"Охота на лошадей" - читать интересную книгу автора (Френсис Дик)

Глава 1

Я проснулся от предчувствия беды. Рука инстинктивно сжала под подушкой пистолет. Затаив дыхание, я настороженно прислушался. Ни звука. Ни бесшумного скольжения по полу, ни шелеста простынь, ни полуконтролируемых ударов сердца. Никаких врагов. Медленно, расслабленно я перевернулся на другой бок и окинул взглядом комнату. Спокойную, пустую, безобразную комнату. Треть того, что я, за неимением лучшего слова, называл домом.

Сквозь тонкие розовые занавески яркое солнце проложило золотистую дорожку на видавшем виды коричневом дешевом ковре. Терпеть не могу розовый цвет. Но спорить с хозяином квартиры, чтобы переменить их на голубые? Нет уж, увольте, на это у меня сил нет. Прожив у него восемь месяцев, я понял: он ничего не заменит, пока вещь не рассыплется в прах.

Несмотря на солнечное спокойное утро, предчувствие беды не проходило, оно просто ушло на дно и превратилось в не особенно тревожное, зато давяще-мрачное настроение. Воскресенье, двадцатое июня. Начало трехнедельного отпуска.

Я перевернулся на живот и прикрыл глаза от солнца. Рука под подушкой в шести дюймах от пистолета, необычно далеко. Интересно, сколько часов подряд может проспать человек, если он сосредоточит на этом все мысли? Особенно человек, который никогда не спал крепко. Три недели, три обязательные, но запоздалые недели сна. Сна без очевидной и неотвратимой опасности.

Три тысячелетия сна лежали под подушкой: мой неразлучный друг, девятимиллиметровый пистолет. Он всюду со мной – на пляже, в ванной, в постели, даже не в моей. Он спасает мне жизнь, и поэтому мы не расстаемся. Не стоит зацикливаться на этом. Я пережил много искушений, переживу и сегодняшнее тоже.

Зазвонил телефон. Вместо трех недель, как я надеялся, он промолчал всего ничего.

– Алло, – пробормотал я, приподнимаясь с подушки.

– Джин?

– Угу.

– Значит, вы еще не уехали. – В голосе послышалось облегчение. В голосе моего начальника. Я взглянул на часы. Десять утра.

– Нет, – зачем-то ответил я, ведь Кибл и так знал, что я не уехал. Интересно, чем вызвано облегчение в его голосе? Но когда он заговорил, все стало понятно:

– Как вы смотрите на то, чтобы провести день на реке?

У него был моторный катер где-то в верховьях Темзы. Этого катера я никогда не видел. И Кибл никогда не предлагал мне покататься на нем.

– Приглашение или приказ? – спросил я, зевая.

– Расценивайте как хотите, – немного помолчав, ответил он.

Что за человек! Каждый раз делаешь для него больше, чем в твоих силах.

– Куда и когда я должен явиться?

– Дочь заедет за вами, – сказал он. – Через полчаса она будет у вас. Семейный пикник. Костюм для загородной прогулки. Приезжайте в таком виде, в каком вы есть.

– Хорошо, – согласился я. Ничего себе, в таком виде, какой есть. Небритый, в трусах и с пистолетом в руке. Никогда не сплю в пижаме. Она замедляет движения, когда вскакиваешь спросонок.

Костюм для загородной прогулки. Серо-коричневые хлопчатобумажные брюки и оливковая нейлоновая рубашка вполне подойдут, решил я. Когда раздался звонок в дверь, я держал руку, сжимавшую пистолет, в кармане брюк. Никогда не знаешь, что тебя ждет за дверью. Но, посмотрев в «глазок», убедился, что это всего лишь дочь Кибла, как мы и договаривались. Я открыл дверь.

– Мистер Хоукинс? – неуверенно произнесла она, переводя взгляд с меня на тусклую медную табличку, прикрепленную шестью винтами к темной дубовой двери.

– Совершенно верно, – улыбнулся я. – Входите.

Она прошла, а я закрыл дверь, с интересом отметив, что, поднявшись на четвертый этаж, девушка совсем не запыхалась, как большинство моих визитеров. Я специально жил так высоко.

– Я как раз допиваю кофе. Вы не хотите? – предложил я.

– Спасибо, вы очень любезны, но папа просил не тратить времени, он хочет быть на реке пораньше.

