"Стая" - читать интересную книгу автора (Шетцинг Франк)

Часть третья «Независимость»

Гренландское море

Саманта Кроув отложила свои заметки и выглянула наружу.

Вертолёт быстро снижался. Казалось, он падает на светлую платформу в море, и Кроув спросила себя, как такая громадина вообще может плавать по морю — и вместе с тем: как можно приземлиться на такую маленькую площадку?

В 950 километрах к северу от острова над гренландским глубоководным бассейном находилось судно «Независимость», плавучий город, похожий на звездолёт из фильма «Чужие». Два гектара свободы и 97 000 тонн дипломатии, как сказали бы военные. Самый большой в мире вертолётоносец должен был стать на ближайшие недели её домом.

Её задача: провести переговоры.

Машина развернулась и мягко села. Через окно Саманта увидела мужчину в жёлтой куртке, который давал вертолёту отмашки. Полёт был тяжёлым, и Кроув слегка пошатывало, когда она сошла на палубу.

На взлётной палубе стояло лишь несколько вертолётов. Пустота усугубляла сюрреализм картины. Она взглянула на бескрайнюю асфальтированную площадку и вспомнила её точные размеры. Кроув имела слабость к цифрам и постаралась узнать о «Независимости» как можно больше. Однако реальное судно не имело ничего общего со схематическими изображениями и техническими данными. В воздухе висел тяжёлый запах нефти и керосина, к нему примешивались горячая резина и соль, и всё это носило по палубе резким ветром, рвавшим её куртку.

Вокруг бегали мужчины в цветных куртках и наушниках от холода. К ней подошёл один в белой куртке, и Кроув попыталась вспомнить: белая — это значит ответственный за безопасность. Жёлтые управляли вертолётами, красные отвечали за горючее и боезапас. А кто в лиловых?

Холод пробрал её до костей.

— Идёмте со мной, — крикнул мужчина, преодолевая шум стихающего винта. Он указал в сторону единственной надстройки судна. Она возвышалась по правому борту как многоэтажный дом, увенчанный громадными антеннами и сенсорами. Кроув машинально попыталась нашарить в правом кармане пачку сигарет, но вспомнила, что это под курткой. В вертолёте нельзя было курить. Полёт в ветреную арктическую непогоду был ей нипочём, но вот многочасовой отказ от никотина — просто пытка.

Её сопровождающий открыл люк. Кроув ступила на «остров», как называлась надстройка на жаргоне военных. Они миновали двойной шлюз, и на неё пахнуло свежим, чистым воздухом. «Остров» удивил Кроув своей теснотой. Ответственный за палубу передал её рослому чернокожему в униформе, который представился Сэломоном Пиком. Они пожали друг другу руки. В последние недели Пик и Кроув не раз переговаривались по телефону. Они прошли по коридору с множеством поворотом и спустились по крутой лесенке в глубь корабля, за ними матросы несли её багаж. На стене красовалась надпись: УРОВЕНЬ 02.

— Отдохните, — сказал Пик и открыл одну из дверей, расположенных по обе стороны коридора. За дверью оказалась просторная, хорошо обставленная комната. Скорее даже номер «люкс». Кроув читала, что бытовые помещения на борту вертолётоносца сведены к минимуму и что матросы спят в общих кубриках, и задала Пику удивлённый вопрос.

— Вряд ли мы поселили бы вас вместе с матросами, — ответил тот с улыбкой. — На флоте понимают, как принимать гостей. Это флагманская каюта.

— Флагманская?

— Наш «люкс». Каюта для адмирала или его штаба, когда кто-то из них прибывает на борт. Но сейчас у нас состав команды неполный, и места много. Женскую часть экспедиции размещаем во флагманских каютах, мужскую — в офицерских. Позвольте? — Он прошёл мимо неё и толкнул следующую дверь: — Собственная ванна и туалет.

— Я просто ошеломлена.

Матросы внесли её багаж.

— Тут есть маленький бар под телевизором, — сказал Пик. — Безалкогольный. Хватит полчаса прийти в себя? А потом я зайду за вами и проведу по судну.

— Вполне.

Кроув еле дождалась, когда закроется дверь, и жадно выцарапала из кармана сигареты. И лишь сделав первую глубокую затяжку, снова почувствовала себя человеком.

Сидела на краю кровати и дымила.

Собственно, это было грустно. Две пачки в день — это очень грустно, особенно когда не можешь бросить. Она два раза пыталась — не вышло.

Может, не так уж и хотела?

После второй сигареты она пошла в душ. Потом надела джинсы, кроссовки и свитер, выкурила ещё одну и заглянула во все ящики и шкафы. К тому моменту, когда в дверь постучали, она уже обжилась в каюте.

Но за дверью стоял не Пик, а Леон Эневек.

— Я же говорил, что мы ещё увидимся.

— Рада вас видеть. Это благодаря вам я здесь, верно?

— Кто сказал?

— Ли.

— Я думаю, вы и без меня были бы здесь. Но я поспособствовал. А знаете, вы мне снились.

— О, боже!

— Не бойтесь, вы являлись мне в виде доброго духа. Как долетели?

— Болтало. Я последняя из команды?

— Все остальные сели в Норфолке.

— Да, знаю. Просто я не могла раньше вырваться из Аресибо. Вы не поверите, но есть такая работа — не вести проект. SETI пересыпают всю деятельность нафталином. Пока нет денег на поиск зелёных человечков.

— Может, мы их найдём даже больше, чем хотелось бы, — сказал Эневек. — Идёмте. Пик будет через минуту. Мы вам покажем, чем располагает «Независимость». А потом покажем вас. Все заинтригованы. У вас уже есть кличка.

— И какая же?

— Мисс Чужая.

— Ах ты, господи. Меня долго называли мисс Фостер, после того, как Джоди сыграла меня в этом фильме. Ну, Чужая так Чужая.

Пик провёл их по всему второму уровню. Кроув полюбовалась фитнес-залом, уставленным беговыми дорожками и тренажёрами.

— Обычно здесь не протолкнуться, — сказал Пик. — На «Независимости» размещается три тысячи человек. Но сейчас нет и двухсот.

Они прошли через жилой отсек младших офицеров с каютами на четыре и на шесть человек, с удобными койками и откидными столиками.

— Уютно, — сказала Кроув. Пик пожал плечами:

— Как посмотреть. Когда наверху столпотворение, тут не заснёшь. В нескольких метрах над вами взлетают и приземляются вертолёты. Хуже всего новичкам. Поначалу они совершенно квёлые.

— А потом к грохоту привыкаешь?

— Никогда. Но зато привыкаешь не высыпаться. Я много раз бывал на авианосцах, всякий раз по нескольку месяцев. Через какое-то время привыкаешь лежать в полной боевой готовности. Зато отвыкаешь спать в тишине. Первая ночь дома — просто ад. Ждёшь рёва турбин, стука машин, беготни по коридору, постоянных выкриков и команд, а вместо этого тикает будильник.

Они прошли мимо просторной кают-компании и очутились перед переборкой с цифровым замком. За дверью оказалось большое затемнённое помещение. Перед пультами с мигающими лампочками сидели мужчины и женщины и смотрели на ряды больших экранов.

— Здесь находится большинство командных помещений, — объяснил Пик. — Раньше всё это было в надстройке «острова», но поисковые системы вражеских ракет нацеливаются чаще всего на самые горячие структуры корабля. К ним относится и «остров». Пара попаданий — и всё равно что вам снесли голову. Поэтому большую часть командных пультов мы перенесли под «крышу».

— Под крышу?

— Это на языке военных. Означает взлётную палубу.

— И что они здесь делают?

— Это CIC, Combat Information Center, нервный узел датчиков. Все данные стекаются сюда — с корабельных систем, со спутников. В боевой обстановке здесь аврал. Вон там свободные места — я думаю, вы, доктор Кроув, будете проводить там очень много времени.

— Саманта. Или просто Сэм.

— Вон оттуда мы просматриваем и прослушиваем воду, — продолжал Пик, не обратив внимания на её предложение. — Сонарная сеть SOSUS, Surtass LFA и ещё много чего. Что бы ни приблизилось к «Независимости», мы всё заметим.

К CIC примыкал LFOC — Landing Force Operations Center.

— Управляющий центр группы взлёта и посадки. На каждую боевую единицу — свой пульт. Спутниковые снимки и воздушная разведка показывают позиции вражеских сил. — В голосе Пика слышалась гордость. — Тут мгновенно принимают решения и развивают стратегию. Центральный компьютер связывает командира с боевыми единицами на местах.

На нескольких экранах Кроув увидела взлётную палубу. Она не утерпела и спросила Пика, рискуя вызвать его недовольство:

— А нам-то это всё зачем, майор? Ведь наш враг засел в глубинах.

— Правильно. — Пик смотрел на неё с недоумением. — Тогда мы будем отсюда руководить глубоководной операцией. В чём проблема?

— Извините. Я слишком долго имела дело с космосом.

Эневек усмехнулся. До сих пор он удерживался от комментариев, и Кроув было приятно чувствовать его молчаливое присутствие. Пик показал им другие контрольные помещения. С CIC соседствовал ЛС — Joint Intelligence Center.

— Здесь расшифровываются и интерпретируются все данные, — сказал Пик. — Ничто не приблизится к «Независимости», минуя подробное изучение, и если что ребятам не понравится, они его отстрелят.

— Высокая ответственность, — пробормотала Кроув.

— У вас будет доступ к любой информации и банкам данных Defense Mapping Agency. Вы сможете работать с глубоководными картами военно-морского флота — а они точнее того, что имеется в распоряжении гражданских исследователей.

Потом они спустились ниже. Осмотрели бортовой торговый центр, пустые матросские кубрики и кают-компании и гигантскую санитарную зону на третьем уровне — антисептический, пустующий зал на 600 коек, с шестью операционными и огромной реанимацией. Кроув представила себе, что должно здесь твориться в военное время. Окровавленные, кричащие раненые, бегающие врачи и сёстры. «Независимость» всё больше напоминала ей корабль-призрак — нет, скорее город-призрак.

Они вернулись на второй уровень и двигались в сторону кормы, пока не дошли до обширного наклонного пандуса, по которому свободно мог бы ехать автомобиль.

— Этот туннель ведёт с нижней палубы до самого «острова», — сказал Пик. — «Независимость» сконструирована так, что можно на джипе проехать от одного стратегического объекта к другому. Мы пойдём вниз.

Их шаги гулко отдавались среди железных стен. Это напомнило Кроув многоэтажную парковку. Потом пандус привёл их к гигантскому ангару. Кроув знала, что он занимает треть общей длины судна и высоту двух палуб. Здесь сквозило. По обе стороны открывались гигантские ворота, ведущие на наружные платформы. Бледно-жёлтое освещение мутно смешивалось с проникающим сюда дневным светом. Между боковыми шпангоутами пустовали небольшие застеклённые конторки. Вдоль потолка тянулись транспортировочные балки с крючьями. На заднем плане Кроув увидела вилочный погрузчик и два джипа «хаммер».

— Обычно ангар полон вертолётов, — сказал Пик. — Но на это задание мы вышли с шестью машинами, и все они паркуются наверху. Каждый в случае необходимости может эвакуировать пятьдесят человек. Кроме того, у нас есть два боевых вертолёта «Супер-кобра». — Он показал на боковые ворота: — Наружные платформы — это лифты, при помощи которых аппарат можно поднять отсюда на «крышу».

Кроув подошла к воротам по правому борту и глянула на море. Оно простиралось, ледяное и серое, до пустого горизонта. Айсберги в эти места забредали редко. Восточно-Гренландское течение несло их вдоль берега более чем в трёхстах километрах отсюда.

Эневек подошёл к ней:

— Один из многих возможных миров, да?

Кроув молча кивнула.

— Найдётся в ваших сценариях для внеземных цивилизаций подводный вариант?

— У нас в репертуаре есть всё, Леон. Вы будете смеяться, но когда я размышляла над внеземными формами жизни, я прежде всего смотрела на нашу планету. Заглядывала на морское дно и в глубь Земли, к полюсам и в воздух. Пока не узнаешь собственный мир, не получишь представления о чужом.

Эневек кивнул:

— Я думаю, в этом и заключается наша беда.

Они последовали за Пиком вниз по пандусу. Он соединял все уровни подобно гигантской лестничной клетке. В нижнем коридоре одна переборка стояла открытой. Войдя, Кроув узнала учёную даму, с которой несколько раз беседовала по видеотелефону. Сью Оливейра стояла у одного из лабораторных столов, беседуя с двумя мужчинами. Они представились ей как Сигур Йохансон и Мик Рубин.

Вся палуба, казалось, была перестроена в лабораторию. Столы и приборы группировались островками. Кроув увидела бассейны с водой и холодильные камеры. Два больших сообщающихся контейнера были снабжены предостерегающей табличкой о риске для жизни — видимо, отсек повышенной безопасности. Тут же высилось сооружение величиной с дом, окружённое галереей, к которой вели стальные лесенки. Толстые трубки и связки кабелей соединяли стенки сооружения с аппаратурой в шкафах. Большое овальное окно открывало вид внутрь — в мутно освещённое пространство, наполненное водой.

— У вас на борту аквариум? — спросила Кроув. — Какая прелесть.

— Глубоководный симулятор, — объяснила Оливейра. — Оригинал стоит в Киле. И он намного больше. Зато в этом есть панорамное окно из бронестекла. Давление внутри такое, что вас бы сплющило, зато другим формам оно позволяет выжить. В настоящий момент там живут несколько сотен белых крабов, которых поймали в Вашингтоне и сразу же поместили в ёмкости с высоким давлением. Нам впервые удалось сохранить наше желе живым. По крайней мере, мы так думаем. Оно пока не показалось, но мы уверены, что оно сидит в крабах и управляет ими.

— Завораживающе, — сказала Кроув. — Но симулятор на борту не только ради крабов?

Йохансон загадочно улыбнулся:

— Как знать, кто попадёт в наши сети.

— Значит, это военная тюрьма или концлагерь.

Рубин засмеялся:

— Хорошая идея.

Кроув огляделась. Зал был герметично закрыт со всех сторон.

— А обычно в этом месте находится транспортная палуба? — спросила она.

Пик поднял брови:

— Да. Вы, наверное, много читали?

— Я любопытная, — скромно сказала Кроув.

— Остаётся надеяться, что вы умеете превращать любопытство в знание.

— Что за брюзга, — шепнула Кроув Эневеку, покидая лабораторию и следуя по пандусу к корме.

— На самом деле Пик в порядке. Только немного недоверчив к всезнайкам без погон.

Пандус привёл их в зал, ещё более высокий и просторный, чем ангар. Они ступили на искусственный берег, который круто опускался к глубокому, обшитому досками дну. Перед ними было что-то вроде огромного бассейна без воды. Посередине в пол было вделано прямоугольное стеклянное окно, состоящее из двух смыкающихся переборок. Сбоку от окна возвышался просторный бассейн, наполненный водой. Кроув увидела в нём плавающие торпедообразные тела.

— Дельфины! — удивлённо воскликнула она.

— Да, — кивнул Пик. — Наш спецотряд.

Она посмотрела вверх. Под потолком тоже была проложена система балок для перемещения грузов. На них висело несколько футуристических сооружений, похожих на гибрид огромного спортивного автомобиля, батискафа и самолёта. Вдоль стен стояли боксы для снаряжения и материалов. Там Кроув увидела зонды, измерительные приборы и костюмы аквалангистов. На дно сухого бассейна вели несколько лесенок.

У начала искусственного берега лежали на суше четыре катера.

— Что, кто-то выдернул пробку?

— Да, вчера вечером. Пробка, кстати, вон там, — Пик указал на стеклянное окно на дне. Оно было размером самое меньшее восемь на десять метров. — Это шлюз, наши ворота в море. Они с двойной защитой, в полу зала — стеклянные переборки, а в наружной обшивке — массивные стальные. Между ними находится шахта высотой три метра. Система имеет защиту от дураков, её стороны функционируют поочерёдно. Как только батискаф войдёт в шахту, мы закрываем стеклянные переборки и открываем стальные. Когда батискаф возвращается внутрь судна, всё происходит в обратном порядке. Он поднимается в шлюз, стальные переборки закрываются, и мы видим через стекло, не попало ли к нам в шлюз то, что нам не нравится. Одновременно вода подвергается химическому анализу. Внутренность шлюза усажена датчиками, которые обследуют батискаф на токсины и тому подобное. Только если всё вне угрозы, мы открываем стеклянную крышу и впускаем батискаф на палубу. Таким же образом мы выпускаем и впускаем дельфинов. Идёмте.

Они прошли справа по краю сухого бассейна. На полпути стоял пульт управления, усаженный мониторами и приборами. Отделившись от группы людей в форме, к ним подошёл костлявый мужчина с эспаньолкой.

— Полковник Лютер Росковиц, — представил его Пик. — Руководитель водолазной станции.

— А вы мисс Чужая? — осклабился Росковиц. — Добро пожаловать. Где так долго пропадали?

— Мой космический корабль опоздал. — Кроув огляделась: — Роскошный пульт.

— С его помощью мы управляем шлюзом и спуском и подъёмом батискафов. Отсюда же включаются насосы, чтобы затапливать палубу. Мы можем опустить кормовой клапан «Независимости» и подтопить судно, заполнив кормовые балластные танки. Сюда зайдёт морская вода — и у нас получится хорошенький порт с причалом.

— Отличное рабочее место. Мне нравится.

— Не стройте иллюзий. Обычно здесь столпотворение десантных катеров, тяжёлых буксиров и прочей дряни. Из большого зала он в мгновение ока превращается в тесный обезьянник. Но ради нашей боевой задачи мы всё отсюда убрали. Вам ведь не понадобятся десантные катера. Нам требовалось судно, достаточно тяжёлое, чтобы какая-нибудь скотина его не потопила, чтобы оно выстояло против шторма, располагало современными коммуникациями и местом для летательных аппаратов и аппаратов для погружения. Так что вам повезло, что как раз со стапелей сошёл самый большой и мощный корабль-амфибия всех времён. Лучше просто не бывает. Верфь в Миссисипи очень продвинутая. Они нам быстро встроили шлюзы и изменённую насосную систему. Теперь мы можем наполнить бассейн, не открывая клапан. Он нам и нужен-то был только в тех случаях, когда мы выезжали на катерах.

У края бассейна с дельфинами стояли два человека в неопреновых костюмах — изящная рыжеволосая женщина и атлетического сложения великан с длинной чёрной гривой. Кроув увидела, как к краю подплыл дельфин, высунув голову из воды и издавая кокетливые крики. Великан погладил его по скользкому лбу, и дельфин снова нырнул.

— А это кто такие?

— Они отвечают за команду дельфинов, — сказал Эневек. — Алиса Делавэр и… — Он запнулся. — И Грейвольф.

— Грейвольф?

— Да. Или Джек. Называйте как хотите. Он откликается на оба имени.

— А для чего этот спецотряд?

— Живые камеры. Когда их выпускают в море, они снимают на видео. Опять же, дельфины обладают более тонкими органами чувств, чем мы. Их сонар фиксирует другие живые существа задолго до того, как их увидят наши системы. С некоторыми из этих дельфинов Джек работал прежде.

Они владеют выраженной речью. Это различные свисты. Заметят косатку — один свист, заметят серого кита — другой свист, и так далее. Они могут идентифицировать почти каждое крупное животное, которое знают, могут классифицировать стаи, а чего не знают, про то пищат, мол, незнакомая форма жизни.

— Удивительно, — Кроув засмеялась. — И этот красавец действительно понимает язык дельфинов?

Эневек кивнул:

— Иногда лучше, чем наш.

Встреча состоялась во флагманском конференц-зале. Большинство присутствующих уже знали Кроув лично или по видеоконференциям. Теперь она познакомилась с акустиком доктором Шанкаром и Карен Уивер, с командиром «Независимости» Крейгом Бьюкененом — жилистым, седым человеком такого вида, будто всё тут изобрёл он сам, и со старшим офицером Флойдом Андерсоном. Сразу при рукопожатии она почувствовала, что Андерсон с его бычьим загривком и тёмными глазами-пуговками ей не нравится. Последним она приветствовала жирного мужчину, который на несколько минут опоздал и очень сильно потел. На нём были кроссовки и майка с надписью: «Целуй меня, я принц».

— Джек Вандербильт, — представился он. — Не ждите комплиментов от человека моей комплекции, — пробулькал Вандербильт. — Но разве не чудесно, доктор Кроув, что вы наконец-то получили возможность превратить в радостное ожидание все ваши надежды и страхи, тщетно излучаемые в космос.

Ли произнесла короткое вступление, изложив то, что и так все знали. Что США в ходе закрытого заседания ООН единогласно получили мандат на ведущую роль в борьбе против неведомой силы. Япония и некоторые страны Европы за это время пришли к тем же выводам, что и команда «Шато»: угроза человечеству исходит не от людей, а от чужой формы жизни.

— Мы стоим на пороге открытия средства, которое иммунизирует людей против токсинов водорослей-убийц, но ещё не справились с побочными действиями, между тем уже появляются крабы с мутировавшим возбудителем. В большинстве затронутых стран разрушена инфраструктура. Америка охотно берёт на себя ответственность, но, к несчастью, мы оказались не в состоянии защитить свои собственные побережья. Между тем черви скапливаются на материковых склонах и — что ещё хуже — у вулканического острова Ла-Пальма, где доктор Фрост и доктор Борман сейчас пытаются очистить заражённые склоны своего рода глубоководным пылесосом. Что касается китов: сонарные атаки ничего не дали, поскольку действия животных подчинены власти чужого организма. Но даже если бы китов удалось отогнать, опасность метановой катастрофы не исчезнет, а Гольфстрим не восстановит своё движение. Борьба с симптомами не решает проблемы, а к причине мы пока не подобрались, поскольку все подводные операции систематически прерываются. Мы больше не получаем сведений о том, что происходит на глубине. Мы теряем один за другим глубоководные кабели. В итоге мы стали слепы и глухи. Надо спокойно признать своё поражение. — Ли сделала паузу. — Кого мы должны атаковать? Какой смысл в борьбе, если Ла-Пальма рухнет и водная гора накроет берега Америки, Африки и Европы? Короче, мы не можем больше сделать ни шагу, пока не узнаем своего противника лучше, а мы пока не знаем его вообще. Поэтому смысл нашей миссии состоит не в борьбе, а в переговорах. Мы хотим установить контакт с чужой формой жизни и склонить её к тому, чтобы террор против человеческой расы был остановлен. По моему опыту, можно договориться с любым противником, а многое указывает на то, что он находится где-то здесь — в Гренландском море. — Она улыбнулась. — Мы возлагаем надежды на мирное решение. Поэтому я рада сказать «добро пожаловать» последнему члену нашей экспедиции — доктору Саманте Кроув.

Кроув упёрлась локтями в стол.

— Спасибо за столь милое приветствие, — она метнула в сторону Вандербильта короткий взгляд. — Как вы уже, наверное, знаете, поиск внеземного разума до сегодняшнего дня не принёс каких-нибудь успехов. При космических расстояниях в миллиарды световых лет слишком мала вероятность послать сигнал в нужную сторону так, чтобы его восприняли. По сравнению с этим наше положение здесь несколько лучше. Во-первых, многое говорит в пользу того, что другие есть. Во-вторых, у нас есть представление, где они живут, а именно, в океане и, возможно, прямо под нами. Но даже если они живут на Южном полюсе, сильный звуковой импульс из Арктики дойдёт и туда. Это обнадёживает. Но главное то, что мы уже имеем контакт. Уже несколько десятилетий мы посылаем в их жизненное пространство послания. К несчастью, содержание этих посланий — разрушение. Поэтому они не отвечают на них, а без комментариев переходят к террору против нас. Это очень неприятно. Но давайте освободимся от негативных чувств и увидим в терроре шанс.

— Шанс? — удивился Пик.

— Да. Давайте примем его за то, что он есть, — за послание чужой формы жизни, из которого мы можем заключить, что она мыслит.

Она положила ладонь на стопку скоросшивателей:

— Я тут подготовила приблизительный план наших действий. Вместе с тем, я хотела бы вас предостеречь от надежды на быстрый успех. Каждый из вас в последние недели думал над вопросом, кто же там сидит, насылая на нас семь казней египетских. Вы уже видели голливудские фильмы «Контакты третьего рода», «Е.Т.», «Чужие», «День независимости», «Бездна» и так далее. В них мы имеем дело либо с монстрами, либо со святыми. Вспомните хотя бы такую заключительную сцену: небесные существа спускаются, чтобы повести нас к лучшему, светлому будущему. Дело приобретает религиозный оборот. За ним мы забываем о чужеродности другого разума.

Кроув замолчала, чтобы её слова оказали своё действие. Для начала она решила очистить головы участников экспедиции от вздора.

— В научной фантастике инопланетяне почти всегда являются преувеличенным выражением человеческих надежд и страхов. Чужие в «Контактах третьего рода» символизируют нашу тоску по утраченному раю. В основе своей они ангелы и ведут отдельных избранных к свету. Собственная культура этого внеземного никого не интересует. Они обслуживают наши простейшие религиозные представления. Всё в них глубоко человеческое, поскольку придумано человеком. В «Дне независимости» инопланетяне злые — по нашим представлениям. Хорошее и плохое — это ценности, постулированные человеком. Нам трудно представить, что другие не разделяют наши оценки. Для этого даже в космос не надо выходить: каждая нация, каждая человеческая культура имеет «чужих» прямо за порогом, по ту сторону границы. Пока мы не осознаем это, нам не добиться коммуникации с чужим разумом. Поскольку нет общего базиса ценностей, нет универсального Добра и Зла, возможно, нет и совместимого средства общения.

Кроув передала стопку скоросшивателей Йохансону, сидящему рядом, и попросила раздать экземпляры.

— Если мы хотим действительных контактов с «чужими», нам стоит представить государство муравьев. Муравьи высокоорганизованы, но не разумны. Но представим, что разумны. Тогда бы мы стояли перед задачей обмена информацией с коллективным разумом. Там поедают больных и раненых сородичей, не мучаясь угрызениями совести, ведут войны, не понимая нашей идеи мира, а обмен и поедание экскрементов для них священнодействие — короче, их разум функционирует иначе, чем наш, но ведь функционирует! Теперь пойдём на шаг дальше: представим себе, что чужой разум мы, может быть, просто не признаём таковым! Леон, например, хотел бы знать, разумны ли дельфины, и вот он устраивает для них тесты, но всегда ли приводят они его к уверенности? И наоборот, как нас видят другие? Ирр борются с нами, однако считают ли они нас разумными? Надеюсь, я ясно выражаюсь. Приближение к Ирр не удастся нам до тех пор, пока мы наше понимание ценностей рассматриваем как универсальное. Мы должны редуцировать себя до того, чем мы действительно являемся: одной из многих возможных форм жизни.

Кроув заметила оценивающий взгляд Ли, устремлённый на Йохансона. Интересный расклад на борту, подумала она. Ещё она заметила, как переглянулись Джек О’Бэннон и Алиса Делавэр, — и тут же поняла, что между ними что-то есть.

— Доктор Кроув, — сказал Вандербильт, листая свой экземпляр материалов. — Что, по вашему мнению, вообще такое — разум?

— Счастливый случай, — ответила Кроув. — Результат многих совпадений. Сколько определений вы хотите услышать. Некоторые считают, разум — это то, что в культуре оценивается как существенное. Сколько менталитетов и культур, столько и определений. Одни исследуют основные процессы духовной деятельности, другие пытаются измерить разум статистически. Потом, вопрос: разум — дело врождённое или приобретённое? В начале двадцатого века существовал такой взгляд, что разум отражается в способе преодоления специфических ситуаций. Сегодня некоторые опять определяют разум как способность приспособления в изменяющихся обстоятельствах. Исходя из этой точки зрения, разум не врождённое свойство, а благоприобретённое. Многие, напротив, считают, что разум является врождённой способностью, которая помогает нам применять мысль ко всё новым ситуациям. По их мнению, разум есть способность учиться на опыте и приспосабливаться к требованиям окружающей среды. И ещё есть одно красивое определение: разум есть способность спрашивать, что такое разум.

Вандербильт медленно кивнул:

— Понял. То есть, вы не знаете этого.

Кроув улыбнулась:

— Ну, позвольте мне сделать одно замечание, имея в виду вашу футболку, мистер Вандербильт. По одним лишь внешним проявлениям разумное существо, пожалуй, не определишь как таковое.

Все засмеялись, но быстро притихли. Вандербильт молча уставился на неё, потом ухмыльнулся.

После того как лёд был растоплен, они стали быстро продвигаться вперёд. Кроув набросала план ближайших действий. Концепцию она уже проработала за прошедшие недели в переговорах с Шанкаром, Ли, Эневеком и кое с кем из НАСА.

— В космосе это легко, — объяснила Кроув. — Разослать в микроволновой области огромное количество данных. Свет хорошо видим и летит со скоростью 300 000 километров в секунду. Для него не нужны провода. Под водой другое дело, поскольку энергия коротковолновых сигналов абсорбируется молекулами, а длинноволновые сигналы требуют огромных антенн. Коммуникация через свет функционирует, но на небольших дистанциях. Остаётся акустика. Но и она таит в себе проблему, которую мы называем эффектом отражения, — акустические сигналы отражаются от самых разных мест, в результате мы имеем интерференцию. Сообщение перекроет само себя и станет нечитаемым. Чтобы избежать этого, мы запаслись специальным модемом.

— Принцип мы взяли у морских млекопитающих, — сказал Эневек. — Дельфины используют его, чтобы обойти эффект отражения и интерференцию: они поют.

— А я думал, поют только киты, — сказал Пик.

— «Поют» — это интерпретация человека, — ответил Эневек. — О музыке у них, пожалуй, нет никакого представления. Они непрерывно модулируют свою частоту и спектр обертонов. Этим они не только исключают интерференцию, но и существенно повышают потенциал передачи информации под водой. Итак, мы используем модем, который тоже «поёт». В настоящий момент мы можем послать 30 килобайт на расстояние три километра, этого достаточно, чтобы передать даже картинки высокого качества.

— И что мы им расскажем? — спросил Пик.

— Законы физики, космический код — в математической форме, — сказала Кроув. — Математика — единственный универсальный язык, который понимают все разумные существа.

— Вы собираетесь задать им математическую задачу?

— Нет, упаковать мысль в математическую форму. В 1974 году мы послали в шаровую туманность в созвездии Геркулеса радиосигнал. Мы должны были найти способ так зашифровать это послание, чтобы его поняли на чужой планете, и, возможно, мы переусердствовали — надо быть уже очень продвинутыми, чтобы понять код. Мы послали 1679 знаков в бинарной системе, то есть точки и тире, как в азбуке Морзе. Число 1679 может быть образовано из чисел 23 и 73. Оба числа — простые, делятся только на себя и на единицу. Так принимающий поймёт основу человеческой числовой системы. Порядок расположения 1679 знаков был таким: 73 строки по 23 знака. Видите, как много можно втиснуть в небольшое количество математики, а если вы теперь превратите точки и тире в чёрное и белое — о чудо! — вы получите узор.

Она подняла листок с графикой.

— Верхняя строчка даёт представление о числах от 1 до 10 и тем самым задаёт нашу числовую систему. Ниже следуют порядковые числа химических элементов: водорода, углерода, азота, кислорода и фосфора. Для нашей планеты и для земной жизни они чрезвычайно важны. Потом следуют обстоятельная развёрстка земной биохимии, формулы сахара, соли и так далее. Очертания в нижней трети показывают человека, напрямую связанного со структурой ДНК, что даёт возможность судить о здешней эволюции. Внеземной получатель вряд ли поймёт земные меры длины, поэтому средние размеры тела человека мы задали через длину волны несущего радиосигнала. Потом следует изображение нашей Солнечной системы, а в заключение мы рисуем вид, способ работы и величину телескопа Аресибо, с которого мы всё это засылали.

— Милое такое приглашение прилететь и сожрать нас, — заметил Вандербильт.

— Да, уж этой опасностью ваши органы нам все уши прожужжали. И всякий раз мы отвечали, что инопланетянам не требуется для этого приглашения. Радиоволны излучаются в космос уже много десятилетий. Не надо даже расшифровывать эти сигналы, чтобы понять, что они исходят от технической цивилизации. — Кроув отложила диаграмму в сторонку. — Послание из Аресибо будет в пути 26 000 лет, так что ответа ждите самое раннее через 52 000 лет. Могу вас успокоить: на сей раз дело пойдёт быстрее. Мы будем действовать ступенчато. Первое послание будет простым: лишь две математические задачи. Если Ирр не лишены спортивного духа, то они ответят. Этот первый обмен должен подтвердить нам существование Ирр и установить, возможен ли диалог вообще.

— Зачем им отвечать нам? — спросил Грейвольф. — Они и так о нас всё знают.

— Кое-что знают, но не главное — не то, что мы разумны.

— Что-что? — Вандербильт затряс головой. — Они разрушают наши корабли! Следовательно, знают, что мы можем их построить. Как они могут сомневаться в нашем разуме?

— То, что мы производим технические конструкции, ещё не доказательство нашего разума. Посмотрите на термитную кучу — какое блестящее архитектурное исполнение.

— Это совсем другое.

— Спуститесь вниз со своего человечьего пьедестала. Если правда, что культура Ирр, как говорит доктор Йохансон, основывается исключительно на биологии, то мы должны сомневаться, считают ли они нас способными к структурированному мышлению.

— Вы хотите сказать, они держат нас за… — Вандербильт скривил губы. — Животных?

— Может, за вредителей.

— За грибок, — улыбнулась Делавэр. — Может, они морят нас, как насекомых.

— Я знаю, что всё это лишь домыслы, — сказала Кроув. — Но чем-то мы должны ограничить наши попытки контакта. И я много думала над тем, почему с их стороны было так много военных выпадов — и ни одного дипломатического действия. Это может значить, что они не придают дипломатии значения. Но может значить и то, что им просто в голову не пришло. Хорошо, разве станет орда красных муравьёв обмениваться дипломатическими любезностями с животным, на которое они напали? Но муравьи следуют инстинктам. Ирр же, напротив, проявляют себя через плановые действия, что говорит об их способности познания. Они развивают творческую стратегию. Если они разумны и осознают свой интеллект, это совсем не обязательно связано с расхожими представлениями о морали и этике, добре и зле. По их логике, может быть, наш вид подлежит последовательному истреблению. И пока мы не дадим им оснований пересмотреть эти планы, они и не будут этого делать.

