"Осколки" - читать интересную книгу автора (Френсис Дик)

Ее величеству королеве Елизавете, королеве-матери, в честь ее столетнего юбилея, с бесконечной благодарностью, любовью и пожеланием всего самого наилучшего, от Дика Фрэнсиса.
Я благодарю также Стивена Завистовски, стеклодува, Стивена Спиро, профессора пульмонологии, Таню Уильямс из западномерсийской полиции, моего внука Мэттью Фрэнсиса – за название и моего сына Феликса – за все.

Глава 4

У всех моих помощников есть свои ключи от магазина, и потому первой, кого я увидел около восьми утра в понедельник, неохотно возвращаясь к реальности, была Памела Джейн. Примерно час после ухода Кэтрин я размышлял о том, как приятно было бы очутиться в мягкой постели в «Драконе» (естественно, без драконицы). Но в конце концов понял, что до «Дракона» мне не дотащиться, рухнул в кресло в мастерской и закрыл глаза.

Кэтрин, как реальная, так и абстрактная, помогла мне пережить самые глухие ночные часы. Но она ушла задолго до рассвета, а сон вопреки распространенному мнению ничего не лечит. Утром я чувствовал себя даже хуже.

– У вас такой вид, будто вы угодили под паровой каток! – с ужасом воскликнула Памела Джейн. – Вы что, прямо тут и ночевали?

По-моему, ответ был очевиден. Начать с того, что я был небрит. К тому же за ночь, похоже, больных мест только прибавилось. Я буквально слышал, как скрипят мои суставы. Я твердо пообещал себе, что больше такое не повторится.

Я даже не подумал, как объяснить произошедшее своей маленькой команде. Когда я попытался заговорить, оказалось, что за ночь я к тому же еще и охрип.

– Не могли бы вы… – Я осекся, прокашлялся и попробовал еще раз: – Памела, можно мне чаю?

Памела поспешно повесила пальто в свой шкафчик и засуетилась. Сперва она поставила чайник, потом отперла заднюю дверь – ее полагалось держать открытой в качестве запасного выхода на случай пожара. К тому времени, как появился Айриш, худшее было уже позади, а Гикори, пришедший последним, застал меня, когда я вынимал детали вчерашнего шедевра из отжигательной печки и аккуратно составлял их вместе, перед тем как спаять. Мои помощники дружно жалели, что не видели, как я это делал. Я пообещал, что когда-нибудь изготовлю копию, специально чтобы показать им.

Конечно, они не могли не заметить, что каждое движение дается мне с большим трудом. Но, по-моему, жизнерадостное предположение Гикори, что это все последствия вчерашней пьянки, было совершенно излишним.

Появился первый покупатель. Жизнь более или менее налаживалась. Айриш принялся сооружать в галерее подставку для крыльев. Я сосредоточился на работе и почти что сумел заставить себя забыть четыре черные шерстяные маски с дырами для глаз.

Ближе к полудню перед магазином остановился «Роллс-Ройс» Мэриголд. Огромная машина заняла сразу две стоянки. За рулем сидел Уортингтон, подтянутый и в фуражке.

Он опустил стекло и сообщил мне, что Мэриголд поехала по магазинам вместе с Бомбошкой на Бомбошкиной машине. А ему дамы дали выходной и разрешили взять «Роллс-Ройс». Уортингтон торжественно заявил, что эта щедрость весьма кстати, потому что мы с ним едем на скачки.

Я растерянно уставился на него.

– Никуда я не поеду, – сказал я. – А кстати, куда я не поеду?

– В Лестер. На скачки с препятствиями. Эдди Пэйн там будет. И Норман Оспри будет со своим ларьком. Я думал, вы хотите выяснить, кто дал Мартину видеокассету. И что на ней было, и кто ее спер, и кто потравил газом меня, дам и ребятишек. Или вы предпочтете сидеть тут и делать хорошенькие розовые вазочки на продажу туристам?

Я ответил не сразу, и Уортингтон рассудительно добавил:

– То есть я понимаю, что вам вовсе не хочется снова так нарваться, как вчера вечером. Так что оставайтесь тут, если хотите, а я уж как-нибудь сам попробую разобраться.

– А вы откуда знаете про то, что было вчера вечером?

Уортингтон снял фуражку и протер лысину белым носовым платком.

– Птичка на хвосте принесла. Сизый голубочекСсылка4.

– Том Пиджин?

– Он самый, – Уортингтон усмехнулся. – Похоже, он сильно за вас беспокоится. Нарочно разыскал меня у Бомбошки. Короче говоря, он пообещал, что если кто еще вас тронет, то будет иметь дело с ним.

Я был очень благодарен Тому Пиджину, но никак не мог понять, отчего это он так заботится о моей судьбе.

– Вы с ним хорошо знакомы? – спросил я.

– Помните того старого Мартинова садовника? – уклончиво ответил Уортингтон. – Из-за которого у вас права отобрали?

– Еще бы не помнить!

– Ну так вот, этот садовник приходился Тому Пиджину папашей.

– А-а… Так ведь он же все равно не умер тогда.

– Это неважно. Ну так что, поедете в Лестер?

