"Роза и тис" - читать интересную книгу автора (Кристи Агата)

Глава 4

Первое упоминание о Джоне Гэбриэле прозвучало в тот вечер, когда Карслейк сказал Терезе, что в результатах дополнительных выборов виноваты сами консерваторы.

Кандидатом от консервативной партии был сэр Джеймс Бредуэлл из Торингтон-парка, человек довольно состоятельный и закоренелый тори с твердыми принципами. Ему было шестьдесят два года, отличался прямотой характера, но, к сожалению, не обладал ни живым темпераментом, ни быстрой реакцией, ни ораторским даром и становился совершенно беспомощным, когда его прерывали вопросами, скептическими репликами или просто выкриками.

– На трибуне он был просто жалок, – рассказывал Карслейк. – Крайне жалок! Бесконечные «э-э-э», и «а-а-а», и «гм»! Разумеется, мы сами писали для него все выступления на ответственных собраниях, а в его поддержку всегда выступал наш подготовленный оратор. Все это прошло бы на ура лет десять назад: славный, честный малый, из здешних мест и к тому же джентльмен. Но теперь... теперь им нужно нечто большее.

– Неужели мозги? – предположил я.

Карслейк, похоже, особого значения мозгам не придавал.

– Нужен ловкий, хитрый малый, который за словом в карман не полезет, сумеет всех рассмешить и наобещать с три короба. Старомодный парень вроде Бредуэлла слишком для этого совестлив. Он не станет обещать, что у каждого избирателя будет свой дом, что война кончится завтра и что у каждой домохозяйки появится в доме центральное отопление и стиральная машина.

– А кроме того, – немного помолчав, продолжал Карслейк, – существует закон маятника. Мы были у власти слишком долго! Любая перемена желанна! Наш оппонент Уилбрэхем – человек компетентный и честный. До войны был школьным учителем, освобожден от армии по инвалидности. Уилбрэхем – краснобай. Он расписывал, что будет сделано для тех, кто вернется из армии, ну и, конечно, обычная болтовня про национализацию и здравоохранение. В общем, свое дело он сделал. Прошел большинством голосов – более двух тысяч. Такое случилось в Сент-Лу впервые. Мы все, доложу я вам, были просто потрясены Так что теперь нам придется постараться Мы должны вытеснить Уилбрэхема.

– Он популярен?

– Так себе. Он прижимист, но добросовестен и умеет держаться. Победить его будет нелегко. Нам придется засучить рукава и энергично действовать по всему району.

– Вы не допускаете, что победят лейбористы?

– До выборов тысяча девятьсот сорок пятого года мы в Сент-Лу вообще не допускали такой возможности. Но теперь лейбористы не пройдут. Все графство прочно поддерживает Черчилля – заявил уверенно Карслейк. – Однако прежнего преобладающего большинства у нас уже не будет. Конечно, многое зависит от того, как пойдут дела у либералов. Между нами говоря, миссис Норрис, я не удивлюсь, если число их сторонников будет значительным.

Я искоса взглянул на Терезу. Она всячески старалась изобразить увлеченность политикой.

– Убежден, миссис Норрис, – горячо заверил ее Карслейк, – что в нашем деле вы будете великолепной помощницей.

– Боюсь, я не очень искушенный политик, – пробормотала Тереза, – Нам всем придется немало потрудиться, – произнес Карслейк бодрым тоном и вопросительно посмотрел на меня.

Я немедленно предложил писать адреса на конвертах.

– Руками я пока еще могу работать.

Карслейк смутился и опять начал покачиваться на каблуках.

– Превосходно! – сказал он. – Превосходно! Где это вас? В Северной Африке[2]?

– На Хэрроу-роуд, – ответил я.

Это его добило. Он окончательно смутился, так, что на него жалко было смотреть.

– А ваш муж, – хватаясь за соломинку, обратился он к Терезе, – он нам тоже будет помогать?

– Боюсь, что нет. – Тереза покачала головой. – Он коммунист.

Скажи она, что Роберт – черная мамба, даже тогда Карслейк не мог бы расстроиться больше. Он прямо-таки содрогнулся.