— Зачем вообще посылать им сообщение, если они и так перегрызли наши глубоководные кабели? — спросил Рубин. — Эти гады могли взять всю информацию оттуда.

— Вы путаете одно с другим, — засмеялся Шанкар. — Послание Сэм из Аресибо построено так, что чужой разум может его дешифровать. Мы же при наших ежедневных обменах информацией этим не утруждаемся. Для чужого разума эти сигналы — чудовищная неразбериха.

— Но давайте посмотрим дальше, — сказал Йохансон. — У меня была эта идея насчёт биотехнологии, и Сэм за неё ухватилась. Почему? Потому что она очевидна. Ни машин, ни техники. Чистая генетика, организмы как оружие, нацеленная мутация. Ирр должны быть привязаны к природе совсем иным способом, чем мы. Они не так отчуждены от естественной среды, как мы.

— То есть, благородные дикари? — спросил Пик.

— Благородными я бы их не назвал. Загрязнять воздух автомобильным выхлопом — это дурно. Но точно так же дурно разводить животных и генетически изменять их кому как вздумается. Заметьте, как они обходятся с биологией. Если не считать китов, они используют в основном стадные формы жизни. Черви, медузы, моллюски, крабы — всё это стаи. Они жертвуют миллионами этих существ для достижения своих целей. Единица для них — ноль, ничто. Разве человек стал бы так мыслить? Мы разводим вирусные и бактерийные культуры, но преимущественно уповаем на искусственное оружие — штучное. Биологические средства уничтожения — не наш вариант. А Ирр, кажется, с ними на короткой ноге. Почему? Потому что они, может быть, и сами существа стаи?

— Вы считаете…

— Я думаю, что мы имеем дело с коллективным разумом.

Кроув подняла руки:

— Я согласна с доктором Йохансоном. Ирр приняли коллективное решение, в котором вопрос сострадания и моральной ответственности не возникает. Мы можем попробовать только одно: пробудить в них интерес взаимодействовать с нами, а не уничтожать нас. Без физических и математических познаний Ирр не смогли бы осуществить то, что до сих пор осуществляли. Ну так давайте вызовем их на математическую дуэль — до той точки, в которой их логика или, если угодно, их непостижимая мораль не вынудит их пересмотреть своё поведение.

— Им должно быть понятно, что мы разумны, — стоял на своём Рубин. — Если кто и владеет физикой и математикой, так это мы.

— Да, но разве мы сознающий разум?

Рубин в недоумении моргал:

— Конечно!

— А вдруг мы — лишь обучаемый компьютер? Мы-то знаем ответ, но знают ли его другие? Теоретически вы могли бы воспроизвести мозг в электронном виде и получить искусственный разум. Он может всё, что можем мы. Он сконструирует космический корабль и обгонит скорость света. Но разве этот компьютерный мозг осознаёт свою мощь? В 1997 году компьютер «Deep Blue» обыграл в шахматы Гарри Каспарова. И что, от этого «Deep Blue» обладает сознанием? Или он победил, не зная сам, почему? Можно ли допустить, что мы обладаем сознательным разумом, только на основании того, что мы строим города и прокладываем глубоководный кабель? В SETI мы никогда не исключали возможности наткнуться на машинную цивилизацию, которая пережила своих создателей и уже миллионы лет развивается дальше самостоятельно.

— А те, внизу? Вдруг Ирр тоже всего лишь муравьи с плавниками. Без ценностей, без…

— Правильно. Это основание, почему мы будем действовать ступенчато, — с улыбкой сказала Кроув. — Вначале я хотела бы узнать, действительно ли там кто-то есть. Во-вторых, можно ли вступить с ними в диалог. В-третьих, осознают ли Ирр этот диалог и самих себя. И лишь потом, если я приду к заключению, что они наряду со всеми их знаниями и способностями обладают также воображением и пониманием, я готова рассматривать их как разумные существа. Только тогда есть смысл думать о ценностях, но даже и тогда никто здесь не должен ожидать, что эти ценности окажутся такими же, как наши. Некоторое время все молчали.

— Я не хочу вмешиваться в научную дискуссию, — сказала наконец Ли. — Чистый разум холоден. Разум, соединённый с сознанием, — это нечто другое. На мой взгляд, отсюда и должны возникать ценности. Если Ирр покажут сознательный разум, они должны признавать, по меньшей мере, одну ценность — ценность жизни. А они признают её, поскольку пытаются её защитить. Итак, у них есть ценности. Вопрос только, нет ли хоть маленького подобия с человеческими ценностями.

Кроув кивнула:

— Да, хоть маленького.

Под вечер они послали в глубину первый звуковой импульс. Частотную область определил Шанкар, она лежала в спектре неопознанного шума, который люди из SOSUS окрестили Scratch.

Модем промодулировал частоту. Сигнал отразился тут и там и всё-таки интерферировал. Кроув и Шанкар сидели в CIC и снова и снова модулировали — до тех пор, пока не остались довольны результатом. Кроув была уверена, что послание понятно для того, кто может перерабатывать звуковые волны. Откроют ли Ирр в нём какой-то смысл — это уже другой вопрос.

И сочтут ли необходимым ответить на него.

Кроув сидела в сумрачном CIC на краешке своего кресла, чувствуя горделивое волнение при мысли о том, как близко она подошла к контакту, о котором так долго мечтала. Вместе с тем она испытывала страх и груз ответственности. Здесь было не приключение, как в Аресибо и в SETI, а попытка остановить катастрофу и спасти человечество.

Друзья

Эневек вышел на взлётную палубу. «Крыша» в ходе экспедиции превратилась в променад. У кого появлялось время размять ноги, выходил сюда, чтобы подумать или обсудить свои мысли с другими. Парадокс, но именно взлётная палуба самого большого в мире вертолётоносца стала местом спокойного отдыха и обмена идеями. Шесть вертолётов «Super-Stallion» и две «Кобры» стояли на площадке как потерянные.

Грейвольф и на борту «Независимости» сохранял свои экзотические обыкновения, хоть Делавэр и играла в его жизни всё большую роль. Они срастались постепенно. Делавэр хватало ума оставлять его время от времени в покое, и в результате он сам начинал искать её общества. Для посторонних глаз они были друзьями. Но от Эневека не ускользнуло, что доверие между ними растёт. Делавэр всё реже ассистировала ему и всё больше возилась с дельфинами вместе с Грейвольфом.

Эневек нашёл Грейвольфа на носу, тот сидел в позе портного и что-то вырезал из дерева.

— Что это? — спросил Эневек, садясь рядом. Грейвольф протянул ему почти законченную вещь — жезл, изображавший несколько переплетённых фигур. Среди них Эневек увидел двух зверей с могучими челюстями, птицу и человека, который, очевидно, был жертвой.

— Красиво, — сказал он.

— Это копия, — усмехнулся Грейвольф. — Я делаю только копии. Для оригинала мне не хватает крови.

— Чистой крови индейца, — с иронией сказал Эневек. — Понял.

— Ничего ты не понял, как всегда.

— Ну, ладно. Что здесь изображено?

— То, что видишь.

— Да не будь же таким заносчивым. Объясни!

— Это жезл для церемоний. Тла-о-кви-ат. Оригинал сделан из кости кита. Находится в частном собрании. Это история из времён праотцов. Однажды некий человек наткнулся на загадочную клетку, полную всяких тварей, и принёс её в своё селение. Вскоре после этого заболел. И никто не знал, что за болезнь и как её вылечить. И однажды ночью он сам увидел причину во сне. Виноваты были твари в клетке. Во сне они напали на него, потому что были вовсе не животные, а оборотни. — Грейвольф показал на причудливое существо. — Это волк и кит-убийца в одном лице. Он во сне напал на человека, но тут явилась птица-гром и попыталась его спасти. Видишь, она вонзила когти в бок волка-кита, но пока они боролись, появился медведь-кит, и ему удалось схватить человека за ноги. Он проснулся и рассказал сон своему сыну. Вскоре после этого умер. Сын вырезал дубину и убил ею шесть тысяч оборотней, чтобы отомстить за смерть своего отца.

— И в чём тут высший смысл?

— Разве всё должно иметь высший смысл?

— В данном случае — да. Это вечная битва, не так ли? Между силами добра и зла.

— Нет, — Грейвольф отвёл с лица волосы. — История рассказывает о жизни и смерти, только и всего. В конце ты умрёшь, это точно, а до того ещё попрыгаешь. Но всё зависит от тебя. Ты можешь прожить свою жизнь плохо ли, хорошо ли, но чему быть — назначают высшие силы. Если ты живёшь в согласии с природой, она тебя исцелит, если ты против неё, она тебя уничтожит, но самый главный вывод — не ты господствуешь над природой, а она над тобой.

— Кажется, сын этого человека не разделял твой вывод, — сказал Эневек. — Иначе зачем ему было мстить за смерть отца?

— А в истории не говорится, что он поступил правильно.

Эневек достал из кармана пуховика фигурку духа птицы:

— Можешь мне что-нибудь рассказать вот об этом?

Грейвольф повертел её в руках:

— Это не с западного побережья.

— Нет.

— Мрамор. Откуда это? С твоей родины?

— Из Кейп-Дорсета. — Эневек помедлил. — Мне дал её один шаман.

— Неужто ты водился с шаманом?

— Он мой дядя.

— И что он сам тебе про это рассказал?

— Мало чего. Он сказал, что эта птица-дух направит мои мысли в нужную сторону. И что мне может понадобиться посредник.

Грейвольф помолчал.

— Птицы-духи есть во всех культурах, — сказал он. — Гром-птица — это старый индейский миф. Она часть творения, природный дух, высшее существо, но она же стоит на страже рода. Я знаю одну семью, их фамилия происходит от птицы-гром, потому что их предок когда-то видел эту птицу на вершине горы недалеко от Уклюлета. Но есть у птицы-духа и другие значения.

— Она всегда возникает в какой-то связи с головой человека, так?

— Да. Странно, правда? На старых египетских изображениях часто видишь головные украшения в виде птиц. У них птица-дух имела значение сознания. Её нужно было поймать в череп, как в клетку. Если раскроешь череп — в переносном смысле, — она улетит, но ты снова можешь её туда заманить. Тогда ты снова в сознании и бодрствуешь.

— Это значит, во сне моё сознание путешествует.

— Ты видишь сны, но они не фантазия. Они показывают, что видит твоё сознание в высших мирах, которые для тебя закрыты. Ты когда-нибудь видел корону вождя чероки?

— Разве что в кино про Дикий Запад.

— Эта корона из перьев показывает, что в его голове много мыслей.

— Много крылатых мыслей.

— Да, благодаря перьям. В других племенах достаточно бывает и одного пера, но значение то же. Дух-птица представляет собой сознание. Поэтому индейцы ни в коем случае не должны терять свой скальп или свои перья, потому что при этом они лишаются сознания. — Грейвольф нахмурил брови. — Если эту фигурку тебе дал шаман, то он указал тебе на твоё сознание, на силу твоей мысли. Ты должен ею воспользоваться, но для этого надо раскрыть свой дух. Он должен уйти странствовать, и это значит, он должен слиться с бессознательным.

— А у тебя-то почему нет перьев в волосах?

Грейвольф усмехнулся краем губ:

— Потому что я, как ты точно заметил, не настоящий индеец.

Эневек помолчал.

— Мне в Нунавуте приснился сон, — сказал он. Грейвольф ничего не ответил.

— Скажем так, мой дух уходил странствовать. Я поднялся на айсберг, который плавает в синем море. Во все стороны было только море, больше ничего. Я подумал, что айсберг растает, но страха не почувствовал, только любопытство. Я знал, что утону, но не боялся этого. Мне казалось, что я нырну во что-то новое, неизвестное.

— И что ты ожидал найти там, внизу?

— Жизнь, — сказал Эневек, подумав.

— Какую жизнь?

— Не знаю. Просто жизнь.

Грейвольф глянул на маленькую фигурку из зелёного мрамора.

— Скажи честно, зачем мы с Лисией здесь, на борту? — неожиданно спросил он.

Эневек смотрел в море.

— Потому что вы тут нужны.

— Неправда, Леон. Я, может, и нужен, чтобы управляться с дельфинами, хотя это мог бы сделать и любой другой специалист. А Лисии здесь вообще нечего делать.

— Она прекрасная ассистентка.

— И ты её используешь? Она тебе нужна?

— Нет, — Эневек вздохнул, запрокинул голову и смотрел в небо. Если долго смотреть и представить, что всё наоборот: что ты наверху, а облака где-то внизу образуют ландшафт — холмы, долины, реки и озёра, — то невольно за что-нибудь схватишься, чтобы не упасть туда. — Нет, вы на борту, потому что я этого хотел.

— А почему ты этого хотел?

— Потому что вы мои друзья.

Снова воцарилось молчание.

— Думаю, да, мы твои друзья, — кивнул Грейвольф.

— Знаешь, я неплохо лажу с людьми, но не припомню, чтобы у меня были настоящие друзья. И вот уж я не думал, что назову другом маленькую надоедливую аспирантку. Или дубину, с которым чуть не подрался.

— Маленькая аспирантка сделала то, на что способны только друзья.

— И что же это?

— Она интересовалась твоей дурацкой жизнью.

— Да. Что было, то было.

— А мы с тобой всегда были друзьями. Разве что… — Грейвольф поколебался, потом поднял мраморную фигурку вверх и улыбнулся: — …разве что наши головы были заперты.

— Как ты думаешь, к чему бы такое могло присниться?

— Айсберг?

— Ты ведь знаешь, я не эзотерик, я все это ненавижу всеми фибрами. Но что-то произошло со мной в Нунавуте, чего я не могу объяснить.

— Сам-то как думаешь?

— Эта неведомая сила, эта угроза, она живёт под водой. В глубине. Может быть, я её там встречу. Может быть, это моя миссия — спуститься вниз и…

— Спасти мир?

— Ах, какое там.

— Хочешь знать, что я думаю, Леон?

Эневек кивнул.

— Я думаю, всё дело совсем не в этом. Ты годами был закрыт и таскал в себе свою дурацкую эскимосскую травму, нагрузил и себя, и всех вокруг. Ты ничего не понимал в жизни. Айсберг, на котором тебя уносило, — это и есть ты сам. Ледяная неприступная глыба. Но ты прав, что-то там с тобой произошло, и глыба начала таять. Этот океан, в который ты погрузишься, — вовсе не море, в котором живут Ирр. Это жизнь людей. Вот приключение, которое тебя ждёт. Дружба, любовь, всё это. Но и враги, ненависть, ярость тоже. Твоя роль не в том, чтобы сыграть героя. Тебе никому не нужно доказывать своё мужество. Но в этой истории роли героев уже распределены, и это роли для мёртвых. А ты принадлежишь к миру живых.

Ночь

Каждый из них спал по-своему.

Кроув, маленькая и изящная, — завернувшись в одеяло. Наружу торчала только её седая шевелюра. Уивер спала на животе, голая и без одеяла, повернув голову в сторону, рука вместо подушки. Каштановые локоны раскиданы, виден только полуоткрытый рот. Шанкара, видимо, мучили кошмары. Он разворотил всю постель и к тому же храпел и бормотал.

Рубин не спал ночи напролёт.

Грейвольф и Делавэр тоже спали мало, потому что всё время занимались сексом, главным образом на полу каюты. Как правило, Грейвольф лежал на спине, меднокожий и огромный, как мифический зверь, неся на себе молочно-белое тело Делавэр. Двумя каютами дальше спал Эневек — на боку, в майке. И Оливейра спала без отклонений от нормы. Оба дышали спокойно, поворачиваясь за ночь раза два.

Йохансон лежал на спине, широко раскинув руки ладонями вверх. Только во флагманских каютах кровати позволяли так раскинуться. Эта поза была очень характерна для норвежца, одна его поклонница даже разбудила его однажды среди ночи, только чтобы сказать ему, что он спит как феодал. Мужчина, готовый ещё с закрытыми глазами обнять жизнь.

Все они спали или бодрствовали на нескольких мерцающих экранах. Каждый монитор полностью отображал каюту. Мужчины в формах сидели перед экранами в полутьме и наблюдали за учёными. Ли и замдиректора ЦРУ стояли позади них.

— Ну чисто ангелочки, — сказал Вандербильт.

Ли с неподвижной миной смотрела, как Делавэр доходит до оргазма. Звук был предельно уменьшен, но кое-что из вокального сопровождения любовного акта проникало в холодную атмосферу контрольного центра.

— Я рада, что вам понравилось, Джек.

— Вот эта культуристочка мне больше по вкусу, — сказал Вандербильт, показывая на Уивер. — Какая попка, а?

— Что, влюбились?

— Ну, я вас умоляю.

— Приложите всё своё обаяние, — посоветовала Ли. — У вас его центнера два.

Замдиректора ЦРУ промокнул пот со лба. Они посмотрели ещё немного. Если Вандербильту нравится, пусть спокойно развлечётся. Ли было безразлично, храпят ли люди на мониторах, совокупляются или ходят колесом. По ней, так пусть хоть на голове стоят или с пеной у рта бросаются друг на друга.

Главное — знать, где они, что делают и о чём говорят между собой.

— Продолжайте, — сказала она и отвернулась. Выходя, добавила: — И просматривайте все каюты.

Гости

Ответа не было.

Сигнал отправлялся в море то и дело, но пока без результата. Побудка в 7:00 поднимала всех с коек. Большинство были невыспавшимися. Покачивание судна убаюкивало, вертолёты не взлетали, шум с «крыши» не проникал в каюты. Кондиционеры создавали стабильную температуру, а кровати были удобные. Время от времени слышались шаги по коридору. В утробе судна тихо гудели генераторы. Можно было сладко дремать, если бы все не были так напряжены ожиданием.

На том, что Ирр находятся у Гренландии, а не где-нибудь на юге, настаивал Йохансон при поддержке Бормана и Уивер. Эневек, Рубин и некоторые другие предлагали искать контакта над вулканической цепью Среднеатлантического хребта. Решающий аргумент Рубина — сходство тамошних жерловых крабов с теми, которые напали на Нью-Йорк и Вашингтон. К тому же в глубинах трудно найти места, способствующие процветанию жизни. А в вулканических долинах как раз всё было идеально. Пожалуйста тебе горячая вода из скалистых каминов, насыщенная всеми возможными минералами и жизненно важными веществами. Черви, моллюски, рыбы и крабы жили там в изобилии — почему бы и Ирр не жить?

Йохансон во многом соглашался с Рубиным, но не во всём. Вулканические цепи хоть и представляли собой благоприятные для жизни условия глубоководья, но были там и враждебные жизни моменты: периодически прорывалась сквозь скалы горячая лава, начиналось извержение, в процессе которого биотопы полностью уничтожались. Чуть позже там возникала и пышно расцветала новая жизнь. Но разумная цивилизация, говорил Йохансон, вряд ли поселилась бы в такой зоне.

Йохансон предложил искать Ирр там, где они определённо должны быть.

В Гренландском море остановилось падение холодных водных масс на дно. Как следствие — был парализован Гольфстрим. Этот феномен могли объяснить только две причины: либо нагрев воды, либо избыточное поступление пресной воды со стороны Арктики. Пресная вода разбавляла солёную североатлантическую так, что она больше не могла падать на дно, а оставалась наверху. И то и другое указывало на активные и обширные манипуляции в этом месте. Где-то здесь Ирр были заняты продвижением своего планетарного переворота.

Где-то совсем рядом.

Оставался аспект безопасности. Даже Борман, привыкший опасаться худшего, соглашался с тем, что на гренландских глубинах опасность прорыва метана очень мала. Судно Бауэра погибло у Свальбарда, на материковом склоне, где гидрат залегал обширными массивами. Под килем же «Независимости» было три с половиной тысячи метров воды. На таких глубинах метана вряд ли хватит, чтобы потопить такое судно, как «Независимость». Тем не менее, на судне делали регулярные сейсмические замеры и нашли место, где метана не было совсем. Даже цунами, каким бы высоким ни было оно у берегов, здесь не представляло опасности — пока не обрушилась Ла-Пальма.

Но тогда в любом месте будет уже поздно.

На этих основаниях они и были здесь, в вечных льдах.

Они сидели в просторной офицерской кают-компании и ели яичницу с ветчиной. Не было Эневека и Грейвольфа. Йохансон после побудки говорил по телефону с Борманом, который в Ла-Пальме был занят подготовкой к включению отсасывающего хобота. Канары лежали в другом временном поясе, но Борман уже несколько часов был на ногах.

— Скоро заработает пятисотметровый пылесос, — смеясь, сказал он.

— Прососите по углам как следует, — дал указание Йохансон.

Ему не хватало немца. Борман был отличным парнем. С другой стороны, и на борту «Независимости» не было недостатка в примечательных персонах. Йохансон как раз беседовал с Кроув, когда в кают-компанию вошёл Флойд Андерсон, старший офицер. В руках у него была огромная термочашка, которую он до краёв наполнил кофе.

— У нас гости, — объявил он. Все тревожно подняли головы.

— Что, контакт? — спросила Оливейра.

— Нет, я бы знала, — ответила Кроув. В пепельнице тлела её третья или четвёртая за это утро сигарета. — Шанкар сидит в CIC. Он бы нам сказал.

— Тогда кто же? Кто-нибудь прилетел?

— Идёмте на «крышу», — загадочно сказал Андерсон. — Сами увидите.

Взлётная палуба

В лицо Йохансона дохнуло холодом. Серые волны гнали перед собой пенные гребешки. Ветер мёл по асфальтированной полосе позёмкой. Йохансон увидел у правого борта укутанных людей. Это были Эневек, Грейвольф и Ли. Тут же ему стало ясно, что привлекло их внимание.

В некотором отдалении от «Независимости» из моря торчали остроконечные мечи.

— Косатки, — сказал Эневек, когда Йохансон подошёл к ним.

— Чего им надо?

Эневек сощурил глаза, защищаясь от колючих снежинок.

— Вот уже три часа кружат вокруг нас. О них оповестили дельфины. Я бы сказал, они за нами наблюдают.

Шанкар вышел из «острова» и присоединился к ним.

— Что случилось?

— Кто-то к нам присматривается, — сказала Кроув. — Может быть, это ответ?

— Странный ответ на математическую задачу, — сказал индус. — Я бы предпочёл пару уравнений.

Косатки держали дистанцию. Их было много — может быть, сотня. Время от времени они поднимали над волнами свои чёрные лоснящиеся спины. Это действительно походило на патрулирование.

— Могут они быть заражёнными? — спросил Йохансон. Эневек вытер с глаз растаявший снег:

— Могут.

— Скажите… — начал Грейвольф. — Если эта штука контролирует их мозг… Вдруг она может и нас видеть их глазами? И слышать?

— Ты прав, — сказал Эневек. — Она использует их органы чувств.

— Да. Таким образом эта слизь обретает глаза и уши.

Они продолжали смотреть в море. Кроув выдохнула в ледяной воздух дым, и его тут же растерзало ветром на клочки.

— Похоже, началось.

— Что началось? — спросила Ли.

— Силами начали мериться.

— Что ж, — тонкая улыбка пробежала по губам Ли. — Мы готовы ко всему.

— Ко всему, что знаем, — добавила Кроув.

Лаборатория

На обратном пути вниз — в сопровождении Рубина и Оливейра — Йохансон спросил себя, когда же психоз начал производить собственную реальность?

Родоначальником всего этого был он сам. А не он, так кто-нибудь другой всё равно выдвинул бы подобную теорию. Но факты уже подгонялись под гипотезу. Ну, увидели стадо косаток, эка невидаль! — и уже усмотрели в этом глаза и уши Чужих. Им теперь повсюду мерещились Чужие. Вот заслали в море послание и стали ждать контакта, который, может, никогда не состоится, потому что они напали на морской плесневой грибок.

День пятый. Фантазия, которая действует уже самостоятельно?

Мы ни к чему не придём, удручённо думал он. Блуждаем в темноте, залепив глаза теорией.

Они гулкими шагами спускались вниз по пандусу, миновали ангар и дошли до стальной двери лаборатории. Йохансон набрал цифровой код, и дверь с тихим шипением отодвинулась. Он включил свет. От симулятора доносилось гудение электрической системы.

Они поднялись на галерею, опоясывающую танк высокого давления, и подошли к большому овальному иллюминатору. Отсюда просматривалась вся внутренность симулятора. По дну в свете внутренних прожекторов были распределены белые тела крабов с паучьими ножками. Некоторые двигались — неуверенно и явно не ориентируясь: бегали по кругу или останавливались, не зная, надо ли идти и куда. Чем дальше от окна, тем труднее было разглядеть детали. Камеры, расположенные внутри, давали ближние снимки, перенося их на мониторы контрольного пульта.

— Ничего не изменилось со вчерашнего дня, — отметила Оливейра.

— Надо вскрыть парочку и посмотреть, что будет, — предложил Йохансон.

— Расщепить крабов?

— А что? Мы уже знаем, что под давлением они продолжают жить.

— Не жить, а прозябать, — поправила его Оливейра. — Мы даже не знаем, можно ли назвать это жизнью.

— Та штука внутри них живёт, — задумчиво сказал Рубин. — Всё прочее — не живее автомобиля.

— Согласна, — сказала Оливейра. — Но что с этой внутренней жизнью? Почему она ничего не предпринимает?

— А что она должна предпринять, по вашему мнению?

— Ну, бегать, — Оливейра пожала плечами. — Клешнями шевелить. Откуда я знаю. Вылезть из панциря. Посмотрите на этих тварей. Если они запрограммированы на то, чтобы высадиться на сушу, наделать там дел, а после этого околеть, то в этой ситуации они оказываются в затруднении. И никто не придёт, чтобы дать им новое распоряжение. Они на холостом ходу.

— Правильно, — нетерпеливо сказал Йохансон. — Они в летаргии и ведут себя, как детские игрушки на батарейках. Я согласен с Миком. Тела крабов выведены безжизненными, в них есть лишь немного нервной массы: пульт управления для пассажиров. И я бы хотел этих пассажиров высадить и посмотреть, как они поведут себя в глубоководных условиях.

— Хорошо, — кивнула Оливейра. — Начнём резню.

Они спустились с галереи и подошли к пульту управления. Компьютер давал возможность управлять несколькими роботами внутри танка. Йохансон выбрал маленький двухкомпонентный манипулятор-робот. Над пультом вспыхнули несколько высокоразрешающих мониторов. Один из них показывал внутренность симулятора.

— Сколько штук вскроем? — спросила Оливейра. Руки Йохансона скользнули по клавиатуре, и камера послушно изменила угол зрения.

— Как порцию устриц: не меньше дюжины, — сказал он.

Йохансон активировал управление, и один из роботов двинулся из своего угла внутри танка. Верхняя его часть была начинена техникой, внизу располагался короб с густыми сетчатыми стенками.

— Переключаюсь на сферу, — сказал Йохансон.

С полозьев, неподвижно зависших над крабами, выдвинулся красный шар размером с футбольный мяч и медленно приблизился к животным, ни одно из которых даже не пошевелилось. Нижняя часть шара раздвинулась, и оттуда показались две изящные многосуставные руки. У конца манипулятора вертелся арсенал инструментов, из которых Йохансон выбрал слева щипцы, а справа маленькую пилу. Руки Йохансона орудовали двумя джойстиками.

Щипцы двинулись вниз, подхватили одного краба под брюхо, зажали его со спины и подвинули ближе к объективу камеры. На мониторе отразился гигантский монстр. Пасть у него шевелилась, ножки дёргались, но клешни бессильно свисали вниз.

— Моторика безукоризненная, — прокомментировал Йохансон. — Двигательный аппарат функционирует.

— Зато никакой типичной для вида реакции, — заметил Рубин.

— Да. Клешни не раскрывает, никому не грозит. Тупой автомат, ходячая машина. — Он двинул второй джойстик и нажал кнопку. Циркулярная пила начала вращаться, и он подвёл её к боку панциря. Ножки краба судорожно задёргались.

Панцирь разломился.

Что-то молочное выскользнуло наружу и на мгновение, дрожа, зависло над разрушенным животным.

— Боже мой, — вырвалось у Оливейра.

Штука не походила ни на медузу, ни на каракатицу. Она была бесформенная. Волны пробежали по её краям, тело надулось и потом сплющилось. Йохансону почудилось, что внутри этой слизи пробежала молния, но в ярком свете прожекторов это могло быть обманом зрения. Существо внезапно переформировалось во что-то продолговатое, змеевидное и метнулось прочь.

Он ругнулся, поднял со дна следующего краба и вскрыл его. На сей раз всё протекало ещё быстрее, и желеобразный пассажир краба улизнул ещё до того, как кто-нибудь успел его разглядеть.

— Послушайте! — Рубин был явно воодушевлён. — С ума сойти. Что же это такое?

— Нечто, ускользающее от нас, — прорычал Йохансон. — Вот чёрт! И как нам эту соплю поймать?

— Но ведь мы её уже поймали.

— Как же, две кляксы, лишённые цвета и формы, где-то в бассейне. Удачного вам лова!

— Следующего я бы вскрыла внутри короба, — предложила Оливейра.

— Короб с одной стороны открыт. Оно сбежит.

— Не сбежит. Надо только успеть закрыть.

— Не знаю, управлюсь ли я.

— Хотя бы попробуйте.

Оливейра была права. На коробе манипулятора имелась задвижка. Йохансон захватил следующего краба и ввёл его внутрь короба. И только там поднёс пилу к панцирю краба.

Панцирь разлетелся. И больше ничего.

— Что, пустой? — удивился Рубин.

Они подождали несколько секунд — и Йохансон начал медленно выдвигать манипулятор из короба.

— Чёрт!

Желе метнулось из тела краба, но выбрало неверное направление и шлёпнулось о заднюю стенку короба, стянулось в дрожащий шар и зашаталось. Его растерянность — если ему можно было приписать растерянность, — длилась лишь мгновение. Оно вытянулось.

— Сейчас сбежит!

Йохансон успел подцепить манипулятором заслонку и опустить её.

Та штука распласталась и метнулась к заслонке. Но отпрянула и снова изменила форму. Её края расширились во все стороны, и она зависла в воде прозрачным колоколом, заняв собой половину клетки. Тело её изогнулось, и она стала походить на медузу, потом она свернулась — и в следующий момент внутри клетки снова завис шар.

— С ума сойти, — прошептал Рубин.

— Вы только посмотрите, — крикнула Оливейра. — Оно сжимается.

Действительно, шар сжимался, становясь всё плотнее.

— Ткань сокращается, — сказал Рубин. — Эта штука может изменять молекулярную плотность.

— Вам это ничего не напоминает?

— Ранние формы очень простых полипов, — соображал Рубин. — Кембрий. И до сих пор ещё есть организмы, способные к этому. Большинство каракатиц могут сокращать ткани, но они не изменяют при этом форму. Надо ещё поймать нескольких. Посмотрим, как они будут реагировать.

Йохансон откинулся на спинку стула.

— Ещё раз не удастся, — сказал он. — При второй попытке первая сбежит. Она очень быстрая.

— Хорошо. Для наблюдения пока хватит и одной.

— Не знаю, — Оливейра покачала головой. — Наблюдать-то хорошо, но я бы хотела исследовать эту штуку. Может, нам её заморозить и разрезать на ломтики?

— Точно. — Рубин заворожённо смотрел в монитор. — Но не сейчас. Понаблюдаем некоторое время.

— Но у нас есть ещё две. Кто-нибудь их видит? Йохансон включил все мониторы. Внутренность танка отразилась под разными углами.

— Слиняли.

— Должны быть где-то тут.

— Ну, хорошо, раскусим ещё парочку, — сказал Йохансон. — Чем больше в танке плавает этих слизняков, тем легче их заметить. А нашего военнопленного оставим пока за решёткой. Поглядим на него позже. — Он улыбнулся и возложил руки на джойстики.

Они вскрыли ещё дюжину крабов, не пытаясь изловить ускользающее желе. Оно терялось где-то в глубинах танка.

— В любом случае пфистерии не причинили им никакого вреда, — сказала Оливейра.

— Конечно, нет, — сказал Йохансон. — Уж Ирр позаботились, чтоб у них была взаимная переносимость. Желе управляет крабами, а пфистерии — их груз. Логично, не пошлют же они такси, в котором пассажир убивает водителя.

— Вы думаете, желе тоже выведено?

— Понятия не имею. Может, оно уже раньше было. А может, специально вывели.

— А что, если… если это и есть Ирр?

Йохансон повернул робота так, чтобы камера захватила внутренность клетки. Он смотрел на пойманный экземпляр. Тот сохранял форму шара и лежал на дне, как белый стекловидный теннисный мяч.

— Эта вот штука? — недоверчиво спросил Рубин.

— А что? — сказала Оливейра. — Мы обнаруживали её в головах китов, она сидела в наростах «Королевы барьеров», внутри Голубого Облака — всюду!

— Да, кстати, Голубое Облако. Оно-то что такое?

— Оно выполняет какую-то функцию. В нём прячется эта штука.

— Мне кажется, что желе скорее такое же биологическое оружие, как черви и другие мутанты. — Рубин показал на неподвижный шар в клетке. — Как вы думаете, оно мёртвое? Оно больше не шевелится. Может, оно стягивается в шар, когда умирает?

В этот момент из громкоговорителя послышался свистящий сигнал, и голос Пика объявил:

— Доброе утро. Поскольку после прилёта доктора Кроув мы в полном составе, то в 10:30 встретимся на нижней палубе. Посмотрим наши батискафы и другое подводное оборудование. А в 10:00, напоминаю, рутинная пятиминутка во флагманском конференц-зале. Спасибо.

— Хорошо, что напомнил, — скороговоркой сказал Рубин. — Я бы забыл. Забываю обо всём, когда работаю. Боже мой, уж либо ты исследователь, либо нет! Верно?

— Верно, — скучающе ответила Оливейра. — Интересно, есть ли новости из Нанаймо.

— Почему бы вам не позвонить Роше? — предложил Рубин. — Расскажите ему о наших успехах. Может, и у него есть что показать, — он осклабился и доверительно ткнул Йохансона в бок: — Может, узнаем о чём-нибудь раньше Ли и сможем блеснуть на пятиминутке.

