ГЛАВА 16

Я отвез Томаса к Люси.

Когда мы уезжали из претенциозных Гасиендас, мне казалось, что Томасу нужно как раз особенное спокойствие и рассудительность Люси. Я не мог отвезти его к Вивьен, которая только еще больше его расстроит, или к Джойси – хотя моя мать и любила его, она иногда бывала невыносимо равнодушной. И уж точно я никак не мог отвезти его к себе в Кукхэм. А Дональд тоже презирал его, из-за Беренайс.

К счастью, Люси была дома. Она сама открыла дверь своего сельского домика неподалеку от Марлоу, где они с Эдвином прожили всю жизнь.

Она широко раскрыла глаза, увидев кровь на моей руке и понурого Томаса.

– Сестричка, дорогая, двое братьев в тяжелую минуту стучат в твою дверь, – весело сказал я. – Можно ли надеяться, что ты угостишь нас горячим сладким чаем? Порадуешь добрым словом? Залечишь наши раны?

У нее за спиной показался Эдвин, раздраженный и сварливый.

– Что там у вас стряслось?

Я объяснил Люси:

– Мы разбили бутылку джина, и я упал на осколки.

– Вы пьяны?

– Вообще-то нет.

– Заходите же в дом!

– Фердинанд звонил нам, предупредил, что ты вскоре появишься. Нужно было хотя бы ради приличия предупредить, что приедешь, – недовольно сказал Эдвин, с неприязнью глядя на мою раненую руку.

– Извини, – сухо сказал я.

Люси посмотрела мне в глаза:

– Рана серьезная?

– Царапина.

Она взяла Томаса за руку и увела из тесной прихожей в свою заполненную книгами гостиную. На первом этаже в доме Люси и Эдвина было две комнаты, частично объединенных в одну, и современная ванная в пристройке. Лестница, скрытая за раздвижной дверью, вела на второй этаж, где было еще три комнаты. В одной комнате стены всего на дюйм отстояли от кровати, а потолок нависал так низко, что нельзя было даже выпрямиться во весь рост, не задев его головой. На стенах везде были великолепные обои от Лауры Эшли, пол покрывали модные толстые ковры. Книги Люси, не поместившиеся на стеллажах, были сложены в стопки на полу вдоль стены в гостиной. На кухне стояли деревянные чаши, ступки с пестиками, висели сушеные травы.

В доме у Люси было уютно и спокойно. Люси, такая огромная в темных брюках и толстом вязаном свитере, сама усадила Томаса в кресло и через каких-нибудь пять минут передала чашку с горячим напитком в его безвольные руки.

– Выпей это, Томас, – сказал я и повернулся к Люси: – Может, надо бы добавить туда немного джина?

– Я добавила.

Я улыбнулся ей.

– Тебе не налить?

– Только с молоком, пожалуйста, – я прошел за ней на кухню. – Ты не дашь мне какую-нибудь салфетку перевязать руку?

Люси глянула на мое плечо.

– Этого хватит?

– Может, еще аспирина?

– Я в него не верю.

– А…

Я выпил чаю. Все лучше, чем ничего. У Люси было несколько хорошеньких салфеток, но все они оказались слишком маленькими для такого случая. Я сказал, что придется так и оставить, просто заеду потом в больницу, там обработают рану как полагается. Люси не возражала.

– Что у вас случилось? – спросила она и запустила руку в полупустой пакет с изюмом. Предложила и мне, я съел немного.

– Томас ушел от Беренайс. Ему нужно где-то пожить.

– Только не у меня, – возразила Люси. – Забери его к себе.

– Я так и сделаю, если ты не захочешь его оставить, но все же лучше ему остаться здесь.

Она сказала, что их сын, мой племянник, делает в спальне наверху уроки.

– Томас не будет ему мешать.

Люси нерешительно посмотрела на меня.

– Ты чего-то не договариваешь.

– Это может стать последней каплей и совсем сломить Томаса. Если рядом с ним не будет внимательного и заботливого друга, он попадет в психушку или покончит с собой. Я совсем не шучу, поверь мне.

– Хорошо…

– Моя ты девочка!

– Я тебе не девочка! – резко сказала она. – Может быть, для Томаса… – Ее голос потеплел. – Ладно, пусть остается.

