"Игра по правилам" - читать интересную книгу автора (Френсис Дик)

Глава 8

Я воспользовался телефоном Просперо, чтобы позвонить Брэду, но, несмотря на то, что я слышал, как шел вызов, он не брал трубку. Тихо ругнувшись, я попросил у Пресса разрешения сделать еще один звонок и дозвонился до Аннет.

– Пожалуйста, наберите этот номер, – попросил я и продиктовал ей. – Когда Брэд ответит, скажите ему, что я выхожу.

– Вы вернетесь сюда? – спросила она. Я посмотрел на часы. Возвращаться не имело смысла, так как к половине шестого я должен был ехать в Кенсингтон. И я ответил ей, что нет.

– Тогда здесь есть пара вещей, которые...

– Я не могу занимать этот телефон, – сказал я. – Я еду к брату домой и позвоню вам оттуда. Попытайтесь дозвониться до Брэда.

Я вновь поблагодарил Просса за разрешение позвонить.

– Всегда пожалуйста, – рассеянно ответил он, опять усевшись за свои тиски, что-то обдумывая, исправляя, творя свои чудеса.

Продавец в черном костюме занимался в торговом зале покупателями. Заметив меня, он коротко кивнул и вновь переключил свое внимание на руки клиентов. Бизнес, не терпящий доверия, еще хуже скачек. С другой стороны, лошадь, наверное, не запихнешь в карман, пока тренер не смотрит Полный пессимизма, я стоял на тротуаре и думал о том, когда же Брэд наконец возьмет телефонную трубку. Однако он приятно удивил меня, появившись буквально через несколько минут. Открыв дверцу машины, я услышал, как звонит телефон.

– Почему ты не берешь трубку? – спросил я, карабкаясь на сиденье.

– Забыл, какая кнопка.

– Но тем не менее ты приехал.

– Да.

Я сам взял трубку и услышал голос Аннет.

– Брэд, вероятно, решил, что если телефон звонит, то я выхожу, – сказал я, – и не счел необходимым отвечать на звонок.

Брэд молча кивнул.

– Так что теперь мы направляемся в Кенсингтон. – Я сделал паузу. – Аннет, кто такие лицензенты?

– Вы опять по поводу алмазов?

– Да. Так вы знаете?

– Конечно. Лицензент в данном случае тот, кто имеет право покупать неотшлифованные алмазы у Центрального торгового объединения. Их не так много во всем мире, я думаю, около ста пятидесяти. Они, в свою очередь, продают алмазы кому-то еще. Организованная продажа проходит раз в пять недель, и они продают алмазы партиями.

– Лицензент то же самое, что и diamantaires? – поинтересовался я.

– Все лицензенты – diamantaires, но не все diamantaires – лицензенты. Diamantaires покупают у лицензентов, могут войти с ними в долю, а могут и покупать где-нибудь еще, не у “Де Бирс”.

"Вот и задавай после этого на первый взгляд простые вопросы”, – думал я.

– Из Японии пришла посылка с культивированным жемчугом, – сказала Аннет. – Куда мне его положить?

– Гм... Вы спрашиваете “куда”, потому что закрыт сейф?

– Да.

– Куда вы обычно клали, когда мой брат был в отъезде?

– Он обычно говорил, чтобы я относила на склад, в коробку с этикеткой “разное”, – неуверенно сказала она.

– Так и положите его туда.

– Но ящик переполнен, туда складывалось все, что пришло на прошлой неделе. Я не хочу нести ответственность за то, что положу жемчуг туда, куда мистер Фрэнклин не велел его класть.

Я не мог поверить, что ей требовалось руководство по любому простейшему поводу, но это было именно так.

– Жемчуг – дорогой товар, – продолжала она, – и мистер Фрэнклин никогда не оставил бы его где-нибудь на виду.

– Разве нет ни одного пустого ящика?

– Хорошо, я...

– Найдите пустой или полупустой ящик и положите его туда. А утром мы разберемся и переложим его как надо.

– Да, хорошо.

Она, похоже, была вполне удовлетворена этим и сказала, что все остальное может подождать до моего возвращения. Я выключил телефон, чувствуя себя совершенно обескураженным, в связи с тем, что сейчас узнал от нее: если Гревил мог прятать драгоценности в коробке с разными бусинами, то где же он их не мог прятать? Не исключено, что сотня алмазов окажется на дне коробки с родохрозитом или яшмой.

На сейф уходила уйма времени. Четыре комнаты склада казались неминуемым кошмаром.

Брэду каким-то чудом удалось отыскать свободное место на стоянке возле дома Гревила, и это непонятным образом огорчило его.

