Дик Френсис Движущая сила

Глава 1

Несмотря на то, что я всегда говорил своим водителям, чтобы они никогда, ни при каких обстоятельствах не подсаживали людей, голосующих на дороге, в один прекрасный день они, разумеется, подобрали одного, и к тому времени, когда они добрались до моего дома, он был мертв.

Когда зазвонил звонок у черного хода, я разогревал остатки жаркого для своего тоскливого холостяцкого ужина. Без малейшего дурного предчувствия я выключил конфорку, сдвинул в сторону сковороду и отправился посмотреть, кто там пришел. Друзья имели привычку просто входить и громко звать меня по имени, поскольку дверь редко бывала заперта. Служащие, как правило, сначала стучали, а потом входили, опять же без всяких церемоний. Только незнакомые нажимали кнопку звонка и ждали.

На этот раз все было иначе. На этот раз, когда я открыл дверь, свет из дома упал на расширенные, испуганные глаза двух парней, которые работали на меня. Они нерешительно переминались с ноги на ногу и совершенно явно со страхом ждали вспышки моего гнева.

Моей собственной реакцией на эти четкие признаки катастрофы был резкий скачок адреналина в крови, чему не мог помешать никакой прежний опыт подобных ситуаций. Сердце забилось сильнее. Голос стал на октаву выше.

– В чем дело? – спросил я. – Что случилось?

Я взглянул мимо них. Один из двух моих самых больших фургонов для перевозки лошадей надежно стоял в тени на покрытой битумом стоянке, и свет из дома отражался от его серебристых бортов. По крайней мере их не занесло в канаву, по крайней мере они доставили фургон домой. Все остальное было второстепенно.

– Слушай, Фредди, – начал Дейв Ятц, и в голосе его уже слышались ноющие нотки, – тут нашей вины нет.

– Ты это о чем?

– Ну, этот очкарик, которого мы подобрали...

– Что вы сделали?

Тот, кто помоложе, сказал:

– Говорил же тебе, Дейв, не надо. – В его голосе жалобные интонации звучали на полную мощность, поскольку у него была устоявшаяся привычка спихивать вину на других. Этот Бретт Гарднер был у меня первым кандидатом на увольнение. Нанял я его из-за мускулов и знаний в области механики, не подозревая о других его особенностях. Скоро истекали три месяца испытательного срока, и я не собирался брать его на постоянную работу.

Он был опытным и осторожным водителем. С самого начала я доверил ему свои самые большие и дорогие фургоны. В то же время некоторые мои хорошие клиенты просили не поручать ему перевозку их лошадей на скачки, потому что он имел способность заражать других своим плохим настроением, как инфекционной болезнью. Конюхи, которые ездили с ним, возвращаясь домой, ворчали, к вящему неудовольствию своих хозяев.

– Тогда у нас уже не было никаких лошадей, – пытался умиротворить меня Дейв. – Только я и Бретт.

Я постоянно повторял своим водителям, что, если они, перевозя лошадей, будут брать кого-либо по дороге, мы можем потерять страховку. Я говорил, что немедленно уволю любого, кто нарушит это правило. Я также запрещал им когда-либо, при любых обстоятельствах подвозить кого-нибудь, даже если в фургоне нет лошадей и они знают человека лично. “Нет, Фредди, конечно же, нет”, – уверяли они меня. И вот я теперь стою и думаю, как часто они нарушали это свое обещание.

– Так что там насчет очкарика? – спросил я с явным раздражением. – В чем дело?

– Он умер, – уныло ответил Дейв.

– Ты... идиот... – От злости я потерял дар речи. Я вполне был способен ударить его, и, вне всякого сомнения, он это почувствовал, потому что в испуге попятился. В голове моей один за другим стремительно промелькнули несколько возможных вариантов, и ни один из них не обещал ничего, кроме беды и тасканий по судам. – Что он сделал? – потребовал я ответа. – Пытался спрыгнуть на ходу? Или вы его сбили... – Господи, твоя воля, только не это.

Удивленный Дейв отрицательно потряс головой, избавив меня хотя бы от этих опасений.

– Он там, в фургоне, – сказал он. – На сиденье лежит. Мы пытались растолкать его, когда добрались до Ньюбери, чтоб он слез. И не смогли. В смысле... он мертвый.

– Уверен?

Оба энергично закивали.

Я включил во дворе свет, чтобы было лучше видно, и пошел вместе с ними взглянуть, что там такое. Они трусили сбоку от меня, время от времени загребая в сторону и с несчастным видом размахивая руками, пытаясь отвести от себя вину, оправдаться и заставить меня осознать, как им не повезло, и что все это, как сказал Дейв, не их вина.

Дейв, который был с меня ростом (около 180 см) и моим ровесником (тридцать с хвостиком), был скорее конюхом, чем шофером. Он чаще всего сопровождал животных, если по какой-то причине хозяева не имели возможности послать с ними достаточное число грумов. Я сам утром проводил его и Бретта забрать девять двухлеток тут неподалеку и отвезти их в Ньюмаркет. Их хозяин в данный момент под влиянием плохого настроения переводил всю свою конюшню от одного великолепного тренера к другому.

Это была не первая его дорогостоящая затея и, вне сомнения, не последняя. Накануне я уже перевез его трехлеток, а на завтра у меня был заказ на перевозку кобылиц. “Денег больше, чем здравого смысла”, – так я думал.

