"Предварительный заезд" - читать интересную книгу автора (Фрэнсис Дик)Дик Френсис Предварительный заездГлава 1У меня имелось по меньшей мере три причины не ехать в Москву. Одна из них была блондинкой двадцати шести лет и в настоящее время распаковывала наверху свой чемодан. — Я не знаю русского языка, — заявил я. — Естественно. — Посетитель испустил легкий вздох по поводу моей тупости и изящно отпил глоток розового джина из предложенного ему стакана. В его голосе слышалась снисходительность. — Никто и не предлагает вам говорить по-русски. Он договорился о визите по телефону, назвавшись другом моего друга, и представился Рупертом Хьюдж-Беккетом. Дело у него, сказал он, как бы... ну... деликатное. И если я смогу найти для него полчаса, это будет замечательно. Как только я открыл дверь, в моем сознании всплыло слово «мандарин»; это впечатление усугублялось каждым его жестом и словом. Гостю было около пятидесяти, он был высок, худощав и облачен в безукоризненный костюм и отличные туфли. Он был окружен аурой непоколебимого самообладания. Говорил он хорошо поставленным голосом, почти не шевеля при этом губами, будто считал, что напряжение ротовых мышц может помешать вылететь неосторожному слову. Я часто встречал людей такого типа, многие из них мне нравились, но Руперт Хьюдж-Беккет вызывал непреодолимую антипатию. И причина ее была совершенно ясной: я хотел отказать ему. — Это не займет у вас много времени, — терпеливо продолжил он, мы прикинули... неделя-другая, не больше. — А почему бы вам не поехать самому? Я держался предельно светски, под стать гостю. В его глазах промелькнула тень нетерпения. — Будет гораздо лучше, если поедет кто-нибудь... э-э... близкий...к лошадям. Мысленно я посмеялся над несколькими вариантами скабрезных ответов. Руперту Хьюдж-Беккету они не доставили бы удовольствия. К тому же по неодобрительному тону, которым он произнес слово «лошади», я почувствовал, что поручение радует его так же мало, как и меня. Конечно, это дела не меняло, однако все же объясняло мою спонтанную неприязнь. Он старался держаться как можно дружелюбнее, но одно слово все-таки выдало его тщательно скрываемое высокомерие, не слишком часто приходилось сталкиваться с высокомерием, чтобы я не среагировал на него. — Что, в Министерстве иностранных дел никто не умеет ездить верхом? — Прошу прощения? — Почему именно я? — В моем вопросе слышалось отчаяние, вызванное необходимостью сделать неприятный выбор. Почему я? Мне это не нужно. Убирайтесь. Найдите кого-нибудь другого. Оставьте меня в покое. — Я счел, что вы подходите, так как у вас есть... э-э ... статус, Хьюдж-Беккет слабо улыбнулся, будто в душе не соглашался с таким странным утверждением. — Ну и время, конечно, — добавил он. Он угодил в самое больное место, подумал я, стараясь сохранить невозмутимое выражение. Сняв очки, я посмотрел сквозь них на свет, словно искал соринку, и вновь надел. Я всю жизнь пользовался этим приемом, чтобы затянуть паузу и дать себе время для раздумья. Впервые я попробовал его лет в шесть, когда учитель на уроке арифметики стал спрашивать у меня, что я сделал с множимым. Тогда я сорвал с носа серебристую оправу, делавшую меня похожим на сову, и, рассматривая внезапно расплывшееся лицо учителя, принялся лихорадочно подыскивая стает. Что такое множимое? — Я не видел его, сэр. Это был не я, сэр. Тот саркастический хохот до сих пор живет в моей памяти. Я сменил серебристую оправу сначала на золотую, затем на пластмассовую и наконец ни черепаховую, но продолжал снимать очки всякий раз, когда не мог мгновенно найти ответ. — У меня кашель, сказал я, — а на дворе ноябрь. Повисшая в комнате тишина подчеркнула всю несерьезность отговорки. Хьюдж-Беккет мерно покачивал головой над хрустальным стаканом, напоминая китайского болванчика. — Боюсь, что ответ будет отрицательным, — добавил я. Он поднял голову, спокойно и вежливо разглядывая меня. — Это несколько разочаровывает. Я мог бы все же пойти дальше и использовать... скажем... угрозы. — Пугайте кого-нибудь другого, — отрезал я. — Было мнение, что вы... — Неоконченная фраза повисла