– Пять двадцать, – сказал он, – в бар?

– Если ты не против. И.., э.., ты не побудешь здесь немного, пока я схожу взглянуть, как там дела?

Я про себя отметил, что стал осторожничать. Коротко кивнув головой, он пронаблюдал, как я преодолел ступени лестницы, направляясь к входной двери дома. Ни зажженных прожекторов, ни лая собаки не было, вероятно, из-за того, что еще не настали сумерки. Открыв три замка, я толкнул дверь.

В доме была полная тишина. Ни малейшего шороха. Я оставил дверь открытой, приставив к ней бронзовую лошадь, лежавшую поблизости явно для этой цели, и прошел в маленькую гостиную Никаких непрошеных гостей. Никаких следов разбоя. Никаких амазонок, воинственно размахивающих палками, никто не пытался разбить окно через решетку. Если кто-то и намеревался проникнуть в крепость Гревила, то попытка явно не удалась.

Я вернулся к входной двери. Брэд по-прежнему стоял возле машины, глядя в сторону дома. Я дал ему понять знаком, что все в порядке, и он уселся за руль, а я закрыл тяжелую дверь и, пройдя в малую гостиную, стал методично снимать подряд все книги с полок и, пролистав каждую из них, возвращал на место.

"Пустых” книг оказалось десять, с названиями типа “Рассказы об Австралии” или “На муле через Патагонию”. В четырех из них, включая ту, что была с письмами Клариссы Уильяме, ничего не оказалось. В одной лежал большой резной ключ. Еще в одной – дорогие на вид золотые часы, их стрелки указывали точное время.

Те часы, что были на Гревиле в Ипсуиче, относились к разряду вещиц с большим количеством непонятных по назначению кнопок. Они лежали теперь возле моей кровати в Хангерфорде, издавая время от времени какие-то сигналы и показывая, в какой стороне находится север. Плоские золотые элегантные часы, оказавшиеся в “пустой” книге, были совершенно другого характера, словно принадлежали другому человеку, и, перевернув их на ладони, я прочел на обороте надпись: “Г., любовь моя, К.”.

"Ей трудно было предположить, что они здесь, – подумал я. – Она их не искала. Она искала лишь письма и случайно наткнулась на них раньше”. Я положил часы обратно в книгу-шкатулку и поставил ее на полку. У меня не было никакой возможности вернуть их ей, а может быть, она бы и не хотела этого, из-за надписи.

В двух из оставшихся книг лежали какие-то ключи, в одной – сложенная инструкция, подробно рассказывающая о том, как вмуровывать сейф в бетон. В последней оказались две маленькие пластиковые коробочки с двумя мини-кассетами, на каждой из которых была напечатана надпись: “Микрокассета”. Длина кассетных футляров не превышала двух дюймов, ширина – полутора, почти невесомые кассеты были чуть меньше.

Я в нерешительности подержал одну из кассет в руке. Нигде среди аккуратно сложенных вещей Гревила я пока не видел мини-плейера для этих кассет. Правда, это совсем не означало, что я его так и не найду. “На сегодня хватит”, – решил я и оставил крошечные пленки в книге.

Мрачно смотрел я на пестрые корешки книг с их секретами, уже стоявших на своих местах. Ни одного алмазика.

Инструкция для установки сейфа – дело хорошее, но где он, этот сейф? Пленки – тоже хорошо, однако где же плейер? Ключи? Замечательно, но где соответствующие замки? Самым обидным было то, что Гревил и не намеревался оставлять этих головоломок без ответов. Он просто был так устроен, а они были его неотъемлемой частью.

Входя в дом и выходя из него, я обратил внимание на то, что в проволочном контейнере почтового ящика скопилась почта. До назначенной в баре встречи еще оставалось время, и, чтобы его как-то заполнить, я вытащил письма из ящика, принес их в малую гостиную и стал вскрывать конверты.

Это казалось чем-то предосудительным. Я повторял себе, что это необходимо, но все равно чувствовал, словно ступаю на территорию Гревила, отгороженную им от посторонних. Там были счета, просьбы о благотворительных пожертвованиях, информация банка о его личном счете, минералогический журнал и два приглашения. Ни одного письма от лицензентов или ювелиров из Антверпена. Я положил письма в большой пакет от минералогического журнала, добавил к ним другие, найденные мною в ящичке под телефоном, и, собираясь взять это с собой в Хангерфорд, уныло отметил, что неизменно испытывал отвращение к бумажной волоките. У меня постоянно скапливались горы своих бумаг. Возможно, вынужденная причастность к бумагам Гревила меня как-то изменит.