– Видимо, да…

Я вернулся в мастерскую, надел уличную одежду и сказал Айришу, Гикори и Памеле Джейн, чтобы они тут без меня продолжали делать пресс-папье, а я поехал на скачки. Все они знали Мартина, знали, что он был моим другом, и все по очереди приходили попрощаться с ним. Они пожелали мне выиграть кучу денег.

Я ехал на переднем сиденье рядом с Уортингтоном. Мы ненадолго остановились купить дешевые часы для меня и ежедневную спортивную газету, чтобы узнать, кто сегодня участвует в скачках. На первой полосе, под рубрикой «Новости дня», мне попалось коротенькое сообщение о том, что лестерские распорядители принимают у себя Ллойда Бакстера, владельца чемпиона-стиплера Таллахасси, в память о покойном жокее Мартине Стакли.

Ну-ну…

По дороге я подробно рассказал Уортингтону о своем визите в Тонтон. Шофер хмурился, слушая о наиболее очевидных странностях в поведении матери и сына. Но под конец я спросил:

– Помните, вы говорили, что букмекерская контора «Артур Робинс, 1894» принадлежит теперь людям по фамилии Уэббер, Браун… и Верити?

Этот вопрос его озадачил. Замешательство Уортингтона длилось секунд десять. Наконец он воскликнул:

– А эти двое – тоже Верити!

Он помолчал.

– Совпадение, должно быть.

– Не верю я в подобные совпадения, – возразил я.

Уортингтон молча покосился в мою сторону, лавируя между машинами. Через некоторое время он спросил:

– Джерард, если вы имеете хоть какое-то представление о том, что происходит, – в чем дело? Вот, к примеру, кто были эти вчерашние люди в черных масках и чего они хотели?

– Я так думаю, что это один из них опрыскал вас циклопропаном и огрел меня пустым баллончиком. Но кто это был – я не знаю. Однако я уверен, что одной из этих черных масок была наша нежная Роза.

– Не стану утверждать, что это неправда, но почему вы в этом уверены?

– А кто еще стал бы так орать на Нормана Оспри – или на кого-то другого, но я почти уверен, что это был он, – и требовать, чтобы он сломал мне запястья? Этот голос ни с каким другим не спутаешь. И эта манера двигаться… А насчет того, зачем ей это – отчасти затем, чтобы вывести меня из игры, не так ли? А отчасти – затем, чтобы получить от меня то, чего у меня нет. И еще – чтобы помешать мне сделать то, что мы собираемся сделать сегодня.

– Тогда поехали домой! – сказал Уортингтон.

– Нет. Вы, главное, не отходите от меня, и все будет в порядке.

Уортингтон отнесся к своим обязанностям телохранителя со всей серьезностью. Один из соратников вчерашних костоломов выдал себя своим ошарашенным видом: очевидно, он никак не ожидал, что я появлюсь здесь сегодня, да еще на своих ногах, когда любой здравомыслящий человек на моем месте валялся бы на диване, обложенный компрессами, и глотал бы аспирин. Но я многому научился от Мартина. Я знал, что жокеи-стиплеры зачастую не только ходят, но и ездят верхом и с переломанными ребрами, и со сломанными руками, и с другими травмами. Мартин говорил, что только перелом ноги может заставить жокея на пару месяцев отказаться от участия в скачках. А уж синяки и ушибы для него были неотъемлемой частью повседневной жизни. Он справлялся с болью, просто заставляя себя не думать о ней. «Не обращай внимания, и все», – говорил он. И теперь я по мере сил старался следовать его совету.

Норман Оспри как раз открывал свой ларек. Увидев меня, он остановился как вкопанный. Его широкие плечи напряглись. А тут к нему как раз беспечной походочкой подошла Роза. Проследив направление его взгляда, она растеряла изрядную долю своего самодовольства. «Черт возьми!» – вырвалось у нее.

Если мысленно одеть Нормана Оспри в черный шерстяной свитер, становилось очевидно, что это и есть тот самый таинственный незнакомец, который разбил мне часы бейсбольной битой, целясь в запястье. Но в решающий момент я дернулся и довольно сильно пнул его в голень. А пронзительный голос, который побуждал его ударить еще раз, несомненно, принадлежал Розе.

– Вам привет от Тома Пиджина, – сказал я, обращаясь сразу к обоим.

Не сказать, чтобы это особенно их обрадовало. Уортингтон весьма настойчиво шепнул мне на ухо, что тыкать палкой в осиное гнездо неразумно, и поспешил удалиться от ларька с вывеской «Артур Робинс, 1894». Я последовал за ним, достаточно быстро, но стараясь, чтобы это не походило на бегство.

– Они сами не знают, что именно они ищут, – заметил я, замедляя шаг. – Если бы они это знали, они бы так прямо и спросили вчера вечером.

– Они бы, может, и спросили, если бы Том Пиджин собачек погулять не вывел, – сказал Уортингтон, торопясь уйти подальше от ларька Нормана Оспри и оглядываясь, чтобы убедиться, что нас не преследуют.

