"Методика обольщения" - читать интересную книгу автора (Габбер Холли)

ФЛЕГМАТИК

Эрик всегда верил в магию чисел. Никому об этом не докладывая (чтобы не прослыть абсолютным психом), он тем не менее регулярно пересчитывал количество кнопок на пультах управления, клавиш у компьютера, ступенек на лестницах и машин одного цвета, проехавших за определенный промежуток времени. Потом он эти цифры складывал, умножал и делил, соотносил с календарной датой, числом недель, дней и часов, оставшихся до какого-либо события, и делал определенные выводы — как правило, оптимистические. Он упорно предпочитал верить в лучшее, но в итоге все получалось так, как получалось, и пророчества цифр (им же придуманные) сбывались далеко не так часто, как хотелось.

Тем не менее, придя в редакцию газеты «Торонто стар» одиннадцатого июня и обнаружив по наручным часам, что он пересек порог ровно в одиннадцать, Эрик воодушевился и молчаливо постановил: сегодняшний день его чем-нибудь порадует. Ожидания вновь обманули: первой, кого он увидел, была Лана — шустрая и бойкая малютка-кинокритикесса, недавно бросившая его самым беспардонным»образом после двух лет периодических свиданий. Впрочем, сама Лана была свято убеждена: разрыв прошел вполне цивилизованно и им просто необходимо оставаться задушевными друзьями. Эрик в этом сомневался, но покорился, ибо задним числом понимал: в течение этих двух лет вел он себя неправильно, навещая Лану исключительно по выходным и изредка выбираясь с ней в театр или в гости. Она была вправе ожидать большего и рассудила здраво — продолжать эти не шаткие, не валкие отношения просто бессмысленно.

Если признаться честно, Эрик никогда не испытывал к Лане особо страстных чувств, но привык к их встречам и был уверен: это надолго. Он вообще был человеком привычки. Когда же Лана объявила, что больше не нуждается в его услугах, у нее новый партнер (которого она, кстати, уже несколько месяцев успешно совмещала с Эриком), он не подал виду, но обиделся и в очередной раз задал себе вопрос, почему ему так не везет с женщинами. Дважды, причем с небольшим интервалом, он влюблялся во вполне привлекательных дам, обремененных маленькими сыновьями, но обе расстались с ним, потому что он не был готов стать нежным отцом их милым крошкам. Теперь его бросила Лана. Между тем через месяц Эрик собирался отметить свое тридцатилетие и очень надеялся, что его поздравит хотя бы по телефону хотя бы ласковый женский (мамин не в счет) голос, в котором будут слышаться волнующие многообещающие интонации.

— Новые очки? — поинтересовалась Лана вместо приветствия. Она не любила здороваться и прощаться. Эрик автоматически дотронулся до оправы.

— И как ты только заметила?

— Я наблюдательная. — Лана отвернулась и энергично замолотила по клавишам компьютера. После непродолжительной серии ударов ее пальцы на секунду зависли в воздухе. — А старые ты уронил на пол или случайно уселся на них?

Оставив реплику без ответа, Эрик сделал вывод: их расставание с Ланой было обоюдно верным шагом. Вообще-то очки выскользнули у него из мокрых рук и разбились в раковине (а потом он порезал ладонь, собирая осколки), но почему бы не тешить себя мыслью, что он еще встретит женщину, которая будет находить его рассеянность и вопиющую неловкость умилительными?

— А ты измышляешь очередной шедевр?

— Какой там шедевр. Очередной обзор новинок на DVD. А неделя абсолютно пустая — придется всерьез разбирать даже тупой ужастик. Как тебе такое начало: «Слова „ночь“ в названии фильма ужасов зачастую достаточно, чтобы сразу напугать до смерти. К вящей радости любителей потрястись от страха на сон грядущий на свет из тьмы явились „Ночь живых мертвецов“, „Ночь кровавого ужаса“, „Ночь зомби“, „Ночь демонов“ и еще тысяча и одна „ночь“. Хорошо?

— Гениально. Вставь в перечень еще «Ночь игуаны» и проверь, обратит ли Берт на это внимание, когда будет просматривать твой опус.

— Да ну… Берт сегодня не в духе — наверное, опять поскандалил с Джулией. Может закатить истерику.

Тридцатисемилетний литературный критик Берт, под началом которого шесть человек упражнялись в остроумии, анализируя различные аспекты культурной жизни, являлся, с точки зрения Эрика, законченным неврастеником, циником и злопыхателем, однако почему-то пользовался невероятным успехом: он трижды успел развестись с законными женами, а всевозможных интрижек (о коих Эрика своевременно оповещала Лана) у него вообще было без счета. Свою роль, разумеется, играли не внешние данные босса (кого могли прельстить практически лысый череп и водянистые глаза?), но его интеллект, блестящий ум и незаурядные ораторские способности. На данный момент официальной спутницей Берта считалась музыкальный критик Джулия — тощая мегера с невероятной по сложности высокой прической, из которой постоянно выбивались длинные пегие пряди. Кроме нее, в шестерку обозревателей-искусствоведов входили Лана — стриженная под мальчика большеротая женщина-воробышек, арт-критик Эндрю — веселый бородатый толстяк с редкостными дефектами дикции, театральный критик Хелен — добродушная пышная дама, умеющая громко и восторженно удивляться всему увиденному и услышанному, стрингер Пол — томный[еруdиноподобный мальчик, в обязанности которого входило любыми способами добывать мелкую информацию, и Эрик — бессменный составитель еженедельных книжных обзоров.

Эрик уселся на свое место — справа от Ланы, по другую сторону плексигласовой перегородки, — снял очки, зажмурился и потер лоб.

— Голова болит? — спросила она через прозрачную стенку, не поднимаясь с кресла.

— Глаза устали. Перевод надо закончить к следующей среде, а у меня еще не готовы пятьдесят две страницы. У Суареса очень сложная лексика — дело движется не так быстро, как я надеялся. В его текст надо полностью погрузиться, проникнуться его мироощущением, точно воспроизвести стиль, а у меня нет такой возможности из-за этих проклятых обзоров. Невозможно столько читать и столько писать. И Берт опять заявит, что я скучен и неостроумен, что через мои сочинения невозможно продраться. А я просто выдохся.

— Брось, Эрик. Мы обсуждали это сотни раз. Ты ведь не можешь отказаться от обзоров, они тебя кормят. Одними переводами не проживешь.

— Знаю не хуже тебя. Но я устал. Мои мозги досуха выжаты. Их надо окунуть в какой-то питательный раствор. Единственная радость, что через пару недель я переберусь в Лонг-Вуд. Буду до самой осени дышать, гулять, спать, наконец. Пора брать тайм-аут.

Старый дом на полуострове Принс-Эдуард-Каунти, бабушкино наследство, формально принадлежал его матери, но родители предпочитали жить там зимой, а летом Эрик становился полноправным владельцем фамильной усадьбы. Полуостров с одной стороны глубоко вдавался в Онтарио, с другой был окружен куда более мелкими озерами, но местечко Лонг-Вуд, рядом с которым в свое время и выстроили дом, находилось в двух милях от большой воды и никак не соприкасалось с оживленными трассами, ведущими прямо в туристическую мекку — знаменитый Кингстон. Это относительное неудобство — невозможность быстро подобраться к озеру — на взгляд Эрика, являлось главным достоинством его жилища: оно гарантировало тишину, покой и отсутствие назойливых путешественников, которые, подобно муравьям, все лето ползли и ползли на восток — в сторону Тысячи островов.

— Кстати! — Лана радостно потрясла указательным пальцем и подкатилась на своем кресле поближе к Эрику. — Хорошо, что ты мне напомнил. Лонг-Вуд ведь недалеко от Кингстона?

— Порядочно. В шестидесяти трех милях.

— Ерунда — всего час на машине. Слушай… Я, конечно, не знаю, как ты к этому отнесешься… Дело вот в чем. У меня есть одна приятельница — Керри ОТрэди, мы с ней вместе учились в Бентли. Потом я подалась в журналистику, а она осталась в университете: аспирантура, стажировка и все такое. Сейчас она пишет научную работу о кельтской мифологии.

— Очень интересно. А при чем тут я?

— Она говорила, что мечтает провести лето недалеко от Кингстона: снять комнату или плавучий домик, спокойно работать, писать, а в августе посетить знаменитый кельтский фестиваль. Но цены в разгар сезона просто бешеные, а плавучий домик, как выяснилось, надо было зарезервировать еще в феврале. Керри же не миллионерша! А в каком-нибудь паршивеньком кемпинге можно лишь переночевать, но жить там… И мне пришла в голову полубезумная мысль: может, ты сдашь ей комнату?

— Я?!

— Подожди, дослушай. Керри вроде тебя: заумная девица, больше всего на свете обожающая покой и чтобы ей не мешали работать. Вы бы существовали параллельно, почти не сталкиваясь! Керри на втором этаже ваяет свой эпохальный труд о кельтах, ты переводишь. С другой стороны, можешь заработать: назови цену вдвое-втрое ниже принятых, и все равно выйдет приличная сумма. А Керри будет в восторге. Она спит и видит провести лето у воды.

— В том-то и дело, что мой дом не у воды.

— Не важно. Если захочет, дойдет. Зато я могу гарантировать ей полную безопасность, в твоей порядочности я не сомневаюсь. Ты попросту не умеешь заводить легкомысленные интрижки. И кстати, Керри классно готовит. Если пробудишь в ней симпатию, она начнет печь пироги — вишневые, яблочные!» Отдохнешь даже лучше, чем обычно, нарастишь жирка, а то тебя скоро ветром унесет. Ну как?

— Я же не могу так сразу ответить! Твое предложение как снег на голову. Надо подумать… А как она выглядит?

— Ну, если образно… Помнишь: «Пробираясь до калитки полем вдоль межи, Дженни вымокла до нитки вечером во ржи»? Ты представляешь себе эту Дженни?

— Да, вполне, — ответил Эрик, перед мысленным взором которого мгновенно нарисовалась миниатюрная, стройная, облаченная в клетчатое приталенное платье чаровница с изумительным бюстом, чуть прикрытым кружевной косынкой, тугими яркорыжими косичками и дразнящими васильковыми глазами.

— Керри именно такая и есть. Настоящая Дженни. Идея Ланы, вначале действительно показавшаяся Эрику безумной, становилась все привлекательнее. Может, это и есть тот знак судьбы, на который указали числа?

— Честное слово, не знаю… Звучит неплохо. С другой стороны, посторонняя женщина в доме…

— Эрик, она приличная, не склонная к насилию, хорошо образованная девушка строгих правил. Такая характеристика внушает тебе доверие? Молчишь? Значит, согласен?

— Не дави на меня.

— Если на тебя не давить, ты за год не примешь ни единого решения. Я дам ей твой телефон, хорошо? Скажу, чтобы она позвонила сегодня. И вы согласуете детали. И ради бога, не стесняйся говорить о деньгах — это же деловая беседа. Ты такая размазня, Эрик! И как только твоя мама разрешает тебе жить одному!

Керри действительно позвонила ближе к вечеру, и Эрика, уже строившего далекоидущие планы, этот разговор сильно разочаровал. Керри общалась с ним хотя и предельно вежливо, но очень сухо и деловито, как с мелким служащим гостиницы или владельцем третьеразрядного мотеля, с которыми незачем церемониться. В первую очередь она поинтересовалась ценой (Эрик, успевший навести справки, назвал запредельно низкую, так что Керри несколько раз переспросила, заподозрив подвох), затем задала ряд вопросов о местоположении дома, условиях проживания, близости крупных населенных пунктов. Эрик, чувствуя себя крайне неуютно, покорно и подробно отвечал, пытаясь по голосу собеседницы, говорившей немного нараспев, растягивая гласные, угадать ее облик.

Наконец Керри надменно заявила, что ее все устраивает и, если он — Эрик — не возражает, она готова появиться хоть на следующей неделе. До Лонг-Вуда она доберется, но как ей найти дом? Эрик виновато ответил, что вообще-то он собирается переезжать только двадцать третьего, во вторник, потому что в течение следующей недели должен закончить дела в городе. И если она — Керри — не возражает, он готов довезти ее до места на собственной машине. Керри не возражала. Она уже договорилась с Ланой. Поживет дней десять у нее, пройдется по музеям, возможно, выберется в театр. А потом они условятся, где им встретиться.

Положив трубку, Эрик немедленно начал жалеть о скоропалительном решении — поселить в своей святыне какую-то высокомерную и наглую девицу. Но отступать было поздно. Лана и так постоянно издевалась, заявляя, будто Эрик — Рак по гороскопу — только и может, что пятиться назад. Теперь оставалось одно: приспосабливаться к сложившимся обстоятельствам и стараться извлечь из них хоть малейшую пользу для себя. Может, она действительно испечет ему яблочный пирог. Хотя по первому заочному впечатлению Керри трудно было представить на кухне, замешивающей тесто.

— Ну что ты! — сказала Лана по телефону, когда он все же поделился с ней сомнениями. — Она совсем не такая! Это, наверное, от смущения. Такая, знаешь ли, превентивная защитная реакция — на случай, если ты вдруг окажешься чересчур фривольным. Вы обязательно найдете общий язык. Может, устроить вам встречу заранее? Чтобы вы немножко привыкли к обществу друг друга?

— Раньше надо было думать, — мрачно ответил Эрик, больше для себя самого. — У нас еще два месяца впереди, чтобы привыкнуть к обществу друг друга. А сейчас я почти не выхожу из дому: утром читаю разный хлам для субботнего обзора. а вечерами гоню перевод. Я как заяц, которого травят собаками.

— Ты похож не на зайца, — жизнерадостно заявила Лана, — а на Умного Кролика из «Винни-Пуха». Точнее, ты нечто среднее между Умным Кроликом и Крошкой Ру.

Эрик терпеть не мог этих намеков на свой не слишком высокий рост и субтильное телосложение. С одной стороны, он был слишком умен, чтобы воспринимать эти недостатки всерьез, с другой стороны, его здравомыслия явно не хватало, чтобы полностью абстрагироваться от внешности. И почему только гены распределились таким причудливым образом? Ему достался один интеллект, а двоюродному брату Тому, пустоголовому недоучке-актеру, который за всю свою жизнь так и не уяснил, что такое дроби и почему луна не каждый день круглая, — талант и красота?

Двадцать третьего июня около полудня Эрик подкатил к дому Ланы, собираясь забрать новую жиличку. Он так намучился, забивая машину собственными вещами и одновременно пытаясь выкроить место для вещей Керри, что даже перестал гадать, как она выглядит. Эрик позвонил снизу и почти сразу услышал энергичный голос Ланы:

— Эрик, ты до неприличия пунктуален! Мы уже готовы. Поднимайся скорее, ты нам поможешь.

Преодолевая последние ступеньки, он увидел, как Лана выволакивает из квартиры тяжеленную на вид сумку устрашающих размеров. Эрик замер в растерянности.

— Не стой же, заходи. Сумки всего три, но каждая весит тонну. Сейчас я познакомлю тебя с Керри.

Керри тянула по полу к входной двери еще одну сумку. Увидев Эрика, она выпрямилась, и он ошарашенно подумал, насколько по-разному люди могут представлять себе Дженни из классического стишка Бернса. Ничего общего с огненноволосой прелестницей у этой девицы не было. Она оказалась крупной (примерно одного роста с Эриком), Ширококостной блондинкой, волосы которой слегка отливали желтизной, а курносый нос густо покрывали веснушки. Слишком светлые глаза, выжидающе глядевшие из-под желтых ресниц, казались выцветшими на солнце, контуры пухлых губ — размытыми. Вообще представлялось, что Господь изначально намеревался сделать Керри рыжей и синеокой, но потом пожалел на нее красок и щедро разбавил их водой — эта девушка была выдержана в мегапастельных тонах. И упрекать Лану не имело смысла: нечто сельско-пасторальное в Керри несомненно присутствовало.

— Обойдемся без официальных церемоний? — бодро спросила Лана. — Эрик. Керри. Ну что, вы сразу поедете или сначала выпьем кофе?

Керри молчала, пристально изучая Эрика белесыми глазами. Эрик почувствовал себя игроком, поставившим всю имеющуюся наличность на лошадь, вообще не умеющую бегать. Он захотел побыстрее развязаться с этой жалкой сумятицей и решительно взял инициативу в свои руки.

— Никакого кофе. Нам ехать почти три часа. Керри, какая сумка самая тяжелая? Я ее возьму. Ого, что вы туда нагрузили?

— Там книги, — наконец открыла рот Керри. Слова она выпевала неторопливо — так же, как и двигалась. Это могло либо умилять, либо не на шутку раздражать — в зависимости от обстоятельств. — А в тех двух мои вещи. Вы сможете донести ее до машины?

Постараюсь, — пробурчал Эрик и с трудом потащил сумку вниз. По дороге он со злостью думал, что эта бесцветная корова, без малейших зазрений совести взвалившая на него неподъемный тюк, уж наверное, посильнее его. Ему всегда нравились «карманные» женщины, рядом с которыми он казался себе высоким и сильным, а такую Керри на руках не очень-то поносишь. Ко всему прочему Эрик предпочитал авантажных секретарш — пользующихся косметикой, модно одетых, стучащих каблучками, а этой девице (на босых ногах которой — как он успел заметить — были нацеплены какие-то плетеные шлепанцы) самое место сидеть на лужку и плести венок из ромашек. С другой стороны, сейчас он ее и повезет туда, где ей самое место, — на природу. Все логично. Эрик открыл багажник и тяжело вздохнул, размышляя, разместится ли тут филиал книжного шкафа. Дамы остановились рядом.

— Как же нам сейчас не хватает Кевина! — неожиданно произнесла Керри и швырнула свою ношу на асфальт.

— Да, он один донес бы все твое барахло левой рукой, — подхватила Лана, внимательно следя за неловкими действиями Эрика. Хотя он и не знал, о ком идет речь, эти две фразы, брошенные в пустоту, его отнюдь не вдохновили.

— Carajo, — яростно пробормотал Эрик, пытаясь затолкать сумку в багажник.

— Что-что? — с любопытством спросила Керри.

— Привыкай! — ответила за Эрика Лана, заливаясь радостным смехом. — Он ругается только по-испански! Чертовски красиво и выразительно!

Две другие сумки заняли все заднее сиденье, и Керри, вначале попытавшаяся уместиться рядом с ними, была вынуждена сесть с Эриком («Она боится, что я буду щипать ее за ляжки по дороге?» — не очень доброжелательно подумал тот). Он уже собирался тронуться, но тут Лана завизжала, что они забыли самое главное, и опрометью бросилась назад. Керри тоже засуетилась, не вылезая из салона.

— Как же я могла забыть! Мой ноутбук!

Лана вторично вылетела из дома, на ходу теряя туфли. Негромко воркуя, как над младенцем, она распахнула заднюю дверцу и принялась осторожно устраивать новенький лэптоп на огромных сумках, а Керри вся извертелась, проверяя надежность его расположения. Эрик не принимал участия в этом безумстве и отрешенно смотрел вперед, положив руки на руль. Когда процесс погрузки закончился, он нарочито спокойным голосом спросил:

— Мы уже можем ехать?

— А он не слетит на пол?

— Откровенно говоря, я не собираюсь закладывать виражи, как на «Формуле-1». А что, в недрах вашего лэптопа прячутся банковские шифры и имена секретных агентов?

Керри смерила его саркастическим взглядом:

— В него действительно втиснуто немало данных. Не хочется потерять ни нужные мне базы, ни диссертацию, которую я очень надеюсь закончить за лето.

— Будем вместе молиться, чтобы ваша диссертация не пострадала.

Солнце уже стояло в зените, поэтому Эрик поменял очки на дорожные — со слегка затонированными стеклами.

— У вас проблемы со зрением?

Эрик про себя сосчитал до пяти и с нескрываемым удовольствием соврал:

— Я практически слепой. А машину вожу, руководствуясь внутренними ощущениями. Но не волнуйтесь: мое чутье еще никогда не подводило.

Выражение тревоги на лице Керри Эрика вполне удовлетворило, и он тронулся с места.

Минут через пять Керри, вероятно желая как-то разрядить нервозную обстановку, вытащила из кармана огромную заколку, скрутила длинные волосы жгутом и скрепила на затылке. Эрик воспринял ее действия как выброшенный белый флаг и осторожно приступил к светской беседе.

— Вам удалось за эти дни выбраться в театр?

