ГЛАВА 12

– Рыба-собака? – спросил Рэмзи. Полицейский опять встретил нас один в пустой клинике. Создавалось впечатление, что свои встречи со мной и Кеном он вьщелил в отдельную графу и не смешивал с другими расследованиями.

Кен успел побывать дома и захватить с собой справочник.

– Тетродотоксин, – прочел он вслух, – один из сильнейших известных в природе ядов. Он выделяется рыбой-собакой и вызывает дыхательную и сердечно-сосудистую блокаду путем паралича нейромускульной системы. Смертельная доза чрезвычайно мала и составляет микрограммы на килограмм веса тела. Очень трудно распознаваем при судебно-медицинской экспертизе.

– Дайте мне, – сказал Рэмзи.

Кен вручил ему книгу, и мы замерли в ожидании, пока Рэмзи переваривал новую информацию. Затем он взял накладную и перечитал ее во второй или третий раз.

– Вы говорите, что один миллиграмм этого порошка может убить лошадь? Одна тысячная грамма? – спросил он.

– Легко, – ответил Кен. – Вес лошади – примерно 450 килограммов. Микрограмм – это одна миллионная грамма. Одной ампулы хватит, чтобы, грубо говоря, убить четырех лошадей. Пока что мы имеем двух: жеребчик Фитцуолтера с переломом колена и племенная кобыла.

Повисла растерянная пауза, пока мы все осознавали, что многое еще осталось невыясненным.

– Можно подмешать порошок лошади в еду? – спросил Рэмзи.

– Да, – с сомнением в голосе ответил Кен, но куда удобнее растворить его в воде и ввести, ну скажем, в вену.

– Надев при этом хирургические перчатки, – предложил я.

– О Боже, да. Я сказал:

– Скотт, должно быть, знал того, кто просил доставить посылку. А может, и того, кому ее вручил. Ему даже необязательно было знать, что там внутри. – Я сделал паузу и добавил: – Наверное, он узнал больше, чем ему полагалось.

– Господи, – сказал Кен внезапно севшим голосом.

– Скажите нам, – попросил я Рэмзи, – вы обнаружили на теле Скотта след от укола? Скажите только да или нет.

Он поджал губы. Долго думал. Колебался.

– Вы здорово помогли мне, – выговорил он наконец. – Ответ – да. – Он опять посоветовался со своим внутренним «я» и выдавил из себя еще несколько предложений: – В течение четырех дней тесты выявили присутствие в организме снотворного в количестве, втрое превышающем нормальную дозу. Он был подмешан в кофе. Никаких других токсических веществ до сих пор не обнаружено. След от укола виден на внутренней стороне кисти.

«По крайней мере, – подумал я, – Скотт умер во сне». Я тут же понял, что иначе и быть не могло. Недюжинная физическая сила Скотта представляла серьезную угрозу для того, кто хотел взобраться на него со шприцем, заряженным смертью. Он бы попереворачивал не только столы.

Я подумал, что символически закрытый рот Скотта сам по себе указывал на мотивы убийства. Я никогда не занимался подобными делами и мало что понимал во всепоглощающей страсти, толкающей на убийство, но жуткое состояние трупа было красноречивее любых слов. Заставить его замолчать оказалось недостаточно. Где-то в глубинах души логика потерпела крах, осторожность исчезла, навязчивая идея поборола все сомнения.

Возможно, Скотт был сообщником, который стал помехой. Он мог обнаружить злоупотребления и пригрозить их раскрыть. Он мог попытаться извлечь для себя выгоду, прибегнув к шантажу. Ему жестоко ответили, вогнав в губы скобки.

Рэмзи, начав разглашение тайны, продолжил далее:

– Я думаю, ничего страшного, если я расскажу вам то, что завтра будет в прессе. Мы установили личность человека, который сгорел во время пожара.

– Установили? – воскликнул Кен. – Кто это? Рэмзи начал издалека. Мы чуть с ума не сошли от нетерпения.

– Обычно при пропаже человека об этом сразу заявляют. В данном же случае никто не заявил, потому что члены семьи этого человека были уверены, что он уехал на несколько дней порыбачить, а потом сразу же на торговую конференцию. Когда он не вернулся в этот четверг вечером, как ожидалось, его домочадцы выяснили, что он на конференции вообще не был. Они подняли тревогу и обратились к нам. Отчасти благодаря вашим сведениям и вашим намекам, сэр, – обратился он ко мне, – мы предположили, что пропавший мужчина и неопознанная личность – одно и то же лицо. Зубные слепки подтвердили нашу правоту.

Он остановился. Кен раздраженно спросил:

– Не тяните резину. Кто это был? Рэмзи смаковал свои разоблачения.

– Мужчина тридцати двух лет от роду, не очень хорошие отношения с женой, которая не ждала от него звонка с конференции. Он был страховым агентом. – Пауза. – Его звали, – наконец-то сказал он, – Трэверс. Теодор Трэверс.

Я смотрел на него, разинув рот.

Тео. Тот самый Трэверс, с которым я играл, Трэверс из дома на мельнице, его имя было Тео.

«Боже милостливый, – подумал я. – Уж лучше никогда не возвращаться в места своего детства, чтобы никогда не узнать об участи своих друзей». Возвращение в будущее своей прошлой жизни в роли незнакомца казалось мне поначалу прекрасным и захватывающим приключением. Теперь я понял, что не стоило так поступать.

Было слишком поздно корить себя за то, что я вернулся. С тех пор при самом случайном ходе событий все, что я мог предпринять, – это попытаться сделать положение сына Кении лучше, чем если бы я не приезжал.

– «Апджон и Трэверс», – произнес я. Рэмзи кивнул.