– Видите ли, – пояснила Тереза, – он художник.

Карслейк немного повеселел. Художники, писатели, что с них взять...

– Понимаю, – произнес он великодушно. – Да-да, понимаю.

– Ну вот! – с облегчением вздохнула Тереза, когда Карслейк ушел. Теперь Роберт от всего этого избавлен.

Я сказал Терезе, что она совершенно беспринципна.

Ее это нисколько не смутило. Когда пришел Роберт, она сообщила ему, какую политическую веру он исповедует.

– Но ведь я никогда не был членом коммунистической партии! запротестовал Роберт. – Просто мне нравятся их идеи. И, по-моему, вся их идеология правильная.

– Вот именно, – подхватила Тереза. – Как раз это я и сказала Карслейку. Время от времени будем оставлять на подлокотнике твоего кресла открытый томик Маркса. И тогда ты будешь в полной безопасности – никто не станет к тебе приставать.

– Все это очень хорошо, – не очень уверенно произнес Роберт, – но, предположим, что за меня примется другая сторона.

– Нет, – разубеждала его Тереза. – Насколько я понимаю, лейбористы боятся коммунистов еще больше, чем тори.

– Интересно, – сказал я, – что представляет собой наш кандидат.

Дело в том, что Карслейк избегал этой темы. Тереза как-то спросила его, будет ли сэр Джеймс баллотироваться на этот раз.

– Нет, – покачал головой Карслейк, – не будет. Нам предстоит серьезная борьба. Уж и не знаю, как все пойдет. – Он выглядел очень озабоченным. Наш кандидат не здешний.

– Кто же он?

– Некто майор Гэбриэл. У него Крест Виктории.

– За эту войну? Или за прошлую?

– О, конечно, за эту! Он довольно молодой человек, дет тридцати четырех. Превосходная военная характеристика. А орден получил за «необыкновенное хладнокровие, героизм и верность долгу». Во время атаки у Салерно под шквальным огнем противника командовал передовой пулеметной точкой. Все из его расчета, кроме одного, были убиты. Он и сам был ранен, но продолжал держаться, пока не израсходовал все патроны, и только тогда отступил на основную позицию. Уничтожил ручными гранатами много солдат противника и вытащил в безопасное место раненого бойца, единственного оставшегося в живых из своего расчета. Звучит, не правда ли?! К сожалению, внешность у него неказистая: невысокий, вида никакого.

– Как же он выйдет на публику? – удивился я.

Лицо Карслейка просветлело.

– О, тут с ним все в порядке. Он, понимаете ли, определенно ловкач, реакция молниеносная. К тому же легко вызывает у публики смех, хотя все его остроты – сплошная дешевка! – На мгновение лицо Карслейка исказила брезгливость. Истинный тори, он, думаю, предпочел бы явную скуку шутке дурного тона. – Но... публика принимает. О да! Принимает.

Карслейк, помолчав, продолжал рассуждать:

– Хотя, конечно, за ним нет наших традиций.

– Вы хотите сказать, что он не корнуоллец. Откуда же он? – спросил я.

– Сказать по правде, понятия не имею... Он ниоткуда, если угодно. Мы лучше умолчим об этом, а разыграем военную карту – доблестная служба и все такое. Для простых людей – средних англичан – подойдет. Разумеется, для нас это непривычно... – Вид у Карслейка был довольно несчастный. – Боюсь, леди Сент-Лу его не одобрит.

Тереза деликатно осведомилась, имеет ли значение, одобрит кандидата леди Сент-Лу или нет. Оказалось, имеет. Карслейк объяснил, что леди Сент-Лу возглавляет Ассоциацию женщин-консерваторов, которая представляет собой определенную силу в Сент-Лу. Она проводит многие важные акции и оказывает огромное влияние на то, как проголосуют женщины, чего, как известно, никто не может предсказать.

Тут Карслейк снова прибодрился.

– Это одна из причин моего оптимизма насчет Гэбриэла, – сказал он. Этот малый нравится женщинам.

– Но не леди Сент-Лу?

