"Испытай себя" - читать интересную книгу автора (Френсис Дик)

Глава 9

Тремьен сказал мне, что единственным местом, куда он меня не может взять с собой на виндзорском ипподроме, является святая святых – комната для взвешивания. В остальное же время, добавил он, я не должен отходить от него ни на шаг. Еще он выразился в том плане, чтобы я приклеился к нему и ему не приходилось бы оглядываться на каждом шагу. В соответствии с этим его указанием я вился за ним, как собачий хвост. Когда он останавливался на минутку, чтобы поговорить с кем-либо, то представлял меня своим другом Джоном Кендалом, а не каким-нибудь Босуэллом. Он предоставил мне возможность самому разбираться с той грудой информации, которая сыпалась на меня со всех сторон, и редко давал какие-либо объяснения, ибо при всей его занятости подобные объяснения легли бы на его плечи тяжким бременем. Жребий выпал так, что все его четыре лошади должны были выступать в забегах подряд, одна за другой.

По приезде в Виндзор мы быстро перехватили по бутерброду, пропустили по стаканчику, а затем началась непрерывная суета: в весовую – забрать седло с костюмами, проложенными свинцовыми пластинами, в стойло – лично проверить упряжь и подтянуть подпруги (Тремьен всегда хотел, чтобы его лошади выглядели красиво), на площадку для парадной выездки – чтобы переговорить с владельцами и дать последние указания жокеям, на трибуны – смотреть заезды, снова в стойла – поздравить победителей или выслушать оправдания жокеев, опять в весовую – за новым седлом и новой одеждой, и так по нескольку раз. Нолан тоже присутствовал на ипподроме. С тревогой в голосе он спросил Тремьена, не получал ли тот какой-либо информации из жокей-клуба.

– Нет, – ответил тот. – А ты?

– Никакого долбаного писка.

– Выходит, тебя допустили. И не задавай вопросов. Не нарывайся на отказ. Если бы они хотели, то давно бы уже сообщили, что ты не допущен. Подумай лучше о победе. Владельцы Ирландца уже здесь, и их карманы набиты деньгами, которые им не терпится на тебя поставить. Сделай им приятное. Как?

– Лучше бы они заплатили мне побольше, чем в прошлый гребаный раз.

– Ты прежде выиграй.

Тремьен в очередной раз нырнул в весовую, оставив меня наедине с Ноланом, который задыхался от злобного скептицизма. Он пожаловался мне, что эта гребаная публика позволила себе отпускать насмешки в его адрес, но ему плевать на это, он с.. ть хотел на их долбаное внимание.

Нолану явно следовало бы вымыть рот с мылом; мне с трудом удавалось ловить его мысль в потоке непристойностей.

То же самое смело можно было сказать и о Сэме, который возник позади нас и хлопнул Нолана по спине, вызвав тем самым еще большее его раздражение. Как и Нолан, Сэм тоже был одет с иголочки, и я пришел к выводу, что в официальных помещениях ипподрома принята именно такая форма одежды. Их жокейские костюмы могли быть самых фантазийных расцветок: розовыми, багряными, пурпурными – у кого на что хватало воображения, – но все они прежде всего считали себя бизнесменами.

Я сразу же почувствовал явный холодок в их отношениях.

– Будь осторожен на Творожном Пудинге, – сказал Нолан, – осаживай его; я не хочу, чтобы ты загнал его перед скачками в Челтенхэме, иначе ему не одолеть Кима Мура.

– Я не нуждаюсь в советах всяких гребаных любителей, – ответил Сэм.

Ким Мур – основной его долбаный соперник.

– Гребать я хотел гребаных соперников.

Взрослые люди, подумал я, а матерятся, как впервые узнавшие эти слова школьники.

В одном им можно было отдать должное: каждый был уверенным, здравомыслящим и в высшей степени опытным жокеем.

Сэм выжал из Творожного Пудинга все возможное. В бинокль, который мне одолжил Тремьен, я следил за его золотистой каской от старта до самого финиша. Он шел ровно – третьим или четвертым, не боясь пропускать вперед других наездников.

Виндзорский ипподром представлял собой большую восьмерку, а на ипподромах такого рода на первом месте стоит тактика. Временами жокеев можно видеть только – спереди, что лишает возможности определить, кто лидирует в скачке. На одном из поворотов Творожный Пудинг плохо взял барьер, едва не ткнувшись мордой в землю, и Сэм чуть было не вылетел из седла. Стоящий рядом со мной Тремьен отпустил выражение, ничуть не уступающее по силе тем, которыми так любил изъясняться Нолан. Однако и лошадь и жокей каким-то чудом избежали падения, а Сэм сказал потом, что этот инцидент обошелся им в три или четыре корпуса.

