"Лучше не возвращаться" - читать интересную книгу автора (Фрэнсис Дик)

ГЛАВА 3

В ветлечебнице был пожар. Но, как выяснилось, горело не само новое здание больницы, стоявшее особняком в глубине усадьбы.

Еще с дороги мы увидели, что огнем охвачен административный корпус вместе с пристроенным к нему приемным отделением. Это было квадратное одноэтажное здание, занимавшее большую площадь, и сейчас оно медленно умирало. С крыши высоко в небо взмывали алые языки пламени, рассыпая фейерверк золотистых искр. Зрелище было ужасное и вместе с тем величественное.

Узнав о происшедшем, Кен как безумный бросился к машине и умчался один, предоставив остальным следовать за ним. Белинда невыносимо страдала, так как она почувствовала себя ненужной.

— Почему он не подождал меня? — Она повторила свой вопрос четыре раза, но он так и остался без ответа.

Я превысил скорость, предельно допустимую в населенном пункте.

Мы не могли подъехать к ветлечебнице, потому что она была окружена пожарными и полицейскими машинами, а также просто любопытными, которые полностью блокировали подъездной путь. Шум стоял неимоверный.

В свете прожекторов, фар и уличных фонарей фигуры суетящихся людей отбрасывали густые черные тени, а от языков пламени на шлемы пожарных, на огромные лужи и на застывшие в ужасе лица стоявших за шнуром ограждения людей ложились огненные блики.

— О Боже, лошади… — проговорила Белинда, едва ли не на ходу выскакивая из машины, и побежала к толпе. Я видел, как она протискивалась вперед, расталкивая людей. Потом я потерял ее из виду, но вскоре снова заметил: Белинда спорила с человеком в униформе, преградившим ей путь. Кена нигде не было видно.

Один за другим громыхнули два взрыва, в результате которых мощные столбы огня вырвались наружу сквозь расплавленные окна, а вслед за ними — вихрь разъедающего глаза дыма.

— Назад! Назад! — послышались крики.

Еще два взрыва. Из окон, словно из огнемета, через всю площадку для парковки автомобилей к людям устремились гигантские языки ослепительного пламени, заставив всех в панике броситься врассыпную.

Снова взрыв. Снова неистовая вспышка разбушевавшегося огня. Пожарные собрались, совещаясь, как действовать дальше.

И тут с оглушительным треском рухнула вся крыша, выдавив из окон огонь, словно зубную пасту из тюбика. Это была кульминация, вслед за которой последовала драматическая развязка: бушующая огненная стихия уступила место огромным клубам непроглядного дыма. Казалось, мокрые черные развалины напичканы приспособлениями пиротехники. Запахло горечью.

В воздухе кружилась горящая зола, оседая на волосы людей серыми хлопьями Слышалось шипение воды, попадающей на раскаленные головни. Люди кашляли от дыма. Толпа начала постепенно рассеиваться. Наконец мы втроем смогли подойти ближе к дымящимся развалинам. Нужно было найти Белинду и Кена.

— Вы думаете, это не опасно? — забеспокоилась Викки. — Думаете, эти бомбы больше не будут взрываться?

— Это не бомбы, а скорее всего баки с краской, — заметил я.

Грэг был удивлен:

— Разве краска взрывается?

«Он что, с Луны свалился, — подумал я, — не знает таких простых вещей? Это в его-то возрасте». А вслух сказал:

— Даже мука взрывается.

Викки бросила на меня странный взгляд, в котором ясно читалось сомнение в моей честности. Однако на самом деле воздух, насыщенный мучной пылью, может взорваться от малейшей искры. То же касается многих других веществ, определенная концентрация которых в воздухе в виде пыли или тумана приводит к взрыву. Все, что для этого нужно, — кислород, огонь и какой-нибудь оболтус.

— Почему бы вам не вернуться в машину? — предложил я Викки и Грэгу. — А я поищу Белинду и Кена. Скажу им, что отвезу вас обратно в дом.

Они оба облегченно вздохнули и медленно пошли к машине. Толпа любопытных тем временем стала редеть. Я расспросил полицейских. Никаких следов Белинды или Кена не обнаружил, зато заметил справа от сгоревшего здания проход — продолжение парковочной площадки, — который вел в глубину усадьбы. Там я увидел какое-то движение, огни и людей.

В отдалении в луче света на мгновение возникла фигура Кена Я направился туда, не обращая внимания на предостерегающие окрики, доносившиеся сзади. Кирпичная стена излучала такой жар, что я едва не спекся. Наверное, об этом меня и хотели предупредить. Я ускорил шаг, надеясь, что вся эта громадина не рухнет и не сделает из меня цыпленка табака.

Кен заметил меня и застыл на месте с открытым ртом, в ужасе глядя туда, откуда я пришел.

— Боже правый! — воскликнул он. — Вы что, здесь? Это опасно. С той стороны есть другой путь.

Он указал назад, и я увидел еще один подъезд с другой дороги и еще одну пожарную машину, которая тушила огонь со двора.

— Чем я могу помочь? — спросил я.

— Лошади целы, — ответил Кен. — Но я должен… Должен…

Он замолчал, и его вдруг начало трясти. До сих пор нужно было быстро, не задумываясь действовать, и вот только теперь Кен осознал весь ужас происшедшего. Лицо его перекосилось, губы задрожали.

— Господи, помоги!

Это была мольба совершенно отчаявшегося человека, и, казалось, утрата больничного здания была не единственной потерей. Я, конечно, не мог заменить ему Бога, но, так или иначе, я не раз помогал людям выкручиваться из тяжелых ситуаций. Например, аварии автобусов, перевозивших багаж британских туристов, заканчивались, образно говоря, у порога посольства, и мне приходилось улаживать множество личных трагедий.

— Я отвезу Викки и Грэга обратно домой, а потом вернусь, — предложил я.

— Вернетесь? — Кен с благодарностью посмотрел на меня уже за одно мое доброе намерение. Его продолжало трясти. Еще немного, и он потеряет контроль над собой.

