"Предварительный заезд" - читать интересную книгу автора (Фрэнсис Дик)

Глава 17

В воскресенье утром я ждал Юрия у гостиницы «Националь». Было девять часов. Декабрьское небо было пасмурным, свет еле пробивался сквозь грязно-серые облака.

Ночью опять шел снег, улицы еще не успели расчистить. Все было покрыто белой пеленой. Точь-в-точь как вчера вечером тело Малкольма Херрика на кровати в номере гостиницы. Настроение у меня было на той же отметке, что и наружный термометр.

Подлетела золотая коробочка. Я быстро проскользнул на сиденье рядом с водителем и зашелся в приступе кашля.

— Заболели? — поинтересовался Шулицкий, дергая ручку коробки передач с такой силой, словно там стояли титановые шестерни.

На языке крутилось «готовлюсь к смерти», но я счел эту шутку неостроумной.

— Вы сказали, — сменил тему Юрий, — что хотите поговорить с человеком, занимающим достаточно высокое положение.

Голос с уже хорошо знакомым мне акцентом заглушал шум двигателя. Мешки под глазами по сравнению с прошлой встречей набрякли еще больше, Юрий сам казался нездоровым. Верхняя губа дергалась чаще. Он привычным движением одной рукой щелкнул зажигалкой, прикурил сигарету и глубоко затянулся. На лбу у него выступил обильный пот.

Он, как и я, был одет в строгий костюм со свежей сорочкой и галстуком. Но, в отличие от меня, заметно нервничал. Я подумал, что он решился на отчаянный шаг и не знает толком, к чему тот приведет.

— Вы встретитесь с генерал-майором. Это очень большая фигура.

Я был поражен. Накануне я обратился к Шулицкому с просьбой устроить мне встречу с представителем официальных кругов достаточно высокого ранга, чтобы принимать самостоятельные решения. Правда, мне казалось, что такой персоны не окажется во всей иерархии власти. Советские порядки позволяли действовать только после консультаций. Как здесь шутили, quot;после заседания комитета было принято решение сказать «нет». Официальные лица всячески избегали единоличных решений из боязни совершить ошибку.

— Куда мы едем? — спросил я.

— В Дом архитекторов.

Значит, даже генерал-майор не хотел рисковать, встречаясь со мной официально.

— Он не назвал своего имени и просил, чтобы вы обращались к нему по званию: генерал.

— Очень хорошо.

Некоторое время мы ехали молча. Я покашливал и вспоминал минувшую ночь. Я провел ее за составлением письма. Как ни странно, это оказалось тяжелой работой, поскольку я был не в состоянии нормально держать ручку. В горячке боя я схватил стул и даже сумел им размахивать и бить, но к ночи нервное возбуждение спало, и боль вернулась. Утром, когда Стивен, расставшись с Гудрун, явился в свою комнату, я дал ему прочесть подготовленный меморандум. Факс, из-за которого я чуть не расстался с жизнью, формулу и две страницы из записной книжки Малкольма я поло жил в большой конверт.

Стивен прочел мои записи до конца и, не говоря ни слова, поднял на меня глаза.

— Мы знаем, куда вносить деньги на страховку, — криво улыбнулся я, пытаясь имитировать русский акцент.

С этими словами я положил в тот же конверт свои заметки и написал на конверте имя и титул принца. Стивен еще выше вздернул брови. Потом я обвел взглядом стены, мы молча вышли и спустились по лестнице.

— Если товарищи окажутся настолько не приветливы, что отправят меня в тюрьму, — сказал я когда мы оказались на улице, — завтра с самого утра летите в посольство и добейтесь личной встречи с Оливером Уотерменом. Объясните, какие кары обрушатся на его голову, если он немедленно не отправит это письмо по назначению дипломатической почтой.

— А я слышал о письме, которое должно было быть доставлено в Москву этой самой дипломатической почтой, но оказалось в Улан-Баторе, — ободрил меня Стивен.

— Многообещающая возможность.

