"Через Антарктиду" - читать интересную книгу автора (Фукс Вивиан, Хиллари Эмонт)

Глава 10 Вторая зима

Последний полет в Саут-Айс состоялся 25 марта, но уже в начале месяца стало чувствоваться наступление зимней погоды. Наша деятельность в Шеклтоне была направлена на подготовку людей, собак и транспортных машин, чтобы во всеоружии встретить те неблагоприятные условия, которые, как мы знали, должны наступить. Питер Уэстон должен был обеспечить «Оттеру» возможность выдержать зиму. Прежде всего он снял высокий руль направления из хвостового узла и заделал все щели, через которые снег мог бы проникнуть в киль. Затем, законсервировав двигатель и защитив его брезентовым чехлом, изготовил и поставил деревянный щит впереди капота силовой установки за винтом. Выкопали широкую яму с наклонным дном, в которую трактор втащил самолет так, что лыжи и шасси стояли в самой глубокой ее части, а хвостовая лыжа оставалась на первоначальном уровне поверхности. Благодаря этому крылья самолета заняли горизонтальное положение вровень с поверхностью, чтобы избежать нежелательного действия подъемной силы при сильном южном ветре. Северный ветер тоже мог бы вызвать повреждение или усталость металла. Чтобы уменьшить эту опасность, Уэстон изготовил покатые деревянные ветрозащитные устройства высотой около фута вплотную позади задних кромок крыльев и горизонтального хвостового оперения. Эти устройства оказались весьма эффективными против воздушного потока и, таким образом, защитили самолет от ветра, скорость которого доходила впоследствии до 35 метров в секунду. Наконец с южной стороны впереди самолета близко к нему устроили перегородку — сетку из толстой стальной проволоки, чтобы смягчить силу южного ветра, не позволяя этим образоваться снежному наносу, под которым самолет мог бы оказаться погребенным. Эта перегородка была подвешена на высоте двух футов над снегом, чтобы ветер мог обдувать снежную поверхность. В течение зимы и южный и северный ветры образовали наносы, но, время от времени разумно проводя откапывание, удалось сохранить «Оттер» незасыпанным до самой весны.

Защиту «Остеру» было не трудно придумать, так как размеры элеронов, руля высоты и руля направления позволяли застопорить их деревянными зажимами, а весь самолет настолько легок, что его свободно можно было поворачивать носом против ветра. На практике оказалось, что в этом нужды почти не было, и «Остер» перезимовал, требуя минимальных забот.

Большого труда стоила постройка мастерской для транспортных машин. Это был деревянный домик прочной конструкции, к которому Ральф Лентон добавил небольшую пристройку. С самой верхней части главной постройки свисал небольшой передвижной кран, который мог поднимать двигатели и даже приподнять один конец «Уизела». На верстаках и в пристройке стояли электрические сверлильные станки, шлифовальные станки, пресс и токарный станок, моторы которых питались от генераторов главного домика, находившегося ярдах в двухстах от мастерской.

Пока мастерская еще не была готова, наши механики в качестве временного укрытия пользовались надувным гаражом из прорезиненной ткани. Он складывался и при этом принимал форму большого чемодана, весившего около 120 фунтов . Небольшой электрический вентилятор за три-четыре минуты надувал эту оболочку, и она тогда принимала такие размеры: 30 футов в длину, 15 футов в ширину и 9 футов в вышину. Четыре человека могли легко поднимать ее. В условиях переменной температуры у надувного гаража обнаружилась странная и жутковатая особенность. Пока солнце стояло высоко и его тепло разогревало воздух внутри оболочки, она стояла крепко, как жесткое тело, но, когда солнце опускалось, она съеживалась и медленно опадала, закутывая, как в саван, стоявшую в ней машину. Утром, когда делалось теплее, она опять поднималась во всю свою высоту, готовая к приему механиков для продолжения работы. Надувной гараж хорошо служил нам, пока не наступили по-настоящему низкие температуры. От мороза прорезиненная ткань стала хрупкой и изорвалась.

В течение нескольких недель все, сидя в теплом домике, смотрели на пишущий анемометр, отмечавший скорость ветра в 18, 22 или 27 метров в секунду, а термометр показывал все более и более низкие температуры. Мы представляли себе, как наши собаки, свернувшись калачиком, лежат на снегу, защищенные только шерстью и слоем жира. Ветер все время сдувал снег с твердой плотной поверхности, поэтому собаки были лишены даже обычной защиты, какую дает нанос. Иногда они неохотно вставали, чтобы встретить входивших к ним людей, но часто снег, на котором они лежали, подтаивал от их тепла, а потом снова замерзал, и, на ноги они вставали с трудом, вырывая примерзшую шерсть с боков и хвостов.