– Мы поинтересовались ими, после того как вы вчера их упомянули. Фирма не существует уже много лет, но во времена развратника Трэверса это было страховое агентство. Оно распалось, когда и Трэверс, и Апджон умерли.

Он пристально посмотрел на меня:

– А откуда вы знаете, сэр, об Апджоне и Трэверсе?

– Понятия не имею, – слабым голосом ответил я.

Кен быстро взглянул на меня. Он все еще не перестал мне верить, однако был сильно озадачен. Должно быть, я слышал название фирмы в доме Тео. Я просто не знал, почему оно втемяшилось мне в голову.

– А с чего бы страховому агенту приходить в ветеринарную клинику поздно ночью? – спросил я.

– Да, с чего бы? – спросил Рэмзи, как будто зная ответ.

– Кто-то пригласил его обсудить планы страхования, – предположил я. – Может быть, это связано с незаконной страховкой лошадей. Может, они не поладили, и это закончилось либо случайной, либо предумышленной смертью Трэверса. Может быть, пожар устроили нарочно, чтобы скрыть следы.

– Очень много «может быть», хотя я не сказал, что вы ошибаетесь, – заметил Рэмзи.

«Перетасуйте кусочки, – подумал я, – и они смешаются в кучу».

Рэмзи опять проводил нас и запер двери, хотя в кармане у Кена скорее всего тоже были ключи, и, стоило ему захотеть, мы бы вернулись обратно. Однако на Кена клиника, казалось, действовала угнетающе, и он был рад уехать. Мы стали у своих машин, и Кен спросил:

– Что дальше?

То, что случилось дальше, можно приписать только одной из этих невероятных вспышек старой памяти, мучительно непонятных в большинстве своем, но иногда потрясающе ясных. Наверно, много нитей должно слиться воедино, чтобы получилась правильная канва. Я вспомнил мой угрожающий сон и понял, что когда-то слышал, как моя мать говорила больше, чем рассказала мне по телефону.

– Ну, – сказал я, затаив дыхание, – а что, если нам съездить к Жозефине?

– С какой стати?

– Поговорить о твоем отце.

– Нет, ты не посмеешь, – воспротивился он.

– Мне кажется, что мы должны это сделать, – сказал я и частично посвятил его в свои планы.

Он растерялся, но тем не менее мы поехали к его матери. Она занимала два верхних этажа в большом красивом доме в стиле Эдуарда VII на изящной полукруглой террасе в Челтенхеме. Через открытые окна ее гостиной был виден кованый железный балкон, выходивший в старый городской сад. Все было бы прекрасно, но мебель Жозефины выглядела чопорной и невыразительной, как будто не менялась десятилетиями.

Кен предупредил ее по телефону, и она была даже рада видеть нас. По пути мы купили бутылку сладкого вишневого ликера, который, по словам Кена, его мать очень любила, но постоянно себе в этом отказывала. Хотя подарок и приняли неохотно, однако тут же откупорили. Кен налил большой стакан матери и две менее вместительные посудины для нас с ним. Сам он скривился, но я к тому времени научился уже есть и пить что угодно, не показывая своего недовольства.

«Не обращай внимания на то, что кладешь себе в рот, – частенько поговаривал мой отец. – Если ты знаешь, что это овечий глаз, ты обязательно заболеешь. Думай, что это виноград. Сосредоточься на аромате, а не на происхождении». Да, папа, ты прав, как всегда.

На Жозефине была серая юбка, строгая кремовая блузка и грязно-зеленый кардиган. На боковом столике стояла фотография в серебряной рамке, где она была молодой, улыбающейся и хорошенькой. На фото за ней виднелась очевидная копия Кена, каким я его знал: такое же вытянутое лицо, длинное тело, русые волосы. Кении на фотографии счастливо улыбался, Кен, которого знал я, улыбался крайне редко.

Мы присели. Жозефина плотно сжала колени. «Чтобы дать отпор развратникам», – подумал я.

Начало было не из легких.

– Отец Кена был хорошим спортсменом? – спросил я.

– Что вы имеете в виду?

– Ну… он любил рыбалку? Мой отец – заядлый рыбак. – Я подумал, что отца бы это утверждение позабавило.

– Нет, не любил, – ответила Жозефина, удивленно подняв брови. – А почему вы спрашиваете?

– А охоту? – опять спросил я.

Она, поперхнувшись, расплескала ликер.

– Послушай, мама, – настойчиво проговорил Кен. – Мы до сих пор не знаем точно, почему отец покончил жизнь самоубийством. У Питера есть на этот счет целая теория.

– Я и слышать о ней не хочу.

– А я думаю, хочешь. Я повторил вопрос:

– Он ходил на охоту?

Жозефина посмотрела на Кена. Он кивнул.

– Скажи ему, мама.

Она глотнула ликера. «Раз она начала, то с ней будет все в порядке», – подумал я, вспоминая непрерывные потоки сплетен на обеде в Тетфорде. Так оно и случилось.

– Кении ходил охотиться на фазанов вместе со всей толпой, – сказала она.

– Какой толпой?

– Вы их знаете. Фермеры и другие. Мак Макинтош. Роллз Иглвуд. Ронни Апджон. Это они.

– Сколько ружей было у Кении?

– Всего лишь одно. – Она содрогнулась. – Не люблю вспоминать об этом.

– Я знаю, – успокоил я ее. – Где он был, когда застрелился?

– О, Боже, Боже.

– Скажи ему, – настаивал Кен.

Она залпом проглотила ликер. Кен налил еще.

Если вспышка моей памяти была правильной, то ответ мне уже известен. Но ради самого Кена ему лучше услышать это от матери.