Йохансон принуждённо улыбнулся в ответ. Рубин не был ему симпатичен. Парень умел работать, но был угодливым лизоблюдом. Отца родного продал бы ради карьеры. Оливейра подошла к переговорному устройству рядом с пультом и набрала номер. Спутниковое подключение на «острове» допускало любой вид связи. Повсюду на корабле можно было принимать огромное количество телевизионных передатчиков, подключать радиоприёмники или ноутбуки и, разумеется, говорить со всем миром по каналам, защищённым от прослушивания. И с Нанаймо в далёкой Канаде легко можно было связаться.

Оливейра поговорила с Фенвиком, потом с Роше, которые были, в свою очередь, связаны с другими учёными по всему миру. Ситуация складывалась так, что спектр мутации пфистерии был пока ограничен, но прорыва в поиске противоядия не произошло. К тому же целые воинства крабов напали на Бостон. Оливейра рассказала о здешней ситуации и положила трубку.

— Вот гадство! — выругался Рубин.

— Может, наши друзья в танке нам помогут, — сказал Йохансон. — Что-то ведь защищает их от водорослей. Вот давайте и выделим эту панацею. Как только узнаем, что наш пленник…

Он уставился на экран. Существо в клетке исчезло.

Оливейра и Рубин проследили за его взглядом и вытаращили глаза.

— Не может быть!

— Как же он выскользнул?

На экране ничего не было видно, кроме крабов и воды.

— Минутку! Мы же их вспороли целую дюжину. Не может быть, чтобы они сделались невидимыми.

— Они где-то здесь. Но то, что было в клетке, — оно-то куда подевалось?

— Растворилось.

Йохансон смотрел на экран, и лицо его просветлело.

— Растворилось? Совсем неплохая подсказка, — медленно сказал он. — Конечно. Оно же может менять форму. Сетка густая, но для чего-нибудь волосяного не преграда.

— Что за невероятное вещество, — прошептал Рубин. Они принялись обыскивать танк. Разделились, и каждый осматривал через монитор свою зону. Они увеличивали картинку, но студенистых комочков нигде не заметили. Йохансон даже выдвинул всех роботов и заглянул за них, но и там ничто не пряталось. Существа исчезли.

— Может, скрылись в системе подводок? — спросила Оливейра.

Рубин отрицательно покачал головой:

— Исключено.

— Ну вот, а нам на пятиминутку, — прорычал Йохансон. — Может, хоть там нас озарит.

Расстроенные, они выключили в симуляторе свет и пошли к выходу. Рубин последним выключил свет в лаборатории и оглянулся.

И не смог двинуться с места.

Йохансон обернулся, увидел его, застывшего в дверях с раскрытым ртом, и медленно пошёл назад. Оливейра за ним. И они увидели то, что видел Рубин.

За овальным иллюминатором танка что-то светилось. Слабое, мутное свечение.

Голубое.

— Голубое Облако, — прошептал Рубин.

Они бросились в темноте к симулятору, быстро поднялись на галерею и приникли к бронированному стеклу.

Голубое свечение висело в пустоте. Как космическое облако в темноте космоса. Его протяжённость охватывала несколько квадратных метров. Оно пульсировало. Края мерцали.

Йохансон сощурил глаза и присмотрелся. Ему показалось, что по краям зарождались крошечные световые точки и устремлялись внутрь облака, набирая скорость. Как частицы материи в гравитационном поле Чёрной Дыры.

Синева становилась всё интенсивнее.

И затем она сжалась.

Всё устремилось к центру, который становился светлее и плотнее. В нём вспыхивали молнии, образуя сложный узор. Облако стремительно стягивалось, приходило в бешеное вращение, и затем…

— Не может быть, — сказала Оливейра.

В воде танка зависла шаровидная штука величиной с футбольный мяч. Светящееся Нечто из компактной ткани. Пульсирующее желе.

Существа снова нашлись.

Существа превратились в одно целое.

Флагманский конференц-зал

— Одноклеточные! — воскликнул Йохансон. — Это одноклеточные.

Он был сильно взволнован. Все собравшиеся молча смотрели на него. Он ходил взад и вперёд, а Рубин ёрзал на стуле и энергично кивал.

— Мы считали, что желе и Облако — разные вещи, но это оказалось одно и то же. Это объединение одноклеточных. Желе может не только как угодно изменять свою форму, оно полностью распадается и быстро сплачивается.

— Эти существа распадаются? — эхом повторил Вандербильт.

— Нет, нет! Не существа. То есть, да, одноклеточные — существа, и они сливаются воедино. Мы вскрыли крабов и выпустили из них несколько комков этого студня, и они забились по углам симулятора. Одного мы заперли. Потом они вдруг исчезли, все. От них ничего не осталось — боже, какой же я идиот, как я сразу не догадался! — ведь одноклеточное в клетке не удержишь, а для того, чтобы увидеть их невооружённым глазом, они слишком малы. И поскольку симулятор был изнутри освещён, мы не могли заметить биолюминесценцию. Та же проблема, что была у нас в Норвегии, когда перед камерой возникла та громадина. Тогда мы увидели только поверхность, освещенную прожектором «Виктора», но на самом деле она светилась. Она светилась, то был колоссальный конгломерат из биолюминесцирующих микроорганизмов. То, что теперь плавает в нашем танке, — это сумма субстанций, которые мы извлекли из крабов, это точно.

— Это кое-что объясняет, — сказал Эневек. — Бесформенное существо на корпусе «Королевы барьеров», Голубое Облако у острова Ванкувер…

— Снимки URA, правильно! Большая часть клеток свободно парит в воде, но к центру они уплотняются. Масса образует щупальца. Она сама впрыскивается в головы китов.

— Минуточку, — Ли подняла руку. — Но она уже до этого была там, в головах.

— Тогда… — Йохансон задумался. — Ну, состоялась какая-то связь. В любом случае, попала она туда именно таким способом. Может быть, мы были свидетелями замены. Старое желе убрали, новое ввели. Или состоялось что-то вроде проверки. Возможно, то желе, которое уже было в голове, что-то передало общей массе.

— Информацию, — сказал Грейвольф.

— Да, — воскликнул Йохансон. — Да!

Делавэр покрутила носом:

— Это значит, они принимают любые размеры? Какие понадобится?

— Любые размеры и формы, — кивнула Оливейра. — Чтобы управлять крабом, достаточно горстки. Та штука у острова Ванкувер, чтобы собрать китов, была величиной с дом…

— Это решающее в нашем открытии, — перебил её Рубин. Он вскочил: — Желе — лишь сырьё, материал для выполнения определённых задач.

Оливейра недовольно нахмурилась.

— Я очень подробно рассмотрел снимки с норвежского материкового склона, — сказал Рубин, уже не выпуская инициативу из рук. — Мне кажется, я знаю, что сейчас произошло! Голову даю на отсечение, именно эта штука дала последний толчок оползню склона. Мы вот-вот узнаем всю правду!

— Вы нашли массу, которая наделала кучу безобразий, — невозмутимо сказал Пик. — Прекрасно. А где же Ирр?

— Ирр — это… — Рубин запнулся. Внезапно с него сдуло всю его самоуверенность. Он растерянно переводил взгляд с Оливейра на Йохансона. — Ну да…

— Вы думаете, это и есть Ирр? — спросила Кроув. Йохансон отрицательно покачал головой:

— Понятия не имеем.

Все замолчали.

Кроув затянулась сигаретой:

— Мы ещё не получили ответа на наше послание. Кто же будет нам отвечать? Разумное существо или объединение разумных существ? Как вы думаете, Сигур, эти штуки в танке ведут себя разумно?

— Вы сами знаете, что вопрос праздный, — ответил Йохансон.

— Я хотела услышать это от вас, — улыбнулась Кроув.

— Как это можно узнать? Как мог бы инопланетный разум судить о человеческих военнопленных, которые ничего не понимают в математике, боятся, мёрзнут, плачут или апатично сидят в углу?

— Бог ты мой, — тихо простонал Вандербильт. — Теперь он навешает нам на уши Женевскую конвенцию.

— Неужто и инопланетяне в плену такие же? — ухмыльнулся Пик.

Оливейра окатила его презрительным взглядом.

— Мы подвергнем массу дальнейшим тестам. Кстати сказать, я не понимаю, почему нам потребовалось так много времени, чтобы уяснить дело. Леон, что тебе бросилось в глаза, когда ты тайком обследовал в сухом доке «Королеву барьеров»?

— Когда меня поймали? Голубое свечение.

— Вот это я и имею в виду, — сказала Оливейра, повернувшись к Ли. — Вам, генерал, тогда, в доке, непременно хотелось действовать в одиночку. Вы там неделями копались в корпусе «Королевы барьеров» — и всё без толку. Наверное, ваши люди просмотрели что-то важное, когда исследовали пробы воды. Неужто никто больше не заметил этого свечения? Или кучу одноклеточных в пробах воды?

— В воде ничего не было. Нормальная вода, — сказала Ли.

— Ну, хорошо, — вздохнула Оливейра. — Вы можете мне показать те результаты?

— Конечно.

— Доктор Йохансон, — поднял руку Шанкар. — Как осуществляется это объединение? Что его вызывает?

— К тому же одновременно, — удивлённо сказал Росковиц, впервые раскрыв рот. — Ведь какая-то из этих клеток должна скомандовать: эй, ребята, все сюда, сольёмся в экстазе.

— Не обязательно, — хитро сказал Вандербильт. — Самая высокая степень согласованных действий встречается у человеческих клеток, правильно? А ведь там никто никем не командует.

— Это вы о структуре ЦРУ? — улыбнулась Ли.

— Эй! — поднял руки Росковиц. — Люди, я всего лишь подводник. До меня не доходит. У людей клетки не распадаются от удовольствия, к тому же у нас есть центральная нервная система, которая всему голова.

— У клеток тела связь идёт через химические вещества, — сказала Делавэр.

— А что это значит? Можем ли мы представить наши клетки в виде стаи рыб, где все разом плывут в одну сторону?

— Стаи рыб действуют лишь на первый взгляд синхронно, — объяснил Рубин. — Поведение рыб связано с давлением.

— Я знаю, послушайте, я только хотел…

— По бокам у рыбы расположены латеральные органы, — невозмутимо поучал Рубин. — Как только одно тело изменяет положение, ударная волна передаётся его соседу, который автоматически поворачивается в ту же сторону, и так далее, пока не повернётся вся стая.

— Я же сказал, я это знаю!

— Ну конечно! — Лицо Делавэр просияло. — Вот в чём дело!

— В чём?

— Ударные волны. С их помощью большая масса этого студня просто перенаправляет всю стаю. Ну, помните, мы удивлялись, какое потребовалось бы волшебство, чтобы стая рыб не плыла в сеть, вот вам и объяснение.

— Перенацелить всю стаю? — с сомнением сказал Шанкар.

— Да, она права, — воскликнул Грейвольф. — Если Ирр направляют миллионы крабов и могут транспортировать на континентальный склон бессчётное количество червей, то они управляют и стаями. Ударные волны дают такую возможность. Чувствительность к давлению — это практически единственная защита, какой располагает стая.

— Ты хочешь сказать, эти одноклеточные в танке реагируют на давление?

— Нет, — Эневек помотал головой. — Это было бы слишком просто. Рыбы могут создать ударную волну, но одноклеточные?

— Но что-то ведь вызвало их слияние.

— Погодите-ка, — сказала Оливейра. — Есть похожие формы коммуникации у бактерий. Mixococcus xanthus, например. Вид, живущий в почве. Они собираются в небольшие скопления. Если отдельные клетки не получают достаточно питания, они подают сигнал голода. Вначале колония не реагирует, но чем больше количество голодающих, тем интенсивнее становится сигнал, пока не перешагнёт определённый порог. Тогда члены колонии начинают собираться в кучку. Формируется такой клубочек, который видно невооружённым глазом.

— А в чём состоит этот сигнал? — спросил Эневек.

— Они выделяют вещество.

— Запах?

— В известном смысле.

Обсуждение затормозилось. Все морщили лбы, поджимали губы, барабанили пальцами.

— Хорошо, — подвела черту Ли. — Я довольна. Это был большой успех. Не будем растрачивать время на обмен эрудицией. Какой шаг у нас на очереди?

— У меня есть предложение, — сказала Уивер.

— Прошу.

— Леон в «Шато» подал идею, помните? Речь шла об опытах ВМФ с мозгом дельфинов. Об имплантантах, которые состоят не из простых микрочипов, а из компактных искусственных нервных клеток. Они до мелочей воспроизводят части мозга и связаны друг с другом через электрические импульсы. Я подумала: если желе действительно объединение одноклеточных и эти одноклеточные берут на себя функции клеток мозга, замещают их, — то они должны между собой сообщаться. Может быть, там действительно изобрели искусственный мозг, включая химические вещества-послы. Может быть… — Она помедлила. — …они берут на себя даже эмоции, свойства и знания своего хозяина и таким образом учатся им управлять.

— Для этого они должны быть обучаемы, — сказала Оливейра. — Но как одноклеточные могут учиться?

— Мы с Леоном могли бы попробовать искусственно создать стаю таких одноклеточных в компьютере и наделить их свойствами. Пока эта стая не начнёт вести себя как мозг.

— Искусственный разум?

— По биологическим признакам.

— Годится, — решила Ли. — Сделайте. Другие предложения?

— Я попробую порыться в праистории, поискать родственные формы жизни, — сказал Рубин.

Ли кивнула.

— А у вас что нового, Сэм?

— На самом деле ничего, — послышался голос Кроув из облака сигаретного дыма. — Мы пока работаем над расшифровкой старого сигнала Scratch.

— Может быть, послать вашим Ирр что-нибудь более подходящее, чем арифметический пример? — сказал Пик.

Кроув взглянула на него. Дым рассеялся, и её красивое лицо с тысячью морщинок расплылось в улыбке:

— Потерпите.

— Ну вы и оптимистка! — сказал Пик.

Нижняя палуба

Росковиц провёл всю свою жизнь на флоте и не планировал что-либо в ней менять. Он считал, что каждый должен делать то, что умеет, а поскольку под водой ему нравилось, он сделал карьеру подводника и дорос до командира подводной лодки.

Но Росковиц считал также, что любознательность является одной из самых характерных черт человека. Для него много значили такие понятия, как верность, долг и отечество, но он не был солдафоном. Он заметил, что большинство подводников бороздят мир, о котором ничего не знают, и начал жадно образовываться. Биологом он от этого не стал, но о его интересе стало известно в тех подразделениях ВМФ, где занимались наукой и нуждались в людях с армейской выучкой, но с подвижным умом.

Когда было принято решение перестроить «Независимость» для гренландской миссии, Росковицу поручили оборудовать на судне базу подводных исследований — по последнему слову техники. Лишних денег не бывает нигде и никогда, но в данном случае не поскупились: на «Независимость» возлагали последние надежды человечества, и на нём не экономили. Росковицу дали свободу действий. Он должен был закупить всё, что сочтёт необходимым, а если сроки позволят — заказать конструкторам то, чего ещё нет, но очень нужно.

Никто не ожидал, что Росковиц замахнётся на пилотируемые батискафы, — после стольких нападений на водолазов и подводные аппараты.

Но Росковиц сказал:

— Хоть кто-нибудь когда-нибудь выигрывал войну одними машинами? Мы можем запускать нацеленные ракеты и беспилотные самолёты-разведчики, но в решениях, какие принимает лётчик, его не заменит никакая машина. А в ходе этой миссии непременно будут ситуации, в которые придётся вникать лично.

Его спросили, чего он хочет. Он сказал, что на борту должны быть как роботы, так и обитаемые лодки. Ещё он предложил отряд дельфинов и, к своей радости, узнал, что МК6 и МК7 уже откомандированы на судно. Узнав, кто будет опекать дельфинов, он обрадовался ещё больше.

Росковиц не знал О’Бэннона лично, но имя слышал. Говорили, что Джек лучший тренер дельфиньих отрядов, что он открестился от флота, как от чёрта, но теперь снова в строю.

Потом Росковиц удивил начальство ещё раз.

Они ожидали, что он забьёт корму вертолётоносца аппаратами типа русского «Мира», японского «Shinkai» и французского «Nautile». В мире было не так много батискафов, способных погружаться глубже 3000 метров. Но Росковиц знал, что от существующих лодок ему будет мало проку. Вертикальные движения они могли проделывать только посредством заполнения и откачивания балластных танков. Они были неповоротливы, как дирижабли. Росковиц же думал о войне и невидимом противнике. Ему нужен был глубоководный истребитель.

Вскоре он наткнулся на одно предприятие — «Hawkes Ocean Technologies», — способное осуществить его мечту о полёте под водой.

Росковиц выразил свои пожелания и выложил кучу денег, поставив условие, чтобы конструкторы сократили и без того предельно сжатые сроки. Деньги делают своё.

Когда в 10:30 учёные собрались у пирса нижней палубы — в неопреновых костюмах, сберегающих тепло, — Росковицу было приятно, что и ему есть чем удивить этих умных людей. Пилотами были опытные морские волки, у которых уже перепонки между пальцев выросли. Но Росковиц решил обучить управлению аппаратами и учёных. Он знал, что в ходе такой экспедиции может случиться всякое, придётся и гражданскому человеку сыграть свою роль.

Он подал знак Браунинг опустить с потолка один из четырёх аппаратов «Дипфлайт». Лодка походила на увеличенный «феррари» без колёс и на космический корабль — широкий и плоский, с двумя застеклёнными кабинами, торчавшими из поверхности под углом вперед. Под кабинами размещались многосуставные манипуляторы.

Но самым поразительным были обрезанные крылья.

— Вам, наверное, кажется, что он похож на самолёт, — сказал Росковиц. — Это и есть самолёт, и такой же подвижный. Плоскости выполняют ту же роль, только действуют в обратную сторону. Самолёт они поднимают вверх, а «Дипфлайт» вгоняют вниз. Рулевой механизм тоже как у самолёта. Он не падает камнем на дно, а опускается под углом до 60 градусов, делает элегантные повороты, молниеносно мчится хоть вверх, хоть вниз. — Он изобразил полёт ладонью и указал на кабинки: — Главное отличие от самолёта, что тут не сидишь, а лежишь. Это позволяет нам ужаться до габаритов три на шесть и на метр сорок в высоту.

— На какую глубину он может погружаться? — спросила Уивер.

— Хоть на дно Марианской впадины, на это у вас уйдёт полтора часа. Эта ласточка делает двенадцать узлов в час. Корпус у неё глубинопрочный, керамический, кабины из акрила, оправленного в титан. Обзорность круговая, что в нашем случае значит вовремя удрать или открыть огонь. — Он показал на днище: — Наш «Дипфлайт» оснащён четырьмя торпедами. Две из них ограниченной разрывной силы — могут тяжело ранить или убить кита. А две способны проделать серьёзные дыры, разрывают сталь и камень. Стрельбу предоставьте пилоту, разве что он убит и у вас нет выбора.

Росковиц хлопнул в ладоши:

— О’кей. А теперь можете подраться, кому первым сделать пробный выезд. Ах да, ещё вот что: воздуха хватит на восемь часов полёта. Если случится где-то застрять, вы можете подключить систему жизнеподдержания, в ней кислорода на 96 часов. А уж за это время мы успеем вас спасти. Ну, кто первый?

— Без воды? — спросил Шанкар, скептически глядя вниз. Росковиц ухмыльнулся:

— Пятнадцати тысяч тонн вам хватит? Палубу — затопить!

Combat Information Center

Пока учёные пребывали в царстве Росковица, места Кроув и Шанкара заняли два радиста. Они били баклуши. Строго говоря, они обязаны были закрыть рот и открыть уши, но полагались на компьютер и наземную станцию SOSUS. Если из глубины поступит сигнал, то эти электронные и человеческие органы его засекут, выделят, расшифруют и через спутник зашлют на «Независимость». Возможный ответ Ирр дошёл бы до всех атлантических гидрофонов. Исходя из пространственного распределения гидрофонов и сдвига сигнала во времени, компьютер определил бы точку, из которой исходил сигнал, послал бы координаты в CIC и тут же дал бы об этом знать.

Радисты вели спор о музыке, забыв даже поглядывать на мониторы, пока один из них, потянувшись к своей чашке кофе, не бросил случайный взгляд на экран. И так и застыл.

— Эй. Что это?

По двум мониторам бежали цветные частотные линии. Второй выпучил глаза:

— И давно это началось?

— Не знаю. А почему молчит наземная станция? Они ведь тоже приняли сигнал.

Второй задумался:

— Ближайший гидрофон находится на Ньюфаундленде. Звуку требуется время. Остальные ещё не приняли сигнал, мы первые, до кого он дошёл. Это может значить только одно…

Его коллега поднял на него глаза:

— Сигнал исходит отсюда.

«Дипфлайт»

Громко шумела гидравлика, наполняя балластные танки. Корма «Независимости» медленно погружалась, и морская вода устремилась внутрь.

— Мы могли бы впустить воду через шлюз, — пояснил Росковиц, повысив голос, чтобы преодолеть шум. — Но для этого пришлось бы открыть сразу обе переборки, чего мы избегаем из соображений безопасности. Вместо этого мы используем специальную насосную систему и отдельный трубопровод. Вода многократно фильтруется. Как и шлюз, резервуар утыкан чувствительными датчиками, они подскажут, можно ли нам без забот плескаться в этой большой ванне.

— Мы что, будем испытывать лодки в этом бассейне? — воскликнул Йохансон.

— Нет. Выйдем наружу.

После того, как дельфины оповестили об отступлении косаток, Росковиц решил, что можно рискнуть сделать настоящий выход в море.

— О, боже мой, — Рубин как парализованный смотрел в резервуар, который, пенясь, наполнялся. — Как будто мы тонем.

Росковиц улыбнулся ему:

— У вас неверное представление. Я однажды тонул на корабле. Поверьте, там всё по-другому!

— А как?

Росковиц засмеялся:

— Лучше вам это не знать.

Корма «Независимости» оседала метр за метром. Судно было слишком большим, чтобы это оседание сказалось на уклоне палубы. Вода поднималась всё выше, пока не стала плескаться о края пирса. За несколько минут палуба превратилась в бассейн глубиной четыре метра. Теперь и дельфинариум оказался под водой, и животные получили в своё распоряжение весь объём резервуара. Над искусственным берегом болтались привязанные катера. «Дипфлайт» мягко покачивался на волнах.

Браунинг, стоя у пульта, опустила с потолка ещё одну лодку. Крышки кабин откинулись, как у реактивных истребителей.

— Каждая кабина открывается и закрывается сепаратно, — объяснила она. — Садиться — нужна привычка. Вода в процессе закачки была подогрета до пятнадцати градусов, но это не должно навести вас на мысль отказаться от защитных костюмов. Если окажетесь за бортом без неопрена, долго вам не протянуть. Вода в Гренландии два градуса.

— Ещё есть вопросы? — Росковиц разбил людей на группы — по одному пилоту и по одному учёному в каждой. — Поехали. Держаться будем поблизости от судна. Хоть наши дельфины и успокоили нас, что опасаться некого, в любой момент ситуация может измениться. Леон, ко мне. Мы выйдем на «Дипфлайте-1».

Он прыгнул в лодку. Она закачалась. Эневек последовал его примеру, но потерял равновесие и плюхнулся в воду. Вынырнул под дружный хохот.

— Вот это я и имела в виду, — сухо сказала Браунинг. Эневек вскарабкался на лодку и скользнул в кабину. Там оказалось на удивление удобно. Лежать приходилось не горизонтально, а в позе прыгуна с трамплина. Перед ним был пульт управления. Росковиц запустил двигатель, и крышки кабин бесшумно закрылись.

— Это, конечно, не номер люкс в отеле «Ритц», — услышал Эневек голос полковника в наушниках и повернул голову. В метре от него под акриловым колпаком улыбался Росковиц. — Видите перед собой джойстик? Я же говорил, это самолёт, и управляется так же: ручку на себя, ручку от себя. Можете заложить любой поворот и делать кульбиты. Внизу есть четыре излучателя, которые способны держать «Дипфлайт» на весу. Первый круг пролечу я, потом полетите вы, а я буду вас поправлять.

Они ушли под воду лицом вниз, и Эневек увидел, как приближается дощатый пол палубы, потом они зависли над шлюзом. Стеклянные переборки раздвинулись, Эневек заглянул в шахту, на дне которой виднелись стальные переборки. «Дипфлайт» мягко погрузился, и стеклянные переборки над ними сомкнулись.

У него возникло неприятное чувство.

— Не бойтесь, — сказал Росковиц. — Выйти легче, чем войти.

Стальные переборки внизу разошлись, и взору открылось бездонное море. «Дипфлайт» выпал из корпуса «Независимости» в неведомое.

Росковиц увеличил скорость и сделал поворот. Лодка легла набок. Это заворожило Эневека. Ему уже приходилось управлять обыкновенным батискафом, но «Дипфлайт» действительно вёл себя как спортивный самолёт. И был так же стремителен. Автомобиль при двадцати километрах в час покажется ползущим, но под водой это очень большая скорость. Он зачарованно смотрел, как они промчались под брюхом «Независимости» и выскочили к поверхности моря. Росковиц повернул назад и заплыл под корму. Над ними пронеслось могучее перо руля.

— Здорово? — спросил Росковиц.

— Да уж, — не очень уверенно ответил Эневек. Он всё время ждал, что перед ними появится чёрно-белая морда косатки, но к ним подплыли, резвясь, два дельфина и заглянули в купола кабинок. На их головах были закреплены камеры.

— Улыбнитесь, Леон! — засмеялся Росковиц. — Вас снимают.

Зажглась лампочка, показывая Эневеку, что управление переходит в его руки.

— Ваш черёд, — сказал Росковиц. — Если кто захочет нас сожрать, получит на завтрак торпеду. Но это сделаю я, понятно? Вы только рулите.

Эневек вцепился в джойстик и двинул его от себя. Нос аппарата наклонился, и они пошли в глубину. Эневек напряжённо всматривался в темноту. Немного потянул джойстик на себя, и «Дипфлайт» выровнялся. Потом попробовал повернуть, быстро осваиваясь с управлением.

На некотором отдалении он заметил второй «Дипфлайт» и вошёл во вкус. Теперь он мог бы летать часами.

— Полегче, Леон. Притормозите. Я покажу вам, как управляться с манипулятором.

Через пять минут Росковиц взял управление на себя, и лодка вернулась в шлюз. Минуты между закрытыми переборками опять протекали мучительно медленно, потом они вынырнули на поверхность бассейна, и Эневек вздохнул с облегчением.

Они спрыгнули на пирс и столкнулись с Флойдом Андерсоном.

— Ну как? — спросил он без особого интереса.

— Было приятно.

— К сожалению, я должен прервать ваше удовольствие. — Старший офицер смотрел, как выныривает второй аппарат. — Мы получили сигнал.

— Что? — К ним подошла Кроув. — Сигнал? Какого рода?

— Думаю, это вы нам скажете, — Андерсон равнодушно смотрел мимо неё. — Но очень громкий. И где-то совсем рядом.

Combat Information Center

— Это сигнал в низкочастотной области, — взволнованно сказал Шанкар. — Типа Scratch.

Они с Кроув сразу бросились в CIC. Между тем, пришло подтверждение и с наземной станции. Из расчётов следовало, что источник сигнала действительно находился вблизи «Независимости».

Вошла Ли.

— Его можно понять?

— Пока нет, — Кроув помотала головой. — Компьютер разложит сигнал и исследует его.

— То есть, до будущего года?

— Это камешек в мой огород? — буркнул Шанкар.

— Ваши люди бьются над расшифровкой с начала девяностых годов.

— Я должен оправдываться?

— Дети, не ссорьтесь, — Кроув выудила из пачки сигарету и спокойно закурила. — Если Ирр расшифровали наше послание, их ответ будет в том же ключе. Если они заинтересованы в диалоге.

— Тогда почему они отвечают ультразвуком, а не на нашей частоте?

— Если русский заговорит с вами на плохом английском, почему вы не отвечаете ему по-русски?

Ли пожала плечами:

— Хорошо. И что будет дальше?

— В первую очередь мы дадим им знать, что получили их ответ. Используют ли они наш код, мы узнаем очень скоро. Они постараются облегчить нам расшифровку. Хватит ли у нас ума понять их ответ, это другой вопрос.

Joint Intelligence Center

Уивер задумала невозможное. Все представления о возникновении разумной жизни она пыталась игнорировать — и вместе с тем подтвердить.

Кроув растолковала ей, что все гипотезы о внеземной цивилизации упирались в одни и те же вопросы. Например, каким большим или каким маленьким может быть разумное существо вообще? В кругах SETI, где рассчитывали на возможность межзвёздного контакта, рассуждали главным образом о существах, которые устремляют свой взор к небу, знают о существовании других миров и решаются пойти на контакт. Такие существа живут, вероятнее всего, на суше, что ставит известные пределы их размерам.

Астрономы и экзобиологи пришли к выводу: только планета массой от 85 до 133 процентов массы Земли способна развить на своей поверхности температуру, при которой в ходе эволюции на протяжении от одного до двух миллиардов лет может развиться разумная жизнь. Из размеров этой фиктивной планеты вытекает сила тяготения на её поверхности, которая, опять же, даёт указания на строение тела живущих на ней видов. Теоретически живое существо на землеподобной планете может расти безгранично. Практически рост заканчивается там, где ему становится тяжело таскать собственный вес. Разумеется, у динозавров были непропорционально большие кости, но мозг при этом был очень маленький — весь организм был рассчитан на то, чтобы передвигаться по местности и кормиться. А подвижные, разумные существа не могли быть больше десяти метров.

Гораздо интереснее был вопрос о нижней границе размеров. Могли, например, муравьи развиться в разумные существа? А бактерии? А вирусы?

Люди из SETI и экзобиологи имели целый ряд оснований дискутировать на эту тему. Можно было почти не сомневаться, что в ближайшем галактическом секторе нет человекоподобной цивилизации, тем более в пределах Солнечной системы. Но надеялись обнаружить на Марсе или на одном из спутников Юпитера хотя бы пару спор, а может, и одноклеточное. Итак, искали минимальную функционирующую единицу, которую можно было бы назвать жизнью. И поневоле приходили к сложной органической молекуле, которая могла бы нести минимальную информацию и обладала бы собственной инфраструктурой, — и ещё вопрос, может ли молекула быть разумной.

Однозначно нет.

Но ведь разумной не была и каждая отдельная нервная клетка человеческого мозга. Чтобы сделать человека разумным — относительно размеров его тела, — нужно было около 100 миллиардов нервных клеток. Более мелкому разумному существу, чем человек, потребовалось бы, может, меньше клеток, но не ниже определённого числа, достаточного для разумных функций. В этом состояла проблема муравьёв: им хоть и был доступен неосознанный разум, но клеток в мозгу всё равно не хватало для развития более высокого интеллекта. Поскольку муравьи дышат не лёгкими, а вбирают кислород прямо через поверхность тела, они не могут расти больше своей величины: начиная с определённых размеров поверхностное дыхание становится недостаточным. Значит, они не могут развить более ёмкие мозги. И попадают вместе с другими насекомыми в эволюционный тупик.

Из этого наука делала вывод, что нижняя граница размеров тела разумного существа — десять сантиметров, причем шанс встретить ползучего Аристотеля близок к нулю, чего уж тогда ждать от одноклеточных?

Всё это Уивер знала, когда начинала программировать свой компьютер на задачу срифмовать одноклеточное с разумом.

Никто на «Независимости» не верил, что желе в симуляторе обладает разумом. Большая масса одноклеточных теоретически могла соответствовать мозгу или телу. Та штука у острова Ванкувер, к которой плавали киты, состояла из миллиардов клеток. Но могла ли она при этом думать? Да если бы и могла! Как она училась? Как происходил клеточный обмен? Что приводило к тому, что из конгломерата клеток возникало более высокое целое?

Либо желе действительно лишь тупая масса — либо оно владеет каким-то хитрым приёмом.

Оно было способно управлять китами и крабами.

Должна быть какая-то хитрость!

«Kurzweil Technologies» разработала компьютерную программу для построения искусственного разума из миллиардов электронных запоминающих единиц, которые симулировали нейроны, а с ними и мозг. С искусственным разумом работали по всему миру. Он обладал обучаемостью и способностью к собственному творческому развитию. Но до сих пор ни один исследователь не заявил, что создал нечто вроде сознания. Однако вопрос витал в воздухе: с какого скопления мельчайших идентичных единиц начинается жизнь? И возможно ли создать жизнь подобным образом?

Уивер вошла в контакт с Рэем Курцвайлем и уже получила в своё распоряжение искусственный мозг последнего поколения. Она сделала с него копию для сохранения, потом оригинал разложила на отдельные электронные компоненты, разорвала между ними информационные мостики и превратила в неструктурированное множество мельчайших единиц — в стаю. Она представила, что будет, если таким образом разложить человеческий мозг, и что нужно сделать, чтобы клетки вновь превратились в мыслящее целое. Через некоторое время её компьютер населяли миллиарды электронных нейронов — крошечные площадки памяти без связи друг с другом.

Потом она представила себе, что это не площадки памяти, а одноклеточные.

Миллиарды одноклеточных.

Она продумывала следующий шаг. Чем ближе она будет держаться к реальности, тем лучше. После некоторого размышления она запрограммировала трёхмерное пространство и снабдила его физическими свойствами воды. Как выглядели одноклеточные? У них могла быть любая форма — палочек, треугольников, звёздочек, но лучше всего придать им простейшую форму. Пусть будут шарики. Теперь они имели форму.

Постепенно она превращала компьютер в океан. Виртуальные единицы населяли мир, по которому они могли перемещаться. Может быть, ей запрограммировать даже течения, чтобы виртуальное пространство соответствовало глубинам океана. Но это требовало времени. Поначалу надо было ответить на ключевые вопросы.

Как из единиц может возникнуть мыслящее существо? Размеры в данном случае не играли роли. Для подводных жителей правило максимальных размеров не имело силы, поскольку там совсем другие гравитационные условия. Разумное водное существо могло быть несопоставимо больше сухопутного организма. В сценариях SETI водные цивилизации почти не рассматривались, поскольку радиоволны в воду не проникают, и подводные жители вряд ли питают интерес к космосу и другим планетам, — не пересекать же им космос в летающих аквариумах?

Войдя через полчаса в CIC, Эневек застал её у компьютера. Она обрадовалась ему. После возвращения из Нунавута Эневек производил впечатление более уверенного в себе человека, это был уже не тот печальный индеец, которого она видела у стойки бара в «Шато». И они много разговаривали, в том числе и о прошлом друг друга.