в воздухе. — У кого? — спросят я. — У кого было мнение? Хьюдж-Беккет коротко качнул головой, поставил, пустой бокал и встал. — Я передам ваш ответ. — И наилучшие пожелания. — Удачи, мистер Дрю. — Я не нуждаюсь в удаче, — добавил я, — я не игрок, а фермер. Он бросил на меня взгляд исподлобья. Менее воспитанный человек на его месте сказал бы: «Катись ты!» Я проводил гостя в прихожую, помог надеть пальто, открыл парадную дверь и стал смотреть, как он с непокрытой головой идет сквозь туманную дымку к поджидающему его «Даймлеру» с водителем. Когда под колесами машины захрустел гравий подъездной аллеи, я вздохнул, раскашлялся и вернулся в дом. По винтовой лестнице в стиле регентства спустилась Эмма, облаченная в вечерний наряд для пятницы, переходящей в уик-энд: джинсы, клетчатая ковбойка, мешковатый свитер и тяжелые ботинки. Мне пришло в голову, что, если дом простоит достаточно долго, девушки двадцать второго века будут казаться на фоне этих изящно закругленных стен инопланетянками. — Как насчет рыбных палочек и телевизора? — спросила она. — Сойдет. — У тебя опять бронхит? — Он не заразный. Эмма не останавливаясь проследовала на кухню. Достаточно было провести с ней совсем немного времени, чтобы забыть о стрессах минувшей недели. Я привык к ее внезапным появлениям и резкому неприятию моих ухаживаний в первые несколько часов и давно уже не пытался изменить ситуацию: до десяти она не станет целоваться, до полуночи — заниматься любовью, но, когда начнет, не остановится до субботнего чая. Воскресенье мы проведем в невинных удовольствиях, а в понедельник; в шесть утра, она уедет. Леди Эмма Лаудерс-Аллен-Крофт, дочь, сестра и тетка герцогов, обладала, по ее собственным словам, «характером трудящейся девушки». У нее была постоянная работа без всяких скидок в суматошном лондонском универмаге. Там, на втором этаже, она помогала торговать постельным бельем, хотя это и не соответствовало ее общественному положению. Эмма обладала незаурядными организаторскими способностями и отчаянно боялась сделать карьеру. Причины этого крылись в ее школьных годах, когда в дорогом пансионе для юных высокородных леди она набралась пламенных левых идей о том, что принадлежность к элите определяется мозгами, а работа собственными руками есть самый благородный путь в рай. Ее теперешнее стремление к жертвенности казалось таким же сильным, как и прежнее, принуждавшее ее к годам изматывающей работы официанткой в кафе. Вне всякого сомнения, она бы зачахла без работы, но с таким же успехом могла запить или стать наркоманкой. Я верил — и она об этом знала, — что способности и неукротимая энергия дадут ей хорошую жизненную подготовку или, по крайней мере, приведут в университет (ибо у нее, кроме пары рук, были еще и мозги), но приучился держать язык за зубами. Эта тема относилась к одной из многочисленных закрытых для мужчин областей, и затрагивать ее означало нарываться на скандал. «Какого черта ты связался с этой полоумной поварихой?» — неоднократно спрашивал мой сводный брат. Не стоило ему объяснять, что щедрая трата жизненной энергии, которой мы занимались во время совместных уик-эндов, была куда полезней для сердца, чем его скучные ежедневные пробежки. Он все равно бы не понял. Эмма рассматривала содержимое холодильника. Свет падал на ее красивое лицо и густые платиновые волосы. Ее брови и ресницы были такими светлыми, что, когда они не были накрашены, их можно было просто не заметить. Иногда ее глаза сверкали как солнце, а иногда, как этим вечером, она позволяла природе одержать верх. Это определялось преобладавшим в данный момент направлением ее мыслей. — У тебя нет йогурта? — недоверчиво спросила она. Ненавижу диету... На всякий случай я заглянул в холодильник. — Нет, и не будет. — Лососина, — заявила Эмма. — Что? — Морская капуста. Прессованная. В таблетках. Очень полезно для тебя. — Не сомневаюсь. — Добавить яблочный уксус. Мед и выращенные в натуральном грунте овощи. — Авокадо и сердцевина пальмы подойдут? Она хмуро посмотрела на кусок голландского сыра. — Это все импорт. А его следует ограничивать. Нам нужна замкнутая