"Фаза Урана" - читать интересную книгу автора (Чистяков Кирилл)

VIII. Соната

– Кофе будешь?

– Лучше чай.

– Какой ты любишь?

– Черный. Крепкий. Горячий. Без сахара, – сказал я, потом подумал и добавил: – И без молока.

– Расслабься, Растрепин, – засмеялась Аня из кухни, – мы не в Лондоне.

Я знал, что мы не в Лондоне. За окном вечер продолжал быть ясным и душным, а дождя не было уже месяц.

Я сидел в гостях у Ани и рассматривал квартиру. Ремонт в квартире (однокомнатной) сделали сразу же после того, как дом заселился – где-то в середине восьмидесятых, и интерьер вполне соответствовал представлению среднестатистического советского служащего об уюте и комфорте. Гэ-дээровский гарнитур на всю стену – чтоб приобрести точно такой же, мой отец в свое время три ночи ходил отмечаться в очереди у мебельного магазина. Столовый сервиз «Мадонна», притаившийся за стеклом, как экспонат на выставке. Сдутый футбольный мяч с надписью «Днепр» (Днепропетровск) – чемпион СССР», лежащий в хрустальной чехословацкой лоханке – ни разу не битый недотрога. Пианино «Украина» черниговского завода музыкальных инструментов с кружевной салфеткой на полированной крышке. Книжная полка с томами Пикуля, Дюма, Сименона и Гессе. Последний автор явно был куплен в нагрузку к соседствующей с ним «Анжелике». Даже телевизор «Funai» не казался здесь лишним – в начале девяностых такими телевизорами выдавали жалованье на металлургическом комбинате, и подобная техника до сих пор в избытке попадалась в городских гостиных.

Все было беспредельно обычным за исключением одного – в углу висела икона в дешевом пластмассовом окладе Святая Анна – бабушка Христа. И мой взгляд каждый раз упирался в икону. Она, вызывающая, в своей неброской красоте, выделялась, как полевой цветок, растущий из щели в асфальте.

Есть несколько простых признаков, по которым даже дилетант может определить иконописную школу. На украинских иконах всегда хорошо вырисованы уши: их оттопыривают нимбы. На болгарских – у девы Марии обычно большой нос. На греческих – легко увидеть, как по зеленому небу плывут красные облака. На русских – никто не улыбается. Никогда, ни при каких обстоятельствах.

В комнату неожиданно вбежала собака. Это был американский коккер-спаниель каурой масти по лошадиному спектру. Собака, приблизившись ко мне, воодушевленно залаяла. Видимо собака спала, пропустила мое вторжение, и теперь не могла себе простить такой оплошности. Недолго думая, она оперлась о мою ногу и стала совершать характерные поступательные движения. По-моему, это был мальчик.

– Аня! – польщенно крикнул я. – Твоя собака пытается изнасиловать мою ногу!

– Фу, Кид! Фу!

Аня вбежала в комнату, и спаниель Кид, завиляв своим купированным хвостом, восторженно засеменил к ней.

– Он не кусается, Растрепин, – сказала Аня.

– Я заметил, – ответил я. – Спаниели – не самые страшные собаки, с которыми мне приходилось сталкиваться в жизни.

– Иди на кухню, чай готов. И ужин тоже.

На кухне оказалось, что Аня приготовила мне не только чай, но и яичницу с ветчиной. Я ее об этом не просил, но такая забота тронула. Я проткнул вилкой желток и он растекся по тарелке медленно, как лава, неторопливо залил ломтики мяса. Аня ела вареный овес.

– Аня, – возмутился я, – я не могу есть яичницу, когда человек напротив давится овсянкой.

– Мне нельзя яичницу.

– Почему? Разве ты на диете или вегетарианка?

– Нет. Просто сегодня пост.

– Пост? – удивился я.

– Да.

Аня кивнула в сторону холодильника. Только теперь я заметил, что на нем был прикреплен церковный календарь. Календарь держался на четырех магнитах из упаковок чая «Lipton». Еще на холодильнике были переводные картинки. Винни-Пух летел на воздушном шарике то ли вверх, то ли вниз. Пятачок целился в него из винтовки.

– Я и не знал, что сейчас какой-то пост, – сказал я.

– Сегодня пятница. Почти каждую среду и пятницу – пост.

– Странно.

– Что странного?

– Разве можно верить в бессмертие души и одновременно переживать из-за того, что сокращается естественная среда обитания дроф? Или там беспокоиться из-за того, что люди пользуются аэрозольными баллончиками?