— Ну, далеко продвинулась? — спросил он.

— Зашла в тупик.

— А в чём проблема?

Она рассказала ему, что уже сделала. Эневек слушал, не перебивая. Потом сказал:

— Всё ясно. Ты сильна в компьютерном моделировании, но тебе не хватает некоторых сведений из биологии. Что делает мозг мыслящей единицей? Его строение. Нейроны все одинаковы, думать их заставляет только способ связи между ними. Это как… Хм. Смотри! Представь себе план города.

— Представила. Это Лондон.

— А теперь пусть все дома оторвутся от своих мест и перемешаются. Теперь снова расставь их по порядку. Для этого есть бессчётное число вариантов, но только из одного из них получится Лондон.

— Хорошо. А откуда каждый дом знает, где его место? — Уивер вздохнула. — Нет, давай начнём с другого. В мозгу соединены совершенно одинаковые клетки — почему вместе они оказываются чем-то гораздо большим, чем сумма составных частей?

Эневек поскрёб затылок:

— Как это объяснить? О’кей, вернёмся в наш условный город. Пусть там строят высотный дом. Скажем, строит его тысяча рабочих. Они все одинаковы, пусть будут клонированные.

— О боже. Это не Лондон.

— У каждого из них своя роль, определённое ремесло. Но ни один не знает общий план. И тем не менее, сообща они строят дом. Если ты поменяешь их местами, начнётся путаница. Десять рабочих, например, передают друг другу по цепочке кирпичи, и вдруг среди них затесался один, который завинчивает шурупы. Вся работа остановится.

— Понимаю. Пока каждый на своём месте, работа идёт.

— Они взаимодействуют.

— И всё-таки вечером расходятся по домам.

— На следующее утро опять все собираются на стройке, и дело продвигается. Ты можешь сказать: работа идёт, потому что есть прораб, но без рабочих он дом не построит. Одно обусловливает другое. Из плана возникает взаимодействие, а из него возникает план.

— Значит, есть тот, кто планирует.

— Или рабочие и есть план.

— Тогда каждый рабочий должен быть закодирован немного иначе, чем его коллега.

— Правильно. Рабочие только с виду одинаковы. О’кей, существует план. О’кей, они закодированы. Но что тебе нужно, чтобы из них получилась сеть?

Уивер задумалась:

— Подключить волю?

— Проще.

— Хм. — И вдруг она поняла, что имел в виду Эневек. — Коммуникация. На языке, который все понимают. Весть.

— И какова эта весть, когда утром все вылезают из своих постелей?

— «Я иду на стройку, работать».

— А ещё?

— «Я знаю, где моё место».

— Правильно. Хорошо, это рабочие, малопригодные для сложных задач. Просто крепкие парни. Они постоянно потеют. По какому признаку они узнают друг друга?

Уивер взглянула на него и скривилась:

— По запаху пота.

— Точно!

— Ну у тебя и фантазии.

— Это из-за Оливейра, — засмеялся Эневек. — Она же рассказывала про бактерии, которые выделяют что-то вроде запаха.

Уивер кивнула. Это имело смысл. Запах — это вариант.

— Я обдумаю это в бассейне, — сказала она. — Пойдёшь со мной?

— Плавать? Сейчас?

— Плавать? Сейчас? — передразнила она его. — Не сидеть же колодой в закрытом помещении.

— Я думал, это нормально для компьютерных придурков.

— Я похожа на компьютерного придурка? Бледная и рыхлая?

— О, ты самая бледная и самая рыхлая из всех, кого я встречал, — улыбнулся Эневек.

Она заметила в его глазах блеск. Мужчина был невысокого роста и плотный — никак не Джордж Клуни, но в этот момент он показался Уивер высоким, уверенным и красивым.

— Идиот, — сказала она с улыбкой.

— Спасибо.

— Да я основную часть работы проделываю на природе. Ноутбук в сумку и — марш! Вот так сидеть на одном месте — у меня плечи судорогой сводит.

Эневек встал и подошёл к ней сзади. Она думала, он уходит. А потом вдруг почувствовала на своих плечах его пальцы. Он проглаживал её шейные мышцы, разминал область лопаток.

Он делал ей массаж.

Уивер напряглась. Она не была уверена, что ей это нравится.

Нет, нравится, нравится. Но теперь она не знала, хочет ли этого.

— Ничего ты не напряжена, — сказал Эневек. Он был прав. Тогда для чего она ему это сказала?

Она резко встала, его руки соскользнули с неё, и она тут же поняла, что сделала ошибку. Лучше ей было оставаться в кресле.

— Тогда я пошла, — сказала она смущённо. — Плавать.

Он спрашивал себя, что же он сделал не так. Отчего её настроение вдруг резко изменилось. Может быть, ему следовало спросить у неё, прежде чем приступать к массажу? Может, он с самого начала неправильно оценил положение?

Куда тебе, думал он. Сидел бы уж со своими китами. Эскимос несчастный.

Он хотел разыскать Йохансона и продолжить с ним обсуждение разума одноклеточных. Но как-то вдруг потерял к этому интерес. И отправился на нижнюю палубу, где Грейвольф и Делавэр делали пересменку между МК6 и МК7.

Лаборатория

Йохансон пообещал Оливейра пригласить её на настоящий ужин с омарами — когда всё кончится. Потом он выловил из симулятора одного краба при помощи «Сферобота». С кажущимся отвращением держа в манипуляторе почти безжизненное животное, робот проследовал к герметичному боксу, опустил в него краба и закрыл.

Бокс через шлюз попал в сухое помещение, там его окатили перуксусной кислотой, промыли водой, подставили под щёлочь натрона и через следующий шлюз вывели в лабораторию. Какой бы ядовитой ни была вода в танке, теперь бокс был обезврежен.

— Вы уверены, что справитесь в одиночку? — спросил Йохансон. Он условился о телефонной конференции с Борманом, который готовил на Ла-Пальме включение отсасывающего хобота.

— Не беспокойтесь. — Оливейра взяла бокс с крабом. — Если что, я подниму крик. В надежде, что на него прибежите вы, а не этот противный Рубин.

Йохансон сожмурился в улыбке:

— Что, вам он тоже не по нутру?

— Я ничего не имею против него, — сказала Оливейра. — Но уж очень ему охота Нобелевскую премию. Кстати, где он? Собирался проводить со мной анализ ДНК.

— Ну так и радуйтесь.

— Я радуюсь. Я только спрашиваю, где он шляется.

— Делает что-нибудь полезное, — примирительно сказал Йохансон. — Он, вообще-то, неплохой парень. Не воняет, никого не убил, и ещё целая куча достоинств. Нам совсем не обязательно его любить, лишь бы дело двигал.

— А он двигает дело? Придумал хоть что-нибудь путное?

— Но, сударыня, — Йохансон развёл руками. — Хорошей идее всё равно, кто её будет иметь.

Оливейра усмехнулась:

— Иллюзия для запасного состава. Впрочем, пусть делает, что хочет.

Седна

Эневек подошёл к краю бассейна.

Палуба всё ещё была затоплена. Грейвольф и Делавэр в неопреновых костюмах плавали в воде и снимали с дельфинов упряжь. Шум гулко отдавался в зале. Чуть дальше Росковиц и Браунинг спускали с потолочных балок «Дипфлайт». На дне сквозь воду светился шлюз.

— Что, выезжаете? — спросил Эневек.

— Нет, — ответил руководитель подводной станции. — У этой крошки неполадки с вертикальным управлением.

— Это та, на которой выезжали мы?

— Не беспокойтесь, вы ничего не сломали, — улыбнулся Росковиц. — Возможно, какой-то дефект в программе. Разберёмся.

В ноги Эневека плеснулась вода.

— Эй, Леон! — Делавэр улыбалась ему из бассейна. — Чего стоишь? Иди к нам.

— Иди, — позвал и Грейвольф. — Хоть что-то полезное сделаешь.

— Мы там, наверху, наделали полезного до чёрта.

— Кто бы сомневался. — Грейвольф погладил дельфина, который льнул к нему, издавая гикающие звуки. — Надевай костюм.

— Я только посмотреть на вас зашёл.

— Очень мило с твоей стороны. — Грейвольф шлёпнул дельфина и смотрел, как тот уплывает. — Вот ты на нас и посмотрел.

— Что нового?

— Готовим второй отряд, — сказала Делавэр. — МК6 не засёк ничего необычного, кроме утренних косаток.

— Причём дельфины засекли их раньше, чем электроника, — не без гордости заметил Грейвольф.

— Да, их сонар — это…

Эневека снова окатило водой — на сей раз торпедой вынырнул дельфин, гикнул от удовольствия и вытянул нос.

— Зря стараешься, — сказала Делавэр дельфину. — Дядя не хочет в воду. Он боится застудить себе задницу, потому что он никакой не эскимос, а только притворяется. Был бы настоящий инук, давно бы уже…

— О’кей, о’кей! — Эневек поднял руки. — Где тут ваш чёртов костюм?

Пять минут спустя он помогал Грейвольфу и Делавэр закреплять камеры и датчики на второй группе дельфинов.

— А помнишь, ты как-то спросила, не мака ли я? — вспомнил Эневек. — Почему ты так решила?

Она пожала плечами:

— Ты был такой молчаливый. Это по-индейски. Теперь-то я знаю… Кстати, — она широко улыбнулась: — У меня для тебя кое-что есть. — Она затянула ремень вокруг груди дельфина. — Я наткнулась в интернете. Думала, порадую тебя. История с твоей родины.

— Леон дико интересуется своей горячо любимой родиной, — сказал Грейвольф. — Только сдохнет, но не сознается в этом. — Он подплыл в окружении двух дельфинов. И сам в своём утолщённом костюме выглядел как морское чудовище средней величины. — Уж скорее он согласится, чтобы его считали мака.

— А тебе только того и надо, — заметил Эневек.

— Не ссорьтесь, дети! — Делавэр легла на спину и расслабилась. — Знаете ли вы, как появились киты, дельфины и тюлени? Хотите узнать?

— Кончай уже пытку.

— Ну так вот, в стародавние времена, когда люди и звери ещё были одно целое, жила-была одна девушка по имени Талилаюк.

Эневек улыбнулся. Так вот что она раскопала! В детстве он слышал эту историю во множестве вариантов, но потом забыл вместе с детством.

— У неё были красивые волосы, и многие мужчины к ней тянулись, но её сердце завоевал только собако-мужчина. Талилаюк забеременела и родила эскимосов и не-эскимосов, всех вперемешку. Но однажды, когда собако-мужчина был на охоте, к её иглу приплыл на каяке красавец, мужчина-буревестник. Он пригласил её к себе в лодку, и, как это водится, началась любовь.

— Дело житейское. — Грейвольф проверил объектив камеры. — И когда же на сцене появятся киты?

— Не всё сразу. Как-то приехал в гости отец Талилаюк, глядь — а дочери нет, только собако-мужчина воет от горя. Старик долго плавал по морю, пока не набрёл на иглу мужчины-буревестника. Увидел дочь издали, давай её понукать: мол, немедленно домой! Талилаюк послушно села к папе в лодку, и погребли они домой. Но тут море разыгралось, начался ужасный шторм! Старик понял, что это месть буревестника. Нет, думает, не хочу я тонуть из-за этой мерзавки. Давно уже имел зуб на дочь, и вот он схватил её и вышвырнул из лодки. А девушка вцепилась в борт и не отпускает. Старик вошёл в раж, схватил топор и отрубил ей передние фаланги пальцев! Они упали в воду — и что ты думаешь? Тут же превратились в нарвалов. Талилаюк не отпускает лодку, и тогда старик отрубил ей вторые фаланги. Они превратились в белух, а девчонка, мерзкая, всё ещё цепляется за жизнь. Последние фаланги в воду посыпались, из них получились тюлени. А Талилаюк никак не сдаётся, держится обрубками. Рассвирепел старик на такое непокорство, схватил весло, ткнул ей в глаз, тут она отцепилась и ушла под воду.

— Жестокий, однако, папаша.

— Но Талилаюк не погибла — ну, не до конца. Она превратилась в морскую богиню Седну и с тех пор правит всеми морскими животными. Плавает, одноглазая, вытянув свои культи, а волосы всё ещё красивые, но как их расчешешь без рук? Они все перепутаны — это значит, она сердится. А кому удастся расчесать их и заплести косу, тот укротит Седну и тому она разрешит охотиться на морских животных.

— Когда я был маленький, эту историю часто рассказывали, всякий раз по-разному, — тихо сказал Эневек.

— Тебе понравилось?

— Мне понравилось, что её рассказала ты.

Она довольно улыбнулась. Эневек спросил себя, что заставило её рыться в интернете в поисках старинной легенды. Не случайно же она на неё наткнулась. Вот это и был подарок. Свидетельство её дружбы.

Он был даже тронут.

— Глупости. — Грейвольф свистом подозвал последнего дельфина, который оставался ещё без камеры и гидрофона. — Леон — человек науки. Морской богиней его не проймёшь.

— Ох уж эта ваша затянувшаяся междоусобная свара, — покачала головой Делавэр.

— Тем более, что легенда врёт. Хотите знать, как они на самом деле появились? Суши тогда не было. И один вождь жил в подводной лачуге. Он был лодырь, никогда не вставал, всегда лежал спиной к огню, в котором сгорали какие-то кристаллы. Он жил совсем один, и звали его Чудодей. Однажды к нему ворвался его слуга и сказал, что духи и сверхъестественные существа не нашли суши, где бы им голову приклонить, и он должен соответствовать своему имени и что-нибудь для них сделать. Вместо ответа вождь поднял со дна два камня, отдал слуге и велел ему бросить их в воду. Слуга исполнил, и камни выросли, превратившись в острова Королевы Шарлотты и прочую сушу.

— Спасибо, — улыбнулся Эневек. — Наконец-то я услышал строго научное толкование.

— Это история из старого цикла «Странствия Ворона», — сказал Грейвольф. — У ноотка тоже есть похожие истории. Многое крутится вокруг моря. Либо ты происходишь из него, либо оно тебя уничтожает.

— Может, прислушаться? — сказала Делавэр. — Раз уж наука увязла на месте.

— С каких это пор ты интересуешься мифами? — удивился Эневек.

— Просто занятно.

— Ты же ещё больший эмпирик, чем я.

— Ну и что? Мифы подсказывают, как жить с природой в мире. Дело не в том, насколько это достоверно. Ты что-то берёшь — что-то и отдавай. Вот и вся правда.

Грейвольф улыбнулся и потрепал дельфина.

— Вот тогда бы мы справились с проблемой, верно, Лисия? Просто тебе надо немного поработать телом.

— Это как?

— Я случайно знаю несколько старинных обычаев из Берингова моря. Они там поступали так: перед выходом на кита гарпунщик должен был переспать с дочерью капитана, чтобы сохранить на себе её вагинальный запах. Он один способен приманить китов и укрощает их настолько, что они дают себя убить.

— До такого могли додуматься только мужчины, — сказала Делавэр.

— Мужчины, женщины, киты… — засмеялся Грейвольф. — Всё едино. Hishuk ish ts’awalk.

— О’кей, — воскликнула Делавэр. — Нырнём на морское дно, разыщем Седну и расчешем ей волосы.

Всё едино, эхом отозвалось в голове Эневека.

Как сказал ему тогда Экезак: «Наукой вам эту задачу не решить. Шаман сказал бы тебе, что вы имеете дело с духами, с духами одушевлённого мира, которые вселяются в существа. Кваллюнаак начали истреблять жизнь. Они восстановили против себя духов и морскую богиню Седну. Кто бы они ни были, эти твои существа в море, вы ничего не добьётесь войной против них. Уничтожите их — и тем самым уничтожите самих себя. Воспринимайте их как часть себя, и тогда уживётесь. Борьба за господство не ведёт к победе».

Они плавали с дельфинами, пока Росковиц и Браунинг чинили «Дипфлайт», и рассказывали друг другу легенды. Они весело плескались, постепенно теряя тепло, несмотря на костюмы.

Как им расчесать волосы морской богине?

До сих пор люди только сбрасывали на Седну токсины и атомные отходы. Нефтяные катастрофы склеили её волосы. Люди без спросу охотились на её животных и многих истребили.

Эневек замёрз, но выходить не хотелось. Что-то подсказывало ему, что этот миг счастья больше не повторится. Никогда им уже не собраться вместе так, как сейчас.

Грейвольф перепроверил крепление на шестом, последнем дельфине и удовлетворённо кивнул:

— Порядок. Выходим.

Лаборатория повышенной безопасности

— Дура я. Это ж слепой надо быть!

Оливейра смотрела на экран с увеличенной флюоресцентным микроскопом пробой. В Нанаймо она несколько раз исследовала желе, или то, что от него оставалось после того, как его вынимали из мозга китов. И те клочки, которые Эневек принёс с корпуса «Королевы барьеров», она тоже разглядывала под увеличением. Но ни разу не догадалась рассмотреть распадающуюся субстанцию как сплав одноклеточных.

Ей даже стыдно стало.

Давно пора бы знать. Но в истерии «пфистерии» все они искали только ядовитые водоросли. Даже от Роше ускользнуло, что распавшаяся субстанция вовсе не исчезла, а осталась на подложке его микроскопа — в виде одноклеточных. Внутри омаров и крабов всё было перемешано — ядовитые водоросли, желе — и морская вода.

Морская вода!

Может, Роше и разгадал бы секрет чужеродной субстанции, если бы в одной капле морской воды не умещались целые миры живых форм. Столетия подряд за рыбами, млекопитающими и ракообразными от внимания человека ускользало 99 процентов морской жизни. На самом деле в океане господствуют вовсе не акулы, не киты и не гигантские спруты, а несметные полчища микроскопических крохотулек. В одном-единственном литре воды, взятой с поверхности моря, мельтешат десятки миллиардов вирусов, миллиарды бактерий, пять миллионов одноклеточных и миллион водорослей. Даже пробы воды из безжизненных, тёмных глубин всё ещё содержат миллионы вирусов и бактерий. Разобраться в этом столпотворении было невозможно. Чем глубже наука продвигалась в космос мельчайших, тем необозримее становилось их число. Морская вода? Что это такое? Взгляд через современный флюоресцентный микроскоп говорил о том, что речь идёт скорее о жидком геле. Каждую каплю пронизывали висячие мостики переплетённых и связанных друг с другом макромолекул. В снопах прозрачных нитей, оболочек и плёнок находили свою экологическую нишу бесчисленные бактерии. Чтобы набрать два километра молекул DNS, 310 километров протеина и 5600 километров полисахарида, нужно всего-то один миллилитр морской воды. И где-то между ними прячутся, возможно, представители разумной формы жизни. Они скрываются за банальной личиной обычных микробов. Как ни причудливо выглядело желе, оно состояло вовсе не из экзотических организмов, а из самых заурядных глубоководных амёб.

Оливейра застонала.

Теперь ясно было, почему до этого не дошли ни Роше, ни она сама, ни люди, анализировавшие воду из сухого дока. Никому в голову не пришло, что глубоководные амёбы могут сплачиваться в коллективы, которые управляют китами и крабами.

— Этого не может быть, — бессильно прошептала Оливейра.

Слова её остались без отзыва под колпаком защитного костюма. Судя по всему, желе составлено из представителей одного вида амёб. Научно описанного. Вида, который встречается главным образом на глубине ниже 3000 метров, иногда чуть выше — и в невообразимых количествах.

— Идиотизм! — шипела Оливейра. — Ты провела меня, малышка. Ты перерядилась. Прикинулась амёбой. Я тебе не верю! Кто же ты, чёрт возьми, на самом деле?

ДНК

После возвращения Йохансона они вместе занялись выделением единичных клеток желе. Они непрерывно замораживали и растапливали амёб, пока не полопались их стенки. После добавления протеиназа белковые молекулы распались в цепи аминокислот. Они подмешали фенол и центрифугировали пробы — медленный и нудный процесс, — освободили раствор от белковых обломков и частичек оболочки, провели осаждение и наконец получили немного прозрачной водянистой жидкости — ключ к пониманию чужого организма.

Чистый раствор ДНК.

Следующий шаг требовал ещё больше терпения. Чтобы расшифровать ДНК, нужно было изолировать его части и размножить их. В целом виде геном не читался, поскольку был слишком сложен, и они окунулись в анализ последовательности определённых участков.

Это была громадная работа, и Рубин, конечно же, сказался больным.

— Эта сволочь, — ругалась Оливейра. — Как раз тогда, когда он действительно мог бы пригодиться. Что с ним вообще?

— Мигрень, — сказал Йохансон.

— Это утешает: мигрень штука болезненная.

Оливейра капнула пробу пипеткой в машину. Понадобятся часы, чтобы просчитать последовательность. Им пока нечего было делать, они помылись под обязательным кислотным душем и вышли наружу. Оливейра предложила сделать перекур в ангаре, пока машина считает, но у Йохансона нашлась идея получше. Он исчез в своей каюте и через пять минут вернулся с двумя стаканчиками и бутылкой бордо.

— Идёмте, — сказал он.

— Где вы её раздобыли? — удивилась Оливейра, поднимаясь за ним по пандусу.

— Такое не раздобывают, — сладко сожмурился Йохансон. — Такое привозят с собой. Я мастер провозить запрещённые вещи.

Она с интересом оглядела бутылку.

— Это хорошее вино? Я не очень разбираюсь.

— «Шато Клинэ» 90-го года. Помероль. Притягивает денежные мешки и мысли. — Йохансон высмотрел в ангаре металлический ящик у шпангоута и двинулся туда. Они сели. Вокруг не было ни души. На противоположной стороне зиял проход на платформу левого борта, открывая вид на море. Оно простиралось в сумерках полярной белой ночи, подёрнутое дымкой тумана и мороза. В ангаре было холодно, но после нескольких часов в лаборатории свежий воздух был им очень кстати. Йохансон откупорил бутылку, налил вина и легонько чокнулся с ней. Звон стаканчиков потерялся в сумрачном пространстве.

— Вкус отличный! — сказала Оливейра. Йохансон почмокал губами.

— Я прихватил пару бутылок для особых случаев, — сказал он. — А это особый случай.

— То, что мы вышли на след этой штуки?

— Вышли.

— На след Ирр?

— Ну, это вопрос. Что у нас в танке? Можно представить себе разум, состоящий из одноклеточных? Из амёб?

— Когда я смотрю на человечество, мне иногда приходит в голову мысль, а чем мы так уж отличаемся от амёб?

— Сложностью.

— Это преимущество?

— А вы думаете, нет?

Оливейра пожала плечами.

— Что я могу думать, годами не занимаясь ничем, кроме микробиологии? У меня нет, как у вас, кафедры. Я не общаюсь с молодыми студентами, редко бываю на людях и страдаю от недостатка уединения в обществе самой себя. Лабораторная крыса в человеческом облике. Может быть, я зашорена, но я всюду вижу только микроорганизмы. Мы живём в век бактерий. Свыше трёх миллиардов лет они сохраняют свою форму неизменной. Человек — явление моды, но если Солнце взорвётся, пара микробов всё равно где-нибудь останется. Истинная модель успеха — они, а не мы. Я не знаю, есть ли у человека преимущества перед бактериями, но если мы сейчас получим доказательство, что микробы обладают разумом, то мы тогда вообще окажемся в глубочайшей заднице.

Йохансон пригубил своё вино.

— Да, это было бы фатально. И что тогда скажет своим верующим христианская церковь? Окажется, что вершина Божьего творения пришлась не на седьмой день, а на пятый.

— Можно задать вам совершенно личный вопрос?

— Конечно.

— Как вы вообще со всем этим справляетесь?

— Пока есть пара бутылок редкого бордо, я не вижу особенных трудностей.

— Злость вас не охватывает?

— На кого?

— На тех, которые внизу.

— А что, злость помогла бы нам решить эту проблему?

— Ни в коем случае, о Сократ! — Оливейра криво усмехнулась. — Мне правда интересно. Ведь вы лишились дома.

Йохансон поболтал содержимое своего стаканчика.

— Я лишился меньшего, чем думал, — сказал он после некоторого молчания. — Конечно, дом был чудесный, полный чудесных вещей, — но моя жизнь была не в нём. Даже удивительно, насколько легко расстаёшься с любовно собранным винным погребком или с хорошей библиотекой. Кроме того, как ни странно это звучит, я его заранее отпустил. В тот день я улетал на Шетландские острова и попрощался со своим домом, сам того не заметив. Я закрыл дверь и уехал, и в моей голове что-то отключилось. Я думал: если суждено умереть, с чем жальче всего расставаться? И это был не дом. Не этот дом.

— Есть ещё один?

— Да. — Йохансон выпил. — На озере, в лесу. Когда сидишь там на веранде и смотришь на воду, слушая Брамса или Сибелиуса, да глоток вот такой штуки… Это совсем другое дело. Вот по этому месту я скучаю.

— Даже завидно.

— Знаете, почему я хочу всё это выдержать? Чтобы вернуться туда. — Йохансон взял бутылку и пополнил стаканчики. — Вам надо там побывать и увидеть, как луна отражается в воде. Всё ваше существование сольётся в точку в этом одиноком мерцании. Мир прозрачен в обе стороны. Это необычайный опыт, но его можно получить только в одиночку.

— Вы были там после цунами?

— Только в воспоминаниях.

Оливейра выпила.

— Мне до сих пор везло, — сказала она. — Не могу пожаловаться на утраты. Друзья и семья — все живы. — Она помолчала и улыбнулась: — Зато у меня нет дома на озере.

— У каждого есть свой дом на озере.

Ей показалось, что Йохансон хотел добавить что-то ещё, но он просто покачивал своё вино в стакане. И так они сидели, пили бордо и смотрели, как плывёт над морем морозный туман.

— Я потерял подругу, — сказал наконец Йохансон. Оливейра молчала.

— Она была немного сложновата. Всё делала бегом. — Он улыбнулся. — Странно, но мы по-настоящему обрели друг друга после того, как друг от друга отказались. Да. Таков ход вещей.

— Мне очень жаль, — тихо сказала Оливейра.

Он посмотрел на неё и потом мимо неё. Его взгляд напрягся. Оливейра наморщила лоб и повернулась за его взглядом.

— Что там?

— Я видел Рубина.

— Где?

— На той стороне, — Йохансон указывал на носовую стенку ангара. — Он вошёл туда.

— Вошёл туда? Но там некуда войти.

Конец зала терялся в сумерках. Стена высотой в несколько метров отделяла ангар от палубы. Оливейра была права: двери там не было.

— Может, причина в вине? — улыбнулась она. Йохансон помотал головой:

— Я мог бы поклясться, что это был Рубин. Он откуда-то вынырнул и тут же скрылся.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

— А он вас видел?

— Вряд ли. Мы тут сидим в тени. Ему пришлось бы сильно присматриваться.

— Давайте его просто спросим, когда снова увидим. Йохансон продолжал смотреть на дальнюю стену. Потом пожал плечами:

— Да, спросим его.

Когда они шли назад в лабораторию, бутылка бордо была наполовину пуста, но Оливейра совсем не захмелела. На свежем воздухе вино не подействовало. Она чувствовала себя чудесным образом окрылённой, готовой к новым открытиям.

И она их совершила.

Машина в лаборатории повышенной безопасности закончила свою работу. Они вызвали результаты на компьютер, расположенный вне стен лаборатории. На экране возникли ряды последовательностей. Зрачки Оливейра вычерчивали зигзаги, пока строчки шли снизу вверх, и с каждой строчкой её челюсть отвисала всё ниже.

— Быть не может, — тихо произнесла она.

— Чего не может быть? — Йохансон заглянул через её плечо и стал читать. Между его бровей возникли две вертикальные складки. — Но они же все разные!

— В том-то и дело.

— Немыслимо! Идентичные существа должны иметь идентичные ДНК.

— Существа одного вида — да.

— Но это и есть существа одного вида.

— Естественная норма мутации…

— Да что вы, какая норма! — Йохансон был растерян. — Это далеко за пределами нормы. Здесь — разные существа, все. Ни один геном не совпадает с другим.

— В любом случае это не нормальные амёбы.

— Нет. В них вообще нет ничего нормального.

— И что тогда?

— Не знаю, — он не отрываясь смотрел на результаты.

— Я тоже не знаю, — Оливейра протёрла глаза. — Я знаю только одно. Что в бутылке ещё кое-что осталось. И что мне это срочно необходимо.

Йохансон

Некоторое время они поплутали в банках данных, чтобы анализ последовательности ДНК желе сравнить с анализами, где-нибудь уже описанными. Оливейра сразу наткнулась на своё собственное сообщение от того дня, когда она исследовала желе из головы кита. Тогда она не обнаружила различий в следовании базовых пар.

— Надо было лучше смотреть, — ругалась она на себя.

— Может, вы бы и тогда на них не натолкнулись.

— Натолкнулась бы!

— Как бы вы могли заподозрить, что мы имеем дело со сплавом одноклеточных. Оставьте, Сью, это праздные речи. Лучше думайте вперёд.

Оливейра вздохнула:

— Да. Вы правы.

Она глянула на часы:

— О’кей, Сигур. Идите спать. Хоть вы поспите.

— А вы?

— Я поработаю. Хочу дознаться, не описан ли где-нибудь подобный хаос в ДНК.

— Мы могли бы разделить работу.

— Нет, правда, Сигур! Поспите! Мне сон всё равно не помогает. После сорока природа снабдила меня круглосуточными морщинами — хоть спи, хоть не спи. А вы идите и захватите с собой остатки этого замечательного вина, чтобы я не утопила в нём мою научную объективность.

Выйдя, он обнаружил, что совсем не хочет спать. За Полярным кругом ощущение времени терялось. Белая ночь продлевала день до бесконечности, прерываясь сумерками лишь на несколько часов.

Йохансон побрёл по пандусу вверх.

Размеры колоссального ангара терялись в тени. Там по-прежнему никого не было. Он глянул на то место, где они сидели, и убедился, что Рубин не мог их увидеть.

Но он-то видел Рубина!

Чего спать? Лучше он осмотрит ту стену поближе.

К его разочарованию, инспекция не дала результата. Он несколько раз обошёл стену, прощупал пальцами все заклёпанные стальные листы, все трубы и ящики. Оливейра была права: должно быть, ему привиделось.

— Но я не ошибся, — тихо сказал он сам себе, не спеша вернулся в кормовую часть ангара, сел на ящик, где они с Оливейра распивали вино, и стал ждать. Место было хорошее, с видом на море.

Он сделал глоток из горла.

Бордо согрело его. Веки постепенно начали тяжелеть. С каждой минутой они прибавляли в весе по нескольку граммов, пока у него не кончились силы удерживать их в поднятом состоянии.

И тут его спугнул тихий металлический скрежет.

Вначале он спросонья не понял, где находится. Небо над морем уже светлело. Он выпрямился и посмотрел на противоположную стену.

Часть её была открыта.

Йохансон сполз с ящика. В стене открылись квадратные ворота со стороной метра три. Светящийся проём выделялся на тёмной стене.

Взгляд его скользнул к пустой бутылке на ящике. Может, ему снится?

Он медленно двинулся к светлому квадрату. Подойдя ближе, он обнаружил за квадратом коридор с голыми стенами. Неоновые трубки излучали холодный свет. Через несколько метров коридор поворачивал за угол.

Йохансон заглянул туда и прислушался.

Оттуда доносились голоса. Он непроизвольно отступил назад и раздумывал, не лучше ли будет поскорее исчезнуть отсюда. Всё-таки, он на военном судне. Какие-то военные функции оно так или иначе выполняет. И гражданским совсем не обязательно совать туда нос.

Но тогда что там делал Рубин?

Нет уж! Пока не узнает, он не успокоится.

Йохансон шагнул вперёд.

«Иеремия», у Ла-Пальмы, Канары

Борман пробовал наслаждаться хорошей погодой, но ничего не получалось. Какое может быть наслаждение, когда на глубине 400 метров под тобой миллионы червей, нагруженные миллиардами бактерий, стремительно пробуриваются в гидратные разветвления на вулканическом конусе Ла-Пальмы.

Он пошёл по платформе к основной надстройке.

Прямоугольная палуба опиралась на массивные понтоны. На суше этот остров походил бы на увеличенный катамаран. Сейчас понтоны были частично затоплены — для устойчивости — и не видны под водой. Во фронтальной части вверх поднимались два могучих крана, на 3000 тонн каждый. С правого крана опускали отсасывающий хобот, другой кран держал подводную систему освещения с камерами — световой остров.

— Герраад! — Фрост бежал к Борману от одного из кранов. Борман давно предлагал ему для простоты называть его Герд, но Фрост настаивал на полной форме его имени.

Они вместе дошли до здания на корме и поднялись в контрольное помещение. Там было несколько человек из команды Фроста, техник от «Де-Бирс», а также Яан ван Маартен. Инженер выполнил обещанное чудо в кратчайший срок. Первый в истории человечества глубоководный червесос был готов к пуску.

— Хорошо, ребята, — протрубил Фрост, занимая место позади техников. — Бог в помощь. Покончим с делом здесь — и примемся за Гавайи. Вчера робот обнаружил там целую пропасть червей. После чего связь с ним оборвалась. Другие вулканические острова тоже подвергаются атаке, как я и думал. Но у злодеев нет никаких шансов! Очистим весь мир от этих отбросов!

— А там и за американский континентальный склон примемся? — тихо усмехнулся Борман.

— Это я так, для мотивации, — понизил голос Фрост.

Борман устремил взгляд на монитор. Хоть бы что-то получилось. Даже если они удалят отсюда червей, остаётся вопрос, сколько бактерийных консорциумов уже внедрено в лёд. Его мучила тревога, что они опоздали и обрушения Камбера не избежать. По ночам ему снилась гигантская волна до небес, и он просыпался в холодном поту. И всё-таки старался держаться оптимистично. Вдруг получится. Или вдруг «Независимости» удастся договориться с неведомой силой и отвлечь её. Если Ирр были способны к обрушению целого склона, то, может, они способны и починить его? Фрост держал пламенную речь против врагов человечества и нахваливал команду «Де-Бирс», а потом подал знак опускать световой остров и хобот.

Световой остров представлял собой многократно свёрнутый гигантский излучатель света, дополненный объективами камер. Его спустили в море, через десять минут Фрост посмотрел на указатель глубины и скомандовал:

— Стоп.

— Разверните, — добавил ван Маартен. — Сперва до половины. Если нигде не зацепится, тогда целиком.

