"Сокрушительный удар" - читать интересную книгу автора (Френсис Дик)

Глава 3

Он не был как следует застрахован, потому что новый владелец счел страховой взнос слишком высоким. За него еще не выплатили деньги из-за сложностей с переводом валюты. Мне пришлось гарантировать продавцу оплату, хотя денег у меня не было. И если я не найду этого двухлетка сейчас и немедленно, причем без единой царапины, мне конец. Покупатель был человек безжалостный, и, если с лошадью что-то случится, он платить не станет, а моя собственная страховая компания выплатит страховку, только если лошадь погибнет, да и то со скрипом.

Я молниеносно натянул свитер, джинсы, ботинки и ссыпался по лестнице, на ходу застегивая бандаж, придерживающий плечо. В гостиной по-прежнему храпел Криспин. Я встряхнул его, окликнул... Никакого результата. Криспин отрубился намертво.

Я забежал в кабинет, чтобы позвонить в полицию.

– Если кто-то сообщит, что у него в саду пасется лошадь, знайте, что это моя.

– Хорошо, – ответили мне. – Будем знать. Во дворе было тихо. Когда я проснулся, двухлеток был уже на дороге – я услышал цокот подков по асфальту, а не знакомое постукивание по булыжнику, заросшему травой.

На дороге тоже было тихо. Залитая лунным светом, она была пуста насколько хватало глаз.

Он мог спокойно пастись у кого-нибудь на газоне в нескольких ярдах от меня, просто я его не видел.

Он мог быть уже на полпути к железной дороге, или к шоссе на Брайтон, или к оживленной трассе на аэропорт.

Он мог скакать по кочкам в соседнем леске, рискуя угодить ногой в кроличью нору.

Ночь была холодная, но я взмок. Семьдесят тысяч фунтов! Таких денег у меня не было, и взять их было неоткуда.

Искать ночью потерявшуюся лошадь на машине нерационально. Топота копыт не услышишь, а сам конь темной масти, так что можно не увидеть его до тех пор, пока не наедешь. Он может испугаться машины, помчаться прочь, не разбирая дороги, запутаться в живой изгороди, налететь грудью на колючую проволоку, упасть, повредить хрупкие кости и нежные сухожилия...

Я бросился во двор, забежал в кладовку, взял уздечку и аркан и побежал к ближайшему загону. Где-то там в неверном лунном свете пасся старый, отправленный на покой стиплер, которого я использовал как верховую лошадь. Должно быть, сейчас он дремлет стоя, и ему снятся давние Золотые кубки.

Я перелез через забор и заливисто свистнул. Он иногда выходил на свист, когда был в настроении.

– Эй, малыш! – позвал я. – Иди сюда! Иди сюда, старый хрыч! Иди сюда, бога ради!

Иди же! Иди сюда! Но загон казался совершенно пустым.

Я в отчаянии свистнул снова.

Он приблизился ко мне со скоростью похоронной процессии. Понюхал мои пальцы. Послушно позволил надеть на себя уздечку и даже стоял сравнительно смирно, когда я подвел его к воротам и, взобравшись на них, сел на него, как делал обычно. Трясясь на нем без седла, я рысью проехал через двор и, выехав за ворота, предоставил ему самому выбирать направление.

Налево лежала большая дорога, направо – лес. Мой стиплер свернул направо, но, подгоняя коня, я подумал, что, возможно, он выбрал это направление потому, что я сам бессознательно этого хотел. Лошади очень восприимчивы к мыслям, ими почти не нужно управлять.

Если двухлеток удрал в лес, он не сможет попасть под колеса двадцатитонного грузовика. Если он в лесу, он, возможно, спокойно объедает сейчас листья с веток, а не скачет по кроличьим норам, рискуя сломать себе ногу...

Через полмили, там, где узкая дорога пошла наверх и заросли бука, ежевики и вечнозеленых кустарников сделались еще гуще, я натянул повод, остановил коня и прислушался.

Ничего. Только легкий шелест ветра. Конь ждал, спокойно и равнодушно. Если бы двухлеток был где-то поблизости, он бы это почуял. Значит, двухлетка здесь нет.

