"След хищника" - читать интересную книгу автора (Фрэнсис Дик)

Глава 19

Снова начался дождь. Сначала отдельные тяжелые капли, шлепались на мертвые листья, затем хлынул ливень. Я поднялся и стоял под дождем, как под душем. Вода намочила мне волосы, холодными струйками потекла по телу. Это было странно приятно.

Я снова немного попил, глотая воду не захлебываясь. Наверное, я очень экстравагантно смотрелся, стоя среди намокающей лужайки.

Мои древние шотландские предки шли в битву нагими, с одним только щитом и мечом, с гиканьем и ревом сбегая вниз с вересковых холмов, поражая души врагов страхом. Если эти древние горцы могли сражаться такими, как сотворила их природа, то и я смогу стойко выдержать этот день.

Интересно, а горцы, прежде чем идти на битву, не укрепляли ли дух ячменным самогоном? Думаю, это придавало им больше отваги, чем куриный бульон.

Дождь зарядил надолго, лил без перерыва. Только когда снова начало темнеть, он немного ослаб, но к тому времени земля вокруг дерева стала такой мокрой, что сидеть на ней было бы все равно что в грязевой ванне. И все же, простояв целый день, я сел. Если и завтра будет дождь, с мрачной насмешкой подумал я, то грязь смоет.

Снова наступила долгая холодная ночь, однако до гипотермии было еще далеко. Когда дождь кончился, моя кожа высохла. Наконец, несмотря ни на что, я снова уснул. Мокрый рассвет и еще пару часов после я провел в мрачных размышлениях, придет ли снова Джузеппе-Питер, — я умирало голоду. Он пришел. Как и прежде, появился неслышно, уверенно прошел сквозь лавровые заросли, в том же пиджаке, с той же сумкой.

Я встал при его приходе. Он ничего не сказал, Просто кивнул. На его прилизанных волосах лежала водяная пыль — влажность была процентов сто, хотя мелким дождем это нельзя было назвать. Он шел осторожно, выбирая путь среди луж. Сегодня вторник, подумал я.

Он опять принес бутылку бульона, на сей раз теплого, красновато-коричневого, с привкусом говядины. Я выпил его медленнее, чем вчера, более-менее уверенный, что и на сей раз он не отнимет бутылку. Он подождал, пока я закончу, выбросил трубочку, завернул крышку, как и в прошлый раз.

— Ты будешь на улице; — сказал он неожиданно, — пока я не приготовлю место в доме. Еще день. Или два.

Я был ошарашен. Мгновение спустя я спросил:

— Одежду бы...

Он покачал головой.

— Нет. — Затем, посмотрев на облака, сказал:

— Дождь чистый.

Я чуть было не кивнул. Движение было еле заметным, но он увидел.

— В Англии, — сказал он, — ты победил меня. А здесь я тебя победил.

Я ничего не сказал.

— Мне сказали, что это был ты — тогда, в Англии. Ты нашел мальчика.

— Внезапно он разочарованно пожал плечами, и я понял, что он до сих пор в точности не знает, как это было сделано. — Это твоя работа — выручать похищенных. Я не думал, что может быть такая работа, кроме как в полиции.

— Да, — безразлично сказал я.

— Ты никогда больше не победишь меня, — серьезно сказал он.

Он сунул руку в сумку и вынул мятую, потертую копию своего же собственного фоторобота. Когда он развернул ее, я понял, что это один из оригинальных отпечатков, из Болоньи.

— Это ты сделал этот фоторобот, — сказал он. — Из-за этого мне пришлось покинуть Италию. Я отправился в Англию. И в Англии опять появился этот рисунок. Всюду. Из-за этого я приехал в Америку. Теперь этот снимок и здесь, разве нет?

Я не ответил.

— Ты охотился за мной. Но я поймал тебя. Вот в чем различие.

Он был чрезвычайно доволен своими словами.

— Вскоре я буду выглядеть по-другому. Я изменюсь. Когда я получу выкуп, я исчезну. И на сей раз ты не пошлешь полицию арестовать меня. На этот раз я тебя остановлю.