Чтобы нагнать эти три корпуса за оставшееся до финиша короткое время, Сэм дал Пудингу несколько секунд на восстановление равновесия и прошел два последних барьера с таким отчаянным безрассудством и пренебрежением к собственной безопасности, что вызвал мое неподдельное изумление. Сэм безжалостно пришпоривал, борясь за каждый дюйм.

Тремьен опустил бинокль и почти равнодушно наблюдал за стремительным финишем. Он только удовлетворенно хмыкнул, когда морда Творожного Пудинга за несколько метров до финиша показалась впереди.

Поздравления еще не успели отзвучать, когда Тремьен чуть ли не бегом вошел в комнату, где чествовали победителей, увлекая меня за собой. После восторженных, слов в его адрес Тремьен бросился осматривать взмыленное запыхавшееся животное – нет ли у него каких-либо повреждений или порезов (их не оказалось), затем дал короткое интервью прессе и пошел за Сэмом в весовую, чтобы взять новое седло для Великолепной.

Когда он вышел, я увидел, как к нему приблизился Нолан и стал жаловаться на то, с какой жестокостью обошелся Сэм с Творожным Пудингом и что эта жестокость лишает его, Нолана, шансов на победу в Челтенхэме.

– Скачки в Челтенхэме состоятся еще через шесть недель, – спокойно отреагировал Тремьен. – Уйма времени.

Нолан вновь скорчил недовольную гримасу.

– Сэм поступил совершенно правильно. Ступай и сделай то же на Ирландце, – с невозмутимым терпением отрезал Тремьен.

Нолан гордо удалился в таком гневе, который был явно неуместен перед заездом. Тремьен вздохнул, но не проронил ни слова. Мне показалось, что он мог стерпеть от Нолана больше, чем от Сэма, хотя Сэм ему был явно более симпатичен. Причиной тому могло быть многое: социальное положение, аристократические манеры, связи.

В следующем заезде – скачках с препятствиями – Сэм проявил исключительную галантность по отношению к Великолепной. С его легкой руки эта неопытная молодка ни разу не споткнулась и явно чувствовала, чего от нее хотел наездник. Она пришла к финишу третьей, и это, как я понял, вполне удовлетворило Тремьена; для меня же было истинным удовольствием наблюдать за тем, как реализуются заранее намеченные планы.

На пути на весовой к денникам за Ирландцем, который должен был выступать в следующем заезде, Тремьен передал мне конверт с банкнотами я попросил поставить всю сумму на победу Ирландца.

– Не люблю, когда люди видят, что я сам делаю ставки, – объяснил он, – потому что они тут же понимают, что я уверен в победе, и сами ставят на ту же лошадь, а это уменьшает мой выигрыш. Обычно я делаю это через букмекера по телефону, но сегодня я должен был убедиться в состоянии грунта. Дорожка после снегопада могла стать опасной. Вы не сделаете это для меня?

– С удовольствием.

Он кивнул и отошел, я же поторопился к окошкам тотализатора и протянул сумму, которой бы мне хватило на то, чтобы прожить год. Ничего себе – "ставлю по маленькой".

Я нашел его на парадной площадке и спросил, отдать ли ему билеты.

– Нет. Если он придет первым, заберите мой выигрыш, пожалуйста.

– Хорошо.

Нолан разговаривал с владельцами, источая обаяние и всячески сдерживаясь в выражениях. В жокейском костюме он выглядел по-прежнему щеголеватым, сильным и самоуверенным, но, как только он оказался в седле, все его чванство как рукой сняло. Профессионализм взял верх, он сосредоточился и успокоился.

Я плелся за Тремьеном, с трибун мы смотрели, как Нолан демонстрирует свое исключительное мастерство, на фоне которого остальные любители выглядели как ученики воскресной школы. Он выигрывал секунды, преодолевая барьеры с необыкновенной легкостью, всякий раз вовремя давая лошади сигнал к прыжку. Расчет, а не везение. Присущее ему мужество, за которое его полюбила Мэкки, проявилось и здесь.

Владелицы – мать и дочь – не находили себе место от волнения. Хотя они и не были бледны и не находились еще на грани обморока, , однако из их слов следовало, что поставленные в тотализаторе деньги могут вернуться к ним только с победой, до финиша же им еще долго предстояло кусать губы.

Нолан, как бы задавшись целью переплюнуть Сэма Ягера, с легкостью преодолел три последних барьера и пришел к финишу, опередив ближайшего соперника на десять корпусов. Тремьен позволил себе глубокий выдох, а владелицы бросились обнимать друг друга и Тремьена и наконец перестали дрожать.

