"Серебряные яйцеглавы" - читать интересную книгу автора (Лейбер Фриц)

3

Отец и сын в одинаковых бирюзовых прогулочных костюмах с опаловыми пуговицами снисходительно разглядывали словомельницу Гаспара. Писатель дневной смены так и не появился. Джо Вахтер спал, прислонившись к табельным часам. Остальные экскурсанты разбрелись по залу. Откуда-то появился розовый робот и скромно сел на стул в дальнем углу. Клешни робота непрерывно шевелились — казалось, будто он вяжет.

Отец. Ну, сынок, посмотри на нее! Нет-нет, не нужно так запрокидывать голову!

Сын. Какая она большая, папа.

Отец. Верно, сынок, очень большая. Это словомельница, она сочиняет книги.

Сын. И мои книжки тоже?

Отец. Нет, эта машина сочиняет книги только для взрослых. А маленькие книжки пишет машина поменьше, детского формата…

Сын. Пошли дальше, папа.

Отец. Нет, сынок! Ты же хотел увидеть словомельницу! Приставал и приставал, и я из-за тебя потратил уйму времени, чтобы получить пропуск. Так уж теперь будь любезен смотреть и слушать, что я тебе объясняю.

Сын. Хорошо, папа.

Отец. Ну вот, она устроена следующим образом… Впрочем, не так… Она устроена…

Сын. Папа, это ведь робот?

Отец. Нет, это не то чтобы робот вроде электромонтера или, скажем, твоего учителя. Словомельница не имеет личности в отличие от роботов, хотя она тоже сделана из металла и работает с помощью электричества. Словомельница похожа на счетно-решающую машину, только она имеет дело не с цифрами, а со словами. Она похожа на электронного шахматиста, только тот делает ходы на доске, а она — в книге. Но она не живая, как робот, она не может двигаться. Она может только писать книги.

Сын (пиная словомельницу). Дурацкая старая машина!

Отец. Сейчас же прекрати! Видишь ли, существует множество способов рассказать одну какую-то историю.

Сын (продолжая уныло пинать машину). Да, папа.

Отец. Каждый способ определяется выбором слов. Когда первое слово выбрано, остальные должны ему соответствовать. Они должны нести одно какое-то настроение и создавать нарастание напряжения с микрометрической точностью… Что все это значит, я тебе объясню в другой раз…

Сын. Хорошо, папа.

Отец. В словомельницу закладывают общий план книги, и он поступает прямо в ее электронный мозг — очень большой, даже больше, чем у твоего папочки! И она выдает первое слово наугад. На техническом языке это называют «снять козырь». А иногда первое слово в нее закладывает программист. Но когда словомельница выбирает второе, оно должно по настроению точно соответствовать первому — как и третье, и четвертое. Если заложить в нее один план и дать сто разных первых слов — по очереди, разумеется, — она напишет сто совершенно разных книг. На самом деле это гораздо сложнее и недоступно пониманию маленького мальчика.

Сын. Значит, словомельница рассказывает одно и то же, только разными словами?

Отец. Ну, в общем, пожалуй, да.

Сын. По-моему, это дурацкое изобретение.

Отец. Совсем не дурацкое, сынок. Все взрослые люди читают романы. Твой папочка тоже их читает.

Сын. Да, папа. А это кто?

Отец. Где?

Сын. А вон там, идет в нашу сторону. Дама в голубых штанах. Она забыла застегнуть блузку…

Отец. Кх-м… Немедленно отвернись! Это… это писательница.

Сын (продолжая смотреть). А что такое писательница, папа? Та нехорошая дама, которая хотела с тобой заговорить, а ты отвернулся, тоже была писательница? Помнишь, ты мне рассказывал?

Отец. Нет, нет, сынок! Писатели и писательницы — это просто те, кто ухаживает за словомельницей. Они стирают с нее пыль, смазывают и так далее. Правда, издатели делают вид, будто писатель помогает словомельнице писать книги, но это выдумки, сынок, чтобы людям было интереснее. Писателям разрешают одеваться неряшливо и вести себя невоспитанно, наподобие цыган. Это оговорено в их контрактах и восходит к тому времени, когда словомельницы только изобрели…

Сын. Папа! Она что-то сунула в эту словомельницу. Какой-то черный шар.

Отец (не глядя). Наверно, она ее смазывает или меняет в ней транзистор, сынок, как того требуют ее обязанности. Я знаю, ты не поверил бы тому, что я сейчас тебе расскажу, если бы узнал это не от папочки. До того как словомельниц еще не было…

Сын. Оттуда дым идет, папа!