Да. Посмотрела «Дома вдовца» Бернарда Шоу. Но мне не понравилось. Шоу современен и ироничен до зубоскальства, а эта пропахшая нафталином патриархальная постановка являла собой чуть ли не трагедию. Анахронизм… Меня не покидало чувство, что я смотрю черно-белый фильм тридцатых годов. Ставить так Шоу сегодня, по меньшей мере, бессмысленно.

Эрик впервые посмотрел на Керри с интересом и мысленно сделал ряд поправок. Может, этой девице место и на идиллическом лужку, но в руках у нее должен быть не венок из ромашек, а книга по искусству или… ноутбук.

— Вы никогда не пробовали писать рецензии или критические статьи?

— Пару раз. В университетскую газету. Но журналистика меня не привлекает, я человек науки. А вы, как я поняла, работаете в одном отделе с Ланой?

— Верно. Строго говоря, меня тоже нельзя назвать журналистом: я не беру интервью, не хожу на пресс-конференции. Мои обязанности — делать обзоры новинок книжного рынка, а дополнительно к этому, примерно раз в месяц — в очередь с коллегами, — выдавать замысловатую колонку о культурном либо литературном событии недели. Хотя и это для меня не главное. В первую очередь я переводчик.

— С испанского?

— Да. Я переводил Артуро Переса-Реверте, перуанца Марио Варгаса Льосу, мексиканку Лауру Эскивель… — Эрик, взглянув на Керри, понял, что эти имена ей ничего не говорят, — и даже испаноязычных классиков — Борхеса, Гарсиа Маркеса…

Керри кивнула, но ничего не ответила. Эрик решил не развивать тему и тоже умолк. Ему вспомнился рассказ Ланы (поведанный под глубочайшим секретом), как однажды Берт решил заменить его какой-то юной особой, бодро владеющей пером, поклевавшей тут и там разнообразной литературы, выучившей с десяток актуальных фамилий и возомнившей себя виртуозом критического жанра. Берт прочел пару ее текстов и постановил, что они бойки и забавны — этого хватило, чтобы он заказал ей очередной книжный обзор на пару с Эриком. Кто лучше напишет, того он и подрядит заниматься этим дальше, а второго попросит удалиться. Шансы девицы были высоки, но ее погубил всего один вопрос: когда речь зашла о Маркесе, она спросила: «Это тот, который написал „Капитал“?» Берт взвился, и выбор был сделан мгновенно. Эрика, разумеется, велели не просвещать на сей счет, но разве Лана могла удержаться? С тех пор Эрик заметно охладел к боссу, хотя и делал вид, будто не в курсе его инсинуаций.

Долгая часть пути прошла в молчании; Керри немного оживилась почти по прошествии часа, когда они проезжали Порт-Хоуп, а затем Кобург.

— Как красиво! Эти красные домики с черепичными крышами словно сбежали из Англии викторианских времен. А там вдалеке — вы видите? — островерхая церковь… Англиканская, да? Просто страна Оз — не хватает только дороги из желтого кирпича… Абсолютно сказочное место. Кажется, время здесь остановилось.

— Насколько я знаю, здесь действительно снимают исторические фильмы. Сведения, можно сказать, из первых рук. Мой двоюродный брат — довольно популярный актер Том Андерсон. Видели фильм «Похищенный, или Катриона»? Он вышел совсем недавно, в марте. Том сыграл в нем главную роль.

Эрик довольно часто прибегал к этому постыдному, но безотказному трюку: упоминал кузена-актера, чтобы подогреть интерес к собственной персоне. Однако Керри, вопреки ожиданиям, не уделила сенсации особого внимания.

— Видела. Не шедевр. Хотя ваш кузен смотрелся неплохо… Вы совсем не похожи.

Эрик про себя чертыхнулся. Сообщение возымело обратное действие. Его сопоставили с Томом, причем в пользу последнего.

— Он похож на свою покойную мать. Она была красавицей. А я похож на своего отца.

Между прочим, Эрик, вы не обидитесь, если я задам один вопрос? Нет? Откуда у вас такая удивительная фамилия — Тонгерен? Каково ее происхождение? Простите, если я кажусь вам бестактной, но меня это интересует исключительно как филолога.

— Особого секрета нет. Это голландская фамилия, мой отец — голландец по происхождению, а у мамы шведские корни. Отсюда и мой склад характера — я классический флегматик… А хотите узнать мое настоящее имя?

— Настоящее?

— Эриком меня звали с детства, я и сам себя так называю. Но мое подлинное имя, данное при рождении и проставленное во всех документах, — Эрлаф. Представляете? Меня так окрестили в честь дедушки-шведа. И почему только никто не подумал о будущих страданиях ребенка, нареченного Эрлафом?

Керри засмеялась. Смех у нее был приятный — негромкий и мелодичный. А манеру постоянно прищуриваться и морщить нос, пожалуй, можно было отнести к числу недурственных. Определенно, со второго и третьего взгляда Керри воспринималась лучше, чем с первого. И не такая уж она мощная — если, конечно, не сравнивать ее с мотыльком Ланой. Зато Лана плоская, а у Керри всего хватает с избытком.

— А мне имя выбрал старший брат. Мама была беременна, когда пошла с десятилетним Кевином на первую часть «Звездных войн». Он сразу же влюбился в принцессу Лею с ее косичками-ватрушками, да и мамочку фильм привел в совершеннейший восторг. Поэтому, когда я родилась, Кевин уговорил родителей назвать меня в честь Керри Фишер. О том, что она алкоголичка и наркоманка, им стало известно гораздо позднее.

Эрику пришло в голову, что стремление называть детей именами актеров и актрис не делает чести никому — даже родственникам Керри. Впрочем, с десятилетнего мальчишки взятки гладки.

— Так это ваш брат — тот самый силач Кевин, который одной левой перетаскивает тяжести?

— Да, — лицо Керри засветилось гордостью и обожанием, — он действительно силач. Знаете, согласно теории древнего историка Гальфрида Монмутского, история английского Стоунхенджа связана с ирландскими великанами. Якобы это они, по совету великого Мерлина, перетащили туда гигантские камни и побросали как попало. Когда я смотрю на Кевина, мне кажется, что в этом предании говорится о нем. Кевин высоченный, рыжеволосый и очень красивый. А какой он умница! Он ведь тоже преподает у нас, в Бентли.

— Он филолог или историк?

— О нет, он химик-органик, его специализация — биополимеры. И кстати, это он подарил мне ноутбук на двадцатипятилетие. Кевин — просто чудо. Самый замечательный брат на свете.

Теперь понятно, подумал Эрик, что может вывести ее из состояния спячки: упоминание о брате. Надо же, как возбудилась! Не приведи бог сказать о нем что-нибудь негативное — с кулаками бросится. И еще: поскольку подарок Кевина явно свеженький, можно сделать определенный вывод о возрасте Керри. Она младше Ланы, хотя они и учились вместе.

— А вы, Керри, уже начали преподавать?

— Веду семинары на втором и третьем курсах. Эрик покивал.

— Мне однажды предложили прочитать цикл лекций о латиноамериканской литературе в университете Оттавы.

— И что же?

— Отказался… Меня это не привлекает — так же как вас журналистика. Видите ли, я по своей природе не публичный человек. Мне нравится сидеть дома и копаться в книгах, а разглагольствовать перед аудиторией я просто не умею. Лекции же нельзя сначала записать, а потом зачитать вслух. Тут надо импровизировать по некоей канве, не теряя нити повествования, увлекать своей речью слушателей…

Я так не смогу. Да и что нового я сообщу об испаноязычной литературе? О ней уже все сказано и написано — причем людьми куда более умными и сведущими, нежели я.

Керри смотрела на Эрика с любопытством:

— Вы самокритичны. Раз вас пригласили, значит, полагали, вы все-таки можете сообщить нечто новое. Потом, вы же постоянно пишете. И говорите очень легко и свободно. Не знаю, не знаю… По-моему, человек, обладающий такими качествами, способен читать лекции. Зря вы отказались.

У нее обо всем собственное мнение, заключил Эрик, причем весьма категоричное.

— А какова тема вашей диссертации?

— Тема сама по себе вам ничего не скажет, но там говорится обо всем на свете: персонажах кельтской мифологии, руническом алфавите, институте друидов — и все это увязано в один узел.

— Занятно… Видите этот красный знак слева?

— Вижу. Что он означает?

— Что мы уже въехали на Принс-Эдуард-Каунти. Минут через двадцать будем на месте. Правда, не стану обещать, что сразу после разгрузки вещей вы сможете начать полноценный отдых: вначале надо расконсервировать дом. Там два месяца никто не жил.

— Ничего, Эрик, я вам помогу. Если вы сориентируете меня на кухне и покажете, где что лежит, я быстренько приготовлю что-нибудь на скорую руку. Думаю, мы оба в равной степени проголодались.

Родовое гнездо Эрика произвело на Керри сильное впечатление. Она, в отличие от Ланы, не выражала свои эмоции визгом, прыжками и хлопаньем в ладоши, но на ее лице отразился неподдельный восторг.

— О-о-о… — только и сказала она. — Провести здесь лето — предел моих мечтаний.

Старый трехцветный дом действительно был хорош: он походил одновременно и на рождественскую игрушку, в которую вставляется лампочка, и на модель, собранную из конструктора «Лего». Снизу его окаймляла полутораметровая полоса из белого узкого кирпича. Со стороны фасада она выдавалась вперед и превращалась в подножие открытой веранды. Четыре тонких столба, между которыми вились узорные перильца, удерживали над ней легкую жестяную крышу. Изящное крыльцо из пяти ступенек было пристроено к веранде сбоку; белая дверь вела непосредственно в дом, сложенный из темно-коричневого неровного и крупного кирпича. Квадратные окна на первом этаже были несколько больше по размеру, окна второго этажа по форме напоминали морских звезд. Сверху все это великолепие накрывала двухскатная крыша, покрытая ярко-красной черепицей.

Эрик, отдуваясь, втащил в гостиную сразу две сумки, Керри вошла за ним и замерла на пороге.

— Какая прелесть!

— Вы о чем?

— Об этом кресле. Оно восхитительно!

Старинное плетеное кресло-качалка было знакомо Эрику с детства. Прожившее на белом свете лет восемьдесят, оно могло считаться подлинным раритетом.

— Из ротанга?

— Берите выше, Керри. Это сейчас все делают из ротанга, а наша качалка сделана из настоящего бамбука и привезена то ли из Лаоса, то ли из Камбоджи. В ясные дни можно вытаскивать кресло на веранду и качаться себе на солнышке. Или любоваться на закат. Удивительно приятное времяпрепровождение.

— Вы разрешите мне в нем покачаться?

«Все женщины как дети», — снисходительно подумал Эрик.

— Разумеется. Идемте, Керри, я покажу вам вашу комнату. Она на втором этаже.

Когда первая суета немного улеглась, Керри решительно потребовала, чтобы ее отвели на кухню. Она действительно с жаром взялась задело и из купленных по дороге продуктов быстро приготовила пышный омлет с беконом, помидорами и зеленью, а затем еще поджарила несколько кусочков хлеба с сыром.

— Que bueno, — пробормотал Эрик, переминаясь около двери с ноги на ногу и жадно втягивая аромат мелко нарезанной петрушки.

— Что это значит? — требовательно спросила Керри, расставляя на столе тарелки и чашки.

— Это значит — как хорошо. Только, ради бога, не думайте, будто я намекаю, что неплохо бы вам взять на себя роль кухарки. Я вовсе не прошу, чтобы вы…

— В данный момент я взяла на себя эту роль добровольно. Я хочу есть, и мне нравится готовить. В дальнейшем посмотрим, буду ли я этим заниматься. Садитесь.

Это прозвучало как приказ. Эрик поймал себя на том, что чуть было не закричал: «Слушаюсь!», и мысленно обозвал спесивицу diablilla — чертовкой. Настроение немного испортилось, но ненадолго: еда оказалась очень вкусной, и Эрик пришел в состояние умиротворения и абсолютной гармонии с окружающим миром. После чашки кофе он поинтересовался, не хочет ли Керри осмотреть сад. Она коротко кивнула.

Зеленый прямоугольник был обсажен по периметру высокими массивными буками весьма преклонного возраста. В глубине сада их немного вытесняли куда более изящные и молодые ясени. На идеально ровной лужайке, пересеченной двумя мощенными кирпичом дорожками, нашлось место всего для трех круглых клумб, густо засаженных красными и желтыми тюльпанами и еще какими-то фиолетовыми мелкими цветами, соцветия которых напоминали ананасы: их названия Эрик никогда не знал. Одна клумба прижималась к дому, вторая находилась точно в центре лужайки, третья — самая крупная — у ее наружного края. Оценив строго одинаковое расстояние между буками и четкую диагональ, на которой располагались клумбы, Керри, не сумев подавить смешок, спросила:

— А ваши предки, шведы и голландцы, никогда не нанимали садовника-немца?

Эрик тоже улыбнулся:

— В вопросах аккуратности и педантичности мы немцам не уступаем. Долгие годы садом занималась бабушка, а теперь — по мере сил — мама… Мы с Томом в детстве проводили здесь все лето. Я очень любил залезать вон на тот бук: видите, там ветки переплелись, и получилось креслице. Можно было спокойно посидеть и почитать книжку, пока Том с гиканьем носился внизу. Он младше меня на семь лет и вечно крутился как веретено.

— Дело не в возрасте, а в характере. Вас трудно представить носящимся с гиканьем. Вы наверняка были круглым отличником, ходили в школу в белой рубашке, застегнутой на все пуговички до самого горла, и всегда позволяли маме себя причесать.

«И все-таки diablilla», — подумал Эрик. Керри подошла к одной клумбе и в нерешительности замерла, уставившись на тюльпаны.

— Вам нравятся эти цветы, Керри? Если хотите набрать букет — пожалуйста. Мама летом не приезжает, так что сейчас я полноправный хозяин здешних угодий. Все равно тюльпаны скоро отцветут — июнь проходит.

— Если не возражаете, я бы хотела немножко украсить свою комнату…

— Рвите, не стесняйтесь. А заодно наберите и этих, фиолетовых, — поставим их в гостиной, там как раз есть подходящий керамический кувшин.

Керри торопливо нарвала две охапки, поднесла к носу сначала одну, потом другую и разочарованно произнесла:

— Ни те ни другие совсем не пахнут. Эрик потер подбородок.

— Видите ли… Дело в том, что у нас никогда не сажали цветы с резким запахом. Я аллергик. Сейчас, с годами, стало получше, а раньше я был страдальцем из страдальцев. У меня проявлялась аллергия буквально на все запахи: скошенной травы, сырой рыбы, сладкого перца, жидкости для мытья посуды. А уж когда начиналось весеннее цветение… Я просто умирал. Моя мама — врач-педиатр, она перепробовала на мне все известные ей лекарства, но ничего не помогало. Однажды, лет в шестнадцать, я пригласил знакомую девушку в кино. Честно говоря, намеревался усесться с ней в последнем ряду и два часа целоваться. Она, кстати, не возражала. И все бы хорошо, но эта дурочка надушилась какой-то невероятно едкой дрянью. Стоило мне к ней потянуться, как на глаза навернулись слезы и я стал так чихать и кашлять, что мне пришлось выскочить из зала и минут двадцать приходить в себя на свежем воздухе.

— А она осталась смотреть фильм или последовала за вами?

— Да я теперь и не помню… Кажется, она тоже вышла. Впрочем, это не важна.

Керри помолчала, переводя взгляд с цветов на Эрика и обратно. Он увидел, как она изо всех сил пытается скрыть улыбку, и пожалел, что сообщил ей много лишнего.

— Да, Эрик… За сегодняшний день я узнала о вас массу интересных вещей. Вы поистине трагическая фигура. И такой худенький! Поэтому с моей стороны будет просто преступлением, если я немного вас не подкормлю.

— Да ну что вы… — растерянно пробормотал Эрик.

— Моей работе это не помешает, я прекрасно совмещу ее с приготовлением завтраков и обедов. Где вы покупаете продукты?

— В соседней деревне — она совсем недалеко, пять минут на машине. Я обычно езжу туда почти каждый день.

— Чудно. Я буду иногда сопровождать вас и выбирать что-нибудь по своему вкусу.

Эрик пожал плечами:

— Как вам угодно.

— Слушайте… Большая вода очень далеко, это я поняла. А поблизости нет всяких речушек или прудов? В общем, где я могу просто погулять?

— О-о, красивых мест здесь хватает. Сегодня уже поздно, и мы устали, а начиная с завтрашнего дня можно регулярно устраивать экскурсии по окрестностям. Я вам все покажу. Если вы, конечно, не предпочитаете гулять в одиночку. Я вовсе не навязываюсь.

— Вы на редкость предупредительны, Эрик. Но я не стану возражать, если вы составите мне компанию — хотя бы на первых порах. Я боюсь заблудиться: никогда не запоминаю дорогу. Не кидать же камешки, как Мальчик-с-пальчик. А побродить по солнышку хочется. Невозможно целый день сидеть за компьютером, верно?

— Совершенно с вами согласен.

Керри ушла к себе не очень поздно: она заявила, что хотела бы немного поработать перед сном. А Эрик еще долго качался в кресле, слушал шаги наверху и размышлял, правильно ли он поступил и понравилась ему все же Керри или нет. Наконец он заключил, что ни к какому определенному выводу в данный момент прийти не может. Пожалуй, присутствие Керри в доме можно счесть положительным фактором. Что касается второй части вопроса… Проанализировав ее и так и эдак, Эрик решил не копаться дальше в собственных противоречивых оценках этой девушки, а позволить себе плыть по воле волн и спокойно ждать, к какому берегу его вынесет течением.

Через пару дней Эрик предложил Керри прогуляться по его любимому маршруту к маленькому пруду, расположенному неподалеку. Уже на веранде Керри нацепила соломенную шляпу с широкими полями: этот головной убор окончательно убил в ней всякие внешние признаки университетского образования, зато придал буколическое очарование. Дорога шла по чрезвычайно живописным местам; первую остановку они сделали у старинного домика в немецком стиле, который непременно стоило осмотреть.

— Действительно, в немецком, — резюмировала Керри, оглядев издали опрятный, белый, расчерченный на квадраты домик, окошки которого были убраны решетчатыми ставнями, опутанными вьюнком. — А какая немыслимая крыша: эти полукружия свисают на стены, словно уши спаниеля! Но мне больше нравятся вон те пурпурные цветы, растущие под окнами. С удовольствием набрала бы букет — ваши тюльпаны уже начали вянуть… Боюсь только, эти цветочки слишком сильно благоухают, — она метнула на Эрика быстрый взгляд, и он с изумлением обнаружил, что в ее прозрачных глазах время от времени появляются синие крапинки, — так что не стоит рисковать… А здесь кто-нибудь живет?

— Во времена моего детства жил одинокий старик, он наверняка уже умер. Но за домом явно ухаживают — клумбы в полном порядке.

— Да, все очень мило. И все же таким домиком лучше любоваться зимой, когда он утопает в сугробах, крыша посыпана искристым снежком, а над трубой висит месяц… Будет похоже на старинную рождественскую открытку, на которой нарисованный снег присыпают серебром из мелко нарезанной фольги.

Они пустились дальше.

— Как продвигается ваша работа?

— Понемногу. Вчера мне почему-то не работалось, я вместо этого написала пару писем: Кевину и одной своей факультетской приятельнице.

— Согласитесь, Керри, всеобщая компьютеризация убивает в нас романтические чувства. Вот вы сейчас живете на природе, в сельском доме — вам бы следовало вечерами, при колеблющемся пламени свечи, аккуратно водить пером по глянцевому листу бумаги, сочиняя свои письма. Можно даже ручкой при свете лампочки. Потом заклеивать конверты и в этой самой соломенной шляпке отправляться на почту, куда-нибудь за тридевять земель. Потом недели две трепетно ждать ответной весточки. А мы за пять минут бодро настукиваем отчет о последних событиях, нажимаем на клавишу — и готово. А еще через пять минут приходит ответ.

Керри смотрела на Эрика с нескрываемым интересом:

— Это совершенно невероятно. Современный, живущий в огромном мегаполисе молодой человек вдруг оказывается старомодным романтиком!