Вчерашние события оставили у меня впечатление, что громилы старались не только добыть информацию, но и причинить мне как можно больше вреда. Но если бы Том Пиджин не появился, и мне пришлось бы спасать запястья – а там довольно много мелких костей, и Мартин говорил, что они очень плохо срастаются и до конца так и не заживают, – и если бы я действительно мог ответить на их вопрос, ответил бы я?

Я не мог представить себе, каковы должны были быть сведения, чтобы Мартин счел, что они стоят дороже если не моей жизни, то дела всей моей жизни. А эти люди в черных масках явно уверены, что я знаю то, что их интересует, и не говорю им этого из чистого упрямства. И это мне ужасно не нравилось.

Я ехидно сказал себе, что, если бы я знал то, что им надо, и не выйди Том Пиджин на прогулку со своими собачками, я бы, по всей вероятности, выложил им все, что знал, и теперь не разгуливал бы по ипподрому, а собирался повеситься от стыда. Но в этом я бы никому и никогда не признался.

Разве что тени Мартина. «Черт бы тебя побрал, приятель, – думал я, – во что ж такое ты меня втравил?»


Ллойд Бакстер был в Лестере и обедал с распорядителями. Приглашение к распорядителям – большая честь, но Бакстер принял эти почести как нечто само собой разумеющееся. Он снисходительно сообщил мне об этом, когда мы столкнулись на пути от трибун к паддоку.

Ллойд Бакстер, видимо, счел эту встречу случайной, но я давно его выследил, и, пока Бакстер сидел в ложе распорядителей и расправлялся с ростбифом, сыром и кофе, я караулил снаружи, разговаривал с Уортингтоном и мерз на холодном ветру.

Мороз подчеркивал первобытную грубость черт Бакстера. А в его волосах всего за неделю (хотя, конечно, неделя была трудная) заметно прибавилось седины.

Нельзя сказать, чтобы Бакстер был рад видеть меня. Я был уверен, что он сожалеет о том вечере в Бродвее. Однако Бакстер изо всех сил старался быть любезным, и, наверно, было не очень-то благородно с моей стороны предполагать, что это из-за того, что я знаю о его эпилепсии. Судя по тому, что я никогда прежде об этом не слышал, Бакстер старался скрывать свое заболевание. Но если он думал, что я стану болтать об этом во всеуслышание или, хуже того, насмехаться над ним, хорошего же мнения он был обо мне!

Уортингтон на время незаметно исчез, и я остался наедине с Ллойдом Бакстером. Бакстер расхваливал распорядительский ланч и обсуждал достоинства разных тренеров, противопоставляя их бедолаге Прайаму Джоунзу.

– Но ведь не его вина, что Таллахасси упал в Челтнеме, – мягко заметил я.

– Это была вина Мартина! – резко ответил Бакстер. – Он не удержал равновесия во время прыжка. Он был чересчур самоуверен.

Мартин мне говорил, что, если владелец лошади чем-то недоволен, «это» – что бы «это» ни было – практически всегда оказывается виной жокея. «Стрелочник виноват». Мартин только философски пожимал плечами.

– Бывают, конечно, и другие владельцы, – говорил он. – Работать на них – одно удовольствие. Они понимают, что лошади тоже могут ошибаться; когда что-то случается, они говорят: «Ну что ж, это скачки»; они способны утешать жокея, который только что проиграл скачку века… И уж поверь мне, Ллойд Бакстер не из их числа. Если я проигрываю на его лошади, виноват всегда я.

– Но ведь если лошадь падает, это уж точно не тренер виноват? – спокойно сказал я Бакстеру, пока он перебирал тренеров. – Так что я не стал бы винить Прайама Джоунза за то, что Таллахасси упал и проиграл Кофейную скачку.

– Надо было лучше тренировать лошадь.

– Но ведь этот конь уже показал, что прыгать он умеет! – возразил я. – Он выиграл несколько скачек.

– Я хочу сменить тренера, – упрямо повторил Ллойд Бакстер. Я понял, что это дело принципа и он не уступит.

Помимо ланча, распорядители предоставили Бакстеру билет в гостевую ложу. Мы уже стояли у входа, и Ллойд Бакстер уже извинился за то, что вынужден меня покинуть, как вдруг один из распорядителей, шедший следом за нами, свернул с пути и направился ко мне.

– Это же вы стекольщик? – жизнерадостно прогудел он. – Моя жена – большая ваша поклонница! Ваши безделушки стоят у нас по всему дому. Какую чудную лошадь вы для нее сделали – вы еще приезжали к нам устраивать подсветку, помните?

Я вспомнил лошадь и дом достаточно отчетливо, чтобы меня тоже пригласили в гостевую ложу. Нельзя сказать, чтобы Бакстера это обрадовало.

– Жена говорит, этот молодой человек – настоящий гений! – рассказывал распорядитель Бакстеру, провожая нас в ложу. Гений тем временем изо всех сил боролся со слабостью.

На лице у Бакстера было отчетливо написано, что мнение жены распорядителя его мало интересует. Но, возможно, оно все-таки повлияло на отношение Бакстера ко мне. Во всяком случае, когда утихли крики болельщиков после финиша очередной скачки, он слегка коснулся моей руки, показывая, что хочет мне что-то сказать. Это немало меня удивило. Однако заговорил он не сразу – по-видимому, колебался. Я решил ему помочь.