экономика. — Икры тоже не будет? — Икра — это аморально. — А если ее будет много и она будет дешевая, это тоже будет аморально? — Не спорь. Чего хотел твой посетитель? Это кремовые карамельки к завтраку? — Да, — подтвердил я. — Он хотел, чтобы я поехал в Москву. Эмма выпрямилась и уставилась на меня. — Не смешно. — Месяц назад ты сказала, что карамельки с кремом — это пища богов. — Не прикидывайся дураком. — Он сказал, что хочет, чтобы я поехал в Москву. Но не затем, чтобы учиться марксистско-ленинской философии. — А зачем? — спросила Эмма, медленно закрывая дверцу холодильника. — Они хотят, чтобы я нашел кого-то. Но я не согласился. — Кто хочет? — Он не сказал. — Я повернулся к ней спиной. — Пойдем в гостиную и выпьем. Там разожжен огонь. Она прошла вслед за мной через прихожую и уселась в большое кресло, держа в руке бокал белого вина. — Как насчет поросят, гусей и кормовой свеклы? — Очень мило, — согласился я. У меня не было ни поросят, ни гусей, ни, конечно, кормовой свеклы. У меня было много мясного скота, три квадратных мили земли в Уоркшире и все насущные проблемы фермера, занимавшегося производством продуктов питания. Я вырос, умея измерять урожай в центнерах с гектара, и мне претила государственная политика, при которой фермеру платят за то, чтобы он не выращивал те или иные породы, и пытаются наказать, если он их все-таки выращивает. — А лошади? — спросила Эмма. — Ну конечно... Я лениво выпрямился в кресле, полюбовался отблеском света настольной лампы на ее серебристых волосах и решил, что наступило подходящее время, чтобы перестать вздрагивать при мысли о том, что я больше не буду выступать на скачках. — Думаю, что я продам лошадей. — Но ведь остается охота. — Это не одно и то же. Мои лошади — скаковые. Их место на ипподроме. — Ты сам тренировал их все эти годы... Почему ты не нанял никого, кто занимался бы с ними? — Я тренировал лошадей просто потому, что сам ездил на них. А тренировать их для кого-нибудь другого я не хочу. — Не представляю тебя без лошадей, — нахмурилась она. — Да и я тоже. — Это стыд и срам. — А я думал, что ты согласна с теми, кто заявляет: «Мы сами знаем, что для тебя лучше, а тебе, черт возьми, остается с этим смириться». — Людей нужно защищать от них самих, — возразила Эмма. — Почему? — В этом не может быть никакого мнения, — сказала она, взглянув на меня в упор. — Обеспечение безопасности — развивающаяся отрасль, — с горечью возразил я. — Масса ограничений направлена на то, чтобы избавить людей от повседневного риска... а несчастные случаи все равно происходят, и рядом с нами полно террористов. — Ты все еще сильно переживаешь, не так ли? — Да. — Я-то думала, что ты уже покончил с этим. — Достаточно слегка понервничать, чтобы все вернулось, — ответил я. — Эта обида сохранится навсегда. Мне везло в езде, везло с лошадьми, скачки с препятствиями увлекали меня. Как и множество других любителей конного спорта, я проникся ими до глубины души. Этой осенью я участвовал в скачках при любой возможности и настраивался на большие весенние любительские соревнования. Мне могла помешать только самая страшная простуда, а простудам я был подвержен так же неотвратимо, как автомобиль коррозии. В остальном же в свои тридцать два года я был так же физически силен, как всегда. Но где-то сидели какие-то непрошеные опекуны, непрерывно вынашивавшие мысль о том, чтобы запретить людям в очках участвовать в скачках с препятствиями. Конечно, многие считали, что очкарикам не следует участвовать в скачках, и я порой соглашался с ними. Но хотя мне приходилось несколько раз ломать кости и получать поверхностные травмы, я ни разу не повредил глаза. А ведь это были мои глаза, черт побери! Появилось и ограничение для пользующихся контактными линзами, хотя полного запрета не было. Я неоднократно пробовал надевать линзы, но в конце концов заработал сильнейший конъюнктивит — они не годились для моих глаз. И поскольку я был не в состоянии пользоваться контактными линзами, то не мог скакать. Прощайте, двенадцать лет жизни. Прощайте, стремления, прощай, скорость, прощай, пьянящая