Чтобы облегчить условия жизни собакам, мы стали копать новые туннели и при этом решили сделать их очень высокими и просторными, чтобы можно было также пилить туши тюленей под кровом. В соответствии с этим решением прорыли траншею длиной 140 футов и шириной 4 фута и сделали туннели высотой 8 футов , выпиливая блоки из снега и укладывая их по бокам выемки, из которой их взяли. В стенах вырезали ниши в шахматном порядке, чтобы собаки не могли добраться друг до друга, даже натянув до конца свои цепи. Наконец, всю траншейную систему покрыли тонкими досками и толем, чтобы получить закрытый туннель. Таким образом, мы создали просторное жилье для собак и обеспечили себе возможность стоять выпрямившись, когда ходили их кормить. Позже главная силовая станция стала давать в туннель свет около 12 часов в сутки, так что собаки не только были защищены от непогоды, но получили свет, которого снаружи у них не было бы.

29 марта температура упала до —45° и первые собаки перешли в зимнее помещение. Мы отобрали тех, которые, видимо, больше других страдали от все ухудшавшейся погоды, и было очень приятно наблюдать, как они немедленно отреагировали на улучшенные условия. К середине апреля уже все собаки были под кровом и радовались покою и относительному теплу: даже при температуре снаружи в —50° в туннеле она оставалась не ниже —16°.

Наверху, в Саут-Айсе, Хэл Листер, Кен Блейклок и Ион Стивенсон принялись за установку оборудования для зимних работ. Они соорудили решетчатую мачту для метеорологического анемометра, но вскоре ее увесили гирляндами других приборов, включая анемометры и термометры, через каждые несколько футов, до самой поверхности. Эти приборы должны были дать Листеру профили скоростей ветра и температур над поверхностью, нужные ему для его гляциологических исследований. На верхнем конце мачты укрепили красную лампочку, которую можно было включать из домика, чтобы вызывать поглощенных работой ученых, когда поспевал ленч.

Начали также копать шурф для определения годичных слоев осадков и для изучения кристаллической структуры снега. Работу эту должен был выполнять Ион Стивенсон; он надеялся, что ориентировка кристаллов может дать сведения о движении поверхностных слоев снежного поля. Теперь мы проводили ежедневно по два сеанса радиосвязи между Шеклтоном и Саут-Айсом, прерываемых только плохими условиями.

В Шеклтоне у Аллана Роджерса были неполадки в работе его ИМП (интегрирующий механический пневмотахограф), который он применял для изучения энергии, расходуемой человеком при работе и в состоянии покоя. Однако к началу апреля после нескольких недель упорной работы он заставил два своих сложных прибора работать как требовалось, и вскоре можно было видеть членов нашей партии за приготовлением пищи или подметанием, таскающих сани или работающих на стройке в резиновой маске и со странным пакетом на спине. Это не считалось приятным развлечением, но многие подчинялись достаточно любезно. Главным страдальцем оказался Джоффри Пратт, который взялся носить ИМП день и ночь (за исключением времени приема пищи) в течение целой недели. Аллан все время находился при нем, чтобы сменять цилиндры и следить за работой приборов. Джоффри терпеливо сносил неудобства, даже приморозил лицо. Но Аллан тоже измучился, делая все, что делал его энергичный пациент, и сверх того бодрствовал ночью: он хотел быть уверенным, что маска не смещалась, пока Джоффри спал. Оба были рады, когда мучение окончилось.

У Аллана-доктора было мало клиентов: не считая порезов, ушибов и растяжения связок, мы были здоровой компанией; но, как всегда бывает на полярной базе, у многих болели зубы. Здесь тщательная работа Аллана была великим благом и спасла много зубов. Мы обнаружили, что его искусное умение работать над маленькими приборами может быть использовано и для других целей; в течение зимы его не раз уговаривали браться за всякий ремонт от починки карманных и больших часов до изготовления новых частей для метеорологических приборов.

Раньше чем нас окончательно покинуло солнце, Джоффри Пратт оснастил сноу-кэт сейсмическим оборудованием и качал серию опытных определений мощности льда, продолжавшихся около трех недель. Он с Джорджем Лоу или Дэвидом Стреттоном исчезал на целый день, чтобы расставить геофоны и просверлить скважины для небольших зарядов взрывчатки или иногда чтобы выкопать шурф и заложить в нее заряды в 25 фунтов . В результате этих опытов сейсмическое оборудование было приведено в надлежащее рабочее состояние и была определена скорость распространения взрывной волны во льду. Эти измерения выявили, что толщина слоя шельфового льда на плаву, на котором мы жили, равна 1300 футам .

