"Игра по правилам" - читать интересную книгу автора (Френсис Дик)Глава 6Онемев, мои пальцы выпустили шкатулку. Я пошатнулся от сильного удара и, потеряв равновесие, стал падать, думая при этом только об одном – ни в коем случае нельзя опираться на ногу. Выронив связку ключей, я схватился правой рукой за спинку черного кожаного стула, чтобы устоять, но он, переворачиваясь под моим весом, упал и приземлился на меня, оказавшегося на ковре среди многочисленных ножек стульев, стола и костылей, в спину мне упиралась зеленая шкатулка. Вне себя от ярости, пытаясь понять, что происходит, я наконец собрался с духом, чтобы со всей душой и искренностью сказать одно-единственное слово: – Сука. Бросив на меня злобный взгляд, она подошла к телефону и нажала три кнопки срочного вызова. – Полиция, – сказала она и, как только ее соединили, продолжила: – Полиция? Я хочу сообщить о краже со взломом. Я поймала грабителя. – Я брат Гревила, – глухо возразил я, продолжая оставаться на полу. В тот момент до нее это, похоже, не дошло. Я решил повторить уже более громко: – Я брат Гревила. – Что? – спросила она отсутствующим голосом. – Господи, ты что, глухая? Я не грабитель. Я брат Гревила Фрэнклина. Я осторожно попытался принять сидячее положение и обнаружил, что совсем обессилел. Она положила трубку. – Почему же ты не сказал сразу? – спросила она. – А у меня благодаря тебе была такая возможность? И кто ты сама? Какого черта ты врываешься в дом моего брата и калечишь людей? Она держала наготове свою страшную штуку, которой меня ударила, и смотрела на меня так, словно ждала, что теперь я в свою очередь наброшусь на нее, чего мне, по известным причинам, хотелось. За последние шесть дней я был избит лошадью, хулиганом и женщиной. В конце концов я умру от того, что по мне пройдет едва начавший ходить ребенок. Я потрогал пальцами правой руки лоб, потом поднес ладонь ко рту с мыслями о беспросветном мраке жизни вообще. – Что с вами? – спросила она после некоторого молчания. – Ровным счетом ничего, – убирая от лица руку, медленно произнес я. – Я вас просто стукнула, – с осуждением в голосе сказала она. – Может, мне вам тоже съездить этой штукой, чтобы вы почувствовали, каково это? – Вы разозлились. – В ее голосе слышалось некоторое удивление. – Вы не ошиблись. С трудом поднявшись с пола, я поставил упавший стул и сел на него. – Так кто же вы? – повторил я. Но я уже знал, кто она – та женщина, которую я слушал по автоответчику. Я узнал ее голос. Граненое стекло. “Где ты, дорогой? Я люблю тебя”. – Вы звонили ему на работу? – спросил я. – Вы – миссис Уильяме? Она, казалось, задрожала и внутренне сникла. Миновав меня, она подошла к окну и посмотрела в сад. – Он правда умер? – спросила она. – Да. Ей было сорок, а может, и больше. Почти с меня ростом. Совсем не хрупкая и миниатюрная. Решительная и властная женщина, пребывающая в мучительных переживаниях. На ней был плащ с кожаным поясом, несмотря на то что уже несколько недель не шел дождь, и строгие черные туфли. Ее густые темные волосы были гладко зачесаны назад, завиваясь над воротником, и искусная стрижка создавала скромный ухоженный вид. На ней не было видно никаких украшений, едва заметные остатки помады на губах и никакого запаха парфюмерии. – Как? – наконец спросила она. У меня было большое желание ничего ей не рассказывать, отомстить за неожиданное нападение, причинить ей боль, расквитаться. Но это не имело смысла, я знал, что в результате испытал бы больше стыда, чем удовлетворения, и, поборов в себе эти чувства, я коротко объяснил ей про строительные леса. – Это случилось в пятницу днем, – завершил я рассказ, – он сразу потерял сознание и скончался рано утром в воскресенье. Медленно повернув голову, она посмотрела мне в лицо. – Вы – Дерек? – спросила она. – Да. – Я Кларисса Уильяме. Никто из нас не сделал попытки протянуть друг другу руку. На мой взгляд, это было бы неуместно. – Я пришла взять