Аня пожала плечами, ковырнула овсянку. Мой вопрос ей не очень понравился.

– Один раз, – сказала она, – это было в Киеве, я вошла в собор и поняла, что Бог есть. По-другому и быть не может.

– И какой это был собор?

– Владимировский.

– Я знаю, там очень красиво, – кивнул я, – Росписи Врубеля и Васнецова.

– Да, там очень красиво…

– Только это собор Украинского Патриархата, а не Русского.

– Разве есть разница?

– Конечно есть, – заявил я, хотя понятия не имел какая там может быть разница.

– ОК. А ты вообще в Бога веришь? – спросила Аня.

Я чуть не поперхнулся. Не часто девушки задают подобные вопросы.

– Да, конечно, – ответил я и подобрал куском ветчины остававшийся на тарелке желток.

– А почему? – Она и не думала шутить.

– Разве кто-то может ответить на такой вопрос?

– Ну я же ответила.

– Не знаю. Он меня любит за что-то. Не понимаю только за что.

– И когда ты это понял?

Я задумался. Все люди все время верили. Даже атеисты верили в то, что верить глупо, и это тоже была вера. Я пожал плечами.

– Ну, это как снег, – сказал я.

– Причем тут снег?

– Ты помнишь, когда в первый раз его увидела?

– Не помню, конечно.

– Вот так и с Богом. Снег может удивить только студента из Африки. У нас он выпадает каждую зиму, пусть и лежит не долго. Снег никогда не вызывал у нас удивления, потому что, когда мы его видели в первый раз, то еще не умели удивляться. Бог был всегда – и снег был всегда. И Бог напоминает о себе тоже, как снег. Так же неожиданно и так же нечасто.

Спаниель Кид прибежал на кухню и стал жрать куриный фарш из миски. Ему было наплевать на пост. Этот факт нас с ним роднил.

Я поднялся из-за стола и направился с грязной тарелкой к раковине, открыл кран. Я думал, что Аня меня остановит, но она этого не сделала. И тарелку мне пришлось помыть самому.

– Если желаешь, есть коньяк, – сказала Аня неожиданно. Может быть, ей было неловко за устроенный катехизис.

– Откуда у тебя коньяк?

– С Нового Года стоит.

– С Нового Года!? – удивился я.

Мне как-то приходилось видеть наряженную елку на Восьмое Марта. Но коньяк, оставшийся с Нового Года к июлю! В моем рейтинге это чудо уступало лишь непорочному зачатию.

– Он в буфете над плитой.

Я полез в буфет и действительно увидел коньяк Ново-Каховского завода. Там еще оставалось грамм триста. Я отвинтил колпачок, понюхал запах винного спирта и дуба, а затем приложился к горлышку. Чай мне был уже не нужен.

– Хочешь посмотреть фотографии? – спросила Аня.

– Угу, – согласился я.

Смотреть фотографии – это неизбежная напасть. «Посмотрите на моего малыша – он такой милый», – говорит хозяйка. «Нет – он полный урод», – не соглашается гость. Реакция хозяйки на подобный ответ гостя будет вполне сопоставима с его отказом разглядывать фотографии…

Мне ничего не оставалось, как проследовать за Аней в комнату. Во всяком случае, со мной был коньяк, и это было очередным доказательством того, что Бог меня все-таки любит и не оставляет в трудную минуту.

Фотографии, как фотографии. Младенческие, в обнаженном виде из серии «Растрепин, не смотри, пожалуйста». Снимок из детского сада: маленькая Аня изображает, что говорит по надувному телефону. Семейные: мама, папа и дочка в Старом парке на фоне чучела жирафа, покрытого ромашками – Праздник Цветов. Первое Сентября: букет хризантем почти полностью закрывает лицо ученицы. Курортные: Аня с мартышкой на плече; рядом – с ослом; сидя на крокодиле. Мартышка и осел – настоящие, крокодил – резиновый. Новый Год: девочки – снежинки, мальчики – зайчики, иногда гномы. Фотографии класса: на пороге школы, в актовом зале, на линейке, а затем Выпускной – отдельная виньетка. С друзьями в Киеве и в каких-то бесконечных походах: то в горах, то в лесу, то в степи у речки.

Фотографии сначала черно-белые, с редкими вкраплениями цветных снимков. Потом короткий переходный период поляроида. И, наконец, тотальное торжество «кодака» – увесистые пачки глянца, сделанного только потому, что есть пленка и талончик на бесплатную проявку. Под занавес попадаются цифровые, распечатанные на принтере, копии.