Я не спрашивал как. Смысла не было.

— Ты похож на меня, — сказал он.

— Нет.

— Да... Но победителем буду я.

Всегда настает момент, когда враги начинают невольно уважать друг друга, хотя ненависть между ними остается неизменной и глубокой. Сейчас как раз и был такой момент — по крайней мере с его стороны.

— Ты сильный, — сказал он, — как и я.

На это у меня не было подходящего ответа.

— Всегда приятно одержать победу над сильным человеком.

Этого удовольствия я не собирался ему доставлять.

— Ты будешь запрашивать выкуп за меня? — спросил я.

Он спокойно посмотрел на меня.

— Нет.

— Почему? — спросил я, а сам подумал: зачем спрашивать, если не хочешь знать ответа?

— За Фримантла, — просто ответил он, — я получу пять миллионов фунтов.

— Жокейский клуб не заплатит пять миллионов.

— Заплатит.

— Моргана Фримантла не слишком любят, — сказал я. — Члены Жокейского клуба возмущаются по поводу каждого пенни, который он выжимает из них. Они будут мешкать, будут спорить, будут решать неделями, должны ли все они вложить одинаковую сумму или богатые должны дать больше. Они заставят тебя ждать... и каждый день, который тебе придется прождать, ты будешь рисковать попасться американской полиции. Американцы очень хорошо разбираются с похитителями... думаю, ты сам знаешь.

— Если хочешь есть, попридержи язык.

Я замолчал. После недолгой паузы он сказал:

— Я не думаю, что они заплатят ровно пять миллионов. Но в клубе около сотни членов. Они смогут выплатить по тридцать тысяч фунтов каждый, и я в этом уверен. Это три миллиона. Завтра утром ты сделаешь другую запись.

Скажешь им о последнем снижении суммы. За эту сумму я отпущу Фримантла. Если они не заплатят, я его убью, а заодно и тебя, и закопаю прямо здесь. Он ткнул в землю у меня под ногами. — Завтра ты наговоришь это на пленку.

— Хорошо, — ответил я.

— И поверь мне, — мрачно добавил он, — я не намерен всю жизнь провести в тюрьме. Если мне это будет угрожать, я пойду на убийство.

Я поверил ему. Это у него прямо на лице было написано. Чуть помедлив, я сказал:

— У тебя хватит храбрости. Ты подождешь. Жокейский клуб не станет платить, если сумма окажется слишком высокой. Они заплатят, когда их совесть... их чувство вины... скажет им, что они должны. Они пожмут плечами, стиснут зубы, будут ныть... но заплатят. Именно это определит сумму выкупа.

В целом, я думаю, это будет около четверти миллиона.

— Больше, — уверенно сказал он, покачав головой.

— Если ты убьешь Моргана Фримантла, клуб, конечно, будет сожалеть, но члены его в сердце своем горевать не станут. Запросишь слишком много, они откажутся, и ты можешь вообще ничего не получить. Только будешь рисковать попасть в тюрьму за убийство. — Я говорил спокойно, не стараясь его убедить, просто перечислял неучтенные факторы.

— Это был ты, — резко сказал он. — Это ты заставил меня шесть недель ждать выкупа за Алисию Ченчи. Если бы я не стал ждать, не снизил бы выкуп, я ничего бы не получил. Мертвая девушка бесполезна. Теперь я понимаю, чем ты занимаешься. — Он помолчал. — На сей раз я победил тебя.

Я не ответил. Я знал, что крепко подцепил его на крючок основной дилеммы похитителей: получить ли то, что он может получить, или рисковать, настаивая на своем? Я полагал, что Жокейский клуб поворчит, но заплатит в конце концов полмиллиона фунтов, что означает по пять тысяче члена клуба, если я не ошибался насчет их количества. Мы в «Либерти Маркет», думаю, посоветовали бы им согласиться на что-то вроде этой суммы. Это пять процентов от первоначального требования. Расходы на похищение наверняка были высоки, и слишком сильно стараться сбить барыш до нуля будет опасно для жертвы.