Я повернул назад, пустив коня быстрой рысью по мягкой обочине дороги. Мимо ворот конюшни, у которых он захотел свернуть. Дальше, к деревне, через залитый лунным светом луг.

Я пытался утешиться мыслью, что лошади, сбежавшие из конюшни, обычно далеко не уходят. До ближайшего места с сочной травой. Они неторопливо переходят с места на место, пощипывая травку, и срываются в галоп, только если их что-то напугает. Вся беда в том, что они так легко пугаются...

На деревенском лугу было достаточно зеленой травы, но никакой лошади не было видно. Доехав до края луга, я снова остановился, прислушиваясь.

Никого.

Во рту у меня пересохло от волнения. Я поехал дальше, туда, где дорога пересекалась с шоссе. Деревня стояла на шестиполосной магистрали А-23.

Ну как я мог, как я мог не запереть денник на засов? Я не помнил, запирал я его или нет. Это одно из тех привычных действий, которые совершаются автоматически. Я просто не мог себе представить, как это – не задвинуть засов, выходя из денника. Я делал это всю жизнь, сколько имел дело с лошадьми. Но от небрежности никто не застрахован. Как я вообще мог... И мог ли я... Нет, это ж надо быть таким идиотом!

На Брайтонском шоссе движение очень оживленное даже сейчас, после полуночи. Самое неподходящее место для лошади.

Я снова натянул повод. Мой стиплер немедленно вскинул голову, насторожил уши и заржал. Потом повернул голову направо, в сторону приближающихся фар, и заржал снова. Каким-то образом он почуял, что где-то рядом есть другая лошадь. Я не в первый раз позавидовал этому недоступному человеку чутью.

Я поспешно повернул на юг, по краю луга, отчаянно надеясь, что там действительно мой двухлеток, а не пони из цыганского табора.

Издалека вдруг донесся душераздирающий визг тормозов, метнулся свет фар, грохот, звон разбитого стекла...

Мой конь испустил ржание, больше похожее на вопль. Всаднику стало дурно.

"О господи! – думал я. – Господи боже мой!"

Я перешел на шаг и обнаружил, что весь дрожу. Впереди слышались крики, снова скрип тормозов... Я провел рукой по лицу. Мне вдруг захотелось заснуть и проснуться уже завтра, чтобы не видеть того, что будет сейчас. Нет, не завтра, а через неделю. Или лучше через год.

И вдруг из сумятицы мечущихся фар вырвалась темная тень! Я глазам своим не поверил. Тень с бешеной скоростью неслась в мою сторону, цокая копытами.

Двухлеток был в панике. Он промчался мимо размашистым галопом на скорости сорок миль в час, словно собирался выиграть Тройную Корону.

Слава богу, цел! Стараясь не думать о тех, кто был в разбившейся машине, я развернул стиплера и пустился в погоню.

Состязание было неравное: престарелый стиплер против молодого горячего спринтера. Но мое беспокойство передалось коню и горячило его не хуже шпор. Он несся во весь опор, хотя на такой местности это было чистейшим безумием.

Почуяв нас, двухлеток мог воспринять это как вызов и прибавить ход, но, слава богу, он, наоборот, успокоился, услышав позади другую лошадь, чуть сбавил скорость и позволил мне постепенно приблизиться к нему.

Я заходил снаружи, оставляя двухлетка слева от себя. Он стоял в деннике без недоуздка, и хотя у меня был при себе аркан, набросить его на всем скаку смог бы разве что циркач, а никак не жокей с тремя спаянными позвонками и плечом, вылетающим из сустава от любого хорошего рывка.

Мы приближались к развилке. Впереди был большой перекресток. Только второй аварии мне и не хватало! Придется рискнуть. Двухлетка необходимо любой ценой загнать в деревню.

Я отжимал стиплера влево, пока не коснулся коленом бока беглеца. Осторожно потыкал его носком в ребра, пока он не понял, чего от него хотят, а когда мы поравнялись с перекрестком, пнул его посильнее и надвинулся на него своим конем.

Двухлеток повернул, сумев не потерять равновесия, так послушно, словно я сидел на нем верхом. Оказавшись в деревне, он снова вырвался вперед, видимо, потому, что, удаляясь от шоссе, я инстинктивно придерживал своего коня. Поворачивать на всем скаку лучше не стоит.