Леди Сент-Лу, по словам Карслейка, относится к этому с большим пониманием. Она откровенно признает, что старомодна, но искренне поддерживает то, что партия сочтет необходимым.

– В конце концов, – грустно сказал Карслейк, – времена изменились. Раньше в политике были джентльмены.

Теперь их невероятно мало. Хотелось бы, конечно, чтобы этот парень был джентльменом, но... он не джентльмен, и все тут! Ну а раз нельзя заполучить джентльмена, то, я полагаю, герой – это лучшее из того, что остается.

– По-моему, неплохо сказано, – заметил я, когда Карслейк ушел.

Тереза улыбнулась и заявила, что ей, пожалуй, жаль майора Гэбриэла.

– Как ты думаешь, какой он? – спросила она. – Должно быть, неприятный?

– Да нет, наверное, он довольно славный малый.

– Потому что у него Крест Виктории?

– О Господи! Конечно нет! Можно получить Крест, будучи просто безрассудным... или даже глупым. Знаешь, всегда говорили, что старина Фредди Элтон получил Крест Виктории только потому, что был слишком глуп, чтобы понять, когда надо отступать с переднего края. Правда, начальство назвало это «стойкостью перед лицом непреодолимого преимущества сил», хотя на самом деле Фредди просто понятия не имел, что все остальные уже ушли.

– Это же нелепость, Хью! Скажи, почему ты думаешь, что этот самый Гэбриэл должен быть славным малым?

– Только потому, что он не нравится Карслейку. Человек, который мог бы понравиться Карслейку, должен быть чванливым ничтожеством.

– Ты хочешь сказать, что тебе не нравится бедняга Карслейк?

– Ну при чем тут «бедняга»? Он вполне подходит для такой работы; чувствует себя как рыба в воде! И то сказать, какая работа!

– А чем она хуже любой другой? Это нелегкий труд.

– Да, верно. Однако если всю жизнь приходится рассчитывать, какое воздействие «это» окажет на «то»... В конце концов сам не будешь знать, чем «это» и «то» являются на самом деле.

– Отрыв от действительности?

– Да. Не к этому ли в конечном счете сводится политика – кому поверят люди, за что будут стоять, что им можно будет внушить? При чем тут факты?

– О, значит, я правильно делаю, что не воспринимаю политику всерьез! заявила Тереза.

– Ты все делаешь правильно! – Я послал ей воздушный поцелуй.

Мне так и не удалось увидеть кандидата от консерваторов до большого собрания в Спортивном комплексе.

Тереза раздобыла для меня самую современную инвалидную каталку. В солнечный день меня могли вывозить на террасу. Позднее, когда движение на каталке стало причинять меньше боли, круг расширился: иногда меня вывозили даже в Сент-Лу. Собрание было назначено на вторую половину дня, и Тереза устроила все так, чтобы я мог на нем присутствовать. Она уверяла, что это меня развлечет.

Я сказал, что у Терезы странное представление о развлечениях.

– Вот увидишь, – уверяла меня Тереза, – тебе доставит огромное удовольствие, когда ты убедишься, насколько все они воспринимают себя всерьез. К тому же, – добавила она, – я надену шляпку.

Тереза никогда не носит шляпок, разве что в тех случаях, когда ее приглашают на свадьбу, но тут она специально съездила в Лондон и вернулась с новой шляпкой, которая, по ее мнению, подобает даме-консерватору.

Мне стало любопытно, каков должен быть сей головной убор.

Тереза объяснила все до малейших подробностей:

– Шляпка должна быть из хорошего материала, элегантной, но не ультрамодной. Она должна хорошо сидеть на голове и не выглядеть легкомысленной.

Она тут же продемонстрировала нам свою покупку, которая действительно соответствовала всем предъявленным требованиям.

Тереза надела шляпку, и мы с Робертом наградили ее аплодисментами.

– Чертовски хорошо, Тереза, – похвалил Роберт. – Шляпка придает тебе серьезный вид. Ты выглядишь так, будто у тебя есть определенная цель в жизни.

Само собой разумеется, что перспектива увидеть Терезу в президиуме в шляпке увлекла меня, к тому же день выдался погожий и солнечный.