— А еще говорят, что здание на Лубянке имеет семь подземных этажей, — не унимался Стивен.

— Благодарю за ценные сведения.

— Не ходите, — без обиняков сказал он.

— Загляните на ленч в гостиницу «Интурист», — ответил я. — Там подают прекрасное мороженое.

Юрий на скорости завернул за угол. Машину занесло, и он резким движением руля выровнял автомобиль.

— Юрий, это вы прислали Кропоткину страницу из записной книжки Малкольма? — спросил я.

Шулицкий уронил пепел с сигареты. Его губа дернулась.

— Мне кажется, что это ваших рук дело, — продолжал я. — Вы сами сказали, что в Бергли обсуждали с Херриком свои архитектурные проблемы. Если удастся с помощью синих фильтров прочесть зачеркнутые строчки, то, полагаю, мы найдем там заметки насчет строительства?

Юрий промолчал.

— Я не стану говорить об этом, — попытался я успокоить архитектора, — но мне самому хотелось бы это знать.

Последовала очередная привычная для меня пауза.

— Я думал, что от этой бумаги не будет никакого проку, — ответил Шулицкий после раздумья, словно считал это исчерпывающим объяснением своего поступка.

— Она мне очень помогла.

Шулицкий сделал непонятное движение головой. Мне все же показалось, что это был жест удовлетворения. Я сознавал, что он все еще чувствовал себя очень неуверенно из-за того, что ему приходится помогать иностранцу. Интересно, а как бы я сам себя чувствовал, помогая русскому, занимающемуся нескромными поисками, которые вдобавок могут пойти в ущерб моей собственной стране?

Это сразу же сделало колебания Юрия очень понятными. Он был одним из тех людей, которых я не имел права подвести.

Даже в этот ранний час дракон у двери был начеку. Квадратная, приземистая и бесстрастная женщина без всякого удовольствия разрешила нам войти.

Мы сняли пальто и шапки. Как и в любом общественном месте Москвы, добрую половину вестибюля занимали огороженные барьером металлические вешалки. За барьером дежурили гардеробщики. Мы взяли номерки и прошли в просторный зал. Он скорее напоминал площадь для митингов, чем вестибюль клуба.

Я уже рассмотрел его двумя днями раньше, пока мы шли в ресторан. Желтый паркетный пол, легкие металлические и пластмассовые кресла. Зал был разделен на несколько частей вертикальными стендами, к которым были цветными кнопками прикреплены огромные фотографии архитектурных ансамблей, отпечатанные на матовой бумаге.

Мы обошли один из заслонов. Там, посреди просторной центральной части зала, стоял низенький журнальный столик с тремя креслами. В одном из них сидел человек. Когда мы приблизились, он встал.

Это был крепко сложенный холеный мужчина примерно моего роста. Его темные с проседью волосы были коротко подстрижены на затылке. Ему было около пятидесяти лет. Он был одет в строгий костюм, гладко выбрит и выглядел безупречно. С первого взгляда можно было понять, что этот человек обладает большой властью.

— Товарищ генерал, — с почтением обратился к нему Юрий, — это Рэндолл Дрю.

Мы обменялись несколькими учтивыми замечаниями. Генерал прекрасно, почти без акцента, говорил по-английски. Советский вариант Руперта Хьюдж-Беккета, подумал я.

— Сегодня воскресенье, — сказал он, а то бы я пригласил вас к себе в управление. Но здесь нам не будут мешать.

Он указал мне на кресло, а сам сел напротив. Юрий деликатно встал рядом. Обратившись к нему по-английски, генералмайор очень вежливо попросил заказать кофе и приглядеть за его приготовлением.

Проводив глазами покорно удалившегося Юрия, он повернулся ко мне.

— Что ж, начнем.

Я начал с того, что направлен в Москву Министерством иностранных дел и принцем. Я назвал принца его полным титулом, решив, что даже на верного сына революции должно произвести впечатление то, что я выполняю поручение кузена королевы.

