"Сокрушительный удар" - читать интересную книгу автора (Френсис Дик)

Глава 9

– Мы тебя научим жить, Джонас! – заявил Вик Винсент.

– Вот как?

На стоянке были люди, которые рассаживались по машинам. Докричаться, в принципе, было можно. Я подумал, что в случае чего позову на помощь. Но еще не сейчас.

Все семеро одновременно, как по команде, шагнули вперед. Я стоял, прижавшись спиной к машине, и размышлял о том, как меня достали эти нападения на автостоянках. Может, лучше ездить на электричке?

– Ты будешь делать, как мы скажем, нравится тебе это или нет!

– Нет, не буду.

Они сделали еще шаг вперед и встали передо мной плотной стеной, плечом к плечу, на расстоянии вытянутой руки.

– Смотрите не споткнитесь друг о друга, – сказал я.

Им не понравилось, что я пытаюсь поднять их на смех. На лице Вика отразился гнев, который он до сих пор скрывал. Вряд ли кто-то из его клиентов признал бы сейчас своего доброжелательного кровопийцу. На лбу у него набухла и запульсировала толстая жила.

Йоркширец Файндейл выставил плечо, словно желая преградить Вику путь.

– От тебя больше неприятностей, чем ты стоишь, – сказал он мне. – Запомни раз и навсегда: не вступай в торг, когда мы говорим, что делать этого не следует. Понял?

Вик оттер его локтем. Ему не понравилось, что его подручный вздумал занять место главного громилы.

– Если мы обойдемся с тобой по-плохому, имей в виду, ты сам напросился! – заявил он.

– По-плохому? – переспросил я. – А когда меня огрели по башке в Аскоте – это было по-хорошему?

– Это не мы! – поспешно отрезал Вик и тут же пожалел об этом. Лицо его сделалось непроницаемым, как захлопнутая дверь.

Я обвел глазами стоявших вокруг меня. Некоторые действительно не знали о том, что случилось в Аскоте. Но Вик знал. И Файндейл знал. И Ронни Норт с Джимини Беллом знали...

– Кто это сделал?

– Не твое дело. Но имей в виду – это были еще цветочки. Так что лучше делай, что тебе говорят.

Все они выглядели такими суровыми и насупленными, что я чуть было не рассмеялся. Но когда они внезапно развернулись и молча направились к своим машинам, я обнаружил, что мне уже не смешно. Я остался стоять на месте, жадно глотая морозный воздух зимней ночи. Мысль о том, что группа самых обычных британских граждан обещает избить меня смертным боем, если я не присоединюсь к их нерушимому союзу, казалась мне совершенно идиотской. И все же угроза была нешуточной.

Внезапно мне ужасно захотелось курить.

Машин на стоянке оставалось немного, но соседняя машина, как оказалось, принадлежала Паули Текса.

– Джонас? – окликнул он меня, щурясь в потемках.

– Привет.

– Что, стоишь и куришь?

– Ага.

– Не хочешь заехать ко мне перекусить? Мой обед с Эдди и Марджи, разумеется, отменился сам собой, по молчаливому согласию сторон. Там, где я остановился на эту неделю, меня тоже не ждали. Если я вообще собираюсь есть, почему бы не поесть в компании?

– Ничего против не имею.

Паули остановился в пабе на окраине Ньюмаркета, где подавали поздние обеды специально для тех, кто возвращается с торгов. Уютный бар и столовая были полны знакомых лиц, и говорили о том же, о чем обычно говорят в таких компаниях.

Крепкий, коренастый Паули легко пробрался сквозь толпу. Было в нем нечто такое, что заставляло людей расступаться перед ним, точно воды Красного моря перед Моисеем. Его тотчас обслужили в баре, хотя рядом было много людей, которые ждали дольше, и я видел, что остальные не возмущались, а признавали его превосходство. Интересно, каково это – быть таким Паули, бессознательно источающим ощущение природной силы?

Мы ели копченую лососину и жареного фазана и пили “Шато-0-Бадон” урожая 1970 года. Вино выбирал я – Паули сказал, что американцы перепробовали все французские вина и он не исключение. Хотя он предпочитает бурбон.