— Держитесь, — сказал я, и, не тратя времени даром, вышел через задние ворота и поспешил вдоль узкой подъездной дороги, потом свернул в аллею, которая и вывела меня к основной дороге. Я с радостью обнаружил, что нахожусь всего в нескольких шагах от нашей машины. Викки и Грэг совершенно не возражали, чтобы я отвез их домой и оставил одних. Они намеревались лечь в постель и проспать, не вставая, по меньшей мере неделю, и просили передать Белинде, чтобы она их не будила.

Собираясь покинуть Тетфорд, я еще раз быстро взглянул на них: они понуро стояли посреди полированного холла — такие слабые и беззащитные. Им пришлось пережить серьезное потрясение, но за все время, что я провел рядом с ними, они ни разу по-настоящему не пожаловались.

Я сказал, что вернусь утром, и взял с собой ключ от входной двери. Грэг и Викки проводили меня до порога, чтобы закрыть за мной дверь.

Отыскав объездную дорогу, я попал во двор ветлечебницы тем же путем, что и покинул его. Снова этот дымный воздух, от которого драло в горле, как при начинающейся ангине. Пожарная машина уехала, так как в шланге брандспойта появилась течь. Только один пожарный в шлеме и желтом комбинезоне дежурил около дымящихся развалин, следя, чтобы те не разгорелись снова. Я быстро окинул взглядом уцелевшую часть построек: новое одноэтажное здание, в окнах которого горел свет, конюшню под крышей с широким карнизом (все стойла были открыты и пустовали) и стеклянную галерею длиной в тридцать ярдов, соединявшую сгоревшее и уцелевшее здания. Как ни странно, галерея почти не пострадала. Лишь ближайшие к пожару стойки слегка покосились.

Вокруг все еще суетилось много народу. Казалось, что передвигаться спокойным шагом в данной ситуации считалось неприличным. Тем не менее самое страшное было уже позади. Оставалась лишь работа по уборке пожарища. Слава Богу, на этот раз дело обошлось без жертв, и одно это можно было считать удачей.

Поскольку Кен нигде не появлялся, а дверь в новое здание была открыта, я решил поискать его там. Войдя внутрь, я оказался в просторной прихожей, меблированной под приемную, с шестью откидными стульями и минимумом других удобств. Все, включая кафельный пол и кофеварку, стоявшую в углу, было залито водой. Человек, тщетно пытавшийся заставить кофеварку выполнять ее прежние функции, в сердцах стукнул ее кулаком так, словно она явилась последней каплей, переполнившей чашу его терпения.

— Где Кен? — спросил я его.

Он указал на распахнутую дверь и снова набросился на бедную кофеварку. Я же направился, куда мне было указано. Как выяснилось, выход вел в коридор, оканчивающийся с обеих сторон дверьми. Одна из них была открыта, и из нее лился яркий свет. Там, в небольшом кабинете, я и нашел Кена. К моменту моего появления людей в нем собралось явно больше, чем соответствовало замыслу архитектора.

Кен стоял у расшторенного окна и дрожал, как от холода. За металлическим столом, нахмурившись, сидел седой мужчина. Около него стояла женщина с выпачканным сажей лицом и гладила его по плечу. Еще двое мужчин и одна женщина стояли, кто опершись на крышку стола, кто прислонившись к стене. В комнате пахло дымом, который они внесли сюда вместе с одеждой. К тому же было довольно зябко, чем сторонний наблюдатель вполне мог объяснить дрожь Кена.

Когда я появился в дверном проеме, головы всех присутствующих повернулись в мою сторону — всех, кроме самого Кена. Я окликнул его. Он обернулся и посмотрел на меня. Однако ему понадобилось секунды две, прежде чем он узнал меня.

— Входите, — сказал он и коротко объяснил остальным: — Он нам помогает.

Те кивнули, не задавая лишних вопросов. Все выглядели изможденными и молчали, словно зажатые в сандвиче из лихорадочной деятельности во время пожара и понимания того, что нужно как-то жить дальше. Мне часто приходилось иметь дело с людьми, находящимися в таком вот подвешенном состоянии. Впервые я столкнулся с этим, когда мне было двадцать три года, во время моего первого назначения. Тогда я работал в консульстве в одной забытой Богом стране. Консул находился в отъезде, и мне пришлось самому разбираться с разбившимся британским аэропланом, который в темноте врезался в лесистый склон, разбросав изувеченные тела пассажиров по росшим вокруг деревьям. Кроме всего прочего, я выехал на место аварии и дежурил там, отгоняя мародеров. Потом в город прибыли родственники погибших, чтобы опознать то, что осталось от пассажиров аэроплана, и, как само собой разумеющееся, они обратились ко мне за утешением. Все это лишь к слову о том, как иногда люди взрослеют в одно мгновение. С тех пор на мою долю не выпадало более серьезных испытаний.

В кабинет вошел человек, сражавшийся с кофеваркой. Он прошел мимо и сел прямо на пол, прислонившись спиной к стене.

— Кто вы? — спросил он, глядя на меня снизу.

— Друг Кена.

— Питер, — добавил Кен.

Человек пожал плечами, не выказав большого интереса в мой адрес.

— Кофеварку угробили, — объявил он.

Это был человек неопределенного возраста, от тридцати до пятидесяти лет, с рыжими ресницами и выпачканными в золе лицом и руками. Новость, принесенная им, была безрадостно воспринята окружающими.

Сидевший за столом седовласый мужчина, наверное, являлся старшим не только по возрасту, но и по положению. Он окинул взглядом присутствующих и устало спросил:

— Какие будут предложения?

— Отправляться спать, — высказал свое мнение обидчик кофеварки.

— Купить нормальный компьютер, — сказал другой мужчина, — записывать информацию на диски и в будущем хранить их в подвале.

— Запоздалое предложение, — возразила одна из женщин, — все записи сгорели.

— Так ведь новые будут.

— Если мы не потеряем работу, — с горечью сказал Кен.

То же подумали и остальные, и их лица стали мрачнее прежнего.