Вместо ответа генерал-майор спокойно поднял на меня непроницаемый взгляд.

— Продолжайте, пожалуйста.

— В мою задачу входило выяснить, не окажется ли Джон Фаррингфорд... лорд Фаррингфорд, шурин принца... вовлечен в шумный скандал, если он прибудет для участия в конных соревнованиях Олимпийских игр. В Англии к тому же ходили слухи о каком-то Алеше. Я должен был найти этого Алешу, поговорить с ним и узнать положение дел. Э-э... я понятно объясняю?

— Совершенно. Продолжайте, пожалуйста.

— Джон Фаррингфорд в компании с немецким жокеем Гансом Крамером неосмотрительно посетил в Лондоне несколько эротических шоу, к тому же связанных с сексуальными извращениями. Вскоре этот немец умер, сразу после выступления на международных соревнованиях. Люди, находившиеся поблизости, подтвердили, что перед смертью он отчетливо сказал: «Это Алеша»... — Я сделал паузу. — По непонятным мне причинам возник слух, что, если Фаррингфорд приедет в Москву, то Алеша будет ждать его. Мы расшифровали эти слова в значении: «Алеша причинит Фаррингфорду неприятности». Именно из-за этого слуха принц попросил меня расследовать это дело.

— Я улавливаю вашу мысль, — медленно проговорил генерал.

— Хорошо... Пойдем дальше. — Приступ кашля заставил меня согнуться.

Начиналась такая знакомая мне лихорадка. Сегодня я еще мог справляться с ней, а вот завтра, послезавтра и послепослезавтра — как повезет. Тем не менее я собрался с силами, чтобы выдержать умственное напряжение.

— Оказалось, что я вляпался в здоровую кучу дерьма, — продолжил я.

— Я попросил вас о встрече, потому что наткнулся на террористический заговор, направленный на срыв Олимпийских игр.

Генерал не удивился. Естественно, ведь чтобы уговорить его встретиться со мной, Юрий должен был многое рассказать.

— Только не в Советском Союзе, — бросил он. — У нас нет террористов. И не бывает.

— Боюсь, что все-таки бывают.

— Это невозможно.

— Те, кто поощряет чуму, рискуют ею заразиться, — заметил я.

В ответ на мое вызывающее заявление генерал зловеще напрягся, но тем не менее мы вступили на хорошо знакомую ему территорию. Он не имел права пренебречь опасностью занести заразу в собственный дом.

— Я говорю вам об этом, желая предотвратить возможность несчастья в вашей столице, — сухо заметил я. — Если вы не считаете мое сообщение достойным внимания, я сейчас же уйду.

Тем не менее я не двинулся с места. Генерал тоже. Мы оба молчали. Наконец он сказал:

— Продолжайте, пожалуйста.

— Я думаю, что террористы не русские. Насколько мне известно, их сейчас всего двое. Но мне кажется, что они постоянно живут в Москве... а к Олимпиаде получат подкрепление.

— Кто они?

Я снял очки, посмотрел стекла на свет и снова надел.

— Если вы проверите всех иностранцев, живущих в вашем городе, сказал я, — то наверняка найдете двоих людей двадцати-тридцати лет. У одного из них сильно ушиблено или сломано запястье, а у другого разбито лицо.

Кроме того, у них могут быть и другие травмы. У них желтовато-смуглая кожа, темные глаза и темные курчавые волосы. При необходимости я мог бы опознать их.

— Их имена?

— Не знаю, — мотнул я головой.

— А какие у них могут быть намерения? — спросил генерал, словно сама мысль о террористическом акте казалась ему смешной. — В нашей стране у них не будет возможности захватить заложников.