– Все эти люди, – сказал он за кофе, указывая на столики, за которыми было полно народу, – тебя вроде как уважают.

– Тебе кажется.

– Да нет, правда.

Он предложил мне сигару из портсигара крокодиловой кожи с золотыми накладками. Сигара была гаванская. Паули глубоко затянулся, вздохнул и сказал, что единственная хорошая вещь, которая есть на Кубе, – это сигары и что теперь, когда в Штатах ввели запрет на экспорт с Кубы, жизнь там не стоит ломаного цента. Паули сказал, что затоварился кубинскими сигарами в Англии и, когда будет уезжать, припрячет в багаже сотенку-другую.

– Там, на автостоянке, ты был немного не в себе, – заметил он.

– Что, правда?

– Те мужики, которые стояли вокруг тебя, когда я вышел из ворот, – они что, твои приятели?

– Деловые партнеры.

Он сочувственно улыбнулся.

– Что, давят на тебя? А я ведь предупреждал!

– Предупреждал, – сказал я и улыбнулся в ответ. Паули взглянул на меня оценивающе.

– Похоже, на тебя не подействовало.

– Не подействовало.

– Ты поосторожней, приятель, – сказал он серьезно. – Вспомни, как тебя огрели в Аскоте.

– Те, что подкатили ко мне сегодня, сказали, что они этого не делали.

– То есть как? – удивился Паули.

– А вот так. Они заткнулись сразу, как это ляпнули. Впрочем, отчасти это действительно так: те люди, которые отобрали у меня Катафалка и пытались украсть Речного Бога, на скачках бывают нечасто. Я их раньше никогда не видел. Но, судя по всему, информацией их снабдили те, кого я видел сегодня.

– В смысле?

– Каждый из них знает часть того, что знали те двое.

– Что именно?

На его решительном лице отражалось внимание и искреннее желание помочь. Я рассказал ему о двухлетке, выбравшемся на шоссе, и о виски Криспина.

Паули был ошеломлен. Я сказал:

– Из тех, кто был сегодня, Джимини Белл знал о моем вывихе – ему не раз случалось видеть мой бандаж в раздевалке, когда мы оба были жокеями. Ронни Норт знал, что я купил Речного Бога, потому что сам мне его продал. Вик Винсент знал, что я держу у себя на конюшне транзитных лошадей. Любой из них мог знать, что у меня брат – алкоголик, я этого не скрываю. Все они были в Аскоте в тот день, когда я купил Катафалка. Разумеется, они при желании вполне могли поделиться информацией. Вся беда в том, что я не понимаю, к чему им это.

Паули аккуратно стряхнул полдюйма пепла, нагоревшего на кончике сигары, помолчал, потом не спеша произнес:

– Я тебе скажу, к чему им это.

– И к чему же?

– Чтобы заставить тебя сдаться.

– Чего? – Я расхохотался. – Да ты, наверно, шутишь!

Он пожал плечами:

– Вполне возможно. Сперва слегка вздуть. Ощутимо, но не настолько, чтобы ты обратился в полицию. Потом наделать пакостей. Петом начать угрожать. Либо ты присоединяешься к нам, либо...

– Так просто? – Я покачал головой:

– Не может быть.

– Почему же?

– Не такая уж я серьезная угроза для них. Зачем бы им так утруждаться?

Он откинулся на спинку стула, улыбаясь сквозь дым своей сигары.

– Слушай, приятель, неужели ты не знаешь золотого правила захватчика? Выбери самого сильного и раздави его. Тогда те, кто послабее, сразу присмиреют.

– Да, конечно, этот Вик хуже татарского нашествия, – согласился я, – но с чего ты взял, что я самый сильный?

– Ты себя недооцениваешь, приятель.

– Не пори ерунды.

Паули покачал головой.

– Я привык выносить суждения. Я сам решаю. Сам покупаю лошадей. Раз – и готово! – Он щелкнул пальцами. – И ошибаюсь я очень редко.

* * *

Бродячий цирк покинул Ньюмаркет в субботу после скачек.