Дочь Кибла очень походила на свой портрет, стоявший на столе отца в офисе. Еще не женщина, все еще школьница. Короткие густые темные волосы, наблюдательные карие глаза, довольно кругленькая, но стройная, уверенная в себе недотрога, несколько смущенная тем, что попала утром в квартиру незнакомого мужчины.

Она оглядела гостиную, которую ни она, ни я и ни один человек в мире не назвал бы уютным гнездышком. Мебель, расставленная хозяином, побывала раньше во многих домах, а я не сделал ни малейшей попытки обновить ее. Мой единственный вклад в обстановку состоял из двух рядов полок с книгами и огромного сундука, привезенного с прежней квартиры. Я так и не удосужился распаковать его. Отдернутая занавеска открывала вид на кухню в нише. Даже мимолетный взгляд на буфет, холодильник, раковину и плиту не оставлял сомнений в их возрасте.

Дверь из гостиной вела в спальню, из спальни – в ванную, а из ванной – на пожарную лестницу. Квартиру можно было бы назвать крепостью, хотя не хватало рва с водой и подъемного моста. Я искал ее несколько недель. Хозяин рассвирепел, когда заметил, что я вставил в дверь «глазок». Пришлось заплатить за три месяца вперед: тогда он убедился, что «глазок» мне нужен не для того, чтобы скрываться от его счетов.

Я наблюдал, как дочь Кибла искала в гостиной хоть что-то радующее глаз и огорченно бросила это бесплодное занятие. Маленький шок для ее юной головки. Я мог бы рассказать ей, что прежде жил в отличной квартире, просторной, комфортабельной, в бельэтаже, с балконом, выходившим в маленький скверик. Но та квартира была слишком доступна для незваных гостей. Из нее меня вынесли на носилках.

– Сейчас, только возьму куртку, – сказал я, допивая кофе, – и поедем.

Она с облегчением кивнула: пустота моей домашней жизни огорчила ее. Пяти минут этой девушке хватило, чтобы все понять.

В спальне я взял куртку и переложил пистолет из кармана брюк в кобуру, прикрепленную под мышкой. Потом поставил чашку в раковину, перекинул через руку плащ, задернул занавеску в кухню, открыл дверь, и мы с дочерью Кибла вышли на площадку.

Спустившись по четырем пролетам полутемной лестницы, мы попали на залитую светом улицу Путни. Девушка оглянулась и посмотрела на большой старый дом. Как и соседние здания, с годами он потерял респектабельность, а облупившуюся краску не мешало бы подновить.

– Я сомневалась, в этом ли доме вы живете, – призналась дочь Кибла. – Папа сказал, четвертый от угла.

– Он иногда подвозит меня домой.

– Да, он говорил. – Она подошла к белому «Остину», стоявшему возле кустов, и нерешительно остановилась. – Вы не возражаете, если я буду вести?

– Конечно, нет.

Она улыбнулась в первый раз с тех пор, как вошла в квартиру. Дружеская благодарная улыбка. Потом открыла дверцу и села за руль. Устраиваясь рядом с ней, я заметил белую табличку с надписью «Новичок», лежавшую на заднем сиденье.

– Когда вы сдали экзамен? – безразличным тоном спросил я.

Теперь ее улыбка стала неуверенной.

– Вчера.

Но, несмотря на неопытность, она вела машину осторожно и уверенно, спокойно переключая скорость, хотя и немного злоупотребляя сигналом. Она умело миновала напряженное движение в Чизвике и поднялась по развилке на шоссе М4. Гигантский дорожный знак оповещал, что новичкам запрещается ездить по шоссе М4. Она лукаво сморщила нос, когда мы проехали это предупреждение.

– Вам пришлось выбрать это шоссе, чтобы заехать за мной? – лениво спросил я.

– О, нет. Я живу в Южном Кенте, в пансионе, нас там шестьдесят девушек. Папа позвонил и сказал, что раз я поеду в Лондон на уик-энд, то могу забрать вас и встретиться с ним в Хенли. Кстати, для меня практика.

– Понимаю.

Мы ехали со скоростью пятьдесят миль в час, как полагается новичкам, но теперь она решительно нажала на акселератор.

– Боитесь? – Стрелка спидометра показывала шестьдесят пять миль.