Двухлеток научился этому на собственном горьком опыте. При повороте на луг его занесло, он изо всех сил попытался удержаться на ногах, из-под копыт брызнули искры, он споткнулся о бугорок – и полетел кубарем. Я спрыгнул, схватил своего стиплера под уздцы и бросился к распростертому на земле двухлетку. Колени у меня подгибались. Ну не мог же он порвать связку здесь, на мягкой траве, после всех тех опасностей, из которых он вышел невредимым!

Не мог.

И не порвал. Он просто был оглушен падением. Он еще немного полежал, тяжело поводя боками, а потом встал.

Пока он лежал, я накинул на него аркан и теперь повел их обоих к конюшне, держа в одной руке аркан, а в другой повод стиплера. Оба дымились и раздували ноздри, а взнузданный стиплер ронял с удил пену; но шли оба ровно, не хромая.

С неба струился лунный свет, прохладный и успокаивающий. Во дворе я привязал стиплера к изгороди, отвел двухлетка обратно в денник и только тут заметил, что на нем нет попоны. Как-то он ухитрился содрать ее, пока шлялся. Я принес другую и застегнул ее. По-хорошему, надо бы его еще с полчасика повыводить, чтобы остыл, но у меня не было времени. Я вышел, закрыл дверь денника, задвинул засов и еще раз подумал – как же это я ухитрился не запереть его вечером?


* * *


Я вывел машину из гаража и вернулся на шоссе. На месте аварии собралась приличная толпа. Кто-то размахивал фонариками, направляя движение транспорта. Когда я остановился на обочине, один из самодеятельных регулировщиков сказал мне, чтобы я проезжал мимо – тут и так полно зевак. Я сказал, что живу неподалеку и приехал посмотреть, нельзя ли чем помочь, и оставил его разбираться со следующим любопытным.

По противоположной стороне тоже ехало немало машин, но авария произошла здесь, на ближайшей полосе. Я со страхом присоединился к группе в центре событий. Автомобильные фары рельефно выхватывали их из темноты. Несколько мужчин. Все на ногах. И девушка.

Ее машина пострадала больше всего. Одним боком она вписалась в столб, на котором висел указатель на нашу деревню, а задняя часть была сплющена темно-зеленым джипом, который стоял наискосок поперек дороги. Из разбитого радиатора капала вода, на капоте лежали морозные осколки ветрового стекла.

Владелец джипа шумно выражал свое негодование, кричал, что нельзя давать женщинам водить машину и что он тут ни при чем.

Девушка стояла и смотрела на останки оранжевого “МГБ-ГТ”, зарывшегося носом в кювет. На ней было длинное текучее платье, белое, с тонким черным узором и переливающимися серебряными нитями, и серебряные туфли, и волосы у нее были серебристо-белые, прямые, до плеч. Девушка была в крови.

Сперва я удивился, что она стоит одна. По идее, мужчинам полагалось бы суетиться вокруг нее, кутать ее в пледы, перевязывать ее раны и вообще всячески о ней заботиться. Но когда я заговорил с ней, я все понял. Она была полна ледяной уверенности в себе. Такая же холодная и серебристая, как лунный свет. Несмотря на то, что у нее шла кровь из царапины на лбу и она размазала кровь, пытаясь ее вытереть, несмотря на то, что на правом рукаве у нее расползалось большое красное пятно и красивое платье спереди было заляпано кровью, она тем не менее всем своим видом демонстрировала, что в помощи не нуждается. И она была вовсе не такой юной, как показалось мне на первый взгляд.

– Она пересекла мне дорогу! – орал водитель джипа. – Прям поперек свернула! Конечно, я в нее врезался! Заснула небось за рулем, это наверняка! А теперь вешает лапшу на уши насчет какой-то там лошади. Представляете? Она, мол, свернула, чтобы не врезаться в лошадь! Заснула она, вот и все! Приснилась ей эта лошадь! У-у, с-сука!

Шок иногда действует на людей таким образом. Отчасти я его понимал – он, видимо, действительно сильно перепугался.

– Лошадь действительно была, – сказал я девушке. Она невозмутимо пожала плечами.

– Да, конечно.