– Вы могли бы сделать Нолану хороший денежный подарок, – без экивоков сказал Тремьен.

Но женщины посчитали, что такого рода награда может смутить его.

– Дайте деньги мне, а я передам их ему. Никакого смущения.

Но мать с дочерью ответили на это, что лучше они побегут встречать свою лошадь-победительницу. Так они и сделали.

– Жадные твари, – сказал Тремьен мне в ухо, когда мы наблюдали, как они выпендриваются перед фотографом на фоне лошади.

– Они что, и в самом деле ничего не дадут Нолану? – спросил я.

– Это запрещено правилами, и они об этом знают. Любителям не положено платить за победу. Нолан в любом случае должен был выступать на этой лошади, он никогда не упустит такого шанса. А я благодаря своему жокею верну деньги в двойном размере, – голосе его звучал юмор. – Мне всегда казалось, что жокей-клуб ошибается, запрещая профессиональным жокеям делать ставки на самих себя. Он направился в весовую забрать седло Сэма и взвесить упряжь для Бессребреника, я же пошел к тотализатору за выигрышем, оказавшимся примерно равным ставке. Нолан скакал на явном фаворите.

Когда я поделился этим своим соображением с Тремьеном, стоявшим у парадной площадки и наблюдавшим за выездом Бессребреника, он объяснил мне, что на Нолана ставят все, а это всегда уменьшает сумму выигрыша. Ирландец же уже дважды в этом сезоне приносил победу. Он добавил, что нынешний его двойной выигрыш сам по себе уже достоин удивления, он ожидал меньшей суммы. Он тут же сказал, что я окажу ему услугу, если отдам ему деньги по пути домой, а не прилюдно, поэтому я слонялся по ипподрому с целым состоянием в левом кармане брюк, с мыслью о том, что если потеряю эту сумму, то никогда не смогу ее возместить.

Мы поднялись на трибуны, чтобы наблюдать заезд, Бессребреника, который сразу вырвался вперед, как и предполагалось, но не сумел удержать лидерства на самых важных последних пятидесяти ярдах. Затем трое жокеев, державшихся позади, увеличили скорость, и, хотя Бессребреник не сбавил темпа, они обошли его.

– Очень плохо, – пожал плечами Тремьен.

– Вы и в следующий раз будете придерживаться этой тактики? – спросил я, когда мы спускались с трибун.

– Очевидно. Мы пытались не выпускать его сразу вперед, но получалось еще хуже. Его беда в том, что он не может сделать рывка перед финишем. Он весьма резв, но никогда не знаешь, на какие скачки его заявлять.

Мы подошли к парадной площадке, где расседлывали неудачников. Сэм, помахивая уздечкой, уныло улыбнулся Тремьену и сказал, что Бессребреник сделал все, что мог.

– Я видел, – согласился Тремьен. – Тут ничем не поможешь.

Сэм отправился в весовую, а Тремьен глубокомысленно заметил, что, может быть, стоит попробовать Бессребреника в скачках любителей и посмотреть – может, Нолану удастся что-нибудь сделать.

– Вы умышленно заставляете их соперничать друг с другом в одних и тех же скачках?

– Я исхожу из интересов владельцев, – подмигнул мне Тремьен. – Пойдемте выпьем?

По-видимому, он договорился встретиться с владельцами Ирландца в баре ипподрома, и, когда мы туда пришли, те уже праздновали победу за бутылкой шампанского. Нолан, которому хоть и не обломилось денег, тоже был там, являя собой саму любезность.

Когда дамы в состоянии эйфории покинули нас, Нолан напрямую спросил Тремьена, говорил ли он с ними о денежном подарке. -

– Я сделал им такое предложение, – спокойно отозвался тот. – Успокойся на том, что ты огребешь изрядную сумму от своего букмекера.

– Ничего себе изрядную сумму, будь она неладна, – пробурчал Нолан. – Все уйдет этим кровососам адвокатам.

С этими словами он протолкался через посетителей бара к выходу, кипя справедливым гневом, весьма ему присущим.

Тремьен смотрел ему вслед из-под полуопущенных век невозмутимым взглядом.

– Ну и что же вы себе уяснили? – посмотрел он на меня.

– Полагаю, то, что вы от меня и ожидали. Он улыбнулся.

– Видимо, даже чуть больше. Я заметил, что вы всегда очень наблюдательны. – Он с удовлетворением вздохнул и поставил пустой бокал. – Две победы. Не на каждых скачках такое бывает. Поехали домой.

Примерно в то время, когда мы ехали домой и деньги Тремьена уже покоились в его кармане, а не в моем, старший инспектор Дун сосредоточенно рассматривал принесенные из леса новые трофеи.

