"Серый кардинал" - читать интересную книгу автора (Френсис Дик)

Глава 2

Как я понял, дом-гибрид представлял собой постоянный избирательный офис партии, к которой принадлежал отец. Здесь прежний член парламента, Деннис Нэгл, проводил свои субботние "операции", то есть показывался избирателям и выслушивал местные проблемы, стараясь как можно лучше их разрешить. Бедняжка, едва перевалив за пятьдесят, умер от рака поджелудочной железы. Его честолюбивая жена, Оринда, как говорили, бурлила ядовитой злостью из-за того, что избирательный комитет обошел ее в пользу моего родителя. И теперь отец по настоянию партийного центра боролся за то, чтобы удержать за партией место в парламенте.

Я узнал об Оринде, пока незаметно сидел на табуретке в углу и слушал, как три помощницы описывали отцу сегодняшний визит в офис отставленной леди.

– Вы думаете, она скорбит по Деннису, – насмешливо скривила губы самая худая и самая злобная из трех, изображая материнскую заботу. – Нет, она просто разъярена тем, что он умер. Она, как и прежде, называет их "наши избиратели". Говорила, якобы она писала для Денниса речи и формировала его взгляды. Мол, когда Деннис еще только заболел, уже все понимали, что она займет его место. Джордж, она назвала нас троих предательницами, потому что работаем на вас. Она просто заикалась от бешенства. Она говорила, что если вы надеетесь, будто Оринда Нэгл без боя сдаст позиции, то вам надо как следует подумать. И заявила, что сегодня вечером придет на обед!

Отец состроил гримасу.

Я подумают, что избирательный комитет, наверно, не лишен здравого смысла.

Со своей табуретки я также узнал, что главная оппозиционная партия представлена "толстым недотепой", у которого по сравнению с отцом "ноль сексапила". Его – Пола Бетьюна – партия недавно на дополнительных выборах отхватила два места, переходящих от партии к партии. И теперь они уверены, что победят и в Хупуэстерне, потому что "необходимость перемен" висит в воздухе.

В дни, которые последовали потом, я везде видел его портреты. Его лозунг "Бетьюн лучше. Отдайте ему ваш X", то есть поставьте крестик в избирательном бюллетене, вызывал усмешку.

А меня так просто заставил смеяться. Неужели он собирал под свои знамена разведенных дам?

Но в первый вечер я узнал о нем немного. Оказалось, что он местный советник и теряет волосы. Начинавшаяся лысина могла стоить ему места в парламенте. О его умственной пригодности вроде бы и не упоминали. Америка после солдата-героя Эйзенхауэра ни разу не выбирала лысого президента. И сегодня мало кто называет своих сыновей Дуайтом.

Я узнал, что голоса завоевываются хохотом и теряются от догмы. Я узнал, что жизненная сила Джорджа Джулиарда действует как целебное растирание на порозовевшие лица его помощниц.

– На обед сегодня вечером со мной пойдет сын, – объявил отец. – Он может занять место Мервина. – Мервин Тэк, объяснил он, его агент, шеф персонала, вынужденно задержался в Мидленде.

Три возбужденные леди снова посмотрели на меня и кивнули.

– Обед состоится в "Спящем драконе", – коротко бросил мне отец. В отеле напротив, только перейти площадь. – Он показал через окна в эркерах на фасад дома с множеством башенок едва ли в ста ярдах от нас. Еще его украшали бесчисленные корзины с геранью, вывешенные из окон. – Мы выйдем отсюда в семь тридцать. Короткий прием. Обед. Встреча с избирателями в холле. Если получим несколько острых вопросов, она может продлиться за полночь.

– Ты хочешь полнить острые вопросы? – удивленно спросил я.

– Конечно. Они подливают масла в огонь. Иначе очень скучно.

– Что мне надеть? – вяло пробормотал я.

– Только выгляди аккуратным. Приедет Босс с передней скамьи парламента. Центр подтягивает тяжелую артиллерию, чтобы поддержать кандидата.

Дополнительные выборы на переходящее место очень важны для партии. Для начала я надену смокинг, но позже сниму черный галстук. Может быть, чуть расстегну рубашку. Посмотрим, как пойдет. – Отец улыбнулся почти спокойно. Но я чувствовал, что он возбужден до глубины души. Он борец, подумал я. Он растоптал мои мечты и толкает меня в мир, который мне не очень нравится. Но в течение месяца, как он и просил, я буду с ним. И сделаю все, что в моих силах, а там видно будет. "Посмотрим, как пойдет", – так он сказал.

В семь тридцать мы перешли площадь. На мне серые брюки и темно-синий блейзер (новый, купленный в Брайтоне). На нем черный костюм, сшитый на заказ. Костюм не из магазина готового платья – еще один шаг в моем образовании.