Она бросила в рот еще горсть изюма и пошла в гостиную, я – за ней. Во втором кресле устроился Эдвин. Люси поставила обитый кожей стул рядом с Томасом и села. Я огляделся. Больше сесть было не на что, и я опустился прямо на ковер у стены. Ни Люси, ни Эдвин ничего не сказали. Никто не предложил мне стул.

– Раз уж я здесь, наверное, лучше сразу спросить вас о том, ради чего я собирался приехать завтра утром.

Эдвин сказал:

– Мы не собираемся отвечать на твои вопросы. И если ты измажешь кровью обои, тебе придется заплатить за ремонт.

Я чуть отодвинулся, чтобы ничего не испачкать.

– Полиция все равно об этом спросит. Почему бы не поупражняться со мной? Они будут спрашивать о часовом механизме, который взорвал бомбу в Квантуме.

Томас поднял голову:

– Ты же знаешь, это я их сделал. Те часы с Микки Маусом.

Это было первое, что он сказал после того, как мы уехали из его дома. Люси глянула на него так, словно он бредил, потом сдвинула брови и сосредоточилась.

– Только не это! – сказала сна.

– Ты помнишь эти часы?

– Конечно. У нас и сейчас стоят такие наверху, Томас сделал их для нашего сына.

– Какие они из себя?

– В форме парусника. Это от Микки Мауса взорвался…

Я объяснил:

– Нет. На тех был серый пластиковый циферблат с белыми цифрами. Микки Маус стоял целый и невредимый в детской.

Томас тихо сказал:

– Я уже давным-давно их не делал.

– Когда ты сделал Микки Мауса Робину и Питеру?

– Я сделал его не для них. Гораздо раньше, для Сирены. Наверное, это она им подарила. Ей очень нравился этот Микки Маус.

– Ты был хорошим мальчиком, Томас, – сказала Люси. – Добрым и веселым.

Эдвин беспокойно сказал:

– Я думал, от такого взрыва любое часовое устройство разлетится на мелкие кусочки.

– Видишь ли, обломки обычно остаются, – сказал я.

– Ты что, думаешь, они в самом деле собираются перерыть всю эту груду руин?

– Более или менее. Они уже знают, что эти часы были на батарейке. Нашли детали электромоторчика.

Эдвин с плохо скрываемым раздражением сказал:

– Малкольму очень на руку этот взрыв Квантума. Он выбрасывает деньга на каких-то там школьников. Хочет оставить нас без гроша. Надеюсь, хоть ты-то не обеднел? – Ясно как день, он ужасно мне завидовал. – Он всегда был несправедлив к Люси. А ты держал нос по ветру, лебезил перед ним и огребал львиную долю. Он делает для тебя все, что ты только попросишь, а мы вынуждены существовать на жалкие гроши!

– Ты подрядился повторять за Вивьен каждое слово?

– Это правда!

– Нет. Это только то, что вы повторяете раз за разом, а вовсе не правда. Люди склонны верить в то, что повторяют достаточно часто. Но даже если соврали один раз, можно запросто в это поверить. Особенно если поверить очень хочется.

Люси пристально глянула на меня.

– Тебя это волнует?

– То, что меня каждый в семье считает личным врагом? Должен признаться, волнует. Но я уже подумал кое о чем, глядя на Томаса. Ему слишком часто повторяли, что он гроша ломаного не стоит, и, похоже, он поверил, что так и есть на самом деле. Если верить в себя, можно достичь чего угодно.

– Да, это так, – тихо сказала Люси.

– То, что ты написала, останется навсегда.

Она широко раскрыла глаза.

– Откуда ты знаешь… что я больше…

– Догадался. – Я подошел и поцеловал ее в щеку. – У вас действительно туго с деньгами?

– С деньгами? – Она недоуменно подняла брови. – Ничуть не хуже, чем обычно.

– Конечно же, нам не хватает денег! – разозлился Эдвин. – Ты сейчас почти ничего не зарабатываешь и продолжаешь тратить кучу денег на книги!

Люси это совсем не задело. Видимо, ей уже не раз приходилось такое от него выслушивать.

– Если тебе так хочется почитать книжные новинки, могла бы сходить в городскую библиотеку, как я! – не унимался Эдвин.

– Эдвин, а почему ты не найдешь себе работу? – спросил я.