При удачном стечении обстоятельств мы с Джузеппе-Питером в конце концов добились бы разумной суммы выкупа за Моргана Фримантла, и старший распорядитель спокойно бы вернулся домой. В целом, именно ради этого я и приехал в Америку. А уж что касается меня... это зависит от того, насколько Джузеппе-Питер уверен в том, что ему удастся исчезнуть... и как он ко мне относится... и считает ли он меня угрозой для своей жизни. А я буду ему угрозой. Буду.

Я не видел причины, почему он должен освободить меня. Будь на его месте, я не стал бы этого делать.

Я отбросил эту невыносимую мысль. Пока Морган Фримантл жив в своем плену, буду жить и я... возможно.

— Завтра, — сказал Джузеппе-Питер, — когда я приду, ты наговоришь на пленку, что на следующей неделе, в среду, я отрежу Фримантлу один палец, если они не выложат три миллиона фунтов.

Он еще раз окинул меня долгим оценивающим взглядом, словно мог увидеть мою уверенность, мою слабость, мои страхи, мое знание. Я ответил ему прямым взглядом, увидев в нем свое отражение — демона, который таится в каждом человеке.

Верно, мы были похожи. Во многом. Не только возрастом, сложением, физической силой. Мы были организаторами. Мы строили планы. Каждый по-своему искал битвы. Одной и той же битвы... но мы были по разные стороны фронта. У нас было одно и то же основное оружие — ложь, угрозы и страх.

Но я пытался восстановить то, что он украл. Там, где он походя оставлял пустыню, я старался все отстроить заново. Он унижал свои жертвы — я старался исцелить их. Его радость была в том, чтобы похищать их, моя чтобы освобождать. Моя обратная сторона...

Как и прежде, он резко повернулся и ушел, а я остался. Мне страшно хотелось позвать его, умолить задержаться, чтобы просто поговорить. Я не хотел, чтобы он уходил. Я хотел его общества, враг он или нет.

Я бесконечно устал от этой лужайки, от этого дерева, от этой грязи, от этого холода и этих наручников. Впереди были двадцать четыре пустых часа, пустынный пейзаж, одиночество, неудобство и неизбежный голод. Снова начался дождь. Косой проливной дождь с ветром. Я вывернул руки, схватился за ненавистное дерево, пытаясь тряхнуть его, изуродовать его, в ярости своей ища выход жгучему, невыносимому отчаянию.

Этого, холодно подумал я, сразу не выплеснешь. Если я буду так продолжать, я просто сломаюсь. Я опустил руки. Закрыв глаза, поднял лицо к небу и сосредоточился только на том, чтобы пить.

Мертвый лист упал мне в рот. Я выплюнул его. Другой упал мне на лоб.

Я открыл глаза и увидел, что большая часть листьев осыпалась. Ветер, подумал я. Но я снова схватился за дерево, уже не так крепко, и тряхнул его. По ветвям прошла дрожь. Еще три листа упали, влажно трепеща.

Два дня назад дерево стояло совершенно неподвижно, когда я вот так же его тряс. Вместо того чтобы снова тряхнуть его, я несколько раз толкнул его спиной. Я почувствовал, что дерево заметно качается, чего прежде не было.

Что-то шевельнулось у меня под ногами, под землей.

Я стал бешено, скрести землю пальцами ног, затем обошел дерево и, резко сев, стал рыть ее руками, пока не почувствовал что-то твердое. Затем я снова встал там, где был прежде, снова несколько раз толкнул дерево спиной и увидел то, что откопал. Корень.

Наверное, надо впасть в полную безнадегу, чтобы попытаться подкопать дерево пальцами, а отчаяние было очень верным словом для описания состояния Эндрю Дугласа тем дождливым ноябрьским утром.