На глубине 400 метров произошла элегантная метаморфоза. Свёрток развернулся в ажурную конструкцию размером с половину футбольного поля.

— Включить освещение и камеры, — приказал ван Маартен.

На конструкции вспыхнули ряд за рядом сильные галогеновые лампы. Одновременно заработали восемь камер и перенесли мутную панораму на монитор. По картинке проплывал планктон.

— Ближе, — сказал ван Маартен.

Осветительный остров, приводимый в движение пропеллером, медленно двинулся вперёд. Через несколько минут из темноты проглянула выщербленная структура — чёрная, причудливо сформированная стена из лавы.

— Вниз.

Светоостров с большой осторожностью спустился ниже, пока не показался террасообразный выступ. Поверхность его была усеяна трепещущими телами. Борман смотрел на восемь мониторов, и в нём нарастало отчаяние. Снова кошмар, который сопровождал его со времени коллапса норвежского континентального склона. Если всё вокруг так же, как на этих сорока метрах, которые светоостров отвоевал у темноты, то можно спокойно уезжать.

— Поганые твари, — прорычал Фрост. Мы опоздали, подумал Борман.

Потом он устыдился своего страха. Кто сказал, что черви уже выгрузили свой бактериальный груз и что его достаточно? Кроме того, на севере был ещё тот загадочный фактор, который в конечном счёте и вызвал оползень. Может, ещё не поздно. Просто нужно торопиться.

— Ну, хорошо, — сказал Фрост. — Наклоните остров на 45 градусов и чуть приподнимите, чтобы лучше видеть. И спускайте хобот. Надеюсь, у него хороший аппетит.

— Он голоден, как чёрт, — ответил ван Маартен.

В развёрнутом виде хобот достигал полукилометра — сегментированное, каучукоизолированное чудище поперечником три метра с зияющей глоткой в торце. Вокруг глотки были закреплены прожекторы, две камеры и несколько пропеллеров. Конец хобота можно было передвигать во все стороны. Несмотря на хорошую видимость, работа управления требовала большого внимания.

Некоторое время хобот опускался сквозь непроницаемую тьму. Прожекторы хобота оставались выключенными. Потом в поле зрения хобота попал светоостров — вначале лишь мерцание в черноте, потом всё светлее, потом появилась терраса. Шланг приблизился к шевелящейся массе червей, и она заполнила собой всю площадь монитора. Каждое из щетинковых тел можно было рассмотреть по отдельности. Они вертелись, выпятив свои хищные челюсти.

В контрольном помещении воцарилась бездыханная тишина.

— Фантастика, — прошептал ван Маартен.

— Пыль не должна зачаровывать уборщицу, — Фрост мрачно потряс кулаком. — Включайте, наконец, ваш пылесос, и выметем этот сор из углов.

Заработал насос, создающий низкое давление. Поначалу ничего не происходило. Очевидно, насосу требовалось время, чтобы добраться на глубину в полкилометра. Черви как ни в чём не бывало продолжали грызть лёд. В контрольном помещении медленно нарастало разочарование. Борман пристально смотрел на мониторы и чувствовал, как к нему возвращается отчаяние.

В чём дело? Слишком длинная конструкция? Слишком слабый насос?

Пока он раздумывал над этим, на мониторах всё изменилось. Что-то рвануло червей, их хвостики задрались вверх, поднялись вертикально, задрожали… И они понеслись к камерам.

— Началось! — Борман сжал кулаки и против своего обыкновения закричал. Он готов был даже заплясать и пойти колесом.

— Аллилуйя! — Фрост горячо кивал. — Чудесная штука. О Господи, дай нам очистить мир от зла! И от дерьма тоже! — Он сорвал с головы бейсболку, взъерошил волосы и снова надел. — Ну, теперь мы управимся.

Червей засасывало в хобот так быстро и в таких количествах, что на экране стали видны лишь размытые пятна. Камеры светоострова тоже показывали всё, что разыгрывалось у края хобота. Осадочный слой взвихрился, его засасывало вместе с червями.

— Дальше влево, — сказал Борман. — Или вправо. Всё равно, просто дальше.

— Пойдём зигзагом, — предложил ван Маартен. — От одного конца освещённой зоны до другого. Пока не опустошим видимую область. Потом передвинемся на следующие сорок метров.

Пылесос пустился в странствие, непрерывно всасывая в себя червей. Там, где он поработал, вода была такой мутной, что дно терялось.

— Успех мы увидим только тогда, когда осядет муть, — сказал ван Маартен. Он испытывал громадное облегчение. Напряжение последних недель разом ушло, и он чуть не откинулся на спинку стула. — Но я думаю, мы все будем довольны.

«Независимость», Гренландское море

Дон-н-г-г!

Тронхеймский колокол в воскресное утро. Церковная башня в Киркегате. Она устремляется в небо, отбрасывая тень на крашенный охрой домик с двускатной крышей, и призывает: динг-донг, люди добрые, вставайте.

Подушку на голову. Какое дело церкви, кому когда вставать. Он не просил его будить. Проклятье! Вчера перебрал с коллегами и студентами? Наверное, так.

Дон-н-г-г!

— Восемь часов, — объявили по громкоговорящей связи.

Значит, это не Киркегата, не церковь, не домик. В черепе у него стучали не тронхеймские колокола, а нещадная головная боль.

Йохансон открыл глаза и нашёл себя лежащим на смятых простынях в чужой кровати. Вокруг стояли другие кровати, все пустые. Помещение было просторное, напичканное аппаратурой, без окон, и имело антисептический вид. Больничная палата.

Что он тут делает, в больничной палате?

Голова его поднялась и снова упала на подушку. Глаза закрылись. Всё что угодно, но только не этот гром в черепе. Очень было ему плохо.

— Девять часов.

Йохансон сел в кровати.

Он был всё в той же палате, и ему стало немного легче. Дурнота прошла, ввинчивающаяся боль уступила место глухому, но терпимому давлению.

Как он сюда попал, он не знал.

Он посмотрел на себя. Рубашка, брюки, носки — всё на нём. Пуховик и свитер лежат на соседней кровати, на полу аккуратно поставлены ботинки.

Он спустил с кровати ноги.

Тут же открылась дверь, и вошёл Сид Ангели, начальник медицинской службы, маленький итальянец с глубокими морщинами в углах рта. На корабле у него почти не было работы, потому что никто не болел. Но, как видно, картина изменилась.

— Как самочувствие? — Ангели склонил голову набок. — Всё в порядке?

— Не знаю. — Йохансон схватился за затылок и вздрогнул.

— Немного поболит, — сказал Ангели. — Не обращайте внимания. Могло быть и хуже.

— Что, вообще, произошло?

— А вы не помните?

Йохансон подумал, но от этого только снова разболелась голова.

— Я думаю, две таблетки аспирина мне не повредят, — простонал он.

— Вы не знаете, что произошло?

— Понятия не имею.

Ангели подошёл ближе и испытующе заглянул ему в лицо.

— М-да. Вас нашли сегодня ночью в ангаре. Видимо, вы поскользнулись. Хорошо, что всюду видеонаблюдение, а то бы вы и сейчас там лежали. Ударились затылком о раскосы.

— В ангаре?

— Да. А вы не помните?

Разумеется, он был в ангаре. С Оливейра. И потом ещё раз, один. Он припоминал, что вернулся туда, но не помнил, зачем. И совсем не помнил, что было потом.

— Могло бы кончиться плохо, — сказал Ангели. — Вы… эм-м… случайно, не выпили?

— Выпил?

— Там была пустая бутылка. Мисс Оливейра говорит, вы выпивали вместе. Не поймите меня неправильно, в этом нет ничего плохого. Но вертолётоносец — опасное место. Сырое и тёмное. Можно сорваться и упасть в море. Лучше не ходить на палубу одному, особенно когда… э-э…

— Когда выпьешь, — довершил Йохансон. Он встал на ноги. Голова закружилась. Ангели подхватил его под руку.

— Спасибо, уже ничего. — Йохансон выпрямился. — Если вы дадите мне аспирин…

Ангели подошёл к белому шкафчику и взял оттуда упаковку таблеток.

— Вот. У вас всего лишь шишка. Скоро пройдёт.

— Спасибо.

— И вы действительно ничего не помните?

— Нет, чёрт возьми.

— Начинайте день постепенно. И если что, сразу сюда, — Ангели широко улыбнулся.

Флагманский конференц-зал

— Гипервариабельная область? Я не понимаю этого слова.

Оливейра заметила, что перенапрягла слушателей. Вандербильт безуспешно пытался поспеть за мыслью, Пик выглядел растерянным. Ли не подавала вида, но можно было представить, что доклад сильно превышал её познания в области генетики.

Йохансон сидел среди остальных как привидение. Он опоздал, как и Рубин, который занял своё место со смущённым лепетом, извиняясь за болезнь. В отличие от Рубина, Йохансон выглядел действительно плохо. Взгляд его блуждал. Он озирался, будто каждые несколько минут ему нужно было удостовериться, что окружающие его люди настоящие, а не плод его воображения.

— Я хочу пояснить это на примере нормальной человеческой клетки, — сказала Оливейра. — В принципе это не более чем мешок, полный информации. Ядро содержит хромосомы, общность генов. Вместе они образуют геном, или ДНК; эту спиральную конструкцию все видели. Грубо говоря, это план нашего строения. Чем выше развит организм, тем дифференцированнее план. На основании анализа ДНК мы можем уличить убийцу или выявить родственные отношения. Однако в общем и целом план у всех людей одинаков: руки, ноги, торс и так далее. Анализ индивидуальной ДНК будет двоякий; в целом он скажет нам: это человек. А в особенностях выдаст, с какой личностью мы имеем дело.

На сей раз она увидела в лицах слушателей интерес и понимание. Начать с основ курса генетики оказалось плодотворной мыслью.

— Разумеется, два человека различаются между собой сильнее, чем два одноклеточных одного вида. Моя ДНК покажет статистически миллион отличий с любым из вас. Все 1200 базовых пар отличают человеческие существа друг от друга. Но если вы исследуете клетки одного и того же человека, отличия будут минимальны: биохимические отклонения в ДНК, возникающие через мутации. Соответственно, могут быть различия, если взять на анализ клетку моей левой руки и моей печени. Тем не менее, каждая из них однозначно скажет: это Сью Оливейра. — Она сделала паузу. — Перед одноклеточными такие вопросы не поставишь: там всего одна клетка. Она образует всё существо. Поэтому есть лишь один геном, а поскольку одноклеточное размножается делением, а не спариванием, нет и смешивания хромосом от мамы и папы, а просто существо удваивается вместе со своей генетической информацией.

— Тогда получается, что если знаешь ДНК одноклеточного, то знаешь всё, — подхватил Пик.

— Да. — Оливейра наградила его улыбкой. — Это было бы естественно. Популяция одноклеточных показывает идентичный геном. Небольшую норму мутаций можно не брать во внимание.

Она видела, что Рубин беспокойно заёрзал, открывая и закрывая рот. Обычно не позднее чем на этом месте он бы уже перевёл доклад и всё внимание на себя. Вот тебе, удовлетворённо подумала Оливейра, раз пролежал в постели с мигренью. Вот и не знаешь того, что знаем мы. Придётся закрыть пасть и слушать.

— Но как раз здесь и начинается наша проблема, — продолжила она. — Клетки желе на первый взгляд идентичны. Это амёбы из больших глубин. Ничего в них нет экзотического. Чтобы описать всю ДНК, несколько компьютеров должны считать два года подряд, поэтому мы ограничиваемся выборочной проверкой. Изолируем маленький кусочек ДНК и получаем часть генетического кода, так называемый ампликон. Каждый ампликон показывает нам ряд базовых пар, генетический словарь. Если мы проанализируем ампликоны из сходных отрезков ДНК различных индивидов и сопоставим их друг с другом, то получим интересную информацию. Ампликоны нескольких одноклеточных одной и той же популяции должны отразить следующую картину.

Она подняла вверх распечатку, увеличенную специально для этого доклада.

— Вы видите, анализируемые последовательности идентичны на всём отрезке. Четыре идентичных одноклеточных. — Она отложила листок в сторону и показала второй: — Вместо этого мы получили вот что.

— Это базовые последовательности ампликонов четырёх экземпляров нашего желе. ДНК идентичны — кроме одной небольшой гипервариабельной области, в которой всё идёт наперекосяк. Ничего общего. Мы исследовали дюжины клеток. Некоторые лишь слегка дифференцированы внутри гипервариабельной зоны, другие различаются полностью. Естественными мутациями это не объяснить. Другими словами: это не может быть случайностью.

— Может, всё же разные виды, — сказал Эневек.

— Нет. Это определённо один и тот же вид. И определённо, что никакое существо не может в ходе жизни изменить генетический код. План строения всегда предшествует. По нему существо строится. И то, что построено, соответствует только этому плану и никакому другому.

Долгое время все молчали.

— Если эти клетки, тем не менее, различаются, — сказал Эневек, — значит, они нашли способ изменить свою ДНК уже после того, как разделились.

— Но для чего? — спросила Делавэр.

— Это человек, — сказал Вандербильт.

— Что человек?

— Вы что, слепые? Природа такого не сделает, говорит нам доктор Оливейра, она это хорошо знает, и со стороны доктора Йохансона я не слышу возражений. Итак, у кого хватит смекалки выдумать такое, а? Эта штука — биологическое оружие. Только человеку это по силам.

— Возражение, — объявил Йохансон. — Это не имеет смысла, Джек. Преимущество биологического оружия в том, что требуется лишь базовый рецепт. Всё остальное — репродукция…

— Очень даже может быть преимуществом, если вирусы мутируют, разве нет? Вирус СПИДа постоянно мутирует. Только подумают, что поймали его, — глядь, а он снова изменился.

— Это совсем другое. Мы имеем здесь суперорганизм, а не вирологическую инфекцию. Должна быть какая-то причина, по которой они различаются. Что-то происходит с их ДНК после деления. Они кодируются иначе, по-другому. Нас не интересует, кто это сделал. Мы должны выяснить, какой в этом смысл.

— Смысл — всех нас уничтожить! — с раздражением сказал Вандербильт. — Эта штука здесь для того, чтобы уничтожить свободный мир.

— Хорошо, — прорычал Йохансон. — Тогда расстреляйте её. Может, нам проверить, не мусульманские ли это клетки? Может, их ДНК — исламская и фундаменталистская.

Вандербильт воззрился на него:

— На чьей вы, собственно, стороне?

— На стороне науки.

— А вы понимаете, почему вчера ночью упали и ударились головой? — Вандербильт высокомерно усмехнулся. — После бутылки бордо, кстати сказать. Как ваше самочувствие, доктор? Голова не болит? Почему бы вам не попридержать язык?

— Тогда и вы меньше распускайте свой.

Вандербильт запыхтел. Ли окинула его насмешливым взглядом и подалась вперёд:

— Вы сказали, речь идёт о различной кодировке, правильно?

— Правильно, — кивнула Оливейра.

— Я не учёный. Но не может ли быть так, что кодировка выполняет ту же задачу, что и коды у людей? Военный код, например.

— Да, — кивнула Оливейра. — Вполне возможно.

— Код, чтобы узнавать друг друга.

Уивер что-то нацарапала на листочке и протянула Эневеку. Он прочитал и коротко кивнул.

— А для чего им друг друга узнавать? — спросил Рубин. — И почему таким сложным способом?

— Я думаю, это лежит на поверхности, — сказала Кроув. Какое-то время был слышен шорох целлофана, который она снимала с пачки сигарет.

— Что именно? — спросила Ли.

— Я думаю, это служит коммуникации, — сказала Кроув. — Эти клетки связываются друг с другом. Это форма беседы.

— Вы считаете, эта штука… — Грейвольф уставился на неё. Кроув закурила, затянулась и выпустила дым:

— Они общаются друг с другом. Да.

Пандус

— Что случилось ночью? — спросила Оливейра, когда они спускались вниз, к лаборатории.

Йохансон пожал плечами:

— Ни малейшего представления не имею.

— А как чувствуете себя теперь?

— Странно. Головная боль уходит, но в моих воспоминаниях провал величиной с ангар.

— Какой нелепый случай, а? — Рубин повернулся на ходу и блеснул зубами. — Теперь мы оба с головной болью. Бог мой, я лежал пластом.

Оливейра разглядывала Рубина с неопределённым выражением лица:

— Мигрень, говорите?

— Да. Ужасная! Случается нечасто, но когда случается, помогает только одно: принять снотворное и выключить свет.

— Проспали до утра?

— Конечно. — Вид у Рубина был виноватый: — Мне очень жаль. Но тут теряешь всякий контроль, серьёзно. Иначе бы я показался.

— А разве вы не показались?

Её вопрос прозвучал как-то странно. Рубин растерянно улыбнулся:

— Нет.

— Точно нет?

— Мне же лучше знать.

В голове Йохансона что-то щёлкнуло. Как сломанный диапроектор. Направляющие полозья пытаются захватить картинку и соскальзывают.

Почему Оливейра спросила его об этом?

Они остановились перед дверью лаборатории, и Рубин набрал цифровой код. Когда он вошёл, Оливейра тихо сказала Йохансону:

— Эй, в чём дело? Вы же были твёрдо уверены, что вчера ночью видели его.

Йохансон уставился на неё:

— В чём я был уверен?

— Когда мы с вами сидели на ящике, — шепнула Оливейра. — Вы сказали, что видели его.

Щёлк. Полозья снова попытались захватить картинку. Щёлк.

Его голова была набита ватой. Они пили вино, это он помнил. И потом он… что видел? Щёлк. Оливейра подняла брови.

— Ну… — сказала она, входя. — Кажется, вспомнили?!

Нейронный компьютер

Они сидели в JIC перед компьютером Уивер.

— Смотри, — объясняла она. — Это дело с кодировкой даёт нам новую исходную точку.

Эневек кивнул:

— Клетки не все одинаковы. Они не как нейроны.

— И дело не только в способе, как они связаны друг с другом. Может, в кодировке ДНК и лежит ключ к слиянию клеток.

— Нет. Слияние вызвано чем-то другим. Чем-то дальнодействующим.

— Вчера мы договорились до запаха.

— О’кей, — сказал Эневек. — Попробуй. Программируй так, что они производят некое пахучее вещество, которое сигнализирует о слиянии.

Уивер задумалась. Потом позвонила по местному телефону в лабораторию:

— Сигур? Привет! Мы сидим над симуляцией. Не возникло ли у вас за это время идеи, как клетки сплавляются между собой? — Некоторое время она выслушивала ответ. — Вот именно. Мы попробуем. Держи меня в курсе.

— Что он сказал? — спросил Эневек.

— Они пробуют фазовый тест. Хотят заставить желе распасться, а потом снова слиться.

— Значит, они тоже думают, что клетки издают запах?

— Да. — Уивер наморщила лоб. — Вопрос в том, какая клетка начинает процесс? И почему? Кто-то же должен вызвать цепную реакцию.

— Генетическая программа. Лишь определённые клетки могут запускать процесс слияния.

— Часть мозга, которая может больше, чем все остальные… — размышляла Уивер. — Хм, это подкупает. И всё же этого как-то недостаточно.

— Погоди! Может, мы на неверном пути. Мы исходим из того, что эти клетки вместе образуют большой мозг.

— Я убеждена, что так и есть.

— Я тоже. Но я только что подумал, что… — Эневек лихорадочно соображал. — Тебе не кажется странным, что они отличаются друг от друга? Мне пришла в голову возможная причина для такого кодирования. Кто-то программирует их ДНК, чтобы они могли выполнять специфические задания. Но если это так — тогда каждая из этих клеток сама себе мозг. — Он продолжал размышлять, но не имел ни малейшего представления, как это может происходить. — Это означало бы, что ДНК каждой клетки и есть её мозг.

— ДНК, которая может думать?

— Вроде того.

— Тогда она должна быть обучаемой. — Она взглянула на него, полная сомнений. — Я готова поверить многому, но этому?

Она была права. Это ересь. Потребовалась бы совершенно новая биохимия. Чего не могло быть.

Но если бы всё-таки это функционировало… Фантастика!

— Ещё раз, как обучается нейронный компьютер? — спросил он.

— Посредством всё более сложных одновременных вычислений. С опытом растёт число альтернатив действия.

— И как он всё это запоминает?

— Да сохраняет и всё.

— Для этого каждая единица должна иметь в своём распоряжении площадку памяти. В сплетении площадок памяти возникает искусственный разум.

— Куда ты клонишь?

Эневек стал объяснять. Она слушала, время от времени отрицательно мотала головой и просила объяснить ещё раз.

— Ты заново переписываешь биологию, насколько я понимаю.

— Правильно. Тем не менее, могла бы ты запрограммировать процесс, который протекал бы подобным образом? Хотя бы кусочек процесса.

— Кусочек — всё равно много. Ну ты даёшь, Леон! Что за сумасшедшая теория! Но хорошо. О’кей. Я попробую.

Она потянулась. Засветились золотые волоски на её загорелых руках. Под тканью майки обозначились мышцы. Эневек подумал, как ему нравится эта широкоплечая, компактная девушка.

В ту же минуту она взглянула на него.

— Но тебе это будет кой-чего стоить, — угрожающе сказала она.

— Ну, говори, чего.

— Спины и плеч. Расслабляющий массаж. — Она ухмыльнулась. — Причём плата — вперёд. Пока я программирую.

Эневек был потрясён. Имела его теория какой-то смысл или нет — было уже не так важно. Главное, она себя окупала.

Рубин

К обеду все собрались в офицерской кают-компании. Состояние Йохансона между тем улучшилось. Они с Оливейра очень хорошо понимали друг друга и не особенно огорчились, когда Рубин отказался идти на обед, заявив, что не чувствует голода после мигрени.

— Пойду прогуляюсь по «крыше», — сказал он, стараясь всем своим видом вызвать сострадание.

— Смотрите, осторожнее, — улыбнулся Йохансон. — Здесь легко оступиться.

— Не беспокойтесь, — ответил Рубин. А сам подумал: знал бы ты, как я осторожен! — Буду держаться от края подальше.

— Вы нам ещё понадобитесь, Мик.

— Ещё бы, — тихо сказала Оливейра, и он услышал. Ах, так? Рубин сжал кулаки. Они тут, наверное, языки себе истрепали, перемывая ему косточки. Но он своё возьмёт. Заслугу спасения человечества запишут на его счёт. Он достаточно долго ждал, чтобы выйти из тени ЦРУ. Как только эта миссия будет позади, не останется никаких оснований прятать от мира его достижения. Когда не будут действовать больше никакие подписки о неразглашении, он сможет опубликовать всё — и получит признание.

Пока он шагал вверх по пандусу, настроение его улучшилось. На третьем уровне он свернул в боковой коридор и остановился перед узкой запертой дверью. Набрал цифровой код. Дверь открылась, и Рубин попал в следующий коридор. Дошёл до следующей двери. Набрал код и здесь, на консоли зажглась зелёная лампочка, над ней был объектив за стеклом. Рубин приблизил к нему правый глаз, объектив отсканировал узор его сетчатки и дал блокирующей системе добро. Дверь открылась. Он заглянул в просторное сумрачное помещение, полное компьютеров и мониторов, похожее на CIC. За пультами сидели военные и гражданские. Воздух вибрировал от работы аппаратуры. У большого, освещенного изнутри стола-карты стояли Пик, Вандербильт и Ли.

— Входите, — холодно сказал Пик, подняв голову. Рубин подошёл ближе и почувствовал, как его уверенность в себе уменьшилась.

— Мы очень хорошо продвинулись, — зачастил он. — Всегда на шаг впереди…

— Сядьте, — перебил его Вандербильт, указав на стул по другую сторону стола. Рубин подчинился. Те трое остались на ногах, и он оказался как перед трибуналом.

— Этот случай ночью был, конечно, очень глупый, — добавил он.

— Глупый? — Вандербильт упёрся костяшками пальцев в стол. — Вы полный идиот. В других обстоятельствах я бы выкинул вас за борт.

— Минуточку, я…

— Зачем вы его ударили?

— А что мне оставалось?

— Лучше надо было смотреть. Недотёпа! Не надо было его впускать.

— Это не моя ошибка, — возмутился Рубин. — Это ваши люди должны смотреть, кто тут шляется.

— Зачем вы открыли эту проклятую переборку?

— Потому что… ну, я думал, может, понадобится… ведь было соображение насчёт…

— Что?

— Послушайте меня внимательно, Рубин, — сказал Пик. — Переборка в ангар имеет одну-единственную функцию, и вы это знаете. Она служит для ввоза и вывоза громоздкого материала. — Его глаза сверкнули. — И почему вам понадобилось открыть непременно эту переборку?

Рубин закусил губу.

— Просто вам лень было идти в обход, вот и вся причина.

— Как вы можете так говорить?

— Могу, потому что это правда, — Ли обошла вокруг стола и села перед Рубиным на край. Она смотрела на него снисходительно, почти дружелюбно. — Вы же сказали, что идёте подышать воздухом.

Рубин осел на своём стуле. Конечно, он это сказал. И, конечно же, система наблюдения всё это записала.

— А потом вы снова вышли подышать.

— Но ведь в ангаре никого не было, — оправдывался он. — И ваши люди не сказали, что это не так.

— Охрана ничего не сказала, потому что её никто ни о чём не спросил. Это ваша обязанность — всякий раз спрашивать разрешения открыть переборку. Два раза подряд такое не происходит. Поэтому вас и не оповестили.

— Мне очень жаль, — пролепетал Рубин.

— Я должна признать, что и охрана не на высоте. Вторую прогулку Йохансона в ангар мы прозевали. При подготовке миссии мы допустили ошибку: не инсталлировали сплошную систему прослушивания. Мы, например, не знаем, о чём говорили Оливейра и Йохансон, когда устроили маленькую вечеринку на ящике. И, к сожалению, мы не слышим разговоров на пандусе и на «крыше». Но это не меняет того обстоятельства, что вы вели себя как последний дурак.

— Я обещаю, этого больше никогда…

— Вы — дырка в системе надёжности, Мик. Безмозглый дурак. И хотя я не во всём единодушна с Джеком, в данном случае я только помогу ему выкинуть вас за борт, если это повторится. Я сама лично подманю ради такого случая парочку акул и с радостью полюбуюсь, как они будут выгрызать вам потроха. Вы меня поняли? Я убью вас.

Её голубые глаза всё ещё смотрели на него дружелюбно, но Рубин догадывался, что она не поколеблется привести свои угрозы в исполнение.

Он боялся этой женщины.

— Я вижу, до вас дошло. — Ли хлопнула его по плечу и снова вернулась к остальным. — Хорошо, теперь о мерах нейтрализации. Наркотик подействовал?

— Мы впрыснули Йохансону миллилитр, — сказал Пик. — Больше — вывело бы его из строя, а в настоящий момент мы не можем себе этого позволить. Вещество работает как ластик в мозгу, оно всё стирает, но нет гарантии, что он не вспомнит.

— Как велик риск?

— Трудно сказать. Какое-нибудь слово, цвет, запах — если мозг найдёт какую-нибудь ниточку, он схватится за неё и реконструирует всю картину.

— Риск велик, — пробурчал Вандербильт. — Пока что мы не нашли такого средства, которое полностью подавляло бы воспоминания. Слишком мало знаем о способе действия мозга.

— Значит, надо за ним понаблюдать, — сказала Ли. — Как вы думаете, Мик, долго ещё Йохансон будет нам нужен?

— О, мы продвинулись сильно, — горячо воскликнул Рубин. Тут ему было чем восстановить репутацию. — Уивер и Эневек прорабатывают идею феромонного слияния. Оливейра и Йохансон тоже натолкнулись на возможность запаха. Сегодня после обеда мы будем проводить фазовый тест, чтобы получить доказательства. Если подтвердится, что слияние клеток происходит при помощи запаха, это будет хорошая перспектива.

— В случае. Если. Возможно. Могло бы. — Вандербильт запыхтел. — Когда вы получите это проклятое средство?

— Это исследовательская работа, Джек, — сказал Рубин. — Никто же не стоял над душой у Александра Флеминга и не спрашивал, когда же он, наконец, откроет пенициллин.

Вандербильт хотел возразить, но тут от пульта к ним подошла женщина и сказала:

— В CIC расшифровали сигнал.

— Scratch?

— Вроде бы. Кроув сказала Шанкару, что его расшифровали.

Ли взглянула в сторону пульта, куда поступали все картинки и разговоры из CIC. Там были видны Шанкар, Кроув и Эневек. К ним подошла Уивер.

— Значит, сейчас мы получим сообщение, — сказала Ли. — Уж разыграйте удивление, господа.

Combat Information Center

Все сгрудились вокруг Кроув и Шанкара, чтобы увидеть ответ. Уже не в форме спектрограммы, а в оптическом переложении сигнала, полученного накануне.

— Это и есть ответ? — спросила Ли.

— Хороший вопрос, — сказала Кроув.

— Что такое Scratch вообще? — спросил Грейвольф, который тоже явился в сопровождении Делавэр. — Это язык?

— Scratch, может быть, и да, но не в той форме, как он закодирован, — объяснил Шанкар. — Это как у нас с посланием из Аресибо. Ни один человек на Земле не разговаривает бинарным кодом. В принципе, это не мы послали сигнал в космос, а наши компьютеры.

— Что мы отсюда можем узнать, — сказала Кроув, — это структуру Scratch. Почему на слух она воспринимается, как звук иглы, проехавшей поперёк пластинки. Это стаккато в низкочастотном диапазоне, пригодном для того, чтобы пересечь весь океан. Низкочастотные волны преодолевают самые большие расстояния. К тому же стаккато противоестественно быстрое. Проблема с инфразвуком состоит в том, что шумы на частоте ниже ста герц мы должны во много раз ускорить, чтобы сделать их слышными. И при этом стаккато, и без того быстрое, убыстряется ещё больше. Но ключ к пониманию лежит в замедлении.

— Мы должны растянуть звук, — сказал Шанкар, — чтобы различить подробности. Вот мы его и замедлили так, что на фоне царапающего звука стала различима последовательность импульсов разной длины.

— Как азбука Морзе, — сказала Уивер.

— Примерно так это и действует.

— И как вы это изобразите? — спросила Ли. — Через спектрограммы?

— С одной стороны. Но этого мало. Чтобы не увидеть, а услышать, мы прибегли к тому же приёму, как на радарных картинках со спутников, когда картинка становится видимой через искусственное раскрашивание. В нашем случае мы заменяем каждый сигнал с сохранением его длительности и интенсивности — на частоту, которую можем слышать. Если в оригинале различные уровни частоты, то мы соответственно пересчитываем. Так мы поступили со Scratch. — Кроув набрала приказ на клавиатуре. — То, что мы приняли, звучит приблизительно так.

Звук загрохотал, как барабан под водой. Быстрая, даже чересчур быстрая, но однозначно дифференцированная последовательность импульсов разной длины и громкости.

— Звучит действительно как код, — сказал Эневек. — И что это означает?

— Мы не знаем.

— Вы не знаете? — удивился Вандербильт. — А я думал, вы его расшифровали.

— Мы не знаем, что это за язык, — терпеливо сказала Кроув, — если его произнести в нормальном виде. Мы понятия не имеем, что означают записанные за последние годы сигналы Scratch. Но это и неважно. — Она выпустила дым через ноздри. — У нас есть кое-что получше, а именно: контакт. Мёррэй, покажи им первую часть.

Шанкар кликнул компьютерную картинку. Она заполнила экран бесконечными рядами цифр. Целые колонны этих цифр были одинаковы.

— Как вы помните, мы послали им вниз пару заданий по математике, — сказал Шанкар. — Как в тестах на интеллект. Там надо было продолжить децимальные ряды, взять логарифм, вставить недостающие элементы. Мы надеялись, что они там, внизу, войдут во вкус игры и пошлют ответ, который дал бы нам понять: мы вас услышали, мы здесь, мы соображаем в математике и можем ею оперировать. — Он указал на числовые ряды: — И вот результат. С оценкой отлично. Они всё выполнили правильно.

— О боже, — прошептала Уивер.

— Это значит вот что, — сказала Кроув. — Первое: Scratch — действительно вид языка. С большой вероятностью сигналы Scratch содержат комплексную информацию. Второе — и решающее! — это доказывает, что они в состоянии так перестроить Scratch, что он обретает смысл и для нас. Это успех первой величины. Он показывает, что они ни в чём нам не уступают. Они могут не только декодировать, но и кодировать.

Некоторое время все смотрели только на колонны цифр. Царило молчание, означавшее что-то среднее между волнением и подавленностью.

— Но что именно это означает? — спросил в тишине Йохансон.

— Ясно же, — ответила Делавэр. — Что кто-то думает и отвечает.

— Да, но разве не мог этот ответ дать компьютер?

— Он прав, — сказал Эневек. — Это показывает нам, что кто-то прилежно выполнил задание на счёт. Это впечатляет, но это ещё не доказательство самосознающей, разумной жизни.

— А кто же ещё мог отправить такой ответ? — огорошенно спросил Грейвольф. — Скумбрия?

— Нет, конечно. Но подумай. То, что мы сейчас видим перед собой, — это умелое обращение с символами. Более высокий интеллект этим не докажешь. Хамелеон, примитивно говоря, проводит высокосложные вычислительные действия, когда приспосабливается к цвету окружающей среды. Но на самом деле он даже не замечает этого. Некто, не знающий, насколько хамелеон разумен, мог бы сделать вывод, что у того чёрт знает какой интеллект, если он владеет программами, подгоняющими его внешность сегодня к зелёному листку, а завтра к скале. Ему можно приписать высокую степень познания, поскольку он, так сказать, расшифровал код окружающей среды, и творческий подход, поскольку он может подогнать под него и свой собственный код.

— Итак, что же мы тогда имеем? — разочарованно спросила Делавэр.

Кроув прижмурилась в улыбке.

— Леон прав, — сказала она. — Манипулирование с символами ещё не подтверждает, что эти символы поняты. Истинная духовность и творчество дают себя знать через образное мышление и знание причинно-следственных связей реального мира. И через глубокое понимание. Вычислительная машина не знает, как обходиться с общими правилами, не владеет логикой, не ориентируется во внешнем мире и не овладевает опытом. Я думаю, Ирр понимали это, когда формулировали свой ответ. Они должны были найти нечто такое, что показало бы нам, что они способны к высокому пониманию. — Кроув показала на компьютерную картинку: — Это результаты двух заданий на вычисление. Если вы присмотритесь внимательнее, то обнаружите, что первый результат повторяется одиннадцать раз подряд, потом три раза повторяется второй результат, один раз первый результат, снова девять раз второй, и так далее. На одном месте второй результат повторяется почти тридцать тысяч раз подряд. Но почему? Посылать нам каждый результат больше одного раза имеет смысл для того, чтобы сообщение было достаточно длинным, чтобы мы его зарегистрировали. Но для чего эта, казалось бы, хаотическая последовательность?