Я знал, что девять двухлеток прибыли к месту назначения благополучно, поскольку, как положено, Бретт дважды позвонил мне в контору – сразу по прибытии и перед тем, как отправиться в обратный путь. Во всех фургонах были установлены телефоны: регулярные звонки с отчетами были раз и навсегда заведенным правилом, хотя более опытные водители считали все это лишней суетой с моей стороны. Может, они даже за глаза звали меня “суетливый Фредди”, но, имея четырнадцать фургонов, практически ежедневно бороздящих Англию из конца в конец, – перевозя многомиллионные состояния, я не мог себе позволить чего-то не знать и допустить по недосмотру ошибку.

Кабины больших фургонов обычно были достаточно просторны и могли вместить еще нескольких человек, кроме одного или двух водителей. В кабинах фургонов на девять лошадей могли поместиться до восьми человек, правда, без удобств пульмановского вагона, но по крайней мере сидя. За водительским и передним пассажирским располагалось мягкое заднее сиденье, на котором могли поместиться четыре или пять худых задниц. В данном случае все это сиденье было занято одним человеком, лежащим на спине, ногами ко мне, молча и ни о чем не беспокоясь.

Я забрался в фургон и застыл, глядя на него.

Я вдруг понял, что ожидал увидеть бродягу. Небритого типа в вонючем пиджаке, старых джинсах, к которому фортуна окончательно повернулась спиной, а вовсе не прилично одетого толстяка средних лет, в костюме, при галстуке и золотом перстне с ониксом. Он не был похож на человека, который не может позволить себе более удобного способа передвижения.

И он был совершенно определенно мертв. Я даже не попытался прощупать пульс, закрыть разинутый рот или опустить веки за толстыми стеклами очков. Подушкой ему служила свернутая попона. Одна рука свисала, касаясь кистью с перстнем на пальце пола рядом с черным портфелем. Я вылез из фургона, закрыл дверь и взглянул на встревоженные лица моих работников, старавшихся не встречаться со мной взглядом.

– Сколько он вам заплатил? – спросил я в упор.

– Фредди! – Дейв в смущении всплеснул руками, пытаясь отрицать очевидное. – Этакий везунчик, всеобщий любимец, только вот со здравым смыслом неувязка.

– Я никогда... – начал Бретт, всегда готовый изобразить из себя оскорбленную невинность.

Я подарил ему разочарованный взгляд и перебил его:

– Где вы его подсадили, почему он к вам напросился и сколько он вам предложил?

– Дейв обо всем договаривался, – сразу свалил вину на напарника Бретт.

– Но ведь ты получил свою долю. – Я не спрашивал, я утверждал. Это было само собой разумеющимся делом.

– Бретт спросил у него деньги, – возмущенно сказал Дейв. – Потребовал даже.

– Ладно, успокойся. – Я направился к дому. – Вы тут решите, что будете говорить полиции. К примеру, он назвался?

– Нет, – ответил Дейв.

– А сказал, почему просит подвезти?

– Машина у него сломалась, – объяснил Дейв. – Он был на бензоколонке в Саут Миммз, ходил и потел вокруг дизельных насосов, пытался уговорить водителя цистерны подбросить его в Бристоль.

– Ну и что?

– Ну, он уже совал ему бабки, но водитель цистерны ехал в Саутгемптон.

– А вы-то что делали у бензоколонки? – спросил я. Они не нуждались в дозаправке, потому что ехали только в Ньюмаркет и обратно.

– Мы там останавливались, – туманно объяснил Дейв.

– У него живот заболел, – пояснил Бретт. – Рези. Надо было что-то купить от живота.

– Имодиум, – подтвердил Дейв, кивая. – Как раз проходил мимо колонки, когда возвращался, ясно?

С суровым выражением лица я направился к дому, через заднюю дверь вошел в холл и затем, круто повернув налево, в большую общую Комнату, где я, как правило, в основном и обретался. Отдернув занавески и уставившись на фургон, стоящий во дворе, я набрал номер полиции.

Местный констебль, снявший трубку, хорошо меня знал, потому что оба мы большую часть наших жизней провели в скаковом центре Пиксхилла – большой деревне, скорее даже маленьком городе, расположенном в долине в Гемпшире, южнее Ньюбери.

– Сэнди? – коротко спросил я, когда он снял трубку. – Говорит Фредди Крофт. У меня тут небольшая проблема... Один из моих фургонов подсадил пассажира, а он, похоже, по дороге умер. Не смог бы ты приехать? Фургон здесь, около дома, не на ферме.

– Ты говоришь, он мертвый? – после паузы осторожно переспросил он.

– Мертвый. В смысле не дышит. Он откашлялся.

– Ты меня не разыгрываешь?

– К сожалению, нет.

– Ладно, дай мне десять минут.

Полиция в Пиксхилле состояла из одного Сэнди, стража законности и порядка на границе с Диким Западом. Весь полицейский участок Пиксхилла располагался в доме Сэнди, в комнате, приспособленной под офис, где он в основном и занимался написанием отчетов о дневном патрулировании. После рабочего дня, как в настоящий момент, он, одетый кое-как, смотрел телевизор, пил пиво и время от времени прижимал к себе мать своих детей, пухлую даму, которая, казалось, и родилась в домашних шлепанцах.

За те десять минут, которые прошли до его появления у меня во дворе в служебной машине с включенной мигалкой, мне удалось узнать еще совсем немного о нашем незваном покойном госте.

– Откуда мне было знать, что он возьмет и помрет? – печально сказал Дейв, когда я положил трубку. – Вот так оказывай кому-нибудь услугу... Ну знаю я, что ты не велел нам никого брать. Но он прямо зашелся относительно того, что ему-де надо в Бристоль на свадьбу дочери или что-то в этом роде...