Время от времени обнаруживалась пропажа то одних, то других ящиков или частей оборудования. Нередко это происходило вследствие образования снежных наносов и потери шестов, служивших метками. После неудачных попыток найти пропавшее путем раскопок снега мы звали Дэвида Пратта, чтобы он пришел с миноискателем, очень ценным устройством, хотя не очень избирательным. Копая яму за ямой в указанных местах, чтобы найти там только крышку ящика с несколькими гвоздями или кусок проволоки для вязки грузов, люди высказывались об этом устройстве весьма язвительно. Однажды случилось даже, что миноискатель ухитрился найти — мы так никогда и не узнаем каким образом — одну доску без гвоздей или каких-нибудь металлических частей на ней. Может быть, это была случайность, но вся наша община с этих пор была склонна считать этот прибор скорее адским изделием, чем верным помощником в затруднительных случаях.

15 апреля база впервые связалась по радио с американской станцией на Южном полюсе, устроенной с помощью авиации и работающей под руководством доктора Поля А. Сипла. Условия для связи установились хорошие, и мы смогли долго обмениваться новостями наших баз и сведениями о ведущейся работе. Для нас было особенно интересно установить этот контакт, так как впоследствии нам предстояло идти на базу Скотт через Южный полюс и позже, когда отряд авиаторов полетит через континент, они будут рады получать сводки погоды на летной трассе.

Постепенно наше недельное расписание радиосеансов с другими станциями на Антарктиде удлинялось, а Тэффи Уильяме и Ральф Лентон приобрели много друзей-радиолюбителей по всему свету. Наши регулярные официальные радиосеансы происходили дважды в день, когда мы связывались с Порт-Стенли на Фолклендских островах, и раз в неделю — с главным почтамтом в Лондоне, почти в 10 000 миль от нас. Принимая во внимание мощность нашего передатчика — всего 350 ватт, нужно отметить старательную работу операторов главного почтамта, благодаря которой в течение всей зимы наши передачи ни разу не сорвались. Позже, когда была создана возможность связываться по телефону с нашими родственниками и друзьями в Англии, очень редко случалось, что нам не удавалось говорить с ними.

Самой важной для нас была связь с базой Скотт, впервые установленная 18 февраля. С этого дня мы старались разговаривать с базой каждую неделю и не раз обменивались с ней полезной информацией, но условия не всегда были достаточно хорошими для телефонного разговора; в такие дни приходилось снова прибегать к передаче ключом.

16 апреля Би-Би-Си начала передавать серийную программу под названием «Вызываем Антарктиду», специально составляемую для баз на территории Фолклендских островов, базы Королевского общества и для нас. Каждую неделю трое или четверо зимующих на различных станциях получали личные передачи от своих семейств. Программы включали свежую информацию, какая могла быть для зимующих особенно интересной. Мы нетерпеливо ждали этих передач и часто записывали их у себя на базе, чтобы можно было потом для отсутствовавших во время передачи проиграть ее запись снова.

После периода дурной погоды наступил тихий и холодный день страстной пятницы, позволивший закончить многие из затянувшихся работ. Для Дэвида Стреттона и его сейсмической партии такая погода была как раз ко времени, так как позволила им снять профиль от моря до верха шельфового ледника на высоте 150 футов , оттуда до Шеклтона, на высоте 195 футов , и дальше до участка, где они проводили опыты с отраженной и преломленной волной от взрыва, пока еще солнце не скрылось.

25 апреля солнце окончательно ушло от нас, и, хотя еще много дней по нескольку часов продолжались сумерки, решено было отложить некоторые сейсмические работы на две недели до восхода луны. Мы поэтому удивились, когда через три дня, выйдя из домика, увидели всю базу, залитую солнцем! Это было вызвано рефракцией. Однако новорожденное солнце оставалось над горизонтом всего 20 минут. То же явление повторилось на следующий день.

В последний день месяца было ясно и тихо; облачное небо, слабо освещенное на севере, на юге было темно-синее, цвета индиго, и создавалось впечатление, что смотришь в глубину пространства или, как сказал Дэвид Пратт, «будто смотришь издалека на чье-то чужое ночное небо».

В начале мая Дэвид Стреттон начал регулярные наблюдения над климатом внутри помещения, требовавшие применения множества термометров, термографов и гигрографов на различных уровнях от пола до крыши, что заставляло Дэвида ползать по стропилам во все часы дня и ночи.

Результаты этих измерений выявили интересный температурный градиент. На уровне стопы температура могла быть чуть выше точки замерзания, на уровне груди — 10°, а у гребня крыши можно было ожидать температуру в — 20—26°. Впоследствии Дэвид стал применять вентиляторы, чтобы усилить циркуляцию воздуха, но и при этих условиях температура на уровне пола оставалась ниже, чем в остальных частях домика.