— Как начался пожар? — спросил я. Седовласый мужчина с глубокой усталостью в голосе ответил:

— У нас шли покрасочные работы. Сами мы придерживаемся правила не курить в помещении, но вот рабочие с их сигаретами… — Он не договорил, так как ситуация не нуждалась в дальнейших комментариях.

— Значит, это не поджог, — сказал я.

— Вы что, репортер? — подозрительно поинтересовалась одна из женщин.

— Вовсе нет.

Кен покачал головой:

— Он дипломат, улаживает всякие дела.

Это сообщение ни на кого не произвело особого впечатления. Женщины заявили, что дипломат — это последняя вещь, в которой они нуждаются в эту минуту. Но седовласый мужчина заметил, что, если у меня есть какое-то дельное предложение, меня готовы выслушать. Поколебавшись, я сказал:

— Я бы оставил здесь на всю ночь дежурного и включенный свет.

— Э-э-э… Зачем?

— А если это поджог?

— Не может быть, — возразил седовласый. — Кто бы стал поджигать здание больницы?

— К тому же тут трудно рассчитывать на успех, ведь больница построена из огнеупорных материалов. Она не должна была загореться, — поддержал его другой мужчина.

— Так ведь сгорело только одно здание, — заметила одна из женщин. — Благодаря противопожарной двери галерея не пострадала. Правда, пожарные вылили тонны воды на тот край…

— И угробили кофеварку, — вставил мужчина, сидевший на полу.

Лишь некоторые из присутствующих измученно улыбнулись.

— Так что больница, можно сказать, уцелела, — сказал, обращаясь ко мне, седовласый. — Но мы потеряли медикаменты, лабораторию, операционные для мелких животных и, как вы слышали, все записи, которые у нас хранились. Одна только налоговая ситуация… — Он замолчал, обреченно покачав головой. — Пожалуй, предложение отправляться спать самое разумное. Есть смысл поработать в этом направлении. Однако, если есть добровольцы остаться здесь на всю ночь…

С каждого из них на сегодня было довольно, поэтому все молчали.

После заметной паузы Кен отрывисто проговорил:

— Я останусь, если останется Питер. «Вляпался, что называется, — подумал я. — Ну хорошо». А вслух сказал:

— О'кей.

— Кто завтра по вызовам? — спросил седовласый мужчина.

— Я, — ответил Кен.

— И я, — отозвалась темноволосая молодая женщина.

Седовласый кивнул.

— Договорились, Кен остается. Остальным спать. — Он поднялся на ноги, устало опираясь на крышку стола. — Военный совет здесь, завтра в девять.

Он обошел стол и остановился напротив меня.

— Кем бы вы ни были, спасибо, — и он коротко пожал мне руку. — Кэри Хьюэтт, — представился он.

— Питер Дарвин.

— О, вы родственник… Я покачал головой.

— Нет. Конечно, нет. Уже поздно. Всем домой. Он первым вышел из кабинета, а остальные, зевая, последовали за ним. Все мимоходом кивали мне, но уже не представлялись. Никто из них не проявил особого интереса к незнакомцу, на которого они так запросто оставляли свою собственность. Очевидно, они верили Кену, и автоматически это доверие распространялось на его друзей.

— Где Белинда? — спросил я, когда все наконец разошлись.

— Белинда? — Кен, казалось, не сразу понял, о чем его спрашивают. — Белинда… Она с лошадьми.

Он помолчал, а потом объяснил:

— В стойлах находились три лошади, наши пациенты. Им был нужен постоянный уход. Мы отвели их к одному тренеру, у него во дворе есть место. Белинда за ними присмотрит. Снова пауза.

— Они начали беспокоиться, сами понимаете. Учуяли запах дыма. И мы ведь не знали… То есть больничный корпус тоже мог сгореть. Да и стойла…

— Ну да.

Он все еще слегка дрожал.

— Здесь довольно прохладно, — заметил я.

— Что? Да, пожалуй. Пожарные велели не включать центральное отопление до тех пор, пока его не проверят. Тут газовая горелка.

— А в административном корпусе тоже?

— Да, но она была выключена. На ночь газ всегда выключают: пожарные требуют. Они даже грозились перекрыть основной вентиль.

Кена снова начало трясти.

— Это просто какой-то кошмар. Это… это…

— Понимаю, — сказал я, — присядьте.

Я указал на стул, на котором прежде сидел седовласый мужчина — единственное в комнате, на чем можно было сидеть. Кен подошел и упал на него как подкошенный. У него были длиннющие ноги, которые, казалось, вот-вот развинтятся в тазобедренном суставе, в коленях и в щиколотках. Такой себе разборный скелет. Удлиненный скандинавский череп еще больше подчеркивал это ощущение. А по тонким, с крупными костяшками пальцам просто можно было изучать анатомию.

— Если не считать самого пожара, — спросил я, — что-то еще произошло?

Он поставил локти на стол, обхватил руками голову и в течение минуты ничего не отвечал. Когда же наконец он заговорил, голос его был низким. Казалось, ему с трудом удается себя контролировать.

— Мне приходится оперировать лошадей примерно пять раз в неделю. Считается нормальным, если на операционном столе погибает примерно одна из двухсот. У меня выходило где-то одна-две смерти в год. И с этим ничего не поделаешь: лошади тяжело переносят наркоз. Но дело в том, — он тяжело глотнул, — что за последние два месяца я потерял таким образом четверых.

Я бы воспринял это скорее как невезение, чем как злой рок, и спросил:

— А это считается слишком много?

— Вы не понимаете! — воскликнул Кен, как если бы у него ком застрял в горле. Ему с трудом удавалось себя сдерживать. — Ведь слухи распространяются мгновенно, как огонь в лесу. Начинаются пересуды. А когда плохие отзывы о враче постоянно у всех на слуху, ему перестают присылать своих лошадей. Люди обращаются к другому ветеринару. На создание репутации уходят годы, а рухнуть все может в один момент, вот так, — и он щелкнул своими длинными пальцами. — Я-то знаю, что я хороший хирург. Кэри знает, все знают, иначе бы меня давно вышвырнули. Пусть сами решают. Но, как бы там ни было, они тоже к этому причастны.

Я обвел рукой пустой кабинет:

— Люди, которые здесь были?.. Кен кивнул.