Свернув за угол, Брэд подвез меня к бару “Рук-энд-Касл” в половине шестого. Он показал на телефон, давая мне понять, как я смогу сообщить ему, когда освобожусь. По кривой улыбке, едва уловимой на его лице, я понял, что эта затея ему даже понравилась.

Пивной бар “Рук-энд-Касл” выглядел старомодным как снаружи, так и внутри – питейный оазис, спокойствие которого не нарушалось звуками отсутствовавшего в нем музыкального автомата. Там было обилие темного дерева с висевшими на его фоне абажурами “Тиффани” и маленькие столики с подставками для пивных кружек. В это время в него уже начала стекаться окончившая работу публика, представленная в основном мужчинами в строгих костюмах, и, войдя в дверь, я остановился, чтобы привыкнуть к относительному полумраку и дать возможность разглядеть мои костыли тому, с кем я собирался здесь встретиться.

Поскольку интереса ко мне никто не проявил, я понял, что Эллиота Трелони еще не было. Подойдя к стойке бара, я заказал воды и принял обезболивающее, так как уже подошло время. Утренний галоп совсем не способствовал заживанию лодыжки, но сожалеть по этому поводу не стоило.

Крупный мужчина лет пятидесяти вошел в дверь с видом человека, бывавшего здесь не раз, и целеустремленно осмотрелся. Остановив взгляд на моих костылях, он без колебаний подошел к стойке бара.

– Мистер Фрэнклин?

Я пожал протянутую мне руку.

– Что вы пьете? – бодро спросил он, глянув на мой стакан.

– Перье. Тоже временно.

Он тут же улыбнулся, обнажая белые зубы.

– Не возражаете, если я закажу себе двойное виски? Мы с Гревилом частенько пили именно это. Мне будет его страшно не хватать. Расскажите, что произошло.

Я стал рассказывать. Он внимательно слушал, но в конце лишь сказал:

– Мне кажется, вам здесь очень неловко сидеть.

Почему бы нам не пересесть за столик?

Без лишней суеты взяв мой стакан вместе со своим, только что поданным ему барменом, он отнес их к двум стоявшим под разноцветным абажуром возле стены деревянным креслам.

– Здесь удобнее. – Сделав глоток, он посмотрел на меня через стекло своего бокала. – Значит, вы и есть тот самый брат, о котором он говорил. Вы и есть Дерек.

– Я Дерек. И вообще-то я его единственный брат. Правда, я не знал, что он рассказывал обо мне.

– Да-да. Время от времени.

Эллиот Трелони был высокого роста и почти лысым. Он носил полукруглые очки, и, глядя на несколько пухлое, но здоровое лицо, тонкие губы и морщинки возле глаз, я бы, недолго думая, назвал его реалистом с чувством юмора.

– Он вами гордился, – сказал Трелони.

– Гордился? – удивленно переспросил я. Он едва заметно кивнул.

– По субботам утром мы часто играли вместе в гольф, и иногда он стремился закончить до начала скачек в Сандауне в два часа или еще каких-нибудь, и все потому, что в состязаниях принимали участие вы и их показывали по телевизору. Он любил смотреть на вас. Ему нравилось, когда вы побеждали.

– Он никогда не говорил мне, – с сожалением сказал я.

– Это не в его духе, насколько я могу судить. Пару раз мы смотрели скачки вместе, и, после того как вы выиграли, он сказал лишь: “Вот и хорошо”.

– А когда я не побеждал?

– Когда не побеждали? – Он улыбнулся. – Вообще ничего. Как-то раз, когда вы чуть не сломали себе шею, упав с лошади, он сказал, что будет рад, если вы бросите это занятие, поскольку скачки связаны с большим риском. Ирония судьбы, а?

– Да.

– Боже мой, как мне будет его не хватать. – Его голос прозвучал глухо. – Двадцать лет мы были друзьями.

Я почувствовал, что завидую ему. Мне невыносимо хотелось того, что уже никогда не вернуть, и чем больше я слушал людей, вспоминавших Гревила, тем горестней мне становилось.

– Вы полицейский судья? – спросил я.

Он кивнул.

– Мы часто вместе сидели на судебных заседаниях. Я стал заниматься этим благодаря Гревилу, но мне всегда было далеко до него в этом отношении. Казалось, он инстинктивно мог отличить ложь от правды. “Искренность и доброта всегда очевидны, – говорил он, – и лишь в их отсутствие начинаешь искать ответы на вопросы”.

– Какие дела вы разбирали.., разбираете?

– Всякие. – Он мельком улыбнулся. – Воровство. Бродяжничество. Хранение наркотиков. Уклонение от платы за лицензию на телетрансляции. Преступления на сексуальной почве.., я имею в виду проституцию, изнасилования, совращение несовершеннолетних. Гревил, казалось, мог всегда безошибочно сказать, где кроется ложь.