Спортивный зал заполнился пожилыми людьми респектабельного вида, ну а те, кому еще не стукнуло сорока, резвились в этот час на пляже, что, по-моему, было с их стороны крайне мудро. Пока бойскаут осторожно подкатывал мою каталку к удобному месту у стены возле первых рядов, я размышлял о пользе подобных собраний. Каждый человек в этом зале был уверен в правильности своего политического выбора. Наши оппоненты проводили свое собрание в школе для девочек. Там, надо полагать, тоже собрались стойкие сторонники своей партии. Каким же образом тогда происходит воздействие на общественное мнение? Грузовики с громкоговорителями? Митинги на площадях?

Мои размышления были прерваны шарканьем ног.

Небольшая группа людей поднималась на специально сооруженную платформу, где не было ничего, кроме стульев, стола и стакана с водой. Перешептываясь и жестикулируя, они заняли положенные им места. Терезу в ее новой шляпке усадили во втором ряду в числе менее значительных личностей. А в первом расположились председатель, несколько престарелых джентльменов с трясущимися головами, оратор из штаба, леди Сент-Лу, еще две дамы и сам кандидат.

Дребезжащим, но довольно приятным голоском председатель обратился к собравшимся, неразборчиво прошамкав какие-то банальности. Это был очень старый генерал, отличившийся еще в Бурской войне (а может быть, Крымской?[3]). Во всяком случае, дело было очень давно, и того мира, о котором он бормотал, в настоящее время уже не существовало.

Тонкий старческий голосок замер, грянули восторженные аплодисменты, какими в Англии всегда награждают друга, выдержавшего испытание временем... Каждый в Сент-Лу знал генерала С. «Славный воин старой школы», – говорили о нем.

В своих заключительных словах генерал С, представил собравшимся представителя новой школы, кандидата от консервативной партии – майора Гэбриэла, кавалера Креста Виктории.

В эту минуту послышался глубокий, тяжкий вздох, и я неожиданно обнаружил рядом с собой леди Трессилиан (подозреваю, что сюда ее привел безошибочный материнский инстинкт).

– Как жаль, – выдохнула она, – что у него такие простецкие ноги.

Я сразу понял, что она имела в виду, хотя, если бы меня попросили дать определение, какие ноги можно назвать простецкими, а какие нет, я бы ни в коем случае не смог этого сделать. Гэбриэл был невысок, и для такого роста ноги у него были, можно сказать, нормальные – не слишком длинные и не слишком короткие. И костюм был довольно приличный, неплохого покроя. Тем не менее эти ноги в брюках, несомненно, не были ногами джентльмена! Может быть, в строении и постановке нижних конечностей и кроется сущность родовитости, породы? Вопрос для «мозгового треста».

Лицо Гэбриэла не подвело. Это было некрасивое, но довольно интересное лицо с поразительно прекрасными глазами. Ноги же портили всю картину.

Он встал, улыбнулся – улыбка была обаятельная – и заговорил ровным голосом, с несколько просторечными интонациями.

Гэбриэл говорил двадцать минут. И говорил хорошо.

Не спрашивайте о чем. Я бы сказал, что он говорил обычные вещи и в более или менее обычной манере. Но его приняли. Этот человек создавал вокруг себя некое поле.

Вы забывали, как он выглядит, забывали, что у него безобразное лицо, неприятный голос и дурной выговор. Зато возникало впечатление глубокой искренности и серьезности намерений. Вы чувствовали, что этот малый действительно собирается сделать все от него зависящее. Искренность именно искренность!

Вы чувствовали... да, чувствовали: ему не безразлично, его действительно заботит вопрос нехватки жилья и трудности молодоженов, не имеющих возможности обзавестись своим домом; и проблемы солдат, которые много лет пробыли за морем и теперь должны вернуться домой; и необходимость обеспечения техники безопасности; и сокращение безработицы. Он жаждет увидеть свою страну процветающей, ибо это означало бы счастье и благополучие жителей каждого входящего в нее района. Время от времени он неожиданно отпускал шутку, заурядную дешевку не первой свежести, – однако его шутки воспринимались благосклонно, потому что были понятны и всем знакомы.

