза Маккензи вспыхнули.

– Он – в индустрии моды, – беззаботно сказала она. – У него сеть магазинов. Дела идут успешно, но я с нетерпением жду того дня, когда уйду из дома. Я имею в виду, что мне приходится надевать на мини-юбки мою обычную одежду, чтобы выйти из дома. Мои родители просто умрут, если увидят меня в мини-юбке. Ты правда хочешь сказать, что я буду победительницей конкурса?

– Если мы достигнем соглашения…

– Ты хорошо рисуешь?

– Я думаю, что да. Но хороший реферат дополнил бы картину.

Маккензи покачала головой.

– Ты сошла с ума, ты это знаешь? Завтра я могу пойти к твоей матери и все ей рассказать.

Майя пожала плечами.

– Но в этом деле окажется замешанным и твое имя, а владелец журнала не любит никаких споров и выяснений.

Маккензи скорчила гримасу.

– И это называется правдой, справедливостью и так далее?

Майя схватила ее за руку.

– Пожалуйста! Просто помоги мне, а я помогу тебе.

– Слишком привыкла к тому, чтобы все получалось по-твоему, да?

– Нет! – выкрикнула Майя. – По-моему никогда не получалось! Просто сегодня мне пришла в голову мысль. Это никому не повредит. Вот… – Она сунула Маккензи десять долларов. – Деньги на дорогу домой на такси. Просто напиши для меня что-нибудь хорошее, и ты – победительница.

– Я не ощущаю себя победительницей, – проговорила Маккензи. – Думаю, у меня нет никакого выбора. Я ненавижу обманывать. Я всегда попадаюсь.

– Это и не обман, – сказала Майя. – Мне понравилось то, что ты написала, и я думаю, что ты должна победить. – Маккензи с сомнением посмотрела на Майю, когда та пошла оплатить счет. Майя вернулась и положила на стол пятьдесят центов. Она протянула руку, и они торжественно обменялись рукопожатиями.

– Очень приятно было с тобой познакомиться, – сказала она. – До встречи в «Макмилланз». Можешь отправить мне реферат по этому адресу. – Она положила на стол перед Маккензи свою карточку. – До свидания.

Она ушла, а Маккензи разгладила десятидолларовую банкноту. Она уже решила вернуться домой на метро. А на эти деньги купить себе новый шелковый шарф. Она положила в карман одну из монеток, которые Майя оставила для официантки. У этой бедной маленькой девочки было слишком много денег. Она вышла из кафе и направилась к станции метро на Бродвее. Казалось, улицы Манхэттена сверкали, они были гораздо красивее, чем улицы в Бронксе. Она напишет этот реферат. Что она теряет? Каким же странным образом воплощаются ее молитвы!