"Хрустальное счастье" - читать интересную книгу автора (Бурден Француаза)

X

Париж, февраль 1977

Священник объявил молодых людей соединенными святыми узами брака, услышав их слова о согласии. Пять минут назад то же самое сделал чиновник из мэрии.

Их было слишком много в маленькой комнате, которую им предоставила больница Канз-Ван, но врачи пока не разрешали Сирилу выходить, а Тифани не хотела больше оттягивать. Она была уже на восьмом месяце беременности, что оправдывало ее почти совсем простое платье, просторное и строгое. Единственным украшением было кольцо, которое подарила ей Мари, роскошный сапфир, принадлежавший некогда Кларе. Она устроила все сама, не давая никому решать за нее. Мари и Ален были единственными приглашенными Сирила, что касается Тифани, то она ограничилась родителями. Ни Лукас, ни Поль, ни даже Лея не были приглашены участвовать в этой странной церемонии. «Мы отпразднуем позже, когда Сирилу будет лучше», – решила она.

Приехав вместе с Аленом на час раньше, Магали была потрясена. Сирил потерял пятнадцать килограммов, и разного рода шрамы тянулись по всей правой стороне лица, от корней волос и до носа. Ничто не напоминало о красивом молодом человеке, каким он был, кроме его улыбки, с которой он смотрел на Тифани.

– Ну вот и кончено, – отчетливо произнесла девушка. – Но, тем не менее мы выпьем шампанского в его комнате, я приготовила стаканчики…

Сирил был одет в голубые джинсы и черный свитер, его светлые вьющиеся волосы были слишком длинные, его щеки впали, но он стоял прямо и, казалось, чувствовал себя нормально, Тифани он держал за руку.

Когда они прошли мимо Винсена, тот собрался с духом и спросил:

– У меня есть право поцеловать молодых?

Он обнял дочь, нагнулся к ней, ужасно взволнованный, не зная чего можно было пожелать.

– Скажи мне, дорогая, – сказал он совсем тихо, – я тебе еще не сделал подарка…

– У меня есть мысли по этому поводу, папа, я поговорю с тобой потом! – ответила она, улыбнувшись.

Потом она отошла, и он оказался напротив Сирила.

– Поздравляю, дружок. И я советую тебе сделать ее счастливой, она всего лишь девочка!

Ситуация была настолько нереальной, что он должен был побороть себя, чтобы найти слова.

– Я постараюсь, Винсен. Спасибо, что пришел… Сирил не выражал агрессии, когда приходил Винсен, но он никогда не говорил о Виржиле.

– Тогда, шампанское? – пошутил Ален, выталкивая всех из зала.

Несмотря на предупреждения Тифани, он принес две бутылки Кристал Роэдерера, которые нес в сумке-термосе. Как только они оказались в комнате Сирила, они разместились, как смогли, на кровати и пластиковых стульях.

– Сидите, молодожены, я обслужу, – объявила Магали с поющим акцентом.

Она часто себя спрашивала о том, каким будет день свадьбы ее детей, и сможет ли она противостоять Беатрис. В случае с Тифани вопрос решился сам собой, но церемония была слишком жуткой, чтобы радоваться.

Втайне Ален рассматривал книги, которые стопками лежали на ночном столике, папки, которые были собраны у окна. Сирил терял уже год учебы, но он не хотел отставать, и Тифани брала все лекции у его старых друзей и делала ему ксерокс. Она заканчивала лиценциат достаточно успешно, хотя и проводила все свободное время большей частью в больнице. Долгое время Сирил был в тяжелом состоянии, он умножал осложнения и провалы, потом одна за другой следовали пластические операции. Между двумя операциями, когда он вернулся на авеню Малахов, он казался скорее веселым, что делало всех остальных грустными. Ни Мари, ни Винсен не замечали борьбу, которую он вел с самим собой, чтобы не уйти в депрессию. Месяцами не только его лицо было похоже на лицо Франкенштейна, но он переживал ужасные головные боли, от которых сходил с ума. Он с трудом верил, что Тифани могла его любить, он даже смирился бы с ее уходом. Но девушка проявила невиданную решимость, и он дал себя убедить. Особенно перед отказом давать ребенку родиться вне брака.

– Я не хочу вас выставлять, – сказала она сдержанно, но у меня в час занятия и…

И она собиралась пообедать с Сирилом, как почти каждый день с разрешения нянечек, которые всегда приносили двойную порцию десерта.

– Мы вас оставляем, дорогие! – весело сообщила Мари.

Она вышла первой, другие догнали ее у лифта. Только когда закрылись двери кабины лифта, она перестала улыбаться и вздохнула:

– Какой ужас, господи, это было так грустно, что…

Растерявшись, она закусила губу, ни на кого не глядя, пока Магали не обняла ее.