– Ты никогда не рассказывала мне, где он умер. Никто не говорил со мной о нем. Считалось, что я слишком мал. И вот мне уже столько, сколько было ему, когда он умер, и я хочу знать все. Мне пришлось долго привыкать к мысли, что он покончил жизнь самоубийством, но теперь, когда я привык, я хочу знать – где и почему, – сказал Кен.

– Но я не уверена насчет почему, – с несчастным видом возразила она.

– Тогда скажи где.

Она судорожно глотнула.

– Мамочка, дорогая, продолжай.

Его ласковый тон вывел ее из равновесия. Слезы хлынули из глаз. Сначала она вообще была не с состоянии говорить, но потихоньку, слово за словом, она ему все рассказала.

– Он умер… он застрелился… стоя в реке… на мелководье… недалеко от мельницы… возле дома Макинтоша.

Это откровение как громом поразило Кена и подтвердило мои видения. В памяти мне явственно слышался плачущий голос моей матери, когда я спрятался и подслушивал ее разговор с каким-то посетителем. Она сказала: «Он упал в ручей на мельнице, и ему смыло все мозги».

«Ему смыло все мозги». Я заморозил эту кошмарную фразу где-то в глубинах сознания и никогда не пытался представить ее наяву. Это было бы слишком ужасно. Теперь же, когда я ее вспомнил, то сам удивился. Должно быть, это была одна из тех омерзительных вещей, которые привлекают внимание маленьких мальчиков. Наверное, причиной тому послужили слезы моей матери.

– Как вы думаете, – мягко сказал я, – он залез в реку с ружьем?

– Какое это имеет значение? Да, конечно, иначе как бы он застрелился?

Она поставила стакан, резко встала и подошла к бюро из красного дерева. Достав из верхней части ключ, она открыла нижний ящик и вытащила большую полированную деревянную шкатулку. Чтобы ее открыть, понадобился еще один ключ, но наконец она справилась с этим и поставила шкатулку на стол возле своего стула.

– Я не смотрела на все это с того момента, как умер Кении, – сказала она, – но, наверно, ради тебя, Кен, время пришло.

В шкатулке были газеты, какие-то листки, отпечатанные на машинке, и письма.

Сверху лежали письма с выражением соболезнования. Толпа, как назвала их Жозефина, с теплотой выполнила свой долг: без сомнения, они все любили Кении. Макинтош, Иглвуд, Апджон, к моему удивлению – Фитцуолтер, и много писем от клиентов, друзей и коллег-ветеринаров. Я просмотрел их все, но письма от Винна Лиза не обнаружил.

Ближе к концу мое сердце чуть не выпрыгнуло из груди. На дне ящика была короткая записка от моей матери, написанная ее ровным почерком.

«Моя дорогая Жозефина.

Мне очень жаль. Кении всегда был хорошим другом, и нам будет очень не хватать его на скачках. Если смогу быть чем-нибудь Вам полезна, пожалуйста, дайте мне знать.

С глубочайшими соболезнованиями, Маргарет Перри».

Моя бедная молодая мать, которая рыдает от горя, позабыв о своих безукоризненных манерах. Я положил ее давнее письмо обратно к остальным и сделал вид, что ничего не произошло.

Обратившись к газетам, я обнаружил, что они печатали все – от фактов до вымыслов, и повсюду было много одинаковых фотографий мертвого Кении. «Всеми любимый», «уважаемый», «большая потеря для общества». Заключение расследования: «недостаточно доказательств, что он намеревался лишить себя жизни». Никаких предсмертных записок. Сомнения и вопросы. «Если он не хотел застрелиться, что он делал в таком случае, стоя в январе посреди реки в туфлях и носках?» «Вполне в духе Кении, всегда такого внимательного, не оставить никакой поясняющей записки».

– Я не могу это читать, – сказал Жозефина с несчастным видом. – Я думала, что забуду его, но не получается. Это так ужасно, вы даже представить себе не можете. Быть вдовой – тяжело само по себе, но, когда ваш муж убивает себя, все вокруг считают, что это ваша вина.

– Но было вынесено открытое заключение, – возразил я, – об этом писали в газетах.

– Не вижу никакой разницы.

– Я думал, там была шумиха вокруг лекарства, которое ему не следовало заказывать, – сказал я, – но здесь ничего об этом не пишут.

– Нет, пишут, – слабо возразил Кен. Он, раскрыв рот, читал один из машинописных листков. – Ты никогда не поверишь в это. И кто тебе все это рассказал, уму непостижимо.

– Я не могу вспомнить.

Он вручил мне бумаги. Я заметил, что он бледен и подавлен.

Я прочел следом за ним. Это было что-то вроде письма-заключения, но без обращения и подписи. Оно было шокирующим и разоблачающим. Вот что в нем говорилось:

«Кеннет Макклюэр незадолго до смерти заказал и получил небольшое количество органического соединения тетрадотоксина якобы для лабораторных исследований. Лошадь, находящаяся на его попечении, вдруг неожиданно умерла без видимой причины, что очень похоже на отравление тетрадотоксином. Но его не обвинили в самовольном применении этого чрезвычайно опасного вещества. Можно предположить, что покупка или использование этого вещества заставили его раскаяться, и это привело к самоубийству. Так как доказать сие невозможно, прошу не считать меня паникером».

Дрожащим голосом Кен спросил у матери:

– Ты знаешь, что здесь замешан тетрадотоксин?

– Так вот что это было? – нерешительно спросила она. – По этому поводу была ужасная паника, но я ничего не хотела слышать. Я не хотела видеть людей, которые плохо думали о Кении. Все было и так чересчур ужасно, разве ты не видишь?