— Шесть ветеринаров, включая меня, а также Скотт, анестезиолог. Я знаю, о чем вы хотите спросить, и сразу скажу вам, нет, его я не виню. Он хорошо знает аппаратуру и опытный помощник ветеринара, как и Белинда.

— Что случилось этим утром? — спросил я.

— То же, что и в прошлый раз, — удрученно проговорил Кен. — Я стягивал винтами расколовшуюся берцовую кость. Обычная операция. Но пульс у лошади вдруг снизился, давление упало, и мы так и не сумели его восстановить.

— Мы?

— Обычно мы оперируем втроем: Белинда, Скотт и я. Но сегодня моим ассистентом был Оливер Квинси. И это по настоянию владельца, потому что до него дошли нехорошие слухи. Однако лошадь все-таки погибла. И я не могу… я не… в этом вся моя жизнь.

После небольшой паузы я заметил:

— Надо полагать, вы проверили оборудование и медикаменты, которые были использованы.

— Естественно, причем не раз. Этим утром мы дважды все проверили, прежде чем приступить к работе. Даже трижды: я, Скотт и Оливер. И каждый делал это отдельно.

— А кто проверял последним?

— Я.

Он ответил не задумываясь, но потом понял всю важность заданного мной вопроса и, уже медленнее, повторил:

— Последним проверял я. Понимаю, что, может быть, мне не следовало этого делать, но я должен был убедиться.

«Реплика и поведение человека, у которого совесть чиста», — подумал я и сказал:

— Вам не кажется, что в сложившихся обстоятельствах было бы благоразумнее предоставить оперировать эту лошадь кому-нибудь из ваших коллег?

— Что? — Он непонимающе посмотрел на меня, но. вспомнив, что я не разбираюсь в тонкостях его профессии, пояснил: — Мы коллеги лишь в широком смысле этого слова, ведь у каждого своя специальность. Кэри и те две женщины специализируются на мелких животных, правда Люси Амхерст может прооперировать овцу или даже пони. Джей Жарден заведует крупным рогатым скотом. У меня — лошади. А Оливер Квинси работает со всеми крупными животными и ассистирует как Джею, так и мне, но он недостаточно опытен как хирург. По крайней мере, здесь, в клинике, он выполняет в основном амбулаторную работу. Он может сделать простую операцию, кастрацию, например, но ее мы делаем на дому.

Кен наконец-то перестал дрожать. Скорее всего возможность излить душу помогла ему снять нервное напряжение.

— Все мы до определенной степени взаимозаменяемы, — продолжал он. — То есть любой из нас может закрыть рану и остановить кровотечение, будь то у хорька или у ломовой лошади. Каждый знает все наиболее частые заболевания животных и как их лечить, но дальше мы уже специализируемся каждый в своей сфере. — Он помолчал. — На самом деле во всей округе не много таких хирургов, как я. Случалось, другие ветеринары направляли ко мне сложных животных. Клиника приобрела солидную репутацию, и мы просто не можем допустить ее потери.

Я поразмыслил немного и спросил:

— А в отделениях для кошек и собак случались какие-нибудь чрезвычайные ситуации?

Кен удрученно покачал головой:

— Нет, только лошади.

— Те, которые участвуют в скачках?

— В основном. Правда, пару недель назад был случай с лошадью, принимавшей участие в показательных прыжках по олимпийским стандартам, и то она умерла не во время операции. Мне пришлось ее усыпить, — он скорбно смотрел перед собой. — Неделей раньше я порядочно повозился с ее задней ногой, которую она поранила во время неудачного прыжка. Ее уже отправили домой, так как дело шло на поправку. И тут меня срочно вызвали к ней на дом. Приехав, я увидел, что ногу раздуло, как воздушный шар, и все сухожилие воспалилось к чертовой матери. Бедняжка не могла даже встать. Я дал ей болеутоляющее, привез сюда, вскрыл ногу, но бесполезно… Сухожилие отошло от кости. Уже ничего нельзя было поделать.

— И часто такое случается? — спросил я.

— Да нет, черт его подери. Хозяин лошади просто взбесился, приехала его дочь, вся в слезах. Тут такой стоял трам-тарарам! Слава Богу, лошадь была застрахована, иначе было бы еще одно судебное разбирательство. Нам бы следовало застраховаться от несчастных случаев во время практики, так, как это делают в Америке. В мире скачек иногда приходится иметь дело с такими скандалистами! И в ста процентах случаев они требуют, чтобы результат лечения был успешным. Но в действительности это невозможно.

У меня было смутное чувство, что кое-какие подробности он опустил, но я решил, что это сугубо профессиональные нюансы, которых я бы все равно не понял. Как бы там ни было, я понимал, что он вовсе не обязан посвящать меня во все подробности сложившейся ситуации.

Ночь становилась все холоднее. Кен ушел в себя, погрузившись в раздумья. У меня было большое желание немного поспать. Ну кто явится сюда среди ночи поджигать больницу? С моей стороны было большой глупостью предположить подобное.

И все же я встряхнулся и вышел в галерею. Все спокойно, повсюду яркий свет. Я вернулся в прихожую и убедился, что коллеги Кена, когда уходили, заперли входную дверь.

Все абсолютно надежно.

Несмотря на то что в прихожей было сыро, здесь казалось значительно теплее, чем в галерее и кабинете. Я прислонил ладонь к стене, обращенной к сгоревшему зданию. Она была горячей, но не настолько, чтобы вызвать опасения. Тепло скорее успокаивало. На тяжелой двери, ведущей в стеклянную галерею, стянутой болтами, висела пластиковая табличка с надписью: «Противопожарную дверь держать закрытой». Дверь была значительно горячее, чем стена, но вряд ли на ней можно было поджарить яичницу. Третья дверь из прихожей вела в просторную, без особых удобств душевую, а четвертая выходила в стерилизационную. Никаких притаившихся поджигателей ни здесь, ни там не наблюдалось.