– Нет, – сухо улыбнулся я.

– И правда... – Руки ее напряженно вцепились в руль, первый признак неопытности. – И правда, у вас вид человека, которого нелегко напугать.

Я удивленно взглянул на нее. У меня самый обыкновенный вид. Спокойный и неприметный. Это полезно для моей работы.

– Во всяком случае, – откровенно продолжала она, – я спросила у папы, можно ли мне ехать этим путем, и он сказал, что, по его мнению, нервы у вас выдержат. Он почему-то нашел мой вопрос очень смешным.

– У него своеобразный юмор.

– Да?

Сосредоточившись на дороге, она несколько миль вела машину молча. Скорость постепенно опять упала до пятидесяти. По-моему, она поняла, что вести машину в воскресенье по шоссе не такой пустяк, как ей представлялось. По скоростной полосе неслись воскресные любители быстрой езды, а сбоку тянулись семейные машины с неизбежной бабушкой на заднем сиденье, беспрестанно бубнящей, что надо сбросить скорость. Мы ехали посредине и отважно обогнали аэропортовский автобус. После Виндзора движение стало спокойнее, и она неуверенно спросила:

– Вы... работаете у папы?

– Да, а что вас смущает?

– Нет, я спросила не потому... – Похоже, она решила, что ляпнула глупость. – Просто я не помню случая, чтобы папа кого-то приглашал... с работы. Обычно он не приглашает, вот я и спросила. – По-моему, она жалела, что начала этот разговор.

«Правильная мысль, – подумал я. – Интересно, что ему от меня надо? Вряд ли он хочет, чтобы я просто подышал свежим воздухом на реке». Как и сказала его дочь, не в привычках Кибла приглашать сотрудников на семейные пикники.

Мы добрались до Хенли, даже не поцарапав машины, и дочь Кибла аккуратно припарковалась на посыпанной гравием площадке возле железнодорожной станции. Когда она запирала «Остин», руки у нее дрожали. Я догадался, что это ее самое долгое путешествие за рулем и, конечно, с такой скоростью она с инструктором не ездила.

– Вы прекрасно водите машину, – искренне сказал я. – Как ветеран.

– Ой! – Она со счастливым видом посмотрела на меня. – Спасибо.

Теперь у меня не было сомнений, что на обратном пути она поведет машину не так напряженно и не станет превышать скорость. Укреплять в человеке уверенность и лишать его уверенности – это инструменты моего ремесла, и ни один профсоюз не запрещал использовать их в воскресенье.

– «Летящая коноплянка»... это наш катер, он должен быть где-то здесь, у берега, – сказала дочь Кибла. – Недалеко. – Она опять улыбнулась и показала рукой: – Сюда.

Мы медленно шли по недавно проложенной асфальтовой дорожке туда, где, казалось, собралось пол-Лондона, чтобы покормить уток. Темно-зеленая вода искрилась на солнце, стояла длинная очередь желающих взять напрокат катера, лодки и ялики. Вдоль берега теснились садики и лужайки, скамейки и зеленые площадки для боулинга, детские горки и качели. И всюду солнечные воскресные лица и веселые летние голоса. Семьи, пары... В одиночку прогуливались всего несколько человек. «Три недели одиночества», – мрачно подумал я. Я мог бы провести их возле глубокой темно-зеленой реки, сначала кормить уток, а потом, не выдержав, просто прыгнуть в воду.

– А вот и папа, – показала дочь Кибла. Солнце играло на ее светло-коричневой руке, и легкие тени пробегали по желтовато-оранжевому платью. «Слишком юная для меня», – мелькнула неожиданная мысль. Или, вернее, я слишком стар. Вечность тоже стара. До сорока у меня впереди еще несколько лет, но я мог бы рассказать Мафусаилу пару интересных историй.

Кибл шагнул на берег с одного из катеров, кормой пришвартованных к асфальтовой дорожке, и с приветливой улыбкой направился навстречу нам. Мой начальник выглядел точно так же, как и в обычные рабочие дни, только рубашка у него была с открытым воротом. Невысокий полноватый человек со спокойными манерами и немного озабоченным лицом. За стеклами очков в неброской оправе поблескивали светлые серо-голубые глаза, и, как обычно, во время бритья он по рассеянности оставил на щеке темную дорожку. Из-за преждевременной лысины уже в тридцать пять лет он выглядел на пятьдесят, но не сожалел об этом, убежденный, что именно солидный вид помог ему быстро сделать карьеру, обогнав ровесников. Вероятно, он прав. Кибл выглядел безобидным, осторожным, нечестолюбивым – короче, совершенно безвредным созданием природы. Восемь лет назад он унаследовал меня вместе с остальной организацией. Мне хватило двух минут, чтобы при первом же знакомстве за пустой болтовней оценить его острый как бритва ум.