– Люси не нравится суета, – сказал он, как будто бы это все объясняло. – Мы были бы совершенно счастливы, если бы Малкольм увеличил втрое страховой фонд Люси. Он должен это сделать! У него денег куры не клюют, а мы живем в какой-то дыре. Это несправедливо!

– Разве Люси не презирает богатство? И людей, у которых полно денег? Ты что, хочешь стать таким, кого она презирает? – поддел я.

Эдвин замолчал.

Люси грустно посмотрела на меня и сказала:

– С тех пор многое переменилось.

Я поехал обратно в Ридинг, в больницу, где круглосуточно работал кабинет скорой помощи. Там мое плечо обработали, наложили швы и перевязали. На нем было три царапины, довольно глубокие, но не опасные. Кровь давно остановилась, со швами раны должны очень быстро затянуться. Мне предложили ввести болеутоляющее, я поблагодарил и вскоре уже ехал в Кукхэм, зверски усталый и ужасно голодный. Но эти проблемы разрешить было нетрудно. На следующее утро я, как всегда, отправился на конюшню. Швы совсем не мешали – только чуть стягивали кожу, когда я поднимал руку, и все.

Успокоенный и расслабленный после своей обычной порции свежего воздуха, я решил сегодня отдохнуть от нашей нервной семейки и поехал в Лондон за австралийской и американской визами. Всего неделю назад я скакал на Парк Рэйлингзе в Челтенхеме, но казалось, что с тех пор прошла целая вечность. Я купил новый свитер, постригся и подумал об Урсуле, которая целыми днями «просто гуляла» по Лондону, когда убегала из дому. По Лондону в самом деле можно бродить целыми днями, размышляя о чем-то своем.

Неожиданно мне захотелось поговорить с Джойси. Я позвонил ей, не рассчитывая, впрочем, застать ее дома.

Джойси завопила в трубку:

– Дорогой, я ужасно спешу! У меня партия в бридж. Откуда ты звонишь?

– Из автомата.

– Где твой отец?

– Не знаю.

– Дорогой, ты выведешь из себя кого угодно! Чего ради тогда ты мне звонишь?

– Мне хотелось… просто услышать твой голос.

Она не знала, что и сказать.

– У тебя все в порядке с головой? Скажи этому старому прохвосту… скажи ему… – Она замялась.

– Сказать, что ты рада, что он жив? – предложил я.

– Не допусти, чтобы старого поганца взорвали!

– Хорошо.

– Будь осторожен, дорогой! Не сверни себе шею! Все, пока!

– Пока…

Не знаю, зачем вообще ей нужен телефон. Громкости вполне хватило бы докричаться и так. Но, по крайней мере, она никогда не старалась от меня отделаться. Я предпочел бы, чтобы она даже разозлилась на меня, но не дала понять, что я ей до смерти надоел.

Я неторопливо вернулся в Кукхэм и вечером снова взялся за заметки Нормана Веста.

Об Эдвине он писал:

«Господин Эдвин Пемброк, пятидесяти трех лет, фамилия до брака – Жук, живет со своей женой Люси в Росси, дом номер три, неподалеку от Марлоу. Сельский коттедж. Один сын, пятнадцати лет, учится в государственной школе. В школу ездит на велосипеде, добросовестно готовится к экзаменам. Чем занимались его родители в интересующее нас время во вторник и в пятницу, не знает. Он спускается со второго этажа около восьми или девяти вечера, вся семья ужинает вместе. (У них нет телевизора!) Миссис Люси готовит вегетарианские блюда. Посуду моет обычно господин Эдвин.

Господин Эдвин занимается работой по дому (не очень тяжелой), покупает продукты, в основном овощи. Подолгу сидит в городской библиотеке, читает книги (библиотекарь подтверждает). Заходит в паб, часами сидит за одной кружкой пива (бармен сильно возмущался). Отвозит белье в прачечную. Слушает радио. Часами разгадывает кроссворды. Сад возле дома не ухожен, господин Эдвин не любит работать в саду. На огороде они выращивают только стручковую фасоль – за ней не нужно много ухаживать.

У Эдвина и Люси старый «Хиллмэн», водит его чаще всего господин Эдвин, хотя у миссис Люси тоже есть права. Машина пыльная и грязная, повреждений нет.