Я с изумлением смотрел на него.

– Ну, вообще, – пробормотал Дейв, защищаясь, – откуда мне было знать?

– Это все его идея, – заверил меня Бретт.

– Вы с ним о чем-нибудь говорили? – спросил я их.

– Не больно, – сказал Дейв. – Он сел сзади, может, не хотел разговаривать.

– Я предупреждал Дейва, что он поступает плохо, – пожаловался Бретт.

– Заткнись, – обозлился Дейв. – Ты мог отказаться его везти. Что-то я не припомню, чтоб ты говорил, что не повезешь.

– И никто из вас не заметил, как он умер? – насмешливо поинтересовался я.

Сама мысль показалась им неуютной, но нет, они, получалось, ничего не заметили.

– Думали, спит, – сказал Дейв, а Бретт кивнул. – Потому, когда мы... это... не могли его растолкать... в смысле, ты же видел, как он выглядит... ну и мы просто свернули с основной дороги у развилки на Ньюбери... мы договорились ссадить его у бензоколонки в Чивели, чтоб он оттуда еще с кем доехал до Бристоля... ну и... он был мертвый, и не могли же мы просто выкинуть его на землю, ведь так?

Не могли, это верно. Поэтому они и привезли его к моему порогу, как кошки приносят домой задушенную птичку.

– Дейв предлагал его где-нибудь выкинуть, – заныл добродетельный Бретт. – Он так хотел. Это я сказал, не надо.

Дейв испепелил его взглядом.

– Мы просто обсуждали, – сказал он, – и все.

– Если бы вы его выкинули, вам бы было не избежать больших неприятностей, – сказал я. – И не только с моей стороны.

В этот момент прибыл Сэнди, все еще застегивающий свой темно-синий форменный китель, и взял дело в свои руки с тем слегка напыщенным видом, который он приобрел за годы работы в полиции. Едва взглянув на труп, он начал вызывать подмогу по своей рации, что вскоре привело к появлению врача и куче вопросов, на которые не было ответов.

Как оказалось, у покойника все же было имя, что удалось выяснить с помощью бумажника, полного адресов и кредитных карточек, обнаруженного у усопшего. Сэнди принес бумажник из кабины и показал его мне.

– К. К. Огден. Кевин Кейт Огден, – сказал он, копаясь толстыми пальцами в бумажнике. – Живет в Ноттингеме. О чем-нибудь тебе говорит?

– Нет, – я отрицательно покачал головой. – Никогда о нем не слышал.

Другого ответа он и не ждал.

– От чего он умер? – спросил я.

– Может, инфаркт. Доктор не хочет говорить до вскрытия. Ничего подозрительного, если ты об этом. Должен признаться, что я был рад это слышать.

– Я смогу пользоваться фургоном завтра? – спросил я.

– А почему бы и нет? – Он немного подумал. – Придется только слегка почистить.

– Разумеется, – сказал я. – Всегда так делаем. Он искоса взглянул на меня.

– Я полагал, у тебя есть правило никогда никого не подвозить.

– Дейву и Бретту крупно нагорит. Он с некоторым сочувствием взглянул на работников, стоявших у дверей дома, и заметил:

– Не зря у тебя слава человека с железным характером, Фредди.

– А как насчет доброго сердца?

– Верно. Не без этого.

К сорока годам Сэнди прибавил несколько фунтов вокруг талии и слегка округлился в лице, но его вид деревенского простофили был обманчив. Однажды начальство перевело его из Пиксхилла, потому что, по его, начальства, мнению, полицейский, долго живущий в маленьком населенном пункте, мягчает и расслабляется, и послало в Пиксхилл патрульные машины из другого города. За время отсутствия Сэнди, однако, уровень мелкой преступности в Пиксхилле сильно вырос, а процент раскрываемое™ преступлений, наоборот, сильно упал, так что через некоторое время Сэнди Смит был по-тихому возвращен на свое прежнее место, к большому неудовольствию местной шпаны.

Нарядно одетый доктор Брюс Фаруэй, недавно приехавший в Пиксхилл, но уже успевший восстановить против себя половину пациентов своей покровительственной манерой обращения, ловко выбрался из фургона и строго наказал мне не трогать тело, пока он не договорится, чтобы его забрали.

– Хотел бы я знать, зачем мне это может понадобиться, – безразлично заметил я.

Он с неудовольствием посмотрел на меня. Мы невзлюбили друг друга еще несколько месяцев тому назад, и он так и не простил мне, что я не согласился с диагнозом, который он поставил одному из моих водителей, заплатил за дополнительную консультацию и доказал, что он ошибся. Не было в докторе Фаруэе ни смирения, ни хотя бы капли человечности, хотя я слышал, что больные дети его любят.

Он остался отдавать короткие инструкции по телефону, а мы с Сэнди направились к дому, где он взял показания у Дейва и Бретта. Будет проведено следствие, объявил он им, но вряд ли это отнимет у них много времени.

Слишком много, подумал я сердито, и оба безошибочно поняли, о чем я думаю. Я сказал им, что поговорю с ними утром. Похоже, спокойствия это им не прибавило.

Немного погодя Сэнди отпустил их, и они отправились в местную забегаловку, где немедленно все расскажут и откуда слухи распространятся по всему поселку. Сэнди захлопнул свой блокнот, устало улыбнулся мне и укатил к себе, чтобы позвонить в полицейское отделение того городка, где жил покойный. Остался только Брюс Фаруэй, нетерпеливо ожидающий у своей машины транспорта, на котором Кевин Кейт Огден сможет продолжить свое путешествие. Я направился к доктору, чтобы услышать последние новости.

