"Смерть на ипподроме" - читать интересную книгу автора (Френсис Дик)

Глава 4

Крови хватило бы на целую клинику, набитую донорами. Алыми пятнами она выплеснулась на грудь светло-зеленого шелкового камзола и большими неровными кляксами легла на белые брюки. На скамье и на полу появились пятна. И когда я попытался утереться, руки у меня тоже оказались в крови.

– Ради бога, скорее положите его на спину, – крикнул подбежавший гардеробщик.

Но забота была излишней, поскольку я и без того лежал на полу, привалившись к ножке скамьи. Грэнт стоял надо мной как бы удивляясь, что виновник он. И я бы расхохотался, не будь так занят проглатыванием собственной крови.

Майк подсунул мне под плечи седло и уложил на него голову. Через секунду он плюхнул мне на переносицу холодное мокрое полотенце, и постепенно кровотечение прекратилось.

– Вы пока полежите тут немного, – сказал Майк. – А я позову кого-нибудь из санитаров.

– Не надо, уже все хорошо. И, пожалуйста, не ходите.

– Какого дьявола вы это сделали? – спросил он Грэнта, Я бы тоже хотел это узнать, но Грэнт не ответил. Он злобно посмотрел на меня, потом резко повернулся и вышел из раздевалки, растолкав жокеев, возвращавшихся после скачки, Злополучную бумажку Майк поднял и вложил мне в руку.

Тик-Ток свалил седло на скамейку, откинул назад шлем и упер руки в боки:

– Что здесь произошло? Кровавая баня? Вокруг стали собираться, и я, решив, что лежу достаточно долго, снял с лица полотенце и поднялся осторожно.

– Грэнт дал ему раз, – объяснил один из жокеев.

– За что?

– Спроси о чем-нибудь полегче.

– Надо сообщить распорядителям.

– Не стоит.

Я вымылся, переоделся, и мы с Тик-Током пошли на станцию.

– Ты ведь, верно, знаешь, чего он налетел на тебя? – заметил он.

Я показал ему список Эксминстера. Он прочел и вернул.

– Понятно. Ненависть, зависть и ревность. Ты занял место, которое ему заполучить не удалось. Шансы-то у него были, но он их проворонил.

– А почему Эксминстер от него отказался?

– Честно говоря, не знаю. Поинтересуйся лучше у Грэнта, чтобы не повторять его ошибок, – ухмыльнулся Тик-Ток. – Ну и носик у тебя!

– Для тех, кто глазеет в телевизор, сойдет. И я рассказал ему о приглашении Мориса Кемп-Лора. Он сорвал с себя тирольскую шляпу и отвесил мне шутливый поклон:

– Дорогой сэр, я потрясен.

Мы отправились по домам. Тик-Ток в свою берлогу в Беркшире, я в Кенсингтон. Дома никого не было. Суббота-день концертов. Я вынул из холодильника лед, положил его в пластиковый мешок, обернутый полотенцем, и, уместив все это на лбу, улегся на кровать. Нос был похож на малиновое желе. Грэнт ударил меня с силой, за которой ощущалось жестокое психическое расстройство.

Я лежал и думал о них – о Гранте и Арте. Один был доведен до того, что совершил страшнейшее насилие над собой.

А другой, озлившись на весь мир, готов вымещать свою ярость на других.

"Бедняги, – самодовольно подумал я, – им не хватило внутренней твердости, чтобы справиться с тем, что выпало на их долю".

Позднее мне еще придется припомнить, как я их пожалел.

В следующую среду Питер Клуни появился на скачках, весь искрящийся от счастья. Родился мальчик, жена чувствует себя нормально – будущее рисовалось ему в розовом свете. Он похлопывал нас по плечу, объясняя, что мы и сами не понимаем, чего лишаем себя.

Его лошадь начала скачку как фаворит, а потом отстала. Но даже это не омрачило его настроения.

На следующий день он должен был участвовать в первой скачке и опоздал.

