"Твердая рука" - читать интересную книгу автора (Френсис Дик)

Глава 15

Большую часть воскресенья я провел у моря. Я направился на северо-восток от Ньюмаркета, к широкому пустынному побережью Норфолка. Я решился на это лишь для того, чтобы куда-то поехать, что-то сделать, потратить время.

Хотя солнце еще ярко светило, ветер с моря прогнал с пляжа почти всех отдыхавших; маленькая группка спряталась в убежище под непрочным полотняным навесом, а несколько бесстрашных ребятишек строили песчаные замки.

Я сидел на солнце в ложбинке песчаной дюны, поросшей пучками травы, и наблюдал за волнами. Потом прошелся вдоль берега и раздавил нескольких земляных червей. Я стоял, глядя на море, и поддерживал левую руку у локтя. Я понимал, что от веса всей электроники она то и дело опускается. Не то чтобы она была такой тяжелой, но ее приходилось держать.

Я часто испытывал облегчение, отдыхая в подобных уединенных уголках, но сегодня мне это не удалось. Мои демоны не оставляли меня ни на минуту. Цена гордыни... цена безопасности. Если бы ты не ждал от себя так много, сказал мне однажды Чарльз, тебе бы легче жилось. По-моему, это бессмысленно. Человека не переделаешь. Или, по крайней мере, каждый из нас был таким, каким был, пока кто-то не встал у него на пути и не раздавил его, словно ничтожного червя.

В Ньюмаркете говорят, что, если вы чихнете в Лаймекилне, вас услышат за две мили, на ипподроме. Новости о моем участии во вскрытии Глинера до конца дня дойдут до Джорджа Каспара. Узнает о них и Тревор Динсгейт, сомневаться в этом не приходится.

Я все еще могу спрятаться, подумал я. У меня есть запас времени.

Отправлюсь в путешествие. Постранствую под другими небесами, поплаваю в других морях. Я могу уехать и стану вести себя очень осторожно. Я по-прежнему способен скрыться от ужаса, который он мне внушает. Я все еще могу... убежать.

Я покинул пляж и в полном оцепенении поехал в Кембридж. Остановился в университетской гостинице и наутро отправился в фармацевтические лаборатории Тиерсона. Спросил, где я могу поговорить с мистером Ливингстоном, и мне его тут же позвали. Это был худощавый седой мужчина лет шестидесяти. В разговоре он как-то странно шевелил губами, будто собирался засвистеть. Кен Армадейл предупредил меня, что с виду это высохший старый чудак, но ум у него острый и проницательный.

– Вы мистер Холли? – осведомился Ливингстон, и мы пожали друг другу руки.

– Мистер Армадейл звонил мне и объяснил, чего вы хотите. Я думаю, что сумею вам помочь. Да, скорее всего мне это удастся. Идемте, идемте, вот сюда.

Он торопливо засеменил, и я пошел вслед за ним. Ливингстон постоянно оглядывался, желая убедиться, что я не отстал и не свернул в сторону. Мне показалось, что это врожденная предосторожность плохо ориентирующегося человека, однако здание и правда состояло из лабиринта проходов с застекленными стенами, где беспорядочно чередовались комнаты и зимние сады. – Тут все время достраивают, и помещение разрастается, – отозвался он в ответ на мое замечание.

– Ну, вот мы и пришли. – Он ввел меня в большую лабораторию, зажатую с одной стороны стеклянной стеной, с другой – зимним садом, а с третьей – еще одной лабораторией. – Это экспериментальный отдел, – пояснил он, указав жестом на обе комнаты. – Многие лаборатории производят вакцины для продажи, но здесь мы изобретаем новые.

– И воскрешаете старые? – спросил я. Он кольнул меня понимающим взглядом.

– Конечно, нет. Я полагаю, вы пришли сюда получить информацию, а не обвинять нас в халатности.

– Простите, – сказал я, пытаясь его задобрить. – Вы совершенно правы.

– Тогда ладно. Задавайте ваши вопросы.

– А, да. Как могла лошадиная сыворотка, которую вы использовали в пятидесятых годах, вызвать свиное рожистое воспаление?

– Да, вопрос по существу, – ответил он. – Я буду краток. Мы опубликовали об этом статью. Конечно, все случилось задолго до того, как я занялся исследованиями. Но я слышал об этом. Да. Ну, что же, вполне возможно. Такое случалось. Хотя и не должно было. Явный просчет, элементарная небрежность, вы так не считаете? Я ненавижу небрежность. Просто ненавижу.

Наверное, так и надо, подумал я. В его деле небрежность способна привести к роковым ошибкам.

– Вам что-нибудь известно о производстве сыворотки от рожистых воспалений?

– спросил он.

– Вы могли бы написать об этом на ногте большого пальца.

– А, – произнес он. – Тогда я буду объяснять вам, как ребенку. Согласны?

– Отлично, – заметил я.

Он снова окинул меня пронзительным взором. На этот раз в нем угадывалось изумление.