Из всего этого я понял абсолютно ясно, что в так называемой толпе знали о существовании и смертельной опасности тетрадотоксина. Эта тема пребывала в забвении все прошедшие годы, но каким-то образом, возможно, из-за неудачи в Порфири, поднялась со всей своей разрушительной силой.

«Кении, – обрадовался Макинтош, когда мы пришли к нему, – ты принес это вещество?»

Я понял, что Кении принес. Затем, возможно, раскаялся и застрелился. Или же он решил выйти из игры, и его заставили замолчать.

Скотт, курьер с закрытым ртом. Трэверс, страховой агент, обгоревший до зубов. Кении, ветеринар, с мозгами, смытыми водой. Ружье, конечно же, при нем, и все отпечатки пальцев смыты. Никто из них не смог переварить тетрадотоксин.

– О Боже, – жалобно сказал Кен, – так вот из-за чего все произошло. Теперь я жалею, что узнал.

– Ты знаешь где, но не знаешь, так ли это было на самом деле, – сказал я.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что он не оставил никакой записки. Поэтому весь вопрос в том, сам ли он застрелился в реке, или кто-то застрелил его на берегу таким образом, что он упал спиной в воду.

Мать и сын застыли в ужасе. Я продолжал с сожалением:

– Кроме того, как вам удастся выстрелить в голову из ружья, если вы стоите по колено в воде? Вы не сможете нажать на курок, разве что приспособите палку. С другой стороны, выстрел, произведенный с близкого расстояния, имеет такую ударную силу, что запросто может сбить человека с ног.

Кен возразил:

– Что за чушь. С чего это вдруг кто-то должен его убивать?

– А почему убили Скотта? Он промолчал.

– Я думаю… – голос Жозефины задрожал, – это все так ужасно, я чувствую, что он не должен был так подло предавать меня, если не мог ничего поделать. Если его убили… Это было так давно… но если его убили… мне было бы спокойнее.

Кен посмотрел на нее так, будто не понимал ее логики, но я знал, что моя собственная мать тоже чувствовала бы себя спокойнее.

Кен остался у Жозефины, а я поехал бесцельно кататься по сельской местности. Я на минутку остановился на Кливском холме, обозревая сверху Челтенхемский ипподром. Я видел внизу под собой белые барьеры, зеленую траву, холмистую площадку, где показывают высший класс стиплеры. Конечно, Большой национальный турнир был огромной захватывающей лотереей, но настоящих, выносливых звезд отбирал именно Золотой кубок Челтенхема.

Ипподром, который я когда-то знал до последней травинки, превратился в какое-то враждебное существо. Там были новые массивные трибуны и перепланированные расчищенные дорожки, а арена повернулась в обратную сторону и полностью изменилась. С одной стороны вырос целый город полосатых навесов, совсем как в средние века. Вероятно, это были места для спонсоров и частных партий, так как меньше чем через две недели должен был состояться большой митинг. Я подумал, что не стоило опять входить в эти ворота. Тот старый ипподром и маленький мальчик были просто эхом на ветру. Однако и сегодняшний новый мир станет когда-нибудь вчерашним призраком.

Я двинулся дальше. Проехал мимо уродливой красной глыбы с кричащим дорожным указателем на Порфири-Плейс и дальше, в добрый старый Тьюксбери. Остановившись у реки Северн, я задумался о мозгах Кении, которые смыла река, и попытался осмыслить все, что видел, все, что я слышал, и все, что вспомнил с тех пор, как вернулся.

Уверенность, которая росла постепенно, теперь, казалось, смотрела мне прямо в лицо, как бы говоря: «А вот и я. Взгляни на меня». И все же это были скорее догадки, чем что-то осязаемое, я мог верить, но не мог доказать. Знать бы результат анализа ДНК жеребчика! Порфири-Плейс может подсказать имя. Виновный старый Макинтош наверняка знал, но не всегда мог вспомнить. Я был в этом уверен.

Кроме того, нужно было еще не попасться в ловушку, но я не думал, что какая-нибудь ловушка сработает.

Я вернулся в Тетфорд, когда уже стемнело, и позвал Викки с Грэгом выпить и поужинать на головокружительных высотах Челтенхема. Викки, кокетничая, сказала, что Белинда доживет до среднего возраста раньше, чем она. Грэг добродушно улыбался. Мы обсуждали свадебные планы, которые Кен всецело предоставил Белинде, а та передала в основном своей матери. Нужно было подготовить огромное количество всякой всячины. Я подумал, что, когда я женюсь на Аннабель, нам понадобится куда меньше всего.

Боже великий! Как мне могло такое в голову взбрести! Жениться на Аннабель, подумать только! Об этом еще слишком рано говорить.

Вскоре после того, как мы вернулись, позвонил Кен.

– Где ты был? – спросил он.

– Болтался по городу с Грэгом и Викки.

– Ну и денек. Послушай, – он был смущен, – мама пролила реки слез. Ты открыл ящик Пандоры. Но, ей-Богу, я тебе благодарен. Не понимаю, откуда ты знаешь все, что знаешь, но я полагаю, мой отец может покоиться с миром.

– Я рад.

– Когда я приехал домой, – продолжал он, – мне позвонил Кэри. По-моему, он в депрессии. Он хотел знать, как у нас продвигается работа. Я сказал, что нам его не хватает, но, честно говоря, мне кажется, он свое уже отработал. Все же я рассказал ему о счетах и о том, чем мы занимаемся.

– И что он сказал?

– Ничего особенного. Похвалил нас. Похоже, ему это неинтересно. Но все-таки я думаю, что Оливер прав. Нам нужно опять собраться и что-нибудь придумать вместе.

– Было бы неплохо. Он приободрился:

– Я думаю собрать всех и обсудить это.

