"Ради острых ощущений" - читать интересную книгу автора (Фрэнсис Дик)

Глава 17

Напрасно я беспокоился – похоже, у меня слишком буйная фантазия. Элинор была в полной безопасности, дружески беседовала с Эдамсом и Хамбером, держа в руке наполовину пустой стакан с чем-то красным и безмятежно улыбаясь. У Хамбера было встревоженное лицо, но Эдамс весело смеялся с самым благодушным видом. Эта картина успела ярко запечатлеться в моем мозгу, прежде чем все трое повернулись в мою сторону.

– Дэниел! – воскликнула Элинор. – А мистер Эдамс сказал мне, что вы уволились и уехали.

– Так оно и есть. Я просто забыл здесь кое-что и вернулся, чтобы забрать.

– Леди Элинор Тэррен, – многозначительно произнес Эдамс, зайдя мне за спину, закрыв дверь и прислонившись к ней, – интересуется, закончил ли ты эксперимент, для которого она одолжила тебе свой свисток.

Пожалуй, все-таки хорошо, что я вернулся.

– Но я не совсем так сказала, – запротестовала она. – Я хотела забрать свисток, если Дэну он не нужен. Дело в том, что я ехала мимо и подумала…

Я повернулся к Эдамсу.

– Леди Элинор Тэррен, – сообщил я с не меньшей многозначительностью, – не знает, зачем я одолжил у нее свисток. Я ей этого не сказал.

Его глаза сузились, а затем удивленно раскрылись. Челюсть выпятилась. Он пытался осознать новый, непривычный для него тон и взгляд – ведь раньше я вел себя совершенно иначе. Потом он перевел глаза на Элинор.

– Оставьте ее в покое, – повторил я, – ей ничего неизвестно.

– Да о чем это вы? – с улыбкой спросила Элинор. – И что это за таинственный эксперимент?

– Так, ерунда, – ответил я. – Здесь… здесь есть глухой конюх, и мне было интересно проверить, слышит ли он звук высокой частоты.

– А-а… Ну и что, слышит? Я покачал головой.

– Боюсь, что нет.

– Какая жалость, – она поднесла к губам стакан, звякнув льдинкой. – Если он вам больше не нужен, я могу его забрать?

– Разумеется.

Я вынул свисток из потайного пояса и отдал ей. На лице Хамбера появилось изумление, а на лице Эдамса бешенство, когда до них дошло, что они не подумали о таком очевидном тайнике.

– Спасибо, – сказала она, опустив свисток в карман. – А какие у вас теперь планы? Снова будете работать конюхом? Вы знаете, – обратилась она к Хамберу, – я удивлена, что вы его отпустили. Он ездил верхом лучше всех в папиной конюшне. Вам просто повезло, что он у вас работал.

У Хамбера я изо всех сил старался ездить плохо. Он медленно начал:

– Не так уж он и хорош… Но тут встрял Эдамс:

– Я думаю, мы недооценили Роука, Хедли. Уверяю вас, леди Элинор, что мистер Хамбер снова возьмет его по вашей рекомендации и никогда больше не отпустит.

– Вот и отлично, – обрадовалась она.

Эдамс пристально смотрел на меня, пытаясь определить, оценил ли я его маленькую шутку. Лично мне она смешной не показалась.

– Сними шлем, – сказал он мне. – Ты находишься в помещении, к тому же в присутствии дамы. Снимай.

– Пожалуй, лучше я останусь в нем, – спокойно отозвался я. Мне бы сейчас и доспехи не повредили. Эдамс не привык к

тому, что я способен возражать, и его рот с лязгом захлопнулся. Хамбер с недоумением сказал:

– Я не совсем понимаю, почему вы так беспокоитесь о Роуке, леди Элинор. Мне казалось, ваш отец избавился от него, потому что он… э-э… обидел вас.

– О нет, – рассмеялась она. – Это была моя сестра. К тому же, видите ли, это все неправда.

Она сделала последний глоток и с наилучшими намерениями закопала меня окончательно.

– Папа взял с меня слово никому не рассказывать, что на Дэна наговорили, но раз вы его хозяин, вам следует знать – он вовсе не так плох, как хочет казаться.

Наступила короткая, оглушительная тишина. Потом я с усмешкой проговорил:

– Это самая лучшая рекомендация, какую мне когда-либо давали… Вы очень добры.