кое-какие свои вещи, – сказала она. – Я не ожидала никого здесь увидеть. "Это типичное оправдание, – подумал я, – а если бы я и вправду оказался грабителем, она бы не дала унести мне всякие старинные вещицы”. – Какие вещи? – спросил я. Немного помедлив, она наконец ответила: – Несколько писем – вот и все. Кларисса перевела взгляд на автоответчик, и ее лицо заметно напряглось. – Я прослушал эти записи, – сказал я. – Боже мой! – Почему это вас так беспокоит? Похоже, у нее были на это свои причины, но она не собиралась мне о них рассказывать, по крайней мере в тот момент. – Я хочу их стереть, – произнесла она. – Это было одной из причин моего прихода. Она взглянула на меня, но у меня не было никаких оснований для возражений, и я ничего не ответил. Осторожно, словно каждый шаг требовал моего разрешения, она неловко подошла к автоответчику, перемотала пленку и нажала на “запись”, сменяя безмолвием все, что там было записано. Затем, вновь перемотав пленку, она нажала на “воспроизведение”, и уже не были слышны те отчаянные призывы. – Кто-нибудь еще слушал?.. – Не думаю. Если только уборщица имела такую привычку. Похоже, она сегодня приходила. – О Господи! – Там же нет вашего имени. "И что я ее успокаиваю?” – думал я. Я все еще ощущал слабость в руках и с содроганием вспоминал тот страшный удар. – Хотите выпить? – неожиданно спросила она. – У меня был жуткий день. Она подошла к подносу с бутылками и налила в большой стакан водки. – Что вы будете? – Воду, – ответил я, – двойную. Поджав губы, она со стуком поставила бутылку на стол. – Соду или тоник? – холодно спросила она. – Соду. Она налила мне в стакан содовой и немного разбавила свою водку тоником. Лед был внизу, в холодильнике. Однако никто об этом не упомянул. Я обратил внимание, что она оставила свое смертоносное оружие возле автоответчика, предполагая, что я, очевидно, уже не представлял для нее никакой угрозы. Словно избегая непосредственного контакта, она с официальным видом поставила мой стакан возле меня на стол между маленькими каменными мишками и хризантемами и сделала несколько больших глотков из своего. “Лучше, чем транквилизаторы”, – подумал я. Алкоголь снимает стресс, лечит душевную боль. Самая лучшая в мире анестезия. Я бы и сам с удовольствием не отказался. – Где ваши письма? – спросил я. Она включила настольную лампу. Сгущавшиеся за окном в саду сумерки резко превратились в ночь, и я всей душой желал, чтобы она поторопилась, потому что сам хотел домой. Кларисса посмотрела на книжный шкаф, занимавший почти всю стену. – Я думаю, там. В какой-нибудь книжке. – Тогда начинайте искать. А то это может занять всю ночь. – Вам нет необходимости ждать. – Думаю, придется, – сказал я. – Вы что, мне не верите? – спросила она. – Нет. Она в упор посмотрела на меня. – Почему? Я не сказал, что из-за алмазов. Я никому не доверял. Я не знал, кого мог без опаски попросить найти их или кто мог их искать, чтобы украсть, если бы знал, что их можно найти. – Я вас не знаю, – сказал я безразличным тоном. – Но я... – Она замолчала, пожав плечами. – Кажется, я тоже вас не знаю. – Она подошла к книжным полкам. – Некоторые из этих книг пустые. "Ах, Гревил”, – подумал я. Как же я смогу найти, что он спрятал? Я предпочитал прямые дорожки. Его же мысли блуждали по лабиринту. Кларисса стала вынимать книги с нижних полок и открывать обложки. Однако, как мне показалось, не методично одну за другой подряд, а в основном те, у которых были синие корешки. Через некоторое время она нашла одну пустую и, стоя на коленях, с нарочитым сарказмом открыла ее на полу, чтобы я мог убедиться в том, что она ничего не пыталась взять оттуда тайком. Внутри книги оказалась синяя бархатная шкатулка с плотно закрытой крышкой, которая открывалась за петельку. Когда она открыла ее, обнаружилось, что синее бархатное нутро было совершенно пустым. Пожав плечами, она закрыла книжку, сразу ставшую похожей на все