С некоторых пор стало значительно труднее открывать двери: видимо, они основательно перекосились. Возникло предположение, что оседает домик. Тщательные измерения с помощью уровней позволили установить, что он действительно опустился по северной стене примерно на три дюйма. Конструкция домика была очень тяжелой, и, хотя восемь человек с трудом могли его построить и проект иногда критиковали за чрезмерные запасы прочности, сейчас мы с признательностью думали о них и верили, что домик выдержит любые напряжения, какие возникнут во время нашего пребывания в нем. Видимо, ростверк из балок и металлических решетчатых растянутых профилей, на котором был уложен фундамент, мог сослужить нам хорошую службу, помогая всей постройке перемещаться как единому целому. Нам так и не удалось выяснить причину осадки, но, вероятно, ее вызвала или большая снеговая нагрузка на северную сторону крыши, или же близость скрытой трещины, которая, как было известно по наблюдениям с воздуха, тянулась от кромки шельфового ледника к точке, находящейся к югу от базы. Позже, зимой, установили, что эта трещина проходит в 30 футах от домика.

В начале мая я слышал, что Рой Хомард и Дэвид Пратт соорудили из проволочной сетки большую ловушку для рыб. Ее опустили в прорубленное в морском льду отверстие, но так как глубина в этом месте равнялась 3000 футов , то на донный лов рыбы нельзя было рассчитывать. На глубине 25 футов они ничего не поймали, кроме огромного количества красивых пластинчатых кристаллов, которые, видимо, несло течением подо льдом. Потом ловушку опустили ка глубину 250 футов , и когда вытащили наверх, то оказалось, что две проволоки подвески перекручены и свернуты в петли в фантастическом беспорядке. Дэвид и Рой думают, что это сделал тюлень, запутавшийся в проволоках, пытаясь подняться подышать. Возможно, этим объяснялось, почему они и тут ничего не поймали.

Однажды вечером Джоффри, Лоу и я вместе с Дэвидом и Роем спустились на морской лед, чтобы осмотреть ловушку. Когда мы покинули Шеклтон, из-за свежего ветра и густо валившего снега трудно было находить в темноте дорогу по двухмильному маршруту, но с помощью вех и отрезков старой тропинки, еще не занесенных снегом, мы благополучно достигли кромки морского льда. Отверстие, через которое была спущена ловушка, покрылось льдом, и, когда его пробили, на поверхность всплыли бесчисленные куски ледяных кристаллов диаметром дюйм или больше. Наконец мы расчистили участок воды и при свете факелов увидели много розовых, похожих на креветок существ. Это был криль — основная пища многих видов китов. В ловушке не оказалось ничего, кроме криля и кристаллов льда. Не желая возвращаться с пустыми руками, мы набрали сколько могли этих розовых ракообразных, думая, что из них получится сюрприз — блюдо на завтрак ко дню рождения Дэвида Стреттона. Вдруг вода забурлила и всплыл тюлень подышать. Он был поражен не меньше нас и мгновенно исчез. Через несколько секунд послышался своеобразный продолжительный звук вроде вибрирующего звонкого мурлыканья. Возможно, это было выражение неудовольствия тюленя или его предупреждение своим собратьям. Сначала звук шел с востока, потом с запада, непрерывно повторяясь. Было ли это одно животное, плававшее вокруг, или их было несколько и они перекликались? Звук, казалось, шел из-подо льда, а сам лед отзывался, как дека инструмента.

Когда мы направились назад, в Шеклтон, на свет маяка, сиявшего сквозь снег метели, мне пришло в голову, что ведь наши близкие, оставшиеся дома, могли бы подумать, что мы малость свихнулись, отправившись ловить креветок в снежную бурю глубокой ночью в антарктическую зиму. А для нас оставить базу и делать что-нибудь несущественное и отличное от ежедневной рутины было отдыхом.

Наше специальное блюдо из морских продуктов было изготовлено в честь дня рождения Дэвида и, несомненно, выглядело весьма привлекательно. Он мужественно атаковал изысканную розовую груду и обнаружил, что каждое тельце со многими ножками содержит всего лишь несколько капель розового жира. Разочарованный, он отодвинул миску в сторону. Но это было только временное, и притом единственное, разочарование за этот вечер, который нам запомнился как один из наиболее приятных вечеров, проведенных в Антарктике.