– О Боже, – со смехом ответила она, – вы же понимаете, что я хотела сказать… И еще мне кажется, вам стоило бы быть потверже – ну, постоять за себя, что ли.

– Это не всегда разумно, – заметил я, покосившись на Эдамса. Он, похоже, тоже не мог по достоинству оценить мой юмор.

Взяв у Элинор стакан, он предложил:

– Еще джин и кампари?

– Нет, благодарю вас, мне уже пора.

Он поставил ее стакан рядом со своим и спросил:

– Как вам кажется, Роук похож на человека, которому надо глотать транквилизаторы, чтобы набраться храбрости и подойти к нервной лошади?

– Транквилизаторы? Вы сказали – транквилизаторы? Господи, да конечно нет! Уверена, он вообще никогда в жизни не принимал ничего подобного. Я права?

Она с озадаченным лицом обернулась ко мне.

– Совершенно правы.

Мне не терпелось, чтобы она ушла, пока ее озадаченность не усилилась. Только до тех пор, пока она ничего не знает и не подозревает, ее жизнь вне опасности.

– Но ты же говорил… – начал было ничего не понимающий Хамбер.

– Это была всего-навсего шутка, – заверил я. – Вы же помните, как смеялся над ней мистер Эдамс.

– Я действительно смеялся, – хмуро подтвердил Эдамс.

Похоже, ему тоже хочется, чтобы она ушла, ни о чем не догадавшись.

– А-а, – лицо Элинор прояснилось. – Ну что ж… Пожалуй, мне пора возвращаться в колледж. Завтра я еду в Слоу на выходные… Вы ничего не хотите передать моему отцу, Дэниел?

Это было простым проявлением вежливости, но Эдамс заметно напрягся. Я отрицательно покачал головой.

– В таком случае… Мне было очень приятно познакомиться с вами, мистер Хамбер. Спасибо за прием. Надеюсь, я отняла у вас не слишком много времени.

Она пожала руку Хамберу, Эдамсу и, наконец, мне.

– Как удачно, что вам пришлось вернуться. А я боялась, что мы с вами разминулись… и плакал мой свисток, – улыбнулась она.

Я засмеялся в ответ.

– И правда удачно.

– До свиданья, Дэниел. До свиданья, мистер Хамбер, – говорила она, пока Эдамс открывал для нее дверь.

С ним она попрощалась на ступеньках крыльца, где он остался стоять. Через плечо Хамбера я видел в окно, как она шла через двор к своей машине. Сев в машину, она завела мотор, весело помахала Эдамсу и выехала за ворота. Облегчение от ее благополучного отъезда затмило даже мое беспокойство за собственную судьбу.

Эдамс вернулся в комнату, закрыл и запер дверь и положил ключ в карман. Хамбер удивился – он все еще ничего не понимал. Глядя на меня, он сказал:

– А знаете, Роук как-то изменился. Даже голос другой.

– Этот Роук, чтоб ему провалиться, вообще интересный фрукт. Единственной приятной стороной сложившейся ситуации было

то, что мне уже не надо было ползать перед ними на брюхе. Я наслаждался возможностью выпрямиться во весь рост, пусть даже ненадолго.

– Вы хотите сказать, что это Роук, а не Элинор Тэррен, знает о свистке?

– Ну конечно, – нетерпеливо бросил Эдамс. – Господи, Хедли, неужели вам до сих пор не ясно? Похоже, Октобер заслал его к нам, только вот как он узнал…

– Но Роук всего-навсего конюх!

– Всего-навсего, – яростно повторил Эдамс. – Но нам-то от этого не легче! Разве у конюхов нет языка? И глаз? Взгляните-ка на него – он не такой безмозглый червяк, каким прикидывался.

– Но кто поверит его слову против вашего?

– А никому и не придется ему верить.

– Что вы хотите сказать?

– Я собираюсь убить его, – объяснил Эдамс.

– Полагаю, это действительно упростило бы дело, – задумчиво сказал Хамбер, как будто обсуждая, надо ли пристрелить лошадь.

– Это вам не поможет, – предупредил я. – Я уже отправил отчет председателям Комитета.

– Нам уже приходилось слышать нечто в этом роде, – сказал Хамбер, – но это оказалось неправдой.