Старший инспектор мурлыкал от удовольствия. Среди лежащей на столе коллекции – женская сумочка. Ощущение полного счастья омрачалось лишь одним: с одной стороны сумка оказалась порванной, скорее всего, собакой – на коже были видны следы зубов. Содержимое сумки наполовину отсутствовало. Тем не менее она была с ремешком, ржавым замком. Внутри сохранился порванный коричневый пластиковый пакет, с какими любят ходить школьницы, зеркальце и медальон.

Осторожными движениями Дун раскрыл дешевый медальончик и извлек из него промокшую с одной стороны и совершенно сухую с другой цветную фотокарточку, на которой был запечатлен мужчина рядом с лошадью.

Разочарованный, что эта находка никак не приблизит •его к установлению владелицы сумочки, Дун связался по телефону с патологоанатомом.

– Вы спрашиваете о результатах сопоставительного анализа зубов, – начал тот с места в карьер. – Зубы на снимках не имеют ничего общего с теми, что были найдены среди костей. У нашей девочки были отличные зубки – пара удалений, но ни одной пломбы. Извините.

Дун вновь испытал приступ разочарования. Дочку этого политикана приходилось исключать из числа возможных жертв. Он вновь прикинул в уме списки пропавших, отбросил проституток и остановил выбор на Анжеле Брикел. Девушка-конюх. Анжела Брикел... и на снимке опять же лошадь.

Бомба над Шеллертоном разорвалась в четверг.

Тремьен у себя наверху принимал душ и переодевался для поездки в Тустер, где должны были состояться скачки; в этот момент прозвенел звонок входной двери. Ди-Ди пошла открывать и моментально возвратилась в столовую с каким-то загадочным выражением на лице.

– Там двое мужчин, – сообщила она. – Говорят, что из полиции. Предъявили свои удостоверения, но не сказали, что им нужно. Я проводила их в семейную комнату. Пусть ждут, пока не спустится Тремьен. Вы бы пошли и присмотрели за ними, если не возражаете.

– Несомненно, – согласился я, снимаясь с места.

– Благодарю, – сказала Мэкки и отправилась в контору. – Что бы им там ни было нужно, все равно как-то неприятно.

Вскоре я понял, какое значение она вкладывала в свои последние слова, – увидев этих двух мужчин, я сразу подумал, что прилагательное "серый" было изобретено исключительно ради них, настолько безлико они выглядели при первом рассмотрении.

Крайне заурядная одежда, стремление ничем не выделяться, подумал я.

– Я могу вам чем-нибудь помочь?

– Вы Тремьен Викерс? – спросил один из них. -

– . Нет. Он скоро спустится. А пока можете располагать мной.

– Спасибо, сэр. Нет необходимости. Вы можете его позвать?

– Он в ванной.

Бровь полицейского поползла вверх. Тренеры обычно не принимают душ перед утренней тренировкой, а делают это после, перед поездкой на скачки. У Тремьена же была иная привычка. Об этом мне поведала Ди-Ди.

– Он с шести утра на ногах, – пояснил я. Глаза полицейского расширились, будто я прочитал его мысли.

– Я старший инспектор Дун. Полицейский участок долины Темзы. Со мной детектив-констебль Рич.

– Рад приветствовать вас, – вежливо раскланялся я. – Меня зовут Джон Кендал. Прошу садиться.

Они осторожно уселись в кресла, отказавшись от предложенного мною кофе.

– Как долго ждать? – спросил Дун. – Мы должны увидеть его как можно скорее.

– Недолго.

Дуну, прикинул я, было примерно пятьдесят, светлый шатен с густыми усами темнее волос. У него были большие мосластые руки, и, как мы впоследствии заметили, он говорил с легким беркширским акцентом.

В течение десяти минут, пока не спустился Тремьен, разговор явно не клеился. Наконец он появился на лестнице, держа под мышкой пиджак и на ходу застегивая рукава своей голубой рубашки.

– Привет, – поздоровался он. – А это кто?

Перед ним возникла Ди-Ди, явно собираясь представить наших визитеров, то же попытался сделать и я, но Дун опередил нас обоих.

– Полиция? – абсолютно спокойно переспросил Тремьен. – А в чем, собственно, дело?

– Нам бы хотелось поговорить с вами наедине, сэр.

– Вот как? Ну хорошо..

Глазами он попросил меня уйти и захватить с собой Ди-Ди.

Дверь за нами хлопнула.

Я вернулся в столовую, но тут же вновь услышал звук открывающейся двери и голос Тремьена:

– Джон, если вас не затруднит, вернитесь, пожалуйста.

