"Бойня" - читать интересную книгу автора (Фрэнсис Дик)

Глава 8

Днем я позвонил Уайкему. Голос у него был усталый. Этот день был сплошной вереницей сложностей и горестей, которые к тому же еще не кончились. Нанятый сторож сидел на кухне вместе со своим псом, пил чай и жаловался на холод. Уайкем боялся, что охранять он будет исключительно кухню.

— А что, в самом деле морозит? — спросил я. Это было бы неприятно: в мороз грунт делается твердым, скользким и опасным, и скачки обычно отменяются.

— Да нет, плюс два на улице.

Уайкем держали термометр на улице, над водопроводными кранами. В мороз он включал подогрев, чтобы вода не замерзала. За годы работы он успел оборудовать свою конюшню всяческими полезными приспособлениями, вроде инфракрасных ламп в денниках, чтобы лошади не мерзли и не простужались.

— Приходил полицейский, — сказал Уайкем. — Детектив. Он сказал, что, возможно, это подростки нашалили. Представляешь? Я сказал, что умело пристрелить двух лошадей — это не детская шалость. Но он ответил, что мальчишки способны на такое, что иной раз только диву даешься. Он, мол, видывал вещи и похуже. Например, пони, которым хулиганы выкалывали глаза.

П-психи ненормальные! Я сказал, что Котопакси не пони, что он был одним из фаворитов Большого национального, а констебль сказал, что... что очень жаль и он с-сочувствует владельцу...

— Но он обещал что-нибудь предпринять?

— Он обещал вернуться завтра и взять показания у конюхов, но вряд ли они что-то знают. Пит, который ухаживал за Котопакси, разрыдался. Все остальные были в возмущении. Для них это даже хуже, чем когда лошадь получает травму и ее приходится пристрелить...

— Это для всех хуже, — сказал я.

— Да, — вздохнул Уайкем. — А потом еще приехали живодеры и битый час вытаскивали их из денников... Я не мог на это смотреть. Я... я их так любил обеих...

Разумеется, для живодеров убитые лошади — всего-навсего падаль. Возможно, это самый разумный взгляд на вещи, не отягощенный излишними эмоциями, но для Уайкема, который любил лошадей, разговаривал с ними, строил планы, жил их жизнью, это было неприемлемо. Тренеры стиплеров обычно держат своих питомцев дольше, чем тренеры лошадей, участвующих в гладких скачках: не три-четыре года, а лет десять, а то и больше. И когда Уайкем говорил, что любит лошадь, это действительно было правдой.

Я подумал, что к Кинли он еще не успел так привязаться. Кинли был восходящей звездой, яркой и ослепительной. Кинли пока был новой игрушкой, а не старым другом.

— Берегите Кинли, — сказал я.

— Я его перевел. Он теперь в угловом деннике.

Угловые денники обычно занимали в последнюю очередь. В них входили не через двор, а через соседний денник. Это было очень неудобно для конюхов, — но зато это самое безопасное место во всей конюшне.

— Замечательно! — с облегчением сказал я. — А теперь, что гам насчет завтрашних скачек?

— Завтрашних скачек?

— Ну да, в Пламптоне.

Уайкем некоторое время молчал, собираясь с мыслями. На крупные скачки в Пламптон он всегда посылал много лошадей, потому что это был один из ближайших ипподромов. Насколько я знал, завтра мне предстояло шесть заездов.

— У Дасти есть список, — сказал наконец Уайкем.

— Ладно.

— Управляйся с ними как сочтешь нужным. — Хорошо.

— Ну, спокойной ночи, Кит.

— Спокойной ночи, Уайкем.

Вешая трубку, я подумал, что он снова правильно назвал мое имя. Быть может, в Пламптон привезут тех лошадей, каких нужно.

На следующее утро я отправятся в Пламптон поездом. По мере того как увеличивалось расстояние, отделявшее меня от дома на Итон-сквер, я испытывал все большее облегчение. Несмотря на присутствие принцессы, Литси и Даниэль, вечер, проведенный в обществе Беатрис де Бреску, оказался сущей пыткой. Я очень рано извинился и отправился спать, сопровождаемый укоризненными взглядами остальных, но и во сне мне продолжал мерещиться настойчивый плаксивый голос тети Беатрис.