– Почему бы нам не поужинать вчетвером? – предложил Винсен нежно. Я приглашаю вас в ресторан, пойдем на набережную Сен-Агустин, мы часто ходим туда с Мари…

Он должен был сказать это в прошедшем времени, потому что Мари избегала его после драмы. Конечно, чего он и боялся, она кивнула головой.

Через полчаса они все сидели за столом, немного удивленные этой непредвиденной трапезой, и смотрели друг на друга с неким любопытством. Магали и Ален, которые не были в Париже уже много лет, казалось, были удивлены проникающим холодом, серостью Сены и толпой сидящих в кафе.

– Я предлагаю подарить им потрясающее крещение, когда Сирилу будет лучше, – сказал Винсен, смотря на Мари.

– Потому что ты думаешь, что ему когда-нибудь будет лучше! – язвительно ответила она.

– Я также считаю, что они любят друг друга, – вмешалась Магали, – и никто у них этого не отнимет.

Она сидела напротив Винсена, которому сияюще улыбнулась. Они регулярно созванивались уже несколько месяцев, чтобы договориться перед судебным делом, которое Мари завела против Виржиля.

– Так как мы собрались все четверо, – вдруг сказал Ален, – может, поговорим об этом?

– О чем? – спросила сестра настороженно.

– О том, чем вы занимаетесь, о вашей манере платить по счетам, обо всех голубых бумажках, которые приходят в Валлонг…

Ошеломленный Винсен посмотрел на него, недоумевая, почему он подливал масла в огонь; однако он знал, что Ален редко говорил впустую, и надеялся, что у него было достаточно причин, чтобы так начать разговор.

Не утруждая себя ответить прямо, Мари бросила Винсену:

– Кстати, твой адвокат получит повестку, и мы соберемся на переговоры, но как ты знаешь, я не поддамся ни на что.

– Я готов предложить тебе намного больше, чем ты хочешь взять с Виржиля, – осторожно сказал Винсен. – И нам не нужны будут для этого посредники.

– Это он должен платить, а не ты. Это будет слишком просто!

– Надо также обеспечить и будущее Сирила, – настаивал Винсен.

– Ты не возьмешь меня такими аргументами. Ты подписываешь чек, а Виржиль умывает руки? Все забыто? Никогда.

Ален положил свою руку на руку сестры ласковым жестом.

– Мари, прекрати…

– Да, я знаю, ты его защищаешь, вы все трое его защищаете, но этого недостаточно, я тебя предупреждаю.

– Я его не извиняю, его трудно защитить, – ответил Ален. – Но ему не плевать, это ложь, я вижу его каждый день, я хорошо это знаю.

– Тем лучше!

Она резко оторвала руку и отодвинула тарелку.

– Я постараюсь говорить очень ясно, я хочу, чтобы он искупил вину. У Сирила это на всю жизнь, пусть у него тоже будет!

– Мари, – вздохнул Винсен, – важно защитить Сирила. Его инвалидность помешает ему, быть может, в карьере, которую он мог сделать. А наложение ареста на зарплату Виржиля не составляет настоящего искупления, ты это прекрасно знаешь. Назначь сумму, ренту, делай, как знаешь, я не буду возражать…

Он мог показаться очень убедительным, и Магали с интересом смотрела на него, удивленная своей чувствительностью к его голосу, нежности взгляда, его тоске.

– Это очень дорого тебе обойдется, Винсен! – сыронизировала Мари, барабаня пальцами по столу.

Ее неверие не обескуражило его, он был таким же упрямым, как и она.

– Проси, что хочешь, разори меня, если хочешь. – Заставь меня все продать, я согласен, я подписываю. Ни один адвокат не добьется большего, чем я способен дать Сирилу. Но дай мне спасти Виржиля.

– Зачем?

– Потому что это мой сын так же, как Сирил твой, то, что ты должна понять… Пока ты ожесточилась на него, пока правосудие будет его преследовать, Ален не может разделить с ним наделы.

– Мне на это плевать!

– Но не мне. У меня есть выбор – поговорить об этом с Сирилом, предложить ему, например, передачу моей доли в конторе Морван-Мейер, что должно ему помочь в жизни. На настоящий момент ты ведешь юридическое дело вместо него, но он совершеннолетний, он имеет право на голос.

– Это коварно, Винсен, мне все это снится!

– Нет, как раз наоборот. Будь логична, в сравнении с тем, что тебе отсудят, то, что я предлагаю – непомерно.

– Я не хочу об этом слышать, – произнесла она холодно.

– Какая глупость, – яростно пробормотал Ален.

Была пауза, во время которой никто не дотронулся до еды. Потом Винсен нагнулся немного вперед, в сторону кузины.

– Тогда скажи мне, чего именно ты хочешь, и ты это получишь, но не говори мне это через твоих адвокатов! Я готов на что угодно. Правда, на что угодно, Мари, и это не пустые слова.

На этот раз вместо возражений она молча посмотрела на него. Он произнес последние фразы с той властностью, которой она не слышала от него раньше, так же, как это делал Шарль. Та же интонация, тот же язвительный взгляд. Это сходство поразило Алена и Магали, которые с любопытством смотрели на него.