– Они хотели оставить его здесь до утра, – обиженно воскликнул он. – Но мы с Сэнди настояли, чтобы они приехали сегодня.

Спасибо и за это, подумал я и предложил ему подождать в доме. Неопределенно пожав плечами, он согласился. В большой гостиной я предложил ему спиртное, кока-колу или кофе. Он от всего отказался.

Брюс Фаруэй с брезгливой миной разглядывал ряд сделанных на скачках фотографий, висевших на стене. В основном на них был изображен я верхом на лошади во время прыжка. Жители деревни, где все вертится вокруг разведения чистокровных скаковых лошадей и где от четвероногих аристократов зависит не только возможность иметь работу, но и благосостояние большинства, слышали, как Брюс Фаруэй говорил, что жизнь, посвященная скачкам, – это жизнь, прожитая впустую. Достойно похвалы только бескорыстное служение другим, к примеру, работа врачей и медсестер. С его точки зрения, в своих травмах жокеи виноваты сами. Никто не мог понять, зачем такой человек приехал именно в Пиксхилл.

Я подумал, что могу его спросить, и спросил. Он удивленно посмотрел на меня и подошел к окну, чтобы взглянуть на неподвижный фургон.

– Я – сторонник общей практики, – заявил он. – Я верю в пользу служения сельским общинам. Я верю, что нужно лечить семью, а не болезнь.

Все бы ничего, подумал я, не смотри он на меня так высокомерно и не светись в его глазах сознание собственного превосходства.

– Отчего умер наш клиент? – спросил я. Он сжал свои и без того тонкие губы.

– От обжорства и курения, так я полагаю. Живи он в другом веке, он приговаривал бы ведьм к сожжению. Разумеется, заботясь об их бессмертной душе.

Тощий фанатик, доктор нетерпеливо мялся у окна и наконец сам задал вопрос:

– Почему вы были жокеем?

Ответ был бы слишком сложным. Поэтому я просто сказал:

– Я таким родился. Мой отец тренировал скаковых лошадей.

– Разве это было неизбежно?

– Нет, – ответил я. – Мой брат – капитан рейсового парохода, а сестра – физик.

Он перенес свое внимание с фургона на меня, и от удивления у него даже отвисла нижняя челюсть.

– Вы это серьезно?

– Разумеется. А почему бы нет?

К ответу на этот вопрос он не был готов, но из неловкого положения его выручил телефонный звонок. Я снял трубку. Это был слегка запыхавшийся Сэнди, листающий страницы своего блокнота.

– Полиция Ноттингема, – произнес он, – хотела бы знать, где точно находится Саут Миммз.

– У них что, карты нет?

– Ну ладно, ты мне скажи, чтоб я мог четче доложить.

– И у тебя должна быть карта.

– Ладно, прекрати, Фредди.

Улыбаясь, я сдался.

– Бензоколонка в Саут Миммз расположена к северу от Лондона, по шоссе М25. И еще одно хочу тебе сказать, Сэнди. Наш приятель Кевин Кейт не ехал прямиком из Ноттингема в Бристель. Откровенно говоря, если тебе надо из Ноттингема в Бристоль, ты, как ни старайся, в Саут Миммз не попадешь. Так что скажи там своим коллегам в Ноттингеме, чтобы они полегче с родственниками, потому что, что бы наш покойник ни делал в Саут Миммз, он точно не ехал напрямую из дома на свадьбу дочери.

Он долго переваривал мою информацию.

– Ага, – сказал он, – я им передам.

Я положил трубку, а Брюс Фаруэй спросил:

– Какая свадьба дочери?

Я пояснил ему, с помощью каких аргументов убедили Дейва взять пассажира, нарушив тем самым все правила.

Нахмурившись, Фаруэй спросил:

– Значит, вы не верите в свадьбу дочери?

– Не слишком.

– Полагаю, не слишком важно, почему он оказался в... как вы сказали... Саут Миммз?

– Для него, разумеется, – согласился я, – но все это отнимет много времени у моих водителей, следствие и все такое.

– Он же не нарочно умер! – запротестовал доктор.

– Однако это ужасно некстати.

Посмотрев на меня с явным неодобрением, Фаруэй вернулся к созерцанию фургона. Время тянулось медленно и тоскливо. Я выпил виски с водой (“Мне не надо”, – сказал Фаруэй), с голодной тоской вспомнил о моем остывшем ужине и ответил на несколько телефонных звонков.

Новости распространялись с быстротой молнии. Первый голос, потребовавший отчета, принадлежал владельцу двухлеток, которых я перевозил в Ньюмаркет, а второй – тренеру, вынужденному наблюдать, как они покидают его конюшню.

Джерико Рич, владелец, не терял времени на банальности, а сразу перешел к делу.

– Что это там насчет мертвеца в твоем фургоне? – спросил он. Голос его, как и характер, был громким, агрессивным и нетерпеливым. По документам он звался Джерри Колин Рич. Джерико устраивало его больше уже хотя бы потому, что было звучнее.

Пока я рассказывал ему, что случилось, он стоял перед моими глазами такой, каким я его привык видеть на скачках, – коренастый седой задира, имеющий привычку потрясать в воздухе вытянутым пальцем.