— Да не такой уж я романтик. Просто обидно: слишком многое исчезает бесследно. Больше нет черновиков — в компьютере остается только окончательный вариант. А как интересно было изучать факсимильные страницы великих авторов, на которых зачеркнуты строки, исправлены слова, на полях нарисованы чертики или женские головки… И кстати, еще о любовных письмах: в них рисовали сердечки, проткнутые стрелой, слова «навеки твой» в самом конце подчеркивали двумя линиями. Наивно, конечно, но все равно приятно. А что теперь? Выделять их цветом? Или курсивом?

Керри, по-прежнему восхищенно глядевшая на Эрика во все глаза, засмеялась.

— Впервые слышу такие интересные рассуждения. Но вы правы. И знаете, вы навели меня на одну мысль: раньше ведь девушки перевязывали любовные письма ленточкой и хранили под подушкой. Я представила, как девушка кладет под подушку дискету, на которую методично, день за днем, переписывает приходящие ей по Сети письма.

Теперь уже засмеялся Эрик.

— Наверное, скоро так и будет. Vamos a ver.

— То есть?

— То есть посмотрим.

— Чем больше я вас слушаю, тем больше мне нравится испанский язык. Он удивительно благозвучен. Хотя, говорят, итальянский гораздо нежнее и мелодичнее.

— Но ему не хватает мужественности и емкой остроты… Приготовьтесь, Керри, сейчас мы выберемся из-за этих елей, и вы увидите изумительную картину.

Открывшийся через минуту вид действительно был изумителен: над небольшим, кристально чистым прудом, обрамленным гигантскими елями и миниатюрными туями, протянулся деревянный мостик на сваях, три пролета которого были изогнуты дугами и окаймлены резными перилами, выполненными с невероятным вкусом и изяществом. Керри, ахнув, уставилась на мост, а затем повернулась к Эрику:

— Не жалею ни минуты, что сюда приехала. Спасибо за разрешение здесь пожить. Я в жизни не видела такой красоты.

Эрик смутился и уже открыл рот, чтобы выдавить ответную любезность, но Керри, успевшая понять, что проявила слишком много эмоций за чересчур короткий период времени, его опередила:

— Зачем было строить мост над небольшим прудом, который легко обогнуть?

— Он чисто декоративный. Но ведь смотрится здорово, а? Он тоже старый?

— Да, лет ему немало.

— Почему же деревянные опоры не гниют в стоячей воде?

— Он из каменного дуба — это на века. Фундаменты многих домов в Венеции сделаны из того же материала.

— Между прочим, вы знаете, Эрик, что слово «друид» на кельтском языке означает «знаток дуба»?

— Откуда же мне это знать?

— Дуб в Британии и Галлии считался священным деревом, а друиды — самыми просвещенными людьми… А можно подойти поближе?

— Да, давайте спустимся. Только осторожно: на берегу навалены камни, они скользкие и неровные. Лучше дайте мне руку.

Керри секунду помедлила, затем сама взяла Эрика за запястье и, опасливо двигаясь по камням, подобралась к самому краю пруда. Здесь она присела на корточки и погрузила пальцы в воду, пытаясь подцепить одну из разбросанных по поверхности зеркальной глади маленьких кувшинок. Эрик смотрел на нее сверху: надо было заметить, вид открывался замечательный — ничем не хуже того, который так восхитил Керри. Очень удачно, что она выбрала для прогулки легкий сарафан с открытыми плечами и глубоким вырезом. Поправив небрежным движением сползающую шляпу и случайно поймав направленный на нее исследующий взгляд, Керри недовольно поерзала — одна ее нога соскользнула с камня.

— Осторожнее, Керри! Вы свалитесь в воду — а здесь глубоко.

— Ничего, я умею плавать. В крайнем случае, вы меня спасете.

— Непременно. Но лучше не рисковать.

— А что, в этом пруду водятся келпи?

— Кто такие келпи?

— Водяные духи. Выглядят как лошади с гривой из зеленого тростника. Они заманивают людей к себе на спину и утаскивают в воду.

Может, и водятся — если специально ради вас перебрались сюда из Британии. Они умеют бегать по суше?.. Вы все равно не подцепите эту кувшинку — она слишком далеко. Вставайте, ну же, у вас ноги затекут!

Керри снова уцепилась за руку Эрика, попыталась подняться, но вместо этого мягко шлепнулась на камни и расхохоталась.

— Я же говорил: у вас затекут ноги! — проговорил он, стараясь придать словам укоризненные интонации. Но ему это плохо удалось: Эрик и сам развеселился, к тому же ему очень нравилось смотреть на хохочущую Керри, сидящую прямо у его ног и старательно одергивающую платье.

— Дело не в этом…

— Тогда que pasa? В смысле, что случилось?

— У меня больное колено… Помогите мне встать и пойдем потихоньку домой. Я вам расскажу. Не все недуги выпали на вашу долю, Эрик, другим тоже кое-что перепало.

Когда они углубились в ельник, Керри спросила:

— Вы когда-нибудь занимались спортом?

— С моей-то аллергией и слабым зрением? Нет, я всегда отличался хлипкостью. Единственное, на что я способен, так это играть в настольный теннис.

— А Кевин очень хорошо играет в большой теннис… Но это так, к слову. Когда мне было лет десять-одиннадцать, родители почему-то решили, что я должна заниматься горными лыжами — я всегда была очень крупной девочкой, поэтому о занятиях гимнастикой или фигурным катанием речь не шла. Они купили лыжи, экипировку. Сначала мне понравилось, но эти развлечения продолжались недолго: буквально через месяц занятий я на полной скорости так удачно упала, что разорвала мениск — хрящ в коленной чашечке. Пришлось делать операцию. С тех пор одна нога у меня неполноценная. Я могу ходить, бегать, прыгать — но если долго сидеть на корточках или, например, стоять на коленях, в ней что-то заклинивает, и она перестает разгибаться.

— Вывод простой, Керри: не стойте на коленях. Сейчас вам не больно?

— Нет, это вообще ничуть не больно. Просто нога некоторое время не разгибается — и все. Потом проходит.

— Надо же… Правда, говорят, что самый опасный вид спорта — шахматы. Можно заснуть над доской и выколоть себе ферзем глаз.

— А вы, Эрик, не играете в шахматы? Вы похожи на шахматиста.

— Нет, не умею. Предпочитаю покер. Вот в этом деле я ас…

Придя домой, Керри бросилась в кресло и, усиленно раскачиваясь, заявила, что прогулка оказалась просто великолепной.

— Сейчас я немного отдохну, а потом займусь обедом.

— Ну что вы, сколько можно! Я просто сгораю со стыда: пригласил вас отдохнуть, а вместо этого эксплуатирую на кухне.

— Никакой эксплуатации! Я правда привязана к кастрюлькам и сковородкам. Это у меня в крови — от мамы. Знаете, как она готовит? Ее коронное блюдо, вы бы от него в экстаз пришли, — цесарка, запеченная в черносмородиновом соусе.

Эрик невольно сглотнул. Керри, заметив это, улыбнулась и выбралась из качалки.

— Похоже, хватит отдыхать. Да? А после обеда я планирую подняться к себе и не спускаться до завтра. Не хочу вам надоедать. Пора уже мне привести мысли в порядок и написать хотя бы пять новых страничек.

Теория Ланы о возможности параллельного существования, при котором они не должны были даже сталкиваться, оказалась в корне ошибочной. Керри, вовсе не докучая Эрику своим обществом, постепенно обживала дом, вечерами бродила по саду, готовила умопомрачительно вкусную еду и подолгу качалась в кресле на веранде, надвинув на лицо широкополую соломенную шляпу и мурлыча что-то себе под нос. Она попыталась позагорать, но моментально обгорела и теперь, выходя на прогулку, набрасывала на покрасневшие плечи тонкую косынку. Довольно быстро Эрик осознал, что Керри, нисколько не покушаясь на его мир, просто позволяет обстоятельствам исподволь и ненавязчиво способствовать их сближению — но по-прежнему не знал, как к этому относиться. Впрочем, его радовало, что она легко вписалась в атмосферу его жилища и бытия, не став чужеродным элементом.

Они еще несколько раз ходили гулять, и Эрик наговорился на год вперед — ему очень нравилось, как Керри слушает: слегка наклонив голову набок и приоткрыв рот. Лана предпочитала говорить сама и не терпела, если ее перебивали. Через неделю Эрик предложил Керри посмотреть вместе фильм; телевизор проживал в комнате, служившей Эрику спальней. Керри кивнула, явилась вечером с клубком и спицами и полтора часа молча просидела на диване, глядя больше на свое вязанье, чем на экран. Впрочем, зажатыми чувствовали себя оба. Иногда Эрик косился в ее сторону. Но, поймав ответный взгляд, тушевался и чересчур откровенно отворачивался. Когда во время рекламной паузы он поинтересовался, что она вяжет, Керри осмотрела уже готовый кусок и, пожав облупившимися плечами, смущенно ответила: «Кажется, салфетку. Или шарф».

Единственным местом, где Керри чувствовала себя абсолютно в своей стихии, была кухня. Здесь она царила безраздельно. На следующей день Керри, взбивая венчиком в миске ярко-желтую густую смесь, наставительно рассказывала Эрику про рунический алфавит. Он сидел рядом и, подперев подбородок, слушал ее вполуха, одновременно пытаясь определить, что за чудо создается у него на глазах.

— …Рунический алфавит вообще был в ходу больше тысячи лет, но использовался чаще для прорицаний и в магических ритуалах. Run — ведь на гэльском языке означает «тайна», a helrun — и есть «прорицание». Про руны говорили, что они даны самими богами…

Керри отвернулась и потянулась к полке, на которой стояли баночки со специями. Эрик украдкой сунул палец в миску и торопливо его облизал. Вкусно! Но из каких же ингредиентов это состоит?

— …Между прочим, рунами пользовались не только в Британии, но и в Скандинавии. Вам, Эрик, поскольку вы по происхождению швед, следовало бы знать…

— Теперь буду, — перебил ее Эрик, решив остановить затянувшуюся лекцию. — И швед я только наполовину. А что это такое?

— Картофельный суп-пюре с тертым сыром. Он уже почти готов.

— Его надо есть ложкой? — спросил Эрик с восторгом.

Керри хмыкнула:

— А чем же еще? Палочками? Это французское блюдо, а не китайское. Но я могу приготовить и что-нибудь восточное. Если хотите, завтра сделаю лапшу с соусом или…

— К огромному сожалению, завтра я не обедаю дома.

— А где? — спросила Керри заледеневшим голосом, моментально напрягшись и сжав губы.

— Четверг — тяжелый день. Мне нужно в редакцию. Утром уеду, вечером вернусь.

— Но в прошлый четверг вы никуда не ездили.

— Да, один раз мне позволили увильнуть, но только один. Сегодня я отошлю им очередной книжный обзор, а завтра мне целый день придется провести в обществе дорогих коллег. Я буду уезжать каждый четверг.

— Вы не боитесь оставлять меня одну?

— Чего я должен бояться? Что вы подожжете дом? Не верится. Ваше присутствие этим стенам только во благо. Знаете, я всегда любил проводить здесь лето, и все же меня не покидало чувство, что я гощу… в фамильном склепе, уж простите меня за кощунственное сравнение. А теперь я снова живу как в детстве, когда повсюду звучали шаги и голоса, на кухне бабушка гремела посудой, а в саду орал Том. Вы, Керри, наполнили дом собой, он ожил, помолодел. И даже солнце теперь такое же, как тогда.

Честно говоря, Эрик вовсе не собирался произносить этот монолог. Но, начав, уже не мог остановиться, тем более что Керри на глазах зарумянилась, засветилась и совершенно растаяла.

— Бог мой, как приятно слышать… Могу ответить лишь тем, что мне здесь очень по душе. С вами… В котором часу вы планируете вернуться? Я приготовлю на ужин что-нибудь вкусненькое.

Жизнь в «Торонто стар» шла своим суетливым чередом: среди серого пластика, серых ковровых покрытий и серых компьютеров Эрику особенно отрадно было представить, что всего за сто шестьдесят миль на темно-синем пруду плавают розовые кувшинки, а рядом с бело-коричневым домом на сочно-зеленой траве разбросаны фиолетовые островки клумб (красные и желтые тюльпаны уже отцвели). Затем он приплюсовал к яркой цветовой палитре еще веснушчатую девушку в нежно-матовых тонах и улыбнулся.

Лана обнаружилась на обычном месте: она, как всегда, с пулеметной скоростью колотила по клавишам, время от времени заглядывая в записи, которые делала прямо в кинозале во время просмотра фильма. Эрик, пребывающий в радужном настроении, подкрался поближе, неожиданно высунулся из-за перегородки и пропел гнусным голосом:

— Ночью мертвецы встали из могил…

Лана так подпрыгнула, что ее кресло опасно затрещало.

— Эрик?! Ты что, с ума сошел?

— Ojala no — надеюсь, нет. Что у нас новенького?

— Последняя новость: ей всего полчаса. Берт попросил очаровашку Пола написать о какой-то модной певице. Наш милый мальчик раскопал в Сети информацию, что у нее пропал голос от повышенной желудочной кислотности, и быстренько состряпал сенсационный материал. Совершенно потрясенный, Берт позвонил знакомому врачу и спросил, возможно ли такое. Тот покатился со смеху. Берт закатил грандиозный скандал. Чувствую, скоро он избавится от Пола… А как тебе совместная жизнь с Керри?

— Что за намеки?

— Никаких намеков. Просто вопрос. Она по-прежнему ходит задрав нос и разговаривает с тобой через губу?

Уж если кого и не стоит оповещать обо всех подробностях моей личной жизни, подумал Эрик, так это Лану. Категорически не стоит.

— Мы мало общаемся. Она сидит у себя, я у себя. Работаем, работаем… Но в целом отношения терпимые.

— Вот и славно. Ты рад, что я сосватала тебе квартирантку? Не раскаиваешься?

— Ни секунды. О чем пишешь на сей раз?

О наитупейшей комедии, герой которой после долгих мытарств — падений в помойку, кишечных расстройств, бегства от бешеной собаки — становится популярным певцом и находит свою любовь. Омерзительный образец отвратительного жанра! Вот возьму и выдам, что это не музыкальная комедия, а триллер. Герой — маньяк-психопат, его возлюбленная — ночная бабочка-наркоманка, а путь на сцену — путь отчаяния и безысходности, когда дороги назад нет, а впереди лишь мрак, адские всполохи и ужас неизведанного… А еще детально опишу, как герой пытал продюсера при помощи ножичка для разрезания бумаг. В каком-то фильме я подобное видела…

Обратная дорога, как всегда, показалась намного короче. Подъезжая к дому, Эрик был вынужден признать, что ему чертовски приятно увидеть Керри на веранде в кресле-качалке. Это умиротворяло и позволяло ласковому теплу разлиться где-то в области желудка. Керри поднялась ему навстречу, кутаясь в нелепую вязаную кофту. Она улыбалась — вроде бы радостно.

— Мерзнете, Керри?

— Вечереет, становится свежо. Меня немного знобит из-за обожженной кожи. Как съездили?

— Нормально. Хотя, конечно, утомительно: за день прокатиться туда и обратно. Но ничего не поделаешь…

— Солнце садится, скоро станет совсем сыро, надо внести кресло в дом. Давайте втащим его вдвоем, а то оно ужасно тяжелое.

— Конечно, конечно…

Уже через двадцать минут Эрик, урча от наслаждения, стоя пожирал очередной кулинарный шедевр, приготовленный Керри в припадке энтузиазма, спровоцированного вчерашним разговором.

— Керри, это божественно. Es divino. Никогда не ел такой вкусноты. Я, наверное, за лето поправлюсь фунтов на двадцать.

— Вы хоть сядьте!

— Так больше влезет… Слушайте, я окончательно обнаглел, но не могли бы вы приготовить такое же блюдо на мой день рождения? Если, конечно, не сложно.

— А когда у вас день рождения?

— Семнадцатого июля — через две недели. Как-никак круглая дата.

— Да ну? Тридцать?

— К сожалению, да. Как изрек однажды мой велеречивый босс, двадцать девять — это последний шанс ухватиться за улетающую юность.

— Бросьте! Для мужчины в тридцать жизнь только начинается. Зачем вам юность? Зрелость предпочтительнее… А вы не хотите собрать друзей? Если ограничиться десятком приглашенных, я бы все с легкостью организовала. Уик-энд на природе, закуски на свежем воздухе… Как вы на это смотрите? Все-таки юбилей.

Эрик задумался. Почему бы и нет? Обычно он не отмечал день рождения, но сейчас случай особенный. Да он и позвал бы всего пятерых: Берта с Джулией, Лану, Эндрю (которому всегда симпатизировал) и кузена Тома. Присутствие двоих последних уж точно гарантирует веселье. Если только они поедут в такую даль ради него.

— А почему бы и нет? — произнес он уже вслух. — Давайте позовем гостей. Но только в том случае, если вы, Керри, не станете перенапрягаться и просто поможете мне по мере сил.

— Я лучше умру, чем перенапрягусь. Лучше считайте так: моя безвозмездная помощь станет моим же подарком на ваш день рождения.

Ни один из приглашенных не отказался приехать в Лонг-Вуд — скорее, все воспылали энтузиазмом. Том даже выразил готовность провести в родимом доме и следующий день. Эрик и обрадовался, и изумился: он всегда полагал, что до его скромной персоны никому дела нет. В течение ближайших двух недель они с Керри готовились к предстоящему торжеству, хотя их личные отношения не продвинулись ни на йоту, застыв на стадии получувственного благорасположения. Эрику очень льстило, что Керри явно им увлеклась, но ему хотелось получше разобраться в собственном восприятии этой непостижимой девушки и немного продлить этап пленительнотрепетного общения, когда каждый взгляд и каждое случайное прикосновение смущают и будоражат; растянуть удовольствие от предвкушения большего — в конце концов, впереди их ждали еще полтора месяца наедине.

И все же в один прекрасный момент Эрику показалось, что из-за его чрезмерной сдержанности Керри может обидеться и резко отдалиться. Это напугало Эрика, и он, верный своим принципам действовать методично, решил форсировать события на следующий день после намеченной на субботу вечеринки — число 19 он всегда считал счастливым.

Берт с Джулией, Лана и Эндрю прикатили первыми, всучили имениннику подарки и, практически не обращая больше внимания ни на него, ни на прихорошившуюся Керри, которой очень шло светло-розовое полупрозрачное платье, принялись откровенно наслаждаться: есть, пить, хохотать и забавлять друг друга бородатыми анекдотами. Эрику закралась в голову печальная мысль, что они приехали не столько ради него, сколько ради возможности провести уик-энд в таком дивном месте. Всеми забытая Керри снова внутренне зажалась — Эрик понял это практически сразу — и стала такой же, как в день их знакомства: надменной молчуньей, которая гуляет сама по себе.

При виде последних прибывших гостей Эрик пессимистично заключил: если на фоне Берта и Эндрю он еще смотрелся, то теперь его акции упали сразу на десяток пунктов. Соперничать с входившим в моду кузеном Томом он явно не мог — к тому же этот самоуверенный красавец появился в сопровождении остроносой смуглой брюнетки по имени Джессика. Она сразу не очень благосклонно, но очень цепко осмотрела присутствующих дам (те в свою очередь с жадным любопытством взирали на Тома) и лишь затем, не обнаружив достойных конкуренток, немного расслабилась. Эрик с сожалением отметил, что над ним женщины никогда так не тряслись. У него до сих пор стояли в ушах крики всей родни: «Том, не лезь туда!», «Том, сейчас же прекрати!», «Том, немедленно выкинь эту дрянь!». А теперь младший братец — шумное, вечно чумазое существо, которое всячески отравляло ему жизнь и которое Эрик одной рукой с легкостью вышвыривал из собственной комнаты, — был на целую голову выше его и неизвестно на сколько голов впереди по части востребованности противоположным полом. Выслушав очередную порцию поздравлений и приняв подарок, Эрик не смог удержаться от шпильки:

— Да… Последние годы я видел тебя только на экране. Каким ты, оказывается, стал длинным.

— Брось, Эрик, я уже давно такой. Можно подумать, ты не видел меня лет десять.

Эрик повернулся к спутнице Тома:

— Вот так всегда. Стоит нам увидеться, как мы начинаем пререкаться. Может, это нормальные отношения между кузенами? Как вы думаете?

— Возможно. Мой отец и мой дядя тоже постоянно пикируются. Правда, они родные братья, — весело ответила Джессика. («Обаятельная девица», — отметил Эрик.) — А у меня есть кузина Алисия, но мы с ней еще ни разу в жизни не ссорились.