– Вы заражаете лошадь свиным рожистым воспалением. Делаете инъекцию. Вы меня слушаете? Я говорю сейчас о прошлом, когда так использовали лошадей. Мы перестали это делать с начала 50-х годов. И не мы одни. Взять того же Берроуса Уэлкома или Бауэра в Германии. Для нас это пройденный этап, понимаете? – Да, отозвался я.

– Лошадиная кровь вырабатывает антитела для борьбы с микробами, но болезнь у лошадей не развивается, потому что это недуг, типичный для свиней, но уж никак не для лошадей.

– Такое способен понять и ребенок, – заверил его я.

– Прекрасно. Затем воздействие ослабленного вируса мы проверяем на голубях.

– На голубях? – вежливо переспросил я. Ливингстон приподнял брови.

– Обыкновенная практика. Проверяем ослабленное воздействие на голубях, чтобы усилить вирус.

– Да, конечно, – проговорил я. Он ощутил в моем голосе иронию.

– Мистер Холли, – сурово произнес он. – Вы хотите узнать обо всем этом или нет?

– Да, пожалуйста, – кротко откликнулся я.

– Ну, тогда хорошо. Благодаря голубям вирус усиливается, и его помещают на пластины с кровью. – Он оборвал себя, почувствовав мое полнейшее невежество. Возможно, мне стоит изложить так – живые микробы рожистого воспаления переносятся от голубей на пластины, содержащие кровь. Там они размножаются в достаточном количестве для инъекции в лошадиную сыворотку.

– Это замечательно, – сказал я. – Мне все понятно.

– Ладно. – Он кивнул. – Тогда кровь на пластинах была бычьей кровью.

Коровьей кровью.

– Да, – проговорил я.

– Но из-за чьей-то дурацкой оплошности на пластинах однажды оказалась лошадиная кровь. Так возник мутант воспалительного заболевания. – Он сделал паузу. – Мутанты – это изменения, проявляющиеся в организме внезапно и без видимых причин.

– Да, – снова отозвался я.

– Никто не понимал, что произошло, – продолжал он. – Вплоть до того момента, когда инъекция мутантов рожистого воспаления была введена в лошадиную сыворотку и лошади заболели. Вирус-мутант оказался на редкость стойким.

Инкубационный период обычно занимал от 24 до 48 часов после прививки. В результате у лошадей обнаруживался эндокардит, то есть воспаление сердечных клапанов.

В соседнюю комнату вошел молодой человек в расстегнутом белом халате. Я проследил, как он начал работать.

– А что стало с этими мутантами рожистого воспаления? – поинтересовался я.

Ливингстон долго шевелил губами и наконец произнес:

– Мы сохранили несколько образцов из чистого любопытства. Конечно, теперь они ослабели, и для того, чтобы их полностью возродить, придется...

– Да, – не удержался я. – Снова использовать голубей.

Он не нашел в этом ничего смешного.

– Именно так, – подтвердил он.

– И все эти проверки на голубях и работа с пластинами, они, Что, требуют большого умения? Он заморгал.

– Разумеется, я мог бы это сделать. А я не мог. Однако материал для инъекций хранился у меня в маленьких ампулах, упакованных в коробочки.

Человек в соседней комнате стал открывать шкафы. Он явно что-то искал.

– А может ли этот мутант рожистого воспаления находиться где-либо еще? Я имею в виду, не отправляли ли его из вашей лаборатории?

Ливингстон поджал губы и приподнял брови.

– Понятия не имею, – проговорил он. Затем посмотрел сквозь стеклянную стену и жестом показал на человека из соседней комнаты. – Вы можете обратиться к Барри Шуммуку. Он должен знать. Он как раз специализируется на мутантах рожистого воспаления.

Он произнес "Шуммук" как бы в рифму с "пригорком". Я подумал, что мне знакома эта фамилия. Я... Боже мой.

Я испытал настоящий шок, и у меня едва не оборвалось дыхание. Я слишком хорошо знал человека, настоящая фамилия которого была именно Шуммук.

Я глубоко вздохнул и почувствовал, что меня начало трясти.

– Расскажите мне побольше о вашем мистере Шуммуке, – попросил я.

Ливингстон был от природы болтлив и не ощутил никакого подвоха. Он пожал плечами.

– Барри прошел трудный путь. Он до сих пор любит об этом вспоминать.

Считает, что он очень много страдал. Что мир обязан ему своим существованием и тому подобное. Это осталось у него со студенческих времен. Ну, а здесь он недавно работает. Впрочем, он толковый специалист, это несомненно.

– Вы его недолюбливаете? – попытался уточнить я.

Ливингстон с изумлением посмотрел на меня.

– Я этого не утверждал.

Но по выражению его лица и голосу я понял, что он не испытывает симпатии к Шуммуку, и полюбопытствовал:

– С каким акцентом он говорит?

– С северным. Но не знаю, с каким именно. А разве не все равно?