Его встретили одобрительными криками и стопками. Я стоял чуть позади и улыбался, и улыбался, и старался быть ужасно милым с каждым, и, как требовалось, пожимал одну руку за другой. Никаких малышей (чтобы чмокнуть) на глаза мне не попалось.

– Мой сын, – жестом показывал на меня отец. – Это мой сын.

На приеме и обеде собралось, наверно, человек восемьдесят. Одни, как и отец, одетые по протоколу. Футболки под пиджаками и льняные платья с крупными пуговицами демонстрировали политический демократизм других.

Босс с передней скамьи парламента пришел с туго завязанной черной бабочкой, его жена умеренно сверкала бриллиантами. Я наблюдал, как она себя вела. Без претензий и бесконечно очаровательно с незнакомыми. И когда подошла моя очередь быть представленным ей, она тепло пожала мне руку и улыбнулась, глядя в глаза так, будто встреча со мной самое главное событие вечера. Мне еще долго придется учиться, подумал я, прежде чем я сумею в каждое приветствие вкладывать столько искренности и ненатужного дружелюбия. Я заметил, что у миссис Босс вызвала улыбку избирательная урна, полная плакатами господина, призывавшего дать ему "X".

Пока гости собирались в комнате, я постепенно понял, что обед устроен в складчину. И все, кроме Босса, его жены и отца, заплатили за свое присутствие. Отец, как выяснилось, заплатил за меня. Один из членов комитета, организовавшего вечер, сказал ему, что он не должен платить.

– Никогда не принимай подарков, – предупреждал меня отец, когда мы ехали из Брайтона. – Подарки выглядят вроде бы безобидными, но они могут вернуться и поймать тебя в ловушку. Решительно отказывайся. Всегда сам плати за себя.

– Да. Я тоже так думаю.

– Никогда не ставь себя в положение, которое обязывает отплатить за солидную любезность, вдруг тебя попросят о деле не очень хорошем.

– Не бери у незнакомых дядей конфеты?

– Именно так.

Леди-организатор сообщила отцу, что, если бы с ним была жена, ей бы полагался бесплатный билет.

– Драгоценная Полли, не спорьте, – сказал он с ласковой улыбкой, завершая разговор. – Я заплачу за своего сына.

– Ваш отец. Что за человек! – С шутливым возмущением драгоценная Полли повернулась ко мне. Взгляд скользнул мимо, а лицо и голос изменились так, будто на безоблачном небе разразилась гроза.

– Шельма, – пробормотала она.

Конечно, я обернулся, чтобы увидеть причину такого почти космического неодобрения. Причиной оказалась худая, словно высушенная на летнем солнце, женщина лет сорока, с горящими глазами. Белое платье без рукавов эффектно подчеркивало загар. Блондинка. Плюс жизненная сила.

– Оринда! – прошипела себе под нос драгоценная Полли.

Оринда, обойденный кандидат, изо всех сил старалась затмить предпочтенного соперника. Она носилась по комнате, трагически обнимая каждого, одновременно громко вещая:

– Да-а-а-а-агуша, мы должны сделать для партии все, даже если избиратели допустят страшную ошибку...

– Будь она проклята, – фыркнула драгоценная Полли и сообщила мне, что эта особа сама себя выдвинула в кандидаты.

Конечно, Оринду все знали. Она ухитрилась заставить операторов местной телевизионной компании ходить за ней по пятам. Так что, когда отснятый материал попадет на экран, ее стройная фигура в белом платье будет "аппаратной свиньей".lt;"Аппаратная свинья" на киножаргоне актер, который нахально влезает в кадр и мешает другим исполнителям.gt; Драгоценная Полли спокойно курила и шипела, бросая мне под ноги обрывки сведений, точно она бы взорвалась, если бы хранила их в себе.

– Знаете, Деннис был очень приятный. Не могу понять, почему он женился на этой гарпии.

У драгоценной Полли, наделенной своеобразной угловатой приятностью, было одно из тех удлиненных лиц, которое явно излучало сконденсированную доброту и благожелательность. Она, как и обычно, накрасила губы темно-малиновой помадой, которая не шла ее желтоватой коже.

– Деннис говорил нам, что хочет, чтобы мы выбрали Оринду. Она заставила его сказать это. Он знал, что умирает.

Оринда сверкнула белыми зубами перед камерой очередного фотографа.

– Он из "Газеты Хупуэстерна", – негодующе сообщила драгоценная Полли. – Она попадет на первую страницу.

– Но она не попадет в парламент, – заметил я. Взгляд Полли сфокусировался на мне. В нем мелькнуло нечто вроде проснувшегося интереса.

– Да, вы сын своего отца! Именно способность Джорджа определять существенные моменты склонила нас в его пользу. В избирательном комитете нас было семнадцать. И вначале большинство думало, что очевидный выбор – это Оринда. Я знаю, она считала вопрос решенным...