остальные, и водворила ее на полку. Через несколько секунд нашлась еще одна аналогичная, но на сей раз отделанная красным бархатом. В ней лежал один конверт. Не притрагиваясь к нему, она перевела взгляд на меня. – Это не мои письма, – сказала она. – Не моя бумага. – Гревил оставил завещание, согласно которому все его имущество переходит ко мне. В отличие от меня она, похоже, не нашла в этом ничего необычного, хотя он наверняка поступил так для простоты и в спешке. И если бы у него было больше времени, он бы безусловно его изменил. – Вы бы лучше посмотрели, что здесь, – спокойно сказала она и, вынув конверт, протянула его мне. В конверте, который оказался незаклеенным, лежал один-единственный витиеватый ключик около четырех дюймов длиной с плоским резным ушком и маленькими, но замысловатыми зубчиками на тоненьком конце. Положив его на ладонь, я показал ключик ей и спросил, не знает ли она, от чего он. Она покачала головой. – Я его раньше не видела. – Затем, помолчав, добавила: – У него было много тайн. Я слушал, как она говорила это задумчивым голосом. Сейчас ей, видно, удалось взять себя в руки. Она казалась совершенно другой, до того как Аннет сообщила ей, что Гревил умер. На пленке в голосе явно слышалась паника. Аннет лишь подтвердила ее страшные опасения, благодаря чему нараставшее отчаяние сменилось, как я полагал, фальшивой невозмутимостью. Скрытный человек, много тайн... Гревил, по всей вероятности, был с ней не более откровенен, чем со мной. Я положил ключ обратно в конверт и протянул его ей. – Пусть лучше пока останется в книге, – сказал я, – пока я не найду, от какого он замка. Положив ключ в книгу, она поставила ее на полку и вскоре нашла свои письма. Они не были перевязаны романтическими ленточками – просто перетянуты обыкновенной резинкой. Судя по виду, большинство из них хранились не очень бережно. Кларисса посмотрела на меня, не поднимаясь с коленей. – Я не хочу, чтобы вы их читали, – произнесла она. – Что бы он вам там ни оставлял, они мои, а не ваши. Я удивился, почему ей с такой срочностью понадобилось уничтожить все свои следы в этом доме. Из любопытства я бы, конечно, с интересом прочел эти письма, если бы сам наткнулся на них, но сейчас вряд ли мог требовать от нее разрешения ознакомиться с любовными письмами.., в том случае, если они действительно были любовными. – Покажите мне лишь небольшой отрывок, – попросил я. В ее глазах появилась горечь. – Вы действительно мне не верите, да? Я бы хотела знать причину. – В минувшие выходные кто-то вломился к Гревилу в офис, – сказал я, – и я не совсем понимаю, что они там искали. – Ну уж не мои письма, – твердо заявила она. – Покажите мне только одну страницу, – попросил я, – чтобы рассеять мои сомнения. Я думал, что она все равно мне откажет, тем не менее после недолгих размышлений Кларисса сняла с них резинку и, бегло просмотрев, нарочито безразлично протянула мне одну страничку. Там было написано: Я молча вернул страничку, испытывая чувство неловкости за свою назойливость. – Возьмите их, – сказал я. Несколько раз моргнув, она вновь стянула письма резинкой и положила эту небольшую пачку в черную кожаную сумку, лежавшую возле нее на ковре. Нащупав на полу костыли, я попытался подняться, сосредоточиваясь на ручке левого костыля и стараясь не опираться на него всем весом. Кларисса Уильяме с некоторой неловкостью наблюдала за тем, как я подошел к креслу Гревила. – Послушайте, – сказала она. – Я не поняла. Я имею в виду, что, когда я вошла и увидела, как вы что-то воруете.., то есть подумала, что воруете... Я и не заметила костылей. Это было похоже на правду. Настоящие грабители не разгуливают на “деревяшках”, а когда она ворвалась, я отложил свои подпорки в сторону. Она была слишком на взводе, чтобы задавать вопросы: охвачена горем, тревогой и страхом при виде незваного гостя. Правда, мне от всего этого не было легче и хотелось бы, чтобы она, черт возьми, все-таки