– Прекрасная идея.

– Все равно, еще раз спасибо, – сказал он. – Увидимся завтра.

«Может быть, – подумал я, когда он положил трубку, – но завтра приезжает Аннабель, и я бы хотел пообедать с ней наедине, а не в семейном кругу».

Она приехала около полудня, и мы так привычно поцеловались, будто были знакомы не восемь дней, а по меньшей мере восемьдесят и провели их на необитаемом острове. На ней был просторный джемпер, весь в белых звездах на черном фоне, и узкие черные трикотажные брючки. Розовые губы. Огромные глаза.

– Я здесь нашел отличный паб, где можно пообедать, – сказал я, – но придется сделать по пути короткую остановку. Немного поиграем в сыщиков. Это недолго.

– Ничего страшного, – с улыбкой ответила она. – Я привезла тебе подарок от Хиггинса, друга Броуза.

Она достала конверт из блестящей черной сумочки и отдала его мне. Там был список из трех страховых компаний, выплачивавших страховку за лошадей, которые погибали на скачках в прошлом году. К каждой компании прилагался телефонный номер и имя того, с кем я мог связаться, а внизу Хиггинс дописал: «Ссылайтесь на меня и получите достоверные сведения. На следующей неделе будет еще».

Я очень обрадовался.

– Прекрасно. С этим мы уже почти у цели. Завтра же начну звонить. Не забывай, что Аль Капоне угодил в тюрьму из-за старой и нудной проверки документов. Бумажная работа – это напасть, поскольку все узнают о наших ошибках.

– Никогда ничего не подписывай, и не наживешь никаких неприятностей, – иронически прокомментировала она.

Мы влезли в мою машину и направились к ветеринарной клинике. Я сказал:

– Викки получила послание от полицейского, который расследует смерть Скотта. В записке говорится, что он хочет ненадолго встретиться со мной сегодня, ближе к обеду. В последнее время мы с Кеном встречались с ним в клинике каждый день. Это уже становится привычкой.

– А как обстоят дела вообще?

– Если хочешь, я расскажу тебе за обедом, хотя есть куда более интересные темы для беседы. Как там епископ?

– Он очень осторожен.

Я улыбнулся. Я же становился все менее осторожным каждый раз, когда виделся с ней. Приближение весны и лета, чувство начала жизни, дрожь возбуждения по всему телу – все смешалось в бурной эйфории. Только бы это не оказалось ошибкой. Через несколько месяцев станет ясно, будет ли очарование длиться вечно, если сейчас мы испытываем такое сильное влечение друг к другу. Я никогда раньше не задумывался о подобных вещах. Наверно, это правда, что человек сразу узнает свою судьбу, когда с ней повстречается.

Возможно, она тоже знала это. Я видел, что она тоже так думает. Она бы решительно прекратила наши отношения, если бы считала их ошибкой. И тут я испугался, что она может мне отказать.

Добравшись до клиники, мы увидели только одну машину, припаркованную у центрального входа. Это была не машина Рэмзи.

– Кажется, его еще нет, но кто-то уже приехал. Хочешь осмотреть клинику? – предложил я.

– Конечно, хочу. Я до этого видела только ньюмаркетскую больницу.

Мы вошли в холл и по коридору прошли в офис, в котором не было никого, даже полицейских.

– Давай посмотрим, где не заперто, – предложил я, и мы прошли по коридору к двери, ведущей в операционный блок. Она открылась от одного прикосковения, и мы вошли. Я показал Аннабель раздевалку и аптечный шкаф и пошутил, что нам сейчас не нужны чехлы для обуви и нет никакой нужды беспокоиться о стерильности.

Мы вошли в операционную и осмотрелись. Аннабель очень понравился подъемник.

– В Ньюмаркете я видела, как лошадь просто ставят рядом со столом, перевернутым набок, и привязывают. Лошадь, которой дали успокоительное, стоит прямо. Затем ей делают анестезию, переворачивают стол в горизонтальное положение и начинают операцию.

Раздвижная дверь послеоперационной палаты была широко раскрыта для всех микробов. Мы прошли внутрь, и Аннабель вскрикнула, подпрыгнув несколько раз на мягком упругом полу.

– А для чего эта стена? – она указала на перегородку.

– Ветеринары стоят за ней, когда лошадь начинает бегать, – объяснил я. – Иногда пациент может лягаться, и ветеринар отходит за стену, за пределы досягаемости копыт.

– Как площадка для быков, – сказала она.

– Точно.

Казалось, вокруг не было ни души. Мы прошли через коридор в приемную, где вдоль стен было расставлено оборудование, безмолвное и готовое к работе.

– Обычно они тщательно все запирают, – заметил я. – Все разваливается на части.

– Как мне их жаль.

Я толкнул дверь на улицу. Она, по крайней мере, была закрыта. Я почувствовал смутное беспокойство. Что-то было не так, хотя я не мог понять что. Я хорошо знал это место, и оно казалось таким же, как и раньше. Разница состояла в том, что я уже догадался, кто убил Скотта, но боялся немедленно рассказать об этом Рэмзи. Было странно, что он еще не приехал, хотя в его записке не было указано точного времени.

«Наверно, мне следовало рассказать об этом Кену, – подумал я, – но ничего уже не поделаешь. Это была не очень умная идея – приехать сюда в воскресенье утром».

– Давай вернемся в офис, – резко сказал я. – Я позвоню Рэмзи и спрошу, когда он будет.

– О'кей.

Повернувшись, я направился назад через палату в коридор. Войдя в приемную, где стояло все реанимационное и офисное оборудование, я спросил через плечо:

– Ты когда-нибудь лежала в больнице? Аннабель не ответила.