– На сей раз это чистая правда. Эдамс решительно заявил:

– Как бы там ни было, я намерен его убить. У меня есть и другие причины для этого… – Он замолчал, окинул меня взглядом и продолжил: – Тебе удалось провести меня. Меня! Каким образом?

Я воздержался от ответа – время не очень подходило для легкой беседы.

– У этого, – размышлял Хамбер, – есть мотоцикл.

Я судорожно соображал. Окна в ванной комнате слишком малы – через них не выскочишь. Дверь во двор заперта, а между мной и окном, у стола, стоит Хамбер. На крик прибежит Касс, что же касается жалких забитых конюхов, то они, во-первых, даже не знают, что я здесь, а во-вторых, едва ли захотят прийти мне на помощь. Эдамс и Хамбер выше и крупнее меня, причем Эдамс – намного. У Хамбера есть его палка, Эдамс тоже может быть вооружен. А мне ни разу в жизни не приходилось участвовать в серьезной драке. Предстоящие несколько минут рисовались мне в самом мрачном свете.

С другой стороны, я моложе их обоих, а благодаря тяжелой физической работе, которой они меня загружали, нахожусь в отличной спортивной форме. К тому же на голове у меня шлем. Я могу швырять в них тяжелыми предметами… Может, мои шансы не так уж и плохи.

У стены рядом с дверью стоял полированный деревянный стул с кожаным сиденьем. Эдамс схватил его и двинулся на меня. Хамбер, не сходя с места, перехватил палку за нижний конец и приготовился.

Я почувствовал себя невероятно уязвимым. Глаза Эдамса были мутнее, чем когда-либо, расползающаяся по лицу улыбка в них не отражалась. Он громко сказал:

– Думаю, мы можем поразвлечься. Никто не станет слишком пристально рассматривать обожженное месиво.

Он замахнулся стулом. Я благополучно увернулся, но оказался слишком близко к Хамберу, и его палка с треском опустилась на мое плечо, в дюйме от уха. Я пошатнулся, упал, перекатился и успел вскочить как раз вовремя, чтобы не попасть под удар стулом. От удара у стула отломилась одна ножка, Эдамс нагнулся и поднял ее. Это была прочная, прямая ножка с острыми краями и опасным острым концом на месте излома.

Улыбнувшись еще шире, Эдамс пинком отшвырнул в угол остатки стула.

– Ну а теперь, – пообещал он, – мы повеселимся.

И они действительно повеселились, если это можно так назвать. Разумеется, спустя немного времени на них по-прежнему не было ни царапины, я же добавил к своей коллекции еще несколько синяков и сильно кровоточащий порез на лбу, нанесенный острым концом ножки стула. Зато мотоциклетный шлем сильно ограничивал их возможности, а у меня обнаружились большие способности к ускользанию от ударов. К тому же я лягался.

Хамбер, более медлительный из двоих, оставался на своем месте, охраняя подступы к окну и охаживая меня палкой, как только я оказывался в пределах его досягаемости. К сожалению, комната была небольшая, и это случалось чересчур часто. С самого начала я пытался либо завладеть одной из палок, либо подобрать брошенный стул, либо схватить что-нибудь, чем можно кинуть, но единственным результатом было то, что мои руки пришли в плачевное состояние, а Эдамс быстро разгадал мои намерения насчет стула и позаботился о том, чтобы они не осуществились. Предметов же, которыми можно кидаться, в этой комнате было очень мало, и все они находились на письменном столе за спиной у Хамбера.

Благодаря холодной ночи, проведенной на склоне холма, под курткой у меня было надето два свитера, служившие своего рода смягчающей прокладкой, но удары Эдамса были особенно сильны, и я буквально содрогался каждый раз, когда ему удавалось достать меня. Я бы, пожалуй, сумел выскочить в окно, проломив стекло и раму, но они не давали мне туда подобраться, а время, отведенное на попытки, было явно ограниченным.

В порыве отчаяния я перестал увертываться и всем телом бросился на Хамбера. Не обращая внимания на Эдамса, тут же два раза ударившего меня, я ухватил своего бывшего хозяина за лацканы и, уперев одну ногу в стол, развернул его и швырнул через всю комнату. Он с грохотом врезался в шкаф.