Дэвид Пратт затеял новую работу — измерение трения между различными типами материалов для санных полозьев и различными снежными поверхностями при разных температурах. Сначала он пользовался маленькими санками для ручной тяги с грузом на них, причем величина усилия, требующегося, чтобы «стронуть» сани или поддерживать их движение, измерялась электрическим методом с помощью тензометров. На эту работу он вербовал разных людей, убеждая их, что нет никакой другой, более важной работы. Я знаю, что мне повезло и пришлось отрабатывать свой урок в 40 проходов с санями в хорошую погоду при температуре всего лишь —28°. Несколькими днями позже Аллан Роджерс занимался тем же при —50°. Работа Пратта навела Аллана на мысль совместить ту же операцию со своей работой на ИМП, и мгновенно Тэффи Уильяме оказался разлученным с теплой светлой комнатой радио и с ИМП на спине тащил за собой санки во мраке. Спотыкаясь от одного невидимого снежного сугроба до другого, он брел под команды, которые выкрикивали то Дэвид, то Аллан, пока наконец не запротестовал и был освобожден от этой работы, а исследователи стали искать другую жертву.

Из-за большой глубины моря нельзя было использовать ни один из нормальных методов измерения приливов, но, так как шельфовый ледник, на котором находилась база, лежал на воде, можно было заключить, что он должен подниматься и опускаться, несмотря на свою толщину. Джоффри Пратт решил, что гравиметр Уордена достаточно чувствителен, чтобы измерить такое движение ледника, и принялся придумывать автоматическое оборудование для этой цели. Сперва он выкопал шурф в 20 футов глубиной в нескольких сотнях ярдов от базы и в нем установил приборы. Затем построил сложный аппарат, который автоматически включался каждый час на 10 минут, когда производил фоторегистрацию шкалы гравиметра; во время съемок на шесте над поверхностью льда вспыхивал свет, предупреждавший водителей машин и тяжелообутых пешеходов, чтобы они не приближались. Вспышки света в домике тоже показывали, что аппарат работает, но, что еще интереснее, если что-нибудь в нем не ладилось, то прибор звал на помощь, регулярно включая и выключая ночную лампочку над кроватью Джоффри.

Все решили, что сигнализация бесполезна: Джоффри спит изумительно крепко, и, чтобы его разбудить, нужно раз за разом перекатывать его по постели или сбросить на пол. Единственный раз, когда автоматическая сигнализация гравиметра заработала в 3 часа утра, я случайно был на ночном метеорологическом дежурстве. К моему удивлению, Джоффри проснулся сразу и вскоре уже был снаружи, налаживая аппаратуру. В результате работы Джоффри у нас есть записи за много недель приливов у южного берега моря Уэдделла, в районе, где такую информацию нельзя было бы получить никаким другим способом.

9 мая температура упала до —45° при скорости ветра 18 метров в секунду, что делало наружные работы трудными и неприятными. На следующий день ветер ослабел до 5 метров в секунду, но температура была ниже 50°. В этот день я взял трактор «Маскег», чтобы доставить тюленье мясо в собачий туннель, где при температуре —16° можно было пилить туши с большим удобством. Вести трактор было удивительно трудно из-за облака конденсирующегося выхлопа, который заносило перед машиной, так что ничего нельзя было видеть, даже за несколько ярдов. Водя машину из стороны в сторону, пытаясь хоть на мгновение увидеть, что впереди, я почувствовал, как холодный воздух обжигает мне колени: моя защитная одежда туго обтягивала их в моем положении водителя. Тут я вспомнил, что на мне короткие трусы, но, как только встал и начал двигаться, ощущение «ожога» исчезло; это доказывало эффективность защитного принципа одежды: слой воздуха у кожи — первое требование для сохранения тепла.

Уже некоторое время приходилось копать туннель от нижних снеговых ступенек, по которым выходили из домика на поверхность. Делать это пришлось потому, что становилось все труднее держать вход свободным от снега и нужно было располагать еще одним выходом на всякий случай.

Длина нового туннеля была 12 ярдов , высота — 6 футов и 6 дюймов . По бокам были сделаны ниши и полки для различных надобностей, но самой важной особенностью его был колодец—«прорезь». В течение долгого времени мы терпеливо выполняли тягостную работу — таскали 12-галлонные ведра кухонной грязной воды вверх по снеговым ступеням лестницы на поверхность. Там чаще всего ветер выдувал содержимое на незадачливых носильщиков, в то время как они шатаясь брели в вихре снега. Теперь мы сделали глубокий колодец для слива грязной воды, выкопав в снегу небольшую ямку в 18 дюймов глубиной и вылив туда пинту бензина. Когда бензин впитался, его зажгли, и он стал медленно сгорать, вытапливая в снегу полость. Каждый раз, как пламя угасало, мы подлизали в углубляющуюся дыру постепенно увеличиваемые порции бензина и поджигали его. Через два часа, истратив четыре галлона бензина, мы получили колодец глубиной 24 фута и около двух футов в диаметре, которым пользовались до самого закрытия Шеклтона в ноябре.