Я возвратился. Дун возражал против моего присутствия, настаивая на том, что в этом нет никакой необходимости и пользы для дела.

– Я хочу, чтобы он это слышал. Будьте любезны повторить все, что вы сказали.

– Я пришел проинформировать мистера Викерса о том, что в близлежащих владениях найдены останки человека – женщины, некогда работавшей здесь. На это в значительной степени указывают имеющиеся в нашем распоряжении улики.

– Анжела Брикел, – смиренно пояснил Тремьен.

– Ох.

– Как прикажете понимать ваше "ох", сэр? – насторожился Дун.

– Понимайте просто как "ох", – ответил я. – Несчастная девочка. Все думали, что она просто удрала, боясь ответственности.

– У них есть фотография, – вмешался Тремьен, – и они ищут мужчину, запечатленного на ней.

Тремьен повернулся к Дуну;

_ Покажите Джону эту карточку, – кивнул он. – Пусть он выскажет свое мнение.

С большой неохотой тот протянул мне этот медальончик с фотографией.

– Вам известен этот мужчина? – спросил Дун.

Я взглянул на Тремьена и заметил на его лице замешательство.

– Не стесняйтесь. Скажите ему свое мнение.

Гарри Гудхэвен? Тремьен кивнул. – Это лошадь Фионы. Гвоздичка. Та, которую якобы накачали допингом. – Как вы можете узнать лошадь по фотографии? – спросил Дун.

Тремьен с недоумением уставился на него:

– – У лошадей, как и у людей, есть внешность. А Гвоздичку я уж как-нибудь знаю. Она до сих пор у меня в конюшнях.

– А кто этот мужчина, Гарри Гудхэвен? – настойчиво спросил Дун.

– Муж владелицы лошади.

– Почему Анжела Брикел носила его фотографию?

– Она носила не его фотографию, – пояснил Тремьен. – Конечно, и его тоже, но интересовала ее только лошадь. Ведь она ухаживала за ней.

На лице Дуна отразилось абсолютное недоумение.

– Для конюха, – сказал я, – лошади, за которыми он ухаживает, вроде детей. Конюхи их обожают и всячески оберегают. Поэтому нет ничего удивительного, что у нее в медальоне была фотография Гвоздички.

Тремьен посмотрел на меня каким-то слегка удивленным, но уважительным взглядом.

Однако в моих словах не было ничего удивительного: я общался с конюхами уже почти неделю.

– Все, что сказал Джон, абсолютнейшая правда, – кивнул Тремьен.

Сопровождающий инспектора констебль Рич постоянно делал пометки в блокноте, хотя и не торопился: явно не стенографировал.

– Сэр, вы можете дать мне адрес Гарри Гудхэвена?

– Этот Гарри Гудхэвен, как вы изволили его называть, на самом деле является мистером Генри Гудхэвеном, владельцем имения Мэнорхаус в Шеллертоне.

Дун, в свою очередь, промолвил:

– Ох.

В его мозгах произошла явная переоценка ценностей.

– Я уже опаздываю, – начал одеваться Тремьен.

– Но, сэр?

– Оставайтесь, сколько вам будет угодно, – бросил Тремьен, уходя. – Беседуйте с Джоном или с моей секретаршей, с кем пожелаете.

– Мне кажется, что вы не совсем понимаете, сэр, – с отчаянием в голосе бросил Дун. – Анжела Брикел была задушена.

– Что? – Ошеломленный Тремьен застыл на месте как вкопанный. – Я думал, вы сказали...

– Я сказал, что мы обнаружили останки. Сейчас же, когда вы опознали... э-э... лошадь, сэр, мы вполне уверены, что они принадлежат этой девушке. Все остальное также совпадает: вес, возраст, примерное время смерти. И еще, сэр... – Дун несколько замялся, как бы набираясь храбрости. – Не далее чем на прошлой неделе в Королевском суде рассматривалось дело еще одной девушки, которая была задушена... задушена здесь, в этом доме.

В комнате воцарилась тишина.

Наконец Тремьен сказал:

– Здесь нет никакой связи. Смерть, которая произошла в этом доме, – это результат несчастного случая, что бы там ни думали присяжные.

– А мистер Нолан Эверард был как-нибудь связан с Анжелой Брикел? – упрямо продолжал задавать вопросы Дун.

– Разумеется, был. Он выступает в скачках на Гвоздичке, кобыле, изображенной на этом снимке. Он весьма часто виделся с Анжелой Брикел в ходе работы. – Тремьен задумался. – Где, вы сказали, были найдены ее... останки?

– Мне кажется, я об этом не упоминал, сэр.

– Хорошо, так где же?

– Всему свое время, – замялся Дун.