Я оглянулся и остолбенел от ужаса. Она упала на колени, конвульсивно размахивая руками, ее голова повисла. Я бросился назад к ней, а она рухнула без сознания на мягкий пол.

– Аннабель! – Я бился в агонии, склонившись над ней, я ползал на коленях, тормошил ее. Я не мог понять, что с ней случилось, не знал, чем ей помочь. Я буквально обезумел от горя.

И только в последнюю секунду я услышал шорох одежды за спиной, но повернулся слишком поздно.

Откуда-то из пустоты появилась фигура в хирургическом халате, перчатках, колпаке и маске. В руках у него был шприц, который он вонзил мне в шею, как кинжал.

Я ощутил длинное жало иглы. Я хотел схватить его за одежду, но он отскочил в сторону. Глаза, застывшие над маской, как серые булыжники.

Слишком поздно я понял, что он прятался за заградительной стеной, что он выскочил и сделал Аннабель укол, а затем спрятался опять, чтобы атаковать меня с другой стороны, когда я склонился над ней.

Я знал, хотя мое сознание постепенно меркло и я непреодолимо погружался в сон, что был прав. Мало утешительного. Какой же я дурак!

Человек в хирургическом халате убил Скотта.

Пожилой седовласый мужчина, знающий о ветеринарии все на свете.

Кэри Хьюэтт.

Я лежал, уткнувшись носом в пол, вдыхая запах лошадей и антисептиков. Сознание было туманным. Веки тяжелыми, как свинец. Я не мог говорить, мои члены отказывались повиноваться.

Мне казалось странным, что я еще жив. Ощущение было такое, будто я приходил в себя после наркоза. Мне очень хотелось заснуть опять.

Аннабель!

Мысль о ней всколыхнула мое помутившееся сознание и подстегнула мои потуги прийти в себя. Нечеловеческим усилием воли я попытался пошевелиться, но у меня ничего не вышло. Нет, должно быть, все-таки вышло, потому что сверху я услышал восклицание, скорее выдох, чем слова. Я понял, что кто-то трогает меня, двигает мои руки, грубо дергает.

Меня охватил бессознательный страх. Следом за ним тут же появился и страх сознательный. Послышалось звяканье цепей. О, я знал этот звук. Цепи подъемника.

«Нет, – безмолвно запротестовал я. – Нет, только не это! Не так, как Скотт!»

Физическое воздействие ужаса сначала еще больше способствовало оцепенению, охватившему меня, однако затем кровь вдруг всколыхнулась и огнем пробежала по венам. Я был готов бороться.

Но борьба оказалась невозможной. Мои руки и ноги все еще не слушались меня.

Затем мои руки были связаны резиновыми манжетами для лошадей. Сверху он намотал цепи.

«Нет», – подумал я.

Мой мозг взорвался в безмолвном вопле.

Мои глаза открылись.

Аннабель лежала на полу в нескольких футах от меня и крепко спала. По крайней мере, так казалось. Мирный сон. Я не мог этого вынести. Я втянул ее в эту смертельную игру. Я думал, что записка действительно от Рэмзи. Мне следовало быть осторожнее, ведь я знал, что Кен рассказал Кэри, как много мы разузнали. Сожаление и раскаяние стучали во мне огромными молотами, причиняя безжалостную боль.

Мышцы стали оживать. Я протянул пальцы одной руки к защелке на второй. Цепи звякнули.

Его восклицание с другого конца комнаты и заметная спешка.

Подъемник заскрипел, наматывая цепи.

Мне не удалось открыть защелки. Одну я открыл, но их было по две на каждой руке.

Цепи все укорачивались и тянули вверх мои запястья, поднимали руки, вытягивали тело, поднимали меня на ноги, тащили вверх, пока я не повис в воздухе. Я отчаянно тряс головой, как будто это могло устранить ужасную тяжесть в мозгу и развеять остатки помрачения.

Кэри стоял в операционной и нажимал кнопки подъемника. Яростный и беспомощный, я проехал по рельсам через раздвигающуюся дверь прямо к огромному операционному столу. Я лягнул Кэри ногой, но он, будучи вне пределов моей досягаемости, мрачно продолжал свое дело.

Его безжалостность и отсутствие эмоций давили мне на психику. Он не злорадствовал, не проклинал меня, не говорил, что я влез не в свое дело. Казалось, что он выполняет обычную работу.

– Кэри, – умоляюще сказал я, – ради Бога. Он будто не слышал.

– Я сказал Рэмзи, что это ты убил Скотта, – заорал я, уже не сдерживая себя, парализованный, жалкий, дрожащий от ужаса при мысли, что все кончено.

Он не обратил никакого внимания. Сосредоточился на своей работе.

Он остановил подъемник, когда я был уже почти что над столом, и склонил голову в сторону, что-то прикидывая. Мне показалось, что он не знал, что же делать дальше.

Я вдруг понял – он не ожидал, что я проснусь в этот момент. Скотт не наблюдал за ним и не кричал на него. События разворачивались не по плану.

В шприце было, как я надеялся вопреки всякому здравому смыслу, простое снотворное, и по крайней мере половину он вколол Аннабель, поэтому ему не удалось вырубить меня так надолго, как он расчитывал.

Наверное, он не ожидал, что я приеду не один. Я предположил, что он хотел заманить меня каким-нибудь шумом в операционную и неожиданно всадить иглу. Может, он подумал, что хирург не вызовет у меня подозрений, если я его увижу. Все может быть.

Наконец он принял решение и подошел к столику у стены, на котором стоял хирургический лоток. Он взял шприц, поднял вверх к свету и чем-то медленно наполнил, пока на игле не показались капли.