Господин Эдвин – приятный на вид мужчина, настоящий тунеядец (мое мнение). Ему нравится бездельничать. Видимо, безделье господина Эдвина устраивает госпожу Люси – такое не часто встречается. Но если подумать, она работает еще меньше, чем он. При случае господин Эдвин бывает язвительным и резким. Не любит господина Яна, проклинает господина Пемброка-старшего, но в то же время требует от него денег. (!) Считает, что у господина Малкольма слишком много денег, озабочен этим, постоянно об этом говорит.

Конец расспроса».

О Люси, кроме того, Вест написал:

«Миссис Люси, по-моему, зачастую даже не замечает, что происходит вокруг. Мне приходилось по нескольку раз повторять некоторые вопросы. Она как будто не слышала меня, хотя со слухом у нее все в порядке. Она полностью занята собственными мыслями (не совсем понимаю это). На пятницу и вторник алиби нет. Не помнит, где была в это время. (Вполне могу поверить.) Часто подолгу гуляет по окрестностям. Миссис Люси что-то сильно тревожит, но что – она не говорит. Пока я с ней разговаривал, съела целый пакет орешков и удивилась, что они так быстро закончились».

«Немало о Люси и Эдвине, – подумал я. – А что там о Дональде и Хелен?»

«Дональд Пемброк, сорока четырех лет, старший из детей господина Малкольма, живет в Марбелхилл-хаус, домике в швейцарском стиле, который получил вместе с работой. Он секретарь гольф-клуба Марбелхилл (богатый клуб, высокий гонорар), неподалеку от Хенли-на-Темзе. Вступить в клуб трудно, все члены клуба – очень богатые люди.

Господин Дональд руководит штатом обслуживающего персонала клуба – садовник, повар и т.д. Сам следит за всем на территории клуба. С работой справляется хорошо, члены клуба им очень довольны. Говорят, что у Дональда все работает исправно, прекрасно организовано обслуживание в клубном баре, в комнатах, на соревнованиях. Он всегда внимателен, всегда выслушает и объяснит, что нужно, дружелюбен, достоин доверия, к нему относятся как к равному. Господин Дональд любит свою работу. Для него очень важно положение в обществе (мое мнение). Следит за своим внешним видом.

Алиби на пятницу и вторник недоказуемо. Осматривал территорию клуба, за временем не следил, только утром, в девять часов, просматривал почту вместе с секретаршей. В понедельник у него выходной, работает по субботам и воскресеньям.

На работу ходит пешком (не больше сотни ярдов). Домой приходит обычно около семи вечера, зимой гораздо раньше, иногда остается до закрытия бара. Часто по вечерам ходит и проверяет, все ли в порядке. Предан своей работе.

У господина Дональда есть дочь, учится в дорогой художественной школе. Два сына, близнецы, поступили в Итон, перед этим закончили школу с хорошим преподаванием. (Как, интересно, он за это платит?)

Господин Дональд водит серебристый «Мерседес» двухлетней давности. Никаких следов столкновения.

Господин Дональд считает очень плохой новостью, что господин Ян снова в фаворе у господина Пемброка. Уверен, что из-за этого уменьшится его собственная доля наследства (господина Дональда). Очень разозлен этим. При этом он считает, что только господин Ян может убедить господина Пемброка дать им какую-то часть денег сейчас. Не находит в этом никакого противоречия. (Говорит, что хоть и не доверяет господину Яну, не против использовать его в своих целях.) Считает недавние крупные расходы господина Малкольма бессмысленными, «нездоровыми». (!) Говорит, что у господина Малкольма начинается старческий маразм.

Господин Дональд отвечал на вопросы быстро, деловито. Сказал, что его денежные дела – не моя забота, обеспокоен этим. Может, он залез в долги? (Учитывая его расходы, считаю, это вполне возможно.) Живет на широкую ногу.

Конец расспроса».

А Хелен?

«Миссис Хелен Пемброк, сорока трех лет, жена господина Дональда. Очень красивая женщина. Чем-то очень обеспокоена, чем – не говорит.

Я разговаривал с ней в Марбелхилл-хаус – слишком громкое название для довольно заурядного домика с тремя спальнями и хорошенькой гостиной, окна выходят на поле для гольфа. Хорошая мебель, все наводит на мысль о достатке.