— Как вам это удалось?!

— Ей всего три месяца — вероятно, поэтому. Веселье между тем шло своим чередом. Лана, на повышенно-визгливых тонах обрушившая на Тома лавину восторженных похвал, с ходу попыталась раскрутить его на более тесное общение, но Джессика глянула на нее так, что Эрик подумал: «Сейчас укусит. В крайнем случае, зарычит». Лана отступила, однако ненадолго.

— Слушайте, Том, все актеры — великолепные рассказчики. Я уже много раз в этом убеждалась. Расскажите нам что-нибудь веселенькое, у вас же наверняка неограниченный запас всевозможных историй.

— Нет проблем, — покладисто ответил Том. — Мне недавно на съемках рассказали классную байку про актера Кина. Слышали про такого?

— Слышали, — ласково произнесла Лана. — Эдмунд Кин, великий английский актер начала девятнадцатого века, играл в пьесах Шекспира.

Том посмотрел на нее с видимым интересом.

— Так вот. В него до жути влюбилась одна дама. Зазвала его к себе и сказала: «Мистер Кин, о силе вашего таланта ходят легенды. Я хочу, чтобы эту ночь мы провели вместе, но только будьте не самим собой, а Наполеоном». — «О'кей, леди», — ответил Кин и любил ее всю ночь, как Наполеон. На следующий вечер она сказала: «Я потрясена событиями прошлой ночи, но сегодня мне хочется чего-то новенького. Могли бы вы любить меня, как…» Назовите мне, пожалуйста, какую-нибудь знаменитость.

— Александр Великий, — посоветовал Эрик.

— Он был геем, — мгновенно возразил Берт, — лучше Гай Юлий Цезарь.

— Тогда уж Калигула! — воскликнула Джулия.

— Супер. Кин всю ночь любил ее, как Калигула. О деталях предоставляю догадываться — фильм мы все видели… На третью ночь она попросила, чтобы он перевоплотился в…

— Раджива Ганди, — хихикнул Эндрю.

— Дэвида Уорка Гриффита, хоть он и жил на сто лет позже, — так же весело предложила Лана.

— Допустим. И Кин опять не облажался. Наконец дама сказала: «Эти три ночи были восхитительны — вы гений перевоплощения. Однако сегодня я бы хотела, чтобы вы занялись со мной сексом, как актер Кин». — «Сожалею, леди, — скромно ответил Кин, — но я импотент».

Слушатели захохотали и зааплодировали. Том выглядел очень довольным.

— А теперь, — снова заверещала Лана, добровольно взявшая на себя роль главного распорядителя праздника, — пусть Эндрю расскажет какой-нибудь анекдот про американцев. Он так потрясающе их рассказывает!

Анекдоты в исполнении Эндрю всегда казались вдвойне смешными: он говорил не произнося половины букв, очень быстро, захлебываясь словами.

— Два туриста из Техаса приехали в Париж. Один другому говорит: «Неудобно признаваться, но я здесь уже третий день и еще ни разу не был в Лувре». Второй отвечает: «Я тоже. Может, это от здешней пищи?»

Переждав взрыв хохота, Эндрю продолжил:

— Потом они идут осматривать Нотр-Дам. Один говорит: «Да… Крупное здание. Давай так — ты осматривай снаружи, а я изнутри. Так мы быстрее управимся».

Эрик поискал глазами Керри. На лужайке ее не было. Он нашел Керри на кухне: поджав губы, она сосредоточенно кромсала большой ломоть окорока.

— Почему вы ушли?

— Это же ваши гости, Эрик.

Эрик неуверенно потоптался в дверях. Керри явно была обижена, но он не мог понять чем. Попытался зайти с другой стороны:

— Не стоило вам брать на себя обязанности кухарки — я ведь просил…

Получилось только хуже, эти слова задели Керри уже всерьез.

— Я не думала, что взяла на себя обязанности кухарки! Мне казалось, я вам всего лишь помогаю. Оказывается, вот как обстоит дело! Ну что ж… С другой стороны, кто же все приготовит и накроет на стол, как не кухарка?

Она отвернулась и вновь набросилась на окорок с ножом. «Ох уж эти женщины, — тоскливо подумал Эрик. — Любую фразу препарируют и найдут в ней десять скрытых смыслов».

— Керри… Я не хотел вас обижать, просто неточно выразился. Пожалуйста, бросьте вы это дело, идемте со мной. — Эрик секунду помедлил, а потом неожиданно нашел нужные слова: — Мне скучно без вас. Эта компания так угнетает. И вам очень идет розовый цвет. Такое дивное платье… Торжество легкомысленной эротичности.

Лицо Керри мгновенно просветлело. Она продолжала всем своим видом выражать обиду, но немедленно положила нож и стала вытирать руки салфеткой.

— Красивая вещь и должна быть немножко эротичной… Ладно, идите, Эрик. Я вас догоню.

И все же удивительно, почему женщины придают такое значение пустым словам, размышлял Эрик, вновь приближаясь к слегка притихшей компании и пытаясь понять, чем сейчас забавляют себя его гости. Берт, Джулия и Эндрю немного поостыли и, похоже, устали веселиться — они вели какой-то негромкий разговор. Лана, вцепившаяся в Тома мертвой хваткой, общалась исключительно с ним. Джессика походила на сжатую до предела пружину, но было видно, что она контролирует ситуацию.

— Том, вы помните момент, когда впервые почувствовали в себе актерские способности?

— Это что, интервью?

— Нет, — Лана засмеялась, продемонстрировав мелкие, но белоснежные зубы, — это просто вопрос. А если я когда-нибудь буду о вас писать, то непременно согласую все детали и не перевру ни словечка — клянусь! Так помните или нет?

Помню, — медленно ответил Том. — Мне тогда было шесть лет, и я находился на попечении отвратительной старухи, которая тяжко страдала из-за того, что отец запретил воспитывать меня ее методами. Однажды я что-то натворил — сломал, испортил, не важно. И старуха решила добиться от отца хоть какого-то наказания. А он, как назло, в тот день купил песочные пирожные с шоколадной глазурью — я их просто обожал…

— …И обожаешь до сих пор, — вставила Джессика.

— Ага. Я уж не знаю как, но она убедила папу, чтобы мне эти пирожные не давали. А сама целый вечер тарахтела, что ей и папе полакомиться можно, а мне нельзя, потому что я плохой.

— Вот стерва! — искренне возмутилась Лана. — Разве можно было так мучить ребенка!

— Этого ребенка, может, и стоило… — невнятно пробормотала Джессика, разглядывая складки собственного платья.

Том выразительно проигнорировал ее слова.

— Вечером она ушла, а я лег на кровать и начал реветь. Сначала тихо, потом все громче и громче. Честно говоря, больше всего меня обидело то, что папа пошел на поводу у старой бульдожихи». Я ревел, а папа стоял под дверью и слушал.

— И сердце у него, наверное, разрывалось на части, — заметила Лана.

— Наверняка, — не без ехидства подтвердил подошедший поближе Эрик, который всегда воспринимал дядюшкины отцовские восторги с известным скептицизмом.

— Вдруг дверь открывается, входит папа и несет блюдце с пирожным. И очень строго говорит: он не для того покупал сладости, чтобы они зачерствели или испортились, а ему их есть совершенно не хочется. Так что уж придется мне. Вот. А пока я жевал, он немного помялся, а потом сказал: «Пожалуйста, не говори завтра, что я разрешил тебе это съесть. Уж постарайся, изображай страдание». То есть он, конечно, сформулировал это как-то иначе, но я понял. Весь следующий день я так убедительно страдал — моя мучительница была в восторге! И я был в восторге: мне очень понравилось изображать одно, а думать и чувствовать в этот момент совершенно другое. Так все и началось.

— Какая трогательная история! — умилительно пропела Лана, округлив глаза.

— Да, история дивная, — согласилась Джессика. Она поднялась, потрепала Тома по плечу и поцеловала в висок, открыто демонстрируя Лане, кто законный владелец этой игрушки. — Как раз для печати. Когда лет через двадцать кто-нибудь возьмется писать твою биографию, Томми, попросишь вынести это в предисловие.

«А она молодец, — подумал Эрик, — уже не первый раз поощряет его увесистыми комплиментами, вуалируя их откровенность язвительной иронией».

В этот момент в дверях дома появилась Керри. Разочарованная Лана, понявшая, что здесь ей ничего не обломится, отправилась к приятельнице. Джессика тоже ушла — оставлять Тома наедине с Эриком она не боялась. Том, не выпускавший из руки стакан, немного захмелел, но держался с завидной самоуверенностью, старательно удерживая улыбку.

— Что-то ты, Эрик, выглядишь довольно кисло. Примерно так.

Том проиллюстрировал слова позой и выражением лица. Перевоплощение длилось буквально мгновение, но Эрик снова почувствовал острую зависть: с таким блестяще непосредственным артистизмом достаточно щелкнуть пальцами, чтобы любая девушка свалилась от восторга у твоих ног.

— Очень похоже. Мама говорила, ты сейчас снимаешься в каком-то новом фильме? И вроде снова в одной из главных ролей?

— Уже отснялся — премьера в октябре. Да, Эрик, похоже, я попал в обойму. Дело пошло. Картина называется «На свету» — в таком жанре я еще не работал. Эдакая психосексуальная драма о запутанных любовных отношениях преподавательницы колледжа, ее пожилого супруга-профессора и молодого студента. Студент — это я.

— Спасибо за пояснение, сам бы я не догадался. А с кем у тебя любовь — с преподавательницей или с ее мужем-профессором?

Том подавился очередным глотком и зафыркал.

— Актуальный вопрос. С ней, с ней. Сначала я произвожу впечатление чистого и непорочного ангела, а в итоге оказываюсь редкостной мразью. Там ближе к концу есть одна жуткая сцена, я даже боялся играть ее на полном накале — вдруг не смогу выйти из образа? Вот приду после съемок домой и тресну Джесси вазочкой по голове или изнасилую ее каким-нибудь извращенным способом… Правда, эту сцену снимали буквально по секундам шесть часов подряд: когда я добрался до дому, то уже был не в состоянии кого-либо насиловать… Я обязательно приглашу тебя на премьеру, Эрик. Ты же любишь развлечения для интеллектуалов.

Эрик уже собирался съязвить в ответ, но запнулся, увидев Керри. Она подошла к ним вплотную и остановилась, сжимая стакан с апельсиновым соком как распятие — обеими руками перед грудью.

— Вы знаете, Том, вообще я редко хожу в кино, но «Похищенного» все же посмотрела.

— Да? — Улыбка Тома стала несколько настороженной: безапелляционный тон Керри всех слегка напрягал. — И что же?

— В фильме очень много фактических ошибок. Поверьте, я разбираюсь в этой теме. Некоторые детали абсолютно неправдоподобны.

Том вздохнул с явным облегчением — похоже, он с ужасом ждал жесткой критики в свой адрес.

— Ну, это претензии не ко мне. Я всего лишь играл свою роль.

Керри покатала стакан в ладонях и милостиво кивнула с видом судьи, разрешающего адвокату задать несколько вопросов свидетелю:

— Разумеется. Просто мне кажется, вам следует это знать. А сыграли вы очень хорошо.

Она еще несколько секунд изучающе смотрела на Тома, потом как ни в чем не бывало развернулась и побрела по лужайке в сторону дома. Том проводил ее недоумевающим взглядом.

— Что это за критикесса, Эрик?

— Специалист по кельтской мифологии.

— Боже. Она твоя подружка?

Эрик замялся. Он не мог объяснять Тому всю историю.

— Нет… В смысле, пока еще нет.

Том скорчил очень выразительную рожу и отпил еще глоток.

— Она тебе нравится?

— Да… Но я не тороплю события.

— Отчего же? Посмотри вокруг: лето, солнце, бабочки. Чем сейчас еще заниматься, как не любовью?

— Это ты, Том, решаешь подобные вопросы с элементарной легкостью. А я не собираюсь заваливать ее где-нибудь в кустах у озера. Мы едва знакомы.

Том закатил глаза:

— Тебе тридцать или восемьдесят? Чем тебя не устраивает секс у озера?

— Слушай, к стремительно развивающимся отношениям я всегда относился настороженно. — Поймав насмешливый взгляд Тома, Эрик решил выразить мысль понятнее и проще: — Если действовать нахрапом, все только испортишь.

— Полная ерунда, старичок. Я знаю такой тип девиц: они плавятся от красивых слов. Принцип элементарен: заболтать ее до полуобморочного состояния, а потом не дать опомниться. Да она наверняка сама этого ждет. Просто, по-моему, чем они умнее и образованнее, тем больше им нравится играть в неприступность. Когда-то, давным-давно, моя Джесси тоже напоминала мексиканский кактус. Хотя на самом деле ее влекло ко мне с первого дня.

Эрик с трудом проглотил эту мудрую тираду.

— Вы давно вместе?

— Второй год. Я говорил, что она гримерша? Я влюбился в нее, пока она раскрашивала мою морду. Она классная, моя чудо-Джесси. Кстати, твоя ровесница.

Слегка повернув голову, Эрик посмотрел на стоявшую в отдалении спутницу Тома, которая с усталым, слегка снисходительным видом давала какие-то советы окружавшим ее дамам, легонько тыча пальцем то в свое, то в их лица. В этой Джесси действительно присутствовало нечто неизъяснимо притягательное: тоненькая, обтянутая легким платьем, она даже не двигаясь умудрялась держаться с несказанной грацией. В общем, заключил Эрик, Тома можно понять.

— Знаешь, что она сейчас говорит твоим приятельницам? Наверняка объясняет, как при помощи макияжа скрыть все дефекты своей физиономии. Вон той, длинной, уж точно есть что скрывать… А ты, Эрик, значит, считаешь меня тупоголовым мартовским котом, который только и валяет кошечек в кустах? Думаешь, я не способен любить?

Тома развозило все больше и больше. Похоже, ему очень хотелось пооткровенничать.

— Когда я в прошлом году снимался в «Похищенном», мою возлюбленную играла такая девочка… Конфетка. Хотя и порядочная сучка. Ну в общем, ты понимаешь. Съемки длинные, Джесси далеко… Но она все разнюхала и закатила мне скандал по телефону. И тогда я в первый и последний раз в своей жизни поступил как полный идиот — с ходу все подтвердил. Признался. У меня был замечательный партнер Алекс Эдваль — Алана Стюарта играл. Он вообще умел давать ценные советы. Так вот, когда я психанул, Алекс сказал мне: «Ты что, парень?! В жизни не сознавайся. Сколько бы тебя ни припирали к стенке, тверди только нет, нет и нет. Ничего между нами не было, ничего не знаю». Ты смотрел фильм «Ленни», Эрик? Там заглавную роль играл Дастин Хоффман, так он говорил то же самое: «Даже если вас застали в постели, скажите, что ее бил озноб, и вы решили согреть ее собственным телом». Я это запомнил. Понимаешь, я действительно люблю Джесси, мне с ней здорово. Потом мы, правда, помирились, но Джесси так измучилась, бедняжка. Оказывается, она думала, что я вообще к ней не вернусь. Ты не представляешь: я ее обнимаю, а она начинает плакать… Так что теперь я не искушаю судьбу: все увеселения на стороне должны проходить тихо, без лишнего шума. И никаких признаний!

Том придвинулся поближе к Эрику и доверительно понизил голос:

— Я никому это не говорил, даже отцу, но ты мой брат — тебе скажу. Понимаешь… Когда ей очень хорошо, она кусает свои пальчики. И так сильно, что остаются следы. И когда я вижу эти следы, я чувствую себя таким счастливым: ведь это я, я заставил ее кусать собственные пальцы! Это окрыляет… Ты понимаешь меня, Эрик?

Эрик кивнул, подумал и кивнул еще раз. В этот момент Джессика собственной персоной оказалась прямо у Тома за спиной.

— Малыш, — сказала она негромко, но твердо, — по-моему, тебе хватит. Поставь стакан.

Том беспрекословно послушался и посмотрел на нее затуманенными глазами:

— Джесси, кажется, я засыпаю.

— Это неудивительно. Такая жара. Пил бы ты лучше сок.

Она повернулась к Эрику:

— Я отведу его наверх, в нашу комнату. Пусть поспит. К вечеру он придет в себя.

— Вам помочь?

— Нет, спасибо. Вставай, Томми, идем.

Эрик задумчиво смотрел им вслед. Ну и хватка! И как ей только удается держать этого самодовольного мальчишку на коротком поводке… Ведь она намного старше. А может, потому и удается. Трудно представить эту непроницаемую Джесси кусающей пальцы. Хотя… Почему бы и нет: в тихом омуте черти водятся.

— Ну, Эрик, мы тебя еще не утомили?

Обернувшись к Лане, которая подошла сзади и положила руки ему на плечи, Эрик почувствовал себя героем пьесы: он весь вечер на сцене, а прочие персонажи появляются лишь для того, чтобы пообщаться с ним, а затем удалиться, уступив место следующим.

— Нисколько. По-моему, вы сами притомились.

— Верно замечено. Мы как дети: слишком рьяно веселились, а теперь всех тянет прилечь или покапризничать. — Лана прыснула смешком и уселась рядом с Эриком на деревянной садовой скамейке.

— Лучше приляг. Дом большой, всем места хватит. Может, вы останетесь ночевать?

— Нет. Вы с Керри должны отдохнуть: так все организовали! А Керри вылитая хозяйка дома…

— Перестань!

— Уже перестала. Платье у нее смешное. Она в нем похожа на подтаявшее мороженое. Такая миленькая провинциалочка…

— Черт возьми, она же твоя подруга! Почему вы не можете не говорить друг про друга гадости?

— Все женщины — змеи, Эрик, к тридцати годам ты должен был это усвоить. Ладно, не дуйся, вскоре мы все отправимся восвояси. Эндрю нас привез, он же нас и увезет.

— Как хотите. А вот Том останется до завтра. Он, кстати, уже спит.

— Эрик, твой брат обворожителен. Я и раньше была от него в восторге, но всю степень его обаяния можно ощутить только при личном общении. Том так располагает к себе… И что только он нашел в этой злобной сушеной креветке с длинным носом? Как же он хорош собой! Какие глаза! Вы совершенно не похожи. Ой, извини, не хотела тебя обидеть. Даже смешно. Всегда не могла уследить за собственным языком — он опережает мысли. Ты не обиделся, Умный Кролик?

— Я не кролик, — раздраженно ответил Эрик, опасаясь, что визгливый голос Ланы разносится слишком далеко.

— Хорошо, не кролик… А знаешь, иногда мне тебя не хватает.

— Да ну?!

— Чем больше времени проходит, тем приятнее вспоминать отдельные эпизоды. И я скучаю по твоим испанским словечкам… Увы, обратного хода нет — я не из тех, кто пытается склеить разбитую чашку. Но возможно, мы совершили ошибку.

Внезапно Лана обвила его шею рукой и впилась ему в губы поспешным поцелуем. От неожиданности Эрик чуть не свалился на траву и успел только подхватить очки, которые слетели с его носа при этом стремительном порыве. Впрочем, даже невооруженными глазами он углядел поблизости расплывчатое розовое пятно на зеленом фоне. Когда же он вернул очки на место, мысленно проклиная абсолютно ненужную сейчас, непредусмотренную страстность Ланы, пятно трансформировалось в Керри: стоя возле ближайшей к дому клумбы, она смотрела в их сторону, и негодование на ее лице замечательно сочеталось с разочарованием.

Стоило признать: Керри прекрасно держала себя в руках — до того момента, пока Том с Джессикой не укатили. Едва она осталась с Эриком наедине, как тут же заявила:

— Я пойду работать. Скорее всего, до вечера не спущусь. У меня единственная просьба, Эрик: не могли бы вы немного приглушить громкость вашего телевизора? У вас ведь проблемы со зрением а не со слухом. Я, конечно, понимаю — это ваш дом, но мне очень трудно писать о многочисленных ипостасях жрицы друидов Клиодны, когда прямо подо мной истошный голос орет, что спасти команду могут только два трехочковых броска за десять секунд. И закрыть окна при такой жаре невозможно. Вы окажете мне эту маленькую любезность?