– Я вот все думаю, – мягко начал я, – не могли ли вы видеть того человека, который заходил ко мне в магазин во время празднования Нового года. То есть я знаю, что вам сделалось нехорошо, но до этого и после того, как я вышел на улицу, в магазин никто не заходил?

После длительного молчания Бакстер чуть заметно кивнул.

– Кто-то вошел в эту вашу длинную галерею. Я помню, что он спросил вас, а я сказал, что вы на улице. Но я не разглядел его как следует, потому что у меня глаза… временами мое зрение выкидывает такие фокусы…

Он не договорил. Я поддержал угасающий разговор:

– У вас есть таблетки…

– Конечно, есть! – раздраженно ответил он. – Но я забыл их принять, потому что весь день пошел наперекосяк – начать с того, что я ненавижу эти крохотные воздушные такси, и потом, я хочу сменить тренера.

Он умолк, но молчание его было столь красноречиво, что и павиан бы понял.

Я спросил, не мог ли бы он, несмотря на фокусы своего зрения, описать этого посетителя.

– Не мог бы, – коротко сказал Бакстер. – Я ответил, что вы на улице, а очнулся уже в больнице.

Он опять замолчал. Я уже начал думать, что больше я от него ничего не услышу, когда он смущенно добавил:

– Наверно, мне следует поблагодарить вас за молчание. Ваша нескромность могла бы стать для меня причиной крупных неприятностей.

Я пожал плечами.

– А какой смысл?

Некоторое время Бакстер вглядывался в мое лицо, как до этого я вглядывался в его. Результат меня удивил.

– Вы не больны? – осведомился он.

– Да нет. Просто устал. Не выспался.

Видимо, он решил не развивать эту тему и вместо этого сказал:

– Тот человек, который приходил, был худощавый, с белой бородой, лет за пятьдесят.

Мне показалось маловероятным, чтобы вор мог выглядеть так, и Бакстер, должно быть, заметил мои сомнения, потому что добавил, чтобы убедить меня:

– Когда я его увидел, я еще подумал о Прайаме Джоунзе. Он уже много лет собирается отрастить бороду. Я ему каждый раз говорю, что он будет похож на водяного.

Я едва не рассмеялся, представив себе Прайама с бородой. Пожалуй, Бакстер был прав.

Бакстер сказал, что человек с бородой показался ему похожим на профессора. На лектора из университета.

– Он что-нибудь еще сказал? – уточнил я. – Был ли он похож на обычного покупателя? Упоминал ли он о стекле?

Ллойд Бакстер ничего не помнил.

– Может, он что-то и говорил, но у меня все спуталось. Со мной часто бывает, что все вокруг кажется мне неправильным. Это своего рода предупреждение. Часто я могу с этим совладать или, по крайней мере, приготовиться… но в тот вечер все произошло слишком быстро.

Я подумал, что Бакстер чрезвычайно откровенен со мной. Я такого не ожидал.

– Этот бородач, – сказал я, – он, должно быть, видел начало вашего… хм… приступа. Почему же он вам не помог? Как вы думаете, он просто не знал, что делать, и сбежал от греха подальше, как обычно бывает, или же он воспользовался случаем и удрал с добычей – с теми деньгами в мешке?

– И с видеокассетой, – добавил Бакстер. Мне потребовалось некоторое время, чтобы оправиться от изумления. Наконец я спросил:

– С какой видеокассетой?

Бакстер нахмурился.

– Он спросил про видеокассету.

– И вы ее ему отдали?

– Нет. Да. Или нет. Не знаю.

Очевидно, воспоминания Ллойда Бакстера о том злосчастном вечере в Бродвее представляли собой беспорядочную мешанину реальности и бреда. Вполне возможно, профессор с белой бородой существовал только в его воображении.

За следующие десять минут, что мы провели в самом тихом и спокойном месте на ипподроме – на балконе гостевой ложи распорядителей между скачками, – мне удалось убедить Ллойда Бакстера обменяться подробными воспоминаниями о последних минутах 1999 года. Но сколько он ни старался, в его памяти по-прежнему всплывал образ сухопарого человека с белой бородой, который, по всей видимости – если это было именно тогда и именно там, – вроде бы спросил про видеокассету…

Бакстер старался как мог. Его отношение ко мне переменилось радикально, так что из противника он сделался союзником.

В частности, он признался, что изменил свое отношение к нашей с Мартином дружбе. Раньше бы он такого никогда не сказал.

– Я вижу, что ошибался в вас, – хмуро буркнул он. – Мартин говорил, что опирается на вас, а я считал само собой разумеющимся, что дело обстоит наоборот.

– Мы учились друг у друга.

Помолчав, Бакстер сказал:

– Тот человек с бородой – он мне не почудился, знаете ли. И он действительно хотел заполучить видеокассету. Если бы я знал что-то еще, я бы вам рассказал.