– Слушай сюда, приятель, – орал он в данный момент в трубку, – когда ты на меня работаешь, ты никого по дороге не подбираешь, понял? Ты всегда мне так обещал, и так это и должно было быть. Везешь моих лошадей – не везешь больше никого. Так мы всегда с тобой договаривались, и мне не надо никаких нововведений.

Я прикинул, что, хотя после того, как он переведет всех своих лошадей в Ньюмаркет, мне вряд ли придется иметь с ним дело, настраивать старого хрыча против себя все равно глупо. Не пройдет и пары лет, как, кто знает, может, я и повезу всех его лошадей обратно.

– И еще, – заорал он. – Когда завтра повезешь моих кобылиц, пришли другой фургон. Лошади способны чуять смерть, сам знаешь, а я не хочу их расстраивать.

Я уверил его, что они будут отправлены другим фургоном, хотя я вполне мог бы ему сказать, что фургон будет вонять хлоркой, а не смертью, когда прибудет к нему завтра утром.

– И не посылай того же водителя.

Тут уж спорить смысла не было.

– Хорошо, – согласился я.

Он начал терять запал и повторяться. Я всегда старался с ним по возможности соглашаться, чтобы смягчить его гнев, особенно если он пошел по третьему или четвертому заходу. Я еще раз пообещал ему послать другой фургон и другого водителя, и, что-то неудовлетворенно бормоча, он наконец повесил трубку.

Когда-то давно ему принадлежали несколько лошадей для скачек с препятствиями, и я регулярно ездил на них. Так что у меня был богатый опыт обращения с припадками гнева Джерико без потери собственного самообладания.

Благодаря децибелам Джерико Фаруэй мог слышать разговор со всеми его повторами. К моему удивлению, он неожиданно высказался.

– Вы же не виноваты, что ваши водители кого-то подсадили.

– Возможно. – Я помолчал. – Как говорит мой брат, капитан идет на дно вместе с кораблем. Он вытаращил на меня глаза.

– Вы что, хотите сказать, что это ваша вина? Я считал, что сейчас не время для абстрактных рассуждений об ответственности. Мне просто хотелось, чтобы Кевин Кейт отдал концы в каком-либо чужом фургоне. Жаль, подумал я, что нефтецистерна направлялась в Саутгемптон.

По контрасту с Джерико Ричем голос Майкла Уотермида по телефону звучал мягко, нерешительно и очень интеллигентно. Начал он с вопроса, благополучно ли прибыли девять двухлеток, которых забрали из его конюшни утром, в Ньюмаркет.

Я был уверен, что он уже все знает, но еще раз повторил, что все в порядке.

Недовольство тем, что их у него забрали, было вполне понятным, но Майкл умел владеть собой. Этот высокий светловолосый человек лет пятидесяти, несмотря на свою внешнюю нерешительность, умело и эффективно руководил деятельностью шестидесяти конюшен, расположенных тремя квадратными группами и в большинстве случаев заполненных до отказа. Лошади его любили, а это всегда говорит в пользу человека. Если он оказывался поблизости, они всегда пытались уткнуться носом ему в шею, выглядывали из своих стойл, заслышав его шаги во дворе. Мне никогда не приходилось ездить на его лошадях, так как он тренировал лошадей только для гладких скачек, но, с тех пор как я занялся транспортировкой и узнал его получше, мы стали хорошими друзьями, по крайней мере в деловом отношении.

Сам третий сын барона, он когда-то тренировал лошадей какого-то “надцатого” королевского потомка, что и привело к нему склонного к снобизму Рича. После первого прилива благодарности с обеих сторон – осталось уже немного владельцев такого большого количества первоклассных лошадей, как Рич, – отношения между ними стали стремительно портиться, и они часто взывали ко мне на этом своем пути от эйфории к разочарованию.

– Он просто невозможен, – восклицал Майкл но поводу какого-либо необычного транспортного требования Рича. – С ним невозможно договориться.

– Моя лошадь проиграла скачки еще по пути в Шотландию, – жаловался Рич. – Зачем посылать их так далеко? И дорого, и устают они сильно. – В этих случаях он совершенно не принимал во внимание успешные путешествия Майкла с теми же животными во Францию.

Я старался сохранить полный нейтралитет и не вмешиваться во взаимоотношения между владельцев и тренером прежде всего из свойственного мне сильного чувства самосохранения. Это чувство корнями уходило в далекие годы моих первых скачек, когда одно неосторожное замечание достигло ушей критикуемого и едва не стоило мне места. Я приноровился издавать сочувственные звуки, по сути не позволяя себе никаких замечаний, даже в разговорах с друзьями.

Умение добиваться своего без нажима здорово облегчило мне жизнь и способствовало успеху моих деловых начинаний. Я лучше умел умиротворять, чем спорить, убеждать, чем приказывать. Надо сказать, я редко проигрывал.

– Правда, – осторожно спросил Майкл, – что твой фургон привез... мертвого человека?

– Боюсь, что так.

– И кто это?

Я еще раз рассказал про Кевина Кейта Огдена и добавил, что Джерико Рич уже истребовал на завтра другой фургон и другого водителя для своих кобыл.

– Уж этот Рич, – горько заметил Майкл. – Несмотря на то что он проделал большую дыру в моих конюшнях, я рад от него избавиться. Неотесанный грубиян.

– А дыру-то удастся заполнить?

– Да, конечно, со временем. У меня уже есть десяток на примете, которых я могу поставить хоть завтра. Потеря Джерико – тяжелый удар, но не катастрофа.

– Ну и прекрасно.

– Придешь на ленч в воскресенье? Моди велела тебя пригласить.

– С удовольствием.