— Не думаю, что они ставят перед собой такую цель, — ответил я. Захват заложников затрудняется тем, что отнимает много времени. Нужно выставить и обсудить условия. Все это время нужно кормить и террористов, и заложников, обеспечивать физические отправления и еще множество подобных обыденных вещей. Чем дольше тянется операция, тем меньше шансов на успех. Мир устал от этих угроз и реагирует на них все более жестко. Теперь уже не видят смысла выпускать террористов из тюрем ради спасения жизни невинных людей, потому что освобожденные террористы выходят и убивают во много раз больше ни в чем не повинного народа. Я согласен с вами, что массовый киднэппинг ваши товарищи быстро смогли бы пресечь. Но эти люди не собираются никого похищать, они хотят убивать.

На лице генерала нельзя было прочесть никаких эмоций.

— И как же они будут убивать? — спросил он. — Зачем?

— Предположим, — ответил я, — что они убьют, например, лорда Фаррингфорда. Предположим, что после этого они скажут, что если такое-то и такое-то их требование не будет выполнено, умрет французский спортсмен, а может быть, немецкий или американский. Или вся американская команда. Предположим, что они перешли к новой тактике терроризма и вообще не захватывают заложников. Никто не сможет предположить, кто предусмотрен в качестве жертвы, так что потенциальными заложниками окажутся все, прибывшие на Олимпийские игры.

Генерал несколько секунд обдумывал мои слова, но не был ими убежден.

— Теоретически это возможно, — сказал он. — Но для таких действий нужно особое оружие, которого у террористов не может быть. Поэтому убийц очень быстро поймают.

— Их оружие — жидкость, — возразил я. — Чайной ложки вполне достаточно, чтобы убить человека. Ее не нужно пить. Смертельно даже попадание на кожу. И спортсмены-конники подвергаются наибольшей опасности, так как во время конных состязаний участники и зрители наиболее близки друг к другу.

Последовала новая, более длительная пауза. Я не мог представить себе, о чем думает мой собеседник. Но, когда я собрался продолжать, он прервал меня:

— Подобные средства во всех странах составляют государственную тайну и находятся под строжайшей охраной. Вы считаете, что ваши предполагаемые террористы смогут ворваться в секретные лаборатории и похитить какую-нибудь из разработок? — Учтивость тона подчеркивала, насколько невероятной кажется генералу подобная перспектива.

Я достал из кармана листок бумаги, на который переписал формулу, и протянул его генералу.

— Этот состав не является государственной тайной, его можно получить без всяких затруднений, — сказал я. — Зато убивает он за девяносто секунд. Один из моих предполагаемых террористов мог бы плеснуть его вам на голую руку так, что у вас не возникло бы никаких подозрений, и скрыться в толпе прежде, чем вы почувствуете недомогание.

Слегка нахмурившись, генерал развернул сложенный листок и прочел список.

— И что это значит? — спросил он. — Я не химик.

— Эторфин. Думаю, что это производная морфина, — пояснил я. — Первые три ингредиента — эторфин, асепромазин и хлорокрезол — служат для обезболивания. Я полностью уверен, хотя в Москве у меня не было возможности проверить, что эти три вещества входят в состав известного средства для наркоза животных.

— Для наркоза? — с сомнением в голосе переспросил генерал.

— Для усыпления лошадей и крупного рогатого скота, — пояснил я. Однако для людей оно опасно в самых малых дозах.

— Но разве станет кто-нибудь пользоваться таким опасным лекарством?

— Для крупных животных лучшего не найти, поэтому пользуются, — ответил я. — Я дважды наблюдал его действие. Первый раз его применяли для одной из моих лошадей, а второй — для быка. Оба животных быстро поправились, причем без осложнений, которых мы опасались.

— Вы присутствовали при его применении?

— Да. И каждый раз ветеринар держал наготове шприц с нейтрализующим веществом. На случай, если ему не повезет и он оцарапается об иглу шприца со снотворным. Он заполнял второй шприц прежде, чем вообще прикасался к склянке со снотворным, и все делал в резиновых перчатках. Я спросил его, а он ответил, что средство такое отличное, что стоит пойти на все эти предосторожности.

— Но это... лекарство... редкое?

Я потряс головой.

— Сравнительно распространенное.