– Продолжайте, – попросил я, когда он замолчал. – Что-нибудь еще?

– В Вест-Лондоне много дипломатов из разных посольств. Вы не поверите, что они вытворяют, пользуясь дипломатическим иммунитетом. Гревил ненавидел дипломатическую неприкосновенность, но мы вынуждены ее предоставлять. Кроме этого, мы имеем дело со всякими мелкими бизнесменами, которые “по забывчивости” не платят дорожные налоги, разъезжая на служебных машинах, и разбираем сотни случаев угона машин. Другие дорожные нарушения, например, превышение скорости и тому подобное, разбираются отдельно, как и мелкие правонарушения и дела несовершеннолетних. Иногда нам достается и предварительное следствие дел об убийствах, но мы, разумеется, должны передавать их в суд коронеров.

– Вас все это никогда не угнетало? – поинтересовался я.

Сделав глоток, он задумчиво посмотрел на меня.

– От этого грустно, – наконец произнес он. – Наряду с откровенным злодейством нам доводится видеть много глупости и нелепости. Порой это вызывает смех. Я бы не сказал, что это действует угнетающе, – ты учишься видеть подноготную мира, видеть грязь и обман, смотреть на мир глазами преступников и понимать их порочную логику. Однако это лишь временная утрата иллюзий – суд заседает не каждый день, а только дважды в месяц, как в нашем с Гревилом случае, плюс немного работы в комиссии. Кстати, вот то, что я хотел у вас попросить:

Гревил делал записи по вопросу о выдаче лицензии на открытие какого-то новомодного игорного клуба. Он говорил, что ему стали известны тревожные сведения об одном из его организаторов, и на очередном заседании комиссии Гревил собирался выступить с ходатайством об отклонении их просьбы, несмотря на то, что изначально мы были склонны решить этот вопрос положительно.

– Боюсь, что я пока еще не нашел ничего похожего на эти записи, – ответил я.

– Черт... Куда же он мог их положить?

– Не знаю. Но тем не менее я буду искать. “Мне не составит большого труда заодно со злополучным С поискать и эти записи”.

Сунув руку во внутренний карман пиджака, Эллиот Трелони достал оттуда два плоских черных предмета, одним из которых была записная книжка, а другой напоминал портсигар.

– Вещи Гревила, – сказал он. – Я принес это вам.

Он положил их на столик и придвинул ко мне своими пухлыми, несколько неуклюжими на вид пальцами.

– Это он давал мне на время. – Он показал на то, что напоминало портсигар. – А книжку забыл на столе после заседания комиссии на прошлой неделе.

– Спасибо, – ответил я. Открыв плоскую черную коробочку, я обнаружил внутри миниатюрные электронные шахматы, выглядевшие для любого игрока весьма соблазнительно. Я взглянул на Трелони. Его взгляд непроизвольно выражал глубокую грусть.

– Хотите оставить? – спросил я. – Я понимаю, что в них ничего особенного, но, если хотите, можете взять их себе.

– Если вы действительно не против. Я покачал головой, и он убрал шахматы назад в карман.

– Мы с Гревилом любили поиграть... Проклятье! – вырвалось у него с досадой. – Как могла случиться такая нелепость?

Вряд ли можно было что-нибудь на это ответить. Я с горечью в душе взял черную книжку и открыл ее наугад.

– Зло презирает добро, – прочел я вслух, – криводушие – истину.

– Мысли Мао, – коротко заметил Трелони, выходя из раздумья. – Я обычно подшучивал над ним. Он говорил, что у него осталась университетская привычка записывать свои мысли, чтобы лучше в них разобраться. Когда я узнал о его смерти, то прочел эту книжку от корки до корки. Я даже кое-что переписал из нее и надеюсь, это не вызовет вашего недовольства. – Он улыбнулся. – Некоторые моменты в ней покажутся вам весьма интересными.

– Про лошадей?

– И об этом тоже.

Я сунул книжку в уже порядком набитый карман брюк и, неожиданно кое о чем вспомнив, извлек оттуда другую записную книжку с календарем скачек. Объяснив что к чему, я показал ее Трелони.

– Я позвонил по этому номеру, – пояснил я, перелистнув страницы и указывая на цифры, – назвал имя Гревила, и какая-то женщина недвусмысленно дала мне понять, чтобы я больше не звонил, так как она не желает слышать это имя в своем доме.

Эллиот Трелони недоуменно моргнул глазами.

– Сказать такое о Гревиле? Трудно поверить.