Мне же пришла в голову мысль, что он рассчитывает на чью-то оплошность: тот, кто будет знать это место, скорее всего, и явится убийцей.

– Несчастная девушка, – сказал Тремьен. – Но тем не менее, инспектор, сейчас мне необходимо идти на скачки. И вас ни в чем не ограничиваю: оставайтесь и задавайте ваши вопросы. Джон проводит вас к моей помощнице и к главному конюху. Джон, объясните Мэкки и Бобу, что произошло. Договорились? Как со мной связаться, вы знаете. Все. Я ушел.

С этими словами он деловито и на хорошей скорости

выскочил из комнаты, и вскоре мы услышали шум отъезжающего "вольно".

На лице Дуна отразилось некоторое разочарование: он явно ощутил, как трудно свернуть Тремьена с избранного им курса.

– Ну, инспектор, – нейтральным тоном спросил я, – с чего вы хотите начать?

– Назовите ваше имя, сэр.

Я представился. Мне показалось, что в моем обществе он чувствует себя более уверенно: видимо, сила моей личности не довлела над его собственной.

– А каков ваш... э-э... статус в этом доме?

– Я пишу историю этих конюшен. Его явно удивило, что кто-либо может заниматься подобным делом.

– Очень интересно, – неубедительно промычал он.

– Да, конечно.

– А вы... э-э... были знакомы с потерпевшей?

– Анжелой Брикел?, Нет, не был. Мне известно, что она исчезла прошлым летом; я же здесь недавно, от силы десять дней.

– Но вы знаете об этом исчезновении, – подозрительно покосился на меня Дун.

– Пойдемте, я покажу вам, откуда я это знаю, – предложил я.

Я провел его в столовую и продемонстрировал ему груду вырезок, пояснив при этом, что они являются исходным материалом для моей будущей книги.

– В этой комнате я работаю. А где-то в одной из тех стопок, – показал я, – находятся отчеты об исчезновении Анжелы Брикел. Вот откуда я о ней знаю, и это все, что я знаю. В течение всего времени, что я здесь живу, я ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь упомянул ее имя.

Он! просмотрел вырезки за прошлый год, нашел газетные отчеты об этой девушке, несколько раз кивнул и аккуратно положил их на место. Видимо, он разочаровался в моей персоне, и я заметил, что он стал более разговорчив.

. – Хорошо, сэр, – сказал он, успокоившись. – Вы можете начать представлять меня обитателям этого дома, объяснив предварительно, почему я буду задавать вопросы, а по своему прежнему опыту я знаю, что, как только речь заходит об останках, люди начинают воображать всякие ужасы, им становится – дурно и это отнимает уйму времени, поэтому прошу вас, сэр, сообщать не об останках, а о найденных костях, вполне чистых и без всякого запаха; постарайтесь убедить домочадцев в том, что никаких ужасов нет. Я думаю, это у вас получится.

– Благодарю, – в некотором оцепенении промолвил я.

– Видите ли, звери и насекомые начисто обглодали все кости.

– А не кажется ли вам, что сам этот факт приведет людей в ужас?

– Следовательно, не стоит подчеркивать это, сэр.

– Не буду.

– Ее одежда, обувь, сумочка и губная помада у нас в полицейском участке, все это было найдено рядом с останками, и мои люди продолжают, поиски в... – он осекся на полуслове, не желая выдавать мне этот секрет.

Тем не менее из того факта, что скелет был обглодан, я сделал вывод, что убийство, вероятнее всего, произошло не в помещении. В этом был также определенный резон и потому, что потерпевшая служила конюхом.

– И еще, сэр. Не говорите, пожалуйста, что она была задушена, просто найдена.

– Как же вам удалось определить, что ее задушили, если почти ничего не осталось?

– Подъязычная кость, сэр. В горле. Сломана. А сломаться она могла лишь от прямого удара или постепенного сдавливания. Пальцами, как правило, сзади.

– Ну и дела. Понятно. Вам виднее, оставляю это вам. Давайте лучше начнем наш обход с секретарши мистера Викерса, Ди-Ди.

Я отвел его в контору и представил. Констебль Рич как тень следовал за нами и молча делал свои записи. Я объяснил ей, что, вероятно, нашлась Анжела Брикел.

– Прекрасно, – вырвалось у нее непроизвольно, когда же она поняла, в чем дело, то устало произнесла:

– О боже!

Дун попросил разрешения воспользоваться телефоном, Ди-Ди кивнула. Дун звонил своим людям в полицейский участок.