— Конечно. Почему вы раньше не сказали? Я не думал, что телевизор вам мешает…

Керри уже открыла рот, явно собираясь изречь какую-то гадость, но в последний момент передумала и с величественным видом удалилась. Сбылись худшие опасения Эрика: Керри все видела, а возможно, кое-что еще и слышала. Теперь ни о каком форсировании событий не могло быть и речи — сначала надо было реабилитироваться за вчерашнюю псевдолюбовную сцену. Впрочем, поскольку за истекший месяц они привыкли к совместным трапезам, к ужину Керри явилась одновременно с Эриком. Отметив, что ее поджатые губы и студеный взгляд не сулят ничего доброго, он решил «начать с нейтральной темы.

— Как продвигается перечисление ипостасей Клиодны?

— Прекрасно. Их у нее множество: она богиня красоты, она же богиня моря, она же покровительница загробного царства… Впрочем, какая вам разница, кто она…

Так, подумал Эрик, этот путь ведет нас в тупик. Попробуем лучше подольститься.

— А вы еще будете надевать свое розовое платье? Оно вам так идет.

— Неужели? Странно: как же вы, не обращая на меня вчера никакого внимания, заметили, что мне идет это платье?

— Неправда, я обращал на вас внимание. Я же сказал — там, на кухне, — что оно очень эротично.

Керри ожесточенно хмыкнула:

— Это дивно: говорить об эротике на кухне… Кстати. Вы попросили меня выйти с вами в сад, потому что якобы скучали. И я вышла. Но к этому моменту вы уже забыли о своей просьбе. А потом забыли и о своей скуке — по-моему, ее очень успешно развеяла моя маленькая приятельница.

Эрик захотел переложить вилку в другую руку, но вместо этого со звоном уронил ее на тарелку.

— Эрик, почему вы постоянно все роняете?! Вы вообще можете держать что-либо крепко, не выпуская? С вами кто угодно станет неврастеником.

Эрик еще никогда не видел Керри в таком состоянии. Он почувствовал, что тоже начинает заводиться, однако усилием воли сдержался.

— Извините. А ваша маленькая приятельница элементарно перебрала. То, что вы видели, было приступом ностальгии. Заметьте, с ее стороны.

Какое-то время Керри жевала молча, ведя напряженную внутреннюю борьбу с самой собой. Наконец одна из сторон одержала победу большинством голосов.

— Вам добавить подливки, Эрик?

— Да, пожалуйста…

В его спальне зазвонил телефон. В ответ на вопросительный взгляд Керри, замершей с ложкой в руке, Эрик отмахнулся:

— Пусть звонит. Потом послушаю автоответчик.

Ужин закончился относительно мирно. Керри немного успокоилась, но явно не до конца. «Скорее всего, — размышлял Эрик, — ее куда больше взбесило мое нежелание за ней поухаживать, нежели поведение Ланы. Но это поправимо. Сейчас позову ее смотреть телевизор, сяду рядом и… Там видно будет. Как пойдет».

— Керри, вы смотрите сериал про инспектора Белла?

— Иногда.

— Через десять минут начнется очередная серия. Хотите посмотреть? Ну вот и отлично. Кстати, в одной серии снимался Том.

— В роли убийцы?

— Какой из него убийца…

Они вошли в спальню, и Эрик ненавязчивым движением указал на диван:

— Садитесь, а я пока послушаю, кто звонил.

Он включил автоответчик, и тишину разорвал звонкий голос Ланы:

— Эрик, сообщаю: добрались мы замечательно и выслушали по дороге еще десяток анекдотов от Эндрю. Поэтому сегодня у меня чудесное настроение — надеюсь, у тебя тоже. Ты молодец, что устроил этот праздник. Мы дивно провели время! Ты не сердишься? Все получилось случайно, забудь. Просто иногда мне кажется, что ты тяжело переживаешь наш разрыв. Но я хочу, чтобы ты знал: хоть мы и перевернули эту страницу, я по-прежнему считаю тебя очень-очень хорошим! Собственно, больше мне сказать нечего, я лишь хотела тебя поблагодарить. День рождения оказался супер, как говорит твой кузен Том. Кстати, будешь с ним разговаривать, передай: я восхищена им до сумасшествия и непременно напишу о нем большую статью. Ну вот и все. Кролик, беги!

По лицу Керри Эрик понял: совместный просмотр сериала отменяется. Она снова начала входить в клинч, однако теперь не бесновалась, а цедила фразы с ледяным спокойствием:

— По крайней мере, в одном наши с Ланой вкусы совпадают: ваш кузен мне тоже очень понравился. Других совпадений не наблюдается.

— Да, Том просто душка, — свирепо отозвался Эрик, глубоко уязвленный ядовитым намеком, что сам он не подпадает под общность вышеупомянутых вкусов. — Как же я сочувствую его девушке. Он, наверное, изменяет ей с каждой юбкой!

Вы находите это недостатком? У Кевина подружек было без счета, он главный университетский Казанова. Но его все равно все обожают. Если привлекательный мужчина не игнорирует женщин, это хорошо: он их осчастливливает. На мой взгляд, любвеобильность можно поставить мужчине в плюс — особенно тому, который пользуется успехом.

— Да?! — взвился Эрик. — Такие речи хороши, пока дело касается кого-то другого! Когда изменяют лично вам, вы не рассуждаете о пользе любвеобильности, а принимаетесь кричать и рыдать!

Ответа не последовало. «Что, заткнулась?» — с торжеством подумал Эрик. Но Керри готовила новый удар.

— Кстати, и ваша назойливая Лана прошла через Кевина. Я точно знаю.

— А вы зарегистрировали ее приход, сидя у изголовья кровати?

— Не зарегистрировала. Но Кевин ее не пропустил. Правда, расстался с ней молниеносно. Вероятно, по-настоящему взыскательных мужчин, знающих истинную цену женским прелестям, она не очень-то устраивает.

Эрик на время лишился дара речи. На каком основании она позволяет себе сопоставлять его со своим братцем, намекая на его некомпетентность в определенных вопросах? Только на том, что он за целый месяц не удосужился схватить ее за задницу? Уж не этой женщине — кухонному комбайну с ее соломенной копной и великанскими ножками, вечно обутыми в идиотские тапочки, судить о женских прелестях! Ему захотелось схватить Керри за желтые волосы, отволочь обратно к столу и окунуть лицом в овощную подливку, которую она десять минут назад с такой щедростью накладывала ему на тарелку.

— Послушайте, мне не доставляет ни малейшего удовольствия…

— Я пришла сюда не затем, чтобы доставлять вам удовольствие в какой бы то ни было форме. Если вы на это рассчитывали, то ошиблись.

— Хватит, Керри! Если я выйду из себя…

— То уже не вернетесь обратно, как королева из «Алисы в Стране чудес»?

Сейчас произойдет катастрофа, понял Эрик и принялся считать — на сей раз до десяти. Закончив счет, он отвернулся от Керри, плюхнулся на диван, включил телевизор и невидящим взглядом уставился в экран, полностью игнорируя Керри, все еще стоявшую у него за спиной. Помедлив немного, она вышла — Эрик услышал удаляющиеся шаги и подумал, что она пошла к себе, на второй этаж. Но через минуту шаги раздались вновь: оказывается, Керри всего лишь сделала вылазку на кухню, чтобы налить себе стакан морковного сока. Встретившись с Эриком глазами, она невозмутимо (правда, непривычно высоким голосом) заявила: сериал уже начался, и не мешало бы переключить на нужный канал. Шоу продолжалось.

«Bruja, vil, que me maten!»[1] — мысленно выругался разъяренный Эрик, добавив к этим словам еще пару фраз покрепче.

— Непременно переключу. А вы пейте, Керри, пейте. Мне кажется, вам морковный сок полезен как никому другому.

— Почему?

— Возможно, он придаст вашим волосам недостающую рыжину, и тогда взыскательные мужчины, знающие цену женским прелестям, будут складываться у ваших ног штабелями.

Керри вскочила. Эрик напружинился, заподозрив, что сейчас она плеснет сок ему в лицо. Но на такое Керри не решилась. Проворно осмотревшись, она вылила содержимое стакана в кувшин с фиолетовыми цветами, стоявший на низком столике, вылетела из комнаты и, громко топая, умчалась наверх. Эрик остался сидеть у телевизора. Он чувствовал, как у него горят щеки. Причиной была не только накопившаяся злость, но и неподдельная досада — его тщательно вынашиваемые планы перейти к новому этапу в их отношениях так глупо сорвались!

В последующие дни на первом этаже и в саду шла позиционная война, заключавшаяся в молчаливом яростном противостоянии, перемежающемся кратковременными стычками. Недоступный для Эрика второй этаж Керри считала своим тылом и удалялась наверх всякий раз, когда считала возможным изобразить обиду. Она перестала готовить изысканные блюда и старалась не садиться за стол вместе с Эриком. Оставшись без кулинарных разносолов и приятных перспектив, Эрик вознегодовал, однако решил больше не подлизываться к этой diablilla loca[2], теряя собственное достоинство. Можно было, конечно, адекватно мстить, отравляя ей жизнь постоянными колкостями, но, удивительное дело, к этой новой Керри — с колючими глазами в синюю крапинку, то и дело выступающими пунцовыми пятнами на скулах и неожиданно порывистыми движениями — его тянуло куда сильнее, чем к прежней. Тихий Эрик с таким же изумлением ощущал пробуждение неведомого прежде охотничьего азарта, с каким конфузливый оркестрант-флейтист замечает у себя непреодолимое желание собственноручно задушить тирана-дирижера.

К четвергу погода испортилась, резко похолодало. Пожалуй, это был первый четверг, когда Эрик оставлял Керри одну в доме с некоторой опаской. Конечно, трудно было ждать от нее чересчур решительных вредительских деяний, и все же… Вылила же ему однажды некая обиженная девушка в ботинок сырое яйцо (а он потом сослепу вставил ногу в этот проклятый ботинок)! Когда Эрик уезжал из Лонг-Вуда, небо было затянуто свинцовыми тучами до самого горизонта. Они преследовали Эрика всю дорогу: то и дело принимался мелкий косой дождь;

над маленькими озерками парил абсолютно колдовской туман, и Эрик кстати и некстати вспоминал про зеленогривых келпи — встретить их в такую погоду представлялось вполне реальным.

Пока он сидел в редакции, позвонила мама и с ходу обрушила на него гневный монолог. Смысл длинной речи сводился к следующему: если уж единственный сын и не пригласил собственных родителей на юбилей, то он может появиться у них — как минимум, ради вежливости — и отметить день рождения: все же самим фактом своего существования он немного им обязан. И его ждет подарок! Обреченно выслушав, Эрик договорился на сегодня: он не хотел уезжать из города в такую слякотную сырость, не хотел вновь пререкаться с Керри. Уж лучше провести долгий вечер в тепле и покое — он знал, что мама непременно оставит его ночевать. Хотя, конечно, ждать от нее роскошного ужина не стоило: будучи врачом, она отчего-то убедила себя, что Эрика следует держать на строгой диете, так как он склонен к всевозможным желудочно-кишечным и сердечно-сосудистым заболеваниям.

Около десяти часов, когда засыпающий Эрик в третий раз терпеливо выслушивал мамины инструкции по уходу за ананасоподобными фиолетовыми цветами (названия он опять не уловил), зазвонил его телефон.

— Эрик, это Керри, — произнесла трубка глуховатым низким голосом. — Вы… С вами ничего не случилось?

Эрик внутренне возликовал и вышел на балкон, чтобы продолжить разговор без слушателей.

— Ах да… — Он постарался выговаривать слова максимально безучастно, лишив речь любой эмоциональной окраски. — Я виноват, Керри, совершенно забыл вас предупредить. Я сегодня не приеду — появлюсь завтра, к полудню. Вы не боитесь ночевать одна?

— Не боюсь, — эхом отозвалась Керри настолько потерянно, что у сострадательного Эрика сразу пропало желание продолжать в том же духе.

— Я заехал к родителям — они хотели поздравить меня с днем рождения. Мама меня до утра не выпустит.

— А-а-а… — Керри моментально оживилась, хотя изо всех сил попыталась это скрыть. — Просто я подумала: шоссе скользкое, уже темно… Мало ли что… Ну, тогда до завтра. Спокойной ночи.

Торжествующий Эрик потряс в воздухе сжатым кулаком и вернулся в освещенную комнату.

В пятницу Керри встретила его не очень радушно — похоже, она все еще считала себя обиженной, — но, когда Эрик выгрузил на кухонный стол накупленные продукты, в том числе обожаемого ею копченого лосося, она немного смягчилась и даже заулыбалась. До вечера в доме царила тишина: каждый сидел у себя. Но когда Эрик услышал шаги на лестнице, а вслед за ними знакомый скрип качалки, он решил присоединиться к Керри, явно перебравшейся в гостиную. Едва он вышел из спальни, как чуть не упал, с грохотом налетев на передвинутый к двери стул. Керри оторвалась от вязания и бросила на Эрика уничтожающий взгляд:

— Вы верны себе! Когда-нибудь смотрите, куда идете? Но и мне следует признать свою вину: я забыла, что в доме плохо видящих людей ничего нельзя переставлять. Вы ведь ориентируетесь больше по памяти, верно?

Эрик перетащил стул на обычное место и уселся.

— Абсолютно верно. Зато у меня хотя бы конечности целы. Если я встану на колени, то мне не придется потом скакать полдня на одной ноге, тщетно пытаясь выпрямить другую.

Керри облизала губы и принялась быстрее двигать спицами.

— Ну, Эрик… Согласитесь, вы все равно куда более трагический персонаж, нежели я. Пожалуй, даже трагикомический — в стиле Гарри Ллойда, только канотье не хватает. Я так хорошо представляю вас висящим на стрелке башенных часов… А если копнуть поглубже… Про вас можно написать целую пьесу в мольеровском стиле. Есть же у него «Тартюф, или Обманщик», «Дон Жуан, или Каменный гость». А эта пьеса называлась бы «Эрлаф, или Аллергик». Вы согласны?

— Вполне, я польщен. Надо же, как вам удалось запомнить мое имя? А вы, скорее, фольклорный персонаж в лирико-поэтическом стиле. Погодите-ка… Вот послушайте стишок, героиней которого я вас представляю.

Приди, любимая моя!

С тобой вкушу блаженство я.

Открыты нам полей простор,

Леса, долины, кручи гор.

Для нас весною у реки

Споют и спляшут пастушки.

Волненье сердца не тая,

Приди, любимая моя!

[3]

Керри открыла рот и невольно выпустила из рук спицы.

— Что это за стишок?

— Его четыреста лет назад сочинил друг Шекспира Кристофер Марлоу. Называется то ли «Влюбленный пастушок», то ли «Пастушок и его подружка» — не помню. Я очень отчетливо вижу такую картину: леса, долины, кручи гор, полей простор — а в центре этого пейзажа вы в ваших плетеных тапочках и шляпе. Волосы распущены… Плечи открыты…

Эрик собирался продолжить вдохновенное описание, но в этот момент на втором этаже что-то загрохотало, стекла зазвенели и дом накрыл гулкий грохот неожиданно начавшегося ливня. Керри бросила свое вязанье и ринулась наверх с воплем:

Эрик тоже встал, но не решился последовать за Керри и неуверенно остановился у подножия лестницы. Сверху раздался требовательный окрик:

— Да помогите же мне! Чего вы ждете?

Эрик скачками понесся на второй этаж, умудрившись ни разу не споткнуться по дороге. Керри воевала с открытой створкой, пытаясь втянуть ее в комнату, уже заливаемую косыми дождевыми потоками, но отчего-то это не удавалось. Эрик первым заметил камешек на подоконнике, не позволявший окну закрыться. Он швырнул камешек вниз и, как только окно с хлюпающим звуком затворилось, мгновенно повернул задвижку. Затем взглянул на Керри: по ее рукам и лицу текли прозрачные ручьи — в полутьме она походила на одну из многочисленных сказочных героинь, сумевших наплакать озеро, реку или целый океан. Возможно, такие имели место и в кельтской мифологии. Эрик придвинулся к Керри поближе:

— Ух, Керри, какая вы красивая с мокрыми глазами… А вы умеете плакать по-настоящему?

Керри огляделась по сторонам, сняла со спинки стула косынку, которую обычно накидывала на плечи, и стала вытирать лицо.

— Не знаю, что должно произойти, чтобы я заплакала. Последний раз я рыдала восемь лет назад в дамском туалете колледжа, когда мне не поставили высший балл на экзамене по истории.

Почему-то она говорила шепотом, и это воодушевило Эрика. Он медленно завел руки ей за, спину, прижал к себе и поцеловал в мокрую шею прямо под мочкой уха. Обнимать Керри оказалось ошеломляюще прекрасно — он сразу вспомнил слова университетского приятеля: глазеть лучше на тощих, а тискать упитанных. К тому же за два года общения с Ланой он почти забыл, что женщинам полагается иметь бюст. А сейчас через практически неосязаемое платье он ощущал волнующую, восхитительно округлую, натуральную упругость, превосходящую по своим достоинствам силиконовые арбузы какой-нибудь Анны-Николь Смит. С трудом заставив себя оторвать от нежных изгибов одну руку, Эрик стащил очки, положил на подоконник и поцеловал размякшую, не сопротивляющуюся Керри уже по-настоящему. Пока он соображал, в какую сторону ее теперь потянуть, чтобы поскорее устроиться с комфортом, она вдруг подала голос:

— Этот камешек на подоконнике… Он лежал здесь целый месяц… Не стоило его выбрасывать… Он был такой удобный… Я закрепляла окно с его помощью, и оно не захлопывалось… Даже если дул сильный ветер… Я завтра поищу его в саду…

Эрик не очень понимал, что Керри лепечет, но он понял, что она явно начала противиться его натиску: слабо, вяло — но методично. Она отталкивала его руки, отворачивалась — Эрик не мог взять в толк, что стряслось. Ладно, он не будет искать удобное место, а расставит точки над «i» прямо здесь! И тут Керри вдруг громко и четко сказала:

— Нет!

— Нет?! Почему?

— Нет… Не сейчас… Не надо, пожалуйста, не надо.

— Не надо?

— Нет же, нет!

Эрик отпустил ее. Керри моментально нырнула куда-то в сгустившуюся темноту и затаилась в глубине комнаты. Он пошарил пальцами по мокрому подоконнику, обнаружил наконец в дождевой луже очки, кое-как вытер их о футболку и нацепил на нос. По крайней мере, теперь он видел дверь. Напоследок хотел еще раз спросить, почему все же нет, но махнул рукой. Diablilla loca. Ну ее к черту. Эрик вышел и медленно поплелся по лестнице, придерживаясь за перила, чтобы не полететь вниз. Не хватало еще сломать себе шею. Это стало бы, пожалуй, чересчур пафосной концовкой его неудачного визита.

Эрик просидел перед включенным телевизором почти до полуночи, исступленно грызя, как в детстве, ноготь на большом пальце (какими только ядовитыми снадобьями его мама — женщина весьма решительная! — не смазывала этот многострадальный палец, чтобы отучить сына от дурной привычки). Он не мог докопаться до причин поведения Керри. Казалось бы, события развивались вполне последовательно, они дошли до логической точки — с какой стати ей вдруг вздумалось взбрыкнуть? Он же давно видел, что нравится Керри! А ее вчерашний звонок? Она волновалась, она ревновала, она сама набрала его номер! Может, она еще девица? В двадцать пять лет?.. Не исключено: возможно, ее милый братец всю жизнь отпугивал от нее потенциальных ухажеров. Эрик слышал, что порой братья ревнуют куда острее, нежели законные мужья. Да нет, они же нормальные цивилизованные люди… Стоп, это Керри-то нормальная? Иногда у нее бывает такой тяжелый, потусторонний взгляд… Но когда она стояла у окна с мокрыми, слипшимися ресницами и каждая дождевая капелька светилась на ее лице… Черт, она действительно была хороша. Эрик вздохнул, подоткнул подушку и улегся на диван с ногами, машинально повернувшись к экрану. «Не сейчас!» — она точно произнесла эти слова, он отчетливо помнит. Не сейчас — то есть позже. Значит, в принципе она не возражает? А может, хотела, чтобы он проявил больше настойчивости? Ах, вот еще, он совсем забыл: она ведь десять дней прожила у Ланы. Эта болтливая пигалица просто не могла не предоставить всеобъемлющую информацию об их связи. Неужели Лана сообщила о нем нечто нелицеприятное? Но вроде бы за те два года он себя ничем не скомпрометировал… Он очнулся, когда красноволосая татуированная девица из телевизора принялась уговаривать его попробовать забойные чипсы со вкусом чеснока и красного перца. Эрик содрогнулся.