– Мне тоже. Не могло ли это быть связано с одним из ваших судебных разбирательств? С кем-нибудь, кого признали виновным?

– Гм. Возможно. – Он немного подумал. – Если хотите, я, вероятно, мог бы выяснить, чей это номер. Однако непонятно, почему он оказался у Гревила в записной книжке. Так вы хотите прояснить, в чем тут дело?

– Мне просто показалось это странным, – сказал я.

– Действительно.

Достав из другого внутреннего кармана золотистый карандаш, он записал номер в тонкую записную книжку в черной кожаной обложке с золотыми уголками.

– У вас много врагов из-за того, что вы работаете в суде? – поинтересовался я. Подняв глаза, он пожал плечами.

– Время от времени в наш адрес раздаются проклятия. Можно сказать, вопли. И все-таки нет. Большинство признают себя виновными, когда это совершенно очевидно. Единственным врагом Гревила мог оказаться тот организатор игорного клуба, который теперь уже не получит лицензию. Гревил называл его наркомагнатом. Этот человек подозревался в убийстве, но ушел от суда за недостаточностью улик. Он мог затаить большую злобу. – Трелони помедлил. – Когда я услышал о смерти Гревила, я даже вспомнил о Ваккаро. Но тут, похоже, нет никаких сомнений в том, что это был несчастный случай.., да?

– Да. Строительные леса сломались высоко. Один из рабочих пролетел три этажа и разбился насмерть. На Гревила полетели только обломки. Это могло произойти минутой раньше или минутой позже... – Я вздохнул. – Ваккаро и есть тот “игрок”, ждущий лицензию?

– Да. Он приходил на заседание комиссии и казался абсолютно откровенным. “Нужно проверить”, – решили мы. Затем кто-то поговорил с Гревилом, и все всплыло на поверхность. Мы не знаем многих подробностей, и нам нужны его записи.

– Я их поищу, – пообещал я вновь и еще полистал записную книжку. – Вам ни о чем не говорят слова “Конингин Битрикс”? – Я показал ему страницу, где это было написано: “Или CZ равняется 1, 7, умноженные на С”.

"С, – подумал я, в очередной раз взглянув на уравнение, – означает алмаз”.

– Ничего, – ответил Эллиот Трелони. – Но вы же знаете, насколько Гревил ясно мыслил, настолько порой его трудно было понять. А эти записи он делал исключительно для себя. Так же, как и в той, другой книжке. Они не рассчитаны на общедоступность.

Я кивнул и, отложив записную книжку, заказал Эллиоту Трелони еще виски, чувствуя, что мне уже вполне достаточно жидкости. Он немного посидел, с удовольствием говоря о Гревиле и найдя в моем лице благодарного слушателя. Мы расстались, испытывая дружеское взаиморасположение, и на прощание он дал мне свою визитную карточку с номером телефона, чтобы я позвонил ему, когда найду записи Гревила.

"Если, – добавил я про себя, – если я их найду”. Когда он ушел, я решил позвонить из бара в машину, но после пяти неотвеченных гудков повесил трубку и вышел на улицу. Брэд подъехал, чтобы забрать меня, чуть ли не с улыбкой на лице.

– Домой, – сказал я.

– Да, – ответил он.

Вот и весь разговор.

По дороге я читал отрывки записей в книжке Гревила, то и дело прерываясь, чтобы переварить мысли, в большинстве своем явно навеянные персонажами, прошедшими через Вест-Лондонский полицейский суд.

"Добро отвратительно злу, – писал Гревил, – так же, как зло отвратительно добру. И то и другое могут представать в приятном обличье”.

"Во всех слоях с любым материальным достатком вы всегда найдете представителя средней паршивости, который, посмеиваясь при упоминании об анархии, возмущенно вызывает полицию, когда грабят его дом, который откровенно настроен против власти, до тех пор пока ему не понадобится защита от того, кто угрожает ему оружием”.

"Рука, протянутая за милостыней, в мгновение ока может превратиться в безжалостный кулак. Рука народа – кулак народа”.

"Для многих преступление является не преступлением, а образом жизни. Если законы тебя не устраивают, не обращай на них внимания, они тебя не касаются”.

"Бесконечно грустно не доверять старому другу”.

"История свидетельствует о том, что религия погубила больше людей, чем рак”.

"Ненавижу насильников. Когда я представляю себя в роли жертвы, меня охватывает ярость. При вынесении решения необходимо сохранять хладнокровие”.

Далее я неожиданно наткнулся на то, о чем, должно быть, и говорил Эллиот Трелони.