– Я не знаю, – в конце концов, сказала она. – Может быть… Я об этом подумаю.

Но она уже догадывалась, что он сломил ее волю, и что она начинала слабеть. Он не был грубым, загнанным перед катастрофой, которая обрушивалась на Виржиля. Для последнего судимость была худшим. И его отец защищал его с тупой энергией, как раз с той, какую она проявляла по отношению к Сирилу.

– Извините, у меня работа, – пробормотала она, поднявшись.

Винсен схватил ее за руку, когда она выходила из-за стола.

– Ты серьезно об этом подумаешь, Мари?

Он хотел уверенности, а не просто надежды, и он определенно походил на отца, может даже был еще более впечатляющ.

– Да! – бросила она вопреки себе.

Ален подождал, пока она дойдет до двери, прежде чем заявил:

– Ты дрался как лев, скажи тогда…

Они обменялись взглядами, полными взаимопонимания. Они оба нашли что-то очень ценное, что одновременно ложилось на более чем сорок лет настоящей любви и недоразумение, в котором они никогда не признавались себе. Пока Винсен собирался ему ответить, Ален встал.

– У меня больше нет сигарет, пойду поищу табачный киоск. Закажите мне кофе, я вернусь.

Он, очевидно, хотел оставить его на несколько минут наедине с Магали, и Винсен не стал звать официанта, который спокойно мог выполнить то, чего хотел Ален.

Когда он ушел, Магали заявила:

– Сегодня утром, в самолете, он сказал мне, что если представится случай, он загонит вас с Мари в угол…

Винсен изобразил меланхоличную улыбку, понимая, что он был обязан Алену единственным настоящим разговором с Мари, какого у них не было уже несколько месяцев.

– Я думаю, что это все решит, но я очень боялся, когда он начал разговор! Знаешь, мы чертовски много ему должны. Ты, я и теперь Виржиль.

– Что тебя удивляет? Он тебя обожает, ты это прекрасно знаешь.

Она произнесла это как совершенно банальную вещь, с которой любой мог согласиться, но это было не так просто. Он встал, обошел стол и сел около нее на велюровую лавку.

– Есть что-то, чего по телефону я не могу сделать…

Не спеша он приблизился к ее лицу и нежно поцеловал в уголок губ.

– Я умирал от желания сделать это, извини.

Смеясь, она смотрела на него в упор несколько секунд, потом обняла его за шею и вернула ему поцелуй со всей чувственностью, на которую была способна. Когда они остановились, то едва могли дышать и чувствовали себя немного неловко оттого, что повели себя, как дети, которыми уже давно не являлись.

– Я тебя хочу, – констатировал он странным голосом. – Я тебя всегда хочу, когда ты на расстоянии меньше, чем пять метров от меня.

– Успокойся, я уеду за семьсот километров отсюда, самолет улетает через два часа.

– Магали…

– Ты женат, Винсен.

– Но я люблю тебя! Моя жена, ею всегда будешь ты, даже если ты предпочла меня бросить и развестись.

Сказать это было для него таким облегчением, хотя она и побледнела, он не обратил внимания и продолжил:

– Ты уедешь, но ничто не помешает мне думать о тебе. У тебя кто-нибудь есть?

– Я полагаю, что это тебя не касается.

– Да, это правда. Однако если ты одна, если ты не влюблена, я… Я стал тебе безразличен?

Он никогда не думал, что сможет задать этот вопрос, который его преследовал, и когда он это сделал, то испугался.

– Я должно быть, кажусь тебе очень претенциозным, очень…

– Непостоянным.

– Я?

– Да, ты! – вдруг взорвалась она. – С тех пор прошло пятнадцать лет, ты бросил меня в Валлонге и поехал в Париж делать свою карьеру, потому что за тебя это решил отец, ты не спросил, что я чувствовала. О, я знаю, что была не идеальной супругой, далеко от этого, но я делала усилия, я не заслуживала, чтобы со мной так обошлись, с таким пренебрежением, и не говори мне о безразличии!

Метрдотель покашлял, потом поставил перед ними кофе и быстро удалился. Винсен стал играть с ложечкой, опустив голову, а Магали снисходительно на него смотрела.

– Чтобы быть искренней, – продолжила она, – я устроила себе жизнь, которая мне подходит. Если у тебя, с твоей стороны, это не получилось, мне очень жаль.

Он поднял на нее глаза – необъяснимо, она вдруг испытала желание прижать его к себе, успокоить, обрести его снова.

– Нет, – сказала она вполголоса, – это не честно, мне совсем не жаль узнать, что Беатрис тебя не устраивает. Тебе не надо было снова жениться. Не самый умный поступок!

Все испытания, пережитые за предыдущие часы, делали его уязвимым и сентиментальным, но Магали собиралась уезжать, и не было другого случая, чтобы признаться ей.