Утром, когда я уходил, Литси сказал, что после того, как Джон Гренди уйдет, он сам будет сидеть с Роланом. А принцесса и Даниэль должны были занимать Беатрис. Даниэль вечером работала у себя на телевидении, поэтому после половины шестого этот тяжкий труд целиком ложился на плечи принцессы.

Я пообещал вернуться из Пламптона как можно раньше, но обнаружил в раздевалке записку, которая давала мне повод не возвращаться. Честно говоря, я был этому очень рад. Записка была от директора ипподрома в Ньюбери, который просил меня убрать свою машину, потому что это место срочно нужно им для других целей.

Я позвонят на Итон-сквер. К телефону подошла Даниэль. Я объяснил насчет машины.

— Попрошу кого-нибудь подбросить меня из Пламптона в Ньюбери. А ночевать, пожалуй, поеду домой, в Ламборн. У меня завтра скачки в Девоне. Ты уж извинись за меня перед принцессой. Скажи, что я приеду завтра после скачек, если надо.

— Дезертир! — сказала Даниэль. — Голос у тебя подозрительно радостный.

— Но так же действительно ближе!

— Расскажи это своей бабушке!

— Ладно, ты там осторожнее, — сказал я.

Она немного помолчала, потом со вздохом ответила: «Ладно» и повесила трубку. Временами казалось, что между нами все идет по-прежнему, а потом раз! — и опять все не так. Я без особого энтузиазма отправился разыскивать Дасти. Дасти привез тех лошадей, каких надо, привез мне куртку нужного цвета и резко отрицательное мнение о детективе, который сдуру попытался допрашивать конюхов за работой. Дасти сказал, что все равно никто ничего не знает, а парни были готовы линчевать любого чужака, шатающегося возле конюшен.

Главный конюх (не Дасти, а другой; Дасти был главным конюхом, который ездит с лошадьми) в субботу вечером, как всегда, обошел конюшни часов в одиннадцать, и все было тихо. Конечно, во все восемьдесят денников он не заглядывают — проверил только пару лошадей, которые приболели. Ни к Каскаду, ни к Котопакси он не заходил. Заглянул к Кинли и Хиллсборо, чтобы убедиться, что они нормально поели после скачки, и пошел домой спать.

— А что еще он мог сделать? — воинственно поинтересовался Дасти.

— Так ведь никто его и не обвиняет, — сказал я.

— Пока нет, — мрачно ответил Дасти и взял мое седло, чтобы седлать лошадь, которой предстояло участвовать в первом заезде.

Дальше все шло как обычно: Дасти выводил и седлал лошадей, я на них ездил, оба мы разговаривали с владельцами — поздравляли, сочувствовали, объяснялись и извинялись. День был обычный: две победы, одно второе место, два непризовых и одно падение. Падение было мягким и не доставило мне особых проблем.

— Спасибо, Дасти, — сказал я после последнего забега. — За все спасибо.

— Ты о чем? — недоверчиво спросил он.

— Ну, просто так. Сегодня у тебя был тяжелый день — шесть скачек как-никак. И все было хорошо.

— Все было бы еще лучше, если бы ты не свалился в пятом забеге, кисло ответил Дасти.

Я вовсе не свалился. Это лошадь упала подо мной. На попоне с номером остались пятна зелени. И Дасти это отлично знал.

— Ну, все равно спасибо, — сказал я. Он кивнул без улыбки и поспешно ушел. Вот так оно и будет: и завтра в Ньютон-Абботе, и послезавтра в Аскоте. Сотрудничество, но не дружба.

Двое других жокеев, живших в Ламборне, подвезли меня до Ньюбери. Я забрал с ипподрома свою застоявшуюся машину и поехал домой.

Дома я разжег камин, чтобы хоть чуть-чуть поднять настроение, поужинал жареной курицей и позвонил Уайкему.