Гревил писал:

"Дерек пришел на обед точно в панцире, со сломанными ребрами. Я спросил, как он еще жив с такими увечьями. “К черту боль, давай веселиться”, – ответил он. И мы выпили шампанского”.

Я отвлекся от чтения и посмотрел на осенние улицы, где со спускавшейся темнотой уже зажигались огни. Я прекрасно помнил тот вечер. Гревил много шутил. Коктейль из шампанского и обезболивающего здорово ударил мне в голову, и я не чувствовал никакой боли до самого утра, пока не проснулся. Сам того не помня, я проехал все семьдесят миль, отделявших меня от дома, и в какой-то степени этот страшный факт заставлял меня сейчас послушно пить воду.

Из-за темноты читать было почти невозможно, но я перелистнул еще одну страницу и увидел нечто похожее на молитву. От того, насколько пылко и сокровенно это было написано, у меня пересохло во рту. Всего лишь три короткие строчки на всей странице:

"Пусть я буду чист от бесчестных помыслов. Пусть мужество не оставляет меня в моих поступках.

Пусть обретет смирение душа моя”.

Я почувствовал, что не должен был читать эти строки, я знал: они были написаны не для того, чтобы их кто-то читал. “Пусть обретет смирение душа моя...” – это была молитва, достойная святых.

* * *

Когда мы доехали до моего дома, я сказал Брэду, что на следующий день поеду в Лондон поездом, чем, судя по его виду, здорово его расстроил.

– Я отвезу тебя бесплатно, – хрипло сказал он.

– Дело не в деньгах. – Я был удивлен его неожиданной реакцией. – Я просто подумал, что тебе надоело все время где-то ждать.

Он потряс головой, в его глазах была откровенная просьба.

– Хорошо, тогда завтра – в Лондон, а в пятницу – в Ипсуич, договорились? – спросил я.

– Да, – ответил он с явным облегчением.

– И я, разумеется, тебе заплачу.

Молча посмотрев на меня, он сунул голову в машину и достал оттуда большой коричневый пакет, собранный в доме Гревила. Он подождал, пока я открывал дверь, чтобы убедиться в отсутствии непрошеных гостей.

Все было тихо и спокойно. Я показал Брэду “отбой”, он кивнул, отдал мне пакет и, не сказав ни единого слова, быстро исчез в темноте. Я никогда не интересовался, о чем он думал все эти часы молчания, никогда не пытался понять его. Я не знал, надо ли мне это. Меня вполне устраивало все как было.

Я съел вытащенный из холодильника и разогретый в микроволновке кусок куриного пирога и стал уныло разбирать адресованные Гревилу письма, оплачивая его квитанции, закрывая счета и отвечая отказами на приглашения, выражая бесконечно много сожалений.

Затем, вопреки испытанным ранее благим намерениям, я не перекинулся на кучу своей корреспонденции, а принялся изучать записную книжку Гревила в поисках упоминаний об алмазах. Возможно, там и были золотые самородки мыслей и жемчужины мудрости, но ничего похожего на руководство к действию типа “дойдешь до четвертой яблони, свернешь направо, сделаешь пять шагов вперед и копай” мне не попалось.

Однако я все же нашел разгадку одного маленького секрета:

"Зеленая шкатулка из мыльного камня умиляет меня тем, что вводит в заблуждение и заставляет проявлять смекалку. К ней нет ключа, потому что в ней нет замка. Мысли человека не откроются одним поворотом ключа, но в них можно проникнуть при помощи хитрости в сочетании с упорством, так же как и в эту шкатулку”, – прочел я с невольной усмешкой.

Несмотря на откровенный совет прибегнуть к хитрости и смекалке, мне понадобилась уйма времени, чтобы найти путь к разгадке. Я пытался давить на каждую из петель по очереди, на то место, где должен был быть замок, вертел и крутил ее в руках, вновь нажимал на все подряд, перевернув ее вверх тормашками, но каменный ларчик упорно не открывался.

"Сплошное введение в заблуждение”, – думал я. Если за замочной скважиной не было замка, то, может быть, петли были вовсе и не петли. Крышка могла оказаться не крышкой. И шкатулка представляла собой монолит.

Я опять перевернул ее вверх дном и, сильно надавив на него большим пальцем, попробовал сдвинуть его к краю. Ничего не помогало. Я повернул шкатулку другой стороной, повторил ту же самую процедуру, и, словно нехотя уступая моему глупому упорству, дно шкатулки сдвинулось наполовину в сторону до упора.