— Боже, какая гадость… — пробормотал он. — Но ведь жрут же эту отраву. А лапшу по-китайски она так и не приготовила… Не сейчас. И все-таки какие-то винтики у нее в голове недокручены. Или перекручены.

В субботу из-за поредевших туч выглянуло бледное, болезненного вида солнце, и Эрик решил вытащить на веранду кресло, не покидавшее гостиную почти неделю. Около самой стены дома он увидел Керри, сосредоточенно шарившую что-то в высокой траве. Эрик не стал желать ей доброго утра и ограничился полуиздевательским кивком головы.

— А я видела ежика! — заискивающе произнесла Керри, выпрямляясь. — Похоже, их тут целая семейка. Наверное, они живут вон под тем буком, в крохотной норке.

Керри сделала небольшую паузу, но Эрик молчал, и она продолжила:

— Он такой хорошенький. Выбежал на кирпичную дорожку и стал так смешно топать ножками… Ежики — это прелесть.

И все-таки, как отметил Эрик со злорадным удовлетворением, Керри явно не хватало его общества. Он удобно устроился в наконец-то установленном кресле, качнулся, спокойно глядя на Керри и продолжая хранить молчание. Она предприняла еще одну попытку:

— Когда я была маленькой, у нас жил кролик. Знаете, как забавно кролики шевелят носиком?.. Мне очень нравилось гладить его по ушкам. Он был совсем как плюшевая игрушка, только теплый… А вам в детстве не дарили кролика, кошку или собаку?

Эрик положил ногу на ногу.

— Вы, наверное, забыли, Керри: я — Эрлаф-аллергик. Какой кролик? Да погладь я разок его по шерстке, меня пришлось бы спасать целой бригаде врачей. Но против ежика я ничего не имею. Если он наведается еще раз, можете меня позвать. Кстати, что вы ищете? Грибы? Керри немного смешалась.

— Камешек… Который лежал у меня на подоконнике. Вы его выкинули. Я же сказала: он очень удобной формы — его обязательно надо найти.

— Вы мне это сказали? Когда?

— Ну… Тогда, когда…

Эрик позволил ей окончательно утонуть в собственном замешательстве.

— Обнимая полураздетую женщину, трудно одновременно всерьез прислушиваться к ее словам.

Керри вспыхнула.

— Мне кажется, Эрик, с вашей стороны не очень умно напоминать мне об этом.

— Ас вашей стороны глупо делать вид, что вы забыли об этом. Вы не возражали, чтобы я к вам… приблизился.

— Приблизиться — еще не значит получить.

— Какая глубокая мысль! Надо будет записать… Ну, ищите ваш камешек и передавайте привет ежику. А я займусь обзором.

Эрик настолько погрузился в чтение нового романа, что забыл про обед и пришел в себя, только наткнувшись на подробное описание какого-то фантастического паштета, поедаемого героями. Почувствовав дикий голод, он посмотрел на часы: шесть вечера. Не выпуская книги из рук, Эрик направился на кухню и обнаружил Керри, помешивающую очередной деликатес в маленькой кастрюльке, из которой валил душистый пар. Вероятно, на лице у него отразилось такое страдание, что Керри сжалилась.

— Хотите? Этой порции хватит на двоих. Да не изображайте вы гордость нищего идальго: мне теперь кусок в горло не полезет, если я с вами не поделюсь. Слушайте, Эрик, я вернусь через пять минут. Возьмите лопаточку и безостановочно мешайте эту массу круговыми движениями, чтобы она не подгорела. Ясно?

Эрик пододвинул стул к плите, уселся и, с трудом удерживая книгу в левой руке, принялся помешивать содержимое кастрюльки, продолжая чтение. Когда Керри вернулась, она с порога завопила:

— Эрик! Я же просила!

Эрик вздрогнул и поднял глаза. Оказывается, он давно уже перестал мешать загустевшую массу, а изъятую из нее деревянную лопаточку держал на весу наподобие дирижерской палочки.

— Простите. Я зачитался.

— Неужели нельзя одновременно читать и мешать?! Это ведь элементарно просто! Отойдите, Эрик, я попробую спасти наш ужин…

Получив тарелку со своей порцией и положив в рот первую ложку, Эрик пожал плечами.

— Ничего я не испортил. По-моему, вкусно.

— Могло бы получиться и получше. А знаете, почему так вышло? У мужчин, в отличие от женщин, не работают одновременно оба полушария мозга. Поэтому вы делаете либо одно, либо другое. Женщина может вязать, считая петли, смотреть телевизор и в то же время диктовать подруге по телефону рецепт пирога. А если мужчина, к примеру, чинит газонокосилку, он уже не может ответить на вопрос жены, кто придет к ним в гости в воскресенье. Либо он отвечает — тогда не работают его руки, либо чинит — тогда парализован его язык.

— Es sano[4]. Потрясающая теория.

— Это не теория, а научный факт — доказано медиками.

— Видите ли, Керри… Вы, женщины, потому и можете вершить десять дел сразу, что все эти дела яйца выеденного не стоят. — Эрик произносил слова раздельно, с наслаждением смакуя каждое. — Для того чтобы смотреть телевизор и одновременно трепаться по телефону, большого ума не надо, согласитесь. При этом еще можно орать на детей, красить губы или ногти, вставлять серьги в уши, упоенно обсуждать с подружкой недостатки вашей общей знакомой… На это вы действительно мастера. А чтобы починить газонокосилку, нужны знания и умелые руки.

— Вы так говорите, словно всю жизнь чините газонокосилки. Сами, наверное, даже сломанный карандаш не почините.

— Не надо переходить на личности! История прогресса, история искусства — это история мужчин. Разве нет? Пока вы трещите, как сороки, и считаете петли в дурацких салфеточках, мужчины при помощи своего одного полушария мозга делают такие открытия, какие вам и не снились, будь у вас хоть целых четыре полушария!

Керри смотрела на него с бешенством, постукивая ложкой по столу.

— Вкусно, Эрик?

— Да. А что?

— Это приготовила женщина.

— Так я об этом и говорю. Вам нельзя отказать в определенных достоинствах. Вы воспитываете детей, готовите еду. Вы такие мягонькие, теплые — как ваш кролик, Керри, и даже намного лучше… Да, от вас много пользы.

— Вы отказываете нам в интеллекте? По какому праву? Да вы просто тупой потребитель! Вы сексист!

Звучит почти как расист. Нет, вы ошибаетесь. Но имейте смелость признать: слабый пол неадекватно воспринимает информацию, ведет себя вопреки всем законам логики. По сути своей женщины — весьма консервативные и ограниченные существа. Я бы даже сказал, декоративные существа. — Ну вот что… Я хочу, чтобы вы передо мной извинились. Немедленно.

Эрик положил ложку на тарелку и поправил очки.

— Я извинюсь, если вы докажете ошибочность моей теории.

— Каким образом?

— У меня в компьютере есть одна игра. Ничего особенного — но выиграть можно, только если мыслить логически и очень быстро считать в уме. Это типично мужская игра. Попробуйте. Если выиграете, я извинюсь.

Керри решительно поднялась.

— Идемте!

Приведя Керри в свою комнату, Эрик усадил ее за компьютером, объяснил правила и стратегию игры и несколько раз продемонстрировал, как следует действовать. Внимательно выслушав, Керри отпихнула его в сторону, стартовала и принялась довольно резво щелкать мышкой. И ей все отлично удавалось, сплоховала она только в самом конце: попав в цейтнот, заторопилась, сделала неверный ход и немедленно погибла, когда до победы оставалось всего несколько шагов. Эрик, про себя восхищенный ее уверенной игрой, комически развел руки. Керри пристально посмотрела на него и медленно накрутила на палец длинную прядь.

— Что ж… Но мы не обсудили, что придется сделать мне в случае поражения.

— Ничего. No hase falta[5].

— Нет, Эрик, так нечестно. Я поспорила, и я проиграла. Вы в случае проигрыша выполнили бы свою часть обещания?

— Ну конечно.

— Тогда… Моя участь такова: эту ночь я проведу с вами.

Эрик перестал улыбаться.

— Я не приму такого условия.

— Почему же? — Керри движением плеч стряхнула вязаную кофту и потянула вверх облегающую майку.

— Прекратите! — заорал Эрик, топнув ногой. — Вы что, не понимаете? Это не может быть условием для спора! Это не должно быть так!

— Какая разница?

— Огромная! Мне не нужно, чтобы это было так! Я не собираюсь участвовать в каком-то пошлом спектакле!

Керри, сверкнув глазами, моментально одернула майку и выпрямила спину.

— Пошлом спектакле?! Вчера я вас еще привлекала, а сегодня уже нет? Как быстро. А впрочем, вы же сами называли себя классическим флегматиком… Вам надо было учить не испанский язык, а исландский. Знаете, Эрик, есть такой замечательный фильм Йоса Стеллинга — называется «Стрелочник». Герой-голландец прожил с героиней в одном доме целый год, но даже не притронулся к ней. Только пялился из-за угла. Вероятно, таков ваш национальный темперамент?

Эрик считал себя хорошо воспитанным и вежливым молодым человеком. Но даже его терпение не было беспредельным.

— И вы еще защищаете женщин! Только вы с вашей вывернутой наизнанку логикой умеете так передергивать факты! Это не я, это вы вчера отчего-то в последний момент передумали! Это не я, это вы вопили: «Не надо, не надо!» И я подчинился, потому что помимо всего прочего уважаю вас! А раз уж мы приступили к обмену культурологическими сведениями, то и я вам кое-что скажу про национальны! темперамент. У О’Генри есть рассказ «Бабье лето Джонсона Сухого Лога». Соседка фермера Джонсона — юная мисс О'Брайан — тоже была особой непредсказуемой и своенравной. И когда он дошел до белого каления и от души огрел ее, вот только тогда она и бросилась ему на шею. Может, вы хотели, чтобы я залепил вам рот скотчем и применил силу? Так надо было попросить.

Керри встала, подхватила свою кофту и, задрав кверху и без того вздернутый веснушчатый нос, гордо прошествовала к двери. У порога она обернулась и театрально произнесла:

— Я не хочу с вами разговаривать. Вы для меня больше не существуете.

Ей пришлось закрыть за собой дверь, хотя в идеале на этих словах должен был опуститься занавес.

Вот теперь слова Ланы о параллельном существовании претворились в жизнь! Керри было не видно и не слышно. Она целыми днями тихо, как мышь, сидела наверху, а спускалась, только чтобы приготовить себе еду или, проскользнув мимо Эрика бесшумной тенью, пойти на прогулку. Гуляла она теперь, разумеется, тоже одна. Эрик уже не пытался анализировать ситуацию — вероятно, эту девушку следовало принимать такой, какова она есть. А она находится в постоянном конфликте сама с собой, склонна гипертрофировать происходящие события, раздувая их до вселенских размеров, и сама не знает, чего хочет в конкретный момент и чего захочет через минуту. В общем, замечательный экземпляр. Его мама пришла бы от Керри в ужас. Ему же самому, честно говоря, стало как-то все равно.

Когда в очередной четверг Эрик прибыл в редакцию, Берт немедленно вызвал его к себе. Эрик приготовился к стандартному разносу, но Берт и не собирался обсуждать его творчество. Начал он издалека:

— Окажи любезность: мне срочно нужно узнать содержание одной испанской картины, но вся информация о ней на языке оригинала. Можешь быстро перевести? Там буквально несколько строк.

— Ну конечно.

Эрик подсел к компьютеру и медленно прочел:

— «Четырех страстных красавиц объединила общность интересов: их любовь к одному мужчине постепенно переросла в ненависть и желание отомстить за поруганные чувства. А когда красивые женщины выходят на тропу войны, они становятся просто великолепны».

Отметив про себя справедливость последней фразы, Эрик повернулся к Берту. Тот выглядел разочарованным.

— Так это мелодрама? А я решил, что боевик — понял только про ненависть и войну. Четыре страстные красавицы… И все, наверное, похожи на Пенелопу Крус, разве что немножко пострашнее. Знаешь, однажды на шекспировском фестивале я познакомился с какой-то полубезумной испанкой: тощей, черной. Смахивала на галку с переломанными крыльями. Со мной был приятель, и он сказал: «Ты ничего не понимаешь, в этой женщине главное — ее испанская кровь». А я видел одни испанские кости, пригодные лишь для изготовления испанских кастаньет… Слушай, а что за девочка была на твоем дне рождения?

На всякий случай Эрик решил притвориться дураком.

— Худенькая с чернильными волосами? Подружка моего брата.

— При чем тут она?! Я говорю про пухленькую рыжеватую блондинку, которая за весь вечер слова не вымолвила. Кажется, Келли?

Эрик лихорадочно соображал, как ему ответить. Объясняться с Бертом было куда хуже, нежели с Томом.

— Керри. Ну… Это знакомая моих знакомых. Проводит лето в нашем доме.

— С тобой?

— Нет, она просто у нас гостит. Берт пощипал себя за нижнюю губу.

— То есть между вами ничего нет?

— А какое это имеет значение?

— Такое. Я от нее в восторге. Словно с картины Ренуара — только свет и воздух. Движения мягкие, струящиеся… Вся из полутонов, из нюансов… Я бы взял ее в оборот сразу же, но Джулия все время была рядом. Ты не возражаешь, если я ей позвоню?

Эрик растерялся. Меньше всего ему хотелось, чтобы этот неврастеничный селадон тянул к Керри свои лапы.

— Какой смысл, Берт? Она приехала из маленького университетского городка всего на месяц. Скоро опять уедет. Ты ведь не собираешься заводить телефонный роман. И не поедешь к ней на свидание за двести миль. А потом, она интересуется не мужчинами, а кельтской мифологией.

— А-а-а… Провинциальная интеллектуалка. Это занятно. Она аспирантка?

— Уже преподает.

— Ей лет двадцать пять?

— Вроде того.

— Я ей все же позвоню. Кто знает, как все повернется.

— Она не подходит к моему телефону. Номер ее мобильника я не знаю.

— Но снять трубку и передать ей ты можешь? Эрик молча кивнул.

— «Готовность — все», как обронил некий классический герой… Больше вопросов нет. Кстати, последний обзор вполне: я даже два раза улыбнулся.

Эрик ехал домой в отвратительном настроении. Он уже забыл, что еще сегодня утром ему было наплевать на Керри вместе со всеми ее выходками. То он начинал беситься от необъяснимого странного чувства, подозрительно похожего на ревность, то мрачно торжествовал, представляя, каким подарочком Керри окажется для Берта, если тот все же сумеет о чем-либо с ней договориться. Только подъезжая к Лонг-Буду, он наконец определился с дальнейшим поведением и принял решение — любым способом добиться примирения. И опередить босса.

В доме было тихо. Эрик бросил сумку около двери, прошел к себе и остолбенел, увидев Керри, которая неподвижно сидела на диване перед выключенным телевизором, уставившись в одну точку. Эрик не на шутку перепугался.

— Керри!

Она подняла голову. Ее веки распухли, а щеки были залиты слезами — на сей раз самыми настоящими.

— Что случилось?!

— А… Это вы. Простите, я включила ваш телевизор без разрешения.

— Что случилось?!

— Я посмотрела фильм…

— Какой фильм?!

— С очень плохим концом. Я не думала, что все так ужасно кончится…

Она порывисто закрыла лицо руками и вновь застыла в позе воплощенной скорби. Эрик, протяжно выдохнув, привалился к двери.

— Так вы плачете из-за фильма?

Она покивала, не убирая рук от лица. Эрик присел рядом с ней на корточки и осторожно дотронулся до ее колена.

— Керри… Какой же вы ребенок. Знаете, как вы меня напугали? Перестаньте. Зачем было смотреть всякие ужасы? Ну, успокойтесь. Пойдемте на кухню — разгрузим покупки, и вы расскажете, что случилось в этой безрадостной истории.

Сидя за кухонным столом и без конца вытирая нос, Керри вела свое печальное повествование:

— Он погибает в автомобильной катастрофе в самом начале… А она продолжает безумно его любить… Это положите в холодильник. Он был секретный агент. После его смерти ее необходимо спрятать… Другой агент, который ее охраняет, в нее влюбляется. Но она все равно любит только мужа… А это в морозильную камеру, наверх. Потом ее похищают, и выясняется, что похититель — брат ее покойного мужа. Тот агент, который в нее влюбился, ее разыскивает. Но брат мужа ее убивает и застреливается сам. А вот это не надо класть в холодильник, вкус испортится. Влюбленный агент остается жив. А она, ее муж и его брат снова встречаются — уже на том свете… Это было ужасно. Она так его любила…

Эрика разрывало на части от сдерживаемого хохота. Он уткнулся лбом в дверцу холодильника и попытался вспомнить самое удручающее событие в своей жизни, чтобы придать лицу соответствующее выражение. Но встреча секретного агента с родственниками на том свете затмевала все остальное…

Наконец он повернулся к Керри:

— Да, грустная история. В конце никто не говорил: «Уберите трупы» и не давал пушечный» залп?

Керри страдальчески улыбнулась:

— Я понимаю, это глупо. Но смерть героини меня так расстроила…

— Керри, теперь я ни за что не поверю, что вы восемь лет не плакали. Признайтесь, вы соврали.

— Ну хорошо, соврала… Иногда я плачу — от книги или от фильма. Когда я читала «Сагу о Форсайтах» и дошла до смерти Сомса, у меня началась настоящая истерика. Никого никогда я не жалела так, как этого несчастного человека. Такая трагическая жизнь — без счастья, без надежды. А его Ирен просто подлая тварь…

— Керри, успокойтесь, а то вы снова начнете рыдать. Конечно, произведения искусства должны будить в нас эмоции, но не до такой же степени.

— Да, да… Я сейчас в совершенно растрепанных чувствах.

— Посмотрите лучше, что я вам привез. Купил в книжном магазине несколько рекламных буклетов. Это Кингстон, это Тысяча островов… А когда, кстати, вы собираетесь на фестиваль?

— В субботу, первого августа.

— То есть послезавтра?

— Действительно послезавтра… Когда отдыхаешь, перестаешь ориентироваться во времени. А во вторник к вечеру я вернусь.

— Замечательно. Здесь есть все, что нужно осмотреть. Я бы посоветовал сходить в Морской музей — куча занятных экспонатов, посвященных истории контрабанды. Ну и бар «Тукан» — классное заведение. А в экскурсию на Тысячу островов вы поедете?

— Обязательно.

— Там потрясающие места. Вот, например… Вилла Болдт-Кастл.

Керри взглянула на глянцевую картинку.

— Похоже на средневековый рыцарский замок. Жалко, что, по сути, он бутафорский. Будь он настоящим старинным замком, там непременно водились бы Кровавые колпаки.

— Это еще кто такие?

— Они селятся в темных закоулках древних замков и на полях былых сражений — всюду, где пролилась кровь. И собирают эту кровь в свои колпаки. Мрачные персонажи, жестокие — куда хуже вампиров или оборотней. Они с незапамятных времен упоминаются в легендах Англии и Шотландии, которые постоянно вели кровопролитные войны…

— А на чьей они были стороне? Керри захихикала:

— Да, Эрик, чувство возвышенного вам чуждо. Но все равно: огромное спасибо за буклеты. Вы не сердитесь, что я без спроса смотрела ваш телевизор?

— Еще как сержусь. Придется вам в порядке компенсации снова начать меня подкармливать. А то я не наберу за лето обещанные двадцать фунтов.

— Хорошо. Хотя пока вы и одного не набрали. Перемирие?

— Перемирие.

Половину пятницы Керри провела наверху: она с грохотом двигала какие-то предметы, без конца хлопала дверцей шкафа и то и дело вела интенсивные телефонные переговоры. Когда она ненадолго спустилась, Эрик поинтересовался, чем она так громозвучно занимается. Керри с раздражением бросила:

— Собираю вещи! Эрик закатил глаза:

— Вы ведь едете всего на три дня!

— На четыре. И я хочу выглядеть сногсшибательно, если вечером отправлюсь развлекаться.

— Удивительно не свойственное для вас желание.

— Откуда вам знать мои желания? Не исключено, что я окажусь в каком-нибудь заведении, где танцуют… Так что мне необходим гардероб на все случаи жизни.