Пусть льет, думал я. Пусть этот благословенный дождь промочит и пропитает все вокруг и превратит мою тюрьму в болото. Пусть эта прекрасная, чудесная глина совсем разжижится... пусть у этого упрямого деревца не будет крепких корней с него ростом... Дождь продолжал лить. Я едва ощущал его. Я выгребал глину из-под корня, пока не смог обхватить его пальцами, схватить его. Я чувствовал, что он уходит куда-то в сторону, сопротивляясь моим усилиям.

Встав, я смог засунуть под него ногу. Это была узловатая темная жила толщиной в большой палец. Он натягивался и ослабевал, когда я толкал дерево всем весом.

Я же весь день провожусь, подумал я. И всю ночь. Но выбора не было. Я провозился весь день, но не всю ночь. Дождь все лил, час за часом, и час за часом я скреб руками и ногами землю, высвобождая все новые корни, зарываясь все глубже и глубже. Дерево уже не просто шевелилось, а возмущенно дрожало, потом начало качаться.

Я все время пробовал дерево на прочность. Это было сродни агонии я боялся, что Джузеппе-Питер как-нибудь увидит поверх зарослей лавра, что ветви раскачиваются, и явится, чтобы помешать мне. Я скреб, и рыл, и почти одержимо бросался на дерево, и чем дольше все это тянулось, тем сильнее терзала меня мучительная тревога. Господи, дай мне время. Дай мне время, чтобы успеть...О Господи, дай мне время...

Одни корни выходили легче, другие оказывались до отчаяния упорными.

Пока я рыл, вода заполняла яму, не давая видеть, одновременной тормозя работу, и помогая мне. Когда я ощутил, как один особенно толстый и узловатый корень подался, дерево надо мной дрогнуло как бы в последнем смертельном усилии выстоять. Я встал, рванул его изо всех сил, стал его толкать и дергать, выворачивать и валить, тяжело налегая на ствол, подрывая его пятками, толкая икрами и бедрами, раскачивал туда-сюда, как маятник.

Клубок подрытых корней поддался весь сразу, и все дерево внезапно повалилось, увлекая в крепком объятии за собой и меня. Его ветви рухнули под дождем на ложе из его собственных опавших бурых листьев... Я упал, выдохшийся и торжествующий... и по-прежнему... по-прежнему... прикованный...

Пришлось отрывать каждый корень по отдельности, прежде чем я вытащил из-под них руки. Но сейчас меня и колючая проволока не остановила бы. Я скреб и тянул, не вынимая рук из воды, упирался коленями и рвался. Я боролся за свободу так, как никогда ни за что в своей жизни не боролся. Наконец я почувствовал, что вся масса корней уже скользит свободно, перепутанным клубком, черноватых деревянистых щупалец выходит из земли. Встав на колени и рванув последний раз, я пропустил их между рук, они скользнули по плечам... и я свободно откатился в лужу, ликуя сердцем.

Немного дольше пришлось, так сказать, протаскивая между руками себя самого — сначала зад, потом одну ногу, затем другую, так что в конце концов мои скованные руки оказались впереди, а не за спиной — невероятное достижение.

По-прежнему лил дождь, и, как я понял, начало темнеть. Я, дрожа, продрался через заросли лавра на другую сторону лужайки, откуда появлялся Джузеппе-Питер, и медленно, осторожно протиснулся между двумя роскошными зелеными кустами. Никого.

Я глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться, стараясь, чтобы колени мои не подгибались. Я был на нервах, я был слаб и явно не в форме, чтобы босиком бродить по сельским дорогам. Но все это не имело значения по сравнению с тем, что я был свободен.

Я слышал только ветер и дождь. Я пошел вперед и вскоре дошел до подобия забора, сооруженного из проволоки, натянутой между столбами. Я перебрался через него и пошел прочь. Вскоре я оказался на склоне. Впереди тянулся лес, а за ним, внизу, среди деревьев горели огни.