– Джин, – воскликнул Кибл, – я так рад, что вы приехали!

Он сжал мне руку и потряс ее. Формальность, принятая в обществе, но не имеющая значения ни для него, ни для меня. Мы обменялись такими же протокольными улыбками. Зато теплое отношение к дочери у него шло от сердца. Она нежно поцеловала отца, и в глазах босса сияла такая гордость, какой я никогда раньше не замечал.

– Линни, любовь моя, ну, слава богу, ты в целости и сохранности добралась сюда. Кто вел машину? Джин?

– Он уступил мне. И даже ни разу не вздрогнул.

Кибл с веселым изумлением посмотрел на меня, а я повторил комплимент ее мастерству водителя. Отец поблагодарил меня кивком, прекрасно понимая, почему я это говорю.

Он направился к реке, жестом пригласив меня присоединиться к ним. Катер Кибла, возле которого мы остановились, представлял собой элегантное, аккуратное судно из стекловолокна, с каютой впереди и просторной открытой палубой на корме. Нигде ни пятнышка, хромированные части сверкают, как зеркала. На скамье с бледно-голубой обивкой сидели рядом мужчина и женщина. Увидев нас, они улыбнулись, но не встали.

Линни прыгнула с берега на палубу и поцеловала женщину. Кибл осторожно спустился за ней.

– Прошу вас, сюда, – показал он на борт. И опять мне предлагался выбор: приказ или приглашение – могу оценить его слова по своему желанию. Я решил считать их приглашением и ступил на борт «Летящей коноплянки», так и не поняв, в какое плавание отправляюсь.

– Моя жена Джоан. – Кибл махнул рукой в сторону сидевшей женщины. – Дорогая, это Джин Хоукинс.

Джоан Кибл, похожая на маленькую птицу, сохранила кокетливые манеры от тех времен, когда ее считали хорошенькой. Она сощурила глаза, приглашая меня повосхищаться ею, катером, погодой, чем угодно. Я наскреб нужные слова и сказал несколько банальностей о погоде, плавании по реке и об искусстве вождения ее дочери. Кибл прервал меня, помахав рукой в сторону сидевшего мужчины.

– Вы еще не встречались... – Он с минуту поколебался и продолжил: – Дэйв. Джин, это Дэйв Теллер.

Теллер встал, пожал мне руку так, будто экономил силы, и сказал, что рад со мной познакомиться. Его помятая бледно-голубая рубашка свободно свисала над залатанными хлопчатобумажными брюками. Старые парусиновые туфли на босу ногу и грязная бейсболка дополняли костюм Теллера. Американец, хорошо образованный, преуспевающий, уверенный в себе – эта характеристика тотчас прокрутилась в моем натренированном мозгу. Худощавый мужчина лет пятидесяти, с большим ястребиным носом, прямым взглядом и посещающий великолепного дантиста.

Кибл не дал нам никакой информации друг о друге, лишь представил, а сам занялся подготовкой своего корабля к отплытию. Его обращение за помощью к какому-то Питеру, очевидно находившемуся в каюте, осталось без ответа. Я заглянул в дверь и увидел мальчика лет двенадцати, заряжавшего пленку в маленький фотоаппарат.

– Питер! – кричал отец.

Питер, испустив вздох мученика, захлопнул крышку аппарата и вышел, перекручивая пленку и не спуская глаз с кнопки. Он уверенно, не глядя, шагнул на узкий борт, а с него прыгнул на асфальтовую дорожку.

– Когда-нибудь он шлепнется за борт, – сказала Линни, ни к кому не обращаясь.

Брат даже не услышал, все его внимание сосредоточилось на пленке. Одной рукой он держал камеру, а другой медленно отвязывал канат, опустившись на асфальт. Потом встал, с двумя грязными полосками на коленях, и направил объектив на проплывавшую мимо стаю уток.