– Ты большое сожаление моей жизни, насколько ты это знаешь. День был трудным, у меня больше нет ни защиты, ни гордости, я устал. Я тебя еще люблю, Магали, и думаю, что это никогда не изменится.

Они были так заняты тем, что смотрели друг на друга, что Алену надо было бросить пачку сигарет на стол, чтобы они, наконец, заметили его присутствие.

– Вы хотите, чтобы я пошел еще за одной? Немного растерянный, Винсен подал знак официанту, чтобы принесли счет.

– Не надо, – обронил Ален, – уже оплачено. Мне же нужно было чем-то заняться… Ты отвезешь нас в Орли?

Увидев жизнерадостную улыбку кузена, Винсен почувствовал себя абсолютно глупо.

Жан-Реми ходил туда-сюда по залу аэропорта. Он все более нервничал по мере того, как приближалось время прилета рейса из Парижа. Магали была рада его увидеть, но с Аленом это была особая история. Их отношения только ухудшались за последние полгода, после случая с Сирилом или, точнее, после визита Чензо. Ален не показывался на мельнице. Его рубашки были брошены в большом платяном шкафу в ванной комнате. Несколько раз Жан-Реми приглашал его на ужин, и каждый раз Ален назначал ему встречу в ресторане, как будто он мог выносить его только на нейтральной территории. Иногда им удавалось встречаться у Магали, но и там Ален уклонялся от его вопросов. Он отмахивался беззаботным жестом от любой попытки поговорить на личные темы. Его молчание, наряду с холодной улыбкой, было хуже всего.

Далекий голос сообщил о посадке самолета, и Жан-Реми направился к стеклянным дверям. Его существование принимало губительный характер. Периоды, когда он больше не хотел рисовать или не мог, становились все более частыми и продолжительными. Путешествие в Калабрию, а потом в Палермо ничего не изменило. Там тоже, несмотря на любезность его друзей художников и обаяние некоторых новых знакомых, ему не удалось забыть Алена. Двадцать пять лет грозовой связи, может, подошли к концу, не изменившись внутри.

– Ты прелесть, что приехал нас встречать! – воскликнула Магали, возникнув рядом с ним.

– Тебя встречать, – уточнил Ален, – потому что мне надо забрать машину со стоянки…

Его взгляд, проникновенный, только едва коснулся Жана-Реми, потом он обратился с настоящей улыбкой к Магали и развернулся.

– О, мне очень жаль, – пробормотала она.

Она колебалась лишь секунду, прежде чем броситься догонять Алена, которого настигла у лифтов.

– Время ужинать, останься с нами, я приглашаю вас обоих…

– Нет, с меня хватит ресторанов, я возвращаюсь в Валлонг приготовить омлет.

Так как двери открылись, она, схватила его за руку, внезапно разозлившись.

– Ты не видишь, что он очень несчастен? Ты его не достаточно обидел? Поговори с ним, по крайней мере, не игнорируй его!

Ее вмешательство застало его врасплох, и он чуть было не согласился, но, в конце концов, вошел в лифт и повернулся к ней спиной. Расстроенная, она вернулась к Жану-Реми, который ждал, застыв на месте.

– Если я хорошо понимаю, мы едем вдвоем, моя прелесть? – пошутил он.

– Ты знаешь, какой он…

– Да. Нетерпимый, упрямый, злопамятный.

– Но это также отличный человек, – сказала она, взяв его под руку.

– Не учи ученого! – ответил он с горечью.

Потратив безумное количество времени на то, чтобы что-нибудь выяснить, он отлично знал, что Ален часто выходил зимой, что его часто видели в модных местах, что совсем не сочеталось с его обычным образом жизни. Он одерживал краткосрочные победы, как будто тоже пытался о чем-то забыть. Однажды ночью в Эксан-Провансе, где он пытался устроить праздник со своими друзьями, Жан-Реми даже видел, как он выходил с дискотеки с красивой брюнеткой, висящей у него на шее.

Когда они направились к выходу, на весь холл раздался голос:

– Жан!

Ален настиг их в несколько шагов и спросил абсолютно невинно:

– Я могу к вам присоединиться?

Хотя ему было сорок шесть лет, он все еще был похож на молодого человека, в которого Жан-Реми влюбился навсегда. И то, что он сумел загнать его в холст, ничего не изменило в этом служении.

Несмотря на свое нетерпение, Даниэль держался весь вечер. И только после ухода последнего приглашенного, он, наконец, смог ликовать. Возвращаясь в гостиную, где Винсен и Беатрис задержались еще с Софией, он закрыл двойные двери, сделал театральную паузу, прежде чем бросить своему брату:

– У меня для тебя баснословная новость! Сиди, иначе упадешь…

– Он тебе это подтвердил? – вмешалась София, глаза которой светились хитростью.

– Во время аперитива, да, но так как это пока не официально, он не хотел, чтобы я рассказывал об этом Винсену, пока президент не подписал.