– Он.., он удрал из моей конюшни и выбежал на дорогу.

Все негодующие взгляды немедленно устремились на меня, и я сделался новой мишенью гнева водителя джипа. Оказывается, с девушкой он вел себя весьма сдержанно. Он знал много таких слов, какие нечасто услышишь даже на ипподроме.

Когда он наконец прервался, заговорила девушка. Она стояла, прижав руку к животу, и лицо у нее было напряженное.

– Мне нужно в туалет, – отчетливо произнесла она.

– Я вас отвезу к себе домой, – сказал я. – Это недалеко.

Водитель джипа был против. Он сказал, что она должна остаться здесь до приезда полиции, которая будет с минуты на минуту. Но остальные мужчины кивнули – все знают, что в такой ситуации может прихватить, – и молча расступились, давая нам с ней пройти к моей машине.

– Если полицейские захотят с ней поговорить, – сказал я, – она у Джонаса Дерхема. Первый поворот налево, проехать через деревню, и на том конце направо будет дом с конюшней.

Они снова кивнули. Оглянувшись назад, я увидел, что большинство расселись по машинам и поехали дальше. Только один или двое остались с водителем джипа.

За те несколько минут, что мы ехали, она не сказала ни слова. На лице у нее была не только кровь, но и пот. Я остановился у двери кухни и немедленно провел девушку в дом.

– Уборная там, – сказал я, указав на дверь.

Она кивнула и вошла туда. Белые стены, яркая лампочка без абажура, резиновые сапоги, непромокаемые плащи, две фотографии со скачек в рамках и старый дробовик. Я оставил ее в этой неуютной обстановке и снова вышел во двор. Мой стиплер терпеливо ждал меня у забора.

Я похлопал его по спине и сказал, что он молодец. Принес ему из кладовки пару яблок и отвел его назад в загон. Ему не приходилось скакать так быстро и испытывать такого возбуждения с тех пор, как он взял свой последний приз в Челтенхеме. Когда я отпустил его, он всхрапнул, явно гордясь собой, и умчался прочь рысью, пружинистой, как у жеребенка.

Когда я вернулся, девушка как раз выходила из уборной. Она смыла с лица кровавые разводы и теперь промокала все еще кровоточащий порез на лбу полотенцем. Я пригласил ее обратно в кухню, и она последовала за мной все с тем же подчеркнутым и необычным самообладанием.

– А теперь, пожалуйста, налейте мне чего-нибудь покрепче, – попросила она.

– Э-э... Как насчет горячего крепкого чая?

– Нет. Бренди.

– Бренди у меня нет.

Она раздраженно махнула рукой:

– Ну, тогда виски. Или джину. Чего угодно.

Я виновато развел руками.

– Боюсь, что у меня вообще ничего нет.

– Вы что, хотите сказать, что у вас в доме нет ни капли спиртного? – недоверчиво переспросила она.

– Боюсь, что нет.

– О господи! – бесцветно сказала она. И внезапно рухнула на стул, словно у нее подкосились колени.

– При травме чай куда лучше, – заметил я. – Я вам сейчас заварю.

Я взял чайник, чтобы налить воды.

– Идиот! – сказала она. В ее голосе звучало презрение, гнев и, как ни странно, отчаяние.

– Но...

– Что “но”, что “но”? Упустили свою дурацкую лошадь, из-за которой я чуть не разбилась, а теперь даже рюмку виски налить не можете! Из-за вас мне конец!

– Конец? – переспросил я.

Она бросила на меня убийственный взгляд. Та же смесь: презрение, гнев, отчаяние.

– Я была на вечеринке, – объяснила она. – И ехала домой. А из-за вас с вашей дурацкой лошадью я попала в аварию. И хотя авария произошла не по моей вине, сюда явятся полицейские и заставят меня дышать в свою чертову трубку.

Я посмотрел на нее.

– Я не пьяная, – сказала она, хотя это и так было видно. – Но я выпила больше, чем восемьдесят миллиграмм. Я не могу позволить себе потерять водительские права!

Да, моя лошадь втравила ее в серьезные неприятности. Мой долг – помочь ей выпутаться...

– Ладно, – сказал я. – Я все устрою.