И недосчиталась драгоценной Полли, подумал я. Полли и других такого же склада ума.

– Не понимаю, как у нее хватило отваги привести любовника! – проворчала Полли.

– М-м-м, – промычал я. – Что?

– Мужчина, который стоит сзади. Он был лучшим другом Денниса.

До меня не дошло, почему, если человек лучший друг Денниса, то он автоматически становится любовником Оринды. Но прежде чем я успел спросить;

Полли отозвали по какому-то делу. Лучший друг Денниса, ухитрившийся даже в смокинге выглядеть неприметным, казался скорее рассеянным, нежели внимательным. Но он, словно приклеенный, преданно стоял за спиной Оринды. Он был больше похож на телохранителя, чем на любовника.

Немного позже я сообразил, что и мистера Босса тенью сопровождал телохранитель, но на сей раз настоящий. Внимание молодого, мускулистого на вид парня было сосредоточено на толпе, а не на хозяине.

Интересно, сознает ли отец, что ценой успеха, когда он поднимется по выбранной им лестнице, будут телохранители.

А тем временем отец стал обходить собравшихся, жестами показывая, чтобы я присоединился к нему. Так я начал практиковаться в мастерстве миссис Босс. Но мне было далеко до нее. Я мог играть, а она жила в своей роли.

Началось общее движение к столовой, куда из холла вела соседняя дверь. Там стояло слишком много столов, каждый на десять персон, в слишком маленьком пространстве. Место каждого определяла карточка с именем. Мы с отцом вошли почти последними. И тут меня ждал сюрприз, хотя мы и не предполагали, что будем сидеть за одним столом. Отца, естественно, поместили с Боссами и председателем избирательного комитета. Меня оттеснили к дальней стене между миссис Леонард Китченс и Ориндой. Обнаружив, какое ей отвели недостойное место, Оринда запылала яростью, словно факел, горящий белым пламенем. Вся дрожа, она стояла и пыталась привлечь общее внимание, постукивая ножом по бокалу. Но звук терялся в общем гуле восьмидесяти человек, разговаривавших и стучавших, занимавших свои места. Взрывы злости Оринды едва ли распространялись дальше ее вилок и ножей.

– Это оскорбление! Я всегда сижу за главным столом! Я требую...

Никто не услышал.

Сквозь толпу я видел, как драгоценная Полли деловито усаживает отца на почетное место, и ироническая догадка мелькнула у меня в голове. Обида Оринды – дело рук Полли.

Я вежливо застыл, ожидая, пока она сядет. Оринда смерила меня взглядом. Глаза зеленые. Ресницы черные. Кожа намазана сценическим гримом.

– А вы кто? – спросила она, потом нагнулась и моментально увидела имя на карточке перед моим прибором. Узнав, кто я, она потеряла дар речи и осталась с открытым красным ртом.

– Я его сын, – запинаясь, пробормотал я. – Могу я подвинуть вам стул?

Она повернулась ко мне спиной и заговорила со своим телохранителем (любовником?), лучшим другом покойного мужа, бесцветным существом с пассивным лицом.

– Сделай что-нибудь! – бросила ему Оринда. Равнодушным, невыразительным взглядом он посмотрел мимо нее в моем направлении и оттеснил меня как что-то незначительное. Потом подвинул Оринде стул и усадил ее. К моему удивлению, она подавила большую часть своей агрессивности и села с каменным видом и прямой спиной, смирившись с тем, что ничего не может изменить.

В школе мы много узнаем о власти. Кто имеет власть и кто не имеет. (Я не имел.) Недооцененный компаньон Оринды имел власть, которая легко затмевала ее собственную, и тем эффективнее; чем была незаметнее.

Миссис Леонард Китченс, справа от меня, похлопала по стулу, приглашая сесть. А потом добавила словами, чтобы я занял свое место. Миссис Леонард Китченс, крупная, уютная, в свободном цветастом платье и с певучим дорсетским акцентом, сообщила мне, что мой отец выглядит слишком молодым, чтобы иметь такого взрослого сына.

– Да, но я его сын, – подтвердил я. Сам Леонард, сидевший от нее по другую руку, раздраженно ощетинившись усами, безуспешно пытался беседовать через жену и меня с Ориндой. Я предложил ему поменяться местами, но жена резко возразила: "Нет!"

Дар миссис Леонард Китченс вести легкий разговор приятно скоротал нам обед (салат из яиц, цыпленок, клубника). И я узнал, что "ее Леонард", ее муж, по профессии садовод, фанатичный приверженец партии и болельщик "Манчестер Юнайтед".

За цыпленком миссис Китченс, к моему удивлению, упомянула, что Деннис Нэгл был заместителем министра в департаменте торговли и промышленности, а не простым членом палаты общин, как я почему-то предполагал. Если отец выиграет выборы, он останется в смысле карьеры далеко позади Денниса.