Я пошел к ним. Я так долго пробыл без одежды, что даже уже и не думал об этом, что вообще-то было ошибкой. Я думал только о том, как бы сбежать от Джузеппе-Питера, чувствуя, что он все еще может обнаружить мое исчезновение и пуститься в погоню. И, приближаясь к весьма солидному дому, я думал только о том, что неплохо бы убедиться, что, когда я позвоню в дверь, за ней не окажется Джузеппе-Питера.

Мне даже не пришлось звонить. Снаружи вспыхнул свет, и дверь отворилась на ширину цепочки. Из-за двери выглянула чья-то бледная, неприметная физиономия, бросив на меня острый оценивающий взгляд, и женский перепуганный голос произнес:

— Убирайся. Убирайся отсюда.

Я хотел было сказать «подождите», но дверь с грохотом захлопнулась, и пока я нерешительно топтался на пороге, она снова отворилась и оттуда высунулось дуло пистолета.

— Убирайся, — сказала она. — Убирайся, или я буду стрелять.

Будет, подумал я. Я оглядел себя и не стал ее винить. Я был весь в грязи, голый, в наручниках — вряд ли в томный ноябрьский вечер такого гостя встретят с распростертыми объятиями.

Я попятился, стараясь выглядеть как можно безобиднее. В настоящий момент я счел, что будет безопаснее снова спрятаться в деревьях и обдумать свое жалкое положение.

Мне явно нужно было чем-то прикрыть наготу, но под рукой у меня были только ветки вечнозеленого лавра. Назад к Адаму и Еве, и далее в таком же духе. Потом мне нужно найти другого домовладельца, который сначала спросит, а уж потом будет стрелять. В Эдемском саду это было бы нетрудно, но не в двадцатом веке в пригороде Вашингтона, округ Колумбия. Вот в чем проблема.

Ниже по склону были еще огни. Чувствуя себя дураком, я сорвал лавровую ветку и пошел на свет на ощупь — становилось все темнее, я спотыкался о невидимые камни. На сей раз, думал я, я буду осторожнее и сначала поищу что-нибудь, во что можно было бы завернуться, прежде чем стучаться в дверь, — мешок, пакет для мусора... хоть что-нибудь.

И снова события опередили меня. Я поскользнулся в темноте под навесом у двустворчатых дверей гаража, когда из-за поворота вдруг вынырнула машина, ослепив меня светом фар. Машина резко остановилась, и я попятился, малодушно приготовившись к удару.

— Стой на месте, — раздался голос, и из темноты выступил человек, и опять с пистолетом. Да что они, отчаянно подумал я, все в людей сразу же стреляют? В грязных, небритых людей в наручниках... может, и да.

Этот местный тип не был испуган, говорил он скорее властно. Прежде чем он успел сказать еще что-нибудь, я громко заявил:

— Пожалуйста, вызовите полицию.

— Что? — Он подошел на три шага, оглядел меня с ног до головы. Что ты сказал?

— Пожалуйста, вызовите полицию. Я сбежал. Я хочу... сдаться.

— Ты кто? — спросил он.

— Послушайте, — сказал я, — я замерз и очень устал, и если вы позвоните капитану Вагнеру, он приедет и заберет меня.

— Вы не американец, — обвинительным тоном произнес он.

— Нет. Англичанин.

Он подошел ко мне поближе, все еще с пистолетом наготове. Я увидел, что это человек средних лет, с седеющими волосами. Благополучный гражданин с деньгами, привыкший принимать решения. Бизнесмен приехал домой. Я назвал ему номер Вагнера.

— Пожалуйста... — сказал я. — Прошу вас, позвоните ему.

Он подумал, затем сказал:

— Иди к той двери. Без шуточек.

Я пошел впереди него по короткой дорожке к внушительной входной двери. Дождь прекратился. Воздух был влажен.

— Стой спокойно, — сказал он. Я и не намеревался делать что-либо еще.

Со ступенек на меня злобно скалились оранжевые тыквы. Послышался звон ключей и щелканье замка. Дверь отворилась внутрь, из щели лился свет.

— Повернись. Входи.

Я повернулся. Он стоял и ждал меня с пистолетом в руке.