– Пока. Мужчина способен утонуть в голубых глазах Моди Уотермид. А о ее воскресных ленчах ходили легенды. Фаруэй, все еще стоявший у окна, выказывал явные признаки нетерпения и постоянно поглядывал на часы, как будто от этого время шло быстрее.

– Виски? – снова предложил я.

– Не пью.

Просто не любит или когда-то слишком много пил, прикинул я в уме. Скорее всего, не одобряет в общем и целом.

Я оглядел свою просторную, до мелочей знакомую комнату и попытался увидеть ее его глазами. Серый ковер, на нем несколько половиков. Стены кремового цвета, фотографии со скачек, коллекция попугаев из китайского фарфора, когда-то принадлежавшая моей матери. Старинный письменный стол красного дерева, зеленое кожаное вращающееся кресло. Диваны, покрытые старым выцветшим ситцем, поднос с напитками на маленьком столике, диванные подушки кремового цвета, всюду настольные лампы, книжные полки и растение в горшке – только листья, никаких цветов. Обжитая комната, не слишком тщательно прибранная, вовсе не шедевр декоратора. Дом.

Наконец неприметный черный фургон не спеша въехал во двор и остановился. У него не было окон ни по бокам, ни сзади, и я неожиданно осознал, что это, по сути, катафалк. За ним прибыл Сэнди на служебной машине.

С радостным восклицанием Фаруэй поспешил им навстречу. Трое мужчин флегматично выбрались из катафалка и принялись за дело. Я последовал за Фаруэем и, стоя в стороне, смотрел, как они достали узкие носилки, покрытые чем-то вроде парусины, с ремнями.

Человек, который, судя по всему, руководил их действиями, сказал, что он из следовательского отдела, и представил Фаруэю соответствующие документы.

Оставшиеся двое вместе с носилками забрались в фургон. Вслед за ними туда залез и Сэнди, который вскоре выбрался наружу, держа в руках сумку и портфель, из хорошей кожи, но уже потрепанные.

– Пожитки покойного? – спросил человек, прибывший с катафалком.

Фаруэй кивнул.

– Во всяком случае, моим работникам это не принадлежит, – согласился и я.

Сэнди опустил сумку и портфель на битум и вернулся в фургон, откуда принес в пластиковом пакете всякую мелочь, принадлежавшую умершему, – часы, зажигалку, пачку сигарет, ручку, расческу, пилочку для ногтей, очки и кольцо с ониксом. Представитель следователя под его диктовку все это переписал, прикрепил к пакету ярлык с надписью “Собственность К. К. Огдена” и убрал пакет в машину.

Сэнди и представитель следователя снова залезли в фургон, а я тем временем сел на корточки рядом с сумкой и расстегнул “молнию”.

– Не уверен, что вам следует так поступать, – запротестовал Фаруэй.

В сумке, заполненной только наполовину, находились вещи, необходимые в поездке: бритвенный прибор, пижама, чистая, не слишком новая рубашка, короче, ничего особенного. Я застегнул “молнию” и открыл портфель, который не был заперт.

– Эй, – окликнул меня Фаруэй.

– Если человек умер в принадлежащем мне фургоне, должен же я с ним познакомиться, – резонно ответил я.

– Но вы не имеете права...

Несмотря на его протесты, я все же ознакомился со скромным содержимым портфеля, которое мало что добавило к тому, что я уже знал. Калькулятор. Блокнот, девственно чистый. Пачка открыток, перевязанная резинкой, все как одна одинаковые, с изображением гостиницы в сельской местности, рекламные проспекты. Упаковка аспирина, желудочные таблетки, две маленькие непочатые бутылочки водки, какие дают в самолете.

– Послушайте же, – снова заметил неуютно себя чувствующий Фаруэй.

Я закрыл портфель и поднялся.

– К вашим услугам, – сказал я.

Похоронных дел мастера не слишком торопились, и когда они наконец вынесли Кевина Кейта, то сделали это через переднюю дверь для пассажиров, а не через дверь для грумов, которой мы до сих пор пользовались, чтобы забраться в фургон. Выяснилось, что окоченевший труп можно было перетащить на носилки, только если расположить их на переднем сиденье. Потому его и вытащили через эту дверь, ногами вперед, завернутого в парусину и привязанного ремнями.

Этот труп оказался очень тяжелым, да еще и согнутую правую руку выпрямить не удалось. Разумеется, ни о каком уважении к покойному тут говорить не приходилось, и вся операция напоминала извлечение упрямого рояля из небольшого закутка. Наверное, перевозчики трупов привыкают ко всему. К примеру, один из них помимо таких замечаний, как “поднимай” или “эта рука в двери застряла”, рассуждал о шансах своей футбольной команды в ближайшее воскресенье. Без лишних церемоний они погрузили носилки в свой черный катафалк через заднюю дверь, как будто это был не человек, а мешок с мусором, и я видел, как они переложили завернутого в парусину Огдена с носилок в открытый цинковый гроб.

Фаруэй, более привычный к трупам, чем я, смотрел на все происходящее весьма прозаично. Мне он сказал, что сам вскрытия делать не будет, но что причиной смерти ему представляется остановка сердца. Простое невезение. Следствие – пустая формальность. Он подпишет свидетельство о смерти. Меня могут и не вызвать.

Он равнодушно попрощался, забрался в свою машину и последовал за катафалком, выезжающим с моего двора. Сэнди, забравший сумку и портфель, мирно замыкал кавалькаду.