– Мистер Викерс опознал лошадь на фотографии как одну из тех, за которыми в его конюшнях ухаживала Анжела Брикел. Мужчина – владелец лошади, вернее сказать, муж владелицы. Я уверен, что мы, вне всяких сомнений, имеем дело с Анжелой Брикел. Сможете организовать посылку курьера к ее родителям? Их адрес у меня в кабинете. Сделайте это без промедления. Мы не хотим, чтобы нас опередил кто-нибудь из Шеллертона. Не надо травмировать их раньше времени. Сообщите им об этом потактичнее, поняли? Спросите, смогут ли они опознать одежду и сумочку. Если Молли на дежурстве, то лучше всего попросить поехать ее. Она благотворно действует на людей в таких ситуациях, смягчает их горе. Пошлите Молли. Если нужно, пусть захватит кого-нибудь из констеблей.

Он выслушал ответ и положил трубку.

– Бедняжка мертва уже более шести месяцев, – сообщил он Ди-Ди. – Все, что от нее осталось, – это дочиста обглоданные кости.

По изменившемуся лицу Ди-Ди я понял, что это сообщение не из самых приятных, однако понял я и Дуна с его грубым гуманизмом: присохшие к ране бинты лучше срывать сразу.

Он спросил Ди-Ди, есть ли у нее какие-либо соображения относительно исчезновения Анжелы Брикел. Была ли девушка несчастлива? Водились ли у нее дружки?

– Не имею понятия. До тех пор, пока она не сбежала, после того как дала лошади шоколад, мы мало ею интересовались. Глупо было с ее стороны.

На лице Дуна отразилось недоумение. Пришлось объяснить ему, что в шоколаде содержится теобромин.

– Об этом сказано в тех вырезках, – добавил я.

– На месте происшествия мы нашли несколько шоколадных оберток, – сказал Дун. – Нельзя давать шоколад... Стало быть, именно в этом заключается суть фразы в одном из отчетов: "не исключено, что лошади был введен допинг"?

– В самую точку, – согласился я.

– Шоколад, – с отвращением повторил Дун. – Стоило из-за него погибать.

– Вы ищете грандиозный заговор? – осведомился я. – Разветвленную сеть торговцев наркотиками?

– Я должен все предусмотреть.

– Анжела Брикел не имела никакого отношения к наркотикам. Вы сами не знаете, что говорите, – уверенно произнесла Ди-Ди.

Дун не стал развивать эту тему, он выразил желание поговорить с конюхами, а Ди-Ди попросил никому ничего пока не сообщать об этом разговоре, заметив, что предпо – читает сделать это сам. Еще он намекнул, что нежелательно торопиться сообщать несчастным родителям об этой трагедии.

– Но я, конечно, могу рассказать Фионе, – запротестовала Ди-Ди.

– Фиона, это кто? – нахмурился Дун, пытаясь что-то вспомнить.

– Фиона Гудхэвен, владелица Гвоздички.

– Вспомнил. Нет, ей тоже нельзя рассказывать. В особенности ей. Мне важно услышать от людей их спонтанные мысли, соображения, впечатления, а не подготовленные монологи после многочасовых совместных обсуждений с друзьями. Я заметил, что первое мнение яснее и наиболее ценно.

Говорил он убедительно, но без командных ноток в голосе – в результате Ди-Ди согласилась отказаться от своего намерения. Она не спросила, что явилось причиной смерти. Если бы из слов Дуна она уловила намек на убийство, Ди-Ди так бы не сделала. Видимо, не спросила из скромности.

Дун попросил отвести его в конюшни. Я же предупредил его, чтобы при разговоре с Мэкки, помощницей и невесткой Тремьена, он. учитывал ее беременность.

Он бросил на меня острый взгляд.

– Я вижу, вы человек тактичный, – заметил я. – Постарайтесь смягчать удары.

В его взгляде я не прочел особой уверенности, он никак не отреагировал на мою просьбу – ни в положительном, ни в отрицательном смысле. Когда мы появились на конюшенном дворе, оказалось, что Мэкки уже ушла. Застали мы одного Боба Уотсона, который, вооружившись пилой, молотком и гвоздями, мастерил новые крепления для хранения седел. Встретил он нас на пороге мастерской, явно недовольный, что его побеспокоили.

Я представил Боба Дуну, а Дуна – Бобу. Дун сообщил ему, что случайно найдены человеческие останки, принадлежащие, вероятнее всего, Анжеле Брикел.

– Нет! – воскликнул Боб. – Не может быть. Несчастная сучонка. Что с ней случилось? Свалилась в каменоломню?

Отсутствующим взглядом Боб посмотрел на деревянную заготовку, которую держал в руках: казалось, он забыл, что с ней надо делать.

– Почему вы так говорите, сэр? – внимательно спросил Дун.