К тому времени наши отношения с Виком ухудшились еще больше, хотя, казалось бы, хуже некуда. Он пять раз приказывал мне не принимать участия в торгах. Трое из этих годовиков мне и так были не нужны, а двух других я купил. Шайка ожесточилась настолько, что я всерьез начал избегать пустынных автостоянок.

К субботе Вик предупредил Константина, что я – неподходящая компания для Николя. Константин предупредил Николя, а Николь за ленчем в баре, ухмыляясь, предупредил меня.

Уилтон Янг приобрел еще трех годовичков за астрономические суммы. Файндейл сиял.

Константин делал вид, что его это ничуть не трогает, и сильно повеселел, когда его лошадь обошла лошадь Уилтона Янга в скачках на приз Цесаревича.

Эдди Инграм изъявил желание взять кобылку от Он-Сафари: он независимо от меня выяснил, что она в порядке, – но я уже успел сплавить ее другому клиенту и, увы, не испытал ни малейшего сожаления, сообщая об этом Эдди.

Так что с деловой точки зрения эта неделя была для меня на редкость удачной, несмотря на все угрозы Вика. И тем не менее, выехав на магистраль А-11, ведущую к Лондону, я вздохнул с облегчением.

Облегчение длилось недолго. Ровно до тех пор, пока я не свернул к деревне.

Деревня стояла на ушах. Все жители выбежали из домов, и улица была запружена машинами, велосипедами, детскими колясками и ребятней. Было десять минут девятого. Причина суматохи была ясна: впереди на фоне ночного неба полыхало зарево пожара. И я сразу понял, что это горит мой дом.

Подъехать туда на машине было невозможно. Я вылез и пошел дальше пешком. Казалось, все до единого жители деревни, включая инвалидов в колясках, устремились туда же. Чем ближе я подходил, тем труднее становилось пробиваться через толпу. Толпу сдерживал переносной барьер, поставленный поперек ворот. Я протиснулся мимо него, и деловитый пожарник тут же приказал мне убираться вон.

– Это же мой дом, блин! – немногим вежливей возразил я. – Я только что приехал!

– А-а, – он ненадолго задумался. – Ветер мешает. Но мы делаем, что можем.

Я огляделся и понял, что он имеет в виду.

Конюшня полыхала. Ее было уже не спасти. Она целиком была охвачена ярко-оранжевым пламенем. Языки огня выстреливали высоко над крышей, ревя и грохоча, точно гром и молния, которые смешивают вместе в каком-то дьявольском миксере. Жара стояла страшная. Повсюду клубился дым и ел глаза. Это было похоже на гигантский костер. Присмотревшись, я увидел, при чем тут ветер. Ветер нес снопы искр в сторону все еще темного силуэта дома.

Половина пожарных тушили конюшню. Остальные, столпившись спина к спине, спасали то, что еще можно было спасти. Серебряные струи воды окатывали крышу и задний фасад дома и хлестали в разбитое окно моей спальни.

В дальнем конце двора, у самого загона, стояли две пожарные машины. Я поначалу удивился, почему это они стоят именно там, потом сообразил, что они качают воду прямо из ручья, бегущего за домом. “Ручей-то маленький”, – с беспокойством подумал я. Длинный узкий двор превратился в море луж, по которым волочились пожарные шланги. Там было полно людей в черных касках, привычно и ловко выполняющих свою трудную работу, – добровольных пожарников, которые бросили свое субботнее пиво в баре и примчались сюда, чтобы помочь спасти мой дом. Конечно, глупо было в такую минуту думать о пиве, но я все же подумал.

Пожарный, с которым я только что разговаривал, сочувственно сказал, что да, неприятное получилось возвращение домой. Он сказал еще, что для таких строений, как конюшни и фермы, надежды обычно мало, потому что там почти всегда хранится сено или солома. “Горит как порох”.

– Мы послали за помощью, – сказал он. – Они должны приехать с минуты на минуту.

Ему приходилось почти кричать, чтобы я мог его слышать.

– Дорога запружена почти до середины деревни! – крикнул я в ответ.