Мимо испорченной кофеварки я вернулся обратно в кабинет и попросил Кена, чтобы он показал мне оставшуюся часть помещения. Он, словно в летаргическом сне, поднялся со стула и начал рассказывать мне, что любой врач, оперирующий в данный момент, мог использовать кабинет, в котором мы находились, чтобы записывать ход операции и выписывать рецепты.

— Потом все записи, — добавил он, сокрушенно качая головой, — относились секретарю и помещались в базу данных.

— В компьютер? — спросил я, щелкнув пальцами в направлении монитора, стоявшего на специальном столике около письменного стола.

— Да, в основной компьютер, который находился в административном корпусе. Но секретарь вносил только дату, кличку животного, имя владельца, тип операции и номер дела. На то, чтобы внести в компьютер все записи, понадобилось бы слишком много времени, да и ошибок было бы немало. Если кто-то хочет навести справки, он просто узнает номер дела и находит нужную папку. — Кен беспомощно развел руками. — Только теперь все папки уничтожены, да и сам компьютер, конечно, тоже. По крайней мере, этот терминал сдох. Таким образом, уже не на что сослаться, чтобы доказать, что все операции, оканчивавшиеся смертельным исходом, проводились как положено, с выполнением всех необходимых требований.

Я про себя подумал, что, с другой стороны, если имели место отступления от необходимых требований, то все записи, фиксирующие это, тоже благополучно исчезли. Все же я верил в искренность Кена, иначе с чего бы это я разгуливал среди ночи по ветеринарной больнице в поисках охотников пошалить со спичками?

— Досаднее всего то, — сказал Кен, — что архитектор, которого мы наняли для постройки клинического отделения, предупреждал нас о несоответствии этого здания требованиям противопожарной безопасности. Он сказал, что везде нужно установить тяжелые огнеупорные двери, а нам, если честно, совершенно не хотелось этого делать. Такие двери очень мешают передвигаться… Мы понимали, что просто будем оставлять их открытыми. И вот пожалуйста — архитектор оказался прав! Слава Богу, он потребовал, чтобы мы установили эти двери по крайней мере в обоих концах галереи. Пожарные сказали, что именно двери да еще длина коридора буквально спасли клиническое отделение.

— А почему галерея такая длинная?

— Это как-то связано с подземными магистралями. Ближе не оказалось подходящего места для фундамента — вот и пришлось построить галерею, не то бегали бы под дождем от одного здания к другому.

— К лучшему.

— Как оказалось.

— А как давно построили клинику?

— Три или четыре года назад. Да, точно. Три с половиной года.

— И все сотрудники ее используют? Кен кивнул.

— Только не для мелких операций. Бывает, приходится оказывать срочную медицинскую помощь прямо на месте, если, например, собаку переедет машина или еще что-нибудь в этом роде. Вообще-то тут есть операционный блок для мелких животных. А еще в основном здании есть… были небольшие кабинеты, там мы проводили вакцинацию и все такое.

Кен замолчал.

— Господи, как это все ужасно!

Он встал, медленно вышел из комнаты и направился к центральному коридору. Пол везде был выложен черной, с серыми вкраплениями, виниловой плиткой, стены — безукоризненно белые. Клиника явно не предназначалась для удовлетворения прихотей пациента-человека, здесь все подчинялось требованиям практичности и противопожарной безопасности.

В помещении не было ничего, сделанного из дерева. Везде металлические двери в металлических косяках, выкрашенные коричневой краской. Как сказал Кен, три из них, слева, вели в кладовки. Все они были заперты. Кен открыл их, и мы все осмотрели — нигде никого. Справа от входа в кабинет располагалась комната побольше, разделенная на две части. В одной части находилось стационарное рентген-оборудование, а в другой — передвижной аппарат на колесах. Еще там стоял топчан со сложенными и, похоже, неиспользованными простынями. Дверь, которая сейчас была закрыта, вела на площадку для парковки автомобилей и предназначалась для пациентов.

— Приходится запирать все эти двери, включая и ту, что ведет в кабинет, — мрачно прокомментировал Кен. — Мы обнаружили, что, когда мы заняты в операционной, отсюда пропадают вещи. Вы себе не представляете, что только может украсть человек!

«Стремление подобрать то, что плохо лежит, — это что-то вроде врожденного инстинкта», — подумал я.

Сразу за рентген-кабинетом находилась тяжелая противопожарная дверь, которая, по идее, должна была преградить нам дорогу. Она была на месте, но оказалась распахнутой, а между ней и косяком был вставлен приличных размеров деревянный клин. Кен проследил за моим взглядом и пожал плечами.

— В этом-то вся проблема. Трудно открывать эту дверь, когда твои руки заняты инструментами. Как только приехали пожарные, они сразу ее закрыли, но кто-то успел ее снова открыть. Сила привычки!

Впереди была очень широкая дверь, на которую, по всей видимости, эта привычка не распространялась. Коридор же поворачивал вправо.

— Эта дверь, — сказал Кен, — ведет из этой части здания к операционному блоку. А коридор поворачивает к наружной двери.

Он открыл дверь, прошелся рукой по ряду выключателей, чтобы осветить нам дальнейший путь, и вывел меня в вестибюль с большим количеством дверей.

— Здесь у нас комнаты для переодевания, — говорил Кен, по очереди открывая двери слева и справа, — а впереди — предоперационная, где мы надеваем халаты, перчатки и тому подобное. Будет лучше, если мы сейчас наденем халаты и чехлы для обуви. Это в целях соблюдения чистоты в операционной.

Вручив мне пару одноразовых полиэтиленовых чехлов и какую-то хлопчатобумажную робу, он и сам экипировался аналогичным образом. Потом мы надели шапочки наподобие тех, которыми пользуются в душе, и специальные маски. Я представил себя актером, снимающимся в медицинском фильме, в сцене, где играют одни глаза.

— Здесь также находятся инструменты и медикаменты, — продолжал Кен, указывая на стеклянные шкафы, запиравшиеся на ключ. — Вот этот шкаф открывается с двух сторон: отсюда, а также из операционной. Шкаф с медикаментами сделан из небьющегося стекла и запирается на два замка.

— Настоящая крепость! — не удержался я.