спросила, прежде чем нападать на меня. Интересно, как бы она объяснила свое присутствие здесь полиции, случись той приехать, когда она торопливо уничтожала следы своего пребывания в этом доме. Возможно, поняла бы свою ошибку и просто ушла, оставив лежать на полу обезвреженного грабителя. Я подошел к телефонному столику и взял маленькое страшное оружие. Увесистая рукоятка в форме толстой черной сигары имела насечку для хорошего захвата и была чуть меньше дюйма в диаметре и около семи дюймов длиной. Ее продолжала короткая, толстая и тугая хромированная пружина, переходившая в такую же, но более тонкую, которая заканчивалась черным металлическим набалдашником. Общая длина достигала пятнадцати-шестнадцати дюймов, а удар по силе не уступал лошадиному. – Что это такое? – поинтересовался я, взвешивая это оружие в руке. – Это мне Гревил дал. Он говорил, что на улицах небезопасно, и хотел, чтобы я всегда держала эту штуку наготове. Он говорил, всем женщинам надо носить их из-за грабителей и насильников.., как судья, он очень много слышал о нападениях на женщин. Он говорил, что от одного удара даже громила окажется беспомощным и у меня будет время убежать. Мне не составило большого труда в это поверить. Я наклонил черный набалдашник и посмотрел на изгиб жесткой упругой пружины, которая тут же выпрямилась, стоило мне его отпустить. Поднявшись на ноги, Кларисса сказала: – Простите. Я никогда не прибегала к ней раньше, тем более в гневе. Гревил показал мне, как.., он только сказал мне, что надо размахнуться что есть силы, чтобы пружина ударила как можно больнее. "Спасибо тебе большое, дорогой мой брат”, – подумал я. – А пружина убирается назад? – спросил я. Она кивнула. – Нужно повернуть толстую пружину по часовой стрелке.., она отпустит тонкую, и та уползет в футляр. Я сделал, как она сказала, но тонкая пружина с набалдашником по-прежнему торчала. – Нужно обо что-то ударить набалдашником, тогда она уберется. Я ударил набалдашником о стену, и тонкая пружина послушно уползла в толстую, а виднеющийся набалдашник стал похож на кончик какой-то очередной безобидной безделушки. – А как она работает? – поинтересовался я, но Кларисса не знала. Я обнаружил, что противоположный конец рукоятки отвинчивается при небольшом усилии. Я стал его отвинчивать, пока оборотов через двадцать он не оказался у меня в руке, и я увидел, что вся нижняя часть рукоятки представляет собой мощный магнит. "Как все просто”, – подумал я. В обычном положении магнит держит тяжелые пружины в рукоятке. От сильного взмаха пружины выбрасывает, так как магнит их не удерживает и отпускает. При этом развивается страшная ударная сила. Я привинтил колпачок на место и, взявшись за рукоятку, сильно взмахнул. Пружины точно выстрелили – гибкие, блестящие, зловещие. Я молча сложил эту штуку и протянул ей. – Это называется кийога, – сказала она. Мне было все равно, как она называлась, так как я не стремился больше ее видеть. Кларисса привычно сунула в карман своего плаща это рекомендуемое для всех женщин средство, гарантирующее возможность дать решительный отпор разбойникам, маньякам и разным женоненавистникам. Грустно и нерешительно она взглянула мне в лицо. – Наверное, я не могу просить вас забыть о том, что вы меня здесь видели? – спросила она. – Вряд ли мне это удастся. – Не могли бы вы.., просто не говорить об этом? Если бы наша встреча произошла несколько по-иному, я думаю, Кларисса бы даже могла мне понравиться. У нее были большие глаза, которые от улыбки стали бы еще красивее, и хорошее чувство юмора, которое ощущалось несмотря на то, что творилось у нее в душе. – Прошу вас, – выдавила она. – Не просите, – резко ответил я. Такой ответ вызвал у меня чувство неловкости и не устроил ее. – Гревил рассказывал мне о вас, – произнесла она, переведя дыхание. – Я думаю... Я должна верить его мнению. Она порылась в кармане своего плаща и вытащила простой брелок с тремя