А на борту Кибл и Теллер принимали швартовы, щурясь на солнце и дружески болтая. Линни и мать, подняв много шума из ничего, кольцами укладывали канат на палубе. Хотел бы я знать, какого черта я здесь болтаюсь, чужой абсолютно всем? Не новое чувство, но часто повторяющееся. Две стороны моей жизни расходились все дальше. Обычное существование в обществе потеряло всякий смысл, и под ним, там, где должен быть прочный фундамент, открылась пустота одиночества. Одиночество становилось все мучительнее и мучительнее. И настоящее было скверным, а будущее – бездной. Только работа собирала мою расколотую личность во что-то, напоминавшее целое, хотя я знал, что именно работа и дала начало одиночеству. Работа и Кэролайн. Если быть точным, муж Кэролайн.

– Не подержите канат? – спросил Питер. Я взял мокрый извивавшийся конец. – Хи, – добавил мальчик, первый раз по-настоящему обратив на меня внимание, – вы кто?

– Чей-то гость, – ответил я. В этих словах была правда, хотя, может, и мало смысла. Его мать удивленно вытаращила на меня глаза и сообщила сыну, как меня зовут.

Кибл запустил мотор, Теллер стоял на носу катера и все еще держал канат, а Питер оставался на берегу и, казалось, уже не успевал прыгнуть на борт. Фотоаппарат на кожаном ремешке раскачивался у него на груди.

– Бабушка подарила на день рождения, – с гордостью сообщил он Линни. – Супер, правда?

– Ты уронишь его в реку, если будешь так неосторожен.

– Это у меня вторая пленка. На первую я снимал ребят в школе. Как по-твоему, утки получатся нормально?

– Ну, если ты не забыл открыть затвор, что-нибудь получится.

– У меня там книжка. – Мальчик кивнул на каюту. В шпильке сестры он чутко уловил нежность и совсем не обиделся. – В ней объясняется, как поймать фокус и какая нужна экспозиция. Надо проверить, что там пишут про солнечные дни. Когда я снимал в школе, всю неделю было пасмурно.

«Что я здесь делаю? Лучше бы остался дома спать», – подумал я.

«Летящая коноплянка» шла навстречу течению, обдавая брызгами скопление гребных лодок. Кибл стоял за штурвалом. Теллер забрался на крышу каюты. Питер хотел спуститься в каюту, а Линни дразнила его и не пускала. Джоан Кибл села на палубе на широкую скамейку и похлопала рукой по месту рядом с собой, приглашая меня присоединиться к ней. Сделав над собой усилие, я сел возле нее и минуты через две посреди болтовни, которой хозяйка старалась занять гостя, попытался деликатно узнать, в качестве кого и почему меня сюда пригласили. Но она, сама того не желая, уже ответила на мой вопрос. Джоан Кибл понятия не имела, почему я сижу рядом с ней на борту катера.

В такого рода игре число вариантов бесконечно. Я строил предположение за предположением, но так и не нашел ответа, почему меня пригласили на борт «Летящей коноплянки». Зато сделал маленькое открытие. Жене Кибла пришлось спрашивать, кто я, она прямо задала такой вопрос, и это очень многое сказало мне об отчужденности между начальником и его женой. Теперь я понимал, почему раньше он никогда не приглашал меня в дом. Одно дело работать с микроскопом, а другое – самому попасть под его линзы. Но тем более странно, что он пригласил меня сейчас.

Кибл, будто затылком почувствовав, о чем я думаю, обернулся и сообщил:

– Впереди шлюз.

Я встал и подошел к нему. Питер бросил борьбу с Линни и занял свое место на корме возле ахтерштевня.

– Этот шлюз называется «Марш», – объяснила Линни, встав рядом со мной и глядя, как катер носом разрезает воду. – Крепкий орешек, когда идешь с этой стороны, навстречу течению.

Когда мы подошли ближе, я понял, что она имела в виду. Широкая река внезапно сужалась, ограниченная воротами шлюза слева и его створом – справа. Маленькие водовороты и вспененные фонтаны брызг встретили катер ярдов за пятьдесят до шлюза. Капли взлетали вверх, искрились на солнце и осыпали нас сияющим облаком. Под напором воды катер начало раскачивать из стороны в сторону, и Кибл быстро крутил штурвал, чтобы удержать его прямо. Впереди тонны зелено-коричневой, сверкающей, вспененной воды со страшным грохотом перелетали через створ, обдавая нас запахом тины и плесени.