Через несколько недель мы заметили, что когда опрокидываешь в сливной колодец ведро, то после паузы слышно отдаленное заглушённое журчание, показывавшее, что где-то внизу есть еще вторая полость. Впоследствии обнаружилось, что если сбросить в колодец комок зажженной бумаги, то он горит, как факел паяльной лампы, в потоке воздуха, поднимающемся со дна. Очевидно, постоянно выливаемые ведра теплой воды протаяли канал в какую-то трещину внизу.

Другим устройством, экономившим труд, было отверстие, прорезанное в полу, чтобы вода из ванной могла уходить в снег. Может показаться, что это очевидная и простая мера, но когда домик в Антарктиде построен на скале, то такая процедура неразумна, потому что вода замерзает на камне под полом, образуя там постепенно наледь, которая очень скоро прекращает выход воды. Зная это, мы намеревались воду из ванны вычерпывать и выливать снаружи домика. Теперь мы рассудили, что большая толщина слоя снега под нами поглотит сливную воду, но тут возникла проблема — в нашей ванне не было сливного отверстия.

Механики сделали нормальное сливное отверстие — работа нелегкая, когда нужно, чтобы не откололась эмаль и не треснул чугун. Но в конце концов после некоторого экспериментирования и недешево давшегося опыта механикам это удалось, и они придумали пробку для слива, которая не отказывала и не оставляла намылившегося человека неожиданно на сухом дне. Через две недели мы проверили глубину ямы в снегу под сливом, и она оказалась равной 22 футам. Еще через девять дней глубина ее увеличилась на 10 футов , но спустя еще две недели она возросла всего на несколько дюймов и затем оставалась постоянной.

К нашему удивлению, в паковом льде, движущемся под влиянием идущего на запад течения, сохранились разводья, все время менявшиеся. Иногда сильный южный ветер угонял паковый лед за пределы видимости, так что всю зиму бывали периоды, когда чистая вода простиралась на много миль к востоку и западу от Шеклтона.

Как только ветер утихал, низкая температура вызывала замерзание моря, и тогда паковый лед, возвращаясь под действием течении и северных ветров, трескался, коробился и наползал на тонкий молодой лед, образуя уменьшенные участки неровных, складчатых ледяных полей. Таким образом, эти зимние участки чистой воды можно считать местами зарождения пакового льда, который потом будет вращаться в бесконечном круговороте моря Уэдделла, быть может, многие годы. Несколько раз, когда возникали такие участки чистой воды, мы бросали в лизавшие берег волны несколько бутылок. В каждую из них вкладывали записку, составленную Ханнесом Лагранжем, с указанием места и даты и инструкцией для нашедшего. Может быть, прокружившись много лет с паковым льдом, некоторые из бутылок выйдут в Южный океан и в конце концов будут найдены на далекой прибрежной полосе и покажут, сколько времени заняло их плавание от южного берега моря Уэдделла.

Наверху, в Саут-Айсе, погода почти всегда была суровее, чем в Шеклтоне, так как станция не только расположена южнее нашей базы и дальше от моря, но еще и на значительно большей высоте. Партия Саут-Айса сообщила, что средняя температура в мае была — 39°, а средняя скорость ветра —15 метров в секунду, а самая низкая температура —55°. Так как в Шеклтоне мы могли похвастать только самой низкой температурой в —51°, то его стали называть «банановым поясом».

Любопытное явление часто сопровождало сильные морозы в Шеклтоне: в печной трубе комнаты радио течение воздуха происходило в обратном направлении. Это бывало, если маленькую печь, топившуюся углем, закрывали на ночь почти прогоревшую. Столб холодного воздуха, образовавшийся в верхней части трубы, постепенно преодолевал тягу, и поток воздуха вдруг устремлялся вниз, раздувая снова огонь, а из нижней дверцы печи вырывалось синее пламя с дымом и искрами. Вскоре комната наполнялась дымом, постепенно распространявшимся по остальным помещениям домика. Сначала было непонятно, что происходит, но вскоре установили, что единственный способ исправить дело — это накрыть печную трубу сверху мешком и разогреть паяльными лампами металлическое колено печки. Когда колено как следует разогреется, сдергивали мешок, и наполняющий трубу воздух восстанавливал правильный цикл топки. Кроме того, что эти случаи обратной тяги были неприятны, они еще угрожали здоровью. Так, в первый раз, когда это произошло, мы установили, что содержание окиси углерода в воздухе комнаты радио делает опасным для жизни пребывание в помещении в течение часа. После этого в сильные холода ночной дежурный метеоролог тщательно следил за печкой.