— Зайди внутрь и закрой дверь. — Я повиновался.

— Стой здесь, — сказал он, указывая на мраморный пол перед стеной.

— Стой тут тихо и жди.

Он на несколько секунд отвел от меря взгляд, протянув руку к ближайшей двери, и оттуда кто-то подал ему полотенце.

— Держи, — он бросил его мне. Сухое пушистое полотенце, бледно-зеленое, с розовыми буквами. Я поймал его, но мало что мог с ним сделать, разве что постелить его на пол и буквально закататься в него. Он нетерпеливо дернул головой.

— Я не могу... — сказал я и осекся. Это было уж слишком.

Он засунул пистолет за пояс, подошел ко мне, обернул полотенце вокруг моих бедер и подоткнул концы.

— Спасибо, — сказал я.

Он положил пистолет рядом с телефоном и велел мне повторить номер.

Кент Вагнер, к вечной моей благодарности, еще сидел в участке — полутора часами позже конца своего рабочего дня. Мой невольный хозяин сказал ему:

— Тут у меня человек, который говорит, что сбежал... — Эндрю Дуглас, — перебил его я. — Говорит, что его зовут Эндрю Дуглас. — Внезапно он оторвал трубку от уха, словно звук ударил его по барабанным перепонкам.

— Что? Он говорит, что хочет сдаться. Он тут, в наручниках. — Он послушал еще несколько секунд, затем, нахмурившись, сунул мне в руки трубку. — Хочет поговорить с тобой.

— Кто это? — прокричал мне в ухо Кент. — Эндрю.

— Иисусе... — он тяжело дышал в трубку. — Ты где?

— Не знаю. Подожди. — Я спросил у хозяина дома адрес. Он на время взял трубку и продиктовал, объяснив все подробности:

— Три мили по Массачусетс-авеню от Дюпон-серкл, затем направо по Сорок шестой улице, направо по Давенпорт-стрит, оттуда четверть мили, в лесу.

— Он послушал еще немного, затем отдал мне трубку.

— Кент, — сказал я, — возьми с собой людей и приезжай тихо. Наш дружок поблизости.

— Понял, — ответил он. — И, Кент... привези какие-нибудь брюки.

— Что?

— Штаны, — отрезал я. — И рубашку. И какие-нибудь ботинки, десятого английского размера.

— Ты... — недоверчиво сказал он.

— Да. Очень забавно. И еще какой-нибудь ключ от наручников.

Мой хозяин смотрел на меня со все более озадаченным видом, взял трубку и спросил Кента Вагнера:

— Этот человек опасен?

Кент потом клялся, что сказал ему следующее: «Хорошенько позаботьтесь о нем». Он именно это и подразумевал, но мой хозяин понял это как «бойтесь его» и продержал меня под дулом пистолета на месте, несмотря на мои возражения, что я не просто совершенно безобиден, но и вообще благонамеренный гражданин.

— Не опирайся на стену, — сказал он. — Моя жена взбесится, если увидит на ней кровь.

— Кровь?

— Ты весь в ссадинах, — изумленно сказал он. — Ты что, не знал?

— Нет.

— Откуда ты сбежал?

Я устало покачал головой и не стал объяснять. Целых сто лет прошло, прежде чем Кент Вагнер позвонил в дверь. Он вошел в холл, улыбаясь в предчувствии встречи. Улыбка его стала еще шире, когда он увидел веселенькое полотенце, но потом он внезапно помрачнел.

— Как ты? — без обиняков спросил он.

— О'кей.

Он кивнул, вышел и вернулся с одеждой, ботинками и внушительными ножницами для резки металла.

— Это не полицейские наручники, — сказал он. — У нас нет к ним ключей.

Мой хозяин отвел меня в свою гардеробную, чтобы я смог переодеться, и, одевшись, я с благодарностью отдал ему полотенце.

— Думаю, мне следовало бы дать вам выпить, — задумчиво сказал он, но я только что видел себя в зеркале и понял, что он еще хорошо со мной обращался.