ключами. – Пожалуй, это должно быть у вас, – сказала она. – Я больше не воспользуюсь ими. Кларисса положила их возле автоответчика, и я неожиданно увидел блеск слез в ее глазах. – Он умер в Ипсуиче, – сказал я. – Его кремируют там в пятницу днем, в два часа. Не глядя на меня, она молча кивнула, прошла мимо, вышла из комнаты в вестибюль и оттуда – на улицу, тихо, навсегда закрыв за собой входную дверь. Я со вздохом огляделся. Книжка-шкатулка, хранившая ее письма, все еще раскрытая, лежала на полу. Нагнувшись, я поднял ее и поставил на полку. “Сколько же здесь еще пустых книжек? – подумал я. – Завтра вечером после встречи с Эллиотом Трелони я приду и посмотрю”. А пока я поднял с полу зеленую каменную шкатулку и поставил ее на столик с хризантемами, отметив, что резной ключик из шкатулки-книжки был слишком велик для ее крохотного замочка. Связка ключей Гревила тоже валялась на ковре. Я продолжил то, от чего меня так грубо оторвали, но обнаружил, что даже самый маленький ключик в связке тоже не подходил по величине к зеленой шкатулке. "Сплошные неудачи”, – подумал я с грустью. Я выпил содовую, из которой уже вышел весь газ, потер свою руку, но легче не стало. Я думал, что же такое Гревил мог сказать ей обо мне, чему можно было верить. Из необследованных мною вещей в комнате еще оставался полированный шкафчик под телевизором. Не ожидая найти там ничего интересного, я нагнулся и, потянув за ручку в виде медного кольца, открыл одну из дверок. Другая дверца тут же открылась сама, и содержимое шкафчика выплыло ко мне как единое целое: видеомагнитофон с черными коробками видеокассет на двух полках под ним. На коробках были маленькие однотипные наклейки, но на этот раз не с формулами, а с датами. Я наугад вытащил одну из коробок с кассетой и с удивлением посмотрел на несколько большую наклейку. На ней было крупно написано: “Скаковой видеоклуб”, а далее более мелко напечатано на пишущей машинке: “7-е июля, Сандаун-парк, Дазн Роузез”. Я прекрасно знал, что Скаковой видеоклуб продавал кассеты с видеозаписями скачек владельцам лошадей, тренерам и всем, кого это интересовало. Все больше удивляясь, просматривая кассеты, я решил, что Гревил, должно быть, сделал им постоянный заказ: все скачки с участием его лошадей за последние два года, насколько я мог судить, были собраны здесь, на этих полках, для просмотра. Как-то отвечая на мой вопрос, почему он не ходит на состязания смотреть на своих лошадей, он сказал, что насмотрелся их по телевизору. И я решил, что он имел в виду обыкновенные телерепортажи, которые велись с ипподромов в дневное время. Резко и неожиданно зазвонил дверной звонок. Я подошел и посмотрел в “глазок”. На крыльце, моргая от слепивших его прожекторов, стоял Брэд. Свет был где-то над дверью и освещал всю дорожку с калиткой. Пока я открывал дверь, он заслонился от света рукой. – Привет, – сказал я. – Все в порядке? – Выключи фонари. Не вижу. Я поискал возле двери выключатель. Обнаружив несколько штук, я стал без разбора нажимать все подряд, пока не выключил эту иллюминацию. – Пришел проверить, как ты, – пояснил Брэд, – а тут зажглись эти прожекторы. "Сами по себе”, – закончил я про себя. Без сомнения, один из наглядных примеров заботы Гревила о безопасности. Любой, ступивший на дорожку после наступления темноты, оказывался на всякий случай освещенным. – Извини, что я так задержался, – сказал я. – Раз ты уже здесь, не поможешь кое-что донести? Он кивнул, словно исчерпав свой запас слов на этот вечер, и молча последовал за мной, когда я позвал его в маленькую гостиную. – Я хочу взять эту зеленую каменную шкатулку и видеокассеты – сколько сможешь унести, начиная отсюда, – я показал ему, и он послушно поднял около десяти последних пленок и поставил сверху шкатулку. Найдя выключатель в холле, я включил там свет и выключил лампу в гостиной. Она почему-то тут же включилась вновь. – Черт-те что! – воскликнул Брэд. Я решил, что, видимо, было