– Манера речи, – Боб пожал плечами. – Я всегда считал, что она просто смылась. Хозяин клялся, что это она накормила Гвоздичку шоколадом, но я так не считал. Всем известно: этого нельзя, делать. Ну ладно, кто же нашел ее? Куда она сбежала?

– Ее обнаружили совершенно случайно, – повторил Дун. – У нее были какие-нибудь неприятности с дружком?

– Не имею понятия. У нас здесь двадцать конюхов – мужчин и девушек. Они постоянно приходят и уходят. Сказать по правде, я плохо ее знал, помню только, что она была очень сексуальная. Спросите миссис Гудхэвен, та была к этой девушке очень добра. Порасспрашивайте девушек, некоторые из них жили с ней вместе в одном общежитии. Почему вы спросили о ее дружке? Она что, замахнулась на какую-нибудь шишку? И сбежала с ним? Я прав?

Дун не ответил ни да, ни нет, и я осознал его идею, заключающуюся в предпочтении выслушивать неподготовленное мнение и первичные заключения заранее не посвященных в суть происшествия людей.

Они еще беседовали в течение некоторого времени, но, насколько я мог судить, никакой новой информации инспектор Дун не выудил.

– Вы хотите встретиться с Мэкки, – сказал наконец Боб. – Это молодая миссис Викерс. Здешние девушки рассказывают ей то, чего никогда не рассказали бы мне.

Дун кивнул, и я повел его вместе с вездесущим Ричем вокруг усадьбы на половину Перкина и Мэкки; мы подошли к входу, и я позвонил. Открыл сам Перкин. Он был одет в комбинезон цвета хаки, вылитый мастеровой, от него приятно пахло деревом и льняным маслом.

– Привет, – поздоровался он, увидев меня. Он был явно – удивлен моему визиту. – Мэкки в ванной.

На этот раз инициативу перехватил Дун и представился сам, причем весьма официально.

– Я пришел сообщить миссис Викерс, что найдена Анжела Брикел, – доложил он.

– Кто? – равнодушно переспросил Перкин. – Я и не знал, что кто-то пропадал. Я не знаю никакой Анжелы... Анжелы... как вы сказали?

Дун терпеливо объяснил, что эта девушка исчезла около семи месяцев тому назад. Анжела Брикел.

– Боже праведный! На самом деле? А кто она? – неожиданно он встрепенулся, как будто о чем-то вспомнив. – Не та ли это девушка-конюх, которая сбежала от нас полгода назад? Я помню, вокруг этого дела была какая-то возня.

– Она самая..

– Вот и прекрасно. Моя жена будет рада, что девушка нашлась. Сейчас я сообщу ей.

Он повернулся и, зайдя в прихожую, сделал движение, чтобы закрыть за собой дверь, однако Дун осадил его:

– Мне бы хотелось поговорить с миссис Викерс лично.

– Что? Хорошо. Тогда заходите и немного подождите. Джон? Зайдете?

– Благодарю..

Он провел нас на кухню, которая служила и столовой. Здесь мне еще не приходилось бывать. Он предложил нам разместиться в ротанговых креслах, стоящих вокруг круглого стола, выполненного из толстого стекла на трех опорах в готическом стиле. Портьеры и чехлы на стульях были вышиты цветами белого и черного цвета на темно-бирюзовом фоне. Вся обстановка в кухне была суперсовременной.

– Мэкки испытывает слабость к экстраординарности, иногда это идет вразрез с хорошим вкусом.

– Это здорово. Легкий характер.

Эта моя реплика, видимо, немного задела его, однако отреагировать он не успел, , ибо в этот момент появилась Мэкки – волосы ее были мокры, выглядела она свеженькой и довольной жизнью. Первые осторожные слова Дуна вызвали у нее такую же реакцию, что и у остальных:

– Шикарно. Где же она?

Постепенное осознание реальных фактов начисто стерло с ее лица довольную улыбку, она побледнела. Мэкки слушала вопросы, отвечала на них, никак не смущаясь, что ее могут заподозрить в причастности к этому делу.

– Вы говорите, что либо она сама убила себя, – сказала она безучастным голосом, – либо... ее кто-то убил.

– Я не говорил этого, мадам.

– И то хорошо, – вздохнула она. – Все эти вопросы о допинге... о дружках. О боже! – она на секунду закрыла глаза, затем вновь распахнула их и посмотрела на Дуна и на меня.

– Месяц за месяцем нас преследовали неприятности, связанные с Олимпией и Ноланом, нас замучили своими вопросами телевизионщики и репортеры, которые постоянно толклись в нашем доме, и вот, когда мы вздохнули более или менее спокойно, все начинается сначала. Я не вынесу этого... не вынесу... неужели все сначала?