Когда Керри ускакала к себе, Эрик задумался над ее словами. «Откуда вам знать мои желания…» «Заведение, где танцуют…» Похоже, он опять может прохлопать ушами многообещающие намеки. Эрик решился. Вечером, когда они сели ужинать, Эрик вдохнул поглубже и безо всяких предисловий спросил:

— Керри, можно мне поехать с вами? Я бы очень этого хотел.

Керри широко открыла глаза, на ее лице отразилась искренняя жалость.

— Ох, Эрик… Ну почему вы не предложили раньше? Мне страшно жаль вас расстраивать — особенно теперь, когда мы наконец зарыли топор войны. Но я уже договорилась с другим человеком. Простите…

Эрик не знал, что испытывали книжные герои, которых, по словам авторов, словно сразил удар грома. Про себя он мог с определенностью сказать следующее: во-первых, он сразу же категорически расхотел ужинать, во-вторых, почувствовал дикую ненависть к самому себе — невзрачному неудачнику с волосами и глазами цвета пыли, над которым боги даже не смеялись, а глумливо хихикали. Он положил вилку.

— Эрик, вы сами виноваты. Мне и в голову не приходило, что вы захотите составить мне компанию…

— Никто ни в чем не виноват.

— Сказать вам, с кем я поеду?

— Нет. Я не желаю это знать. Мне нет до этого никакого дела.

Эрик поднялся. Чертов Берт! Как всегда, успел первым. А в этом соревновании серебряная медаль не присуждается.

— Эрик, не обижайтесь, я вас прошу. Сядьте. Что вы вообразили? Я поеду… с одной девушкой. Клянусь!

— Не надо клясться. Хоть с тремя девушками. Желаю приятно провести время. Особенно в заведении, где танцуют.

Войдя в свою комнату, Эрик так хлопнул дверью, что в окнах зазвенели стекла. Вот с кем она полдня болтала по телефону! Значит, Берт прекрасно обошелся без его помощи и сам раздобыл ее номер. Но она-то, она! Надутая недотрога! Полтора месяца разыгрывала в его доме любовный водевиль, в каждом действии неизменно оставляя его, простака, с носом, а стоило появиться настоящему романтическому герою, как тут же согласилась пуститься во все тяжкие! И что самое гадкое, еще сочиняет сказки про какую-то девушку — вероятно, чтобы не отрезать себе пути к отступлению и оставить его, Эрика, про запас. На всякий случай. Эрик снял очки и зажал двумя пальцами переносицу. Неужели в течение этих трех суток они с Бертом будут ночевать вместе? Мерзость. Сплошная мерзость.

В субботу ранним утром он слышал, как Керри стаскивает по лестнице свою сумку и возится у входной двери, но не вышел из комнаты. Нечего строить из себя джентльмена и провожать ее до автобусной остановки. Ничего, сил у Керри достаточно, сама дотащит свое барахло.

В последующие дни Эрик не читал книги, заготовленные для очередного обзора, а занимался исключительно переводом: чужой язык подавлял, успокаивал и позволял отвлечься от нежелательных мыслей, погрузившись в мощный поток чужих размышлений и чувственных переживаний. Эрик не хотел устраивать дискуссию с самим собой на тему: «Моя новая влюбленность. Реальность или вымысел?», но он отчаянно — до дрожи в пальцах — ревновал: спорить с этим очевидным фактом не приходилось.

Вторник уже подходил к концу, но Керри не появлялась. Эрик, валяясь на диване и грызя уже обглоданный до основания ноготь, представлял волнующие картины: вот она с Бертом сидит в полутемном баре и, приоткрыв рот, слушает в его исполнении стихи модных поэтов; вот они вдвоем совершают экскурсию по Тысяче островов, и Берт, приобняв ее за плечи, тычет длинным пальцем в какую-нибудь достопримечательность; вот они в гостиничном холле, и Берт шепчет ей на ушко: «Давай останемся здесь еще на одну ночь… Зачем тебе торопиться обратно к этому Калибану?» Эрик яростно вздохнул и потянулся к зазвонившему телефону.

— Эрик, это Керри, добрый вечер.

— Добрый, добрый. Как поживают острова, все ли на месте?

— Вроде бы все. Знаете, мы замечательно проводим время, побывали всюду, где только можно. Фестиваль просто чудо — фантастическое зрелище. Я обязательно вам расскажу. Вообще мне безумно понравился Кингстон. Моей… подруге тоже. Эрик, мы решили задержаться еще на день, так что не ждите меня сегодня. Я приеду завтра утром.

— Вот досада. А я уеду завтра утром.

— Как? Завтра же среда.

Придется два дня подряд поработать в редакции: на этой неделе выйдет моя колонка. Но не волнуйтесь, на улице я вас не оставлю. Ключ найдете на веранде в керамическом кувшине — том самом, в который вылили морковный сок. Помните?

— Да… А вам обязательно уезжать завтра?

— Обязательно. Увидимся вечером в четверг. Всего хорошего, Керри, передавайте привет подруге.

Вранье Эрика стало неожиданным для него самого экспромтом. Просто, слушая слова Керри, как замечательно они с подругой проводят время, и чувствуя, как вместе с ними уплывают последние надежды, Эрик понял — он категорически не желает ее видеть и внимать ее небылицам. Очередная иллюзия рассыпалась во прах, думал он уже утром, опуская ключик в кувшин… Ну что ж, он с этим справится. Разумеется, он и не собирался отправляться в «Торонто стар». Неожиданно образовавшийся свободный (от личных проблем) день надо было использовать с толком, и Эрик посвятил его вполне успешным деловым переговорам, связанным с переводческой деятельностью. Хоть что-то наконец удалось — исходя из опыта последних недель, этому следовало не просто радоваться, а неистовствовать от счастья.

Придя на следующий день в редакцию, Эрик сразу проследовал к столу босса и с порога выстрелил в его спину первым вопросом:

— Как съездил в Кингстон? Удачно?

— Что? — спросил Берт, не отрываясь от экрана компьютера.

— Я говорю, как съездил в Кингстон? Кельтский фестиваль понравился?

Берт развернулся вместе с креслом и уставился на Эрика выпуклыми водянистыми глазами:

— Ты о чем?

— О твоей поездке вместе с Керрц — девушкой с картины Ренуара.

Берт смотрел на Эрика как на душевнобольного.

— Эрик, ты что, перегрелся у себя на озерах? Какой фестиваль? Какой Кингстон? Никуда я не ездил. Я всегда говорил: не увлекайся Борхесом, его наращивающие бесконечность фантасмагории сводят с ума, усиливают нереальность окружающего. Это вполне объективная психология увлеченности, и тебе, например…

Эрик остановил Берта нетерпеливым движением руки:

— То есть как никуда не ездил?

— Так. А в чем суть события?

— Но ты хоть звонил Керри на прошлой неделе?

— Один раз. Номер ее мобильника нашелся у нашей Ланы. Эта девица говорила таким тоном, словно зубы мне сверлила. Я не настолько вдохновился, чтобы продолжать авантюру. В конечном счете ты прав: зачем тратить силы на ожесточенную провинциалку, которая все равно обитает за тридевять земель? И потом, как мне показалось по нашей беседе, твоя Керри относится к отряду «2Ф» — фригидных феминисток… А кто тебе сказал, что я ездил с ней в Кингстон?

Эрик покачал головой:

— Никто.

— Самовнушение-мистификация?

— Извини. Вероятно, я неправильно ее понял. Или что-то напутал.

Бредя по коридору на свое место, Эрик столкнулся с летевшим куда-то Полом и ухватил его за рукав:

— Слушай, последние три дня Берт отсутствовал или нет?

— Во вторник его не было — кажется, ездил на какую-то выставку. А вчера и в понедельник сидел здесь безвылазно.

Эрик кивнул, выпустил рукав Пола, моментально унесшегося в неизвестном направлении, медленно вытащил из кармана телефон и набрал номер.

— Керри… Это я. У вас все нормально?

— Пожар и потоп, во всяком случае, миновали сию мирную обитель. Можете считать, что все в порядке.

Ну конечно, она в сто двадцать пятый раз была обижена. Но на сей раз вполне обоснованно: ему следовало бы позвонить еще вчера.

— Керри, я вас заклинаю всеми святыми, скажите: с кем вы ездили в Кингстон?

Прежде чем откликнуться, трубка продолжительное время молчала.

— Значит, вы по-прежнему не верите, что я была там с подругой?

— Верю, верю — каждому слову. Просто объясните, откуда вдруг взялась какая-то подруга?

— Прямо сейчас объяснить?

— Пожалуйста…

— Честно говоря, никакая она мне не подруга, а новая пассия Кевина. Но на фоне всех предыдущих, которых я на дух не выносила, она ничего. Похоже, у нее далекоидущие планы — во всяком случае, она ищет моего расположения. А узнав от Кевина о моей поездке, навязалась мне в спутницы. Но это оказалось не так уж плохо, мы очень мило пообщались: она не дура, с ней весело.

— Почему вы не сказали все это раньше?

— Вы не спрашивали. И мало того, не хотели слушать! И потом, я хотела немного поинтриговать — не думала, что вы так заведетесь.

— Поинтриговать?! Керри, как вам не стыдно? Я такое подумал…

— Это как вам не стыдно думать всякие гадости? Я ведь говорила: моей спутницей будет девушка, но вы уже ничего не воспринимали — аж глаза кровью налились от злости. Я бы предпочла ваше общество, но мы с ней уже договорились… Ничего. Кингстон стоит на месте триста сорок лет — в следующий раз я поеду туда только с вами.

— Честно?

— Разумеется… А что вы подумали? Я просто хочу знать, насколько извращенным был ход ваших мыслей.

— Перестаньте. Мне и так паршиво. За сегодняшний день я несколько раз выставил себя круглым дураком.

— Главное — честно расписаться в собственных недостатках. Вы это сделали. Умница, Эрик. Когда вы приедете? Скоро?

— Неужели вы соскучились?

— Не скажу. Так скоро?

— Постараюсь. Я очень хочу побыстрее вас увидеть.

Остаток четверга и всю пятницу Керри была настоящим ангелом — ласковым и предупредительным, хотя и чересчур словоохотливым. Не отпуская Эрика ни на секунду, она упоенно делилась впечатлениями — а поскольку за истекшие дни она не утратила привычку выпевать и растягивать слова, каждая история удлинялась во времени раза в полтора. Тем не менее рассказывала она замечательно остроумно и увлекательно: возбуждаясь от собственной речи, сияя глазами, то и дело нежно розовея. Наэлектризованный Эрик, которому все более передавалось ее лихорадочно-радостное состояние, уже прикидывал, как побыстрее перевести его в несколько другую плоскость (сейчас обстановка, как никогда, благоприятствовала проявлению активности), но около восьми часов вечера Керри вдруг заявила, что пойдет к себе — писать письма. Она чувствует, что должна заняться этим немедленно, потому что через несколько дней воспоминания поблекнут, а переживания забудутся. Она бросила на столик свое вязание, пожелала Эрику спокойной ночи и умчалась наверх. «Завтра, — сказал он себе, — завтра и ни днем позже».

Эрик упустил из виду лишь ту крошечную деталь, что сам он предполагает, а располагает некто, склонный к насмешливому экспериментаторству. Субботним утром Эрику позвонила мама и тоном, не терпящим возражений, велела немедленно заняться отцветшими клумбами — луковицы тюльпанов следовало изъять из земли и просушить. Эрик вяло отбивался, но мама категорически заявила: немного физического труда ему не повредит. Она объяснила, что дает практические рекомендации только для первого этапа работы. Завтра она позвонит снова и втолкует, как обрабатывать клумбы дальше.

Предоставив Керри возиться с обедом (это было куда разумнее, чем просить ее о помощи), Эрик двинулся разбираться с проклятыми луковицами. Примерно через час он столкнулся со следующей проблемой: постоянно нагибаться не позволяла разнывшаяся спина, бесконечно сидеть на корточках не позволяли ноги, а ползать по траве на коленях не позволяла гордость. К тому же очки все время сползали со вспотевшего носа. То и дело поправляя их измазанными в земле руками, он перепачкался и измучился так, что бросил к черту это занятие. С трудом выпрямился, произнес несколько длинных и витиеватых испанских ругательств и отправился отмываться. Когда еще через час Керри вошла в гостиную, чтобы позвать его обедать, Эрик полулежал в качалке, всем своим видом выражая нечеловеческое страдание.

— Эрик, вы смотритесь так, будто в одиночку таскали камни для строительства египетской пирамиды.

— Смейтесь, смейтесь. Сначала я всего лишь устал. Потом у меня заныли ноги. А теперь к ним добавилась шея. Я уже не знаю, как повернуть голову, чтобы не было так больно.

Керри задумчиво покачалась на пятках, потом подошла к большому круглому столу занимавшему центр комнаты, сняла кувшин с цветами и одним движением сдернула скатерть. Отставив кувшин в сторону, она бесцеремонно прошла в спальню Эрика, через несколько секунд вернулась с диванной подушкой в руках и водрузила ее на краю стола.

— А ну, идите сюда.

— Зачем? — спросил Эрик испуганно.

— Я сделаю вам массаж. Не волнуйтесь, я умею. Снимайте футболку, устраивайтесь. Голову можете положить на подушку, а руки вытяните вдоль тела. Давайте, давайте, ничего плохого с вами не случится.

Эрик снял очки и послушно улегся на живот.

— Эрик, вы совершенно не приспособлены к физической работе. Разве так можно? Вы бы хоть бегали по утрам… Сейчас я немножко уйму боль, но она вернется — все мышцы потянуты. Слушайте, у вас настоящий сколиоз: позвоночник так перекошен… А когда я провожу пальцем по позвонкам, то чувствую: каждый выпирает. И чем ближе к пояснице, тем сильнее. Это же плохо.

— Может, вы ошибаетесь? Проведите еще пару раз, проверьте себя.

— Перестаньте. С шеей то же самое. Слева мышцы более расслаблены, справа напряжены — определяется даже на ощупь. Знаете почему? Из-за работы на компьютере. Правая рука постоянно лежит на мышке, тело искривляется, а сказывается это в первую очередь на шее. Давайте я справа помассирую сильнее…

— А вы и слева помассируйте сильнее. На всякий случай… Такое блаженство… Admirablemente[6]…

— Что вы там бормочете? Впрочем, не важно. Учтите, шея — это только начало. Знаете, в последнее время появился еще один компьютерный недуг — медики назвали его запястный синдром. Сначала появляются боли в запястье правой руки, потом начинает сводить мышцы, локтевой сустав функционирует все хуже…

— Как хорошо вы разбираетесь в медицине! Ничем не хуже моей мамы. Думаю, шея у меня искривлена из-за того, что я пользуюсь только одним полушарием мозга. Мыслил бы, как вы, сразу двумя — и шея была бы прямая…

— Эрик, вы рискуете. Вы так удобно лежите: я ведь могу вас отшлепать!

— На это я даже не смел надеяться.

Эрик резким движением перевернулся и уселся на столе, свесив ноги. Керри, неотчетливая и слегка расплывчатая, оказалась совсем близко — как в тот вечер, у окна. Он взял ее руку и поцеловал в ладонь.

— Этой рукой ты хочешь меня отшлепать? Или этой?

Он поцеловал другую ладонь. Керри молчала, на глазах заливаясь сочным миндальным румянцем. Он соскользнул со стола и притянул ее к себе. Так, теперь ямочка около ключицы — тоже явственно порозовевшая… Потом шея — сбоку, где пульсирует тонкая голубая ниточка. Затем уголок полуоткрытых губ. Через пару минут, когда по всем его расчетам уже можно было переходить от демонстрации намерений к их претворению в жизнь, история повторилась с роковой неизбежностью.

— Не надо…

— Ну почему?! Что опять не так?

— Все так… Просто я не могу сегодня… Понимаешь?

— Мне все равно…

— Мне не все равно.

— А когда?

— Послезавтра, наверное… Не сердись, Эрик, пожалуйста… Я не виновата.

Эрик отвернулся и несколько раз глубоко втянул носом воздух. Это дыхательное упражнение совершенно неожиданно перевело его мысли в другое русло.

— Керри… По-моему, пахнет»дымом. Чувствуешь?

Керри истерически взвизгнула и бросилась на кухню, откуда немедленно донеслись ее отчаянные причитания по сгоревшему обеду и грохот посуды. Судя по всему, она успела вовремя: пожар дому теперь не угрожал. Но Эрик, обреченно натягивающий футболку, не мог не отметить: любые действия, связанные с банальным кухарничанием, волновали ее куда сильнее, нежели всякие другие.

Первую половину воскресенья оба старательно делали вид, что ничего не произошло — честно говоря, по сути, так оно и было. Эрик повез Керри в магазин, где она набрала гору разнообразной снеди, а после обеда еще часа четыре без перерыва читал всякую макулатуру, которую ему следовало громобойно сокрушить в очередном обзоре. К вечеру, как показалось Эрику, его голова вдвое увеличилась в объеме от количества прочитанных страниц, и он вновь предложил Керри посмотреть «Инспектора Белла» — этот неспешный старомодный сериал, без сомнения, благотворно влиял на психику. Едва они устроились на диване, вновь — как и в прошлый раз! — затрезвонил телефон.

— Дежа вю, — пробормотал Эрик и, повернувшись к Керри, уже громче добавил: — Это мама — она обещала сегодня позвонить.

Впрочем, он решил не повторять былых ошибок и торопливо схватил трубку.

— Мой маленький chico[7], — сладкозвучно проворковала Лана, — как у тебя дела?

Эрик хотел задать Лане всего два вопроса: почему она всегда звонит воскресными вечерами и что ей вообще от него нужно, — но сделать это в присутствии Керри, к сожалению, не мог. Он ограничился тем, что пробурчал:

— Все прекрасно…

— Ну и замечательно. Слушай, не могу с тобой не поделиться: ты обязательно оценишь. Мне сегодня прислали перечень старых фильмов, которые я должна отсмотреть с определенными целями — Не буду морочить тебе голову подробностями. Так вот не сочти меня испорченной девушкой, но как тебе этот список в такой жизнеутверждающей последовательности: мелодрама «Простые девушки», драма «Третье чудо», эротический триллер «Между ног», драма «Потеря сексуальной невинности»? Потрясающе, да? Будто специально подбирали.

— Угу, — отозвался Эрик, мысленно посылая Лану со всеми ее фильмами очень и очень далеко.

— А почему ты такой немногословный? Керри рядом? Эрик, неужели из этого совместного отдыха что-то вышло?! Скажи только «да» или «нет».

— Я бы с удовольствием с тобой поговорил, но мне хочется посмотреть детектив. Если я пропущу начало, то потом ничего не пойму. Давай в другой раз?

— Какой нейтральный тон! Положишь трубку и начнешь врать, что звонил твой постоянный партнер по покеру? Ну-ну. Не ожидала от тебя такой прыти. Сколько времени мы были знакомы, прежде чем ты позвал меня на тот дурацкий джазовый концерт? Год? Полтора? Хорошо еще, после концерта я сразу затащила тебя к себе домой — а то бы ты еще год не раскачался… Ладно, Эрик. Не буду мешать. Вдруг это судьба? Есть только одно но: носить туфли на высоком каблуке бедной Керри не придется. Когда она босая, вы примерно одного роста, но если ее немного приподнять… А впрочем, это мелочи, верно? Зато у нее роскошная задница, особенно в обтягивающих джинсах. Может, эта королевская задница и заставила тебя действовать невиданными доселе темпами?

— Ты, кажется, сказала, что не будешь мне мешать.

— Да, да, извини. Продолжай заниматься тем, чем занимался до моего звонка. Желаю всяческих успехов. Кстати, ты знаешь, что у нее увечное колено? Поэтому некоторые варианты любовных утех исключаются.

— Фильм уже начался.

— Хорошо… Передавай Керри привет. Пока, мой мальчик.

На экране инспектор Белл уже приступал к очередному расследованию: засев у себя в кабинете, он внимательно и доброжелательно выслушивал отчеты коллег. Эрик отпихнул телефон и покосился на Керри.

— Мама снова терроризировала меня цветочными луковицами.

— Это была не твоя мама. Я не идиотка. Звонила Лана. Ее имя отпечаталось крупными буквами в твоих бегающих глазках.

— Нет…

— Да. Не надо врать. Я даже не исключаю, что среду ты провел у нее.

— Откуда такое бредовое предположение?!