На столе лежало зеленое стеклянное пресс-папье размером с крикетный шар. Оно мягко скользнуло мне в руку, и одним быстрым движением я схватил его, приподнялся на цыпочки и швырнул тяжелый стеклянный шар прямо в Хамбера, растянувшегося на полу в десяти футах от меня.

Удар пришелся точно между глаз и нокаутировал его. Потеряв сознание, он беззвучно рухнул. В ту же секунду я метнулся к нему, протянув руку к зеленому шару, который был бы для меня гораздо лучшим оружием, чем палка или сломанный стул. Но Эдамс соображал очень быстро. Он занес руку.

Я совершил роковую ошибку, посчитав, что еще один удар не будет иметь такого уж большого значения, и не отказавшись от попытки достать шар, когда Эдамс уже начал опускать ножку стула. Голова моя была опущена, и на этот раз шлем меня не спас. Эдамс попал ниже края шлема, за ухо.

Все поплыло у меня перед глазами, я пошатнулся и сполз по стене, подогнув под себя ногу. Попытался встать, но сил не было. Голова кружилась, я плохо видел, в ушах звенело.

Надо мной наклонился Эдамс, расстегнул шлем и стянул его с моей головы. Что он собирается делать, вяло подумал я и поднял на него глаза. Он навис надо мной, улыбаясь и поигрывая ножкой стула, от души наслаждаясь своим положением. В этот момент мозги у меня слегка прояснились, и я понял, что если не помешаю ему, этот удар будет последним. Увернуться не успею. Я поднял правую руку, чтобы защитить голову, и на нее обрушился изо всей силы опущенный кусок дерева. Это было как взрыв – рука онемела и повисла.

Что мне оставалось? Секунд десять или даже меньше. Я пришел в бешенство – мне особенно не хотелось доставить Эдамсу удовольствие, позволив убить меня. Он продолжал улыбаться. С интересом наблюдая, как я отреагирую, он медленно поднял руку для смертельного удара.

Ну нет! Ноги-то у меня в порядке! Так какого черта я тут валяюсь и жду, когда меня прикончат, если у меня есть две отличных здоровых ноги?! Он стоял справа от меня и не обратил особого внимания на то, что я распрямил подогнутую левую ногу и вытянул ее перед собой. Я быстро поднял обе ноги, так что его щиколотки оказались между ними, нанес резкий удар правой ногой и сразу же свел ноги вместе и перевернулся всем телом, проделав все это как можно внезапней и сильнее.

Эдамс не ожидал моего нападения, он потерял равновесие и, отчаянно взмахнув руками, грохнулся на пол. Его большой вес сыграл мне на руку, утяжелив падение и не позволив ему сразу вскочить. Моя правая рука болталась как плетка, и я уже не мог чем-нибудь в него кинуть. Поэтому я с трудом поднялся на ноги, взял стеклянный шар в левую руку и с силой огрел по голове стоящего на коленях Эдамса. Видимого эффекта не последовало – он продолжал вставать, издавая хрипящие звуки. Я отчаянно размахнулся и ударил его еще раз, попав по затылку. На этот раз он упал и больше не поднялся.

Я тоже повалился рядом с ним, пытаясь побороть головокружение и подступающую тошноту, ощущая, как во всем теле просыпается мучительная боль, а кровь из раны на лбу заливает лицо и капает на пол.

Не знаю, сколько времени я пролежал, задыхаясь и уговаривая себя встать и как можно скорее уйти отсюда, но вряд ли очень долго. Пришедшая мне в голову мысль о Кассе заставила меня подняться. К этому моменту со мной мог бы справиться и ребенок, не то что жилистый старший конюх. Оба мои противника не шевелясь лежали на полу. Эдамс тяжело дышал, почти храпел. Грудь Хамбера едва поднималась.

Я провел левой рукой по лицу, и она покрылась кровью. Наверное, все лицо в крови. В таком виде нельзя выезжать на дорогу, надо пойти в ванную и умыться.

В раковине валялись полурастаявшие кубики льда. Лед… Я смотрел на него, с трудом соображая. Лед в холодильнике… лед в стакане… лед в раковине… Хорошо приложить к ране, чтобы остановить кровь. Взяв в руку кусочек льда, я взглянул в зеркало. Кровавое зрелище… Приложив лед к порезу, я попытался, как говорят в подобных случаях, взять себя в руки. Без особого успеха.