– Но он это сделает? – настаивала она.

– Да!

– О ком речь? – забеспокоился Винсен, который ничего не понимал из их диалога.

– О дорогом Обере, с которым ты говорил полвечера.

– О нем? Для политика он достаточно открытый, достаточно интересный.

– Он также великолепный друг, который восхищается тобой, думаю, ты это не упустил? И ты также хорошо помнишь, что он заседает в Верховном суде? Потому что это он всем своим весом изменил баланс!

– Баланс чего? Перестань выражаться загадками, я ничего не понимаю.

– Правда? Ну, я говорю о твоем назначении в Кассационный суд…

Винсен был захвачен врасплох. Даниэль пересек гостиную и встал перед ним с победным видом.

– Я работаю над этим уже месяцы! Или точнее, работаем мы с Софией.

Улыбаясь, он изобразил поклон перед братом.

– Господин судья… Я думаю, ты поднялся на вершину лестницы! Что называется предел, нет? Понятно, что предел в полном смысле этого слова.

Но Винсен все еще не реагировал, и Даниэль рассмеялся.

– О, как сказал бы папа, твое дело из бетона, твоя личная ценность и твоя карьера без ложных шагов стоят всех опор мира! Только вас было много в рядах, ты и стариканы, которые претендовали на самую высшую инстанцию!

– Даниэль…

– Если ты скажешь спасибо, я рассержусь.

– Спасибо.

Потом он вскочил с дивана и хлопнул брата по плечу.

– Ты чертовский негодяй, дружище!

Его голос дрожал от глубокого чувства, которое было трудно контролировать. То, что принес ему на серебряном подносе Даниэль, было результатом такой работы, стольких лет усилий, что он не мог посчитать все, что приносила ему эта новость. На больничной койке умирающий Шарль предсказал ему, что может с ним произойти до этого высшего суда, но он старался не слишком думать об этом.

– Кассационный суд! – повторил он напряженным голосом.

Он повернулся к Софии с улыбкой, полной благодарности.

– Так значит, ты участвовала в заговоре?

– Ты не знаешь, какое количество судей и высших чиновников я должна была обаять, как принцев! – весело пошутила она. – Может, по бокальчику шампанского, чтобы отпраздновать событие…

– Море шампанского, и сейчас же! – воскликнул Даниэль.

Сидя на краешке дивана, не пошевелившись, Беатрис чувствовала себя абсолютно непричастной к радости мужа. Он даже не взглянул на нее, ее с таким же успехом могло и не быть в комнате. Он продолжал обращаться только к брату, уже болтая, когда первый шок прошел.

– Ты представляешь, я больше никогда не буду судить события? Мучиться с совестью? Я буду биться только над законом, над текстом закона, интерпретацией текстов закона!

– И это тебя устраивает?

– Именно это я и люблю!

– И ты издашь еще кучу нечитабельных вещичек, чтобы их с уважением поставили в библиотеке ни разу не открыв!

– Если бы я прислушался к себе, я бы взялся за это сегодня же ночью!

Огорченная, оскорбленная, Беатрис встала, подошла к Винсену и обняла его за талию.

– Я могу тебя поздравить, мой дорогой?

Он опустил на нее взгляд, но посмотрел лишь секунду с легкой сдержанной улыбкой, которая ни от кого не ускользнула.

Через два часа после того, как они покинули дом Даниэля, Беатрис решила спровоцировать настоящее объяснение. В машине, которая везла их на авеню Малахов, она молчала, готовя аргументы. Несмотря на рождающуюся мигрень из-за шампанского или бесконечного вечера, она приступила к атаке, как только они переступили порог комнаты.

Стоя у комода, она демонстративно проглотила противозачаточную таблетку, как и каждый вечер.

– Ты видишь, что я делаю? – сухо бросила она.

Он закончил расстегивать белую рубашку, потом повернулся к ней.

– Нет, что?

– Я даю тебе возможность заниматься со мной любовью в полном спокойствии! Ты не хочешь ребенка, я принимаю меры предосторожности. Но этого тебе недостаточно, сказала бы я, ты поворачиваешься ко мне спиной каждую ночь… Днем тебя нет, а когда мы выходим вместе; я чувствую себя пустым местом!

Ее голос поднялся до писка, она сделала паузу, чтобы попробовать начать снова.

– Винсен, я тебя не узнаю… Это длится уже месяцы…

Она дала своему длинному платью упасть на пол и стояла, как скульптура, в белье из красного кружева, купленного по его желанию.

– Мне двадцать восемь лет, я не уродливая, не глупая, я твоя жена и я хочу тебя. Ты меня ненавидишь или ты больше не можешь?

Он выдержал время, чтобы рассмотреть ее, любуясь, прежде чем ответить:

– Ты потрясающа. В этом был вопрос? Твое тело? Приятное, спроси у любого…

– Я разговариваю с тобой!

– Ты не разговариваешь, ты кричишь.