"Замечательно сделано”, – подумал я. В закрытом состоянии создавалось впечатление, что дно и стенки шкатулки составляли одно целое, настолько хорошо все было подогнано. Испытывая огромное любопытство, я посмотрел, что Гревил прятал в этом хитроумном тайничке. Не рассчитывая найти бриллиантов, я извлек оттуда два потертых замшевых мешочка с завязками, подобные тем, какие обычно выдают в ювелирных магазинах; напечатанное на них имя ювелира было едва различимо.

К моему величайшему разочарованию, оба мешочка оказались пустыми. Запихнув их назад, я закрыл шкатулку и поставил ее на стол возле телефона, где она и простояла весь вечер – разгаданная, но не принесшая удовлетворения тайна.

Лишь перед самым сном словно что-то сработало у меня в голове, едва уловимая мысль вдруг приняла отчетливую форму. Напечатанное золотом имя – ван Экерен. Вероятно, стоит еще раз взглянуть на замшевые мешочки с именем ювелира.

Открыв шкатулку, я вновь вытащил оттуда мешочки и по полустертым, едва различимым буквам прочел полное имя и адрес:

Якоб ван Экерен

Пеликанстраат, 70

Антверпен.

"В Антверпене должно быть с десяток тысяч ювелиров, – подумал я. – Мешочки выглядят далеко не новыми – по крайней мере, им не несколько недель. И все-таки лучше выяснить”.

Оставив себе один из мешочков, я положил другой назад в шкатулку и закрыл ее, а утром отвез свою невзрачную находку в Лондон и через международную справочную узнал телефон Якоба ван Экерена.

Из Антверпена мне ответили то ли по-голландски, то ли по-фламандски, и я попробовал объясниться на французском:

– Je veux parler avec monsieur Jacob van Ekeren, s'il vous plait lt;Я бы хотел поговорить с месье Якобом ван Экереном.gt;.

– Ne quittez pas lt;Не кладите трубку (франц.)gt;.

Я подождал, как мне было предложено, и другой голос мне ответил уже на французском, в котором мои познания были весьма ограниченны.

– Monsieur van Ekeren n'est pas ici maintenant, monsieur lt;Месье ван Экерена нет сейчас на месте.gt;.

– Parlez-vous anglais? lt;Вы говорите по-английски? (франц.)gt;– спросил я. – Я говорю из Англии.

– Attendez lt;Подождите (франц).gt;.

Подождав еще немного, я наконец с облегчением услышал, как на чисто английском меня спросили, чем мне могут помочь.

Я объяснил, что звоню из Лондона, из компании “Саксони Фрэнклин лимитед”, занимающейся импортом драгоценных камней.

– Чем можем быть вам полезны? – любезно и беспристрастно спросил меня мужской голос.

– Вы занимаетесь шлифовкой необработанных бриллиантов? – напрямик поинтересовался я.

– Да, разумеется, – ответили мне. – Однако для того чтобы стать нашим клиентом, вам необходимо представить рекомендательные письма и поручительства.

– Гм... А разве “Саксони Фрэнклин лимитед” уже не является вашим клиентом? – спросил я. – Или, может быть, Гревил Саксони Фрэнклин? У меня очень важное дело.

– Будьте любезны, ваше имя?

– Дерек Фрэнклин. Я – брат Гревила.

– Одну минуту.

Через некоторое время он вернулся и сказал, что скоро перезвонит мне, чтобы дать ответ на мой вопрос.

– Благодарю вас, – сказал я.

– Pas du tout. lt;Не за что (франц.).gt;– Оказывается, он еще и говорил на двух языках.

Положив трубку, я попросил Аннет и Джун, сновавших вокруг меня с деловым видом, поискать в картотеке Гревила имя Якоб ван Экерен.

– Взгляните, может быть, в компьютере есть какое-нибудь упоминание об Антверпене, – добавил я, обращаясь к Джун.

– Опять все эти алмазы!

– Да. Адрес ван Экерена – Пеликанстраат, 70. Аннет сосредоточенно сдвинула брови.

– Это же бельгийский аналог лондонского Хэттон-Гарден, – воскликнула она.

Я не очень обрадовал их своей просьбой, отрывая от повседневной работы, но вскоре Аннет уже сообщила мне, что никакого Якоба ван Экерена в картотеке не значится, однако в офисе имеется информация только шестилетней давности, а более старая документация хранится на складе в подвале. Джун, заскочив в комнату, сказала, что компьютер ничего не выдал ей ни о ван Экерене, ни о Пеликанстраат, ни об Антверпене.

Собственно говоря, в этом не было ничего удивительного. Если бы Гревил хотел, чтобы информация о его операции с алмазами стала всеобщим достоянием в офисе, он бы ничего не скрывал. “Весьма странно, что это не так”, – думал я. Был бы на месте Гревила кто-то другой, его можно было подозревать в каких-то махинациях, но, насколько я знал, Гревил всегда вел дела с честью и благородством, о чем свидетельствовали те, похожие на молитву, строки.