– Наверно, мне не надо бы говорить вам, дорогой, – словно заговорщик шептала мне в правое ухо миссис Леонард Китченс, – но Полли очень рискованно переставила карточки с именами, чтобы посадить Оринду рядом с вами.

Я видела, как она это делала и смеялась. Полли никогда не нравилась Оринда.

– Шепот стал еще тише, чтобы слова не достигали ушей дамы, сидевшей слева от меня. – Оринда в глазах избирателей стала замечательной женой депутата.

Она очень хорошо открывает праздники и события такого рода. Но надо признать, что иногда у нее проявлялось желание командовать Деннисом. Мой Леонард был на собрании избирательного комитета и, конечно, голосовал за нее.

Знаете, мужчины всегда на ее стороне. – Обширная леди откинулась назад и склонила набок большую голову, разглядывая меня. – Конечно, вы еще очень молоды.

К собственному неудовольствию, я почувствовал, как покраснел. Миссис Китченс добродушно засмеялась и принялась за клубнику. Оринда Нэгл полностью игнорировала меня и безостановочно изливалась в жалобах своему спутнику. На что он отвечал только ворчанием. Я подумал, что лучше бы мне быть где-нибудь в другом месте.

Наконец обед кончился, и болтавшая толпа дружно поднялась и через коридор переместилась в большой зал, где уже зажгли люстры. Этот зал и сделал "Спящего дракона" популярным местом, словно магнитом притягивающим танцевальные вечера, свадьбы и, как теперь, политические дискуссии.

Спутник Оринды оставил на столе карточку со своим именем. И движимый не очень сильным любопытством, я взял ее.

"Мистер А.Л. Уайверн", – сообщал белый квадрат картона.

Я уронил "Мистера А.Л. Уайверна" в хаос салфеток и кофейных чашек и без энтузиазма побрел вместе со всеми к рядам стульев, расставленных для встречи кандидата с избирателями. Я где-то читал, что, независимо от имени, на такие мероприятия собирается очень мало слушателей. Но, наверно, потому, что отец новая фигура в этом районе, в зале собралось почти вдвое больше людей, чем за обедом. В воздухе стоял гул ожидания развлечений. Это был первый политический митинг, на котором я присутствовал. И в тот момент я был бы счастлив, если бы он оказался и последним.

Начались речи небольшой группы людей, сидевших на подиуме. Немножко "перемолол" общие места председатель избирательного комитета. Мистер Босс простоял перед слушателями минут двадцать. Все это время миссис Босс одобрительно улыбалась.

Встал отец и тотчас изменил настроение, заставив всех смеяться. Я почувствовал, как мое лицо принимает восторженное выражение, почти как у миссис Босс. В моем случае оно и должно быть таким, это я понимал. И хорошо, что такое выражение не стоило мне усилий, с облегчением подумал я. Меня беспокоило, что он: не сумеет овладеть аудиторией и поставит меня в неловкое положение, когда я буду мучительно корчиться от скуки.

Видимо, мне надо бы знать его лучше. Он говорил им, что в стране правильно и почему. Он говорил им, что в стране неправильно и как исправить.

Он давал им приятные рецепты. Он говорил им то, что они хотели слышать. И он заставил их встать и наградить его ревом одобрения и аплодисментами.

Оператор местного телеканала заснял приветствия толпы.

Вполне понятно, почему Оринда кипела от ненависти. Она сидела, окаменев, с негнущейся шеей, будто у нее вместо позвоночника был железный стержень. Я видел резкую линию челюсти и желваки вокруг рта. Ей не следовало приходить, подумал я. Но, вероятно, она искренне верила, что избиратели делают страшную ошибку.

Драгоценная Полли, главный противник избрания вдовы Денниса, смотрела на отца и пребывала в такой эйфории, точно она сама его изобрела. И правда, без нее он мог бы и не подняться на первую ступень политической лестницы судьбы. С горящими глазами от триумфа своего выступления отец попросил задавать вопросы. И, как и собирался, снял галстук и бросил его на стол. Потом обошел стол, чтобы ничто не отделяло его на подиуме от толпы внизу. Он широко раскинул руки, словно обнимая их. Он приглашал их присоединиться к нему в политическом приключении строительства лучшего мира. И в частности, строительства лучшего мира для избирателей Хупуэстерна.

Он держал их в руках. Он заставлял их смеяться. Такой тактике можно научиться у эстрадных комиков. Он генерировал возбуждение, веру, цель. И я, незаметно сидевший в последнем ряду, испытывал смесь удивления, понимания и, в конце концов, гордости за своего родителя, который публично распространял добро.

– Я здесь для вас, – говорил он. – Приходите ко мне в офис на той стороне площади. Поделитесь со мной вашими заботами. Расскажите, что беспокоит вас здесь, в Хупуэстерне. Расскажите мне, кто что видел, кто что слышал. Расскажите мне о вашем прошлом... а я расскажу вам о вашем будущем.