Барри Шуммук не был похож ни на кого из моих знакомых. Я робко поинтересовался:

– Вам известно, что... у него есть брат?

На лице Ливингстона отразилось удивление.

– Да, есть. Занятно, что он букмекер. – Он задумался. – Кажется, его зовут Терри. Нет, не Терри. А, вспомнил, Тревор. Они несколько раз приходили сюда вместе... два толстых жулика.

Барри Шуммук кончил работать и двинулся к двери.

– Вы хотите с ним встретиться? – осведомился мистер Ливингстон.

Я покачал головой. Вот уж чего я никак не хотел, знакомиться с братом Тревора Динсгейта в лаборатории, полной опасных микробов, с которыми он прекрасно умеет обращаться, а я нет.

Шуммук открыл дверь, вышел в застекленный коридор и направился в нашу сторону.

О, нет, подумал я.

Он явно намеревался зайти к нам, распахнул дверь комнаты, в которой мы находились, и заглянул туда, просунув голову и плечи.

– Доброе утро, мистер Ливингстон, – Сказал он. – Вы не видели мою коробку с диапозитивами?

Голоса у братьев были очень похожи – самоуверенные и довольно резкие. Но Барри говорил с более сильным манчестерским акцентом. Я попытался спрятать свою левую руку и заложил ее за спину. Лишь бы он поскорее убрался, подумал я.

– Нет, – не скрывая удовольствия, откликнулся мистер Ливингстон. – Барри, не могли бы вы уделить...

Ливингстон и я стояли перед рабочей скамеечкой, уставленной пустыми стеклянными колбами. Я повернулся влево, по-прежнему держа руку за спиной, и неловко задел скамейку правой рукой.

Разбил я не так уж и много, но грохот разнесся по всему коридору. От досады и удивления Ливингстон вновь зашевелил губами и подхватил уцелевшие колбы. Я повернулся к двери.

Она была закрыта. Спина Барри Шуммука мелькнула где-то в середине коридора, полы его халата развевались от быстрой ходьбы.

Я глубоко и с облегчением вздохнул и аккуратно поставил скамейку на место.

– Он ушел, – проговорил мистер Ливингстон. – Как жаль.

Я опять поехал в Исследовательский центр коневодства к Кену Армадейлу.

В дороге я прикидывал, сколько времени понадобится словоохотливому мистеру Ливингстону, чтобы рассказать Барри Шуммуку о визите человека по фамилии Холли, которого интересовали случаи свиного рожистого воспаления у лошадей.

Я чувствовал себя слабым и больным.

***

– Она сопротивляется всем обычным антибиотикам, – сказал Кен. – Настоящая, чистая работенка.

– Что ты имеешь в виду?

– Если любой старый антибиотик способен ее убить, ты не можешь быть уверен, что лошади не давали огромную дозу, как только у нее поднялась температура, но болезнь еще не развилась.

Я вздохнул.

– И как же им удалось повысить сопротивляемость?

– Они понемногу кормили ее антибиотиками, и у нее выработался иммунитет.

– Все это сложно чисто технически, тебе не кажется?

– Да, довольно-таки.

– Ты когда-нибудь слышал о Барри Шуммуке? Он нахмурился.

– Нет, не думаю.

Внутренний голос неотступно просил меня прекратить расспросы, скрыться, улететь в какое-нибудь безопасное место... в Австралию или на Северный полюс.

– У вас здесь есть кассетный магнитофон? – задал я вопрос.

– Я пользуюсь им для заметок, которые мне потом понадобятся. – Он встал, принес его и поставил для меня на стол, зарядив новую кассету. – Обычная болтовня, – сказал он. – В него встроен микрофон.

– Стой и слушай, – проговорил я. – Мне хочется, чтобы тут был свидетель.

До него не сразу дошел смысл моих слов.

– У тебя такой напряженный и озабоченный вид. Похоже, что это игра не по правилам?

– Нет, не всегда.

Я включил магнитофон и для начала назвал свое имя, лабораторию, где мы находились, и дату. Затем снова выключил его, сел и посмотрел на пальцы, которыми мне нужно было нажимать на кнопки.

– Что это, Сид? – спросил Кен.

Я взглянул сперва на него, а потом опять вниз.

– Ничего.

Я должен это сделать, подумал я. Непременно должен. Я никогда не стану прежним, если не сделаю этого.

Если я сделал выбор, а мне казалось, что я и правда его сделал, мне нужно сосредоточиться, хорошенько подумать и завершить дело, чего бы мне это ни стоило.

Возможно, мне будет страшно. Чисто физически страшно. Возможно, со мной что-то случится. Случится с моим телом, и я стану полным инвалидом. Такое я допускал. Но я никак не мог допустить, что начну презирать себя. Теперь я отчетливо сознавал, что подобное для меня хуже смерти.

Я одновременно нажал кнопки "настройка" и "запись" и бесповоротно нарушил обещание, которое дал Тревору Динсгейту.