Не стоит говорить, что мне готовилась встреча с рыбой-собакой.

Все действительно бы кончилось, если бы я продолжал вот так беспомощно висеть. Ему нужно было достать меня этой иглой. Мне же нужно было его остановить.

Нависшая угроза смерти придала мне, смею сказать, нечеловеческие силы. Когда он направился ко мне, я согнул руки, скрючился вдвое, подтянув колени к подбородку, и резким усилием попытался встать на операционный стол, который был сзади от меня слева. Не могу сказать, что мой маневр увенчался успехом, но мне удалось коснуться ногой края стола. Это дало мне возможность оттолкнуться, вывернуться в направлении Кэри и попытаться ботинками выбить шприц у него из рук.

Он отскочил назад, высоко подняв шприц. Я тщетно крутанулся в воздухе, издерганный и яростный.

Поразмыслив секунду, он нажал кнопку подъемника и отодвинул меня примерно на метр от стола, поближе к нему и к раздвигающейся двери. В то же мгновение я опять сгруппировался и крутанулся, на этот раз целясь прямо в него. Он резко отступил. Мои ноги ударились о стену, возле которой он только что стоял. Я сильно оттолкнулся от стены, перевернувшись в воздухе и направляя ноги на шприц.

Я опять не попал в эту высоко зажатую смерть, однако голова Кэри случайно оказалась между моих ног. Я попытался крепко сжать ее, но эффект маятника вновь отбросил меня назад. В результате всего этого с него слетел колпак и сползла маска. Она повисла вокруг шеи, а колпак мягко упал на пол.

Каким-то образом это привело его в смятение. Он положил руку со шприцем на голову и быстро отдернул опять. Он был озадачен. В выражении его лица не было ничего преступного или злодейского, но он казался ужасно измотанным перипетиями последних дней. Это была не обычная усталость, а упадок сил в результате сильнейшего стресса.

Как будто растерявшись оттого, что не все идет по плану, Кэри, повернувшись ко мне спиной, наклонился, чтобы поднять свалившийся колпак. ???????????

Я бы не смог никого убедить поверить мне. Кэри был почтенным пожилым человеком, основателем практики, авторитетной фигурой, тем, кого больше всех уважали и кому больше всех доверяли пациенты.

Все эти старики. Его поколение. Полжизни знакомые друг с другом. Знающие все секреты.

Давным-давно отец Ронни Апджона и дед Тео Трэверса были страховыми агентами, которые делали деньги на не совсем обычных сделках.

Давным-давно Кении Макклюэр заказал тетра-дотоксин, чтобы незаконно передать его Макинтошу, постоянно игравшему в карты с Кэри. Я подумал, что это Кэри убедил Кении, который был ветеринаром, но не его партнером, приобрести яд, и Кении, раскаиваясь в содеянном, получил пулю за свои муки.

Давным-давно Винн Лиз выстрелом из строительного пистолета пригвоздил штаны своего врага к его же интимным местам, отсидел срок и после уехал в Австралию.

Все ныне существующие беды начались с момента возвращения Винна Лиза, и, наверно, он и был тем ключом зажигания, что завел всю машину.

Кэри были нужны деньги. Вполне вероятно, что он потерял все деньги, которые копил себе на старость, в авантюре с Порфири-Плейс. И вполне вероятно, что он попытался их вернуть, используя свои профессиональные знания.

Можно предположить, что он каким-то образом уговорил Трэверса, страхового агента в третьем поколении, примкнуть к нему, чтобы разбогатеть. Возможно даже, что Трэверс, как и Кении, захотел выйти из игры и встретил свою смерть.

Я подумал, что Кэри подпалил здание не только для того, чтобы затруднить или сделать невозможной идентификацию Трэверса, но также для того, чтобы скрыть свои собственные махинации. Заявки, счета, все предательские бумаги исчезли в огне очень кстати – я с ужасом видел все как наяву. Кроме того, сгорели анализы крови, взятые у лошади с поврежденной берцовой костью, умершей на операционном столе. Эти анализы таили в себе угрозу, ведь они бы выявили избыток калия. Тогда бы нашлось объяснение всем загадочным смертям в операционной и начались бы поиски виновного.

Ни у кого не вызывало подозрения, что Кэри часто ходит в кладовую, где хранятся внутривенные капельные растворы. Никто никогда не спрашивал, какие вещества заказывает Кэри. Никому не казалось странным, что он ездит повидать старых друзей и посмотреть их лошадей, и никто бы не удивился, если бы увидел его однажды ночью осматривающим лошадей у Иглвуда, а в это время он исподтишка колол им инсулин.

Кэри мог пойти куда захочется и делать то, что ему вздумается. Он был вне подозрения, недостижим и непререкаем. Но все же ни один главный ветеринар, будучи в здравом уме, не запятнал бы свою врачебную репутацию и не закрыл бы практику, которую создавал всю свою жизнь. Но мне кажется, что Кэри только и нужно было получить деньги и уйти. Тем более события торопили его: Трэверс погиб в огне. Кен спас кобылу с коликами от, казалось бы, неминуемой смерти. С точки зрения Кэри, нужно было лишь прикончить кобылу и закрыть рот человеку, который доставил яд. После этого его уже ничто не связывало, и он бы быстренько объявил о закрытии фирмы. Если бы Кен не рассказал ему, как много мы выяснили, он в этот момент скорее всего паковал бы вещи, богатый как прежде, с мыслями о предстоящей эмиграции. А вместо этого он сейчас лежал на полу лицом вниз.

Аннабель шевельнулась.

Я почувствовал невероятное облегчение. Я сжал ее руку, и хотя она мне не ответила, я знал, что с этого момента она уже меня слышит.