Я наконец поверил ему. Просто так неудачно сложилось, что в самый неподходящий момент у Бакстера начался припадок – впрочем, с точки зрения белобородого, неудачным было скорее то, что Бакстер его вообще видел. Но теперь я был почти уверен, что, пока я торчал на улице, встречая 2000 год, в мой магазин зашел белобородый худощавый человек, похожий на профессора, который что-то сказал насчет видеокассеты и исчез до того, как я вернулся, прихватив с собой кассету, а кстати уж и деньги.

Никаких белобородых я на улице не видел. Рождество миновало за неделю до того, и для весельчака с Северного полюса было поздновато. Но Ллойд Бакстер не знал, была ли белая борода на самом деле, или он перепутал незваного гостя с Санта-Клаусом.

Прощаясь, мы пожали друг другу руки – впервые за все время нашего знакомства. Я оставил Бакстера на попечение распорядителей и спустился вниз, к Уортингтону, который ждал меня снаружи. Он продрог и проголодался. Мы по запаху нашли кафе, и Уортингтон накинулся на еду.

– А вы отчего не едите? – осведомился он, чавкая.

– По привычке, – объяснил я. По привычке, которой я заразился от жокея, привыкшего тщательно следить за своим весом. Похоже, я даже не замечал, насколько сильно влиял на меня Мартин.

Пока Уортингтон расправлялся с двумя порциями бифштекса и пирога с почками, я поведал ему, что теперь надо искать худощавого белобородого человека за пятьдесят, который похож на университетского профессора.

Уортингтон вонзил вилку в пирог и серьезно взглянул на меня.

– Что-то это описание не очень подходит к человеку, способному стянуть мешок с деньгами, – заметил он.

– Вы меня удивляете, Уортингтон! Уж кому-кому, а вам-то следовало бы знать, что борода вовсе не является доказательством порядочности! А что, если дело было так: предположим, мистер Белобородый отдал кассету Мартину, а Мартин передал ее Эдди Пэйну, чтобы тот отдал ее мне. Когда Мартин погиб, Белобородый решил вернуть кассету себе. Для этого он разузнал, где она может находиться, и… короче, он приехал в Бродвей. Он нашел кассету, забрал ее и заодно под влиянием минутного порыва прихватил мешок с деньгами, который я по глупости оставил лежать на виду. В результате он не может никому признаться, что кассета вернулась к нему.

– Потому что тогда бы пришлось признаться и в краже денег?

– Вот именно.

Мой телохранитель выскреб тарелку дочиста и вздохнул.

– Ну, а дальше? Что было дальше?

– Я могу лишь догадываться.

– Ну-ну. Догадывайтесь. Потому что циклопропаном нас потравил отнюдь не старичок. Малыш Дэниэл описал кроссовки, которые были на том грабителе – ни один человек старше двадцати лет такие не наденет иначе как под пистолетным дулом.

Я был иного мнения. Эксцентричный старичок может надеть все, что угодно. А еще он может записать на кассету эротический фильм. И сообщить кому-нибудь, что эта кассета стоит целого состояния и что она находится в руках Джерарда Логана. Немного приврать. Прибегнуть к диверсионной тактике. Разделать Логана под орех, заставить его отдать кассету – а если кассеты у него нет, то заставить выдать информацию, которая на ней содержалась.

И все-таки что именно Мартин собирался мне доверить?

И так ли уж мне хочется это знать?

Если я ничего не буду знать, я ничего не смогу выдать. Но если они уверены, что я все знаю и не хочу говорить… «Черт возьми, – подумал я, – это мы уже проходили! А рассчитывать каждый раз на Тома Пиджина с его доберманами не стоит».

Быть может, не знать тайну кассеты для меня куда опаснее, чем знать ее. Стало быть, так или иначе, мало узнать, кто ее украл, – важно еще и выяснить, чего они от меня ждут, а также что известно им самим.

Когда Уортингтон заморил червячка, а мы проиграли энную сумму, поставив ее на лошадь, на которой должен был ехать Мартин, мы снова вернулись к сплоченным рядам букмекеров, которые выкрикивали ставки на лошадей, участвующих в следующей скачке, последней на сегодня.

Положившись на знаменитые мускулы Уортингтона, мы прибыли к палатке «Артур Робинс, 1894» образца 2000 года. Раскатистый голос Нормана Оспри без труда перекрывал ближайших соседей до тех пор, пока Оспри не обнаружил рядом нас. Оспри мгновенно умолк.

Подойдя достаточно близко, чтобы разглядеть следы ножниц на элвисовских бачках, я начал:

– Передайте Розе…

– Сам передай! – злобно перебил Оспри. – Она у тебя за спиной.

Я неторопливо обернулся, оставив у себя за спиной Уортингтона. Роза вперила в меня взор, исполненный ненависти, причин которой я до сих пор не понимал. Сухость ее кожи, как и прежде, словно бы символизировала сухость ее натуры, но в нашу предыдущую встречу на ипподроме между нами не стояло воспоминаний о кулаках, каменной стенке, бейсбольных битах, раскоканных часах и прочих приятных мелочах, устроенных не кем иным, как этой самой дамой.

