"Штурмовики идут на цель" - читать интересную книгу автора (Гареев Муса Гайсинович)

Глава шестая Трудно, но интересно!

Вагон вздрагивал на рельсовых стыках, плавно покачивался и, как добрый конь, почуявший близость дома, все торопился и торопился вперед.

За заиндевевшими вагонными окнами мелькали разъезды, станции, города. Кое-где на стенах станционных зданий висели яркие лозунги, призывавшие отдать все силы и энергию на успешное выполнение заданий третьей пятилетки.

Полоскались на ветру кумачовые флаги, не снятые еще со дня праздника Конституции.

На улице стоял декабрь…

Начинало смеркаться, но в вагоне света почему-то не было.Сначала это меня рассердило, потому что хотелось почитать, но потом я даже обрадовался: книгу дочитаю завтра, а в сумерках так хорошо думать.

Я забрался на свою полку, заложил руки за голову и затих…

…Дорога в Уфу на этот раз оказалась затяжной, и вместо двух-трех дней я добирался до города в два раза дольше. Когда же, наконец, я примчался в аэроклуб, меня встретила тишина.

В одной из комнат я разыскал дежурного. Забыв поздороваться, протягиваю ему вызов и тревожно осматриваюсь вокруг.

– Вы должны были явиться вчера, товарищ.

– Да, вчера. Но вчера я не смог. Погода, сами видите какая, метель.

Дежурный поглядел в окно. Возвращая мне бумагу, он вздохнул;-Вчера, дорогой человек, нужно было явиться, вчера!..

– Выходит, я опоздал?

– Выходит, что так…

– Уехали! Все уехали?

– Первая группа уехала, еще вчера. Кстати, как твоя фамилия?

– А какое это теперь имеет значение? – махнул я безнадежно рукой.

– Все-таки…

– Гареев я. Из железнодорожного техникума.

– Гареев? Тебя Петров по всему городу искал. Он скоро подойдет, подожди его.

Столько мечтать о летной школе и опоздать!.. Что может быть ужаснее. Я готов был сгореть со стыда. А Петров не появлялся.

Эти часы были, пожалуй, одними из самых трудных в моей жизни. Я вдруг почувствовал свою абсолютную беспомощность. Надежда только на Петрова.

Иван Митрофанович пришел вечером, к началу занятий в аэроклубе. Увидев меня бледного, растерянного, он ободряюще улыбнулся и попросил подождать, когда кончатся занятия.

Его улыбка как-то сразу встряхнула меня. Я понял, что не все еще потеряно. И он сделал все, что мог. Я еду в город Энгельс в летную школу. Нас, таких же, как я, бывших учлетов, прошедших строгий отбор, большая группа. Первая уехала несколько дней назад. Эти ребята будут летать на истребителях.

Я тоже мечтал стать истребителем, но опоздал к отправке. Придется учиться на бомбардировщика.

На станции нас провожали товарищи из аэроклуба и родные. Холодный декабрьский ветер швырялся колючим снегом, обжигал лица. Простившись со всеми, Петров подошел ко мне.

– Ну как, веришь теперь, что станешь военным летчиком?

– Теперь, кажется, верю: билет до Энгельса в кармане!

– А ты волновался!..

Уже на ступеньке вагона, он наказывал мне:

– Учись как следует. И помни-авиация не любит лихачества и бессмысленного риска: спокойствие, трезвый расчет и воля. Одним словом, не теряй голову.

– Есть не терять голову, – отвечаю я. А Петров продолжает;

– Хорошо бы поглядеть на вас после школы. Какими орлами станете! О своем аэроклубе забудете!

– О нашем аэроклубе? Никогда! И вас, Иван Митрофа-нович, тоже всегда помнить будем! – А поезд уже трогается, тревожно гудит паровозный свисток. Поднимаюсь в вагон и вдруг в стороне от провожающих замечаю одинокую фигуру в старой овечьей шубейке: это сторож с нашего аэродрома! Он пришел проститься с нами, пожелать нам доброго пути, но почему-то постеснялся подойти. А мы в спешке его не заметили. Как не хорошо это с нашей стороны!

Вагон покачивает. Я ложусь на полку и быстро засыпаю. И по сей день помню – снилось мне небо и яблони, посаженные мной у отчего дома в далекой Таш Чишме…

Энгельс. В то время это был небольшой городок, меньше Уфы, занесенный снегом, тихий и спокойный. Единственно, кто нарушал зимнюю тишину, были, пожалуй, самолеты. Неподалеку от города находилась школа военных летчиков. Туда-то мы и направились.

В школе нас встретили тепло и строго одновременно. Чувствовалась военная дисциплина и строгий воинский порядок.

Привыкнуть к новому образу жизни не просто, и некоторые новички потихоньку ворчали:

– По команде просыпайся, по команде ложись,,.

– Да, брат, тут лишнего не поспишь. А вода в умывальниках – прямо из проруби!

Но ни ранние подъемы, ни чистка картофеля на кухне, ни ледяная вода меня не пугали, и я быстро освоился. Вот что значит привычка с детства рано вставать, делать любую работу, заниматься физкультурой!

Со временем такие разговоры слышались все реже и реже. Ребята подтянулись, стали аккуратнее, собраннее.

Собираясь в школу летчиков, мы по своей наивности думали, что вот уж где полетаем, приедем – и сразу в самолеты! Но не тут-то было. Программа, по которой занимались курсанты, была довольно сложной, и полеты занимали в ней далеко не самую большую часть. Первые месяцы мы усиленно занимались строевой подготовкой, изучали винтовку и почти не выходили из классов – «грызли» теорию, устройство двигателей и самолетов, занимались политической подготовкой.

Скоро я почувствовал «вкус» к теории, понял, что без теоретических знаний нельзя и мечтать стать настоящим летчиком, и стал усердно заниматься. Возможно, тут помогло мне и то, что я недавно был студентом техникума, неплохо разбирался в технике и вообще любил читать, заниматься. К тому же классы в школе были хорошо оборудованы, здесь много схем, макетов.

В редкие минуты, свободные от занятий, мы отправлялись на аэродром, где летали старшие курсанты. Аэродром был огромный и не шел ни в какое сравнение с нашим осоавиахимовским в Уфе. Однако я часто вспоминал о нашем аэроклубе, о его маленьком аэродроме за Белой, о добром и чутком инструкторе Иване Петрове.

…Наконец и нас допустили к полетам. И хоть летать пока приходилось не часто, крылья нашей мечты сразу заметно подросли.

В конце декабря 1940 года я стал курсантом школы водных летчиков и об этом пишу письмо домой. В нем я вспоминаю о детстве, сенокосах, кострах, о ночном, о запахах первого хлеба нового урожая.

В нашей семье работали все: отец, мать, старшая сестра. Рано стал и я помогать им по хозяйству и в колхозе.

Самыми радостными днями в деревне была уборка урожая. В колхозной конторе в это время подводились итоги работы, определялся «веоз трудодня, подсчитывалось, сколько хлеба приходится тому или другому колхознику. Заработанный на трудодни хлеб развозили по дворам. Первые подводы направлялись во двор того, кто работал в этом году лучше. Подводы эти были необычные – гривы лошадей, упряжь украшали лентами и цветами. А под дугами звонко заливались бубенцы.

Следом за подводами шли передовики колхозного труда, руководители колхоза. Поздравив хозяина с новым хлебом, они дружно брались за мешки с зерном и, перебрасываясь шутками, вносили их в дом.

Но в военной школе скучать о доме просто было некогда: все время занимала напряженная учеба. Даже для письма еле-еле находил свободные минуты.