– Не волнуйся, – сказал я. – Я здесь, с тобой. Тебе скоро станет лучше. Один чокнутый ублюдок вколол тебе анестезирующий препарат, но ты уже приходишь в себя, и, значит, все в порядке. Не спеши. Скоро тебе станет легче, обещаю.

Я продолжал увещевать ее, и наконец она открыла глаза и улыбнулась.

К тому времени когда приехал Рэмзи, она уже сидела, свернувшись калачиком в моих объятиях, содрогаясь от страха, что недвижимая фигура в хирургической робе может очнуться, прыгнуть на нас и причинить вред. Она рассказала, что он выскочил на нее из-за стены. Она в ужасе взглянула на него, когда он вонзил ей в шею иглу.

Я сказал:

– Если он придет в себя, я укорочу цепи, чтобы поднять его руки повыше над спиной. И еще раз свяжу его.

– Мне это не нравится.

Мне тоже не нравилось. Кажется, прошла целая вечность, прежде чем этот здоровяк полицейский недоуменно появился в дверях и удивленно уставился на человека на полу.

Я поднялся и пошел ему навстречу.

Он спросил:

– Что здесь происходит?

– Я полагаю, – ответил я, – что это – ваш убийца. Но будьте осторожны, потому что под ним или где-то поблизости валяется шприц, заправленный такой штукой, которая может нанести ощутимый вред вашему здоровью.

Неделю спустя я позвонил своей матери и рассказал ей большую часть из того, что произошло. Не о Рассет Иглвуд, не совсем все о смерти Скотта и не о моей яростной борьбе за жизнь.

В конце моего повествования она воскликнула:

– Я не верю, чтобы ветеринар мог убить лошадь!

– Ветеринары постоянно умерщвляют лошадей.

– Это совсем другое дело.

– Вовсе не другое.

– Наверно, он извращенец.

– О да, – ответил я.

Я припомнил Кэри, каким видел его в последний раз. Он лежал, связанный, на полу, глаза закрыты, на лбу – большая шишка. Вполне безобидный вид. Потом я узнал, что он очнулся потрясенный и с тех пор был неправдоподобно тих и спокоен.

– Мне кажется, что он угомонился, – сказал Рэмзи, став от волнения непривычно болтливым. – Они часто притихают, когда все уже кончено. Забавно.

Шприц с остатками анестетика нашли на полу за перегородкой в комнате с мягким полом.

Второй шприц, который Кэри пытался вколоть мне в операционной, закатился под ближайший стол. Различные анализы выявили содержание тетрадотоксина. Пустая ампулка с названием компании «Паркуэй» и серийным номером черного цвета, а также со словами «Чрезвычайно опасен» красного цвета лежала в хирургическом лотке, где раньше был шприц.

– Дымящееся ружье, – с удовлетворением отметил Рэмзи.

При обыске в доме Кэри он обнаружил книгу о ядовитых морских животных, среди которых рыба-собака занимала почетное место.

– Стечение обстоятельств, – сказал Рэмзи.

В списке, полученном Рэмзи из Порфири-Плейс, значилось, что Кэри потерял невообразимо огромную сумму денег.

Страховые друзья Хиггинса выяснили, что в каждом случае с мертвой лошадью стаховым агентом был Теодор Трэверс, а получателями – большей частью вымышленные лица, хотя среди них присутствовали Винн Лиз, Фитцуолтер и Нэгребб.

Произведенный анализ на соответствие ДНК кобылы и жеребенка с ДНК Рэйнбоу Квеста оказался отрицательным. Рэйнбоу Квест стопроцентно не покрывал эту кобылу. Винн Лиз, которого можно было обвинить в мошенничестве, предусмотрительно смотался из страны.

– А что с Кеном? – спросила моя мать.

– Мне пришлось рассказать ему, что я жил здесь еще ребенком. Все это время он не мог понять, откуда я так много знаю.

– Ты не рассказывал ему обо мне и его отце? – встревоженно спросила она.

– Ни слова. Ему лучше этого не знать.

– Ты дипломат всегда и всюду, – поддразнила она меня, но я понял, что у нее отлегло от сердца.

Я сказал ей, что, как и было запланировано, Кен и Белинда готовились к свадьбе. Слово как раз для них – запланировано. Они оба подошли к этому очень практично. Никакого огня. Но зато и никаких сомнений.

– Разве у них нет шансов на счастье? – Она была разочарована.

– Пятьдесят на пятьдесят. Но Белинда начала звать свою мать Викки, а не «мать». Это уже прогресс.

Моя собственная мать хохотнула:

– Ты сказал, что мне бы понравилась Викки.

– Ты ее полюбишь.

– Но мы же никогда не встретимся.

– А я считаю, что встретитесь. По поводу Кена, – сказал я, – его репутация большей частью спасена. Хотя всегда найдутся люди, которые смогут сказать, что он должен был раньше понять, почему лошади умирали во время операций. Не могу судить, я же не ветеринар. Но в общем, все идет неплохо. Партнеры встретились и сразу же решили продолжить совместную работу, а юридические детали обговорить позже. Фирма будет переименована в «Макклюэр, Квинси, Амхерст».

– Чудесно!

– Да, еще, мама… твой Кении…

– Что?

– Я узнал, почему он умер.

В трубке воцарилось молчание, затем она попросила:

– Расскажи мне.

Я рассказал ей все свои догадки, и что Жозефина поверила в них и теперь чувствует себя спокойно.

Повисла пауза, а затем слабо, почти шепотом:

– Спасибо, милый. Я улыбнулся.

– Ты хочешь, чтобы я женился?

– Ты же знаешь, что очень хочу.

И тогда я сказал:

– Ее зовут Аннабель.