— Кэри прислушивается к советам наших страховых агентов, так же, как участковых и инспекторов пожарного надзора, — все они тут побывали.

Кен указал на дверь слева:

— Эта ведет в операционную для мелких животных.

Дверь справа вела в подсобку.

— В операционную можно попасть через подсобку, — сказал он, — но мы пройдем туда прямо отсюда.

Он толкнул двухстворчатую дверь, которая была прямо перед нами и, как ни странно, оказалась незапертой, и шагнул на арену всех своих несчастий.

С первого взгляда стало ясно, что мы попали в операционную, несмотря на то что стол в центре зала был футов девять в длину, со стойками на каждом углу, как у кровати с пологом. Вдоль стен расположились непонятно для чего предназначенные тележки, повозки и столы на колесиках, полностью из металла. У меня было ощущение гораздо большего пространства, чем я ожидал.

Явно не испытывая к столу особого благоговения, Кен обогнул его и прошел к дальней стене. Снова звякнули ключи — и целая секция отъехала в сторону, открывая нашему взору еще одну комнату. Я прошел внутрь вслед за Кеном и, к своему удивлению, обнаружил, что пол здесь очень мягкий. Я вопросительно посмотрел на Кена. Он кивнул и пояснил:

— Стены также покрыты мягкой обивкой, — он ткнул кулаком в обтянутую серым полиэтиленом панель. — Это все равно что маты в спортзале. Снижает шок. Здесь мы усыпляем лошадей, а мягкая обивка предотвращает ушибы, когда они падают.

— Уютная комнатка, — с издевкой заметил я. Кен едва заметно кивнул и указал наверх:

— Видите вон те рельсы на потолке и цепи, что свисают вниз? Мы стягиваем копыта лошади металлическими манжетами, обитыми мягким, прикрепляем их к цепям, поднимаем лошадь, и ее везут по этим рельсам в операционную, — он указал на раздвижную дверь, — прямо к столу. Потом мы опускаем лошадь так, как нам надо. Стол передвижной, и его также при необходимости можно перемещать.

«Век живи, век учись, — подумал я. — И такое узнаешь!»

— Приходится, правда, поддерживать, э-э-э… переносить… голову, — сказал Кен.

— Ну да, конечно.

Он вернул на место раздвижную дверь и снова запер ее. Потом прошел по топкому покрытию к другой двери, также обитой мягким и выходившей в небольшой коридор. Мы пересекли его и попали в комнату, которую Кен назвал залом подготовки к операции.

— Здесь все необходимое для оказания первой помощи, — вкратце объяснил он. — Тут мы принимаем вновь прибывших животных.

Кен снял чехлы и бросил их в специальный контейнер, жестом предложив мне сделать то же самое.

— Отсюда можно выйти в коридор и дальше — на улицу.

Порыв ветра внес через открытую входную дверь хлопья тлеющей золы. Мы пошли дальше, и Кен снова запирал все двери, которые мы миновали. На каждом ключе у Кена висел цветной брелок с приклеенным к нему ярлыком, содержащим краткую информацию о назначении того или иного ключа в общей схеме больничных замков. Кен бренчал ключами, как заправский тюремщик.

Выйдя на улицу, мы все же оставались под широким карнизом, который тянулся вдоль четырех новых боксов, выстроившихся в ряд слева от нас. Ворота боксов по-прежнему оставались открытыми, пациентов в них не было.

— Ну, вот и все, — вздохнул Кен, оглянувшись вокруг. — Здесь мы принимаем больных животных и заводим их прямо в приемное отделение. Как правило, мы не можем терять время.

— И почти всегда вам приводят лошадей? Кен кивнул.

— Очень редко — крупный рогатый скот. Это зависит от ценности животного, если расходы себя оправдывают. А так — да, в основном лошади. Здесь люди любят поохотиться, и часто лошади прокалывают копыта. Бывает — ранятся о колючую проволоку. Если мы не можем оказать необходимую помощь в домашних условиях, мы приводим их сюда. Например, при ранениях брюшной полости, и тому подобном. И опять-таки, многое зависит от того, насколько хозяин дорожит животным.

Размышляя над тем, что я узнал, я спросил:

— А сколько лошадей на вашем участке?

— Точно не могу сказать. Мы постоянно обслуживаем где-то полдесятка или больше конюшен скаковых лошадей, пять школ верховой езды, несколько пони-клубов, а также бесчисленных охотников, артистов, спортивных наездников и просто тех, кто держит пару рысаков, чтобы время от времени прокатиться… Ах да, еще приют для престарелых стиплеров. Так что лошадей в Глостершире хватает.

— Как и любящих хозяев, — вставил я. И надо же, Кен улыбнулся:

— Да, и именно это держит нас на плаву. — Улыбка исчезла. — До сегодняшнего дня.

— Закон равновесия, — попытался успокоить его я. — Теперь несколько месяцев кряду дело будет обходиться без смертельных случаев.

— Сомневаюсь.

Я прислушался к безнадежности и страху, звучавшим в его голосе, и подумал: «А что, если они вызваны чем-то, чего Кен так и не рассказал мне?»

— Вряд ли кто-нибудь прячется в стойлах, — сказал вдруг Кен.

— Мы можем проверить.

Он пожал плечами, но мы все-таки прошлись вдоль боксов и убедились, что они пусты, включая небольшие отсеки для корма.

— Вот так-то, — сказал Кен на обратном пути. Он закрыл и запер на щеколды все боксы, а потом повел меня не обратно в операционный блок, а к другому входу, который находился в нише, слева от операционного блока и через который мы попали в конец выложенного черной плиткой коридора. Оттуда через расшторенные окна было видно место, где стояла пожарная машина. На стене напротив окон расположился длинный ряд крючков. Там висели две куртки с капюшонами, пара полотняных кепок и хомут. Внизу на полу стояли несколько пар высоких резиновых сапог, а на полочке сверху — сменная обувь.

Кен тщательно вытер ноги о коврик у входной двери и подождал, пока я сделаю то же самое. Затем он открыл очередную дверь, и мы оказались всего в нескольких шагах от того места, с которого начали. Кен отнес халаты обратно в комнату для переодевания и вернулся.