Мы уже знали, что он упустил шанс. Потому что за пять минут до объявления по радио его тренер присылал служителя в раздевалку, но Питера еще не было. Приехал он за сорок минут до начала скачки. Бегом перемахнул лужайку, и даже издали видно было, как он взволнован. Его тренер перехватил Питера, и до меня донеслись обрывки сердитого выговора:

– По-вашему, это ровно час до первой скачки? Очень глупо с вашей стороны... Мне пришлось пригласить другого жокея... Не так нужно вести себя, если вы хотите продолжать работать у меня... – И он надменно зашагал прочь.

Питер пронесся мимо, бледный и дрожащий. В раздевалке я спросил:

– Что случилось на этот раз? Жена здорова? А ребенок? – Я подумал, что он закрутился, ухаживая за ними.

– У них все хорошо, – с несчастным видом ответил Питер. – Приехала теща, чтобы помогать нам. И я выбрался.., ну, может, минут на пять позже.., но,. – И он посмотрел на меня своими большими, влажными от слез глазами, – Вы не поверите, но опять там загородили дорогу. И мне пришлось сделать огромный крюк, даже больше, чем в прошлый раз... Голос его задрожал и оборвался, когда он заметил, что я смотрю на него недоверчиво.

– Еще один танковый перевозчик? – скептически спросил я и вопросительно посмотрел на него.

– Нет. Какая-то машина. Из этих "ягуаров". Колесо было в канаве, нос в живой изгороди, и она накрепко засела – как раз поперек дороги.

– И вы с водителем не смогли ее вытащить?

– Не было там водителя, Никого не было. Он оставил машину с включенным мотором и запер ее. Паршивый ублюдок! – Питер редко прибегал к столь сильным выражениям. – Еще один человек ехал следом за мной, и мы вместе пытались вытащить "ягуар". Но это оказалось совершенно невозможным. Нам пришлось несколько миль ехать задним ходом. И тот, другой, был первым и не хотел прибавить скорость, боялся поцарапать свою новую машину.

– Да, жуткое невезение, – пробормотал я.

– Невезение! – Запальчиво повторил он, едва удерживая слезы. – Это больше, чем невезение, – это ужасно! Я не могу позволить себе... Мне нужны деньги, – он замолчал, судорожно глотнул несколько раз и всхлипнул, – Нам надо уплатить большую сумму по закладной, И потом я не представлял себе, как много денег потребуется на ребенка. Жене пришлось бросить работу, а мы на это не рассчитывали, Мне ясно вспомнился новый маленький дом с его дешевым голубым линолеумом, самодельными терракотовыми ковриками и голыми стенами. А теперь еще ребенок... Понятно, что потеря десяти гиней – платы за скачку – была для них большим несчастьем.

Весь тот день он провел, слоняясь по весовой, чтобы попасться на глаза, если какой-нибудь тренер станет спешно искать жокея. Выражение лица у него было такое загнанное, что, будь я тренером, уже одно это отпугнуло бы. Перед пятой скачкой, так никем и не приглашенный, он уехал, отчаявшись, произведя самое невыгодное впечатление на всех тренеров, присутствовавших на ипподроме.

Выходя перед своей единственной в тот день скачкой на смотровой круг, я видел, как он поплелся к стоянке машин. И меня охватил внезапный приступ раздражения против него, Ну почему он не может хоть чуточку сделать вид, что невезение его не трогает, что ему все нипочем? А главное, почему он не оставляет себе времени на непредвиденные случайности в дороге вроде танкового перевозчика или запертого "ягуара"? И какое зловещее совпадение, что это должно было случиться дважды в неделю На смотровом круге Джеймс Эксминстер представил меня владельцу лошади. Пожилой жеребец, сонно тащившийся по смотровому кругу, был третьей лошадью из конюшен Эксминстера, на которой я должен был скакать. И я уже успел оценить, с каким блеском и совершенством поставлено у него дело. Лошади были отлично обучены и ухожены. Успех и процветание заметны были во всем – в каждой попоне, с ярко вышитыми инициалами, в каждой уздечке самого высшего качества, в каждой перевязке, в каждой щетке или ведре.