— Сказала же: я не идиотка. Я купила сегодня в магазине свежую «Торонто стар». Там нет твоей колонки — на этой неделе ее писал Эндрю. Спрашивается: почему ты уехал на день раньше и как ты его провел? Наверное, неплохо. Я никогда не забуду, как Лана набросилась на тебя с поцелуями на том злополучном дне рождения. Тошнотворная была картина…

— Керри! Какого черта она мне сдалась? Послушай, я действительно соврал про колонку. Я уехал, потому что был зол на тебя. Но всю среду я общался с издателями: вел переговоры, связанные с моими переводами. Могу еще добавить, что ночевал я у себя дома.

Эрик обнял Керри за плечи и потянулся к ней. Она сидела недвижно, как каменная статуя. Эрик начал беситься.

— Ну почему я постоянно должен оправдываться?! Почему я должен уподобиться твоему кролику? Поманишь — прибегаю и жду, когда погладишь по ушкам. Прогонишь — тихо сижу в уголке и жую морковку. Осталось только бантик повязать…

— Нет, Эрик, это недоразумение. Кроликом, если не ошибаюсь, тебя называет все та же Лана. Гладит ли она твои ушки своими тощими когтистыми пальцами, я не знаю. На мой взгляд, в тебе нет ничего общего с моим мягким пушистиком. И бантики кроликам не завязывают — это не кошки.

— Керри, напомнить тебе одну дивную испанскую пьесу? Она называется «Собака на сене». Ты не видишь никакого сходства между Дианой и собой, а? Диана тоже занималась исключительно тем, что ревновала и артачилась, артачилась и ревновала.

— Я не ревную. Вот еще! В конце концов, у меня просто нет такого права — я всего лишь твоя квартирантка. А вот ты ревновал, когда я сообщила, что поеду в Кингстон с другим человеком. У тебя даже лицо перекосилось и почернело от злости — видел бы себя со стороны. Хотя, между прочим, у тебя тоже нет на это никакого права.

— А я и не спорю — я ревновал. Как будто для переживаний нужны какие-то права! Почернело лицо? Верно. Да я все четыре дня горел в адском пламени.

— Эрик, слово «горел» тебе не подходит. Знаешь, бешеные всполохи огня — не твоя стихия. Тебя скорее можно представить медленно поджаривающимся на гриле.

— Давай не будем снова обсуждать национальные темпераменты! Эти бесконечные дрязги — сомнительное развлечение. Неужели ты не понимаешь? Я только о тебе и думаю последнее время — и днем и ночью. А тебе, по-моему, нравится надо мной измываться. Проверяешь, насколько меня хватит?

Я не измываюсь! Я сужу здраво. Мы замкнуты друг на друга уже полтора месяца. Естественно, со временем во мне обнаруживается все больше и больше достоинств — поначалу ты смотрел на меня довольно кисло. А живи мы на необитаемом острове, я бы вообще показалась тебе королевой красоты. Но разве ты испытываешь ко мне хоть какие-то чувства? Ты ведь ни разу не сказал мне ни одного нежного слова! И… что потом? Я уеду в Бентли, а ты выкинешь меня из головы, как свои прочитанные книжки, — обзор готов, больше они не понадобятся. Скажешь, я не права?

Эрик вздохнул, обнял Керри, преодолев ее безвольно-слабое сопротивление, и слегка прикоснулся губами к традиционно вспыхнувшей скуле.

— Скажу. Просто я так и не научился произносить любовные слова: сам себе не верю. Будь моя воля, я бы растянул этот август лет на пять — пересчитывал твои веснушки, а в свободное время читал вслух сонеты Гарсиа Лорки по-испански… Но только если я тебе не очень противен.

— Не противен. Совсем. С первого дня. Ах, ты не понимаешь! — Керри крепко сжала кулачки и несколько раз ударила себя по ноге. — Я сама себя боюсь…

— Почему?.. — Эрик продолжал водить пересохшими губами по ее лицу, не очень уразумевая, к чему она клонит. — Ты так хороша… Так обольстительна… Кельтская воительница в тапочках… Ты всех мужчин так мучаешь или у меня особые привилегии?

Закрыв глаза, Керри резким движением запрокинула голову на спинку дивана, на ощупь отыскала руку Эрика и стиснула ее в ладонях.

— Да он и был у меня всего один… И я с ним никогда ничего не чувствовала… Я, наверное, какая-то ущербная… Господи, мой родной брат — такой жизнелюб, такой бабник, а я… Я делала вид, притворялась… Но это не самое страшное. У него не всегда получалось. То есть сначала вроде бы худо-бедно получалось, а потом вообще никак. И он обвинял меня. Это было ужасно… Мы пытались — раз за разом. И с каждым разом мне становилось все жутче, все тоскливее… Я сидела на кровати и рыдала, а он кричал, что не может довести дело до конца из-за меня. Что с другими у него все нормально. А я не так себя веду, не так смотрю, не пытаюсь его каждый раз заново соблазнить или что-нибудь эдакое придумать…

— Как же после этого ты могла что-то почувствовать? Да он просто подонок. Больной подонок. Обвинять женщину подло. И про других он врал — даю стопроцентную гарантию. Ты не ущербная, ты дивная, сексуальная, волнующая… Все еще будет иначе, поверь, — и эта мерзость сотрется из памяти. А ему надо было лечиться. У моей мамы есть один приятель — он очень удачно лечит импотентов, — так, по его словам, они все или по-звериному озлоблены, или сдвинуты по фазе. А иногда и то и другое сразу. Пастушка моя… Сколько же ты с ним мучилась?

— Два с половиной года с незначительными перерывами.

— Зачем?!

— Долго объяснять.

— Ну хорошо, не надо. И этот опыт совсем отвратил тебя от нашего брата?

Керри молча пожала плечами. Эрик начал гладить ее распущенные волосы.

— Хорошо, давай посидим просто так. Я не стану приставать. В испанском языке есть слово guapa — у него сразу два значения: «красавица» и «милая». Я буду называть тебя guapa, ладно?.. Слушай, а что делает инспектор Белл? Наверное, он уже поймал всех убийц, а мы и не заметили…

Керри улыбнулась. «Ну и ну, — думал Эрик, продолжая поглаживать ее по голове, — какие же у нее должны были развиться комплексы… Какая-то сволочь два года подряд заколачивала ей все инстинкты так глубоко, что она сама теперь не может до них добраться. В то же время она обожает братца-жеребца, у которого с этим никогда не было проблем… Здесь есть над чем поразмыслить». Он и размышлял. Керри сидела не шевелясь и не открывая глаз. Инспектор Белл методично выслеживал преступников.

На следующее утро Керри явно была не в духе. На сей раз Эрик сумел объяснить причину ее плохого настроения: скорее всего, она кляла себя за вчерашнее — делать подобные признания малоприятно. Вероятно, интимная обстановка спровоцировала приступ откровенности, но теперь, на ясную голову, Керри было нелегко об этом вспоминать. Она избегала смотреть Эрику в глаза и общалась исключительно при помощи отрывистых междометий и коротких кивков головы. Эрик решил не вызывать огонь на себя и отправился переводить полудетективный венесуэльский роман «Ловцы тополиного пуха», герои которого — две сестры и брат (algo raro pero bueno)[8] — на протяжении трехсот страниц делили причитающееся им наследство, попутно рефлектируя и то и дело предаваясь любовным авантюрам. Когда выяснилось, что одна из сестер не может претендовать на миллионы, так как еще младенцем была взята из сиротского приюта, Эрик снял очки и помассировал веки. Пожалуй, стоило сделать перерыв.

Равномерное постукивание ножа, только что доносившееся из-за стены, стихло, Керри куда-то умчалась. Эрик добрел до кухни и обнаружил на столе объемную миску с мелко нарезанными овощами: красно-желто-зеленое пиршество красок радовало глаз. Не задумываясь, Эрик погрузил в это витаминное великолепие большую ложку, зачерпнул побольше овощей, отправил их в рот и принялся жевать. Прошло несколько секунд, прежде чем он понял, что совершил страшную ошибку: слезы хлынули в три ручья, словно это от него уплыло миллионное наследство, горло сдавило, на руках стали стремительно появляться и множиться красные бугорки, вокруг которых устрашающе вспухала кожа. Керри появилась в дверях и с ужасом уставилась на него, открыв рот.

— Что… — прохрипел Эрик, пытаясь утереть слезы трясущимися, на глазах раздувающимися руками, — что ты туда положила?!

— Боже… Сладкий перец… Эрик, милый, прости меня, прости! Я забыла!

Настолько быстро, насколько ему позволяли ничего не видящие глаза, Эрик устремился в свою комнату; Керри, жалобно скуля и причитая, последовала за ним. Дело оборачивалось довольно круто: он не нанюхался всякой дряни, а съел ее — это было куда серьезнее. В голове противно зазвенело, пульс явственно учащался, кожа краснела и опухала. Эрик отчаянно рванул ящик стола, тот вывалился, и все содержимое разлетелось по полу. Что-то разбилось.

— Что тебе нужно? Я найду! — проголосила Керри, то прижимая ладони к собственным щекам, то робко пытаясь дотронуться до Эрика.

— Таблетки… Маленькие, голубенькие… Быстрее, умоляю!

Керри рухнула на колени и принялась судорожно рыться в разбросанных по полу бумагах, записных книжках, дискетах, ручках, карандашах, исписанных карточках, рекламных буклетиках, салфетках для очков, открытках, визитках, журнальных вырезках, карманных календариках. Наконец она выудила из кучи упаковку.

— Эти?!

Эрик выхватил у нее упаковку, с трудом извлек одну таблетку и немедленно уронил ее на пол. Слабым голосом проклиная все на свете, кое-как добрался до дивана, повалился на него и выдавил следующую таблетку прямо себе в рот.

— Эрик! Принести воды?

Он помотал головой, с трудом преодолевая дурноту.

— Пить нельзя. Есть нельзя. Аллергический шок… Давление поднялось, пульс бешеный… Ничего, лекарство скоро подействует. Оно очень сильное… Принеси мокрое полотенце, я обмотаю голову…

Керри попыталась подняться, но не смогла — вероятно, ее нога вновь перестала разгибаться. Несмотря на весь ужас своего положения, Эрик не удержался от истерического смеха.

— Два инвалида… Дивная парочка… Смешно до слез…

— Я сейчас встану, потерпи минуту. Хочешь, я куда-нибудь позвоню, поищу врача?

— Нет… Это пройдет.

— А лекарство точно поможет? Разве в таких случаях не кладут под капельницу?

«Будь здесь мама, — подумал Эрик, — она немедленно закатила бы мне внутривенно какой-нибудь мощный антидот. Но у меня, кроме этих таблеток, ничего нет. А даже если бы нашлись ампулы — я все равно не умею колоть себя в вену».

— Эрик… Ты весь опух. Мне страшно.

— Ничего… Первые сорок минут самые жуткие. Главное, что отек пошел наружу, а не на дыхательные пути. Потом он начнет спадать… Пульс, кажется, уже утихает.

Керри наконец с трудом поднялась и ринулась на кухню. Она вернулась с мокрым полотенцем, присела рядом с Эриком и принялась осторожно обматывать его голову.

— Ты простишь меня?

— Придется. Ох, Керри, лучше бы ты пригласила сюда своего брата-силача, чтобы он меня поколотил. Я бы даже не сопротивлялся: я ведь такой немужественный.

— Перестань! Я кругом виновата. Как ты себя чувствуешь?

Лучше. Сегодня вечером нужно будет принять вторую таблетку. Этот препарат — еще и сильное снотворное. Высплюсь, а завтра даже не вспомню об этом кошмаре. Хотя, конечно, тряхануло меня здорово… А что я разбил?

— Маленькое зеркальце. Я сама потом уберу осколки — ты непременно порежешься.

— Нет, я уберу. Опустишься на колени — и твою ногу снова заблокирует… Керри, тебе не смешно? По-моему, общая картина довольно комична.

— Мне не смешно. Кажется, твоя шея немного побледнела. Может, лекарство начинает действовать?

— Наверняка. Дай мне, пожалуйста, часы. Я измерю пульс.

— Я измерю.

Керри склонилась над его рукой и сдавила пальцами запястье — ее лицо скрылось за распущенными волосами. Вдруг ее плечи дрогнули, ему на ладонь что-то капнуло.

— Это еще зачем, guapa? А если от твоих слез обострится моя аллергия?

Керри потрясла головой.

— Просто я сейчас кое-что поняла.

— Что же?

— Я скажу попозже. Знаешь, у жрицы Клиодны были три заколдованные птицы, способные исцелять больных. Если бы я могла позаимствовать у нее хотя бы одну… Приходи в себя, милый.

Целый день Керри пыталась ухаживать за ним, как за ребенком, однако вид у нее был самый траурный. Горестное выражение ее лица и трогало, и забавляло Эрика: он то и дело уговаривал Керри не раскаиваться в содеянном. Хотя через пару часов после происшествия отеки и прочие признаки недомогания почти исчезли, Эрик выпил на ночь ещё одну таблетку. Затем ласково поцеловал Керри в щеку и в который раз пообещал назавтра забыть о случившемся. Керри кивнула.

— Ты точно будешь крепко спать?

— Хочешь задушить меня во сне? Точно. Мне знакомо действие этого снадобья: я не проснусь, даже если из соседнего сада стартует космическая ракета.

— Спокойной ночи, Эрик. Не думай обо мне плохо.

— Не буду ни при каких обстоятельствах, guapa.

Утро вторника выдалось чудесным: бархатным и мягким. Чуть приглушенное облаками солнце заставляло сиять и переливаться кроны исполинских буков; укрытые в их тени ясени лишь изредка ловили чуткими листьями случайный блик, скользнувший с более высокого соседа. Постояв немного у окна, Эрик определил, что вполне отошел от вчерашней встряски; отражение в зеркале сказало о том же — сыпь и отеки сгинули бесследно.

— Изумительный препарат, — резюмировал Эрик и вышел в гостиную.

Он хотел еще до завтрака переправить кресло на веранду, чтобы Керри могла вдоволь накачаться на солнышке, и уже потащил его к двери, но остановился, увидев на столе стопку листов бумаги, придавленных керамическим кувшином. Сразу же ощутив неприятное посасывание под ложечкой, он медленно вытянул исписанные крупными размашистыми буквами листки.

«Эрик!

Я поняла, что не могу больше здесь оставаться. Не должна. Это трудно объяснить. Если я останусь, получится, что я ставлю какой-то дикий эксперимент: проверяю с твоей помощью собственную нормальность (ненормальность). Скорее всего, в подобном опыте я потерплю фиаско. Но я слишком хорошо к тебе отношусь, чтобы ты страдал из-за меня. Не страдал, нет. Может, ты надеешься? Чего-то ждешь? Я тоже: очень, очень! Но я не хочу — не хочу, чтобы ты разочаровался. Возможно, тебя разочарую я. Возможно, ты разочаруешься в себе, если не сумеешь пробить эту броню моей бесчувственности. Я не хочу ни того ни другого. Я хочу быть с тобой. Ты замечательный, порой ты поражаешь меня своими суждениями. Но, как бы то ни было, все равно ничего не выйдет. Мне придется уехать. А может выйти и по-другому: если вдруг у нас все получится, как же потом я смогу существовать без тебя? Я не хочу искать кого-то другого. Мне проще оставить все как есть. Даже к лучшему, что между нами ничего не произошло. Я не хочу перечитывать, что я написала. Скорее всего, бред, но ты поймешь. Ты ведь всегда все понимаешь… Ты удивительный. Я безнадежна? Наверное. Я состою из одних недостатков, нельзя же всерьез считать достоинством мои кулинарные способности! Не податься ли в кухарки?.. Эрик, я забрала только одну сумку и ноутбук. Все остальное я сложила очень аккуратно (надеюсь, я тебя не разбудила?) и оставила наверху. Потом попрошу кого-нибудь из знакомых все забрать. Только не Кевина, не волнуйся! Я буду вспоминать мост на пруду с кувшинками. На золотом пруду. Возможно, я когда-нибудь приеду посмотреть на него еще раз. Нет, не приеду. Керри.

P.S. Это я дописываю уже Внизу. Я заглянула в твою комнату. Ты спишь, как младенец. Я тебя, к счастью, не разбудила. Занавески закрыты, и в сумраке трудно понять, но, по-моему, ты в порядке. Слава богу. По крайней мере, я уезжаю успокоенная. Хотя… Сейчас я бы не назвала себя спокойной. Если захочешь, позвони мне. Нет, лучше не надо. Я должна сказать еще что-то очень важное, но не могу сообразить что. Может быть, я когда-нибудь выучу испанский язык. Пока! Твоя Керри».

Слово «твоя» было дважды подчеркнуто. Эрик молча положил листки обратно под кувшин и с усилием отодвинул кресло на место. Потом пошел на кухню, включил электрочайник, насыпал себе в чашку кофе с сахаром и стал ждать, пока закипит вода. Завтракать не хотелось. Выпив кофе, Эрик вернулся в гостиную, уселся в качалку и перечитал письмо. Потом сложил листки вчетверо и зачем-то спрятал в карман. Потом потянулся к подоконнику, взял с него забытую соломенную шляпу и принялся разглядывать ее поля, уже успевшие обтрепаться и выгореть на солнце. Потом положил шляпу себе на колени, выдернул из нее одну соломинку и, крутя ее в пальцах, начал негромко декламировать:

— Я боюсь потерять это светлое чудо,

Что в глазах твоих влажных застыло в молчанье,

Я боюсь этой ночи, в которой не буду

Прикасаться лицом к твоей розе дыханья.

Я боюсь, что ветвей моих мертвая груда

Устилать этот берег таинственный станет;

Я носить не хочу за собою повсюду

Те плоды, где укроются черви страданья.

Если клад мой заветный взяла ты с собою,

Если ты моя боль, что пощады не просит,

Если даже совсем ничего я не стою, -

Пусть последний мой колос утрата не скосит,

И пусть будет поток твой усыпан листвою,

Что роняет моя уходящая осень[9].

Эрик не смотрел на часы и не знал, сколько времени он просидел в кресле со шляпой на коленях, но солнце уже переместилось в другой угол сада, когда за стеной послышались шаги и раздался глухой удар, словно на пол веранды бросили какую-то тяжелую ношу. Дверь приоткрылась, и в нее протиснулась запыхавшаяся, раскрасневшаяся Керри.

— Эрик… Я подумала… То есть я поняла…

— Поразительно. Ты опять что-то поняла — в тридцать третий раз за последние двое суток. Далеко успела уехать?

— До Бэнкрофта. Там я вышла и пересела на автобус, идущий в обратную сторону… Бог мой, ты давно держишь в руках мою шляпу?

— Часа два.

— Теперь понятно, почему я вылезла в Бэнкрофте… Знаешь, у берегов Ирландии водятся морские девы — мерроу. Они очень своевольны, коварны и часто губят людей. Но у каждой мерроу есть волшебная шляпа. Так вот, если ее украсть, мерроу не сможет вернуться в море. Она будет покорна тому, кто владеет ее шляпой… Лучше отдай ее мне.

— Ну уж нет! — Эрик поднялся. — Я не отдам тебе ни шляпу, ни твое письмо, ни даже твои многотонные сумки с барахлом. Иди сюда, чертова морская дева…

Керри покорно приблизилась и сама стянула с Эрика очки. Впервые он целовал ее, абсолютно уверенный, что она никуда не улизнет. Он сделал небольшую паузу лишь для того, чтобы глотнуть воздуха и откинуть с ее лица растрепавшиеся волосы.

— Que bueno[10], — прошептала Керри.

— А? — ошеломленно спросил одурманенный, плохо соображающий Эрик, напрочь забыв, что вообще-то ему знаком язык, на котором прозвучали эти слова.

— Не отвлекайся. Я только хотела сказать… Я люблю тебя, чертов слепой аллергик!

Кресло поскрипывало, продолжая бесцельно качаться. Брошенная на него соломенная шляпа соскользнула на пол, Эрик задел ее ногой, и она жалобно хрустнула, продавленная обрушившимся на нее бамбуковым полозом. Но свидетелем безвременной кончины шляпки стало только кресло, которое с истинно восточной невозмутимостью следило за разворачивающимися перед ним событиями. Сколько оно уже видело подобных сцен за восемьдесят лет! И сколько еще увидит — бамбук прочен и долговечен. С высокого ясеня за окном спорхнул первый желтый лист, отчего-то вздумавший открыть сезон листопада в самой середине августа.