— И тут на сцену выходит мисс Чужая, — сказал Шанкар и таинственно улыбнулся.

— Моя альтер эго Джоди Фостер, — кивнула Кроув. — Я должна признаться, что ответ пришёл мне в голову, когда я думала о фильме. Последовательность — это тоже код. Если правильно прочитать его, то получишь картинку из чёрных и белых точек — то есть, то же самое, что и мы делали в SETI.

— Надеемся, не портрет Адольфа Гитлера, — сказал Рубин.

На сей раз он вызвал общий смех. Поскольку все смотрели фильм «Контакт» с Джоди Фостер. Там Чужие посылают на Землю картинку, которую просто взяли из того, что люди в ходе технической эволюции излучали в космос, и это случайно оказалось фото Гитлера.

— Нет, — сказала Кроув. — Это не Гитлер.

Шанкар дал компьютеру задание. Цифровые колонны исчезли и уступили место графическому изображению.

— Что же это? — подался вперёд Вандербильт.

— Вы не узнаёте? — Кроув улыбнулась всем по кругу. У кого какие предположения?

— Похоже на небоскрёб, — сказал Эневек.

— Эмпайр Стейт Билдинг, — предложил Рубин.

— Чепуха, — сказал Грейвольф. — Откуда им знать Эмпайр Стейт Билдинг? Это больше похоже на ракету.

— А откуда они знают ракеты? — спросила Делавэр.

— Ими усеяно морское дно. С ядерными боеголовками, с химическим оружием…

— А что это вокруг? — спросила Оливейра. — Облака?

— Может, вода, — сказала Уивер. — Может, это предмет из глубины.

— Вода — это уже ближе, — сказала Кроув. Йохансон почесал бороду:

— Это монумент. Может быть, символ. Что-нибудь… религиозное.

— Человеческое, слишком человеческое. — Кроув, казалось, уже была полна предвкушения общего ликования. — А почему бы вам не посмотреть на эту картинку под другим углом?

Они продолжали вглядываться в неё. Ли внезапно вздрогнула:

— Можете повернуть её на 90 градусов?

Пальцы Шанкара пробежались по клавиатуре, и картинка пришла в лежачее положение.

— Я всё ещё не вижу, что бы это могло быть, — сказал Вандербильт. — Рыба? Большое животное?

Ли отрицательно покачала головой и тихонько засмеялась:

— Нет, Джек. Узор вокруг — это волны. Морские волны. Моментальный снимок, сделанный снизу. Из глубины, близкой к поверхности воды.

— Что? А эта чёрная штуковина?

— Очень просто. Это мы. Это наш корабль.

«Иеремия», у берегов Ла-Пальмы, Канары

Может, им не следовало впадать в такую эйфорию.

В течение последних шестнадцати часов пылесос работал непрерывно и выдал на-гора тонны розово-белых червей, которым такая быстрая смена места не пошла на пользу. Большинство полопались, остальные в судорогах околели, высунув вперёд рыльца с дрожащими челюстями.

Фрост с первой минуты выбежал наружу — туда, где полихеты вместе с откачанной морской водой мощным фонтаном вырывались из рукава и плюхались в натянутую сеть, через которую стекала вода. Потом их сваливали в трюм корабля, пришвартованного к «Иеремии». Фрост воодушевлённо порылся в этой массе и, перемазавшись слизью, вернулся назад, победно потрясая пригоршнями кадавров.

— Хороший червь — это мёртвый червь! — громыхал он. — Попомните мои слова! Йе-е!

Все захлопали в ладоши.

Через некоторое время муть на дне осела, и они взглянули на застывшую лаву с прожилками. Оттуда поднимались ниточки газовых пузырьков. Камеры светоострова увеличили изображение, и Борман разглядел получше, что происходит с прожилками.

— Ковры бактерий, — сказал он.

— И что это значит? — спросил Фрост.

— Трудно сказать. Пока они на поверхности, опасности нет. Я не знаю, сколько их уже внедрено внутрь осадка. Грязные серые линии, кстати, это гидрат.

— Значит, он ещё существует!

— Насколько мы видим — да. Но мы не знаем, сколько его было перед этим. Выход воздушных пузырьков держится в области нормы. Я бы с некоторой осторожностью сказал, что мы небезуспешны.

Фрост удовлетворённо кивнул:

— Пойду принесу кофе.

Затем они долгие часы следили, как пылесос очищает плато, — до ломоты в глазах. В конце концов, ван Маартен прогнал Фроста в постель. Фрост и Борман три ночи подряд почти не спали.

— Следующая очередь спать — ваша, — заметил голландец Борману.

— Я не могу. — Борман потёр глаза. — Никто лучше меня не разбирается в гидратах.

Он был действительно на исходе сил. Команда пилотов хобота сменилась за это время уже трижды. Но в скором времени ожидалось прибытие Эрвина Сьюсса из Киля, и Борман хотел его дождаться.

Между тем опустилась ночь. Помещение наполняло тихое жужжание приборов. Световой остров и хобот медленно, но стабильно продвигались к северу. По данным «Полярной звезды», черви сосредоточены лишь на этой террасе. Потребуется ещё несколько дней, чтобы очистить всё, но надежда вновь оживала. Если черви и бактерии исчезнут, подточенный гидрат, возможно, снова восстановится.

Из-за сонливости он не заметил, когда изменилась картина на мониторе.

— Там что-то блестит, — сказал он, нагнувшись вперёд. — Отодвиньте хобот.

Ван Маартен прищурился: — Где?

— Посмотрите на монитор. В этом червивом месиве что-то блеснуло. Вот, опять!

Сон как рукой сняло. Теперь и камеры светоострова показывали: что-то не в порядке. Вокруг хобота взметнулось облако взбаламученного осадка. В нём кружились тёмные комья и поднимались вверх пузырьки.

Экраны хобота затемнились. Конец хобота отшвырнуло в сторону.

— Чёрт, что это?

Из громкоговорителя послышался голос пилота:

— Мы засосали что-то крупное. Помпа нестабильна. Я не знаю, может…

— Отъезжаем! — крикнул Борман. — Прочь от склона! Вот опять, в отчаянии подумал он. Как тогда на «Солнце». Прорыв газа. Они слишком долго долбили на одном месте, и плато потеряло стабильность. Осадочные слои потревожило отсосом.

Нет, не прорыв газа. Гораздо хуже.

Хобот не успел отодвинуться. Облако вдруг словно взорвалось. Ударная волна сотрясла светоостров. Картинка взметнулась и опустилась.

— Это оползень, — крикнул пилот.

— Отключайте отсос, — Борман вскочил. — Отъезжайте. Теперь он увидел, как сверху падают крупные обломки скал. Вулканическая порода обваливалась на террасу. Где-то в облаке грязи и обломков терялся едва видимый хобот.

— Отсос отключён, — отозвался ван Маартен.

Они во все глаза смотрели за ходом оползня. Вниз обрушивалось всё больше и больше камней. Если эффект передастся почти отвесной стене вулканического конуса, то повалятся ещё более крупные куски. Вулканическая порода отличается хрупкостью. Из маленькой осыпи за несколько минут может возникнуть обвал, и в конце произойдёт то, чему они как раз хотели воспрепятствовать.

Надо успокоиться, подумал Борман. Бежать всё равно уже поздно.

Водяная гора высотой шестьсот метров…

Падение камней прекратилось.

Долгое время ничего не происходило. Они молча смотрели на монитор. Над террасой стояло мутное облако, рассеивая и отражая свет галогеновых ламп.

— Перестало, — сказал ван Маартен немного дрожащим голосом и позвонил пилотам.

— Светоостров пострадал, — сказал один из осветителей. — Выпала одна камера.

— А хобот?

— Кажется, застрял, — ответили из другого крана. — Система передаёт сигналы, но хобот не в состоянии их выполнить.

— Похоже, конец завалило камнями, — предположил другой пилот.

— Много там нападало? — тихо спросил ван Маартен.

— Пусть сперва муть осядет, — ответил Борман. — Кажется, мы проскочили на голубом глазу.

— Хорошо. Тогда подождём. — Ван Маартен говорил в микрофон. — Никаких попыток освободить хобот.

Три часа спустя облако рассеялось. Правда, не полностью, но конец хобота можно было разглядеть. Снова появился Фрост. Волосы штопорами торчали во все стороны.

— Заклинило, — констатировал ван Маартен.

— Да, — Фрост поскрёб загривок. — Но, кажется, он цел. Только как его высвободить?

— Можно послать вниз робота, — предложил Борман.

— О нет! — застонал Фрост. — Сколько же это отнимет у нас времени?! А так хорошо всё начиналось!

— Придётся поторопиться. — Борман повернулся к ван Маартену: — Как скоро мы сможем снарядить «Рэмбо»?

— Немедленно.

— Тогда вперёд. Попробуем.

«Рэмбо» недаром получил своё прозвище от фильма с Сильвестром Сталлоне. Этот робот походил на уменьшенную версию «Виктора-6000», располагал четырьмя камерами, несколькими кормовыми и боковыми излучателями для стабилизации и двумя прочными, ловкими манипуляторами. Вскоре он уже спускался вдоль конуса вулкана, связанный с «Иеремией» электрооптическим кабелем. На мониторе появился светоостров. Робот опустился на террасу и направился к зажатому хоботу. Вблизи было отчётливо видно, что моторы и камеры хобота исправны, просто его основательно заклинило.

Манипуляторы «Рэмбо» принялись за работу. Он оттаскивал обломки, пока не дошёл до косо торчащего камня, который внедрился глубоко в осадок, прижав хобот к выступу скалы. Клешни манипулятора двигались взад и вперёд, пытаясь расшатать обломок. Но он засел прочно.

— Автомат не справится, — решил Борман. — Он не может развить достаточный импульс.

— А если пилоты просто дёрнут хобот вверх? — предложил Борман.

Ван Маартен покачал головой:

— Слишком рискованно. Рукав может порваться.

Они попытали счастья, тараня камень роботом под разными углами. К полуночи стало ясно, что машине не справиться. Между тем очищенная поверхность террасы снова начала покрываться червями, прибывавшими со всех сторон из темноты.

— Это мне совсем не нравится, — рычал Борман. — Как раз сейчас, когда и так всё нестабильно. Надо думать, как высвободить рукав, иначе я не вижу ничего хорошего.

Фрост наморщил лоб. И потом сказал:

— Хорошо. Тогда я посмотрю. Причём лично.

Борман вопросительно взглянул на него.

— Ну, если «Рэмбо» не может, вниз отправлюсь я. Венец творенья, как-никак. Четыреста метров? Найдётся на борту подходящий костюмчик?

— Ты хочешь спуститься вниз? — вскричал Борман.

— А что? — Фрост потянулся, хрустнув суставами. — Чем я тебе не нравлюсь?

«Независимость», Гренландское море

Кроув использовала ответ Ирр как повод послать в глубину второе, более сложное сообщение. Оно содержало информацию о человеческой расе, об её эволюции и культуре. Вандербильт был не очень доволен таким самораскрытием, но Кроув втолковала ему, что терять им нечего: Ирр уже и так почти выиграли войну.

— У нас только один шанс, — сказала она. — Мы должны внушить им, что заслуживаем права на существование, а для этого надо как можно больше рассказать им о нас. Может быть, они над этим просто не задумывались.

Оливейра, Йохансон и Рубин забились в лабораторию. Они пытались довести желе в танке до деления или до полной диффузии. То и дело связывались с Уивер и Эневеком. Уивер наделила своих виртуальных Ирр искусственной ДНК и встроила феромонное сигнализирующее вещество. И схема работала. Теоретически они тем самым доказывали, что одноклеточные используют для слияния запах, но в практическом эксперименте желе отказывалось от всякого сотрудничества. Существо — точнее, сумма существ, — превращалось в широкую лепёшку и оседало на дно танка.

Делавэр и Грейвольф тем временем изучали съёмки, сделанные дельфинами, но на них не было ничего особенного, кроме корпуса «Независимости», единичных рыб да других дельфинов, которые взаимно снимали друг друга. Они проводили всё время попеременно то в CIC, то на нижней палубе, где Росковиц и Браунинг всё ещё возились с ремонтом «Дипфлайта».

Ли знала, что даже лучшим людям временами грозит опасность пробуксовки мысли или её распыления, если их не вырывать из работы и не отвлекать на что-нибудь другое. Она навела справки о прогнозе погоды и удостоверилась, что до следующего утра ожидается тишь да гладь.

Она пригласила к себе Эневека, и выяснилось, что он очень мало осведомлён о кухне Крайнего Севера. Тогда она переложила ответственность на Пика, которому впервые за всю его военную карьеру пришлось хлопотать о еде.

Пик провёл несколько телефонных переговоров. Два вертолёта стартовали в сторону гренландского побережья. К вечеру он доложил Ли, что шеф-повар приглашает всех на вечеринку в 21:00. Вертолёты вернулись, неся на борту всё необходимое для устройства гренландского ужина. На взлётной палубе разместили столы, стулья и буфет, притащили музыкальный центр, а вокруг площадки установили теплоизлучатели, чтобы оттеснить холод.

На кухне царило столпотворение. Ли славилась умением осуществлять необычные идеи, причём в кратчайшие сроки. Оленина жарилась на сковородах и томилась в горшках. Настрогали мактаак — хрустящую шкурку нарвала, из тюленьего филе приготовили суп, сварили яйца гагары, напекли пресных лепёшек. Филе лосося поджарили с приправами, мороженое мясо моржа превратили в карпаччо, наготовили горы риса. Пик слепо положился на советы гренландских знатоков. И лишь одно блюдо показалось ему подозрительным: фаршированные овощами сырые кишки моржа. От него решено было отказаться.

В рубке и машинном отделении остался только дежурный персонал. В CIC тоже. Все остальные обязаны были явиться на взлётную палубу в 21:00: команда, учёные и военные. И хотя днём помещения судна казались пустынными, на палубе собралась целая толпа народу. Сто шестьдесят человек на входе получали безалкогольный коктейль, рассаживались или размещались у столиков, пока не открылся буфет, и постепенно начинали общаться.

Это была странная вечеринка — стальной высотный дом «острова» за спиной, а вокруг, насколько хватало глаз — вид пустынного моря. Туман рассеялся, собравшись на горизонте в сюрреальные облачные горы, между которыми время от времени проглядывало низко зависшее солнце. Воздух был обжигающе холодный и прозрачный, и над морем простиралось тёмно-синее небо.

Некоторое время все старательно обходили тему, которая свела их на этом судне вместе. Приятно было болтать о другом. В то же время было что-то принуждённое в этих попытках держаться так, будто они встретились здесь случайно, как на каком-нибудь вернисаже. Незадолго до полуночи, в начинающихся сумерках хрупкая ширма, отделявшая их от главной темы, рухнула. К этому времени многие перешли на «ты». Свечи на столиках, защищённые от ветра, развили мощную гравитацию. Люди собирались группами вокруг шаманов науки, ища у них утешения, которого те не могли дать.

— А если серьёзно, — сказал командир «Независимости» Бьюкенен, обращаясь к Кроув, — неужто вы действительно верите в разум одноклеточных?

— А почему нет? — спросила Кроув.

— Ну, я вас умоляю. Ведь мы говорим о разумной жизни, верно?

— Вроде бы так.

— Значит… — Бьюкенен подыскивал слова. — Я не жду, что они похожи на нас, но уж наверняка они сложнее одноклеточных. Говорят, шимпанзе очень умные, киты и дельфины тоже, но все они обладают приличными размерами и большим мозгом. Муравьи, как мы уже знаем, слишком малы, чтобы продемонстрировать настоящий интеллект. А как же это может работать у одноклеточных?

— Вы всё валите в одну кучу, капитан. По-вашему, работать может только то, что вам удобно.

— Не понимаю, что вы имеете в виду.

— Она имеет в виду, — сказал Пик, — что раз уж человеку приходится уступать своё первенство, то хотя бы достойному противнику — большому, красивому, мускулистому.

Бьюкенен ударил ладонями по столу:

— Я просто не верю, что примитивные организмы смогут соперничать с человеком в интеллекте. Ничего не выйдет! Человек — это прогрессивное существо…

— Прогрессивное? — Кроув помотала головой. — Разве эволюция — это прогресс?

Бьюкенен выглядел затравленным.

— Хорошо, давайте посмотрим, — сказала Кроув. — Эволюция — это борьба за существование, выживание сильнейшего, если придерживаться Дарвина. Она сопряжена с борьбой либо против других живых существ, либо против природных катаклизмов. Развитие идёт путём естественного отбора. Но разве это автоматически ведёт к более высокой организации? И разве более высокая организация — прогресс?

— Я не очень осведомлён в эволюции, — сказал Пик. — Мне представляется так, что большинство живых существ в ходе природной истории становятся всё крупнее и сложнее. По крайней мере, человеческая раса. На мой взгляд, это прогресс.

— Неправильно. Мы видим лишь маленький исторический отрезок, внутри которого действительно идёт эксперимент с усложнением, но кто нам скажет, что этот эксперимент не заведёт нас в эволюционный тупик? То, что мы рассматриваем себя как высшую точку природной эволюции, — это наша завышенная самооценка. Вы все знаете, как выглядит эволюционное древо — с верхушкой и побочными ветвями. Итак, Сэл, если вы представите себе такое древо, то где вы видите на нём человечество? На верхушке или в виде боковой ветви?

— Без сомнения, верхушка основного ствола.

— Так я и думала. Это соответствует человеческому образу видения. Если многие ветви семейства животных расходятся в разные стороны и одна ветвь выживает, в то время как другие отмирают, то мы склоняемся к тому, чтобы объявить выжившую ветвь основным стволом. Но почему? Только потому, что она — пока — выжила? Но вдруг мы видим лишь незначительную побочную линию, которая случайно протянула дольше остальных. Мы, люди, — единственный уцелевший побег некогда пышного эволюционного куста. Остальные побеги засохли. Мы поскрёбыши эксперимента по имени Homo. Homo australopithecus: вымер. Homo habilis: вымер. Homo sapiens neanderthalensis: вымер. Homo sapiens sapiens: пока цел. Пока что мы завоевали господство на планете, но будьте осторожны! Парвеню эволюции не должны путать господство с превосходством и долгосрочным выживанием. Мы можем исчезнуть гораздо быстрее, чем нам хотелось бы.

— Может быть, вы и правы, — сказал Пик. — Но не упускайте из виду один решающий момент. Эта выжившая ветвь — единственный вид, обладающий высокоразвитым сознанием.

— Согласна. Но только давайте рассматривать это развитие на фоне общей панорамы природы. 80 процентов всех многоклеточных достигли гораздо большего эволюционного успеха, чем человек, совершенно избежав этой кажущейся тенденции к усложнению нервной организации. Наше оснащение духом и сознанием является прогрессом только с нашей субъективной точки зрения. А экосистеме Земли это причудливое, неправдоподобное краевое явление — человек — до сих пор принесло только одно: кучу неприятностей.

— Я по-прежнему убеждён, что за всем этим кроется человеческий умысел, — говорил в это время Вандербильт за соседним столом. — Но хорошо, я готов изменить убеждения. Если это не человеческий умысел, мы должны провести разведывательную работу среди Ирр. Мы эту отвратительную слизь будем держать под наблюдением ЦРУ до тех пор, пока не узнаем, что они думают и что планируют.

Он стоял с Делавэр и Эневеком в окружении военных и членов экипажа.

— Забудьте об этом, — сказала Делавэр. — У вашего ЦРУ кишка тонка.

— Фи, детка! — засмеялся Вандербильт. — Немного терпения — и мы проникнем в любой череп. Даже если он принадлежит поганому одноклеточному. Всё это лишь вопрос времени.

— Нет, вопрос объективности, — сказал Эневек. — А это предполагает, что вы в состоянии взять на себя роль объективного наблюдателя.

— Это мы можем. На то мы и разумные и цивилизованные люди.

— Будьте хоть каким разумным, Джек, вы не можете воспринимать природу объективно.

— Грубо говоря, вы так же субъективны и несвободны, как и животное, — довершила Делавэр.

— Какое животное вы имеете в виду? — захихикал Вандербильт. — Моржа?

Эневек засмеялся:

— Я серьёзно, Джек. Мы всё ещё гораздо ближе к природе, чем нам кажется.

— Я — нет. Я вырос в большом городе. Никогда не жил на природе. И мой отец тоже.

— Это не играет роли, — сказала Делавэр. — Возьмём для примера змей. С одной стороны, их боятся, а с другой — почитают. Или акул: существует бесчисленное множество божеств в виде акул. Эта эмоциональная связь человека с другими формами жизни — врождённая, возможно, даже генетически заложенная.

— Вы говорите о народах, живущих среди дикой природы. А я говорю о человеке большого города.

— О’кей. — Эневек ненадолго задумался. — Вот есть у вас какие-нибудь фобии?

— Ну, не то чтобы фобия… — начал Вандербильт.

— Ну, омерзение?

— Да.

— Перед чем?

— Тут я не особенно оригинален. Скорее, я как все. Терпеть не могу пауков.

— Почему?

— Потому что… — Вандербильт пожал плечами. — Они такие противные, разве нет?

— Нет, дело не в этом. Главное в фобиях нашего цивилизованного мира — это указание на опасность, которая нам грозила задолго до того, как мы стали жить в городах. Мы боимся грозы, боимся отвесных скал, проливного дождя, непрозрачной воды, боимся змей, собак и пауков. Почему мы не боимся электрического кабеля, револьвера, складного ножа, автомобиля, взрывоопасных веществ и розетки, ведь это всё гораздо опаснее пауков? Потому что в нашем мозгу высечено на скрижалях: бойся ползучих объектов и многоногих существ.

— Человеческий мозг развился в природном окружении, а не в машинном, — сказала Делавэр. — Наша духовная эволюция длилась два миллиона лет в теснейшем контакте с природой. Может быть, правила выживания внедрены в нас генетически, ведь цивилизация занимает лишь крошечную долю нашей общей эволюционной истории. Неужто вы правда думаете, что если ваш отец и дед жили исключительно в городе, то вся архаичная информация в вашем мозгу стёрлась? Почему мы боимся крошечных, ползающих в траве насекомых? Почему у вас отвращение к паукам? Потому что человечество выжило в эволюционной истории благодаря этому отвращению и страху: человек реже попадал в опасность и мог произвести больше потомства. Вот и всё. Я права, Джек?

Вандербильт перевёл взгляд на Эневека:

— И какое это имеет отношение к Ирр?

— Они, может, похожи на пауков, — ответил Эневек. — Фу, гадость! Так что не рассказывайте нам сказки о своей объективности. До тех пор, пока мы питаем отвращение к Ирр, к этому студню, к этим одноклеточным, мы ничего не узнаем о способе их мышления. Мы будем только стараться уничтожить этих чужеродных, чтобы по ночам они не заползали в наши пещеры и не крали наших детей.

Немного в сторонке в темноте стоял Йохансон и пытался в деталях вспомнить минувшую ночь. И тут к нему подошла Ли, протягивая бокал красного вина.

— А я думал, у нас безалкогольная вечеринка, — удивился Йохансон.

— Так оно и есть. — Она чокнулась с ним. — Но не догматичная. Я принимаю во внимание предпочтения моих гостей.

Йохансон попробовал. Вино оказалось хорошим. Марочным.

— Что вы за человек, генерал? — спросил он.

— Зовите меня Джуд. Так меня зовут все, кто не обязан стоять передо мной навытяжку.

— Я не могу понять вас, Джуд.

— А в чём проблема?

— Я вам не доверяю.

Ли улыбнулась, забавляясь, и выпила.

— Это взаимно, Сигур. Что было с вами прошлой ночью? Вы пытались мне внушить, что якобы ничего не помните.

— Я совершенно ничего не помню.

— А что вы делали так поздно в ангаре?

— Вышел расслабиться.

— Но вы уже расслабились с Оливейра.

— Да, приходится время от времени, когда много работаешь.

— М-м. — Ли взглянула мимо него на море. — А вы помните, о чём с ней говорили?

— О работе.

— И больше ни о чём?

Йохансон посмотрел на неё:

— Что вы, собственно, хотите, Джуд?

— Хочу преодолеть этот кризис. А вы?

— Не знаю, одинаково ли мы это видим, — сказал Йохансон, немного помедлив. — А что останется, когда кризис минует?

— Наши ценности. Ценности нашего общества.

— Вы имеете в виду человеческое общество? Или американское?

Она повернула к нему голову. Голубые глаза на её красивом азиатском лице светились.

— А разве это не одно и то же?

Кроув вошла в раж, чувствуя поддержку Оливейра. Вокруг них собралась самая большая группа. Пик и Бьюкенен были в обороне, но если Пик становился всё задумчивее, то Бьюкенен уже кипел от гнева.

— Мы не убедительный результат некоего высшего развития природы, — говорила Кроув. — Человек — продукт случайности. С Землёй столкнулся огромный метеорит, и динозавры вымерли. Без этого события Землю населяли бы сегодня разумные завроиды или какие-нибудь другие разумные животные. Мы возникли из природной случайности, а не из закономерности. С тех пор как кембрийская эволюция создала первое многоклеточное, из миллионов мыслимых путей развития человек мог появиться только на одном.

— Но люди завоевали планету, — настаивал Бьюкенен. — Хотите вы этого или нет.

— Вы уверены? В настоящий момент ею владеют Ирр. Вернитесь в реальность, мы всего лишь маленькая группа из вида млекопитающих, и эту группу никак нельзя считать вершиной эволюции. Самые успешные млекопитающие — летучие мыши, крысы и антилопы. Мы не последний отрезок земной истории, мы не венец творения, а лишь его частица. Какое-то время может быть отмечено увеличением телесной и духовной сложности у одного из видов этой планеты, но в целом не просматривается никакой тенденции и уж тем более никакого прогресса. В целом жизнь не имеет вектора в направлении прогресса. Она привносит в экологическое пространство элемент сложности, но в то же время сохраняет и простые формы бактерий вот уже три миллиарда лет. У жизни нет причин желать какого-то улучшения.

— А как же согласовать то, что вы говорите, с планом Божественного творения? — спросил Бьюкенен почти с угрозой.

— Если Бог есть и если он разумный Бог, то он и устроил всё так, как я изобразила. И мы — вовсе не шедевр его мастерства, а лишь вариант, который выживет только в том случае, если осознает свою роль в качестве варианта.

— А что человек создан по его образу и подобию? Вы и это хотите оспорить?

— Вы такой упёртый, что даже не рассматриваете возможность, что это Ирр созданы по его образу и подобию?

Бьюкенен сверкнул глазами. Кроув не дала ему возможности ответить, выдохнув в его сторону облако сигаретного дыма:

— Но эта дискуссия устарела, дорогой друг. По какому ещё плану Бог мог создать свою избранную расу, как не по самому лучшему? Согласна, люди сравнительно крупные существа. Но разве большое тело обязательно лучшее тело? Некоторые виды в ходе естественного отбора действительно становятся всё крупнее, но большинство хороши именно маленькими. Во времена массового вымирания маленькие виды выживают лучше, а большие исчезают каждые несколько миллионов лет, эволюция снова устанавливает границу размеров, потом снова начинается рост — до следующего метеорита. Бух! Вот вам и план Божественного творения!

— Это фатализм.

— Нет, реализм, — сказала Оливейра. — Такие высокоспециализированные типы, как человек, при резких изменениях среды вымирают, потому что не могут приспособиться к новым условиям. Медведь коала — очень сложное творение и питается исключительно листьями эвкалипта. Что ему делать, если эвкалипты исчезнут? Придётся тоже помирать. А большинство одноклеточных, напротив, переживают оледенения и извержения вулканов, выбросы кислорода и метана, она могут тысячами лет пребывать в анабиозе и затем снова воскресать к жизни. Бактерии существуют в скалистой породе, в кипящих источниках, в ледниках. Мы не смогли бы выжить без них, но они без нас — легко. Даже сегодня кислород в воздухе — это продукт бактерий. Все элементы, которые определяют нашу жизнь, — кислород, азот, фосфор, сера, углерод — становятся доступны нам лишь благодаря активности микроорганизмов. Бактерии, грибок, одноклеточные, маленькие пожиратели падали, насекомые и черви перерабатывают отмершие растения и животных и снова возвращают их химические составные части в общую систему жизни. В океане — то же самое. Микроорганизмы — господствующая форма жизни моря. Это желе в нашем танке наверняка старше и, может быть, умнее нас, нравится вам это или нет.

— Вы не можете сравнивать человеческое существо с микробом, — прорычал Бьюкенен. — У человека — другое предназначение. Если вы этого не понимаете, то для чего вы вообще в этой команде?

— Для того, чтобы делать то, что нужно!

— Вы же в открытую предаёте дело человечества.

— Нет, это человек предаёт дело природы, проявляя непонимание форм жизни и их значения. Это единственный вид, который так поступает. Мы берём на себя право судить и оценивать: это, мол, полезные животные, а это вредные. Это важные, а это нет. Мы судим природу по тому, что видим, но видим мы лишь крошечный отрезок, которому придаём преувеличенное значение. Наше внимание устремлено на крупных животных и на позвоночных, главным образом на нас самих. Мы всюду видим позвоночных. На самом деле их число — 43 000, из которых 6000 рептилий, 10 000 птиц и 4000 млекопитающих. А беспозвоночных на сегодняшний день насчитывается почти миллион видов, из них одних жуков 290 000, то есть в семь раз больше, чем всех позвоночных.

Пик посмотрел на Бьюкенена.

— Она права, Крейг, — сказал он. — Прими к сведению. Они обе правы.

— Мы — не успешный вид, — сказала Кроув. — Если вы хотите видеть успех, посмотрите на акул. Они существуют в неизменной форме с девонского периода, 400 миллионов лет. Они в сто раз старше самого древнего предка человека, и их 350 видов. Но Ирр, может быть, ещё старше. Если они одноклеточные и если они умудряются коллективно думать, то они старше нас на вечность. При таком отрыве нам их никогда не догнать. Конечно, мы могли бы их убить. Но зачем нам рисковать? Мы же не знаем, какое значение они имеют для нашего собственного существования. Может, жить с таким врагом плохо, а без него вообще невозможно?

— Вы хотите защитить американские ценности, Джуд? — Йохансон покачал головой. — Тогда мы потерпим поражение.

— А что вы имеете против американских ценностей?

— Ничего. Но вы же слышали, что говорит Кроув: разумные формы жизни на других планетах, может быть, не похожи ни на человека, ни на млекопитающих и, может, базируются вовсе не на ДНК. То есть, их система ценностей может быть совсем иной, чем наша. Как вы думаете, какую моральную и социальную модель вы встретите там, внизу? У существ, культура которых основана, может быть, на делении клетки и на коллективном самопожертвовании. Как вы хотите достичь понимания с ними, если сами принимаете лишь те ценности, которые близки даже не всем людям?

— Вы неправильно меня поняли, — сказала Ли. — Мне уже ясно, что мы не собственники морали. Вопрос вот в чём: должны ли мы любой ценой входить в положение других и понимать их точку зрения? Или не лучше ли вложить все силы в попытку сосуществования?

— При которой каждый оставляет другого в покое?

— Да.

— Позднее прозрение, Джуд, — сказал Йохансон. — Я думаю, коренные жители Америки, Австралии, Африки и Арктики в своё время только приветствовали бы вашу точку зрения. Как и многие виды животных, которых мы истребили. Ясно, что ситуация гораздо сложнее. Вряд ли мы сможем понять, как думают другие. Но всё же надо попытаться, поскольку мы уже слишком далеко зашли в войне друг против друга. Наше общее жизненное пространство стало чересчур тесным, остаётся лишь сожительство. А это возможно только в том случае, если мы откажемся от своих чрезмерных притязаний.

— И как, по-вашему, это должно выглядеть? Мы должны перенять жизненные привычки одноклеточных?

— Естественно, нет. Для нас это было бы генетически невозможно. Даже то, что мы определяем как культуру, внедрено в наших генах. Культурная эволюция началась в доисторические времена, тогда всё и было предопределено. Культура — биологична. Или вы полагаете, что нам нужны какие-то новые гены для того, чтобы строить корабли? Мы конструируем самолёты, вертолёты и оперные театры, но мы делаем это, чтобы применить нашу древнюю активность на так называемом цивилизованном уровне. Это мало чем отличается от того состояния, когда мы впервые выменяли каменный топор на кусок мяса: войны, столкновения племён, торговля. Культура — часть нашей эволюции. Она служит тому, чтобы мы могли поддерживать стабильное состояние…

— …пока стабильное состояние не даст крен. Я понимаю, куда вы клоните, Сигур. В доисторические времена наследственный материал сформировал культуру и, соответственно, изменил нас генетически. Итак, нашим поведением управляют гены. Они принудили нас к этой беседе, как бы ни была для нас унизительна эта мысль. Вся наша интеллектуальная база, которой мы так гордимся, есть лишь результат генетического управления, а культура — не более чем репертуар социального поведения, пристёгнутый к борьбе за выживание.

Йохансон молчал.

— Я сказала что-то не то? — спросила Ли.

— Нет. Я заворожённо и взволнованно слушаю. Вы совершенно правы. Человеческая эволюция — это взаимовлияние генетических и культурных изменений. Были генетические изменения, которые привели к росту нашего мозга. Это была чистая биология, которая сделала возможной нашу речь, когда природа 500 тысяч лет назад перестроила нашу гортань и образовала центры речи в коре головного мозга. Но это генетическое изменение привело к культурному развитию. Язык формулировал познание, прошлое, будущее и воображение. Культура — результат биологического процесса, а биологические изменения следуют как реакция на дальнейшее развитие культуры. Хоть и очень медленно, но так.

Ли улыбнулась.

— Как хорошо, что я не спасовала перед вами.

— Ничего другого я и не ожидал, — галантно ответил Йохансон. — Но вы сами сказали, Джуд: наше хвалёное культурное многообразие упирается в генетические границы. А они проходят там, где начинается культура разумных нелюдей. Мы образовали множество культур, но все они базируются на необходимости защитить наш вид. Мы не можем перенять ценности другого вида, чья биология противостоит нашей и может оказаться нашим естественным противником в борьбе за жизненное пространство и ресурсы.