В ярости она пересекла комнату, расстегивая по дороге свой бюстгальтер, который бросила на кровать.

– Значит, тебя это, правда, не трогает? Ты хочешь спать, ты опаздываешь на работу?

– Ирония у тебя не получается. Это искусство, знаешь…

Она должна была почувствовать себя смешной, но она была слишком несчастна, чтобы это замечать, и она пробормотала жалостным голосом:

– Есть другая женщина, у тебя любовница?

Хотя он был глубоко опечален за нее, у него не получалось ее жалеть.

– Нет, у меня нет любовницы, я тебе не изменяю, – сообщил он лаконично.

Она ему поверила, потому что он казался слишком равнодушным, чтобы соврать. И вдруг ей захотелось до него дотронуться, почувствовать на себе его кожу, обрести снова мужчину, в которого она влюбилась с первого взгляда, и который смог удовлетворить все ее женские желания, по крайней мере, в начале их романа.

– Это потому, что я хочу ребенка? Тебя это пугает? Но ты будешь его обожать, Винсен, я в этом уверена! Однако я не заведу его против твоего желания, я принимаю не сахарные таблетки! Я так тебя люблю, если бы ты знал…

Она позволила себе подойти к нему, он не пытался отстраниться. Он пользовался все время одной и той же туалетной водой, которую она с удовольствием вдохнула, потом она тихонько потянула за рукава рубашки, чтобы ее снять. Когда она начала расстегивать пояс, он схватил ее за запястье.

– Прекрати…

Но она уже успела заметить, что он ее хотел все-таки, и она настаивала, пока он резко не отошел.

– Что с тобой? – отчаянно вскрикнула она. – Ты больше не выносишь, когда я к тебе прикасаюсь?

– Я совершил ошибку, Беатрис, мы не должны были жениться. Я думал, что люблю тебя, я…

Она стала мертвенно-бледной, и он замолчал, удивленный. Он был убежден, что она играла комедию большой любви, он был готов закончить и произнести слово «развод», однако она, казалось, не играла горе, которое исказило ее лицо.

– Винсен, – прошептала она, – ты меня больше не любишь? Ты не любишь меня? Ты говоришь об этом?

Эти слова, которые она уже сто раз повторяла, провоцируя его, не веря в них на самом деле, только что стали жестокой реальностью.

– Нет, я не хочу, – пробормотала она, – ты не имеешь права! Дай мне еще один шанс, ты мне его никогда не давал! Мы не жили нормально, здесь я не дома, вся твоя семья не обращает на меня внимания, и ты делаешь как они, у меня даже не было права носить твое имя! Вы, Морван-Мейеры, вы расцениваете остальной мир с пренебрежением, вы недосягаемы, неприкасаемы…

Она плакала без стыда, на грани срыва, он чувствовал себя холодным от этих упреков. Магали говорила ему то же в свое время, он это не забыл.

– Это не ты, – сказал он очень быстро, – ты тут ни при чем, я единственно ответственен. Я не уладил свое прошлое, когда ты вошла в мою жизнь. У меня нет к тебе упреков, если только то, что ты не должна была выбирать мужа моего возраста. С самого начала мы пошли не по той дороге, я никогда не верил в твои красивые слова, но я считал, что это плата за женщину столь молодую и прекрасную, как ты…

– Верил? Но это правда, несчастный дурак! Какие красивые слова? Когда ты входишь в комнату, у меня останавливается сердце! Когда ты как-то по-особому смотришь на меня, но с тобой уже давно такого не было, я утопаю в счастье. А ты, ты думаешь, что я вышла за тебя из-за твоих денег!

– О, я не говорил бы так резко…

Эта последняя фраза, произнесенная с неким цинизмом, испугала Беатрис больше всего предыдущего. Она поняла, что вот-вот навсегда потеряет его, что он воспользуется их спором, чтобы покончить с этим.

– Не будь со мной злым, тебе это не идет, – попросила она низким голосом.

Это было единственным средством, чтобы помешать ему продолжить, она это знала. Она выпрямилась, откинула свои длинные коричневые волосы назад. У нее были руки, чтобы драться, и она рассчитывала их использовать.

Лея крепко сжимала руки Сирила и молча всматривалась в него.

– Искренне, – сказала она, наконец, – лучше.

Гематомы, вызванные последней пластической операцией, сглаживались, и со дня его приезда на авеню Малахов на прошлой неделе он соглашался смотреть на себя в зеркало.

– Я думал, они смогут сделать что-то большее, – уточнил он. – В любом случае не раньше, чем через месяц.

Три шрама пересекали лоб, скулу и висок, но верхнее веко обрело уже почти нормальную форму.

– Это кстати, потому, что я больше не перенесу больниц!

Сестра удовлетворенно улыбнулась, прежде чем отпустить его. Она считала долгом чести помогать Тифани, сменяя ее, чтобы Сирил почти никогда не оставался один.