— Вы сказали, — генерал на мгновение задумался, — вы сказали:

«Оцарапается». Значит ли это, что средство должно попасть в организм через поврежденную кожу? Но ведь вы сами сказали, что стоит лишь налить его...

— Да, — ответил я. — Действительно, большинство жидкостей не проникает сквозь кожу. Эта ничем не лучше. У ветеринаров на руках всегда бывают порезы, царапины и трещины. Если на кожу случайно попадает капля вещества, то ее тут же смывают водой.

— И ваш ветеринар заблаговременно готовил воду?

— Именно так.

— Пожалуйста, продолжайте, подбодрил меня генерал.

— Если вы еще раз взглянете на формулу, то увидите, что следующий ингредиент — диметил-сульфоксид. Этот препарат мне хорошо знаком, так как я много раз лечил им своих лошадей.

— Еще один анестетик?

— Нет. Он применяется при растяжениях связок, ушибах, воспалениях голени... В общем, при любых травмах. Как правило, это растирка или примочки.

— Но...

— В отличие от предыдущих компонентов, эта жидкость способна проникать через кожу. Она и захватывает с собой активные компоненты.

Ответом мне был мрачный понимающий взгляд. Я кивнул.

— Если анестетик смешать с примочкой, эта смесь спокойно пройдет через кожу в кровеносные сосуды.

Генерал испустил глубокий вздох.

— И что же происходит, когда эта... гм... жидкость проникает под кожу?

— Угнетение дыхания и сердечная недостаточность, — ответил я. Все происходит очень быстро и выглядит точь-в-точь как сердечный приступ.

Мой собеседник еще раз угрюмо просмотрел надпись.

— А что означает последняя строчка? — спросил он. — Антагонист налоксон.

— Антагонист — это препарат с действием, противоположным какому-то другому.

— Значит, налоксон — это... противоядие?

— Не думаю, чтобы это средство давали животным для того, чтобы вернуть им сознание. Скорее всего, ветеринар готовил шприц с налоксоном для себя.

— Следует ли мне вас понимать так, что животному может потребоваться вторая инъекция? Наркоз не проходит сам по себе?

— Механизма действия налоксона я не знаю, — ответил я. — Но, насколько мне известно, он всегда наготове, чтобы его можно было сразу же ввести.

— Из этого следует, что налоксон предназначен для людей.

— Даже террористы не станут пользоваться таким опасным средством, не предусмотрев защиты. Я думаю, что количество налоксона должно зависеть от того, сколько яда получит жертва. Видите ли, при работе с животными используются равные количества снотворного и налоксона. Возможно, бывает необходима его инъекция для снятия наркоза.

Для Малкольма, подумал я, все решил вопрос количества. Слишком много яда, слишком мало противоядия. Ему не повезло.

— Хорошо, — подытожил генерал-майор, пряча листок с формулой во внутренний карман. — Теперь расскажите мне, как вы пришли к этим выводам.

Я снова закашлялся, снова снял очки, рассмотрел и надел их. Результат моего рассказа мог оказаться совсем не таким, на который мне хотелось надеяться.

— Это началось, — сказал я, — на международных соревнованиях по конному спорту, которые прошли в Англии в сентябре. Английский журналист Малкольм Херрик, который работал здесь, в Москве, как корреспондент «Уотч», убедил Ганса Крамера украсть у ветеринара чемоданчик, в котором, в частности, были наркотики. Херрик забрал у Крамера снотворное, смешал его с растиранием, которое продается на каждом шагу... и продал все это террористам за пятьдесят тысяч фунтов.

— Вот за это? — Генерал-майор впервые не смог скрыть изумления.

— Именно... Все определялось не идеологией, а наличностью. Ведь террористы сами не производят оружия, кто-то им его продает. Пятьдесят тысяч... Вы, естественно, решили, что за такой доступный товар это чересчур большие деньги. Все дело в том, что Херрик не рассказал им, что это за препарат. Мне кажется, что он наплел, что ему удалось раскрыть государственную тайну и похитить секретную разработку одной из ваших закрытых лабораторий.