Проявитель/закрепитель, поляризация света, «фото-за-час», пиксели. Индустрия воспоминаний развивается быстрее самой жизни. Интересно, сколько фотографий у Синди Кроуфорд? Думаю, приблизительно в миллиард раз больше, чем у меня. У меня есть только восемь собственных снимков: один в паспорте, а другие семь, точно таких же, где-то валяются на всякий случай…

Аня достала последний альбом. Альбом из тех, которые во время акций дарят в фотостудии, если напечатаешь пять пленок. До этого я старательно симулировал умиление, восторг и трепет, но сейчас мне и впрямь, стало немного интересно. В альбоме были снимки из Турции.

– Мы ездили в Стамбул с папой позапрошлым летом, – сказала Аня. – Папа умер от диабета.

Я молча кивнул, а потом сказал:

– Плохая болезнь.

– Врачи говорят, и у меня есть склонность.

Оказывается, у Ани есть склонность к диабету. Может быть, ее посты вызваны страхом болезни? Кто знает.

Турецких кадров было много: мост через Босфор, храм Софии, какие-то эллинистические развалины, узкие расщелины улиц, пожилые торговцы сувенирами в фесках, гостиничный бассейн.

– Эта фотография в бассейне, – Аня показала пальцем, – ее сделали для рекламного буклета гостиницы. Честно. У меня и буклет есть.

Аня показала буклет. На третьей странице буклета Аня сидела в бассейне, облокотившись о бортик, улыбалась. На бортике стоял коктейль с разноцветными бумажными зонтиками. Казалось, зонтики – цветы, поставленные в специальную жидкость, чтобы не увянуть. А еще, на дальнем плане, виднелись чьи-то волосатые ноги. Не исключено, они принадлежали ее отцу. Уточнять я постеснялся.

В полный рост Анин отец появился в кадре лишь единожды. Вместе с дочерью, заснятые случайным прохожим, они стояли у входа в гостиницу и смотрели не в камеру, а по сторонам, растерянно, как на вокзале. Если правду говорят психоаналитики, что женщины подсознательно выбирают себе в пару человека, напоминающего им отца, то у меня не было ни малейшего шанса. Ее отец выглядел очень серьезно. Будто полковник милиции в штатском. Такой человек, в отличие от меня, не стал бы мочиться с балкона гостиницы или засыпать под барной стойкой. Я это, к стыду, проделывал не раз.

– О чем ты думаешь?

Опять этот вопрос.

– Я думаю о том, как здорово отдыхать летом в Стамбуле, – соврал я.

Поняла бы она меня, если бы я ей признался о чем думаю? Сомнительно: женщинам сложно оценить природу немотивированных поступков. Они не воруют дорожный знак «STOP» и не едят посуду в ресторане. Женщину, способную заснуть под барной стойкой, не пустят ни в один приличный бар. А для того, что бы помочиться с балкона, им и вовсе нужно сначала окончить цирковое училище. И кто после этого умнее? Я уже давно определился с ответом. И ответ этот был не в мою пользу…

…Зазвонил телефон. Звонку я так в последний раз радовался на школьных занятиях по физике. Чужие воспоминания утомляют меня куда больше, чем собственные.

Анин голос слышался из коридора.

…Все в порядке, мамочка… Да, поела… Да, выгуляла Кида… Очень устала, спать ложусь… Да…

Я включил телевизор – не смотрел его очень давно. Стал переключать каналы и, приятно удивившись, обнаружил футбольный. Передавали матч Кубка Конфедерации, по-моему, в повторе. В центральном круге бежал чернокожий парень, а потом внезапно упал и его унесли на носилках. Было понятно, что с ним случилась беда. Просто так люди не падают. И это понимал не только я. Когда крупным планом появлялись лица футболистов, было видно, что они готовы заплакать. Но матч никто не останавливал, и игроки продолжали передвигаться по полю. Такая у них была работа. Телевизоры в телевизоре.

За окном совсем стемнело. Сквозь стекло проступала туманность электрических огней. Аня, появившись в комнате, выключила футбольный канал.

– Терпеть не могу футбол, – сказала она.

Она нажала кнопку дистанционного пульта. На экране телевизора вспыхнул канал «Animal Planet». Показывали полюс: может, Северный, может, Южный. Бородатые и тепло одетые люди под флагом «Green Peace» ходили по снегу, находили детенышей морских котиков, а потом обрызгивали их белый и пушистый мех зеленой краской из баллончика. Передача шла на английском. Когда на английском говорят русские, немцы или хотя бы американцы, я еще что-то могу понять. Но англичане… Они совсем не умеют говорить на английском. Во всяком случае так, чтобы было понятно.