Хелен убирает в доме (вытирает пыль в гостиной), рисует виды Хенли кистью на тарелках, кувшинах, коробочках – все китайского фарфора. Очень быстро и искусно, на мой взгляд, красивые рисунки. Она объяснила, что покрывает их лаком и продает в местных магазинчиках. Цены приемлемые, сказала она. (Для чего приемлемые? Она говорит, что это ее хобби. Господин Дональд против этого не возражает.)

Миссис Хелен проводит за работой почти все дни, на вторник и пятницу алиби нет. Иногда выезжает в Хенли за покупками. У нее белый «Кавалье», чистый, без повреждений.

Хелен очень предана своему мужу. Считает мои расспросы ненужными. Говорит, это совершенно нелепо – подозревать, что господин Дональд мог напасть на своего отца. (По-моему, она в этом далеко не так уверена, как хочет показать.) Они очень нуждаются в деньгах (мое мнение).

Миссис Хелен разделяет мнение мужа относительно господина Яна, но в общем относится к нему неплохо.

Конец расспроса».

В пятницу утром я побывал в городской библиотеке и просмотрел в энциклопедии раздел «взрывчатые вещества». Там был нитрат аммония и пропорции, в которых его нужно смешивать с дизельным топливом, и формула пересчета объема в килограммы. Выходит, эта информация доступна всякому, кто ею заинтересуется.

После обеда в тот же день я поехал в гольф-клуб «Марбелхилл» и застал Дональда в клубной комнате. Он успокаивал четверку игроков в гольф, которые приехали слишком поздно и пропустили свою игру.

– Иди в дом, я скоро подойду, – сказал Дональд, заметив меня. Он был совершенно поглощен насущными заботами, и я, как послушный младший братец, пошел к нему домой.

Хелен была раздосадована моим визитом и не старалась этого скрыть:

– Фердинанд говорил, что ты придешь. А вчера у нас была полиция. Нам нечего было им сказать, и тебе тоже.

На ней были простые джинсы и широкий халат, как у художников, но выглядело это так, будто костюм шил сам Диор. Хелен провела меня в гостиную и предложила стул, сама грациозно оперлась на полированный стол, приподняв кисти рук, чтобы не испачкать краской мебель.

Дональд торопливо вошел в комнату и сказал, что у меня десять минут на разговор.

– Не понимаю, что тебе нужно? Пусть этим занимается полиция.

– О чем они вас спрашивали? – поинтересовался я.

– О том, как Фред взрывал старые пни. Я сказал, что мы, конечно же, были там. Мы с Хелен тогда еще не поженились, она тогда познакомилась с Малкольмом, и мы остались на выходные у него.

Хелен кивнула и сказала:

– Да, как раз была суббота, садовник специально прошел взорвать эти пни. Такое не забывается – как его тогда отбросило взрывом. Я сфотографировала эти спиленные деревья, фотография до сих пор где-то у нас в альбоме.

– А помнишь часы с переключателями? – спросил я.

– Естественно, – ответил Дональд.

Хелен добавила:

– Милый Томас сделал когда-то двое таких для наших мальчиков на день рождения. Они потом где-то затерялись. – Хелен сказала «милый Томас» так, будто в самом деле подразумевала именно это, совсем не так, как говорит Беренайс.

– Где Малкольм? – бесцеремонно спросил Дональд.

– Не знаю.

– Неправда! – отрезал Дональд.

Но я и в самом деле не знал. Как сказала мне вчера вечером по телефону секретарша Осборна, Малкольм вместе с Рэмзи Осборном куда-то уехали и не оставили телефона, по которому их можно будет найти. Она предложила мне перезвонить на следующий день, господин Осборн должен сообщить, где его искать, он всегда так делает.

Я спросил:

– Это вы искали по телефону Малкольма в Кембридже, когда он уехал из дому после того случая с машиной?

Я ожидал отрицательного ответа, но вопрос застал их врасплох, и Хелен аж подпрыгнула на месте.

– Это ты звонила? – спросил я. Дональд быстро ответил:

– Нет, конечно же нет. Мы никак не могли знать, что он поедет на аукцион в Ньюмаркет, если тебя интересует именно это.

– В гостиницу в Кембридже звонили три человека – двое мужчин и одна женщина – и спрашивали, не останавливался ли там господин Малкольм Пемброк. Один из мужчин – Норман Вест, а кто остальные? Я не хочу сказать, что вы были в Ньюмаркете, ответьте только, это вы искали Малкольма в Кембридже?