Она стояла не более чем в двух ярдах от меня. От этой близости у меня по спине поползли мурашки. Но сама Роза, похоже, была уверена, что черная маска и шерстяной костюм сделали ее неузнаваемой.

Я снова задал вопрос, на который она один раз уже отказалась ответить:

– Кто дал Мартину Стакли видеокассету на скачках в Челтнеме?

На этот раз Роза ответила, что не знает.

– Вы имеете в виду, что не видели этого человека или видели, как он передавал Мартину кассету, но не знаете, как его зовут?

– Ишь, какой умный! – ядовито отпарировала Роза. – Сам догадывайся!

«Да, – подумал я, – на слове ее не поймаешь». Я подозревал, что она не только видела того человека, который передавал кассету, но и знает его. Но с ней и самому Великому Инквизитору управиться было бы нелегко, а дыбы и клещей я у себя в мастерской не держу.

Я сказал, не особенно надеясь на то, что мне поверят:

– Я не знаю, где искать кассету, которую вы хотите добыть. Я не знаю, кто ее украл, и зачем – тоже не знаю. Но у меня ее нет.

Роза лишь нехорошо усмехнулась.


Мы пошли прочь. Уортингтон тяжко вздохнул.

– На первый взгляд могло бы показаться, что главной шишкой в этой компании должен быть Норман Оспри. У него и голос такой властный, и сложение соответствующее. И все думают, что «Артуром Робинсом» заправляет он. Но вы видели, как он смотрит на Розу? Может, она временами и ошибается, но мне говорили, что голова всему она. Она самая толстая мышь в этой норе. И все пляшут под ее дудку. Тот парень, которого я просил разузнать насчет нее, мне звонил. Должен вам сказать, она на него произвела большое впечатление.

Я кивнул.

Уортингтон, тертый калач, добавил:

– Она вас ненавидит. Вы обратили внимание?

Я ответил, что да, обратил.

– И понять не могу, с чего бы это она.

– Ну, чтобы это объяснить как следует, нужен психиатр. Но, насколько я понимаю, дело вот в чем. Вы мужчина, вы сильный, выглядите на все сто, преуспеваете в своем деле и не боитесь ее. И много чего еще, но для начала и этого хватит. Она устроила вам взбучку, а тут вы являетесь снова и выглядите свеженьким как огурчик, хотя на самом деле это и не так, и более или менее тыкаете ее носом в лужу. Да я бы своего противника и за меньшее с лестницы спустил!

Я внимательно выслушал мудрые рассуждения Уортингтона и возразил:

– Но ведь я же ей ничего не сделал!

– Вы ей угрожаете. Вы для нее чересчур крепкий орешек. Вы можете выиграть этот матч. Так что она, возможно, предпочтет убить вас, чтобы вы этого не сделали. То есть сама-то она вас убивать не станет. Но может заставить кого-то другого. И помяните мои слова: бывают люди, которые способны убить из-за одной только ненависти. Люди, которые слишком стремятся выиграть.

«Ну да, – подумал я, – бывают же люди, которые способны убить другого человека только за то, что он другого цвета кожи или принадлежит к другой религии». И все-таки трудно представить, что такое может случиться с тобой. Хотя, когда тебе разобьют часы, представить такое становится значительно легче.

Я предполагал, что Роза сообщит своему отцу, Эдди Пэйну, что я на скачках. Но она ему ничего не сказала. Мы с Уортингтоном поджидали его в засаде после последней скачки и взяли в клещи, как только он вышел из раздевалки, направляясь к своей машине.

Нельзя сказать, что Эдди нам обрадовался. Он обвел нас затравленным взглядом, точно зажатая в угол лошадь, и я сказал ему мягко и осторожно, точно испуганному животному:

– Привет, Эдди. Как дела?

– Все, что я знал, я вам уже сказал! – возопил Эдди.

Я подумал, что если закинуть блесну-другую, то, возможно, удастся выудить из него что-нибудь полезное – так сказать, форель, прячущуюся в тростниках.

И я спросил:

– Роза замужем за Норманом Оспри?

Лицо Эдди несколько прояснилось, он едва не расхохотался:

– Роза – по-прежнему Роза Пэйн, но она называет себя «Робинс», а иногда и «миссис Робинс», когда считает нужным. Но вообще-то моя Розочка мужиков на дух не переносит. Жалко, конечно, но уж такая она уродилась.

– Но при этом ей нравится ими командовать?

– Ну, она сызмальства заставляла мальчишек делать все, что она хочет.

– Вы были с ней вчера вечером? – осторожно спросил я. Но Эдди сразу понял, к чему я клоню.

– Я вас и пальцем не тронул! – поспешно ответил он. – Это был не я!

Он обвел взглядом нас с Уортингтоном, на этот раз озадаченно.

– Понимаете, – сказал он заискивающе, словно умоляя о прощении, – они не дали вам ни единого шанса. Я говорил Розе, что так нехорошо…

Он нерешительно остановился. Я с интересом уточнил:

– То есть вы хотите сказать, что вы сами были вчера в Бродвее с этими черными масками?

И едва поверил своим глазам, увидев, какое виноватое лицо у него сделалось. Очевидно, что был.