Он вздохнул и пожал плечами. Мне хотелось рвать и метать.

– Жалко вашу машину! – сказал он.

– Какую машину?

Он махнул рукой в сторону гаража, расположенного рядом с конюшней. Там догорали останки машины Криспина.

Я схватил пожарника за рукав.

– Где мой брат? – крикнул я. – Он здесь... Где он?

Пожарник покачал головой:

– В доме было пусто! Мы проверяли. Когда мы приехали, пожар еще не так сильно разгорелся и в доме было безопасно.

– Может быть, он спит!

– Да кто же может спать в таком шуме, парень! Да, его можно было понять. Шуму действительно было немало.

– Мне надо проверить!

– Вернись! – крикнул пожарник. – Туда нельзя! Задохнешься!

Он силой остановил меня на полпути к кухонной двери. Я сказал, что мы должны найти моего брата.

Пожарник снова принялся уверять меня, что моего брата в доме нет.

– Он может быть мертвецки пьян! – Сейчас не время спасать репутацию Криспина. – Он без сознания!

А может, он опять поперся в бар и сейчас сидит там за шестой порцией двойного джина, но проверять было некогда.

– А-а!

Пожарный протащил меня через толпу людей и сплетение пожарных рукавов к ближайшей машине и сунул мне в руки кислородную маску.

– Надевай! – сказал он. – В доме сейчас темно, так что ты его найдешь быстрее моего. Если, конечно, он там.

Он дал мне каску и перчатки, и мы побежали к дому. Я на бегу лихорадочно пытался застегнуть амуницию.

В доме оказалось невероятно много дыма – густого, едкого, горячего и маслянистого. Помещения освещались только пламенем бушевавшего снаружи пожара, а это значило, что все дальние комнаты были заполнены непроглядной мглой. Дым ел глаза и заставлял их слезиться. Я поспешно натянул маску и попытался понять, где нахожусь и куда бежать.

– Где он мог быть? – прокричал пожарник.

– Может, в гостиной? Сюда!

Мы пробежали по коридору и ввалились в гостиную, где было не видно ни зги. Я ощупал диван, кресла, пол – это были те места, где обычно засыпал Криспин.

Его не было.

– Нету!

Мы бросились наверх. Наверху было очень жарко и дым был еще гуще, чем внизу. Деревянные косяки дверей местами обуглились, словно они уже горели, но пламени нигде не было видно.

Я обыскал всю спальню Криспина, потом свою – его нигде не было. В спальне Криспина было темно, в моей играли оранжевые отсветы пламени и в окно тропическим ливнем хлестала вода.

– Нету его! – крикнул пожарный.

– В ванной!

– Скорей, крыша тлеет!

Дверь ванной была закрыта, но не заперта. Я отворил ее, шагнул внутрь – и споткнулся о ноги Криспина.

Здесь воздух был почище. Пожарный протиснулся мимо меня, подхватил Криспина на плечо, точно младенца, и бросился наружу так быстро, что я и без ноши с трудом поспевал за ним.

Пожарный положил Криспина на сырую траву – больше его положить было просто некуда. Я сорвал кислородную маску и с тревогой уставился на брата.

– Он живой?

– Не знаю. Надень на него свою маску. Пожарный сразу принялся делать Криспину искусственное дыхание, заводя ему руки за голову, а я натянул на него маску и проверил приток воздуха.

Пожарный, не останавливаясь, поднял голову и посмотрел на толпу зевак у ворот и на ряды лиц над изгородью, озаренных пламенем пожара. Я без слов понял, о чем он подумал. Третья пожарная машина, “Скорая”, врач, полиция.., ни одна машина не доберется до нас, пока зеваки не расползутся по домам.

* * *

Половина крыши конюшни в ближнем к нам конце с треском провалилась. Пахнуло жаром. Пожарный ненадолго поднял глаза и ободряюще сказал:

– Ну вот, теперь, если и остальная часть крыши провалится, легче будет отстоять дом.