Так или иначе, они выплатили ему эти деньги, но только после демонстрации... Своего рода предварительный заезд.

Я умолк, ожидая реплики генерал-майора, но тот промолчал.

— Малую толику они использовали на Гансе Крамере, — продолжал я. Вне всякого сомнения, в качестве первой жертвы его наметил именно Херрик.

Он боялся, что Крамер расскажет кому-нибудь о том, что отдал ему препараты из чемоданчика ветеринара, и происхождение его «секретного» препарата будет раскрыто.

— Отдал? Разве он не продал их Херрику?

— Нет. Крамер симпатизировал террористам. Он действовал из идейных побуждений.

Генерал-майор поджал губы.

— Продолжайте.

— Причиной смерти Крамера посчитали сердечный приступ. Херрик и оба террориста вернулись в Москву. Я думаю, из этого следует, что он уже знал их... встречался с ними... был знаком с их взглядами. Возможно, именно поэтому у него возникла мысль продать им состав, о котором он когда-то случайно узнал. Все это должно было храниться до Олимпийских игр. Отличная маленькая мина с часовым механизмом, укрытая в темном чулане. И все шло по плану... не считая того, что появились люди, задающие вопросы об Алеше.

— А ведь именно для этого вы приехали в Москву.

Я кивнул. Закашлялся, мечтая о глотке горячего кофе. Попытался проглотить слюну, отсутствовавшую в пересохшем рту, и продолжил рассказ, изобиловавший малозаметными, но чрезвычайно опасными подводными камнями.

— С первого же момента Херрик пытался уговорить меня вернуться домой. Сначала словами, а потом попытался сбить фургоном для перевозки лошадей. Два террориста также взялись за дело. Я сижу здесь лишь потому, что мне повезло. Но когда они обнаружили — возможно, это случилось только вчера, — что заплатили огромные деньги за грошовые аптечные препараты, то страшно разозлились.

Я глубоко вздохнул, словно собирался нырнуть.

— Херрик велел им прийти в «Интурист» и наконец разделаться со мной.

Я думаю, он ожидал, что со мной разберутся, так сказать, механическим путем. Ну, скажем, разобьют голову. Но они принесли с собой склянку с «секретной» отравой. Возможно, все, что у них было. Неизвестно, что они предполагали сделать со мной, но они вылили почти всю банку на Херрика.

Генерал медленно открыл рот и, спохватившись, захлопнул его. Я без остановки продолжил:

— Со мной, кроме Херрика, было двое друзей. Нам удалось выгнать террористов. Именно поэтому у одного из них должно быть повреждено запястье, а у другого — лицо. Ну и, естественно, как и во всякой драке, они должны были получить какие-нибудь мелкие повреждения. Получив отпор, они сразу же убежали.

— Малкольм Херрик... мертв?

— Мы вызвали врача, — сообщил я. — Он решил, что Херрик умер от сердечной недостаточности. Если не будет проведено вскрытие и детальное исследование трупа, то действительную причину смерти обнаружить не удастся.

На бледном лице генерала появилась слабая тень улыбки. Он медленно потер ладонью подбородок и окинул меня оценивающим взглядом.

— Как вам удалось все это узнать? — спросил он.

— Я слушал.

— Русских? Или иностранцев?

— Все, кто разговаривал со мной, очень волновались, как бы террористы не навлекли позор на Россию во время Олимпийских игр.

— Вы говорите как дипломат, — заметил генерал. Он опять потер подбородок и спросил:

— А как насчет Алеши? Вы нашли его?

— Гм-м... — протянул я. — И Крамер, и Малкольм Херрик в агонии называли Алешу. Они оба знали, от чего умирают... Я думаю, что они еще раньше дали препарату какое-то имя... своего рода код, чтобы можно было более или менее открыто говорить о нем. Я не мог найти Алешу, поскольку такого человека нет. Это жидкость. Вернее, Алеша — это способ убийства.