Они мрачно смотрели на меня. Хелен сказала:

– Мы.

– Зачем? – спросил я.

Дональд прочистил горло:

– Мне нужна была его подпись на гарантии.

– Что за гарантия?

– Для банка, дающего ссуды на длительный срок. Я думал, он может…

– Нам срочно нужны были деньги, – вмешалась Хелен, – а управляющий банком сказал Дональду, что нам выплатят ссуду, только если Малкольм даст гарантию. Но мы не застали Малкольма дома, и оба стали думать, где он может быть. А он часто ездил в Кембридж. Мы с Дональдом только поговорили об этом, поделились догадками, предположениями… А потом Дональд ушел в клуб, а я взяла телефонную книгу и нашла номера гостиниц в Кембридже. Не особенно надеясь на что-то, я по звонила, и уже во второй гостинице мне сказали, что… что он там. Всего во второй! Когда Дональд пришел домой, я рассказала ему, и, представь себе, ему в голову пришла та же самая мысль – и с тем же успехом. – Хелен помолчала. – Мы в отчаянном положении, как видишь.

– Не говори так, – сказал Дональд. – Отчаянно положение – это не совсем то.

– Для чего вам нужны были деньги? – спросил я.

Они переглянулись, озабоченно нахмурились. Наконец, как будто придя к какому-то решению, Дональд неохотно сказал:

– Нам неожиданно потребовалось срочно заплатить по доверенности. Я просил трехмесячную отсрочку выплаты и надеялся ее получить, но они внезапно потребовали выплатить все немедленно, иначе грозились передать дело в суд. – Хоть Дональд и говорил, что положение у них не отчаянное, это самое отчаяние сейчас ясно звучало в его голосе. – Я не мог найти таких денег, прогуливаясь в гольф-клубе. Откуда им тут взяться? Никто из родственников не мог сразу одолжить мне такую сумму. Наш обычный банковский кредит и так переходит всякие разумные границы. Финансовые компании не пошли мне навстречу. Я знал, что Малкольм не даст мне денег просто так, из-за этих своих дурацких взглядов, но я надеялся, что он мог бы по крайней мере дать гарантию… хотя бы ненадолго…

Может, он и дал бы, чтобы не развалился весь этот карточный домик. Малкольм – не жестокий человек. Он не раз давал Эдвину в долг. Дональд вполне мог рассчитывать на его помощь.

– Но когда вы выяснили, где Малкольм, вы не связались с ним, разве не так?

– Нет. Мне не хотелось рассказывать Малкольму о наших неприятностях. Я не хотел выглядеть дураком, и Хелен предложила другой выход.

Я с любопытством обернулся к ней. Хелен сказала, изо всех сил стараясь казаться беззаботной:

– Заложить мои безделушки. Отвезти их в Лондон. Все мои чудесные бриллианты, – она высоко подняла голову, стараясь не заплакать.

– Вы сдали их в ломбард? – спросил я.

– Мы их обязательно выкупим, – храбро сказала Хелен, убеждая саму себя, что так и будет.

– Когда вы были в ломбарде?

– В среду. Дональд сразу отвез деньги в финансовую компанию, и они дали нам отсрочку на три месяца.

«Среда, – подумал я. – Следующий день после второго покушения на отца…»

– Когда финансовая компания начала добиваться от вас немедленной уплаты взноса? – спросил я.

Хелен сказала:

– В предыдущий четверг. Они дали нам неделю. Они вели себя чудовищно, – сказал Дональд.

– Вивьен пыталась попросить у Малкольма денег, – возмущенно сказал Дональд. – Он отказался наотрез.

Я чуть улыбнулся:

– Да, она назвала его злым, жестоким, бессердечным тираном. А это не лучший способ сделать Малкольма великодушным. Если бы она была с ним повежливее, может, у нее что-то и получилось бы.

Хелен сказала:

– Он слушает только тебя. Я не удивлюсь, если ты получишь миллионы, а мы – жалкие гроши. Все страшно возмущаются из-за этого, они не поверили про эти равные части в его новом завещании. Но мне все равно. Вот если бы только ты… я имею в виду…

– Я постараюсь, – пообещал я. – А про равные доли – это правда.

Они пропустили это мимо ушей. Каждый верит только тому, во что хочет верить. И они всякий раз укрепляют свою веру, делясь страхами и подозрениями.