— Как непривычно тихо повсюду, — сказал он, — а ведь обычно здесь довольно шумно.

Я согласился и заметил, что, наверное, можно больше не опасаться вторжения незваных гостей. При этом я пожалел о своем предложении установить круглосуточное дежурство. Накануне я не подумал о том, что может быть холодно. Однако уже в три часа утра зуб на зуб не попадал, а на рассвете могло стать еще холоднее.

— Что, если мы воспользуемся теми куртками, — предложил я, — и еще завернемся в одеяла?

— Можно, — начал говорить Кен, но был прерван тем же приглушенным зуммером, что и в ресторане. Звонил телефон, висящий у него на поясе.

Он посмотрел на меня невидящим взглядом, словно задумавшись на мгновение, кому мог понадобиться в такое время, но потом все же отстегнул телефон и ответил:

— Хьюэтт и партнеры. Да… Это Кен.

Я не предполагал, что он способен побледнеть еще больше, однако это случилось. Его снова начало трясти.

— Да, — сказал он. — Хорошо. Выезжаю немедленно.

Пальцы не слушались его, когда он пристегивал телефон обратно к поясу. Он три или четыре раза глубоко вздохнул, чтобы прийти в себя, но в бледно-голубых глазах по-прежнему сквозила тревога.

— Это из вернонсайдской конюшни, — сказал Кен. — У них там племенная кобыла с коликами. Конюх выгуливал ее, а ей стало хуже. Я должен ехать.

— Может, лучше послать кого-нибудь другого? — подсказал я.

— Нет. Если я пошлю кого-то другого — можете считать, что меня уволили.

Кен посмотрел на меня безумным взглядом человека, стоящего перед необходимостью принять решение, требующее большого мужества. Потом, словно у него не было выбора, он решительно зашагал вдоль коридора к комнате, где хранились медикаменты. Там он быстро выбрал несколько пузырьков, взял шприцы и другие необходимые инструменты.

Пальцы дрожали.

Он ничего не уронил.

— Меня не будет в течение часа, — сказал Кен. — Это в лучшем случае.

Он посмотрел на меня, но тут же отвел глаза.

— Ничего, что я оставляю вас здесь? Вы ведь не обязаны… Я едва знаком с вами.

— Ничего, я останусь, — кивнул я.

— Если что, вызывайте полицию, — и Кен стремительно двинулся по коридору в направлении пальто, висевших у двери. Уже на ходу он бросил через плечо, что мне не нужно отвечать на телефонные звонки, потому что они все равно будут переадресованы на его мобильный телефон. Они так обычно и делали, адресат менялся в зависимости от того, кто был на дежурстве.

— Сами можете звонить, — добавил он, взяв с вешалки куртку. Затем он снял с ног туфли и скользнул в резиновые сапоги. — Ключи я вам лучше оставлю.

И он бросил мне тяжелую связку.

— До встречи.

Он выбежал через дальнюю дверь, загремев щеколдой. Через несколько секунд заработал двигатель его автомобиля, и я услышал, как он выезжает со двора.

Когда шум машины стих, я попытался натянуть на себя оставшуюся куртку оливкового цвета, но она была впору женщине невысокого роста, такой, как Белинда, а мне совершенно не годилась. Недолго думая, я отправился в рентген-кабинет за одеялом, завернулся в него до самого подбородка, уселся на мягкий стул, стоявший в кабинете, закинул ноги на стол и погрузился в чтение статьи в ветеринарном журнале о перемещении зародыша в бесплодных кобыл из других конематок для вынашивания и возможных влияниях этого перемещения на породистость плода.

Нельзя сказать, чтоб это было захватывающим развлечением.

Пару раз я повторял обход, уже не опасаясь обнаружить где-нибудь новый костерок. Я по-прежнему не был уверен, что здесь имел место поджог. Однако Кену так не везло последнее время, что трудно было считать этот пожар случайностью.

Я прочел еще одну статью, на этот раз об иммуносорбентной пробе как экспресс-тесте на антитела в медикаментозном лечении скаковых лошадей. К сожалению, под рукой не оказалось ничего другого, что можно было бы почитать. Я вспомнил одного приятеля, так он вообще мог читать расписание автобусов при отсутствии других текстов.

Хьюэтт и компания автобусом не ездили.

И тут я заметил телефон. Кому бы позвонить в три часа утра? В Мехико сейчас около девяти часов вечера. Можно позвонить родителям. Хотя нет, пожалуй, не стоит.

Я сонно просмотрел отчет о трехмерном компьютерном сканировании костных стрессовых факторов в коленном сухожилии. Неожиданный стук в окно заставил меня очнуться. Стучали сильно, чем-то металлическим, похоже монетой.

Приблизившись к стеклу, из темноты возникло лицо стучавшего, и я услышал:

— Откройте!

Он энергично тыкал пальцем в направлении задней двери. Пока я шел по коридору, я вспомнил, что стучавший был тем самым человеком, который молотил по кофеварке. Затем он вместе со всеми присутствовал в кабинете, то есть являлся сослуживцем Кена.

Человек вошел, шумно топая ногами и жалуясь на холод. В руках он держал два больших термоса. Он объяснил, что в спешке забыл дома ключи.

— Но я знал, что ничего страшного: Кен сказал, что вы здесь.

— Кен? — удивился я. Человек кивнул.

— Да, он уже возвращается: везет кобылу.

Он сунул мне оба термоса, сбросил боты и потянулся за сменной обувью, которая стояла на полке над вешалкой. Сунув ноги в туфли, он снял свою теплую куртку на подкладке. Но тут же заметил:

— Да здесь холодина, — и надел ее обратно. — Кен позвонит Белинде, а я должен подготовить операционную.

Он шел и продолжал говорить:

— Ненавижу эти вызовы среди ночи! — Мы вошли в центральный коридор. — Ненавижу сломанные кофеварки.

Он прошагал в кабинет, забрал у меня один термос, отвинтил крышку и использовал ее вместо чашки. Он пил, а от кофе струился пар и запах уюта.