– Аня, у меня к тебе вопрос, как к экологу. Зачем они красят морских котиков в зеленый цвет?

– Они портят им мех. Теперь из такого меха нельзя будет сделать шубу и зверобои их не убьют, – объяснила Аня.

– Кому хорошо, – сказал я, – так это белым медведям.

– Это почему?

– Теперь они без труда найдут детенышей на белом снегу и сожрут.

– Ты очень злой, Растрепин. Тебе это говорили?

– Говорили, конечно, – кивнул я. – Слушай, Аня, а баллончик, которым они пшикают животных, он с аэрозолем или без?

Кажется, я опять задал неправильный вопрос Аня нажала кнопку пульта, и телевизор погас.

– Уже очень поздно, Растрепин, – сказала она.

– Можно я останусь у тебя? Не хочу ехать на такси.

– Делай, что хочешь.

Ответ убийственный, как средство от комаров.

Аня удалилась в ванную и пришла оттуда в пижаме. Расстелила диван и легла. Рядом примостилась собака Я сел на край дивана. Подождал. Потом пошел покурить на кухню. Допил коньяк и вернулся в комнату.

Я не мог понять, заснула она или нет. Тогда я аккуратно положил ладонь к ней на грудь. Она вздрогнула, одернула руку и сонно сказала:

– Пожалуйста, не начинай. И даже не думай.

Я перестал думать и, не раздеваясь, распластался на диване. Мы так и лежали втроем: Аня, спаниель Кид и я. Только заснуть я не мог. Я так и не научился засыпать, если рядом спит кто-то еще. Одного этого факта было вполне достаточно, чтобы мысль о женитьбе приводила меня в уныние.

Когда я начинал шевелиться, собака начинала ворчать. Около трех часов ночи я узнал, что Аня храпит. Ночью о человеке можно почерпнуть много интересных сведений. Но в данной ситуации сведений было очень мало. И я не знал, чего ждать от Ани, от наших взаимоотношений. Ждать что-то от жизни – все равно, что ждать SMS от любимой девушки. Сообщения приходят не от нее, а от мобильной компании, которая опять требует денег. Аня права – лучше даже не думать. Жизнь – это всего лишь производственная необходимость.

Задремал я только к рассвету.

Опять зазвонил телефон. Меня это на сей раз не обрадовало, будто это был звонок не с занятий по физике, а с урока физкультуры. Электронный будильник рядом с диваном показывал восемь утра. Я поднялся и побрел в коридор.

– Алло, – сказал я трубке.

В трубке молчали. Если это будет женщина, ее мама, придется вежливо соврать, что ошиблись номером.

– Алло, – повторил я.

– А Аню можно, – наконец раздался робкий мужской голос.

– Она спит.

Тут трубку у меня выхватили. Аня стояла рядом со мной в пижаме и недовольно смотрела на меня.

– Але-але! – протяжно крикнула она неведомому абоненту. Очень похоже на интонацию радио-ди-джея. – …А, этот. Это двоюродный брат из Харькова…

Я вернулся в комнату и плотно затворил двери, чтобы не слышать разговора. Включил телевизор. Там передавали утренние новости. В Москве опять что-то взорвали. Телевизор я выключил.

Подошел к пианино «Украина», поднял крышку и попытался сыграть полонез Огинского. Разумеется, у меня ничего не получилось. Аня, наверное, успела закончить беседу. Было слышно, как она открыла в ванной воду.

– Что ты играл? – спросила она, вернувшись из ванной. Одной рукой, будто туземка корзину бананов, она придерживала обмотанное вокруг мокрых волос полотенце.

– Полонез Огинского.

– Что-то не очень похоже.

– Я знаю. Я не умею играть на пианино. Мама когда-то пыталась научить, но ничего из этой затеи не вышло. Полонез Огинского очень любила моя бабушка. Она даже хотела, чтоб его играли у нее на похоронах.

– Хочешь, я тебе сыграю полонез Огинского? – спросила она.

– А ты умеешь играть?

– Я закончила музыкальную школу. И даже одно время думала поступать в музучилище. Так ты хочешь, чтобы я тебе его сыграла?

– Сыграй что-нибудь, пожалуйста, но только не полонез Огинского.

– Что?

– Сыграй «Крейцерову сонату», – попросил я. И она сыграла.