Я оставил Дональда и Хелен среди их старинной мебели, шаткого фасада благополучия, и поехал в Квантум посмотреть, как там идут дела.

Оказалось, не так уж и быстро. Возле дома не было ни души, кроме одинокого полицейского в форме, который сидел в дежурной машине, припаркованной у входной двери. Дом просматривался насквозь. Брезент, свисавший с крыши, съехал до самой земли. Полицейский вместе со мной обошел дом, позаглядывал в окна. Он был рад хоть какой-то компании на этом однообразном скучном дежурстве.

Полицейский сообщил по радио, что приехал господин Ян Пемброк. Ему ответили, и он передал мне, что старший инспектор Эйл просит заехать к нему в участок после того, как я осмотрю дом.

Мы прошли в сад за домом. Эксперт по взрывам и его люди уже уехали, остатки мусора из дома уже вынесли, кузов мусоровоза был переполнен. На месте, куда неделю назад провалилась моя спальня, лежал рулон черной пленки, какую обычно используют для обтягивания стройплощадок. Внутренние двери были забиты фанерными щитами, как и окна, чтобы не залезли воры, полуобвалившийся пролет лестницы огородили лесами. Середины дома не было – между сохранившимися боковыми стенами зияла огромная тридцатифутовая дыра.

– Ужасная картина, – сказал я. Полицейский кивнул.

Артур Белбрук чистил свои инструменты, готовясь уходить. Я отдал ему чек с платой за две недели вперед и добавил еще за уход за собаками. Он сердечно поблагодарил. Сказал, надеется, что с бедным господином Пемброком все в порядке. Я ответил, что тоже на это надеюсь.

– Я потерял свой портрет – акварель, вам он не попадался? – спросил садовник.

Я сказал, что, к сожалению, портрета не видел.

Он разочарованно пожал плечами и пошел домой, а я завернул за угол к палисаднику, где Артур недавно копал картошку, и дальше, к самой стене. Хотел убедиться, что сорняки возле моей потайной двери никто не вытоптал.

Зеленые заросли, густо припорошенные пылью, начали уже засыхать, но по ним наверняка никто не ходил. Они тоже, наверное, погибнут при первых же заморозках.

Полицейский следил за мной безо всякого интереса. Я остановился и поглядел на дом издали, чтобы он подумал, что я как раз для этого отошел так далеко. Постояв немного, пошел обратно. Издали дом выглядел так же ужасно, если не хуже.

Старший инспектор Эйл радушно пожал мне руку. В полицейском участке ко мне отнеслись хорошо, но они пока ни на шаг не продвинулись в нашем деле и так и не выяснили, кто мог подложить в Квантум бомбу. Расследование продолжается, и, может быть, я мог бы им чем-нибудь помочь?

– Мы расспросили вашего бывшего садовника, Фреда Перкинса, – сказал Эйл. – Спрашивали, чем он взрывал пни от старых ив. Не считая кордита. Какие он использовал детонаторы.

Я заинтересовался.

– И что? Он вспомнил?

– Он сказал, что «черный порошок», детонаторы и шнур дал ему знакомый подрывник. «Черный порошок» был в ящике, который мы нашли, а детонаторы и шнур были в отдельном пакете, вместе с инструкциями.

– С инструкциями?! – недоверчиво воскликнул я.

Инспектор вздохнул.

– Да. Фред Перкинс сказал, что подробно записал как и что делать, потому что никогда раньше ничего не взрывал. Сказал также, что для верности положил даже немного больше «черного порошка», чем надо.

– Это был тот еще взрыв!

– Да. Мы спросили, куда он дел оставшиеся детонаторы. Он сказал, что господин Пемброк отобрал их у него в тот же день – когда выбежал, ругаясь, из дома. Нам нужно узнать у господина Пемброка, что он с ними сделал, поэтому… э-э-э… где он?

– Я в самом деле не знаю. Но я, наверное, могу найти его. Правда, это займет дня два-три. – Я на мгновение задумался, потом сказал: – Наверное, он их давным-давно выбросил.

– Если он понимал, что это такое, он не стал бы их просто так выбрасывать. Господин Смит говорил, что с детонаторами нужно обращаться очень осторожно, не то можно лишиться пальца или глаза. Они взорвутся, если их уронить, ударить обо что-то или нагреть. Лучше всего было бы сдать их в полицию.