Если вы изберете меня, я буду работать для вас. Я принесу ваши желания в Вестминстер. Я буду вашим голосом там, где он нужен. Я зажгу в палате общин одну или две лампы...

Зал взорвался смехом. Завод, выпускавший электрические лампы, питал экономику города. А отцу были нужны голоса его рабочих.

Чтобы делать добро, нужны силы, говорил он. В электрических лампах слишком много проволоки и стекла, но нет силы. К человеку сила приходит изнутри, ее не привносят и не пересаживают. Сила дает свет и тепло. "Если вы дадите мне силу, я зажгу ваши лампы".

Отец обладал электричеством, гальванизирующим толпу. Она выкрикивала вопросы, он выкрикивал ответы. Он был серьезным там, где это имело значение, и развлекал их во всех остальных случаях. Его приводил в ужас геноцид, и он симпатизировал кошкам. Он увертывался от загонявших в угол требований и обещал не ставить свое имя под проектами, последствия которых он не представляет.

– Законодатели, – шутил он, – часто достигают именно того, чего им предписано избегать. Мы все это знаем и стонем от результатов их инициатив.

Обещаю не хвататься за ваш счет за эмоционально привлекательные предложения. Я прошу мозги и здравый смысл жителей города предвидеть беды и предупреждать меня о них. Я подниму ваши голоса до шепота, а не до крика. Потому что крик раздражает, а шепот мягко и убедительно проникает в сердце проблемы и ведет к разумным действиям.

Понимали они его или нет, но в тот момент они любили его.

Самые настойчивые крикуны этого вечера вовсе не принадлежали к тем, кто поддерживал оппозиционную партию Пола Бетьюна. Хотя некоторые его сторонники тоже купили билеты на обед. Агрессивная группка в первом ряду образовалась из предполагаемых политических союзников отца (а фактически его личных врагов), Оринды Нэгл и Леонарда Китченса.

Оринда и Китченс требовали твердого следования той политике, которую они одобряли. Оба кричали и тыкали пальцами. Отец отвечал им с неисчерпаемым юмором и держался на общеутвержденной партийной позиции. Он хотел надежно сохранить и голоса твердолобого костяка избирателей.

Оринда была достаточно профессиональной и видела, что ее вывели из игры. Но она не бросала своих попыток. Мистер А. Л. Уайверн сощурил глаза и втянул уши в воротник. Влияние мистера А. Л. Уайверна на Оринду убывало у меня на глазах. Отец отдал дань уважения Деннису Нэглу. Вовсе не умиротворенная этим Оринда заявила, что такой неопытный новичок, как Джордж Джулиард, никогда не сможет заменить ее мужа. Даже если он красив, как голливудский актер, даже если его грудь покрывает львиная грива волос, даже если он хитрый, острый на язык, даже если он харизматическая личность. Ни одно из этих качеств не может заменить политического ноу-хау.

Кто-то в задних рядах засвистел. Раздался общий смех. После нервного напряжения, внесенного Ориндой, наступило расслабление. Импульс снова качнулся в сторону отца, который искренне поблагодарил Оринду за годы службы партийному делу и ловко подвел к выражению общей признательности, зааплодировав в ее направлении и побуждая других последовать его примеру. Аплодисменты стали громче. Толпа щедро, но сдержанно хлопала.

Оринда в бессильной ярости молчала, сраженная таким выражением благодарности. Леонард Китченс вскочил, чтобы защитить ее, но на него зашикали, требуя, чтобы он сел. От отчаяния у него дрожали усы. Толстые стекла очков пускали зайчиков, когда, будто раненый бык, он раскачивался из стороны в сторону. Его обширная жена выглядела так, будто собиралась нанести последний удар, когда привезет мужа домой.

Отец любезно восхищался Леонардом за его преданность партии и сказал ему и всем остальным, что, если его выберут, он всегда будет следовать высоким правилам чести Денниса Нэгла. Эти его слова жители Хупуэстерна оценили меньше всего.

Толпа аплодировала. А он предложил продолжить разговор с ним лично.

Толпа стояла, люди пробирались вперед, чтобы перемолвиться с ним словом.

Счастливая драгоценная Полли болтала с Боссами и втащила меня на подиум. А мистер Босс, глядя на шумную взволнованную толпу, сказал мне, что отец уже обладает мастерством, которое откроет ему дверь в высокие кабинеты.

– Ему нужна только удача, и подальше держаться от неприятностей, закончил мистер Босс.

– Таких неприятностей, как у Пола Бетьюна, – кивнув, добавила Полли.

– Какие у него неприятности? – спросил Босс.