Спустя немного времени я налил в раковину воды и умылся. Порез оказался неопасным, дюйма в два длиной, но упорно кровоточил. Я огляделся в поисках полотенца.

На столе возле навесной аптечки стоял открытый стеклянный пузырек, рядом валялась чайная ложка. Мой взгляд скользнул по нему, но потом озадаченно вернулся. Пошатываясь, я сделал три шага к столу. Этот пузырек что-то значит, но что? Туман в голове еще не рассеялся.

Да это же фенобарбитон, тот самый, которым я две недели поил Микки! Просто фенобарбитон. Я облегченно вздохнул. И тут меня пронзила мысль, что ведь Микки выпил последние остатки лекарства, так что пузырек должен быть пуст. Я же помню, как Касс вытрясал последние крупинки! А этот наполнен доверху… Совершенно новый флакон, на столе лежат кусочки воска, которым было запечатано горлышко… Кто-то недавно откупорил его и использовал пару чайных ложек лекарства. Ну да, конечно, для Кандерстега…

Я нашел полотенце и вытер лицо. Потом вернулся в контору и наклонился над Эдамсом, чтобы вынуть у него из кармана ключ от входной двери. Он уже не храпел. Я перевернул его вверх лицом. Он был мертв. Тонкие струйки крови вытекли у него из глаз, ушей, носа и рта. Я пощупал его череп в месте удара, и раздробленные кости подались под моими пальцами. Потрясенный, я дрожащими руками обыскал его карманы и вытащил ключ. Потом встал и медленно пошел к письменному столу, чтобы позвонить в полицию.

Телефон упал на пол и валялся там с отлетевшей в сторону трубкой. Я нагнулся, неуклюже поднял его левой рукой, в голове у меня снова зазвенело, все вокруг поплыло. До чего же мне хреново… С трудом выпрямившись, я поставил телефон на стол. Со лба снова начала капать кровь, но у меня не было сил смыть ее.

В конюшне горело несколько окон, в том числе и окно стойла Кандерстега. Дверь в стойло была распахнута, и я увидел его самого, привязанного за шею и отчаянно брыкающегося. Вид у него был далеко не сонный. Похолодев, я замер, держа руку на телефоне. Туман в голове мгновенно исчез. Кандерстегу никакого лекарства не давали. Зачем же им было сразу усыплять его память? Скорее наоборот. Ведь и Микки стали давать снотворное, только когда он начал явно терять рассудок.

Мне не хотелось верить в то, что я вдруг отчетливо осознал: даже одна чайная ложка фенобарбитона в большой порции джина с кампари почти наверняка смертельна! Я ясно вспомнил сцену, которую застал, войдя в контору – стаканы в руках, беспокойство на лице Хамбера, радость Эдамса. Эта радость очень походила на ту, которая появилась в его глазах, когда он собирался убить меня. Ему нравилось убивать. Из слов Элинор он заключил, что она догадалась о назначении свистка, и решил не терять времени. Теперь понятно, почему он дал ей уехать. Она вернется в колледж и умрет в собственной комнате за много миль отсюда – глупая девчонка, случайно принявшая слишком большую дозу снотворного. Никому и в голову не придет связать ее смерть с Эдамсом и Хамбером.

Понятно также, зачем ему надо было убрать меня: дело не только в том, что я знал об их махинациях с лошадьми или что мне удалось обвести его вокруг пальца, – я ведь еще и видел, как Элинор пила джин. Не надо обладать слишком развитым воображением, чтобы представить себе, что произошло перед моим появлением.

«– Так вы приехали узнать, понадобился ли Роуку ваш свисток?

– Да.

– А ваш отец знает, что вы здесь? Ему известно о свистке?

– О нет! Я заехала совершенно случайно. Конечно, отец об этом не знает».

Наверное, он решил, что она просто дура – приехала и все выболтала, – но скорее всего он вообще считал всех женщин дурами.

«– Положить вам льда? Я сейчас принесу. Никакого беспокойства, он в соседней комнате. Пожалуйста, дорогая, вот ваш джин с фенобарбитоном – счастливого пути на тот свет!»