У него был утомительный день. Страховой агент утверждал, что он не принял должных мер по охране, детективы окончательно достали всех конюхов, а сторожа главный конюх, пришедший на конюшню в шесть утра, нашел спящим на сеновале. Уайкем сообщил о гибели лошадей в Уэзерби, в секретариат Жокейского клуба (это была обычная процедура), а весь день его изводили звонками из газет. Репортеры желали знать, действительно ли лошадей убили. В конце концов позвонила принцесса и сказала, что отменила свой визит к друзьям в Ньютон-Аббот и не поедет на ипподром. И еще просила Уайкема передать Киту, что он действительно очень нужен на Итонсквер и пусть возвращается, чем раньше, тем лучше.

— Что у них там стряслось? — спросил Уайкем без особого интереса.

— Она была прямо сама не своя.

— На них неожиданно свалилась ее золовка.

— Да? — Уайкем не стал развивать эту тему. — Ты сегодня молодец.

Две победы — это неплохо.

— Спасибо, — ответил я, ожидая, что сейчас последуют упреки за падение. Дасти наверняка наябедничал. Но я был несправедлив к старому склочнику.

— Дасти говорит, что Торкиль в пятой скачке упал. Ты как там? Цел?

— Ни царапины! — ответил я.

— Ну и хорошо. Так вот, насчет завтрашнего дня...

Мы обсудили завтрашних лошадей и наконец простились. Он снова назвал меня Китом. Это уже два раза подряд... «Я буду знать, что все в порядке, когда Уайкем опять начнет называть меня Полом», — подумал я.

Я прослушал все сообщения на своем автоответчике. Большая часть повторяла то, о чем рассказывал мне Уайкем: целая толпа репортеров желала знать, какие чувства я испытываю в связи с гибелью Котопакси. «Хорошо, что меня дома не было, — подумал я, — а то бы я им такого наговорил...» Один тренер из Девона спрашивал, не смогу ли я выступить на его лошадях в Ньютон-Абботе. Его жокей получил травму. Я заглянул в каталог, позвонил тренеру, чтобы сказать, что я согласен, и спокойно улегся спать. Где-то в половине третьего меня разбудил телефонный звонок. Я посмотрел на часы и поморщился.

— Алло! — сонно сказал я. — Кто это?

— Кит...

Я тут же проснулся. Это был голос Даниэль, и с ней явно что-то было не так.

— Ты откуда? — спросил я. — Я... мне надо... Я в магазине.

— Где-где?

— В магазине! — Она шумно сглотнула. — Что случилось? Переведи дух и рассказывай по порядку.

— Я вышла из студии в десять минут третьего... и поехала домой...

Даниэль осеклась. Она всегда заканчивала в два. В это время их бюро закрывалось, и американские репортеры разъезжались по домам. Даниэль возвращалась на своем маленьком «Форде» в гараж недалеко от Итон-сквер, где стоял и «роллс-ройс» Томаса.

— Ну и дальше? — спросил я.

— За мной ехала какая-то машина. Потом у меня лопнула шина. Мне пришлось остановиться. Я... — Даниэль снова сглотнула, — я обнаружила, что у меня спущены целых две шины. А другая машина остановилась рядом, и из нее вышел мужчина. Он был в каком-то... каком-то капюшоне...

«Господи Иисусе!» — подумал я.

— Я побежала, — продолжала Даниэль. Она явно была близка к истерике. — А он погнался за мной. Я бежала, бежала... увидела этот магазин... круглосуточный... и забежала сюда. Но хозяину это не нравится. Он позволил мне позвонить... но у меня нет денег. Я оставила кошелек и пальто в машине... Я не знаю, что делать...

— Вот что, — сказал я, — сиди там и никуда не выходи. Я за тобой приеду.

— Да, но... хозяин не разрешает... А снаружи он, этот... Я не могу... я просто не могу выйти! Это так глупо... но я боюсь...

— Еще бы! Я сейчас приеду. Передай трубку хозяину. И не бойся. Через час я буду там.

— Хорошо... — слабо ответила она, и после паузы в трубке послышался голос с азиатским акцентом:

— Алло!

— Моей даме нужна помощь, — сказал я. — Согрейте ее, дайте ей горячего питья и устройте ее у себя. Я приеду и заплачу вам.