радость. Скверно... Так скверно, что даже ныть бессмысленно. А хуже всего то, что они считают, будто делают это для твоего же блага. Уик-энд шел своим чередом. В субботу мы с утра прокатились на лошадях вокруг фермы, ближе к полудню посетили местные скачки в Стратфорде-на-Эйвоне, а вечером пообедали с друзьями. В воскресенье мы поднялись поздно и, собираясь позавтракать горячими сандвичами с ветчиной, расположились в креслах рядом с камином, в котором пылали поленья; на полу гостиной, как снежные сугробы, лежали кучи газет. Миновали две упоительные ночи; еще одна, как я надеялся, ожидала впереди. Эмма пребывала в наилучшем расположении духа, и мы были настолько близки к состоянию счастливой супружеской пары, насколько это было вообще возможно. И в этот домашний покой ворвался Хьюдж-Беккет на своем «Даймлере». Гравий проскрипел под колесами автомобиля, мы с Эммой поднялись, чтобы разглядеть визитера, и увидели, как водитель и человек, сидевший рядом с ним, вышли из машины и распахнули задние двери. Из одной вышел Хьюдж-Беккет, сразу же окинувший тревожным взглядом фасад, а из второй... — О Боже, — прошептала Эмма, широко раскрыв глаза. — Ведь это же не... — Именно он. Она испуганно огляделась. — Ты не можешь привести их сюда. — Нет. Я приму их в салоне. — Но... разве ты не знал, что они приедут? — Конечно, нет. — О Боже! Мы смотрели, как посетители поднимаются по нескольким ступенькам, ведущим к парадной двери. Видно, ответ «нет» не устраивает их, подумал я. И они выкатывают пушки, чтобы покарать дерзкого. — Ну ладно, — промолвила Эмма, — посмотрим, что им нужно. — Ты будешь сидеть здесь, у огня, и отгадывать кроссворд, а я тем временем попытаюсь придумать, как отказать им, — сказал я и направился открывать дверь. — Рэндолл, — сказал принц, протянув мне руку для пожатия, — хорошо уже то, что высказались дома. Можно нам войти? — Конечно, сэр. Хьюдж-Беккет вслед за ним переступил порог. На его лице была сложная смесь смущения и торжества. Ему не удалось самому уговорить меня, и теперь он собирался насладиться зрелищем того, как я уступлю кому-то другому. Я провел их в сине-золотой парадный салон. Там не было гостеприимно горящего камина, но отопление работало как часы. — Слушайте, Рэндолл, — настойчиво сказал принц, — пожалуйста, поезжайте в Москву. — Могу я предложить вашему королевскому высочеству выпить? — попытался я сменить тему. — Нет, не можете. Сядьте, Рэндолл, выслушайте меня и давайте перестанем ходить вокруг да около. Двоюродный брат королевы уселся на шелковом диванчике эпохи Регентства и жестом указал нам с Хьюдж-Беккетом на стоявшие напротив стулья. Он был моим ровесником, возможно, на год-другой старше, и в прошлом мы встречались очень часто. У нас было общее пристрастие — лошади. Он больше увлекался игрой в поло, чем скачками, тем не менее нам доводилось несколько раз вместе скакать в стипль-чезах. Он был умным и прямым человеком, с виду высокомерным и резких, но я видел, как он плакал над телом любимого коня. Мы иногда встречались на всяких закрытых для широкой публики раутах, но не были коротко знакомы. До сегодняшнего дня он ни разу не бывал у меня дома, а я у него. — Вы ведь знаете Джонни Фаррингфорда, брата моей жены? — спросил принц. — Мы встречались, — ответил я, — но не очень часто. — Он хочет участвовать в следующих Олимпийских играх. В Москве. — Да, сэр. Мистер Хьюдж-Беккет говорил мне об этом. — Выступать в многоборье. — Да. — Видите ли, Рэндолл, есть одна проблема... Мы не можем отпустить его в Россию, пока все не разъяснится. По крайней мере, я не хочу допустить, чтобы он ехал туда, если есть хоть малейшая вероятность, что вся эта штука полыхнет нам прямо в глаза. Я не отпущу, просто не отпущу его туда, пока есть хоть небольшая вероятность... инцидента... который мог бы коснуться кого-нибудь еще из нашей семьи. Или всей британской нации. — Он откашлялся. — Конечно, я знаю, что Джонни не имеет никакого отношения к трону и к династии, но все же он граф и мой шурин, и хотя вся мировая пресса забеспокоилась, это честная игра. — Но, сэр, — мягко возразил я, — Олимпийские игры — соревнования совершенно особые. Я знаю, что лорд Фаррингфорд хороший спортсмен, но он может не пройти квалификационный отбор, и все проблемы сразу снимутся. Принц протестующе затряс головой: — Если проблема не разрешится, то Джонни не пройдет квалификацию даже в том случае, если окажется лучшим из лучших. — Вы собираетесь помешать этому? — задумчиво спросил я. — Да, собираюсь. — Принц говорил весьма уверенно. — Хотя это наверняка вызовет большие разногласия в нашей семье — ведь и Джонни, и моя жена всем сердцем жаждут, чтобы он оказался в команде. И знаете, у него отличные шансы. Этим летом он уже победил в нескольких соревнованиях, он усиленно тренируется, чтобы полностью соответствовать мировому классу. Мне бы не хотелось вставать на его пути... Вот почему я прошу вас выяснить, что же делает опасной поездку в Россию... если, конечно, такая опасность существует. — Сэр, но почему я? Почему не дипломаты? — Они взвалили всю ответственность на меня и умыли руки. Они считают — и я, между прочим, согласен с ними, — что лучше всего действовать частным образом. Особенно если может возникнуть нечто, чего мы не хотели бы видеть в официальных донесениях. Я промолчал, но мое несогласие было видно невооруженным глазом. — Посудите сами, — сказал принц, — мы с вами давно знакомы. У вас мозги вдвое лучше моих, и я доверяю вам. Я очень сочувствую вашим неприятностям из-за зрения и понимаю, что они влекут за собой целую кучу проблем, но сейчас у вас появилось много свободного времени и вам нужно его заполнить. Так что если ваш управляющий мог заставить вашу ферму работать как часы, пока вы завоевывали лавры в Челтенхеме и Эйнтри, он с тем же успехом справится с делами, пока вы будете в Москве. — Надеюсь, что это не вы подгадали ввести запрет на очки как раз сейчас, чтобы дать мне возможность выполнить ваше поручение, — сказал я. Он уловил горечь в моих словах и сдержанно усмехнулся. — Скорее это были те любители, которые сговорились убрать вас с дороги. — Некоторые из них уже клянутся, что они вовсе этого не хотели. — Так вы поедете? — спросят принц. Я внимательно посмотрел на свои руки, побарабанил пальцами по столу, снял и вновь надел очки. — Понимаю, что вы не хотите, — продолжал принц, — но, поверьте, мне больше не к кому обратиться. — Сэр... ну ладно... но неужели нельзя отложить это до весны?. Я думаю... вы сможете найти кого-то получше... — Это нужно делать сейчас, Рэндолл, сию минуту. У нас появилась возможность купить для Джонни в Германии одну из их лучших молодых лошадей, настоящего крэка. Мы... опекуны Джонни... Лучше я объясню. Его состояние находится в опеке, пока ему не исполнится двадцать пять, а до этого еще целых три года. Сейчас он получает весьма щедрое денежное содержание, но есть вещи, ну, например, лошадь мирового класса, на которые его капитала не хватит. Мы с удовольствием купим эту лошадь, мы выбрали ее после тщательного поиска, но нас торопят с решением. Мы должны дать ответ до Рождества. Такая дорогая покупка не может быть оправдана ничем, кроме участия в Олимпийских играх, и нам чертовски повезло ж отсрочкой в несколько недель. Да за этой лошадь стоит очередь покупателей. Я нервно встал, подошел к окну и взглянул на холодное ноябрьское небо. Московская зима, слежка неизвестно за кем, вероятность выкопать кучу тщательно скрываемого дерьма — эта перспектива представлялась омерзительной. — Пожалуйста, Рэндолл, — сказал принц, — пожалуйста, поезжайте. Хотя бы попробуйте. Эмма стояла в отделанной панелями гостиной, глядя в окно на отъезжающий «Даймлер». Она бросила на меня оценивающий взгляд. — Вижу, он одолел тебя, — констатировала она. — Я веду арьергардные бои. — У тебя нет никаких шансов. Она прошлась по комнате и села на скамеечку перед камином, протянув руки к огню. — Это слишком крепко сидит в тебе. Почтение к суверену и все такое. Дед — королевский конюший, бабка — придворная дама. И целая куча им подобных в течение нескольких поколений. Тебе не на что надеяться. Когда принц хмурит брови, все твои гены, унаследованные от предков, встают во фрунт и берут под козырек. |
||
|