Зазвонил телефон, и Аннет взяла трубку.

– “Саксони Фрэнклин”, добрый день. Она послушала, что ей ответили.

– Дерек Фрэнклин? Да, одну минуту. Взяв трубку, я услышал все тот же ровный франко-англоговорящий голос из Бельгии. Я нисколько не сомневался, что в перерыве между двумя нашими телефонными разговорами говоривший узнавал наш номер через международную справочную, чтобы удостовериться в том, что я был именно тем человеком, за которого себя выдавал. Ну что ж, разумно. Я бы поступил точно так же.

– Мистер Якоб ван Экерен ушел на пенсию, – сообщил он. – Я его племянник, Ханс. По имеющейся у нас информации, на протяжении последних шести-семи лет мы не имели деловых контактов с вашей фирмой. Однако я не могу вам ничего сказать по поводу того, что было раньше, когда делами ведал мой дядя.

– Понятно, – ответил я. – Не могли бы вы поинтересоваться на этот счет у вашего дяди?

– Пожалуйста, если угодно, – вежливо отозвался он. – Я уже звонил ему домой, но, видите ли, они с тетей уехали до понедельника, и их служанка не знает куда. – Он помолчал. – А не могли бы вы мне сказать, в чем, собственно, дело?

Я объяснил, что мой брат скоропостижно скончался и оставил много незавершенных дел, в которых я пытаюсь разобраться.

– Мне попались название и адрес вашей фирмы. Я сейчас пытаюсь дозвониться всюду, куда можно, чтобы все узнать.

– В понедельник я обязательно поговорю со своим дядей. – В его голосе послышалось сочувствие. – И непременно перезвоню вам.

– Я вам крайне признателен.

– Не стоит благодарности.

"Дядя, – мрачно подумал я, – вряд ли расскажет что-нибудь интересное”.

Я пошел и открыл сейф, сказав Аннет, что Просперо Дженксу нужны все шпинели.

– Он говорил, что у нас есть кусок горного хрусталя, похожий на Эйгер.

– На что?

– На горную вершину. Как Монблан.

– Ах да.

Она пошла вдоль рядов коробок и отыскала среди них одну довольно тяжелую, стоявшую в противоположном конце почти в самом низу.

– Вот он, – сказала она, водрузив ее на полку и сняв крышку. – Красота.

Занимавший всю коробку “Эйгер” лежал на боку и имел настолько бугристую основу, что его нельзя было поставить, но, глядя на прозрачные срезы и грани, представляя их сверкающими алмазным блеском в лучах солнца, как задумано Дженксом, можно было не сомневаться, что горный хрусталь составил бы основу фантазии, достойной своего названия.

– Цена нами уже установлена? – спросил я.

– Вдвое больше его стоимости, – бодро сообщила она. – Плюс налог, плюс упаковка и перевозка.

– Он хочет, чтобы ему все передали с посыльным.

Она кивнула.

– Он всегда так просит. Джейсон все перевозит на такси. Предоставьте это мне, я обо всем позабочусь.

– И еще нам надо переложить тот жемчуг, что мы получили вчера.

– Да, конечно.

Она отправилась за жемчугом, а я продолжил то, чем занимался накануне, будучи почти уверен, что мои поиски напрасны, но тем не менее не отказываясь от своих намерений. Аннет вернулась с жемчужинами, которые хоть на этот раз были уложены в пластиковые пакетики с завязками, а не в дурацкие открытые бумажные конверты, и, пока она пересчитывала и складывала новые поступления, я продолжал просматривать старые.

Коробки с жемчужинами всех размеров. Никаких алмазов.

– Вам что-нибудь говорит формула CZ? – между делом спросил я Аннет.

– CZ – это кубический циркон, – тут же ответила она. – Мы продаем их в больших количествах.

– А это.., это не искусственный бриллиант?

– Это синтетический хрусталь, очень похожий на бриллиант, – объяснила она, – но примерно в десять тысяч раз дешевле. Если он вставлен в перстень, разница почти незаметна.

– Неужели? – удивился я. – В это трудно поверить.

– Мистер Фрэнклин говорил, что многие ювелиры не могут определить на глаз. По его словам, лучше всего вытащить камень из оправы и взвесить.

– Взвесить?

– Да. Циркон гораздо тяжелее бриллианта, так что один карат циркона меньше бриллианта в один карат.

– CZ равно С, умноженное на 1, 7, – медленно произнес я.

– Верно! – удивленно воскликнула она. – Откуда вы знаете?