В двух предыдущих скачках на этой неделе мне доставались лошади похуже. А Пип Пэнкхерст, как обычно, скакал на лучших. Но в эту среду Пип в скачках с препятствиями участвовать не мог – был слишком тяжел, – Там, где нужен вес меньше десяти стонов шести фунтов, скачки твои, – весело сказал он мне, узнав, что я скачу на лошадях из той же конюшни, – Хотя клячи, для которых нужен такой вес, вряд ли стоят того, чтобы на них скакать!

В течение целой недели я почти ничего не пил и не ел и умудрился сохранить вес меньше десяти стонов. Стоило потерпеть, чтобы Пип оставался в том же добром настроении, Джеймс Эксминстер сказал:

– До четвертого барьера вам надо держаться в середине. Жеребцу нужен разбег, чтобы набрать полную скорость. Так что расшевелите его на подходе к предпоследнему препятствию. Пусть скачет. Постарайтесь добраться до лидера у последнего барьера и поглядите, что вы сможете выиграть во время прыжка. Этот жеребец – отличный прыгун, хотя ему не хватает скорости на финише, Но идет ровно. Вы уж постарайтесь, выжмите из него все, что удастся.

До этого он не давал мне таких подробных инструкций и впервые коснулся того, что я должен делать на финише. У меня внутри все задрожало от волнения. Наконец-то мне предстояло скакать на лошади, тренер которой не будет поражен, если я выиграю.

Я в точности следовал инструкции. И у последнего барьера, к которому мы подошли вместе с двумя другими лошадьми, я пришпорил своего коня со всей решимостью, на какую был способен. Жеребец ответил стремительным броском, опередив других лошадей в воздухе, и приземлился больше, чем на два корпуса впереди них. Я услышал сзади удары о барьер – другие лошади задели за него – и понадеялся, что они потеряют скорость при приземлении. Мне верно говорили – старый прыгун не мог бежать быстрее. Я выровнял его и направил к финишу, почти не пользуясь хлыстом и сосредоточившись на том, чтобы сидеть неподвижно и не тревожить коня. Он держался храбро и, когда мы проскочили финиш, все еще шел на полкорпуса впереди. Это был прекрасный момент!

– Молодчина, – небрежно кинул Эксминстер. Он привык иметь дело с чемпионами. Я расстегнул подпругу, перекинул седло через руку и похлопал жеребца по вспотевшей шее.

Владелец был в восторге.

– Молодец, молодец, – повторял он, обращаясь к лошади, Эксминстеру и ко мне в равной степени. – Я и не надеялся, что он выиграет. Даже несмотря на то, что последовал вашему совету, Джеймс, и поставил на него.

Пронзительные глаза Эксминстера насмешливо разглядывали меня.

– Хотите работу? – спросил он. – Вторым жокеем. Первым будет Пэнкхерст. Работа постоянная. Я кивнул. Владелец лошади засмеялся:

– Счастливая неделя для Финна. Джон Баллертон сказал мне, что Морис будет интервьюировать его в завтрашней вечерней передаче.

– Правда? – спросил Эксминстер. – Постараюсь посмотреть.

И вручил мне новый список. Там значились четыре лошади, на которых мне предстояло скакать в следующую неделю.

– И с этих пор, – предупредил он, – не принимайте никаких предложений, не выяснив сперва, нужны ли вы мне. Идет?

– Да, сэр, – ответил я, стараясь не слишком показывать ту идиотскую радость, которая переполняла меня. Но он – тертый калач, все понимал и так. В его глазах, кроме понимания, светились дружелюбие и надежда. Я позвонил Джоан.

– Как насчет того, чтобы пообедать вместе? Я хочу отпраздновать.

– Что именно? – сдержанно спросила она.