самое время уходить, пока я случайно не включил какую-нибудь сигнализацию, связанную напрямую с полицией после наступления темноты. Я закрыл дверь в гостиную, и мы направились через холл к выходу. Перед уходом я нажал все выключатели возле входной двери вниз и скорее всего больше включил, чем выключил: прожекторы не зажглись, но позади нас громко залаяла собака. – О Господи! – воскликнул вновь Брэд, резко обернувшись и прижимая к груди кассеты, словно они могли его защитить. Собаки там не было, на низком столике в холле стоял динамик в виде ревуна, из которого разносилось глухое рычание и лай немецкой овчарки с совершенно недвусмысленными намерениями. – Вот дьявол, – не унимался Брэд. – Пошли, – сказал я, не переставая удивляться, и он не заставил себя долго ждать. Лай стих сам по себе, когда мы вышли на улицу. Я захлопнул дверь, и мы, спустившись по ступеням, двинулись по дорожке. Едва мы успели сделать пару шагов, как вновь засветили прожекторы. – Идем, идем, – поторопил я Брэда. – Осмелюсь предположить, что они сами в свое время выключатся. С ним было очень хорошо. Ему удалось поставить машину совсем недалеко, и я провел короткую поездку до Хангерфорда в мыслях о Клариссе Уильяме, ее жизни, любви и супружеской неверности. * * * В тот вечер мне ничего не удавалось – ни открыть зеленую каменную шкатулку, ни понять, каково предназначение тех безделушек, что я принес с собой. От встряхивания шкатулки у меня не появилось никаких догадок о ее содержимом, и я предположил, что она могла оказаться пустой. “Сигаретница?” – подумал я, хотя и не припоминал, что когда-нибудь видел Гревила курящим. Может быть, в ней колоды карт? Может быть, это шкатулка для драгоценностей? Замочек с крошечной скважиной оказался неприступным как для косметических ножничек, так и для ключей от “дипломата” и кусочка проволоки, и я в конце концов оставил это занятие. Безделушки тоже ни открывались, ни закрывались. Одна представляла собой маленький цилиндрический предмет размером с большой палец, на одном конце которого, как на монете, была мелкая насечка. При повороте этого конца на четверть оборота – больше он не поворачивался – она издавала слабый тоненький звук, чем, казалось, и исчерпывались ее функции. Пожав плечами, я выключил ее и поставил вертикально на зеленую шкатулку. Вторая даже и не пискнула. Это была плоская черная пластмассовая коробочка размером с колоду карт, с единственной красной квадратной кнопкой, расположенной на передней плоскости. Я нажал ее – ничего. Потом с одного бока я обнаружил хромированную пуговку, напоминавшую кончик телескопической антенны. Я вытащил ее на сколько можно – около десяти дюймов, – и мои предположения о том, что это был маленький передатчик, подтвердились. Правда, я не знал, что и куда он передавал. Со вздохом убрав антенну и поставив передатчик на ту же зеленую шкатулку, я стал ставить кассеты Гревила на свой видеомагнитофон и смотреть записанные на них скачки. Замечание Элфи по поводу “неровных” выступлений лошадей заинтересовало меня больше, чем я бы хотел ему это показать. У Дазн Роузез, судя по результатам его выступлений, о которых я читал, был затяжной период неудач с последовавшим за ним бурным расцветом. Это давало основания предполагать, что его карьера развивалась по классической “трюковой” схеме: лошадь проигрывала в состязаниях до тех пор, пока ее рейтинг не падал настолько низко, что на нее никто не ставил, а затем выставлялась на соревнования со скакунами с явно более низкими потенциальными возможностями, где начинала выигрывать все скачки подряд. Этим в определенной степени грешили все тренеры, что бы там ни говорилось о строгом и честном соблюдении правил. Работа на “полную выкладку” могла погубить молодых и неопытных скакунов: нужно было дать время, чтобы в полной мере развить их скаковой инстинкт. Однако для всех нынешних тренеров существовала определенная грань допустимого. Раньше