В начале июня Ральф Лентон, которому помогало еще много народу, выбрал время, чтобы выкрасить стены большой общей комнаты в светлый кремовый цвет, а окна и двери в зеленый. В комнате значительно посветлело, и окраска создала гораздо лучший фон для украшений, которые зимовщики собирались сделать к празднику зимнего солнцестояния. Лентон также покрыл лаком длинную скамью под окнами, шедшую во всю длину комнаты, и изготовил обшитые подушки с элегантными белыми шнурами по краям. 19 июня база уже была поглощена наступающим днем зимнего солнцестояния, и почти все наши комнатные работы были направлены на подготовку к этому торжественному дню. Над единственной нашей полированной вещью — сервантом из красного дерева — висело главное украшение — портрет королевы, а на верху серванта — художественно расположенные искусственные цветы. Через всю комнату протянулись бумажные цепи с гроздьями разноцветных шаров, подвешенные к балкам.

Дэвид Стреттон заканчивал надписи на карточках с меню для каждого места, в то время как Джордж Лоу печатал фотографии, которые потом в них вставлялись. Ральф Лентон и Джон Льюис были заняты на кухне: Джон готовил наши обычные блюда, а Ральф выпекал серию пирогов, булочек, пирожков с мясом и бесчисленные закуски к коктейлям. Дэвид Пратт и Рой Хомард убирали и украшали механическую мастерскую, в которую они пригласили нас на специальный завтрак на утро дня солнцестояния, а Гордон Хэслоп уже довольно давно был занят в одиночку секретными приготовлениями, в число которых входили выкапывание канав и подготовка различных осветительных ракет, хлопушек, сигнальных пистолетов и детонаторов.

Из нашей мясной кладовой — ямы в снегу недалеко от домика — принесли потрошеную индейку с заделанными под кожу крылышками и ножками, большой окорок, полбока корейки, специально отложенной для этого дня, и несколько фунтов свежей картошки. Картофелины так замерзли, что гремели в мешке, как камни; на вид и на ощупь они не отличались от крупной гальки с любого пляжа. Мы установили, что, если картошка лежит все время замороженная, а потом сразу оттаивает в процессе приготовления, она прекрасно сохраняет свои качества.

Накануне дня солнцестояния база с удовольствием побеседовала по радио с другой половиной нашей экспедиции на базе Скотт, в 2000 миль от нас, на другой стороне континента. Обменялись приветствиями и после веселой путаницы при обсуждении зонального времени, местного времени, среднего времени по Гринвичскому меридиану и времени начала празднества твердо установили, что они нас опередили и уже собираются пить предобеденные коктейли в канун дня солнцестояния.

21 июня, в день зимнего солнцестояния, мы встали поздно. Завтракали в 9 часов 30 минут, затем выполнили обычные домашние работы: подмели, убрали, внесли лед и уголь общими усилиями, потом оделись, чтобы отправиться на коктейли к Пратту и Хомарду. Все вышли, чтобы

идти в мастерскую, облаченные, как всегда, в защитную одежду и перчатки, ожидая, что придется брести спотыкаясь через сугробы, но, к общему удивлению, с удовольствием увидели, что снег отражает колеблющийся свет керосиновых факелов, которыми была размечена 200-ярдовая дорожка. В дверях хозяева церемонно приветствовали гостей, а затем дали каждому входящему, жадно протягивавшему руку, по стаканчику. Внутри было замечательно тепло, так как в небольшой печке пристройки гудел огонь, и, несмотря на то что дверь была открыта, температура в мастерской поднялась до +2°. Мы могли снять с себя верхнюю одежду и стояли с полным комфортом, рассматривая новые фотографии и цветные плакаты, покрывавшие стены.

Если подумать о многих месяцах, проведенных зимовщиками в тесном общении, то странно было слышать шум оживленных разговоров, прерываемых только приветственными возгласами, которыми встречали каждого вновь прибывшего; атмосферу общего веселья усиливали ирландские джиги, которые играл патефон. Вдруг кто-то придумал присоединить большой метеорологический шар к выхлопной трубе «Уизела» и запустить двигатель. Сначала медленно, потом все быстрее шар стал раздуваться, достиг гигантских размеров и разорвался под одобрительные возгласы.

Вскоре гости уже толпились снаружи, чтобы видеть «фейерверк Хэслопа». Он начался со взрывов, означавших по азбуке Морзе «Т. А. Э.»[1]; за ними последовали вспышки и ракеты. На ярком свете вырисовывался темный силуэт Гордона, державшего в одной руке кружку с пивом, а другой пускавшего фейерверки. Красивое было зрелище!