— Значит, я права! Нам не надо предпринимать попытку понять Ирр. Мы должны найти способ оставить друг друга в покое.

— Нет, вы неправы. Потому что они не оставят нас в покое.

— Тогда нам конец.

— Почему?

— Разве мы не пришли к согласию, что люди и не-люди не могут достичь консенсуса?

— Можно прийти к согласию и в том, что христиане и мусульмане не могут достичь консенсуса. Послушайте, Джуд: мы не можем и не обязаны понимать Ирр. Но мы должны дать место тому, чего мы не понимаем. Решение заключается в отступлении, и в настоящий момент отступить нужно нам. Этот путь должен сработать. Он ведёт не через эмоциональное понимание — его не будет. Но через изменённую точку зрения. Через понимание мира, который тем обширнее, чем дальше мы удаляемся от своего вида, ища дистанцию по отношению к самим себе. Без этой дистанции мы будем не в состоянии выработать у Ирр другой взгляд на нас, отличный от того, что у них уже есть.

— Разве мы как раз не пытаемся отступить? Уже одним тем, что ищем контакта с ними.

— И что из этого следует?

Ли молчала.

— Джуд, выдайте мне тайну. Почему я вас так ценю и так мало вам доверяю?

Они посмотрели друг на друга.

От стоячих столиков до них доносился шум разговоров. Обрывки разговоров превращались в возгласы, в крики. В этот момент из громкоговорящей радиосвязи по палубе разнеслось:

— Тревога дельфинов! Внимание! Тревога дельфинов!

Ли первая прервала дуэль взглядов. Она повернула голову и глянула на сумрачное море.

— Боже мой, — прошептала она. Море больше не было сумрачным. Оно начало светиться.

Голубое Облако

Повсюду флюоресцировали волны. Тёмно-синие острова поднимались из глубины к поверхности воды, расширялись и сливались, и всё это выглядело, будто северное сияние пролилось в море.

«Независимость» покачивалась в море света.

— Если это ответ на твоё последнее послание, — сказал Грейвольф Кроув, не отводя взгляда от игры света, — то на кого-то ты произвела сильное впечатление.

— Какая красота, — прошептала Делавэр.

— Смотрите! — воскликнул Рубин.

Свет начал пульсировать. В нём возникали гигантские вихри, они вращались вначале медленно, потом всё быстрее, пока не закрутились спиральными галактиками, втягивая внутрь себя потоки синевы. Центры стали уплотняться. Тысячи сверкающих звёзд вспыхивали в них и снова угасали…

Сверкнула молния.

Кто-то на палубе вскрикнул.

Картина разом преобразилась. Воду пронизывали яркие разряды, разветвляясь между разбегающимися вихрями. Под поверхностью воды бушевала беззвучная гроза. В следующий момент вихри начали удаляться от корпуса «Независимости», разбегаясь во все стороны. Голубое Облако устремилось к горизонту с ошеломительной скоростью и исчезло из поля зрения.

Грейвольф первым вышел из оцепенения.

Он бросился бежать к «острову». Делавэр за ним. Остальные тоже. Грейвольф слетел вниз по лестнице, держась только за перила, и устремился в CIC, Пик и Ли за ним по пятам. Мониторы наружных камер не показывали ничего, кроме тёмно-зелёной воды, потом в поле зрения появились два дельфина.

— Что это? — крикнул Пик. — Что говорит эхолот?

Один из дежурных радистов повернулся:

— Там что-то большое, сэр. Что-то, я не знаю… трудно сказать… Будто бы…

— Что будто бы? — Ли тряхнула его за плечо. — Докладывайте, вы, идиот! Что тут происходит?

Радист побледнел.

— Это… это… на экране не было ничего, потом вдруг возникли какие-то плоскости. Они возникли из ничего, я клянусь, вода вдруг превратилась в материю. Они слились в стену… она повсюду…

— Немедленно поднять в воздух «Кобры». Обширный разведывательный полёт.

— А что поступило от дельфинов? — спросил Грейвольф.

— Неизвестная форма жизни, — ответила женщина-матрос. — Они первыми засекли.

— Локализация?

— Повсюду сразу. Удаляется. Сейчас в километре отсюда, но снова стягивается. Сонар показывает массивное присутствие по всем направлениям.

— А где сейчас дельфины?

— Под судном, сэр. Прибились к шлюзу. Я думаю, им страшно! Они хотят внутрь.

В CIC сбегалось всё больше народу.

— Выведите на большой монитор спутниковую картинку, — приказал Пик.

Большой экран показал «Независимость» из перспективы кихола. Судно лежало посреди тёмной воды. От голубого света и молний — никакого следа.

— Только что всё было светло, — сказал человек, контролирующий спутник.

— А мы можем получить картинку с другого спутника?

— Сейчас нет, сэр.

— О’кей. Тогда пусть кихол увеличит захват.

«Независимость» на мониторе съёжилась. Спутник увеличил поле видимости. Во все стороны от судна простиралось свинцовое Гренландское море. Из громкоговорителя послышались свист и кликанье дельфинов. Они всё ещё возвещали присутствие неизвестной формы жизни.

— Этого мало.

Кихол расширил картинку дальше. Теперь объектив захватывал участок в сто квадратных километров. «Независимость» с её 250 метрами длины казалась щепочкой.

Все, затаив дыхание, смотрели на монитор.

Теперь стало видно.

Судно было окружено громадным светящимся кольцом. В нём вспыхивали молнии.

— Как велика эта штука? — шёпотом спросил Пик.

— Четыре километра диаметром, — сказала женщина у монитора. — Даже больше. Это похоже на некий шланг. То, что мы видим на картинке, это отверстие, а сам этот шланг тянется в глубину. Мы, так сказать, находимся в его жерле…

— И что это?

Рядом с Пиком возник Йохансон:

— Желе, я думаю.

— Ну, браво, — прохрипел Вандербильт. — Что же, чёрт побери, вы им туда заслали? — накинулся он на Кроув.

— Мы попросили их показаться, — сказала Кроув.

— Теперь вы довольны?

Шанкар сердито обернулся к нему:

— Мы же хотели выйти на контакт, разве нет? Чем вы недовольны? Вы хотели, чтобы они выслали к нам конных парламентёров?

— Пошёл сигнал!

Все обернулись к радисту, который отвечал за акустику. К нему подбежал Шанкар и нагнулся к монитору.

— Ну, что? — крикнула ему Кроув.

— Спектрографический узор — Scratch.

— Это ответ?

— Не знаю…

— Кольцо! Оно сужается!

Все головы взметнулись к большому экрану. Светящееся кольцо начало медленно сужаться вокруг корабля. Одновременно от «Независимости» удалялись две крохотные точки. Два боевых вертолёта вылетели на разведку. Свист и кликанье дельфинов в громкоговорителе усилились.

Внезапно все наперебой заговорили.

— Молчать! — рявкнула Ли. Она напряжённо вслушивалась в голоса дельфинов. — Это уже другой сигнал.

— Да, — Делавэр слушала, прикрыв глаза. — Неизвестная форма жизни и…

— Косатки! — крикнул Грейвольф.

— Несколько больших тел приближаются снизу, — подтвердила женщина с эхолота. — Они поднимаются изнутри трубы.

Грейвольф посмотрел на Ли:

— Мне это не нравится. Надо впустить дельфинов на корабль.

— Почему именно сейчас?

— Я не хочу рисковать жизнью животных. Кроме того, нам нужны съёмки их камер.

Ли поколебалась.

— Хорошо. Впустите. Я дам знать Росковицу. Пик, возьмите четверых человек и сопровождайте О’Бэннона на нижнюю палубу.

— Леон, — скомандовал Грейвольф. — Лисия.

Они выбежали за дверь. Рубин смотрел им вслед. Потом наклонился к Ли и что-то тихо сказал ей. Она кивнула и снова повернулась к мониторам.

— Подождите меня! — крикнул Рубин вдогонку группе. — Я с вами.

Нижняя палуба

Росковиц вбежал на нижнюю палубу ещё раньше учёных, в сопровождении Браунинг и ещё одного техника. И выругался, увидев неисправный «Дипфлайт». Его всё ещё не починили, и он плавал на поверхности, с открытыми кабинами, закреплённый цепью, свисавшей с потолка.

— Почему он ещё не готов? — накинулся он на Браунинг.

— Дело оказалось сложнее, чем мы думали, — оправдывалась старший техник. — Там управляющая автоматика…

— Ах, чёрт! — Лодка стояла почти над шлюзом. — Как мне это надоело. Всякий раз, когда надо впускать и выпускать дельфинов, она тут путается под ногами.

— Простите, сэр, но она никому не мешает, а как только мы её починим, так снова подтянем к потолку.

Росковиц ещё поворчал и встал за пульт. Лодка загораживала ему шлюз. Он ещё раз выругался как следует. В спешке, в какой переоборудовалась «Независимость», они многое прозевали! Почему, чёрт побери, дефекты обнаруживаются только в деле? Взяли в привычку проводить испытания в виртуальном пространстве, а потом в реальности лодка загораживает ему шлюз!

С пандуса донеслись гулкие шаги. Грейвольф, Делавэр, Эневек и Рубин спустились вниз, за ними шёл Пик со своими людьми. Солдаты распределились по обе стороны бассейна. Рубин и Пик подошли к Росковицу, а Грейвольф с остальными облачались в неопреновые костюмы и натягивали очки.

— Готово, — сказал Грейвольф и показал пальцами знак «о’кей». — Впускайте.

Росковиц кивнул и включил подзывающую автоматику. Учёные попрыгали в бассейн, тела их освещались подводными прожекторами. Они выплыли на середину и на уровне шлюза один за другим нырнули в глубину.

Он открыл нижние переборки.

Делавэр донырнула до шлюза. Ещё подплывая, она увидела, как тремя метрами ниже стеклянных переборок начали расходиться стальные. Тотчас внутрь прошмыгнули два дельфина. Они нервничали и тыкались в стекло, просясь наверх. Грейвольф дал знак подождать ещё. Внутрь шлюза скользнул ещё один дельфин.

Стальные переборки, между тем, раскрылись полностью. Под стеклянным окном зияла пропасть. Делавэр напряжённо всматривалась в темноту. Ничего необычного пока не было видно — ни света, ни молний, ни косаток — и ни одного из трёх остальных дельфинов. Тут в шлюз скользнул четвёртый дельфин, и Грейвольф дал знак Росковицу. Стальные переборки начали сходиться. В шлюзе включились датчики, проверяя воду на заражение и загрязнение. Через несколько секунд сенсорика дала зелёный свет, и Росковиц открыл стеклянные переборки.

Как только образовалась щель достаточной ширины, дельфины прорвались внутрь — в руки Грейвольфа и Эневека.

Пик смотрел, как Росковиц снова сводит стеклянное окно, глядя на монитор. Рубин подошёл к краю бассейна и неотрывно смотрел на шлюз.

Ещё два, — пробормотал Росковиц.

Из громкоговорителя донеслись кликающие звуки и свист дельфинов, которые ещё оставались снаружи. Они становились всё нервознее. Над водой показалась голова Грейвольфа, потом вынырнули Эневек и Делавэр.

— Что говорят дельфины? — спросил Пик.

— Всё то же, — ответил Грейвольф. — Неизвестная форма жизни и косатки. А на мониторах что?

— Ничего нового.

— Впускайте остальных.

Пик насторожился. На экранах по краям возникло тёмно-синее свечение.

— Надо поспешить, — сказал он.

Учёные снова нырнули к шлюзу. Пик позвонил в CIC:

— Что видно сверху?

— Кольцо сужается, — ответила ему Ли. — Вертолётчики говорят, что труба ушла в глубину, но со спутника её всё ещё видно. Кажется, она стягивается под наш корабль. У вас там, внизу, должно стать светлее.

— Уже становится. Это Облако?

— Сэл? — Это был Йохансон. — Нет, я не думаю, что это Облако. Клетки сплавились. Это компактный рукав из желе, и он сокращается. Я не знаю, что происходит, но вам там надо действительно поторопиться.

— Сейчас. Капитан?

— Уже, — ответил Росковиц. — Открываю переборки.

Эневек застыл над стеклянным окном шлюза. На сей раз, когда переборки разошлись, картина была иная. Глубина наполнилась свечением, которое становилось интенсивнее.

Это не Облако, подумал он и внезапно понял, что заглядывает внутрь той гигантской трубы, которую они видели на снимке из космоса. Мысль о размерах этой трубы вызвала в его желудке спазмы. Его обуял страх. Когда в шлюз метнулся пятый дельфин, Эневек испуганно вздрогнул. Дельфин сразу забился под самый купол. Эневек заставил себя успокоиться. В следующий момент в шлюзе был и последний дельфин. Стальные переборки сошлись. Датчики проверили качество воды и разрешили впуск. Росковиц открыл стеклянное окно.

Браунинг прыгнула на «Дипфлайт».

— Что вы хотите? — спросил Росковиц.

— Дельфины уже здесь, я могу приступить к своей работе, — Браунинг присела на корточки и открыла капот на корме. — Надо же, наконец, починить эту проклятую машину.

— Кончайте ваши штучки, Браунинг, — несдержанно сказал Росковиц. — Сейчас есть дела поважнее. — Он не сводил глаз с мониторов, которые становились всё светлее.

— Сэл, вы там управились? — прозвучал голос Йохансона.

— Да. А у вас там как?

— Края трубы уже стянулись под корабль.

— Эта штука может нам что-нибудь сделать?

— Вряд ли. Не могу себе представить организм, способный сдвинуть «Независимость» с места. Это ведь всего лишь студень.

— И он под нами! — повернулся Рубин от края бассейна. Его глаза горели: — Откройте шлюз ещё раз, Лютер. Скорее.

— Что? — Росковиц выпучил глаза. — Вы с ума сошли?

Рубин подскочил к нему.

— Генерал? — крикнул он в микрофон на пульте.

— В чём дело, Мик? — отозвалась Ли.

— Тут открывается блестящая возможность заполучить порцию этого желе. Я прошу открыть шлюз ещё раз, но Пик и Росковиц…

— Джуд, мы не можем идти на такой риск, — сказал Пик. — Мы не сможем это контролировать.

— Мы только откроем стальные переборки и немного подождём, — сказал Рубин. — Может, этот организм проявит любопытство. Мы поймаем несколько кусочков и снова закроем шлюз. Немного материала для исследования. Что вы имеете против?

— А вдруг оно заражено? — сказал Росковиц.

— Боже мой, уж эти мне мыслители! Мы же выясним это. Стеклянный купол не откроем, пока не узнаем.

Пик отрицательно покачал головой: — Мне это не нравится.

Рубин закатил глаза: — Генерал, такого случая больше не представится!

— О’кей, — сказала Ли. — Только будьте осторожны.

Пик помрачнел, Рубин радостно засмеялся, подошёл к краю бассейна и замахал руками:

— Эй, кончайте, — крикнул он Грейвольфу, Делавэр и Эневеку, которые снимали с дельфинов снаряжение. — Эй!.. — Но они не могли его услышать. — А, ладно. Давайте, Лютер, открывайте проклятые эти переборки. Ничего не случится, пока стекло закрыто.

— Давайте подождём, пока…

— Мы не можем ждать, — прикрикнул на него Рубин. — Вы же слышали, что сказала Ли. Если мы будем ждать, оно исчезнет. Впустите немного желе в шлюз и снова его закройте. Мне хватит одного кубометра.

Хмырь болотный, подумал Росковиц. Он бы с удовольствием столкнул Рубина в воду, но эта сволочь получила разрешение от Ли.

Это её приказ.

Он нажал на кнопку, открывающую шлюз.

Делавэр возилась с особенно взволнованным дельфином. Он нетерпеливо дёргался и метался. При попытке снять с него камеру дельфин вырвался и нырнул к шлюзу, волоча за собой оборудование. Она увидела, как он завертелся вокруг стеклянного окна, и нырнула за ним.

Она не слышала ничего, что говорилось наверху.

Что ты делаешь, думала она. Иди сюда. Не бойся.

Потом она увидела, что случилось.

Стальные переборки снова раздвигались.

Она растерянно застыла, перестав грести и по инерции опускаясь всё ниже, пока её ноги не коснулись стекла. Переборки под ней продолжали расходиться. Под ними было сильное синее свечение. Глубину пронизывали молниеносные разряды.

Что это выдумал Росковиц? Зачем он открыл шлюз?

Дельфин кружил над стеклянным окном как безумный. Он подплыл к ней и ткнул её носом, явно пытаясь оттеснить её от шлюза. Делавэр не среагировала, и он развернулся и метнулся прочь.

Она заворожённо смотрела в светящуюся пропасть.

Что было там, внизу? Обозначились какие-то тени, потом пятно, которое приближалось и делалось всё больше, очень быстро надвигаясь снизу.

Пятно приобретало форму и очертания.

Внезапно она поняла, что это такое стремительно взлетает из глубины. Она узнала огромную голову с чёрным лбом, и белое брюхо, и ровные ряды зубов в полураскрытой пасти. Это был самый крупный экземпляр, какой ей приходилось видеть. Он мчался из глубины, всё больше ускоряясь. Мысли её понеслись вскачь. За доли секунды она вспомнила всё, что знала. Что стекло окна хоть и толстое, но недостаточно прочное, чтобы устоять против живой торпеды. Что это животное может быть длиной двенадцать метров. Что оно катапультируется сейчас со скоростью 56 километров в час.

Что это слишком стремительно.

Она сделала отчаянную попытку отплыть от шлюза.

Косатка торпедой проломилась сквозь стеклянную крышу. Ударной волной Делавэр крутануло. Она неясно различила падающие обломки стальной окантовки окна и осколки стекла, и белое брюхо кита, взлетающее вверх, даже не затормозившись от столкновения. Что-то больно ударило её в спину между лопаток, она вскрикнула и набрала в лёгкие воды. Изо всех сил колотя руками и ногами, она потеряла всякую ориентацию и не знала, где верх и куда ей плыть.

Её охватила паника.

Росковиц ничего не успел сообразить. Пирс задрожал под его ногами, когда косатка проломилась сквозь стекло. Водяная гора подняла «Дипфлайт» на дыбы. Браунинг взмахнула руками и покачнулась.

— Шлюз! — закричал Рубин. — Закрывай шлюз! Голова кита ударилась снизу в лодку и отшвырнула её вверх. Со звоном лопнула цепь. Тело Браунинг взлетело в воздух и рухнуло на пульт управления. Её ботинок ударил Росковица в грудь и отбросил его назад. Он ударился о стену ангара, прихватив по пути Пика.

— Лодка! — крикнул Рубин. — Лодка!

Браунинг с окровавленным лбом опрокинулась в воду. Прямо над ней вертикально встала корма «Дипфлайта», лодка вонзилась в воду и быстро наполнилась до краёв. Росковиц с трудом поднялся и бросился к пульту. Что-то со свистом летело ему навстречу. Это был оборванный конец цепи. Он попытался уклониться, но конец цепи, словно бич, захлестнулся вокруг него и обернулся вокруг шеи. Его рвануло вперёд и потащило над бассейном.

Грейвольф был слишком далеко, чтобы понять, что вызвало эту катастрофу, а поскольку он был в воде, то не почувствовал сотрясения. Он увидел, как сорвалась со своей привязи лодка и что произошло с Браунинг и Росковицем. Рубин кричал и бессмысленно махал руками у пульта. Где-то позади него возникла голова Пика. Солдаты выхватили оружие, не зная, куда бежать.

Грейвольф быстро огляделся, ища Делавэр. Эневек был рядом.

— Лисия! Лисия!

Железный ужас сковал его сердце. Он мощным толчком нырнул вниз и устремился к шлюзу.

Делавэр плыла не в ту сторону. Боль пронизывала спину при каждом движении, и она боялась захлебнуться. Внезапно перед ней снова оказался разверстый шлюз. Стеклянные переборки были выломаны, стальные внизу как раз начали сходиться. Под ними светилось море.

Она перевернулась на спину.

О нет!

«Дипфлайт» с открытыми люками камнем падал на неё ребром вперёд. Она изо всех сил забила руками и ногами. Сейчас он рухнет на неё. Она видела, как на неё стремительно надвигались сложенные суставы манипулятора, она вытянулась выдрой, но не ускользнула. Лодка больно ударила её в середину тела. Она почувствовала, как хрустнули рёбра, открыла рот, закричала и набрала в лёгкие ещё больше воды. Лодка придавила её вниз и вытолкнула через шлюз в открытое море. Холод мгновенно пронзил её до костей. Почти без сознания, она увидела, как стальные переборки, сходясь, с лязгом воткнулись в лодку и зажали её. Но Делавэр продолжала падать. Она вытянула руки вверх, пытаясь за что-нибудь схватиться, но схватиться было не за что. Ее лёгкие уже превратились в кашу. В грудной клетке всё было перемолото.

Мамочка, думала она, я хочу назад. Назад на корабль. Я не хочу умирать.

Где-то между заблокированными створками и зажатой лодкой она увидела размытое лицо Грейвольфа, но, может быть, ей это только почудилось, как волшебная мечта о спасении.

Что-то тёмное, большое надвигалось сбоку. Распахнутая пасть, ряды конусовидных зубов.

Челюсти косатки сокрушили её грудную клетку.

Она уже не видела промелькнувшую мимо светящуюся массу. Она была уже мертва, когда флюоресцирующий организм проник сквозь шлюз в бассейн.

Пик в ярости стукнул кулаком по пульту. Его попытка закрыть шлюз ни к чему не привела. «Дипфлайт» заблокировал переборки. Либо надо снова раскрыть их и пожертвовать лодкой, либо внутрь наберётся ещё чёрт знает что.

Браунинг он не увидел. Росковиц болтался на цепи, свисающей с потолка, ноги в воде, руки зажаты на горле.

Где проклятая косатка?

— Сэл! — ревел Рубин.

Вода забурлила и вспенилась. Солдаты бессмысленно метались взад-вперёд. Грейвольф нырнул на дно. Эневека и следа нет. А Делавэр? Что с Делавэр?

Кто-то толкнул его в бок.

— Сэл, чёрт возьми! — Рубин отпихнул его от пульта. Руки его запрыгали по кнопкам. — Почему вы не закроете, наконец, этот проклятый шлюз!

— Ах ты сука! — взревел Пик, размахнулся и двинул Рубина кулаком в лицо. Биолог опрокинулся в воду. Среди пены Пик увидел спинной плавник кита, устремившийся прямо к упавшему.

Из потока, отфыркиваясь, показалась голова Рубина. Он тоже увидел плавник и закричал.

Пик давил на кнопку, чтобы раздвинуть переборки и выпустить «Дипфлайт» наружу.

Но контрольная лампочка не загоралась, механизм не слушался.

Грейвольф боялся лишиться рассудка.

Под «Независимостью» пронеслось стадо косаток. Одна из них схватила Делавэр поперёк туловища и уволокла с собой. Он не раздумывая метнулся к люку между заклиненными створками и выглянул наружу. Перед его глазами метались молнии и сверкали искры, потом что-то мощное ударило его в лицо и отшвырнуло назад. Всё перевернулось верх ногами. Слева от него мелькнул выныривающий Эневек, с другой стороны бились чьи-то ноги. Белое брюхо косатки промчалось над ним сверху. Потом снова шлюз с зажатой лодкой…

И та штука, что протискивалась внутрь меж створок.

Это походило на щупальце громадного полипа. Только никакой полип не обладал таким щупальцем трёхметрового диаметра. Бесформенная масса устремилась в бассейн нижней палубы, её становилось всё больше. Студенистый мускул, едва миновав шлюз, тут же начал разветвляться на тонкие пряди, по гладкой поверхности которых переливался люминесцентный узор.

Рубин плыл что было сил.

Плавник косатки догонял его. В дикой панике, откашливаясь и плюясь, он доплыл до пирса и попытался выбраться наверх. Но локти его подломились. Он услышал выстрелы, снова очутился под водой и увидел перед собой фантастическое действо. Внезапно ему стало ясно, что его желание исполнилось. Чужой организм проник внутрь, только совсем при других обстоятельствах, чем он рассчитывал.

Повсюду шевелились светящиеся щупальца. Толстые, как деревья.

А между ними — раскрытая пасть косатки.

Рубин взвился вверх. Прямо перед ним в воде бились чьи-то ноги. Сверху на него выпученными глазами смотрел Росковиц. Он висел, как на виселице. Руки его силились отодрать от горла обвившуюся цепь. Он исторгал какие-то жуткие булькающие звуки.

О, боже мой, подумал Рубин. Боже милосердный!

И вот он, плавник, совсем рядом, развернулся…

Косатка поднялась из пенной горы вверх, широко распахнув пасть. Ноги Росковица исчезли в ней. Челюсти сомкнулись. На мгновение животное зависло в воздухе и снова ухнуло вниз…

Торс Росковица качался над поверхностью воды, с него капала кровь, и Рубин не мог отвести от него взгляда. Он услышал долгий крик и не сразу понял, что это кричит он сам.

И тут снова показался плавник.

Combat Information Center

Ли не верила своим глазам. За несколько секунд нижняя палуба превратилась в кромешный ад. Она видела, как Пик бежал вдоль пирса, а солдаты вслепую палили в воду, видела растерзанное тело Росковица.

— Включить радиосвязь, — приказала она. Командный центр наполнился криками и выстрелами.

На лицах людей отразился ужас. Все наперебой заговорили, и хаос нижней палубы передался в CIC. Она лихорадочно соображала, что делать. Послать, естественно, подкрепление. На сей раз с фугасными снарядами. Чего они там, внизу, палят из обычного оружия?

Надо взять ситуацию в свои руки.

Она сама спустится туда.

Ли молча побежала в соседний LFOC. В случае военной тревоги он служил командным центром для подводных операций. Отсюда можно было затопить или откачать балластные танки и открыть кормовой клапан, если на нижней палубе откажет техника. Единственное, отсюда нельзя было управлять нижним шлюзом, — тоже глупый промах, допущенный в спешном переустройстве «Назависимости».

— Внимание! — крикнула она перепуганному персоналу за пультом. — Откачать кормовые балластные танки. Осушить корму. — Она подумала. В открытом или закрытом положении заело шлюз на дне? Сможет ли вода стечь через него? Ад на мониторах не давал возможности разобраться в этом. Но в целом достаточно поднять корму, чтобы вода из искусственного порта ушла — хоть через шлюз, хоть через кормовой клапан. В случае, если заблокировано и то и другое, есть ещё аварийная система насосов. Она потребует больше времени, но сделает то же самое.

Ли отдала распоряжение включить насосы и побежала назад, в CIC.

Нижняя палуба

Переборки не слушались. Почему — об этом некогда было думать. Пик бросился к шкафу с оружием и рванул оттуда гарпун со взрывной капсулой. Солдаты продолжали палить в воду. Внутрь корабля через открытый шлюз проникло что-то огромное, спрутообразное и извивалось под самой поверхностью воды, а косатка откусила Росковицу ноги.

Краешком глаза он увидел, как из воды выбирается Рубин. Пик почувствовал отвращение и вместе с тем облегчение. Он ненавидел биолога, но всё-таки не должен был сбивать его с ног в воду. Жизнь Рубина надо сохранить во что бы то ни стало. Пусть доведёт своё задание до конца.

Плавник косатки двигался теперь прочь от пирса. Туда, где плавали Эневек и Грейвольф. Они устремились к противоположной стороне. Светящиеся щупальца потянулись за ними, но, собственно, они были всюду и тянулись во все стороны сразу, тогда как косатка совершенно нацеленно плыла к удирающим.

Надо пристрелить скотину, прежде чем она ещё кого-нибудь убьёт.

Внезапно Пик успокоился. Всё остальное подождёт. Главное — уложить эту гору мяса с зубами.

Он поднял гарпун и прицелился.

Эневек увидел, как к нему приближается косатка. Вода в искусственном порту вздувалась и бурлила и, казалось, сама ожила. Это была колеблющаяся, мерцающая голубым светом масса, сквозь которую косатка целеустремлённо мчалась к нему и к Грейвольфу.

Чёрный её череп показался из воды, и кит толчком выдохнул воздух. Он был в нескольких метрах. Им не доплыть до пирса, это ясно. Что-то надо делать. Когда косатки напали на него в заливе Клэйоквот, на помощь подоспел Грейвольф на лодке, но сейчас дела у Грейвольфа обстояли ничуть не лучше, чем у Эневека. Им надо перехитрить косатку.

Кит нырнул.

— Пропустим его между собой! — крикнул он Грейвольфу.

Он не знал, понял ли его Грейвольф, но времени на объяснение не было.

Эневек набрал воздуха и ушёл под воду.

Пик выругался.

Эта тварь скрылась под водой, Грейвольфа и Эневека тоже не видно. Он побежал по пирсу, высматривая массивный корпус кита, но весь бассейн превратился в сюрреалистический ад, в котором кипела вода, метался свет и шипела пена. Сквозь это месиво ничего не было видно. Один из солдат палил в змеевидные отростки в воде — без всякого успеха.

— Прекратите эту глупость! — Пик толкнул солдата в сторону пульта: — Поднимите тревогу. Попытайтесь открыть шлюз и высвободить лодку. — Взгляд его скользил по поверхности воды. — И потом, наконец, закройте этот треклятый шлюз.

Солдат прекратил стрельбу и бросился исполнять приказ.

Пик подошёл к краю пирса и прищурил глаза. Гарпун оттягивал его руку.

Где же косатка?

Её больше не было видно. Зато повсюду дрожала шевелящаяся масса, переливаясь голубым и белым светом. В ту минуту, когда Эневек нырнул, уйдя от оглушительного шума, Грейвольф оказался рядом. От его рта поднимались пузырьки воздуха. Эневек схватил товарища за руку, не зная, понял ли он его.

Что-то метнулось к Эневеку — похожее на огромную змею. В полупрозрачной голубоватой ткани пульсировали полоски света. Из неё выросли сотни тонких, похожих на плётки отростков и заскользили по дну бассейна, и внезапно Эневек понял, что эта штука делает. Она сканирует окружающее. Плётки ощупали каждую точку бассейна. Пока он зачарованно следил за этим, из головы змеи выросли ещё несколько отростков и направились в его сторону.

Между ними зияла открытая пасть косатки.

В Эневеке что-то изменилось. Одна часть его отделилась и спокойно наблюдала за происходящим. Она спрашивала, кто из нападающих опаснее — кит или желе? Чего можно ожидать от живого существа, которое ведёт себя не сообразно своей природе, а исходя из приказов чужого сознания? Он должен был воспринимать косатку как часть этой светящейся массы, а не как кита с естественными рефлексами. Но, может, это как раз и было преимуществом. Может, им удастся запутать животное.

Косатка стрелой приближалась.

Эневек отклонился, оттолкнув от себя Грейвольфа в другую сторону. Тот его понял! Добыча кита внезапно раздвоилась, и он пронёсся между двумя её половинками.

Они выиграли несколько секунд.

Не обращая больше внимания на кита, Эневек ринулся в шевелящуюся гущу щупалец.

Рубин выбрался на пирс и отползал на четвереньках, хватая ртом воздух. Солдат, бегущий к контрольному пульту, перескочил через него. У пульта он глянул на надписи, сориентировался и нажал на кнопку, которая должна была открыть шлюз.

Система не сработала.

Как всякий другой в группе, солдат знал все системы судна и способ их действия. Он вспомнил, как падала на пульт Браунинг, нагнулся поближе к кнопкам и присмотрелся внимательнее.

Кнопку заклинило. Она была перекошена набок.

Может, от удара ботинком Браунинг. Это было поправимо. Он взял свой автомат и ударил по кнопке прикладом.

Кнопка выпрямилась.

Эневек парил в чужом мире.

Вокруг него колебался занавес из тонких щупалец. Он не был уверен, что правильно сделал, заплыв в их гущу, но все вопросы были излишни. Может, желе будет реагировать агрессивно, а может, нет. Может, оно заражено. Но тогда всё равно все погибнут.

В любом случае косатке труднее будет обнаружить его здесь.

Люминесцирующие отростки склонились в его сторону и все пришли в движение. Эневека бросало туда и сюда. Сеть щупалец уплотнялась, и вдруг он почувствовал, как одно из них прошлось по его лицу.

Он стёр его с лица.

Извиваясь, приблизились другие, ощупывая его голову и тело. В его черепе гремел пульс, и лёгкие уже начали болеть. Если он сейчас же не вынырнет, то так и останется в этих студенистых объятиях навсегда.

Он обеими руками впился в эту массу и раздвинул её. У него было такое чувство, будто он борется с клубком змей. Организм был похож на упругий, очень эластичный мускул, который к тому же постоянно менял форму. Щупальца, которые только что вились вокруг него, деформировались, отпрянули и переросли в большую массу, которая в тот же миг породила следующее образование. Эта штука была непредсказуема, и она явно начала питать к Леону Эневеку слабость.

А ему срочно нужно было наверх.

Рядом с ним возникло стройное, элегантное тело дельфина. Его улыбающаяся морда. Эневек инстинктивно схватился за спинной плавник. Дельфин без замедления рванулся вверх из путаницы щупалец, унося Эневека с собой. Наконец он снова мог видеть происходящее. Он крепко держался за дельфина и видел, как сбоку к нему несётся косатка. Дельфин ускорил движение. Позади него сомкнулись могучие челюсти, но промахнулись, а дельфин уже вырвался на поверхность и направился к берегу.

Солдат нажал кнопку. Стальные створки пришли в движение и выпустили батискаф. «Дипфлайт» выпал из корабля — мимо организма, который протиснулся в шлюз, — и беззвучно пошёл ко дну.

На долю секунды солдат задумался, не лучше ли оставить шлюз открытым, но приказ был закрыть, и он подчинился ему. На сей раз больше ничто не препятствовало переборкам сомкнуться. Приводимые в действие сильными моторами, они без усилий пережали студенистый организм.

Пик занёс гарпун.

И в этот миг увидел Эневека. Казалось, косатка настигла его, но вот он снова появился на поверхности, а косатка метнулась в противоположную сторону. Солдаты открыли огонь по чёрной спине, и косатка ушла под воду.

Пристрелили её или нет?

— Шлюз закрывается, — крикнул ему от пульта солдат.