Внезапно стало очень тихо. Я взглянул на звезды, вечные по сравнению с нашей быстротечной жизнью. Интересно, Кевин Кейт Огден знал, что он умирает, когда лежал там на сиденье позади грохочущего мотора?

Я подумал, что скорее всего нет. Случалось мне падать на скачках, и тогда последнее, что я видел, было круговоротом травы и неба. После удара я уже не знал, жив я или умер. Иногда, очнувшись с благодарностью в душе, я думал, что вот такое неведение смерти – благо.

Я снова забрался в фургон; Свернутая попона до сих пор хранила отпечаток головы Огдена, а посредине сиденья виднелось малопривлекательное пятно, которым хочешь не хочешь придется заняться утром. Черт бы его побрал, этого Огдена, подумал я.

Бретт оставил ключи в зажигании – нарушение еще одного моего табу. Я прошел в кабину, вынул ключ вместе со связкой и проверил, что по крайней мере машина стояла на ручном тормозе и все внутреннее освещение, кроме света в кабине, было выключено. Наконец, выключив и этот свет, я выпрыгнул через пассажирскую дверь и запер ее за собой.

Передняя пассажирская дверь и дверь со стороны водителя закрывались одним и тем же ключом – от зажигания. Это был большой хитроумный ключ, поставляемый вместе с машиной. Я запер водительскую дверь, так как Бретт забыл это сделать, и вторым, менее сложным ключом закрыл дверь для грумов. Третий, маленький ключ на кольце был от отделения под приборным щитком, где находились выключатель портативного телефона и разные документы. Его я проверил раньше и нашел, что все в порядке.

Я еще раз, последний, обошел вокруг фургона. Вроде все было как надо. Два борта для свода лошадей были подняты и закреплены. Пять дверей для людей – две для водителей и три для помощников – тоже были надежно закрыты. Крышка топливного бака, закрывающаяся четвертым и последним ключом на связке для защиты от воров, тоже была в порядке.

И все же я испытывал какое-то беспокойство. Поэтому, вернувшись в дом, я запер за собой кухонную дверь, что делаю редко. Я было протянул руку, чтобы выключить свет во дворе, но передумал и оставил его гореть.

Обычно все машины на ночь мы оставляли на просторном, специально переоборудованном дворе фермы. Он был окружен кирпичной стеной, а прочная калитка надежно запиралась. Огромный фургон, одиноко стоящий у меня во дворе, вдруг показался уязвимым, хотя машины такого размера редко пытались украсть. Помимо того, что на слишком большом числе деталей были выбиты номера и по меньшей мере в шести местах имелась надпись “ПЕРЕВОЗКИ ЛОШАДЕЙ КРОФТА”, все сооружение само по себе было настолько приметным, что украсть его незаметно не представлялось возможным.

Я снова разогрел жаркое, плеснул туда красного вина и съел. Я так и не задернул занавески в гостиной, чтобы постоянно иметь возможность видеть фургон.

Абсолютно ничего не происходило. Я стал понемногу успокаиваться, отнеся свои тревоги на счет неожиданной кончины Огдена.

Я ответил на несколько телефонных звонков и пару раз позвонил сам, чтобы убедиться, что все остальные фургоны благополучно вернулись на ферму. Как сообщил мне мой старший водитель, все прочие ездки в этот день обошлись, как ни странно, без приключений. Все шло по плану: никакой путаницы во времени, никаких поломок двигателей, никого и ничего нигде не забыли. Все шоферы заполнили свои журналы и положили их, как требовалось, в ящик для писем в конторе. Калитка была закрыта на замок. Ключей ни у кого постороннего не должно было быть. Несмотря на мертвого пассажира, общий тон полученных мною сообщений говорил о том, что босс может расслабиться и отправиться спать.

Босс в конце концов так и поступил. Однако, поскольку моя спальня находилась прямо над гостиной, из ее окна я прекрасно мог видеть хорошо освещенный фургон. Задергивать занавески я не стал, но, несмотря на то, что я вообще редко задергиваю их полностью, на этот раз я часто просыпался из-за необычного света снаружи. Где-то около трех утра я неожиданно встрепенулся, разбуженный чем-то еще, кроме яркого света. Через опущенные веки я ощутил резкое движение света по потолку, похожее на несильную вспышку молнии.

Несмотря на ранний март, погода была довольно теплая, но тут мне показалось, что за последние несколько часов температура упала на десяток градусов. Я поднялся и, дрожа, босиком и в трусах подошел к окну.

На первый взгляд ничего не изменилось. Пожав плечами, я было повернулся, намереваясь снова залезть под одеяло, как вдруг замер, охваченный сильнейшим беспокойством.

Дверь для грумов, через которую мы все лазили, была слегка приоткрыта, хотя я сам ее надежно закрывал.

Приоткрыта.

Я присмотрелся получше – так и есть. Там, где дверь теперь не прилегала плотно, виднелась темная полоска. Вспышка света, которая меня, по-видимому, и разбудила, отразилась от стекла дверцы, когда ее открыли.

Забыв об одежде, я рванул вниз по лестнице в направлении кухонной двери, открыл ее, сунул ноги в резиновые сапоги и сорвал с крючка старый дождевик. Пытаясь засунуть руки в рукава плаща, я рысью пересек двор и открыл дверцу кабины.

Кто-то в черном, находившийся внутри, был так же удивлен при виде меня, как и я при виде его. Сначала он сидел ко мне спиной, но, когда он обернулся с резким восклицанием, похожим скорее на громкий выдох, я увидел, что голова его закрыта капюшоном, через прорези которого сверкали глаза, – классическая маска грабителей и террористов.