— Наличными, — лаконично уточнил он.

— Наличными.

— Пятьдесят фунтов.

— За это вам придется действительно хорошо о ней позаботиться, сказал я. — А теперь скажите ваш адрес и как вас найти.

Он объяснил мне, как к нему доехать, и очень серьезно сказал, чтобы я не торопился, за дамой он присмотрит, и чтобы я непременно привез деньги. Я еще раз заверил его, что обязательно привезу. Я оделся, сунул в сумку кое-какую запасную одежду, запер дом и помчался в Лондон, нарушая все мыслимые ограничения скорости. Пару раз я свернул не туда, но наконец угрюмый и неразговорчивый ночной прохожий объяснил мне, как доехать, и я нашел нужную улицу и ряд темных магазинов, среди которых один, расположенный с краю, рядом со станцией метро, был ярко освещен. Я резко затормозил у края тротуара и вошел в магазин.

Это был крохотный мини-маркет. У двери располагался небольшой киоск, где продавались горячие блюда на вынос, а все остальное пространство было до потолка забито продуктами, и тонко пахло пряностями. Двое покупателей стояли у киоска с горячими блюдами, третий в глубине магазинчика выбирал консервы. Даниэль нигде не было видно. Продавец, азиат с гладким круглым лицом, рыхлым телом и раскосыми глазами, коротко глянул на меня, ворвавшегося внутрь, и продолжал методично обслуживать покупателей.

— Молодая дама... — сказал я. Он словно и не услышал. Завернул покупки и принялся отсчитывать сдачу.

— Где она? — настойчиво спросил я. Но с тем же успехом мог бы обращаться к шкафу. Азиат переговорил с покупателями на неизвестном мне языке, рассчитался и дождался, пока они уйдут.

— Где она? — повторил я. Мне стало не по себе.

— Деньги. — Судя по его глазам, деньги ему были очень нужны. — С ней все в порядке.

— Где она?

— В кладовке, вон за той дверью. Давайте деньги.

Я отдал ему пятьдесят фунтов, оставил его пересчитывать их, а сам ринулся в указанном направлении. Задняя стена была заставлена от пола до потолка. Я успел всерьез разозлиться, но тут заметил дверь, наполовину загороженную полками.

Между пачек с кофе торчала ручка. Я повернул ее и толкнул дверь. За ней оказалась комната, тоже заставленная картонными коробками. На крохотном пятачке стояли стол и стул. Под потолком висела лампочка без абажура.

Даниэль сидела на стуле, кутаясь в большое мужское пальто, протянув руки к слабенькому обогревателю и тупо глядя в пространство.

— Привет! — сказал я.

Огромное облегчение, отразившееся на лице Даниэль, пожалуй, стоило страстного поцелуя, которого я, впрочем, так и не получил. Она вскочила и прижалась ко мне, словно вернувшись домой. Я крепко обнял ее, почти не чувствуя ее тела под этим толстым пальто, ощущая мускусный восточный аромат, которым была пропитана темная ткань, поглаживая темные волосы Даниэль, и мне было хорошо. Я мог бы стоять так часами, но вскоре Даниэль отстранилась от меня.

— Ты, наверно, думаешь, что я дура, — сказала она дрожащим голосом, хлюпая носом и вытирая глаза кулаком. — Все это так глупо...

— Ничего подобного.

— Я так рада, что ты здесь!

Это было сказано от чистого сердца.

— Ну, пошли, — сказал я, успокоившись. — Идем домой.

Даниэль выскользнула из огромного пальто и положила его на стул. Она немного дрожала в своей рубашке и свитере. «Это от нервов», — подумал я: в магазине и в кладовке было не так уж холодно.

— У меня в машине есть плед, — сказал я. — А потом мы заберем твое пальто.

Она кивнула, и мы направились через магазин к двери, ведущей на улицу.

— Спасибо, — сказал я азиату.

— Лампочку выключили? — спросил он. Я покачал головой. Азиат поморщился.

— Спокойной ночи, — сказал я, а Даниэль добавила:

— Спасибо вам.