Низкая деревянная стена отделяла подход к шлюзу от водоворота бурлившей воды. Кибл осторожно направил катер в спокойную воду. Теллер, стоя на крыше каюты, набросил канат на крюк причального столба. Питер с кормы накинул свой конец на швартовую тумбу. Я, стоя на корме, лениво разглядывал возвышавшийся створ. Взлетающая, падающая, пенящаяся, бурлящая вода снова скатывалась в русло реки и рассыпалась на солнце тысячью водяных искр. Я почувствовал тепло и мелкие брызги на лице и подумал, что если кто-то упадет туда, то вряд ли выберется.

Ворота шлюза растворились, суда, идущие вниз по течению, пропыхтели мимо нас, и «Летящая коноплянка» вошла в шлюз. Теллер и Питер выполнили свои манипуляции с канатами. Вода поднималась к верхним воротам и поднимала катер. Через десять минут мы вышли из шлюза на широкое спокойное течение шестью футами выше, чем вошли.

– На Темзе пятьдесят шлюзов, – сказал Кибл. – «Лечлейд» самый высокий, через него можно пройти только на гребной лодке, он футов триста над уровнем моря.

– Настоящая лестница, – заметил я.

– У викторианцев рождались блестящие идеи, – кивнул Кибл.

Теллер, стоя на носу, складывал канат кольцами; козырек его бейсбольной кепки торчал вперед, будто клюв насторожившейся птицы. Я наблюдал за ним, и Кибл проследил за моим взглядом.

Поднявшись на полмили выше шлюза, мы сделали, очевидно, запланированную остановку у речного паба. Теллер спрыгнул на берег, накинул свой канат на швартовую тумбу, и мы пристали. Потом они с Питером мастерски скрутили канат морским узлом, и вся компания спустилась на берег.

Сидя на неудобных металлических стульях вокруг стола с воткнутым посредине большим зонтом от солнца, мы немного выпили. Кибл, не спрашивая, заказал всем виски, а Линни и Питеру – кока-колу. Джоан потягивала виски, зажмурившись и скривив рот, всем своим видом показывая, что это слишком крепкий напиток для такой маленькой хрупкой женщины, но я заметил, что она прикончила свой бокал раньше остальных. Теллер некоторое время не прикасался к своей порции, а потом осушил все сразу большими глотками. Кибл пил с расстановкой, покручивая бокал в пальцах и разглядывая его на солнце. Шел пустой разговор о реке, о других уик-эндах, проведенных на катере, о погоде. Вокруг нас сидели под такими же зонтами такие же семейные компании: утренняя воскресная выпивка, воскресный ленч, воскресный дневной сон, воскресная газета, воскресный ужин, воскресный вечер в лондонском Палладиуме... Спокойное убежище в семейной рутине. Все в хорошем настроении и более или менее довольны. Даже Кибл чувствует себя в своей тарелке. Только я – чужой всем.

– Выпейте, – сказал Кибл. – У вас же отпуск.

Мгновенное острое любопытство всей семьи заставило меня кротко взять бокал, все еще полный, тогда как их уже давно опустели. Пить по утрам не стоит, считал я, алкоголь вызывает в подсознании сигналы тревоги. Мне нравится вкус спиртного, я вовсе не противник выпивки, но я не могу себе позволить ее воздействие. Алкоголь подталкивает человека положиться на удачу, а я предпочитаю надеяться на ясную голову. Поэтому порой я неделями не пью спиртного, и до этого утра больше месяца у меня во рту не было и капли.

Кибл смотрел, как я пью виски. Вкус знакомый, как давно потерянный друг. Что касается отпуска... Все мое отпускное настроение лежало у меня на коленях в куртке. В кобуре, прикрепленной под мышкой, – смертельный механизм весом всего в фунт. Но не похоже, что он понадобится мне во время прогулки по Темзе. Теллер заказал всем вторую порцию. Ее я тоже выпил. Наступила моя очередь сделать заказ третьей порции.