Отец (по-прежнему не глядя). Не перебивай! Наверно, она случайно пролила масло. До того как были изобретены словомельницы, писатели писали книги сами! Им приходилось выискивать…

Сын. Писательница куда-то побежала, папа.

Отец. Не перебивай! Им приходилось выискивать каждое слово для книги в своей собственной памяти. Это, несомненно…

Сын. Папа, а дым идет все сильнее и искры сыплются…

Отец. Не перебивай! Это, несомненно, был невероятно тяжелый труд. Как постройка пирамиды.

Сын. Да, папа. А дым…

Б-у-у-м!

Словомельница Гаспара с оглушающим грохотом разлетелась на мелкие куски, а с ней и обладатели бирюзовых костюмов с опаловыми пуговицами.

Они мгновенно и безболезненно покинули этот мир — случайные жертвы профессионального мятежа. За первым взрывом последовали десятки других, но, к счастью, больше от них никто серьезно не пострадал.

По всей Читательской улице, которую некоторые называли также улицей Грез, писатели громили словомельницы. От обугленной книжной елочки, где свалился Гаспар, и до самых стартовых площадок книжных космолетов на другом конце улицы — всюду бушевали члены писательского союза, ломая и сокрушая все вокруг. Бурным потоком разливалась по единственному во всей Солнечной системе полностью механизированному издательскому комплексу буйная пестрая толпа писателей в беретах и купальных халатах, в тогах и брыжжах, в кимоно и плащах, в спортивных рубашках и кружевных манишках, в кафтанах и лосинах, в майках и джинсах. Они врывались в каждый словомольный цех, сея смерть и разрушение среди гигантских машин, чьими слугами они стали и в чьих электронных челюстях рождалась та жвачка, которой одурманивались обитатели трех планет, доброй полдюжины лун и нескольких тысяч спутников и космических кораблей, несущихся по своим орбитам и траекториям.

Писатели не желали больше продавать себя за высокие оклады и дешевые погремушки вроде старинных костюмов, которые стали символом их ремесла, или прославленных имен, которые они присваивали с разрешения и по прямому настоянию издателей, — они громили и крушили, взрывали и уничтожали, а полиция безмятежно взирала на их бесчинства, так как правительство давно ужо искало случай подорвать мощь издательских корпораций.

Роботы-наемники, к услугам которых в последнюю минуту попытались обратиться захваченные врасплох издатели, тоже бездействовали — руководство их Межпланетной лиги решило остаться в стороне от конфликта. А потому и роботы стояли молча, словно мрачные металлические статуи, все в шрамах от кирпичей, в язвах от кислот, в ожогах от электроразрядов лучевых пистолетов (следы бесчисленных схваток с забастовочными пикетами), — стояли и смотрели, как гибнут их неподвижные и неодушевленные родичи.

Гомер Дос-Пассос разворотил топором переднюю элегантно-серую панель «Жанро-жернователя» (издательство «Рэндом-Хаус») и начал крушить лампы и транзисторы в чреве словомельницы.

Агата Занд сунула носик огромной воронки в памятные блоки «Всепишителя» фирмы Скрибнер и вылила два галлона дымящей азотной кислоты прямо в ее невообразимо хрупкие внутренности.

Шарлотта Бичер-Эллиот облила бензином «Романодробилку» фирмы Нортон и завопила от радости, когда в небо взвились языки пламени.

Эдгар Конан-Честертон всыпал в «Тайнонакопитель» фирмы Даблдэй губительный для машины магнитный порошок.

Герберт Станислав Брэдбери заложил заряды направленного действия в «Н-Ф-делатель» фирмы Эпплтон и чуть было не расстался с жизнью, отгоняя зевак, пока яростные струи раскаленного газа обращали в пыль километры тончайшей серебряной проволоки в соленоидах и обмотках.

Вальтер Купер изрубил мечом «Историограф» фирмы Хьютон, вскрыл панель алебардой и метнул внутрь поток «греческого огня», который он сам составил по рецепту, найденному в древнем манускрипте.

Брет Фенимор Лондон разрядил свою шестистволку в «Золотоискателя» фирмы Уитлзи, а затем подорвал его шестью палочками динамита.

Шекспиры неистовствовали, Данте сеяли вокруг электрохимическую смерть, Милтоны и Софоклы сражались плечом к плечу с Бальзаками и Моруа, Рембо и Саймаки по-братски делили опасности, а замыкали арьергард несметные орды Синклеров и Дюма, различавшихся только инициалами.

То был черный день для любителей чтения. А возможно, то была, напротив, заря новой эры.