Он ничего не ответил и проводил нас своими раскосыми глазами. Мы вышли на улицу и подошли к машине.

— На самом деле, он был довольно любезен, — сказала Даниэль, когда я накидывал плед ей на плечи. — Он налил мне кофе и предложил поесть, но я не могла взять в рот ни крошки.

Я усадил ее на пассажирское место, захлопнул дверцу и сел за руль рядом с ней.

— Где твоя машина? — спросил я.

Она вспомнила не сразу — это и неудивительно, принимая во внимание ее паническое бегство.

— По-моему, я не успела проехать и двух миль, как обнаружила, что шина спускает. Я свернула... Наверно, если мы поедем к телецентру, мы ее увидим... Но на самом деле я не помню...

— Ничего, найдем, — сказал я. — Ты не могла убежать далеко.

И мы в самом деле довольно легко нашли «Форд»: он стоял к нам задом в каком-то зачуханном переулке.

Я оставил Даниэль в машине и вышел посмотреть. Пальто и сумочка пропали, вместе с «дворниками» и радиоприемником. Самое странное, что сама машина все еще была на месте. Правда, у нее были спущены две шины, но ключи торчали в зажигании. Я вытащил их, запер дверцы и вернулся к Даниэль, чтобы сообщить ей две новости, одну хорошую, другую плохую.

— Машина цела, но, если ее оставить здесь, к утру ее «разденут», а могут и вообще угнать.

Даниэль равнодушно кивнула. Мы нашли круглосуточный гараж. Я снова вышел, а она осталась в машине. Я попросил их прислать аварийку. «Ага», лениво ответили мне, взяв ключи от машины и записав номер и местонахождение. Все будет в порядке. Они привезут машину, поменяют шины, поставят новые «дворники». К утру все будет готово.

Только по дороге на Итон-сквер Даниэль согласилась рассказать подробнее о человеке, который пытался на нее напасть. И то говорила очень неохотно.

— Ты думаешь, это был насильник? — напряженно спросила она.

— Н-ну... по крайней мере, похоже на то.

Я попытался представить себе этого человека.

— Во что он был одет? Что это был за капюшон?

— Я не заметила... — начала было Даниэль, но обнаружила, что помнит больше, чем думала. — Он был в костюме. В обычном костюме. И в лакированных ботинках. Они блестели в свете фонарей, и я слышала, как они топают по тротуару. Так странно... А капюшон... Это был не капюшон. Темная шляпа с опущенными полями и с дырками для глаз и для рта.

— Жуть какая! — сочувственно сказал я.

— Наверно, он ждал, когда я выйду из студии... — Ее передернуло. Как ты думаешь, это он проколол мне шины?

— Две шины одновременно лопнуть не могли. — И что мне теперь делать?

— Может, обратиться в полицию? — предположил я. — Нет, только не это! В полиции считают, что молодая женщина, которая ночью ездит по городу одна, сама напрашивается на неприятности. — И все-таки...

— Ты знаешь, подруга моей подруги, тоже американка, ехала по Лондону и абсолютно ничего такого не делала, как вдруг ее останавливает полицейский и отводит в участок. Ее раздели и обыскали! Можешь себе представить? Они сказали, что ищут наркотики или бомбы... тогда как раз был разгар борьбы с терроризмом, и им не понравился ее акцент. Ей пришлось среди ночи будить своих знакомых, которые могли бы подтвердить, что она действительно возвращалась домой с работы. После этого у нее нервы сделались ни к черту, и ей пришлось уйти со службы.

— Не может быть!

— И тем не менее.

— Ну, не все же полицейские такие, — мягко заметил я.

— Мне очень жаль, что я заставила тебя тащиться в такую даль, сказала Даниэль. Но по ее голосу не было заметно, что она об этом жалеет.

— Но в полицию мне обращаться не хотелось, а иначе пришлось бы будить Даусона и вызывать кого-нибудь из дома... Я была совершенно не в себе... Я знала, что ты приедешь.

— Угу.

Она вздохнула. Голос у нее наконец-то перестал дрожать.

— Хорошо еще, что кошелек был почти пустой. Губная помада, расческа и немного денег. Кредитных карточек там не было. Я никогда не ношу их с собой на работу.