— Хотите? — спросил он, вытирая рот тыльной стороной ладони.

— С удовольствием.

Он наполнил крышечку снова и осторожно протянул ее мне. Это был несладкий растворимый кофе, довольно крепкий и с молоком. Что ж, в данный момент лучше, чем шампанское.

— Прекрасно! — сказал я, завинчивая крышку обратно.

— Так. Я полагаю, вы ничего не знаете об анестезии лошадей?

— Ничего.

— Очень плохо. Ключи Кена? Хорошо.

Он подхватил связку и быстро вышел. Это был высокий, широкоплечий, темноволосый человек лет сорока. Движения его были отрывистыми и резкими. Казалось, в его мышцах накопилось гораздо больше энергии, чем ему было необходимо, и она то и дело рвалась наружу.

Я вышел за ним в коридор и увидел, что он открывает одну из подсобок.

— Так, — сказал он, — нам нужен физраствор. Он вошел внутрь и вскоре появился снова с пластиковыми канистрами, наполненными прозрачной жидкостью.

— Не поможете мне поднести вот это?

Не дожидаясь ответа, он, не глядя, сунул мне обе канистры и нырнул обратно, чтобы взять еще, а потом рванул вдоль коридора, набирая скорость. Продолжая вполголоса ругаться, он открыл широкую дверь, которая вела в вестибюль, а оттуда — в операционную.

— Ненавижу все эти двери, — неистовствовал он, запихивая канистры в шкафы, открывавшиеся одновременно и сюда, и в операционную, а потом снова закрыл дверцу на крючок.

— Вы не могли бы надеть халат и чехлы?

Мы подготовили все необходимые принадлежности, и после того, как сами переоделись, он, пятясь, прошел через двухстворчатую дверь в операционную, придержав одну половинку двери для меня.

— Так, — он продолжал суетиться, — вентилятор.

Он подкатил одну из металлических тележек, стоявших у стены, к изголовью операционного стола.

— Во время анестезии у лошадей нарушается дыхание, — объяснил он, — как и у большинства млекопитающих. Впрочем, и у птиц тоже. Приходится накачивать в них воздух. Ничего, что я все это вам рассказываю?

— Продолжайте.

Он быстро взлянул на меня и, поняв, что мне действительно интересно, продолжил:

— Мы подаем анестезирующее вещество вместе с кислородом. Как правило, это галотан. Мы стараемся применять минимальное количество, делаем лишь легкую анестезию, потому что лошади очень плохо ее переносят.

Он со знанием дела соединил вместе трубочки вентилятора и воткнул электрический шнур в розетку, расположенную на полу.

— Мы все это ad infinitum перепроверили вчера утром. Просмотрели каждую мембрану, помпу, проверили кислород, который поступает из внешних цилиндров, когда мы поворачиваем вот этот кран, — он показал какой. — Если, случается, сердце начинает останавливаться, то черта с два мы можем с этим что-то поделать. Совсем недавно нам пришлось хлебнуть лиха.

Он резко оборвал свой рассказ, словно вспомнив, что я здесь не совсем свой.

— Во всяком случае, я все проверяю дважды.

Он сновал туда-сюда, подготавливая необходимое оборудование, а я стоял около, чувствуя, что надо бы помочь, но понимал недостаточную для этого свою компетентность.

Снаружи донесся звук хлопнувшей дверцы машины. Скотт — судя по всему, это был именно Скотт, анестезиолог, — поднял голову, а потом откатил раздвижную перегородку настолько, чтобы мы могли пройти в обитое мягким помещение. Он пересек топкий пол своей энергичной походкой и открыл дверь, ведущую в коридор. Я двигался за ним по пятам, то и дело наступая на чехлы. Вместе мы прошли по коридору и вышли наружу, окунувшись в холодный предрассветный воздух. Кен в куртке и сапогах спускал трап с небольшого трейлера для перевозки лошадей, который он прибуксировал сюда своим «Лендровером».

— А, Скотт, — сказал Кен, с шумом сбрасывая трап. — Мне пришлось самому тащить эту телегу. В Вернонсайде жеребятся сразу две кобылы, и нет свободного персонала. Они там с ума сходят. Эта кобыла умирает на глазах, а она вынашивает жеребенка, который стоит Бог его знает сколько — от Рэйнбоу Квеста.

И он вернулся в трейлер за своей пациенткой, которая, пятясь и спотыкаясь, спустилась по трапу. Я не предполагал, что животные могут выглядеть настолько больными. Жеребая кобыла казалась непомерно раздутой. Мокрая от пота, с мутным взглядом, она шла, свесив голову и издавая звуки, напоминавшие стон.

— Ее накачали болеутоляющим, — сказал Кен. Потом он увидел меня и мрачным голосом добавил: — На сердце большая нагрузка. Ее раздуло от газов, началась интоксикация. Это говорит о том, что нарушена проходимость кишечника. И значит, она протянет не больше часа, если я ее не прооперирую. Но даже если я это сделаю, шансов на успех мало.

— Было бы разумным заручиться мнением другого хирурга, — сказал я.

— Конечно. Я позвонил Кэри и попросил, чтобы он прислал кого-нибудь или приехал сам. Он же велел мне всецело полагаться на собственный опыт и сказал, что я лучший хирург по лошадям в округе. Но я и так это знаю, хоть и не люблю говорить об этом вслух.

— Значит, нужно действовать, — сказал я.

— Ничего другого не остается. Только посмотрите на нее.

Он передал уздечку Скотту, который сообщил:

— Белинды еще нет.

— Она не приедет, — сказал Кен. — Я не нашел ее. Я позвонил тренеру, к которому мы отвели лошадей, а он сказал, что не знает, где она ночует, и не собирается в это время отправляться на розыски.

— Но… — начал было Скотт и тут же сник.

— Вот именно. — Кен посмотрел на меня в упор. — Все, что нам потребуется от вас, — вести наблюдения и делать заметки. Вы будете свидетелем. Просто записывайте все, что я буду говорить или что скажет Скотт. Вы нормально переносите вид крови?

Я вспомнил изуродованные тела, разбросанные по склону, и ответил: —Да.