– Какого черта вы тут делаете? – заорал я, пытаясь подняться в кабину, – большая глупость, если на тебе сапоги, так как ступеньки не рассчитаны на их ширину.

Человек в черной маске схватил свернутую лошадиную попону, встряхнул ее, чтобы развернулась, и набросил на меня, пока я еще был на полпути наверх. Я соскользнул со скобы, сделал непроизвольный шаг назад в пустоту и, потеряв равновесие, грохнулся на битум. Темная, плохо различимая фигура переместилась на место водителя, открыла дверь с той стороны, весьма ловко спрыгнула на землю и, пригнувшись, быстро скрылась в ночи.

Будь на мне кроссовки, я бы вполне мог с ним потягаться. Но в сапогах и незастегнутом плаще, даже не надетом как следует, шансов у меня не было. С досадой поднявшись, я освободился от попоны, застегнул с некоторым опозданием плащ и прислушался к звуку удаляющихся шагов.

Все казалось бессмысленным, в том числе и стояние практически неодетым, дрожа от холода, посреди ночи на улице. В фургоне не было ничего привлекательного для вора, кроме, разве что, радио или телефона. Но человека в черном, похоже, не интересовало ни то, ни другое. По сути, если вспомнить, он ничего такого не делал в фургоне, просто стоял спиной ко мне. Одежда его была покрыта пылью и грязью. Насколько я мог помнить, в руках у него тоже ничего не было. Ни инструментов, ни фонаря. Чем бы он ни открыл дверь в фургон, ключом или отмычкой, он, должно быть, положил это в карман.

Отверстие для ключа в этой двери находилось в самой ручке. В замке не торчал ключ, как не было, когда я присмотрелся, ни царапин, ни видимых признаков взлома.

Замерзший и сердитый, я швырнул попону обратно в фургон, захлопнул дверь для грумов, а также дверь в кабине водителей и пошел в дом за ключами, чтобы снова запереть их.

Из уважения к моим коврам я вылез из сапог и протопал босиком через холл и гостиную к письменному столу, даже не включив свет, поскольку все и так было прекрасно видно из-за сияния снаружи. Забрав ключи из стола, я вернулся назад, снова влез в сапоги и потащился к фургону.

Подойдя поближе, я не поверил своим глазам, снова узрев внутри фургона темную тень. Просто бред какой-то, подумал я, и что вообще он там потерял? Он стоял за сиденьем водителя и что-то искал на полке, которая проходила по всей ширине кабины над сиденьями для пассажиров. Такие просторные полки имелись во всех моих фургонах и использовались водителями и грумами для хранения спальных мешков и подушек, их личных вещей и смены одежды. Там также находился матрас, на котором спали водители, когда где-либо останавливались на ночь, предпочитая такую ночевку дешевому мотелю. Бретт как-то сказал мне, что он ждал лучшего. “Твое личное дело”, – заверил я его.

Человек в кабине увидел меня, выскочил наружу и пустился наутек, прежде чем я добрался до машины. Я неуклюже попытался его догнать, с трудом передвигая ноги, которые при каждом шаге наполовину выскакивали из сапог. Он побежал по дороге и, казалось, растворился в тени деревьев при выезде на шоссе. Без всякой надежды я тоже прошел до шоссе, но никого не увидел. Это была обычная сельская дорога, без всякого ограждения, с ответвлениями в сторону домов. Полно деревьев и кустов, прячься куда хочешь. Пол-армии потребуется, чтобы тебя найти. Озадаченный и встревоженный, я вернулся к фургону. Дверь кабины водителя все еще была открыта, как он ее бросил, убегая. Я кое-как забрался внутрь и остановился за водительским сиденьем, разглядывая полку. Чтобы лучше видеть, я включил свет.

Там ничего не было, кроме матраса и пластиковой сумки, которая хранила остатки того, чем Бретт поддерживал свое существование: смятые обертки от шоколада, пустая коробка из-под бутербродов с этикеткой, гласящей: “Говядина с помидорами”, и ценой снизу и две пустые банки Из-под кока-колы.

Я положил сумку на место. В обязанности каждого водителя входило поддерживать чистоту на своем рабочем месте, и у меня не было желания убирать за Бреттом. Создавалось впечатление, что подсаживание по дороге умирающих бизнесменов было только началом их с Дейвом деятельности в тот день. Поутру им придется много чего объяснить.

Еще раз заперев двери, я снова направился к дому, но, войдя туда, не почувствовал привычной уверенности. Ловкий визитер с первого раза проник в фургон, не разбив стекло и не взломав дверь, а это означало, что он может проникнуть туда снова тем же способом.

Хоть я и не представлял себе, что ему надо, мысль о его возможном возвращении в третий раз мне не нравилась. Мне также не прибавила спокойствия внезапно возникшая идея, что, возможно, он хотел не взять что-то из фургона, а оставить что-нибудь там. А может, сломать или вообще вывести его из строя. В тревоге и волнении я сбросил сапоги и дождевик и рысью побежал наверх в поисках подходящей им замены в виде двух свитеров, джинсов, носков и таких туфель, в которых можно бегать. Еще я вытащил из шкафа мой старый спальник и, взглянув в последний раз в окно, чтобы проверить, не начался ли третий визит (пока не видно), спустился вниз за теплой курткой и перчатками.

Утеплившись таким образом, я вернулся в фургон и устроился на переднем пассажирском сиденье. Хоть телу и было сравнительно удобно, в душе царило беспокойство.

Медленно тянулось время.

Я задремал.

Никто так и не пришел.