– Я все-таки немного доктор Джекил и мистер Хайд, нет? – спросил он, вертя головой то направо то налево.

– Ты выкинешь меня на улицу, если я тебе скажу, что шрамы придают некий шарм?

– Тогда у меня его много!

Он соглашался шутить, это был хороший знак, она воспользовалась этим, чтобы спросить его, сгорая от любопытства:

– Вы останетесь здесь, когда вы уже женаты?

– У Тифани нет никакого желания уезжать, я ее понимаю.

В любом случае он был всегда с ней согласен, никогда ей не противоречил.

– Когда появится ребенок, мы будем рады, что не одни. К тому же куда ты хочешь, чтобы мы ушли? Винсен предложил мне работать…

– О, он, кажется, способен достать для тебя луну, нет?

Они засмеялись, потом Сирил перестал:

– Он делает все, что может.

Это был эвфемизм, ибо даже с Мари, несмотря на все их передряги, Винсен продолжал показывать себя улыбающимся, любящим, внимательным к сохранению семейной сплоченности.

– Я его не только очень люблю, – продолжал Сирил, но это отец Тифани, значит…

– Значит, он может разговаривать прямо с тобой, а не с мамой, которая иногда преувеличивает! Что касается Беатрис, эти финансовые решения должны быть ей неприятны… Ее тоже должны интересовать деньги!

Она разом встала и подошла к венецианскому зеркалу, которое украшало одну из стен спальни.

– А я, как моя голова? Ты заметил сережки?

– Я думаю, речь идет о подарке Эрве?

– Угадал!

– Он тебя балует…

– Мама его постоянно упрекает, но он говорит, что наверстывает упущенное.

– Это его право, после всего.

Она развернулась и подошла к нему.

– Ты, правда, не хочешь знать? – спросила она с большой нежностью.

– Нет. Не сейчас.

Его ответ был всегда одним и тем же с тех пор, как Мари предложила ему броситься на поиски некого Этьена. Она пошла на это через несколько недель после несчастного случая, почувствовав себя вдруг несправедливой со своим сыном и не зная, как еще ему помочь преодолеть его инвалидность. Потому что Лея нашла своего отца, у Сирила тоже было право узнать своего. Но он решительно отказался, в ужасе от мысли столкнуться с незнакомцем в том состоянии, в каком он был.

– Мне не нужен больше никто, кроме Тифани, ты знаешь…

Она это поняла лучше после того, как провела часы, успокаивая его, когда он начал задаваться вопросами, видя, что он слишком уродлив для Тифани и чуть не впал в депрессию. Когда Лея безустанно повторяла: «Она любит тебя, это очевидно!» – Он отвечал: «Этого не может быть». Но когда они принялись за дело вдвоем, они его разбудили: Тифани яростью, Лея дипломатией.

– Я могу идти? Мне надо заниматься…

– Конечно, давай! Торопись стать врачом, потом хирургом, и потом ты мне заново все это сделаешь, обещаешь?

Она пожала плечами беззаботно, как если бы находила эту перспективу бесполезной, потом ушла, оставив дверь открытой. Ему надо было встать, чтобы закрыть ее самому. Немного раздраженный тем, что его все еще держали за больного, он больше не хотел особенного внимания, он просто хотел обрести нормальную жизнь. Или более-менее нормальную.

Он подошел к зеркалу и обследовал себя без снисхождения и отвращения. Он был наполовину изуродован, это было неопровержимо, но Лея была права, все постепенно приходило в норму. Левый глаз, он им очень хорошо видел, и его головные боли почти прошли. Накануне, когда он спросил Тифани, не испугает ли он ребенка, она дала ему пощечину. Не очень сильную и по здоровой щеке, но пощечина была сухой и спонтанной. Парадокс заключался в том, что это обрадовало его, потому что это было доказательством того, что она больше не относилась к нему, как к чему-то хрупкому, что она могла на него разозлиться. Она извинилась, огорченная своей собственной реакцией, в то время как он раскатисто смеялся. Тем истинным смехом, которым йог смеяться только рядом с ней. Его женой.

Он опустил голову задумавшись. Сможет ли он смеяться с ребенком? Со всеми теми, кого он мечтал иметь, сможет ли он стать хорошим отцом, без досады и горечи? Тысячу раз, во сне и наяву, он пережил эту ужасную драку. Удары Виржиля по спине, его сильные руки, вцепившиеся в его волосы, бросившие его лицом вперед. Ветка, которую он видел, как она приближалась, воткнулась в его глаз. Боль разрывающая, тут же паника, голос Алена в кровавом тумане, и Тифани, которая плакала где-то рядом с ним. Если бы в этом месте ствол был гладким, тогда он, может, сломал бы себе нос или надбровную дугу, в общем, ничего важного, но вместо этого он был искалечен на всю жизнь. Ужасное желание мести, которое его сначала грызло, в конце концов, отошло на второй план. Воткнуть нож в горло Виржиля не решало отныне ничего.