– Роза говорила, что мы вас просто попугаем, – проблеял Эдди, глядя на меня несчастными глазами. – Я пытался ее остановить, честное слово! Я и не думал, что вы сегодня сюда приедете. Стало быть, это было все-таки не так ужасно, как выглядело со стороны… И все-таки это была страшная мерзость. Я сегодня первым делом сходил исповедаться…

– Значит, там были вы с Розой, – сказал я самым невозмутимым тоном, скрывая, как я ошеломлен. – И Норман Оспри. А кто еще? Один из помощников Оспри, да?

– Нет, не они!

Эдди внезапно испугался и замолчал. С точки зрения его доченьки, он уже и так разболтал достаточно много. И даже если последний человек в черной маске действительно был одним из двоих помощников Нормана Оспри, работающих в букмекерской конторе «Артур Робинс, 1894», Эдди в этом признаваться не собирался.

Я решил закинуть новую приманку.

– А вы не знаете человека, который может добыть обезболивающее?

Мимо.

Что ж, попробуем еще раз.

– А человека с белой бородой, знакомого Мартина?

Эдди поколебался, но в конце концов отрицательно покачал головой.

– А не знаете ли вы кого-нибудь, кто носит белую бороду и похож на университетского профессора?

На это Эдди твердо ответил: «Нет». Видно было, что ему не по себе.

– Скажите, а тот пакет в оберточной бумаге, что вы отдали мне в Челтнеме, был тот же самый, что вы получили от Мартина?

– Тот самый!

На этот раз Эдди кивнул уверенно, не раздумывая.

– Тот самый. Роза была в ярости. Она сказала, что, раз уж Мартин погиб, мне следовало держаться за тот пакет обеими руками и никому про него не говорить. Надо было оставить его себе, и тогда бы не было всего этого шума.

– А Роза знала, что в нем?

– Точно знал только Мартин. Я вроде как спросил, что там, а Мартин только рассмеялся и сказал, что в нем – будущее нашей планеты. Но это он, конечно, пошутил.

Увы, в шутке Мартина, похоже, была слишком большая доля правды… Но Эд еще не закончил.

– За пару недель до Рождества, – продолжал он, – несколько жокеев переодевались, чтобы ехать домой, и обсуждали, что дарить на Рождество женам и подружкам – так, просто трепались, – и Мартин сказал, что подарит Бомбошке античное ожерелье, золотое со стеклом. Он смеялся и говорил, что надо будет попросить вас сделать копию, поновее и подешевле. Он говорил, что у вас есть видеокассета, на которой заснято, как это делается. Но он тут же передумал, потому что Бомбошка хотела новые сапоги на меху, и потом он все равно говорил по большей части о скачке короля Георга в Кемптоне на второй день Рождества и о том, сколько веса ему удастся сбросить, если отказаться от рождественской индейки. Ну, вы же знаете, он всегда беспокоился насчет своего веса, как и прочие жокеи.

– Он много с вами разговаривал, – заметил я. – Больше, чем с кем бы то ни было.

Эд возразил, что Мартин и с парнями любил поболтать. Он мог кое-что порассказать про их похождения, добавил он, подмигнув мне, как будто бы все жокеи были настоящими донжуанами. Теперь, когда мы перешли на менее скользкую тему, Эдди успокоился и снова превратился в деловитого и толкового помощника жокея, каким я привык его видеть.

По дороге домой Уортингтон подытожил то, что нам удалось узнать за этот день:

– Я бы сказал, что Мартин и тот, белобородый, этой кассетой очень дорожили.

– Ага.

– И, так или иначе, из того, что говорил ее отец, Роза сделала вывод, что на этой кассете записано, как изготовить античное ожерелье.

– Да нет, там должно быть что-то поважнее.

– Ну… может, там говорится, где его найти?

– Поиски клада? – Я покачал головой. – Да нет. Я знаю только одно действительно ценное античное ожерелье из золота со стеклом – а уж я-то в старинном стекле разбираюсь неплохо, – и это ожерелье хранится в музее. Оно действительно бесценно. Создано оно, вероятно, на Крите или, во всяком случае, где-то в районе Эгейского моря около трех с половиной тысяч лет назад. Оно называется «Критский восход». Я сделал копию этого ожерелья и один раз одолжил ее Mapтину. Кроме того, я заснял процесс изготовления на видеокассету. Ее я тоже одолжил Мартину, и она до сих пор у него – или, точнее, бог знает где.

– А если есть какая-то другая? – спросил Уортингтон.

– Другая кассета? Или другая копия ожерелья?

– А почему бы и не быть двум кассетам? – предположил Уортингтон. – Роза могла их спутать…

Я подумал, что скорее это мы с Уортингтоном все спутали. Однако мы благополучно приехали к Бомбошке, вооруженные по крайней мере двумя точно установленными фактами: во-первых, Роза, Норман Оспри и Эдди Пэйн провели воскресный вечер в Бродвее, и во-вторых, некий пожилой, худощавый, белобородый человек, похожий на профессора, зашел в мой магазин в первые минуты нового века и не остался, чтобы помочь Ллойду Бакстеру во время эпилептического припадка.