– О боже! – Полли выглядела смущенной. – Джордж запретил нам нападать на репутацию Пола Бетьюна. Джордж говорит, что негативное ведение кампании может ударить рикошетом. У Пола Бетьюна есть любовница с незаконнорожденной от него дочерью, которых он пытается скрыть. А Джордж не хочет, чтобы мы нападали на него за это.

– Полагаю, юный Бен, на вашем рождении нет тени? – Миссис Босс оценивающе разглядывала меня.

– Нет, конечно, нет, – страстно заверила ее Полли.

Интересно, подумал я, неужели отец столько лет назад сумел предвидеть, что, вероятно, когда-нибудь законность моего рождения будет важна для него. После того, что я узнал о нем в тот день, я посчитал, что все возможно. Но фактически я, как и всегда, не сомневался, что его брак с моей матерью был делом естественной, свойственной ему честности. И я верил, что он никогда не увиливает от ответственности за свои поступки. Я знал, что мое рождение было ошибкой. И, как я всегда говорил, не мне критиковать то качество жизни, которое он давал мне потом.

И, правда, уже перевалило за полночь, когда большая часть собравшихся отправилась по домам. Давно уехали мистер и миссис Боссы с шофером и в сопровождении телохранителя. Полли зевала от честно заработанной усталости.

Оринда и мистер А. Л. Уайверн скрылись из вида. Миссис Леонард Китченс тащила мужа домой, не жалея резких слов из своего энергичного словаря.

Я ждал отца до конца. И не только потому, что у меня не было ключа от спальни над штаб-квартирой избирательной кампании. Но и потому, что ему будет нужен слушатель, чтобы развеяться, когда все приветственные крики останутся позади. Хотя мне еще не исполнилось восемнадцати, я знал, что после триумфов нужна человеческая компания. После трех (нечастых) побед в стипль-чезе я возвращался в пустую комнату в доме миссис Уэллс, и не было никого, кто бы прыгал от радости вместе со мной. Никого, кто бы обнял меня и криком выражал свой восторг. Не было никого, кто бы разделил мое счастье.

В ту ночь отец нуждался во мне. Жена была бы лучше. Но он определенно нуждался в ком-то. И я остался. Он обнял меня за плечи.

– Боже, – пробормотал он.

– Ты будешь премьер-министром, – сказал я. – Мистер Босс боится этого.

– Почему он или кто-то другой должны этого бояться? – Отец удивленно посмотрел на меня, глаза его сияли.

– Они всегда убивают Цезаря. Это твои слова.

– Что?

– Ты блестяще провел встречу.

– Я могу обойтись без твоего сарказма, Бен.

– Нет, отец, серьезно...

– Папа.

– Папа... – У меня язык не поворачивался. – Я не мог называть его "папа". Папы – это люди, которые возят тебя в школу, и бросают снежки, и устраивают выволочку, если поздно приходишь домой. Папы не посылают тебе путевку в лыжную школу вместе с рождественской открыткой. Папы не посылают в отель анонимный факс со словами "хорошо сделано", когда сын выигрывает скоростной спуск на лыжах среди подростков. Папы сидят там и болеют. Отцов там не бывает.

Еще остававшиеся после встречи люди с сияющими лицами подошли к нам, чтобы присоединить и свои поздравления. Отец снял руку с моего плеча и пожал им руки дружески и доброжелательно. А у меня перед глазами возникла картина, как в следующие четыре недели до выборов эти люди встречаются на улице и говорят: "Джулиард очень хороший парень. Как раз такой, какой нам нужен... Голосуйте за Джулиарда. Ничего лучшего вы сделать не можете".

Рябь, поднятая этой ночью, докатится до окрестностей Хупуэстерна и вихрем пронесется по его дорогам.

Отец спустился с подиума, решив, что для одного дня сделано достаточно. Мы вышли из зала, миновали отель и под музыку пожеланий "спокойной ночи" нырнули в теплую августовскую темноту.

За спиной у нас остались огни отеля. По периметру площади стояли уличные фонари. Но узорно выложенные камни мостовой под ногами были темными и неровными. Как я узнал позже, здесь на скользком зимнем льду пожилые люди падали и ломали кости. А в ту эйфорическую ночь отец зацепился за выступавший камень и упал вперед на одно колено, стараясь не растянуться во весь рост. Но это ему не удалось.

Точно в этот самый момент раздался громкий хлопок, резкий свистящий звук и звон разбитого стекла.

Я нагнулся к отцу и в свете фонарей увидел, что у него тревожно вытаращены глаза и от боли сурово сжат рот.

– Беги, – приказал он. – Беги в укрытие. Проклятие, беги.

Я остался там, где стоял.

– Бен, – настаивал он, – ради бога. Это же ружейный выстрел.

– Да, я знаю.

Мы были на середине площади. Легкие неподвижные мишени. Он пытался встать на ноги и продолжал требовать, чтобы я бежал. И первый раз в жизни я сам принял решение и не подчинился отцу.