Питер выпил три стакана кока-колы, но больше не выдержал и ускользнул, держась за аппарат, – мол, мне надо поснимать. Рядом с пабом располагалась лодочная пристань, такая же, как в Хенли. Там выдавали напрокат плоскодонки. Четверо самых горячих посетителей паба никак не могли забраться в лодку. Теллер, посмотрев на них, хихикнул.

– Ужасно смешно, когда собираются грести... надравшись, – сухо закончила Линни. – Глупая забава.

Плоскодонка раскачивалась и поднимала высокие волны, но четверка все же уселась, не упав. Лодка прошла вверх по реке футов десять и с громовым ударом стукнулась о помост паба, нависавший над водой.

Гребцы попадали на спину и заболтали в воздухе ногами. Я попытался смеяться вместе со всеми, но в результате чувство отчужденности стало еще острее, чем прежде.

Мы допили виски, снова поднялись на катер и направились к следующему шлюзу, который назывался «Харбур». За ним начался спокойный участок реки с зелеными берегами. Там мы и пришвартовались для ленча. Питер плавал, взбирался на борт, снимал все подряд и снова прыгал в воду. Линни помогала матери готовить ленч. Теллер лениво откинулся на спинку скамьи на борту. Кибл сел и развернул воскресную газету. Я все ждал, когда же он приступит к делу, ради которого пригласил меня.

Оказывается, о деле упоминалось в газете.

– Прочтите, – сказал Кибл, отчеркивая ногтем маленькую заметку.

Я прочел:

«Следы Крисэйлиса, пропавшего во вторник в Кентукки, США, еще не обнаружены. Тревога за безопасность жеребца растет. Крисэйлис оценен в пятьсот тысяч фунтов. Его потомком является Мот – победитель дерби этого года».

– Вы эту заметку имели в виду? – озадаченно спросил я, сомневаясь, ту ли прочел. Кибл энергично кивнул.

– Вы ничего не знали об этом деле?

– Что Крисэйлис пропал? Конечно, знал. Об этом со среды писали все газеты.

– И для вас это ни черта не значит? – Теллер улыбался, но за улыбкой скрывалась горечь человека, умеющего владеть собой. – Я вложил деньги в эту лошадь, – добавил Теллер. – Двести тысяч долларов, одну восьмую пая.

– Ух ты, – протянул я. Мне показалось, что это очень большие деньги за одну восьмую пая лошади.

– Более того, – продолжал Теллер, вздохнув, – последний месяц я провел в переговорах о покупке этого жеребца. Мне повезло, я обошел другой синдикат, который тоже участвовал в торгах. И стоило Крисэйлису попасть в Америку, как он исчез.

– Сочувствую, – из вежливости сказал я.

– Боюсь, вы не понимаете. – Он покачал головой, показывая, что прощает мое непонимание. – Речь идет не о деньгах. Главное – конь. Он незаменим.

– Его найдут, – заметил я, потому что был уверен в этом и меня это совсем не интересовало.

– Очень сомневаюсь, – возразил Теллер. – И я хотел бы просить вас поехать туда и поискать Крисэйлиса.

В течение пяти секунд ни один мускул у меня на лице не дрогнул. Теллер повернулся к Киблу и улыбнулся, показав великолепные сверкающие зубы. Какой прекрасный у него дантист!

– Я бы не сел играть с ним в покер, – сказал Теллер. – Он оправдал все, что ты о нем говорил.

Я взглянул на Кибла. Он вскинул брови и чуть пожал плечами, по лицу проскользнуло выражение легкой неловкости. Интересно, насколько полную характеристику он дал мне?

– Мы с Симом вместе работали во время Второй мировой войны. – Теллер снова изучал меня.

– Понимаю, – ответил я, и впрямь понимая. Слишком много.

– Правда, для меня это была работа только на время войны. В сорок седьмом я демобилизовался и поехал домой, к папочке. Несколько лет спустя он умер и оставил мне своих скаковых лошадей и небольшую кучку долларов. – Снова блеснули красивые зубы.

Я ждал. История, похоже, только начиналась.

– Я оплачу проезд, все расходы и, разумеется, гонорар, – после паузы закончил Теллер.

– Я не охочусь на лошадей, – вяло запротестовал я.

– А по-моему, охотитесь. – Он посмотрел на Кибла. – Сим сказал, что вы сейчас в отпуске.

Можно было и не напоминать мне об этом.

– Крисэйлис – третий жеребец международного класса, пропавший за последние десять лет.