– Победу. Новую службу. Примирение со всем миром – Похоже, что ты уже отпраздновал.

– Нет. Это удача ударила мне в голову. Она засмеялась.

– Ну тогда ладно. Где?

– У Хенниберта.

Маленький ресторанчик на улице Сент-Джеймс. Там готовили так, чтобы соответствовать этой аристократической улице. А цены соответствовали тому и другому.

– Хорошо, – согласилась Джоан. – Приехать в золотой карете?

– Именно это я и имел в виду. Я заработал на этой неделе сорок фунтов.

– Ты не достанешь столика.

– Он уже заказан.

– Сдаюсь, – сказала она. – Буду в восемь.

Она приехала на такси – и это было любезностью по отношению ко мне. Обычно она предпочитала ходить пешком Ее платья я раньше не видел – узкая прямая штуковина, сшитая из жесткого темно-синего материала. При движении, когда на него падал свет, платье слегка мерцало.

Пышные волосы Джоан аккуратно загибались сзади на шее. А синеватые, поднимающиеся к вискам штрихи, нарисованные на веках, делали ее глаза глубокими и загадочными.

Пока мы шли через зал, все мужчины оборачивались. А ведь она не была ни хорошенькой, ни обыкновенно привлекательной, И даже одета не так уж. Но она выглядела.. Я и сам удивился, найдя это слово – интеллигентно.

Мы ели авокадо под французским соусом и бефстроганов со шпинатом, позднюю клубнику со сливками и еще грибы и бекон, и маринованные сливы. Для меня, долго евшего, как птичка, – это был настоящий пир. Мы не спеша выпили бутылку вина, а потом болтали за кофе как друзья детства.

В результате долгой практики мне большей частью удавалось скрывать от Джоан свои вовсе не братские чувства. Иначе она начинает ерзать, прятать от меня глаза и быстро находит предлог, чтобы расстаться. И если я хочу наслаждаться обществом Джоан, надо принимать ее условия.

Она искренне обрадовалась, узнав о моей службе у Джеймса Эксминстера. Хотя скачки совершенно не интересовали ее, она прекрасно понимала, что означает такой успех.

– Это вроде того дня", когда дирижер вытащил меня из хора!

Мой первый восторг улегся, превратившись в уютное тепло удовлетворения. Не помню, чтобы я когда-нибудь чувствовал такое внутреннее согласие с жизнью.

Я рассказал ей о телевизионной передаче.

– Завтра? – спросила она, – Хорошо. Кажется, я свободна и смогу посмотреть. Ты ничего не делаешь наполовину, верно?

– Это еще только начало!

И почти поверил в это сам, До студии Джоан мы шли пешком. Был ясный свежий вечер. На темном небе холодновато светились звезды. Мы остановились у двери Джоан. Я посмотрел на нее, Это было ошибкой.

Темные волосы, растрепавшиеся во время прогулки, четкая линия шеи, ее грудь совсем близко от моей руки – все это безжалостно повергло меня в то смятение, с которым я боролся весь вечер.

– Спасибо, что пришла, – отрывисто сказал я. – Спокойной ночи, Джоан. Она удивилась:

– Разве ты не зайдешь выпить кофе.., или чего-нибудь еще?

– Чего-нибудь еще! Да! – Но я едва выговорил:

– Больше ни глотка, ни кусочка не могу проглотить. И кроме того, там... Брайан...

– Брайан в Манчестере, на гастролях, – ответила она. Но это была лишь информация, а не приглашение.

– А-а. Ну, все равно. Мне, пожалуй, лучше лечь спать.

– Ну что ж. – Ее это не трогало. – Прекрасный был обед, Роб. Благодарю! – Она дружески положила мне руку на плечо и улыбнулась на прощанье.

Когда дверь захлопнулась, я отчаянно выругался вслух. Легче не стало. Я посмотрел на небо. Звезды продолжали мчаться по своим орбитам, равнодушные и холодные.