Он не мог удержать свой вес на левой ноге. Приподнялся и снова упал, умоляя меня бежать.

– Не вставай, – сказал я.

– Ты не понимаешь... – В голосе слышалось страдание.

– У тебя идет кровь?

– Что? Не думаю. Я подвернул лодыжку.

Из отеля бежали люди, встревоженные громким хлопком, который, отражаясь от окружавших площадь зданий, несколько раз эхом прогремел в воздухе.

Они подбежали к нам и встали, образовав круг. Любопытные и огорченные, сморщив от непонимания лбы.

Все были смущены и без конца повторяли: "Что случилось? Что случилось?" – и протягивали руки, чтобы помочь отцу. Они старались смягчить положение благожелательной заботой и добротой.

Когда нас окружили люди, он, наконец, взял мою руку и, опираясь на других людей, встал на ноги. Или, вернее, на правую ногу. Потому что, когда он оперся на левую, у него вырвался крик от резкой боли. Теперь отец скорее чувствовал неловкость, чем страх. Он сказал столпившимся доброжелателям, что не смотрел под ноги и по-дурацки упал. Он извинился за причиненное беспокойство. Он объявил, что с ним все в порядке, и снова улыбнулся в доказательство этого. Он тихо выругался, вызвав одобрение толпы.

– Но звук, – вспомнила женщина.

– Он звучал, как... – закивали головами мужчины.

– Но не здесь, в Хупуэстерне...

– Это был... выстрел?

– Ружейный выстрел, – нетерпеливо подтвердил мужчина важного вида.

– Я узнаю его везде. Какой-то сумасшедший...

– Но откуда? Здесь нет никого с ружьем.

Все начали оглядываться. Но слишком поздно, чтобы найти ружье. Теперь можно думать, что это был случайный неприцельный выстрел. Отец опять обнял меня за плечи. Но в этот раз, надеясь на поддержку другого рода, более практическую. Он принял бодрый вид, показывая собравшимся, что у нас все в порядке и что наконец мы перейдем площадь.

Мужчина важного вида буквально оттер меня и занял мое место подпорки или костыля, приговаривая громким властным тоном:

– Позвольте мне. Я сильнее, чем этот парень. Я в момент доставлю вас, мистер Джулиард, в ваш офис. Вы только обопритесь на меня.

Отец оглянулся назад, где я остался стоять. И мне было видно, что он собирался протестовать, защищая меня. Но такая перемена вполне меня устраивала, и я просто помахал рукой, чтобы он спокойно шел к штаб-квартире. Все оставшееся расстояние мужчина важного вида почти нес подпрыгивавшего на одной ноге отца. Их окружала группа наблюдателей, что-то сочувственно бормотавших и предлагавших помощь.

Я шел за отцом. Это получилось вполне естественно. До меня донесся высокий голос, кричавший что-то нам вслед. Я оглянулся и увидел Полли, бежавшую по площади. Ее сандалии на ремешках цеплялись за неровные камни, она спотыкалась, и в голосе звучало отчаяние.

– Бен... Бен... Джорджа застрелили?

– Нет, Полли, нет, – попытался я успокоить ее.

– Кто-то сказал, что Джорджа застрелили. – Она запыхалась, и ее переполняло недоверие.

– Смотрите, вон он. – Я взял ее руку и показал. – Там. Подпрыгивает. Он подпрыгивает и злится на себя за то, что подвернул лодыжку и теперь нуждается в помощи, чтобы дойти до офиса.

Рука Полли дрожала от внутреннего потрясения, которое уже начало медленно проходить, когда она увидела, что Джордж и правда живой и в полную силу проклинает себя.

– Но... выстрел...

– Похоже, что кто-то выстрелил как раз в тот момент, когда он упал на камни, – пояснил я. – Но даю вам слово, что пуля его не задела. Крови не было.

– Но, Бен, вы такой молодой. – Ее сомнения еще не прошли.

– Даже ребенок мог бы заметить, была кровь или нет, – поддразнил я ее. Мое спокойствие, я видел, наконец убедило ее. Она пошла рядом за мной, как флейтист в пестром костюме lt;герой одноименной поэмы английского поэта Роберта Браунинга, уведший за собой весь город.gt;, возглавляя процессию, направлявшуюся к дверям штаб-квартиры. Там отец достал ключ, и все вошли в помещение.

Отец пропрыгал по комнате и сел в свое вертящееся кресло за письменным столом. Посмотрев в список телефонов, он позвонил в местную полицию.

– Полиция уже получила несколько жалоб, – сообщил он, положив трубку. – Они едут сюда. Огнестрельное оружие запрещено... нельзя нарушать покой... и тому подобное.

– Но вам больше нужен доктор, – раздался чей-то голос. И тут же кто-то еще отправился за врачом.