Так же отчаянно он рискнул, убив Стейплтона, и это сошло ему с рук. А если бы меня нашли в соседнем графстве, разбившимся в лепешку и лежащим вместе с мотоциклом под каким-нибудь обрывом, а Элинор умерла бы от большой дозы снотворного в своей постели, кто заподозрил бы его в этих двух убийствах?

Если бы Элинор умерла… Мои пальцы вращали диск телефона – девять, девять, девять [15]… Ответа не было. Я постучал по рычагу и набрал снова – ничего. Телефон молчал как убитый… Все убиты – Микки убит, Стейплтон убит, Эдамс убит, Элинор… Стоп! Я собрал в кучу разбегающиеся мысли. Раз телефон не работает, кто-то должен поехать в колледж к Элинор и спасти ее.

Первой моей мыслью было – я не в состоянии! Тогда кто? Если моя догадка верна, ей срочно нужен врач, и чем дольше я буду тянуть резину, пытаясь найти другой телефон или другого человека, тем меньше у нее шансов выкарабкаться. Я могу домчаться до нее за двадцать минут. Если я позвоню из Поссета, вряд ли помощь придет раньше.

С третьего раза я все-таки попал ключом в замочную скважину. В правой руке я его держать не мог, а левая дрожала. Я перевел дух, отворил дверь, вышел и захлопнул ее за собой. Мне удалось незамеченным пересечь двор и добраться до мотоцикла. Но он не завелся с первого раза, и из-за конюшни вышел Касс посмотреть, в чем дело.

– Эй, кто там? – крикнул он. – Это ты, Дэн? Что ты здесь делаешь?

Он пошел ко мне.

Я яростно двинул ногой по стартеру, мотор захлебнулся, потом закашлялся и наконец заревел. Я выжал сцепление и включил передачу.

– Стой! – вопил Касс.

Но я развернулся, оставив позади его суетящуюся фигуру, и, разбрасывая шинами гравий, выехал за ворота и дальше, на ведущую в Поссет дорогу.

В моем мотоцикле рычаг газа был вмонтирован в правую рукоять руля. Ее надо было просто повернуть на себя, чтобы увеличить скорость, и от себя, чтобы сбросить. В нормальном состоянии поворачивать ручку очень легко, но в тот вечер мне так не показалось: как только мне удавалось достаточно сильно сжать руль правой рукой, как всю ее пронзала острая боль. Я чуть было не свалился с мотоцикла, едва выехав за ворота конюшни.

Мне надо было проехать десять миль на северо-восток, чтобы добраться до Дарема: полторы мили вниз по холму до Поссета, семь с половиной через вересковую пустошь по сравнительно ровной и пустынной дороге и одну по окраине города.

Последняя часть, с ее поворотами, интенсивным движением и необходимостью часто менять скорость будет самой трудной. Только мысль о том, что речь идет о жизни и смерти Элинор, заставляла меня держаться в седле, но я по сей день с дрожью вспоминаю эту поездку и ни за что не хотел бы повторить ее.

Не знаю, сколько ударов мне сегодня досталось, думал я по дороге, но чувствую я себя как на совесть выбитый ковер. Однако надо попытаться забыть об этом и сконцентрироваться на главном. Если Элинор поехала прямо в колледж, она должна была почувствовать сонливость вскоре по возвращении. Насколько я помню – черт, жаль, никогда не обращал на это внимания! – барбитураты действуют в течение часа. А в сочетании с алкоголем? Наверняка быстрее. Двадцать минут? Полчаса? Не знаю. Двадцати минут вполне достаточно, чтобы добраться от конюшни до колледжа. А что потом? Она поднялась к себе… почувствовала усталость… прилегла и заснула. Пока я дрался с Эдамсом и Хамбером, она ехала в Дарем. Трудно сказать точно, как долго я пробыл в ванной, но вряд ли она вернулась в колледж намного раньше, чем я поехал следом за ней. Может, она успела позвать подругу, сказать, что ей плохо… Но ведь она и сама не знает, в чем дело!

Я въехал в Дарем, несколько раз повернул, затормозил на оживленном перекрестке на красный свет, подавив желание проделать последние полмили со скоростью пешехода, чтобы не поворачивать чертову ручку. Но неуверенность в том, сколько времени требуется отраве, чтобы произвести необратимые разрушения, заставляла меня лететь сломя голову.