при съемке старыми камерами было гораздо труднее доказать, что лошадь не выкладывалась полностью: многие жокеи, искусно взмахивая кнутами, одновременно натягивали поводья. С современной оптикой и ужесточением правил даже за естественные непредвиденные движения лошади тренера могли заставить объясняться перед распорядителями соревнований, и если тренер не мог дать объяснений по поводу того, что его фаворит вдруг едва передвигал ноги, это могло стоить ему внушительного штрафа. Ни один тренер, каким бы знаменитым он ни казался, не был гарантирован от подозрений, но я ни разу не читал и не слышал, что у Николаев Лоудера возникали подобные проблемы. “Может быть, Элфи, – подумал я, – было известно то, о чем не знали распорядители? Может быть, Элфи мог рассказать мне, почему Лоудер так запаниковал, узнав, что Дазн Роузез может не попасть в следующую субботу на скачки?" Брэд взял записи шести самых последних выступлений Дазн Роузез вместе с четырьмя записями Джемстоунз. Сначала я решил просмотреть все шесть с участием Дазн Роузез, начиная с самой ранней, в мае, и свериться с записями, сделанными Гревилом в его записной книжке. Скакуны на экране, совершив парадный круг, направлялись к старту, и было нетрудно разглядеть яркие розово-оранжевые цвета Гревила. Майские состязания – десятифарлонговая На старте с Дазн Роузез произошел какой-то курьез. Перемотав пленку назад, я стал просматривать этот кусок в замедленном воспроизведении и не мог удержаться от смеха. Дазн Роузез был мыслями далек от состязаний, проявляя выходивший за рамки приличия интерес к какой-то кобыле. Я вспомнил слова Гревила о том, что он считал предосудительным и бесчестным лишать жеребца данного ему природой удовольствия: ни один из его скакунов никогда не будет кастрирован. Я помнил Гревила, облокотившегося на маленький столик со стаканом бренди в руке и говорившего это с улыбкой, которая, как я решил, свидетельствовала о его собственном неравнодушии к сексу. “Как много воспоминаний о нем хранится в моей памяти, – думал я, – и как мало”. Что бы там ни говорили мои чувства, я никак не мог поверить в то, что мне никогда больше не доведется с ним обедать. Тренеры обычно не выставляли на состязания кобыл, у которых начинался период половой активности, но на ранней стадии это порой было трудно предугадать. Однако лошади не ошибались. Дазн Роузез был явно возбужден. Кобылу поспешно препроводили в стойло, а Дазн Роузез до последней минуты выгуливали, чтобы остудить его пыл. После этого он бежал без всякого задора и закончил скачку где-то в середине, кобыла же плелась в хвосте и пришла последней. Другой скакун Лоудера – фаворит – победил с солидным отрывом. "Вот незадача”, – с улыбкой думал я, ставя следующую кассету с Дазн Роузез, записанную тремя неделями позже. На этот раз не было никаких соблазнов. Лошадь вела себя спокойно, казалась даже сонной, и выступила весьма скромно, оставив многих в недоумении, стоило ли выставлять ее вообще. Следующая скачка мало чем отличалась от предыдущей, и на месте Гревила я бы решил, что ее пора продавать. Но Гревил, похоже, веры не терял. После семинедельного отдыха Дазн Роузез уже на старте рыл землю, был полон энергии и пришел к финишу первым, в результате чего принес четырнадцать к одному всем тем, кто по своей неосведомленности поставил на него. И, естественно, Гревилу. Просматривая кассеты одну за другой, я удивился, почему все это не вызвало недоумения у распорядителей. Однако Гревил ни разу ни о чем таком не обмолвился и лишь выражал свой восторг по поводу того, что лошадь вновь обретает прежнюю форму. Два следующих выступления Дазн Роузез тоже принесли внушительные результаты, что пока и подводило итог на сегодняшний день. Перемотав пленку, я вытащил последнюю кассету из видеомагнитофона, понимая теперь, почему Лоудер так рассчитывал на успех в субботу. Пленки со скачками, в которых участвовал Джемстоунз |
|
|