– Сходите к соседям! Только быстрее, а то полиция вот-вот приедет!

Я покачал головой, подошел к мусорнице и выудил из нее бутылку из-под виски.

– К соседям идти некогда. И вообще, это будет выглядеть чересчур искусственно.

Я достал стакан и протянул ей. Потом сунул пустую бутылку под кран, налил чуть-чуть воды, взболтал и вылил все это в стакан.

– Вы что думаете, это кого-то обманет? – мрачно спросила она.

– А почему бы и нет?

Я поставил пустую бутылку на кухонный стол и снова взялся за чайник.

– На самом деле, сейчас надо заняться вашими порезами.

Она снова провела рукой по лбу и равнодушно взглянула на алое пятно на правом запястье.

– Да, пожалуй.

Поставив чайник, я позвонил своему доктору и объяснил ситуацию.

– Отвези ее в больницу, в травмпункт, – посоветовал он. – Они для того и существуют.

– Она хорошенькая, – сказал я. – А ты с этим управишься лучше.

– Черт возьми, Джонас, сейчас уже полвторого! – возмутился врач, но все же согласился приехать.

К тому времени, как появилась полиция со своей чертовой трубкой, я уже заварил чай. Они согласились выпить по кружке чаю с сахаром и с молоком и кисло понюхали бутылку и стакан в руке девушки. Разве она не знала, что ей не следовало пить до проведения теста? Она устало покачала головой, показывая, что об этом она не подумала.

В течение пятнадцати минут после принятия алкоголя тесты, естественно, проводить нельзя. Поэтому они пока что стали заполнять протокол.

– Ваше имя, мисс?

– Софи Рэндольф.

– Замужем?

– Нет.

– Возраст?

– Тридцать два.

Никаких дамских кокетливых колебаний. Просто констатация факта.

– Где живете?

– Суррей, Эшер, Скилли-Айлс-Драйв, Примроуз-Корт.

– Род занятий?

– Авиадиспетчер.

Ручка полицейского секунд на пять зависла в воздухе, прежде чем он это записал. Я посмотрел на Софи Рэндольф, незамужнюю, тридцати двух лет, авиадиспетчера, женщину, привыкшую работать на равных с мужчинами, и вспомнил, как она вела себя на месте аварии: даже в такой критической ситуации она инстинктивно отвергала мужское покровительство, потому что в повседневной жизни не могла себе этого позволить.

Она рассказала все как было. Она была в гостях у друзей недалеко от Брайтона. Уехала от них в четверть первого. Примерно без десяти час она ехала по шоссе на скорости сорок пять миль в час, при хорошей видимости, и слушала круглосуточную радиопрограмму. Внезапно из кустов на дорогу выскочила лошадь. Она нажала на тормоза, но остановиться бы все равно не успела и свернула налево, чтобы не врезаться в лошадь. Джип она обогнала примерно за милю до того и не заметила, что он по-прежнему висит у нее на хвосте. Джип ударился в заднюю часть ее машины и развернул ее. Ее машина снесла дорожный столб и съехала в кювет. Она была пристегнута ремнем. Ее встряхнуло. Она немного порезалась разбитым стеклом.

Один из полицейских спросил, что она пила в гостях. Она все тем же ровным, спокойным голосом сообщила, что перед обедом выпила рюмочку шерри и за обедом – немного вина.

В конце концов ее заставили подышать в трубочку. Она спокойно подышала.

Полицейский, который проводил тест, взглянул на показания прибора и вскинул брови.

– Ну, мисс, – сказал он, – неофициально я могу вам сообщить, что, если бы не это виски, у вас все было бы в порядке. Тут и сейчас совсем чуть-чуть выше нормы.

– Ну, меня это не удивляет, – сказала она. Это, по крайней мере, было правдой.

– Знали бы вы, сколько народу нарочно пытаются напиться перед тестом!

– В самом деле? – устало спросила она, с таким видом, словно подобные уловки ей и в голову не могли прийти. Полицейские собрали свои бумаги и приборы, прочли мне лекцию о том, как надо содержать животных, чтобы они не убегали, и наконец убрались восвояси.

– Спасибо! – сказала мне Софи Рэндольф и чуть заметно улыбнулась.