— А ключи?

— Ой...

— Ключ от входной двери дома на Итон-сквер?

— Да... — Даниэль была расстроена. — И от задней двери студии, через которую входят служащие. Надо будет позвонить им утром, когда дневная смена придет на работу.

— Там было что-нибудь с адресом дома на Итон-сквер?

— Нет, — уверенно сказала Даниэль. — Я вечером убрала все, что было в машине, — на самом деле я просто искала предлог отвязаться от тети Беатрис, — и поменяла кошелек. При мне не было ни писем, ничего такого.

— Уже кое-что, — сказал я.

— Ты такой практичный!

— Я бы все-таки обратился в полицию, — сказал я ровным тоном.

— Нет. Ты не женщина, тебе не понять.

На это отвечать было нечего. Я не стал ее уговаривать. Я подъехал к особняку на Итон-сквер, как делал уже много раз, привозя Даниэль домой с работы. И только остановившись у подъезда, я подумал, что, возможно, человек в шляпе был вовсе не насильник, а Анри Нантерр.

Верилось в это с трудом, но, принимая во внимание сопутствующие обстоятельства, над этим стоило поразмыслить. Если это было частью кампании по организации неприятных сюрпризов и несчастных случаев, то мы об этом еще услышим. И о лошадях тоже. Террор не имеет смысла, если террорист не похвалится содеянным.

Даниэль никогда прежде не видела Анри Нантерра и не могла его узнать.

Но и он не мог появиться в Чизике, если не знал, что она в Англии. Он мог вообще не подозревать о ее существовании.

— Что-то ты вдруг замолчал, — сказала Даниэль. Голос у нее был уже не испуганный, а сонный. — О чем ты думаешь?

Я посмотрел на ее смягчившееся лицо. Следы напряжения сгладились. Раза три-четыре, в минуты сильного душевного подъема, нам случалось угадывать мысли друг друга — такое бывает между людьми, которые хорошо друг друга знают. Но это случалось редко, а в последнее время и вовсе прекратилось.

Сейчас я был рад, что она не может знать, о чем я думаю. Вряд ли мои мысли ее бы успокоили.

— Пусть завтра вечером Томас отвезет тебя на работу, — сказал я. В Девон он все равно не едет. А с работы я тебя заберу.

— Но ведь ты будешь в Девоне, на скачках.

— Я поеду туда и обратно поездом. К девяти буду на Итон-сквер.

— Ну, тогда ладно... Спасибо.

Я поставил машину там, где обычно стоял ее «Форд», достал из багажника сумку и вместе с Даниэль, которая куталась в плед, точно в огромную шаль, поднялся на крыльцо особняка.

— Надеюсь, у тебя есть ключ? — спросила она, зевая. — А то будем ломиться в дом, как цыгане...

— Да, есть. Даусон мне одолжил.

— Это хорошо... Ой, я прямо на ходу засыпаю!

Мы вошли в дом и тихо поднялись по лестнице. Когда мы очутились на ее этаже, я обнял ее прямо поверх пледа и снова прижал к себе. Но на этот раз она не прижалась ко мне в ответ, и когда я наклонился поцеловать ее, она подставила щеку, а не губы.

— Спокойной ночи, — сказал я. — Ты как, в порядке?

— Да... — Она избегала моего взгляда. — Я тебе действительно благодарна.

— Ты мне ничем не обязана, — сказал я.

— Но...

Она удивленно посмотрела мне в глаза. Потом сбросила с плеч плед, в который куталась, точно защищаясь от меня, обняла меня за шею и поцеловала.

Это хоть отчасти напоминало былые времена, хотя поцелуй пришелся не в губы, а куда-то в подбородок.

— Спокойной ночи! — сказала и ушла по коридору не оборачиваясь. Я взял свою сумку и плед и пошел наверх, чувствуя себя значительно лучше, чем накануне. Отворяя дверь «бамбуковой» комнаты, я почти ожидал увидеть на кровати храпящую Беатрис. Но постель была свободна, и я на целых два часа погрузятся в мир сновидений.