Дело было не в шутках, а в искренности. Он говорил, что, когда война наконец закончится и Япония будет выведена из строя, наступит мир и вот тогда будет жизненно важно взяться за дело, и он, если его выберут, готов это сделать...

Вот, собственно, и «все. Я воспринял это как шоу одного актера майора Гэбриэла. Я не хочу сказать, что он игнорировал партийные лозунги. Отнюдь, он сказал все, что полагалось сказать; с подобающим восторгом и энтузиазмом говорил о лидере; упомянул империю. Все было вполне правильно, но вас призывали поддержать не столько кандидата от консервативной партии, сколько лично майора Джона Гэбриэла, который намеревается осуществить обещанное и страстно заинтересован в том, чтобы это было сделано.

Аудитории он понравился. Правда, люди за этим и пришли. Все собравшиеся были тори, – но у меня создалось впечатление, что он понравился публике больше, чем она того ожидала. Мне показалось, что слушатели даже немного проснулись. «Ну конечно, – подумал я, – этот человек – настоящая динамо-машина!» И даже возгордился точностью моего определения.

После аплодисментов (по-настоящему искренних) был представлен оратор из центра. Он был великолепен. Говорил все правильно, делал паузы в нужных местах и в нужных местах вызывал смех. Должен признаться, что я почти не слушал.

Собрание закончилось обычными формальностями.

Когда все поднялись со своих мест и стали выходить, леди Трессилиан остановилась около меня. Я был прав – она ангел-хранитель.

– Что вы думаете о нем? – спросила она своим задыхающимся, астматическим голосом. – Скажите, пожалуйста, что вы думаете?

– Хорош! Определенно хорош.

– Очень рада, что вы так думаете. – Она порывисто, шумно вздохнула.

Я удивился. Почему мое мнение может что-то для нее значить? Последующие слова леди Трессилиан просветили меня на этот счет.

– Видите ли, – сказала она, – я не так умна, как Эдди или Мод. Политикой я никогда не занималась... и я старомодна... Мне не нравится, что членам парламента платят деньги. Я так и не смогла привыкнуть к этому. Членство в парламенте – это служение родине, и оно не должно оплачиваться.

– Но, леди Трессилиан, не каждому под силу служить родине, не получая плату, – заметил я.

– Вы правы, я знаю. В настоящее время это невозможно. По-моему, очень жаль! Наши законодатели должны избираться из числа людей того класса, которому нет надобности трудиться ради куска хлеба. Из класса, не нуждающегося в заработке.

У меня чуть не сорвалось с языка: «Дорогая моя леди!

Вы, должно быть, явились прямехонько из Ноева ковчега!»

Однако было любопытно обнаружить в Англии существование таких уголков, где все еще живы старые идеалы. Правящий класс. Господствующий класс. Высший класс. Такие ненавистные фразы. И все-таки – будем честными – в них что-то есть, не правда ли?

– Мой отец, знаете ли, – продолжала леди Трессилиан, – был членом парламента от Гэрависси в течение тридцати лет. Он находил это тяжким бременем, но считал своим долгом.

Я невольно перевел взгляд на платформу. Майор Гэбриэл разговаривал с леди Сент-Лу. Судя по ногам, он определенно чувствовал себя не в своей тарелке. Считал ли майор Гэбриэл депутатство в парламенте своим долгом?

Я в этом очень сомневался.

– Мне он показался очень искренни м, – заметила леди Трессилиан, проследив за моим взглядом. – А вам?

– Мне тоже.

– И он так чудесно говорил о мистере Черчилле... По-моему, вся страна поддерживает мистера Черчилля. Вы согласны?

Да, я был с этим согласен. Вернее, я полагал, что консерваторы, безусловно, вернутся к власти, хотя и с небольшим перевесом голосов.

Ко мне подошла Тереза, и тут же явился мой бойскаут, чтобы катить инвалидную каталку.

– Получила удовольствие? – спросил я Терезу.

– Да.

– Что ты думаешь о нашем кандидате?

Она долго молчала. И ответила лишь только после того, как мы вышли из зала:

– Я не знаю.