Домой мы вернулись поздно и стали готовиться к праздничному обеду. Как раз когда садились за стол, Саут-Айс вызвал нас по радио, чтобы обменяться приветствиями и сообщить, что они только что окончили ленч, за которым ели ростбиф, а теперь ждут обеда с курицей. В 3 часа 30 минут дня мы сели за стол и начался великолепный обед, в меню которого входили: суп из зеленой черепахи, жареная индейка, плумпудинг и мороженое. Стол был украшен бумажными хлопушками и подарками, и через некоторое время бумажные шляпы и музыка усилили оживление. Позже, к вечеру, после перерыва, чтобы отдохнуть и переварить обед, мы ужинали а-ля фуршетт, причем ели даже бутерброды с кресс-салатом и горчицей. Это была первая свежая зелень со времени отхода «Магга-Дана».

Вот так прошел праздник зимнего солнцестояния, и теперь нам предстояла вторая половина полярной ночи; солнце вернется в Шеклтон только 18 августа.

На следующий день мы опять принялись за нашу обычную работу: уход за собаками, подготовка транспортных машин, откапывание засыпанных снегом саней и тысячи других дел, из-за которых время на подготовку к весне выходило слишком коротким. В начале июля я начал составлять сложную программу полевых работ. Я знал, что она неизбежно изменится из-за тех условий, в которых будет выполняться, так как погоду в период смены времен года, конечно, не удается предсказать. Тем не менее эта программа давала довольно верное представление о том, что требуется, и ставила цели, для достижения которых люди могли работать.

Начало месяца было относительно теплым, но к концу первой недели температура упала до —40°, потом к 13 числу — до —47° при штормовом ветре. Слабый красноватый свет солнца стал виден на северном небе, но стена метели закрывала от нас горизонт. Шла усиленная работа над лагерным оборудованием: чинили палатки, обвязывали палаточные шесты для укрепления лентой или шнуром шаров-зондов, проверяли и переупаковывали ящики с рационами — все это трудоемкие работы, отнимающие много часов. Сани, радио, да и прочее оборудование нужно было привести в отличное состояние, и очень часто вносились изменения. Инженеры наши все время перебирали одну транспортную машину за другой, снимали с них гусеницы, приваривали к машинам приспособления на случай спасательных работ и выполняли еще десятки всевозможных технических дел. К концу месяца температура опять упала ниже —45°, 29 июня — до —53° при ветре в 13 метров в секунду.

В Саут-Айсе, где высота теперь была принята равной 4450 футам , ветры дули не часто, но температура одно время упала до —57°. Зимой люди там были чрезвычайно загружены выполнением весьма широкой гляциологической программы, и, кроме того, Блейклок вел регулярно метеорологические наблюдения, результаты которых дважды в день сообщались в Шеклтон. Глубина колодца для изучения стратиграфии снега достигла 50 футов . На этой глубине температура снега равнялась —30°. На дне колодца они начали бурить отверстие диаметром три дюйма, чтобы пройти еще 100 футов . Джон Стивенсон выполнял такую работу в снежных туннелях вокруг домика, но Хэлу Листеру исследования микроклимата и снегопадов приходилось вести под открытым небом, нередко в незащищенные местах — высоко на решетчатой мачте при низкой температуре и сильном ветре. Пожалуй, труднее всего было проводить научную работу, продолжая одновременно выполнять ежедневные домашние работы: готовить пищу, приносить топливо и лед и, кроме того, вести регулярные радиопередачи и обслуживать генератор и прочее оборудование.

С начала августа зарево от солнца, бывшего ниже горизонта, с каждым днем окрашивалось все ярче, отраженный свет усиливался, и наконец стало возможно передвигаться при ясной видимости снежной поверхности. 14 августа Питер Уэстон вбежал в домик с криком: «Солнце возвратилось!» Некоторые из нас, более доверчивые, чем другие, выбежали наружу на мороз в —49° при ветре в 9 метров в секунду и увидели на северном горизонте только красное зарево. Затем краешек солнечного диска опять появился, мигнул и исчез. В течение некоторого времени солнце то появлялось, то пропадало; в высшей точке была видна примерно одна десятая диска. Иногда при его появлении красная вспышка, казалось, взлетала и пульсировала по горизонту. Это был волнующий момент не только потому, что солнце возвратилось, но еще и потому, что это произошло благодаря преломлению лучей на четыре дня раньше, чем ожидалось.

Дневной свет быстро возвращался, и наружные работы поэтому можно было ускорить; темп нашей подготовки к переходу возрос. Мы установили возможную дату нашего выхода — 1 сентября и решили, что этот день будет отмечать начало нашей весны.