– Такая забота. Вы чертовски добры, – сказал отец.

Оставив позади гул и гвалт, я вышел в открытую дверь и посмотрел через площадь на отель "Спящий дракон". Вопреки названию там никто не спал.

Облокотившись на подоконники, одни с верхних этажей смотрели вниз, другие стояли внизу в ярко освещенных дверях.

Я вспомнил свист пролетавшей пули и подумал о рикошете. Отец и я шли по прямой линии от отеля к штаб-квартире. Если пуля была нацелена в него, и если он споткнулся в тот самый момент, когда был нажат курок, и если траектория пули начиналась где-то на верхних этажах "Спящего дракона" (потому что внизу собралось слишком много народа), и если пуля разбила стекло, звон которого я слышал, то почему не повреждено ни одно стекло в окнах фасада с эркерами, в штаб-квартире?

Потому, ответил я, что все дело было чистым совпадением. Вовсе не предполагалось, что пуля остановит политическую карьеру Джорджа Джулиарда раньше, чем она началась. Конечно, не предполагалось. Драматизировать положение – ребячество.

Я повернулся, чтобы войти в офис, и увидел, как мгновенная вспышка света упала на разбитое стекло, валявшееся на земле.

Разбитым оказалось окно в благотворительной лавке, вход в которую был через соседнюю дверь.

Свист. Рикошет. Удар. Удар пули об изгиб камня мостовой мог вызвать отклонение прямой траектории. Ружейная пуля, летевшая прямо, и это очень похоже на правду, могла пробить в стекле дырку и двигаться дальше. Но ослабленная пуля (летевшая рикошетом от камня) могла вызвать вибрацию, разбившую стекло. Со стороны стоянки машин, противоположной фасаду, прибыла полиция. И доктор. Говорили все одновременно.

Доктор наложил повязку и сказал, что это растяжение, а не перелом. Он прописал приподнять ногу вверх и прикладывать лед. Полиция выслушала мнение мужчины важного вида о ружейном выстреле.

Я стоял в стороне и заметил, что отец сквозь толпу смотрит на меня.

Взгляд у него удивленный и вопрошающий. Я чуть улыбнулся ему, и просвет снова закрылся, когда люди начали выходить. Я сообщал молодому на вид полицейскому в форме, что в благотворительной лавке разбито окно в эркере. Он вышел на улицу, чтобы посмотреть. Но когда я на пробу упомянул о рикошете, он насмешливо посмотрел на меня и спросил, сколько мне лет. Я немного занимался стрельбой из ружья в школе, ответил я. Он равнодушно кивнул и сделал пометку в блокноте. Полицейский вернулся в офис и присоединился к своим коллегам. Я последовал за ним.

Драгоценная Полли стояла возле отца и озабоченно всех выслушивала.

Фотограф сделал несколько снимков со вспышкой. Хотя никто в действительности не был застрелен, суета вокруг выстрела продолжалась очень долго. И было уже два часа ночи, когда я наконец закрыл парадную дверь и черный ход на засовы и выключил в пустых комнатах свет.

Отец, сидевший внизу, решил подняться наверх. Он принял от меня минимальную помощь и, морщась от боли, сам вошел и вышел из ванной и лег на неширокую кровать в спальне. Предполагалось, что я буду спать в маленькой гостиной на раскладной софе. Но я подумал и лег на вторую кровать рядом с отцом. Спать мне не хотелось, и я остался полуодетым.

Двадцать часов назад я, напевая, ехал на велосипеде от дома миссис Уэллс в конюшню, а потом легким галопом скакал по залитой солнцем траве Даунса. Моя жизнь оказалась разорванной на части, и я вошел в новый мир. Я долго размышлял, а что было бы, если бы я получил пулю в спину. Как я мог спать?

Я выключил свет сбоку от кровати.

– Бен, почему ты не убежал? – спросил в темноте отец.

– А почему ты велел мне бежать? – после паузы ответил я.

– Я не хотел, чтобы тебя подстрелили.

– М-м. Ну, поэтому я не убежал. Я не хотел, чтобы тебя подстрелили.

– Но ты же стоял на пути?..

– Это интереснее, чем гладить малышей.

– Бен!

– Я бы сказал, что это винтовка 22-го калибра, – немного спустя начал я. – Я бы сказал, что это специальная пуля. Я хорошо знаю ее звук. Если пуля "22" ударит в тело, то очень похоже, что она не убьет жертву. Если она попадет в голову или в шею; то исход, вероятно, будет летальный. А я всего лишь прикрывал твою голову. На второй кровати долго молчали.

– Я забыл, что ты умеешь стрелять, – наконец проговорил отец.

– Я был в школьной команде. Нас учил один из лучших в стране стрелков. – Я улыбнулся в темноте. – Знаешь, ты платил за это.