– Может, он так и сделал, – сказал я.

– Хорошо бы.

– А эти детонаторы не могли испортиться за двадцать лет? – спросил я.

– Господин Смит считает, что они до сих пор должны быть вполне пригодны. На то, что они пришли в негодность, рассчитывать не приходится.

– Как выглядят детонаторы? Он задумался, потом сказал:

– Господин Смит говорил, что нужно искать алюминиевые цилиндрики толщиной с карандаш или чуть тоньше, длиной около двух дюймов. Такие используют в армии. Господин Смит служил в саперных войсках. Он сказал, внутри цилиндриков содержится гремучая ртуть. Слово «гремучая» означает, что она вспыхивает, как молния.

– Ему лучше знать.

– Фред Перкинс не мог отчетливо вспомнить, какие из себя были его детонаторы. Он сказал, что вставил шнур в конец цилиндрика и зажал плоскогубцами. Господин Смит говорит, что все гражданские лица, которые работают со взрывчаткой, должны проходить обучение.

Я задумался.

– Господин Смит выяснил, из чего была сделана бомба, которой взорвали Квантум?

– Да. НАМР, как он и предполагал. Он сказал, что все это было явно самодельным, взрывал какой-то любитель.

Я сухо сказал:

– Любители часто обгоняют профессионалов.

На следующий день я поехал в Кемптон-парк, и на Янг Хиггинсе обогнал кучу профессионалов.

Не знаю, что на меня нашло. Я никогда раньше так не скакал. Лошадь должна быть быстрой сама по себе, от настроя жокея обычно не очень много зависит. Но Янг Хиггинс, казалось, проникся моим состоянием и, несмотря на гораздо более серьезных соперников, чем в Сэндауне, показал совершенно иную скачку.

На этот раз не было старой тетушки, и подполковник не вылетал из седла. Не болтал без умолку сын графа. Не было журналиста, который скакал легко и непринужденно. Не знаю уж почему, Джордж и Джо выставили Янг Хиггинса в скачке высокого класса – трехмильный стипль-чез, – и я был среди участников единственным любителем.

Мне и раньше приходилось участвовать в заездах вместе с профессиональными жокеями, и обычно результат оказывался плачевным. Я прошел хорошую школу и немало тренировался, умел управляться с необъезженными и упрямыми лошадьми. Мне нравилась быстрая скачка, требующая напряжения всех сил, стремления к победе. Но для профессионала этого мало.

Джо и Джордж не очень волновались. Янг Хиггинс был даже в лучшей форме, чем в Сэндауне, и в Кемптоне не было крутых холмов, на которых он обычно уставал.

Они радовались, как всегда, предстоящей скачке, но не особенно надеялись на успех.

– Мы не захотели приглашать вместо вас профессионала, – объяснили они. – Это было бы нечестно.

Я был рад, что они мне так доверяют. Профессионалы более внимательны, у них отлично отработанная тактика скачки, быстрая реакция. Они более решительно настроены на победу, более собраны. Все шутки – до и после скачки, но не во время. Скачки – их работа, не имеющая никакого отношения к удовольствию, и некоторые из них считают любителей легкомысленными и бестолковыми, досадуют на них, говорят, что любители просто ищут острых ощущений и без толку рискуют жизнью.

Может быть, из самонадеянного желания доказать, что они неправы, может быть, из-за неприятностей, которые выпали на мою долю в эту, беспокойную неделю, а может быть, из-за самого Янг Хиггинса я по-новому прочувствовал, что нужно для победы. Мы с Янг Хиггинсом пришли к финишу на четыре корпуса впереди остальных и были встречены гробовым молчанием зрителей, которые ставили в этой скачке на кого угодно, только не на нас.

Джо и Джордж были вне себя от восторга и смущения. Янг Хиггинс бодро вскидывал голову под сдержанные рукоплескания зрителей. Репортеры назвали нашу победу счастливой случайностью.

Я показал высший класс. Я перешагнул на новую ступень. Это была настоящая профессиональная скачка. Но мне уже тридцать три. Я слишком долго выбирал между удовольствием и мастерством. Хотел бы я знать то, что знаю сейчас, в восемнадцать или девятнадцать! Я слишком долго медлил.

– Не время печалиться, – смеясь, сказала Джо.