Дверь на лету открылась, заставив его подпрыгнуть, и Винсен ворвался в комнату.

– Я отвезу тебя в клинику, Тифани рожает, схватки начались в метро!

Твердой рукой Винсен толкнул Сирила перед собой.

Тест Апгара был нормальный, новорожденный весил три килограмма и осмотренный вблизи был отлично сложен. Уставшая Тифани, которая спала, когда Винсен и Сирил вошли в комнату, проснулась, услышав, как они шепчутся, повиснув на колыбели.

– Это мальчик, – пробормотала она, – он себя очень хорошо чувствует. Где вы были?

– Ты дала телефон твоего отца во дворец, понадобилось время, пока они его нашли, пока он меня забрал…

Голос Сирила дрожал между волнением и упреком, но Тифани ему улыбнулась с нежностью, которая заставила его замолчать. Она не хотела, чтобы он сходил с ума, устремлялся на улицу в поисках такси, а потом терпел долгое время в одиночестве в коридорах клиники.

– Не было ничего срочного, – пошутила она, – ты не мог для меня сделать ничего особенного. Очень милый старый месье помог мне подняться по лестнице метро, мы нашли телефонную будку, и потом он подождал скорую вместе со мной. Я записала его адрес, ты его отблагодаришь.

Сирил сел на край кровати, взял лицо Тифани в ладони, и крепко ее поцеловал, безразличный к присутствию Винсена за спиной.

– Я до безумия люблю тебя, – прошептал он, – я не хочу, чтобы старые месье занимались тобой вместо меня.

Она обняла его за шею, потом подняла глаза на отца, который ждал. Ему было немного не по себе, руки в карманах плаща.

– Папа, ты не дашь мне его, чтобы я представила его Сирилу?

Взволнованный тем, что первым коснется малыша, Винсен повернулся к колыбели. Двадцать три года назад у изголовья Магали он с осторожностью поднял Виржиля именно таким же образом. Новорожденный показался ему легким, хрупким, сказочным. Он воспользовался предоставленным ему временем, чтобы разглядеть его, прежде чем передать в руки молодых людей.

– Как тебе твой сын? – спросила она у Сирила.

Сначала он не ответил, потом, в конце концов, произнес, низким голосом:

– Очень красивый.

– Он им, безусловно, станет, но в настоящий момент он скорее… сморщенный, нет?

Она рассмеялась, тогда как Сирил нахмурил брови, озадаченный, потом она снова обратилась к Винсену.

– Счастлив стать дедушкой?

– Больше, чем ты себе это представляешь, ваш ребенок меня переполняет, я даже не знаю, что сказать!

Однако она, казалось, ждала, что он заговорит, задаст все вопросы, которые хотел задать по поводу ребенка, он выбрал самый простой.

– Как вы собираетесь его назвать?

– О, это уже давно решено, – ответила ему Тифани, и я надеюсь, это доставит тебе удовольствие! Твоего внука будут звать Шарль.

– Шарль? – повторил он недоверчиво.

Слишком растерянный, чтобы что-то добавить, он посмотрел в глаза Тифани. Конечно, она знала, насколько он любил своего отца. Она не просто хотела доставить ему удовольствие, ее выбор был серьезно обдуман.

– Я не могла думать ни о каком другом имени для наследника Морванов и Морван-Мейеров, – объяснила она. – Мы надеялись, что этот ребенок представит собой две семейные ветви и их объединит…

Винсен опустил голову, попытался улыбнуться и в конце концов отказался от этого.

– Я очень тронут, – пробормотал он, – но сейчас я вас оставлю, вы, должно быть, хотите спокойно побыть с… Шарлем.

Когда он вышел из комнаты, он все еще был раздвоен между легкостью и странной меланхолией. Он был дедушкой, он скоро будет судьей Кассационного суда; с другой стороны, он почти разводился, и все еще мысли о бывшей жене преследовали его. А его зять мог со дня на день его разорить. Поворот жизни его изумлял, несмотря на все усилия, он больше ничем не владел. Что Клара подумала бы об этом новом Шарле, сделанном двумя ее правнуками?

В холле, когда он искал в глубине кармана свою пачку сигарет, он заметил Мари, которая в спешке входила и вскоре наткнулась на него.

– Ты видел ребенка? Как он?

Она схватила его за руку, сумасшедшая от волнения, и он потрепал ее по волосам, не обращая внимания на прическу.

– Великолепно! Абсолютно нормальный, успокойся. Это мальчик, которого зовут Шарль.

– Как?

– Шарль…

Замолчав сначала, она вдруг стала плакать конвульсивно, пока он не обнял ее.

– Я знаю, Мари, – сказал он тихо, – я знаю…

Они знали друг друга наизусть, всегда, они в одно время учили право, вместе пережили разного рода драмы, недавно поссорились, но в этот момент их объединяло что-то такое, что только они двое могли понять и оценить.