Я вскинул голову. Ливень искр и в самом деле уменьшился, но все же дом выглядел так, словно готов в любую секунду полыхнуть пламенем. Несмотря на все усилия пожарных, кровля в дальнем конце уже обуглилась.

Криспин по-прежнему не подавал признаков жизни, но, когда я пощупал ему пульс, пульс был. Слабый, медленный, но был.

Я с облегчением кивнул пожарнику, и он перестал делать искусственное дыхание. Он посмотрел на грудь Криспина. Она не шевелилась. Пожарный сунул руку ему под одежду, пощупал ребра. Ничего. Он покачал головой и снова стал делать искусственное дыхание.

– Давай я, – сказал я.

– Давай.

Я занял его место, и пожарник отправился помогать тушить пожар. Жаркий, ревущий, душный, дымный кошмар тянулся бесконечно.

* * *

Криспин выжил, и дом более или менее спасли. В какой-то момент – я так и не понял когда – приехала полиция, и вскоре после этого “Скорая” увезла моего брата, все еще находившегося без сознания, в больницу, откачивать.

Первое, о чем пожарные сказали полицейским, это что здесь пахнет поджогом, и первое, о чем спросила меня полиция – не я ли поджег свой дом?

– Меня тут не было.

– Были ли у вас денежные затруднения? Я недоумевающе посмотрел на них. Они стояли посреди развалин, от сырых почерневших углей все еще валил густой горячий дым, а они как ни в чем не бывало вели расследование!

– И это все, чем вы можете помочь? – спросил я. Но их поведение давало понять, что они здесь вовсе не затем, чтобы помогать.

В ту сумасшедшую ночь казалось верхом нелепости, что они могли подумать, будто все это разорение я учинил своими руками.

* * *

К рассвету одна из пожарных машин уехала, но другая осталась у дома – пожарные мне объяснили, что со старыми домами следует быть начеку. Иногда какое-нибудь бревно тлеет чуть ли не сутками, а потом вспыхивает, и пожар начинается снова.

Пожарные зевали, скатывали рукава, закуривали сигареты и аккуратно тушили окурки в плоских жестяночках. Из деревни принесли несколько термосов с чаем, и вокруг начали робко, как цветы на развалинах, пробиваться первые шутки.

В девять я отправился в паб, чтобы позвонить по телефону, и мельком глянул на себя в зеркало. Лицо в полосах сажи, глаза красные от дыма, усталый, как собака...

Я сказал Софи, чтобы она не приезжала, ленча не будет. Она сказала, что все равно приедет, а у меня не хватило мужества отказаться.

В пабе я вымылся и позавтракал. Моя одежда жутко воняла, но это были пустяки по сравнению с тем, как воняло в доме и во дворе, когда я вернулся. Мокрое горелое дерево, мокрая горелая солома, застоявшийся дым... Вонь была резкой и противной, но уезжавшие пожарные сказали, что ничего не поделаешь, после пожара всегда так.

* * *

Приехала Софи. Золотого самолетика на ней не было. Увидев царящее вокруг разорение, она наморщила нос, потом молча взяла меня под руку и поцеловала. Это утешило меня, как матушкин поцелуй в детстве.

– А что осталось? – спросила она.

– Немного мокрой мебели и банка орешков.

– Вот с них и начнем.

Мы обошли дом, комната за комнатой. Повсюду размокший пепел и застоялый дым. Моя спальня была зияющим черным провалом под открытым небом – крыша прогорела насквозь. Все вещи здесь погибли безвозвратно. Хорошо, что я взял кое-что из одежды с собой в Ньюмаркет!

В комнате Криспина валялась пустая бутылка из-под джина, еще одна – в ванной.

В кабинете все было покрыто густым слоем жирной золы. Стены закоптились и были исчерчены ручьями воды. Часть моих бесценных, дорогих и практически невосстановимых каталогов и племенных книг тоже погибла.

– Ну и что ты собираешься делать? – спросила Софи, стоя на грязном полу в кухне и водя пальцем по столу, устеленному ровным слоем пепла.

– Эмигрировать.

– Что, серьезно?

– Ну, если серьезно... Через пять минут откроется паб. Пошли напьемся!