Когда мы, хрустя гравием, остановились на дорожке перед домом Бомбошки, навстречу нам из парадной двери с распростертыми объятиями выбежала Мэриголд.

– Бомбошка больше во мне не нуждается! – театрально объявила она. – Доставайте карты, Уортингтон! Мы едем кататься на горных лыжах.

– Э-э… когда? – уточнил шофер, нимало не удивившись.

– Завтра утром, разумеется. Заправьтесь бензином. По дороге заедем в Париж. Мне нужно приодеться.

Уортингтон отнесся к этой новости куда спокойнее, чем я. Он шепнул мне, что Мэриголд большую часть времени только и делает, что покупает новые наряды, и предрек, что катание на лыжах продлится максимум дней десять. Мэриголд это развлечение быстро прискучит, и она вернется домой.

Бомбошка отнеслась к известию об отъезде своей матушки с облегчением, которое, однако, довольно умело скрыла, и с надеждой спросила, разобрались ли мы с «этой ужасной историей с кассетой». Бомбошка жаждала покоя. Но гарантировать ей покой я никак не мог. Однако я не стал говорить ей о существовании Розы и о том, что эта женщина и покой совершенно несовместимы.

Я спросил у Бомбошки про белобородого. Она сказала, что никогда не видела такого человека и не слышала о нем. Когда я объяснил ей, что это за человек, она позвонила Прайаму Джоунзу. Тот был разобижен тем, что Ллойд Бакстер забирает от него своих лошадей, однако все же сообщил, что ничем помочь не может, и выразил сожаление по этому поводу.

Бомбошка позвонила еще нескольким тренерам, однако, по всей видимости, среди знакомых им владельцев скаковых лошадей не было ни одного пожилого, худощавого и белобородого профессора. Устав от звонков, Бомбошка убедила свою матушку позволить Уортингтону продолжить наше путешествие и отвезти меня, куда мне надо. Я с благодарностью чмокнул Бомбошку в щеку и попросил отвезти меня ко мне домой. Мне хотелось упасть и не двигаться.

Отъехав от дома Бомбошки, Уортингтон сообщил мне, что очень любит кататься на горных лыжах. Что ему очень нравится Париж и очень нравится Мэриголд. И что он в восторге от ее экстравагантной манеры одеваться. И что ему очень жаль бросать меня на растерзание Розе. Он жизнерадостно пожелал мне удачи.

Я пообещал придушить его.

Пока Уортингтон хихикал за рулем, я включил мобильник, чтобы позвонить Айришу и узнать, как прошел день в магазине. Но не успел я набрать номер, как раздался звонок с автоответчика, и голос юного Виктора Верити коротко произнес:

– Пришлите мне свой адрес электронной почты на адрес [email protected].

«Ну надо же! – подумал я. – Виктор раскололся!» Значит, с домом придется подождать. Единственный мой компьютер, подключенный к Интернету, находился в Бродвее. Уортингтон покорно развернул машину. Остановившись перед входом в магазин, он настоял на том, чтобы войти туда вместе со мной, на случай если внутри поджидают черные маски.

Однако в магазине было пусто. Никакой Розы. Мы с Уортингтоном вернулись к «Роллс-Ройсу», пожали друг другу руки, Уортингтон посоветовал мне беречь себя и беспечно укатил, предсказав, что не пройдет и двух недель, как он вернется.

Я тотчас же почувствовал, как мне не хватает моего верного телохранителя – и его мускулов, и его трезвого взгляда на жизнь. Да, Париж и горные лыжи – дело хорошее… Я покряхтел, растирая ноющие синяки, разбудил спящий компьютер, подключился к Интернету и отправил Виктору свой почтовый адрес.

Я рассчитывал на долгое ожидание, но ответ пришел почти сразу. Значит, парень сидел за компьютером и ждал моего письма.

На экране моего ноутбука появился вопрос:

«Кто вы?».

Я набрал и отправил ответ: «Друг Мартина Стакли».

«Имя?» – спросил он.

«Джерард Логан», – ответил я.

«Что вы хотите?»

«Откуда ты знаешь Мартина Стакли?»

«Я с ним знаком уже тыщу лет. Мы часто виделись на скачках, я там бывал с дедом».

«Почему ты отправил Мартину то письмо? Откуда ты узнал про кассету? Пожалуйста, расскажи мне всю правду».

«Я слышал, как моя тетя говорила маме».

«А откуда тетя это знала?»

«Тетя все знает».

Я начинал утрачивать веру в здравомыслие парня. Мне вспомнилось, как он утверждал, что играл в игру.

«Как зовут твою тетю?» Ничего особенного я не ожидал. Однако ответ меня ошеломил.

«Тетю зовут Роза. А фамилию она то и дело меняет. Она сестра моей мамы». И тут же, почти без перерыва, пришла следующая реплика: «Я лучше пока отключусь. Она как раз пришла».

«Погоди!» И я поспешно набрал следующий вопрос: «Не знаешь ли ты худощавого старика с белой бородой?»

Я уже смирился с тем, что не получу ответа, когда на экране появились три слова: «Доктор Форс. Пока».