Пик поднял руку в знак того, что понял, и медленно зашагал вдоль пирса, обыскивая взглядом противоположную сторону. Пули против спрута были бессильны, а стрелять в желе фугасом он не решился. В бассейне всё ещё были люди.

Он подошёл к краю.

Грейвольф последовал примеру Эневека и заплыл в гущу щупалец. Он изо всех сил прорывался на другую сторону бассейна. Через несколько метров студенистые массы полностью преградили ему путь, и ему пришлось менять направление.

Он потерял ориентацию.

Щупальца потянулись к нему и обвились вокруг его плеч. Грейвольф почувствовал, как в нём поднимается омерзение. Он был в полном смятении. На его сетчатке навеки запечатлелся миг гибели Делавэр, и этот фильм прокручивался перед его взором снова и снова. Он срывал с себя отростки желе, вертелся и пытался выскользнуть.

Внезапно он оказался над шлюзом. Батискаф уже исчез. Он видел, как сходятся створки, врезаясь в студенистую ткань и пережимая эту пуповину метровой толщины.

Реакция существа была однозначной: ему это не понравилось.

Пика захлестнуло волной. В двух шагах от него из воды поднялась косатка. Розовая пасть раскрылась перед ним так неожиданно, что он не успел испугаться. Он отпрянул, и в то же мгновение вся палуба словно взорвалась. Организм пришёл в ярость. Гигантские змеи взвились к потолку, хлестнулись о стены и вымели пирс. Пик услышал крики солдат и выстрелы, увидел тела, сметённые в воду, потом что-то сбило его с ног, и он упал навзничь. Тело косатки уже накренилось над ним. Пик застонал, стиснул гарпун, и его тут же утянуло в бассейн.

Он уходил на дно в водовороте воздушных пузырьков. Ноги его увязли в голубом месиве. Он ткнул в него гарпуном, и хватка ослабла. Поверх него шлёпнулась в воду косатка. Мощная ударная волна несколько раз перевернула Пика. Он увидел, как разошлась пасть кита, сунул туда гарпун и нажал на спуск.

На мгновение всё замерло.

Из головы косатки послышался глухой взрыв. Не особенно громкий, но всё вокруг окрасилось кровью. Пика отшвырнуло вместе с кровавым месивом и снова выбросило на пирс. Отхаркиваясь, он отполз подальше от края. Кровавая грязь была перемешана с клочками мяса и обломками костей. Он попытался встать на ноги, но поскользнулся и снова упал на копчик. Его пронзила боль. Левая ступня была подвёрнута под углом, не сулившим ничего хорошего, но сейчас его это мало интересовало.

Он смотрел на развернувшуюся перед ним картину, не веря своим глазам.

Организм бесновался. Щупальца дико хлестали во все стороны. Полки и шкафы опрокидывались, оборудование падало. Из солдат остался один: он бегал по пирсу, стреляя, пока одно из щупалец не стянуло его в воду. Полупрозрачная масса пронеслась над головой Пика — не то змея, не то щупальце, — но он успел пригнуться. Конец этой массы изменялся на лету, приобретая очертания рыбьей головы, а потом разветвляясь на змеистые волокна. Из воды вырастали и снова исчезали какие-то рыла, высовывались деформированные головы, студенистые и недолепленные, тут же меняя форму и шлёпаясь назад.

Пик протёр глаза. То ли ему показалось, то ли действительно вода начала убывать? К общему шуму примешался грохот машин, и он понял: палубу откачивают! Вода из балластных танков вытеснялась, корма «Независимости» незаметно поднималась, и содержимое её искусственного порта уходило в море. Стегавшие во все стороны отростки втянулись обратно в массу. Существо снова слилось в единое целое. Пик отступил к стене, подволакивая левую ногу, и чуть не упал, но его подхватили чьи-то руки.

— Держись, — сказал Грейвольф.

Пик вцепился в плечо великана и запрыгал рядом с ним. Он и сам был не маленький, но рядом с Грейвольфом казался тщедушным. Он застонал. Грейвольф решительно подхватил его на руки и побежал с ним вдоль пирса к выходу с палубы.

— Стоп, — прохрипел Пик. — Хватит. Отпусти.

Грейвольф осторожно опустил его на пол. Они оказались у самого туннеля, ведущего к лаборатории. Отсюда хорошо был виден весь бассейн. Боковые стенки дельфинариума уже показались из воды. Насосы продолжали гудеть. Пик подумал о людях в бассейне, которые, вероятно, все были мертвы, — о солдатах, о Делавэр и Браунинг…

Об Эневеке!

Он обыскивал взглядом поверхность воды. Где Эневек?

Тот вынырнул, отфыркиваясь, у склона искусственного берега. Грейвольф подскочил и вытащил его на сушу. Они смотрели, как опускается уровень воды. Огромное существо, излучающее матовый голубой свет, металось по дну, словно ища выход наружу. По его телу больше не сверкали молнии, из массы не вырастали щупальца. Оно совалось во все углы, приникало к стенкам, быстро и системно ища выход, которого не было.

— Поганая скотина! — прохрипел Пик. — Высохнешь теперь!

— Нет. Его надо спасти.

Это был голос Рубина. Пик оглянулся и увидел биолога в наклонном туннеле. Тот дрожал, обняв себя руками, но в глазах горел азарт — как и в ту минуту, когда он требовал впустить желе внутрь шлюза.

— Спасти? — эхом повторил Эневек.

Рубин подошёл неуверенным шагом, опасливо поглядывая в бассейн, где это существо всё быстрее носилось по кругу. Уровень воды был уже не больше двух метров. Существо распласталось — видимо, чтобы сократить свою высоту.

— Это неповторимый шанс, — сказал Рубин. — Разве вы не понимаете? Надо сейчас же подготовить глубоководный симулятор. Заражённых крабов выкинуть, танк обезвредить, налить свежей воды и поместить туда как можно больше этой штуки. Мы сможем с ней…

Грейвольф налетел ураганом, схватил Рубина за горло и стал душить. Биолог распахнул рот и выпучил глаза. Язык вывалился наружу.

— Джек! — Эневек пытался расцепить руки Грейвольфа. — Прекрати!

Пик с трудом поднялся на ноги, стараясь не наступать на левую ступню. Боль была ужасная, но пришлось сделать несколько шагов: надо было спасать этого мерзавца.

— Джек, это ничего не даст, — крикнул он. — Отпусти его!

Грейвольф ничего не хотел слышать. Он поднял Рубина в воздух. У того уже посинело лицо.

— Прекратите, О’Бэннон! — из туннеля показалась Ли в сопровождении нескольких солдат.

— Я его прикончу, — спокойно сказал Грейвольф. Командующая подбежала и схватила Грейвольфа за запястье.

— Нет, О’Бэннон, вы этого не сделаете. Мне всё равно, какие у вас с ним счёты, но его работа важнее.

— Теперь уже нет.

— О’Бэннон! Не вынуждайте меня, ведь я сделаю вам больно.

Глаза Грейвольфа вспыхнули. Видимо, до него дошло, что Ли не шутит, и он медленно выпустил Рубина. Биолог, хрипя, рухнул на колени. Он давился и отплёвывался.

— Из-за него погибла Лисия, — без выражения произнёс Грейвольф.

Ли кивнула. Лицо её вдруг изменилось.

— Джек, — сказала она почти нежно. — Мне очень жаль. Поверьте мне, её смерть не была напрасной.

— Смерть всегда напрасна, — так же без выражения ответил Грейвольф и отвернулся: — Где мои дельфины?

Ли промаршировала со своими людьми на пирс. Пик идиот. Почему он заранее не вооружил своих ребят фугасом? Он что, не мог этого предвидеть? Она-то знала, что будут проблемы. Знала ещё до того, как собрать учёных в «Шато», и уже приняла необходимые меры.

В бассейне плескалось ещё несколько луж. Вид был опустошительный. Прямо перед ней на дне лежал труп косатки. Там, где раньше была голова с зубастой пастью, сочилось кровавое месиво. Вразброс лежали тела нескольких солдат. Дельфинов осталось только трое. Возможно, остальные в панике предпочли покинуть корабль, пока шлюз ещё был открытым.

— Просто беда, — сказала она.

Бесформенная масса посреди бассейна едва шевелилась. По краям, где её ещё омывали последние остатки воды, ответвлялись короткие щупальца, змеясь по полу. Существо погибало. При всех его жутких способностях изменять форму теперешнее его положение было безысходно. На вершине желейной горы появились первые признаки разложения. С неё стекала прозрачная жидкость.

Ли вспомнила, что колоссы, которых прибивало на берег, тоже были конгломератом из миллиардов одноклеточных, и они так же распадались. Рубин прав. Надо спасти как можно больше этой массы — и скорее.

Эневек молча присоединился к ней. Ли продолжала осматривать бассейн. На торс Росковица, болтавшийся на цепи, она не обратила внимания. Только обошла его подальше, спустившись по лесенке: от него исходил тяжёлый запах. Эневек спустился за ней. Обходя вокруг студенистой горы, она чуть не споткнулась о тело Браунинг, наполовину придавленное тающим организмом.

Они вместе вытащили труп из-под массы. Желе с трудом отделялось от её ног. Мёртвая казалась чересчур тяжёлой. Лицо её блестело, будто покрытое лаком, и Ли наклонилась, чтобы разглядеть, что это.

И вдруг туловище Браунинг приподнялось.

— Ай! — Ли отпрыгнула, а лицо Браунинг стало эпилептически корчить гримасы. Она взмахнула руками, открыла рот и снова опрокинулась на спину. Пальцы её скрючились, она начала сучить ногами, выгнула спину и несколько раз подряд сильно тряхнула головой.

Это было невообразимо!

Уж на что Ли была закалённой, но и её обуял ужас. Она таращилась на живой труп, а Эневек с видимым отвращением присел рядом с Браунинг на корточки.

— Джуд, — тихо сказал он. — Посмотрите.

Ли, преодолев омерзение, подошла ближе.

Лаковое покрытие стало стекать с лица Браунинг, и Ли поняла, что это комковатые, тающие пряди потянулись по плечам и шее умершей и скрылись в её ушах…

— Оно проникло внутрь, — прошептала она.

— Оно пытается завладеть ею, — кивнул Эневек. Лицо его приобрело бледно-серый, неестественный для инука цвет. — Наверное, оно ползает кругом и обследует всё, что можно. Но Браунинг не кит. Я думаю, это остаточное электричество в её мозгу реагирует на попытку захвата. Но сейчас уже всё кончится.

Ли молчала.

— Оно испробовало все возможные функции мозга, — сказал Эневек. — Но человек для него непонятен. — Он выпрямился. — Браунинг мертва, генерал. То, что мы сейчас видели, конец эксперимента.

«Иеремия», у Ла-Пальмы, Канары

Борман скептически оглядел водолазные костюмы. Серебристо поблёскивали скафандры с застеклёнными шлемами, шарнирными суставами и хватательными цангами.

— А я и не знал, что мы полетим на Луну, — сказал он.

— Гээрраад! — Фрост засмеялся. — На четырёхсотметровой глубине всё очень похоже на Луну. Ты сам попросился со мной, теперь не жалуйся.

Собственно, Фрост хотел взять с собой под воду ван Маартена, но Борман напомнил, что голландец лучше разбирается в системах «Иеремии» и больше пригодится наверху. Дав тем самым понять, что внизу могут возникнуть трудности, которые придётся решать наверху.

— Кроме того, — добавил он, — в гидратах я разбираюсь лучше.

— Случись что с тобой, где мы возьмём другого? — возразил Фрост.

— А Эрвин? Он тоже знаток. Ещё лучше, чем я. К этому времени из Киля уже прибыл Сьюсс.

— Погружение — не прогулка, — предупредил ван Маартен. — Вам уже приходилось нырять?

— Несколько раз.

— И глубоко?

Борман поколебался.

— На пятьдесят метров. С аквалангом. Но я в отличной форме. И не дурак, — строптиво добавил он.

Фрост подумал.

— Двух крепких мужиков хватит, — сказал он. — Возьмём небольшие взрывпакеты и…

— Ну, началось! — в ужасе воскликнул Борман. — Взрыв-пакеты!

— О’кей, о’кей! — Фрост поднял руки. — Я вижу, без тебя не обойтись.

Они стояли внутри понтона: один отсек был отведён для спуска под воду роботов и водолазов.

— На вид тяжёлые, — сказал Борман.

— Этот выходной костюмчик, — Фрост любовно погладил скафандр, — весит 90 килограммов, сплошной титан, но под водой незаметно. С кислородным поддувом, герметичный, так что кровь не закипит азотом. И не понадобятся эти дурацкие декомпрессионные паузы.

— Он с ластами.

— Правильно, не камнем будешь падать, а поплывёшь лягушкой. — Фрост указал на многочисленные шарнирные суставы: — Кисти рук защищены жёсткими полушариями, рукавицы были бы слишком чувствительны, но обе руки оборудованы цангами-хватателями, которые подчиняются малейшему движению пальцев. Можешь завещание подписать, такие они чуткие.

— Как долго мы сможем оставаться под водой?

— 48 часов, — сказал ван Маартен. Увидев испуганное лицо Бормана, он улыбнулся: — Не бойтесь, столько вам не понадобится. — Он указал на двух роботов в виде торпед на поводке, с винтом и застеклённым носом: — Это ваши «ездовые собаки». Они запрограммированы на световой остров. Даже не пытайтесь в темноте определять, где вы находитесь, просто положитесь на них. Они развивают скорость четыре узла, через три минуты будете у цели. Препятствие они обойдут. На поводке пульт с кнопками — «туда», «обратно» — и джойстик.

В костюме Борман походил на рыцаря в доспехах. Когда скафандр закрылся, все внешние шумы исчезли, но потом включилась радиосвязь. Он услышал громовой голос Фроста:

— Посмотри, как тебе управление цангами?

Борман подвигал пальцами внутри полушарий. Цанги проделали те же движения.

— Попробуй взять пульт «собаки».

Борман взял с первой попытки. Если всё так легко в управлении, то можно трижды перекреститься.

— И ещё. На уровне пояса есть такая прямоугольная кнопка. Это на всякий случай. Вряд ли пригодится, но если что, я тебе скажу, для чего она. Не загружай голову. Ты готов?

Ван Маартен открыл туннель шлюза. Голубая вода хлынула к их ногам.

— Просто вываливайтесь. «Собак» включайте, когда будете снаружи. Фрост первый.

Борман медленно погружался, угодив в стаю рыб. Сверкающие тела расступились и потом снова сомкнулись. Тяжесть костюма уже не ощущалась.

За ним следовал Фрост, окружённый пузырьками воздуха. Борман с удивлением заметил, что неизменная бейсболка так и осталась на нём под колпаком скафандра.

Включились винты их «собак», и водолазов потащило в глубину. Очень скоро они очутились в непроглядной тьме, и Борман признал правоту ван Маартена. Ориентироваться здесь было невозможно, и оставалось только положиться на «собак».

Он обнаружил, что темнота ему неприятна. Сотни раз он сидел перед экраном и следил за погружением роботов на большие глубины. Сам спускался на легендарном «Альвине» на глубину 4000 метров, но одно дело в батискафе и совсем другое — в костюме.

Фары осветили тучу планктона. Ниже проплывала глубоководная медуза, похожая на космический корабль. «Собака» подала электронным писком сигнал о приближении чего-то большого, и перед ним вдруг возникло сверкающее облако. Борман вздрогнул, но облако было не голубым, а белым, и источник этого облака слабо люминесцировал. Борман понял, что перед ним мастиготеутис — каракатица, которая обычно появляется на глубине около тысячи метров. То, что каракатица стреляет белыми чернилами, имело смысл: чёрные чернила в темноте не помогли бы.

«Собака» продолжала тянуть его на глубину.

Борман всматривался в поисках светоострова, но чернота была непроницаемой, если не считать световой точки — Фроста, который летел в этом беззвёздном космосе впереди него.

— Стэнли?

— Что?

Мгновенный ответ успокоил Бормана.

— Скоро?

— Посмотри на дисплей, мы прошли только двести метров!

Вскоре забрезжил свет, и проступила размытая прямоугольная форма.

Борман вздохнул с облегчением. Умница «собачка».

Долгий полёт вверх ногами перепутал понятия верха и низа, и терраса показалась нависшей над головой. Но потом всё встало на место: терраса, зажатый хобот, обломки, привалившие его.

Кишащие черви.

— Отключи «собаку», — сказал Фрост. — Последние метры подплывём своим ходом.

Они опустились рядом с зажатым хоботом. Тотчас по их ластам поползли черви. Борман подавил брезгливость. Материалу костюма они ничего не могли сделать.

С другой стороны, что им известно об этих червях?

Борман поставил «собаку» на выступ и рассмотрел хобот. Обломок чёрной лавы в рост человека заблокировал винт мотора. С этим обломком они легко управятся. Главную проблему представлял больший кусок, прижавший хобот к скале. Он был высотой метра четыре. Борман сомневался, сдвинут ли они его вдвоём, хотя под водой всё легче, а лавовые глыбы пористые и лёгкие.

— Мерзость, — сказал Фрост. — Кругом сыны Люциферовы.

— Кто-кто?

— Да черви эти. Библейская казнь египетская. Давай начнём с меньших камней, а там посмотрим. Ван Маартен? — крикнул он.

— Тут я, — ответил искажённый расстоянием голос ван Маартена с борта «Иеремии».

— Мы тут немного приберёмся. Для начала выпростаем мотор. Может, одного этого хватит.

— Будьте осторожны.

Они навалились на первый камень, раскачали его, и он опрокинулся, освободив винт и заодно подавив немало червей.

— Йе-е! — удовлетворённо крикнул Фрост. Две другие глыбы удалось отвалить так же легко.

— Какие же мы силачи, в воде-то, — радовался Фрост. — Моторы свободны. Проверни-ка на пару оборотов. — Послышался шум, и винт завертелся. — Очень хорошо. Теперь попробуйте сбросить эту каменюку.

Они отошли на безопасное расстояние. Хобот дёрнулся, но дальше дело не пошло. Только воду замутили.

— Ну ладно. — Фрост извлёк из своего костюма два предмета размером с карандаш. — Я знаю, Гэрраад, тебе не понравится, но придётся этот камень слегка взорвать.

Борман глянул на террасу, которая — ещё недавно очищенная — снова кишела червями.

— Это рискованно, — сказал он, опустился на колени и внимательно осмотрел место, где камень воткнулся в осадок. Разгрёб червей. Некоторые угрожающе вытянули свои рыльца и попытались просверлить ему запястье. Борман стряхнул их и обследовал структуру осадка. Ткнул цангами в грязно-белые прожилки, и оттуда поднялись пузырьки воздуха. — Нет, это плохая идея.

— У тебя есть лучше?

— Заряд нужно вставить не под камень, а в какую-нибудь щель посередине. Если повезёт, верхняя часть камня отвалится, а уж с оставшейся мы справимся.

Они нашли трещину, заполнили её липкой серой массой и воткнули в массу взрыватель.

— Надо отойти подальше, — довольно сказал Фрост. Они включили «собак» и отплыли к краю освещённой зоны. Свет исчезал под водой в очерёдности длины волны: вначале, метра через два-три, исчезала красная составляющая, потом оранжевая, потом жёлтая. Через десять метров оставались только зелёная и синяя области, пока абсорбция и рассеивание не поглощали и эти остатки. Дальше мир переставал существовать.

Борману неуютно было покидать освещённую зону, и он с облегчением отметил, что Фрост не счёл необходимым отплывать слишком далеко. Там, где синева переходила в черноту, он отыскал в стене какую-то щель. Возможно, за ней была пещера. Борман представил себе, как оттуда вытекала раскалённая лава, затвердевая в эти причудливые камни.

— Огонь, — скомандовал себе Фрост, — пли!

Из середины камня вырвалась туча пузырьков, смешанная с обломками и пылью. В шлеме Бормана раздался грохот. Тёмная туча расползалась во все стороны, и верхняя часть камня медленно, очень медленно накренилась.

— Йе-е! — крикнул Фрост. — Готово!

Камень переломился посередине, ударился о террасу рядом с хоботом и произвёл новую тучу осадка. Фросту удалось подпрыгнуть в своём снаряжении и помахать руками. Он походил на Армстронга, прыгающего во славу Америки по Луне.

— Аллилуйя! Эй, ван Маартен! Врубай мотор, ещё одна попытка!

Борман всеми силами души надеялся, что это сотрясение не приведёт к обвалу. Он услышал, как заработали моторы, — и вдруг хобот двинулся и медленно поднялся вверх.

— Получилось! — ликовал Фрост.

— Вы гиганты, — похвалил ван Маартен.

— Кто бы сомневался, — сказал Фрост. — Отключите, мы ещё раз осмотрим место и вернёмся наверх.

Хобот бессильно повис в свете прожекторов. Фрост поплыл. Борман за ним, глянув в сторону светоострова. Что-то смутило его, хотя он не мог сказать, что.

— Муть какая, — сказал Фрост. — Ничего не видно.

Борман включил фару своей «собаки», потом передумал и выключил.

Что это было? Или ему почудилось? Он снова посмотрел в сторону светоострова. Ему показалось, что прожекторы излучают более сильный свет, чем раньше.

Но дело было не в прожекторах. Там была голубая аура.

— Ты видишь? — Борман указал в сторону острова. — Она расширяется.

Вокруг светоострова образовался синий ореол. Расстояние под водой оценить трудно, однако источник синего света был изрядно отдалён от острова. Галогеновые лампы слепили, но Борману почудились вспышки молний вдали. Потом синева стала слабее и погасла.

— Не нравится мне это, — сказал Борман. — Надо всплывать.

Фрост не ответил. Он продолжал смотреть на светоостров.

— Стэн? Ты слышишь? Надо…

— Не спеши, — медленно произнёс Фрост. — К нам гости.

Над верхним краем острова метнулись две продолговатые тени. Мелькнули два брюха, подсвеченные голубым, и исчезли.

— Что это было?

— Спокойно, мальчик. Нажми-ка ту кнопку на животе.

Борман нажал.

— Я не хотел тебя зря пугать, — сказал Фрост. — Чтоб ты не озирался по сторонам…

Он не договорил. Из-за светоострова вырвались два тела, похожие на торпеды. Борман увидел головы причудливой формы. Акулы ринулись на них с невероятной скоростью. Ужас ударил в сердце Бормана ледяным кулаком. Он отпрянул, непроизвольно заслонившись рукой. Этот жест не имел смысла, но в нём выражалось торжество древних инстинктов над его цивилизованным, высокотехническим духом.

— Они тебе ничего не сделают, — внушительно сказал Фрост.

Прямо перед ним нападавшие резко развернулись.

— Вот и проверили наше устройство против акул, — сказал Фрост. — Действует!

— Что за устройство?

— Оно создаёт электрическое поле. Ближе пяти метров они к нам не подойдут.

Борман закашлялся, пытаясь преодолеть шок. Акулы скрылись за светоостровом.

— Они были ближе пяти метров, — сказал он.

— Будет им наука. У акул от электрического поля начинаются судороги мышц.

— Доктор Борман? Стэнли? — послышался голос ван Маартена. — С вами всё в порядке?

— Всё о’кей, — сказал Фрост.

— Немедленно поднимайтесь.

Борман нервно поглядывал в сторону светоострова. То, что сказал ему Фрост, он и сам знал: у акул на голове есть небольшие ямки, которыми они воспринимают даже слабые электрические импульсы, производимые мышечными движениями других животных.

— Это были молотоголовые акулы, — сказал он.

— Да, и большие. Каждая метра по четыре.

— Вот чёрт!

— На молотоголовых это действует особенно сильно, — Фрост захихикал. — Посмотри на их квадратный череп. У них этих ямок больше, чем у других акул.

Из темноты позади острова снова показались обе акулы. Борман наблюдал, как животные идут в атаку. Целеустремлённо, без типичных маятниковых движений головой, при помощи которых акулы ищут в воде следы запаха. Они ринулись сверху и внезапно остановились, словно наткнувшись на стену. Пасти их искривились. Они растерянно отплыли назад, потом снова развернулись и начали нервозно кружить вокруг водолазов.

Устройство действовало.

Фрост не ошибся в оценке их размеров. Головы широко раздавались в стороны, на уплощённых щеках размещались глаза и ноздри. Фронт головы был прямой и заострённый, как лезвие топора.

Борман немного опомнился. Наверное, он вёл себя как идиот. Что эти животные могли сделать их титановым скафандрам?

Тем не менее, хотелось поскорее наверх.

— Сколько времени нам нужно на всплытие? — спросил он.

— Не больше, чем на спуск. Заплывём за световой остров и там включим «собак». Но не раньше, а то врежемся в остров.

— А сколько продержится защита?

— Четыре часа. — Фрост оттолкнулся ластами и поплыл впереди. — Ну, милочки, мы вас покидаем.

Акулы пустились вдогонку. Но тела их задрожали, пасти перекосились. Фрост засмеялся, плывя в сторону светоострова. Его силуэт на светящемся фоне казался маленьким и изящным.

Борман вспомнил о Голубом Облаке, которое они перед этим видели вдалеке.

И вдруг сообразил, что Облако предшествовало появлению акул. Тот же феномен был причиной изменения поведения китов и, может быть, других аномалий и катастроф. Если это так, то они имеют дело не просто с акулами.

Что этим животным вообще здесь нужно? У акул отличный слух. Может, их привлёк грохот взрыва? Но почему они нападают? Ни он, ни Фрост не выделяют каких-либо запахов и не укладываются в схему добычи. И вообще, нападения акул на людей на глубине — чрезвычайная редкость.

Они приблизились к верхнему краю светоострова.

— Стэн! С ними что-то не то.

— Ничего они тебе не сделают.

Одна акула повернула свою широкую голову и отплыла в сторонку.

— Хотя ты не так уж и неправ, — размышлял Фрост. — Что меня настораживает, так это глубина. Молотоголовые акулы не заплывают глубже восьмидесяти метров. И чего им здесь…

Акула развернулась. На мгновение замерла, выгнув спину, — классическая поза угрозы. Потом несколько раз ударила хвостом и стрелой ринулась на Фроста. Вулканолог был настолько ошарашен, что даже не предпринял попытки защититься. Животное ворвалось в электрическое поле и протаранило Фроста своим широким лбом.

Фрост завертелся волчком, расставив руки и ноги.

— Эй! — Пульт «собаки» выпал из его цанги. — Что за чёрт!

Над светоостровом вынырнуло третье тело и со зловещей элегантностью пронеслось над верхним рядом прожекторов.

— Стэн! — закричал Борман.

Новая акула была гораздо крупнее двух первых. Её молот раскрылся, обнажились ряды зубов, она схватила Фроста за правое плечо и принялась трепать.

— Ах ты, дрянь! — отбивался Фрост. — Исчадие ада! Отпусти немедленно, не то я…

Акула бешено мотала головой. Длина её была метров шесть-семь. Фроста трепало, как лист на ветру. Его бронированная рука по плечо скрылась в пасти акулы.

— Отстань! — кричал он.

— Стэн, — в волнении подсказывал ван Маартен. — Врежь ей по жабрам. Попробуй достать до глаз.

Конечно, подумал Борман. Они же видят наверху. Они всё видят!

Борману отказало чувство реальности. Он не был особенно храбр, но и труслив тоже не был. Некоторые считали его даже азартным. Сам он знал, что не лишён куража. Но, как всегда, все эти характеристики не годились для такого чудовищного нападения.

Борман не сбежал, он бросился к Фросту.

Одна из меньших акул метнулась к нему сбоку. Глаза её мигали, челюсти сводило судорогой. Ей явно нелегко далось вплыть внутрь электрического поля. Тем не менее, она ускорилась и ударила Бормана. Как автомобиль на большой скорости.

Бормана отшвырнуло в сторону светоострова. Его единственной мыслью было — не выпустить из цанги пульт, что бы ни случилось. «Собака» была его обратным билетом. Без неё ему назад не вернуться. Будет плутать, пока не кончится кислород.

Если ещё будет жив к тому времени.

Внезапно его отбросило ударной волной вниз. Над ним бился хвост большой акулы. Борман попытался привести себя в равновесие и тут увидел, как к нему, щёлкая челюстями, мчатся обе меньшие акулы. Они находились так близко к светоострову, что можно было рассмотреть их пасти цвета лосося, усаженные треугольными кинжалами зубов, готовыми искрошить всё, что попадёт.

— Гээрраад! — кричал Фрост, колотя свободной рукой по голове акулы. Внезапно акула одним движением головы оторвала бронированный рукав скафандра и отшвырнула его. Из отверстия запузырился кислород. Челюсти распахнулись, сомкнулись на незащищённой руке Фроста и откусили её по плечо.

Туча крови устремилась в воду вперемешку с пузырями. Бьющаяся акула разметала её во все стороны. Фрост издавал сплошной крик, который превратился в бульканье, когда вода заполнила скафандр. Меньшие акулы мгновенно потеряли интерес к Борману. Что бы там ими ни управляло, на короткое время возобладало опьянение добычи, крови, пищи. Они ринулись в пенный водоворот, вгрызаясь в безжизненное тело вулканолога, трепля его и пытаясь прокусить скафандр.

Ван Маартен тоже кричал сквозь радиопомехи.

Мысли Бормана бежали наперегонки. Сквозь шок пробивалась кристально ясная часть его сознания, подсказывая ему, что не надо полагаться на инстинкт животных. Ими управляла посторонняя воля, требуя от них только одного: убить людей-пришельцев.

Надо скорее отступить к стене.

Он пошарил левой цангой по пульту, стараясь случайно не нажать ту кнопку, которая активировала бы программу его возвращения на «Иеремию». Тогда он пропал. Но он не промахнулся. Винт загудел, Борман двинул джойстик, и «собака» повлекла его к стене скалы.

Каждый водолаз знает, что скала даёт защиту с тыла. Добравшись до террасы, он оглянулся на светоостров. В пенном кровавом водовороте по-прежнему метались акулы. Клочки растерзанного скафандра опускались ко дну. Но Бормана ужаснула не столько кровавая бойня, сколько то, что в ней участвовали всего две акулы.

Большой среди них не было.

Страх парализовал Бормана. Он выключил винт и огляделся.

Большая акула появилась из облака взбаламученного осадка, широко распахнув пасть и скользя к нему с устрашающей скоростью. У Бормана отказал рассудок. Пока он соображал, то ли включить «собаку», то ли нет, акула протаранила его топором своей головы. Бормана швырнуло о стену. Акула описала дугу и возвращалась в темпе гоночного автомобиля. Борман закричал. Мир перекрыла бездна глотки, и вся левая половина его туловища — от плеча до бедра — оказалась в зияющей пасти.

Ну всё, подумал он.

Не останавливаясь, акула скользила вдоль стены, волоча его с собой. В наушниках шумело и гремело. Зубы акулы скрежетали о титановый скафандр. Голова её моталась, и шлем несколько раз проскоблил по стене. Скафандр мог какое-то время противостоять ударам, но зато голова Бормана билась внутри так, что ему отказали зрение и слух. Судьба его была решена. Его жизнь больше не стоила и вздоха.

Именно эта беспомощность и привела его в ярость.

Он ещё дышал.

Он мог защищаться!

Над ним как раз обрисовались контуры молота. Ширина головы акулы равнялась четверти длины её тела, и щёки отстояли далеко друг от друга. Борман видел только край, но не глаз и не ноздрю. Он принялся бить пультом по голове, но не произвёл на животное никакого впечатления. Акула тащила его дальше, к границе света — туда, где они с Фростом пережидали взрыв. Как только они окажутся в темноте, он уже не сможет видеть очертания головы акулы.

Нельзя покидать освещённую зону.

Ярость Бормана вышла из-под контроля. Его левая рука внутри пасти ударила в нёбо. Собственно, ему повезло, что акула захватила его целиком. Если бы только руку или ногу, с ним было бы то же, что с Фростом, но броня скафандра на туловище была прочнее, чем на суставных сочленениях. Такой массив титана не так просто перекусить. Кажется, и сама акула это понимала. Она замотала головой ещё энергичнее. В любую секунду Борман мог потерять сознание. У него наверняка были переломаны рёбра, но чем сильнее акула трепала его, тем злее он становился. Он занёс правую руку назад — туда, где заканчивался молот головы, размахнулся и несколько раз ударил по нему пультом…

И вдруг оказался на свободе.

Акула выпустила его. Видимо, он задел её чувствительное место — глаз или ноздрю. Громадное тело рвануло вперёд, отшвырнув его к стене. На секунду показалось, что акула пустилась в бегство. Борман лихорадочно соображал, как воспользоваться этой ситуацией. Он не питал иллюзий насчёт подъёма на «Иеремию». Временно он избавился от акулы, но не дольше, чем на несколько секунд. Он подтянул к себе «собаку» и обеими руками обхватил её стройный цилиндр.

Ни за что на свете он не должен был её потерять.

Акула скрылась в темноте, но вскоре её голубоватые контуры снова обозначились. Борман глянул на стену и вдруг увидел там щель! Он скользнул к ней вдоль стены. Две меньшие акулы под светоостровом продолжали терзать останки Фроста. Вся группа опускалась вниз, за пределы освещённой зоны. Он спросил себя, когда они отстанут от разорванного тела и примутся за него, но все вопросы тут же отпали. Большая акула, сделав в сумерках головокружительный поворот, возвращалась к нему.

Борман втиснулся в щель.

Она была узкая. Скафандр с баллонами на спине не давал ему забиться глубже. Его руки прижало к бокам. Он силился вдавиться в углубление, но акула была уже тут как тут.

Лобовая кость грохнула о края щели. Акулу отбросило назад. Голова была чересчур широкой, чтобы проникнуть внутрь. Она сделала ещё один круг — такой узкий, будто гналась за своим хвостом, — и снова ткнулась в углубление.

Края лавы крошились, мутя воду. Борман ещё теснее вжал руки в бока. Он понятия не имел, как глубока эта щель в скале. Акула бесновалась снаружи, поднимая муть осадка. Облако закрыло видимость. Голубоватый свет галогеновых ламп почти не проникал сюда.

— Доктор Борман?

Ван Маартен. Очень слабая слышимость.

— Борман, ради Бога, ответьте!

— Я здесь.

Ван Маартен издал какой-то звук — не то стон, не то вздох облегчения. Его почти не было слышно в грохоте, который учинила акула. В воде шум не такой, как в воздухе: вибрации перекрывают друг друга, смешиваясь в гудящую кашу. Гул новой атаки Борман мог только слышать, слепой в тумане взбаламученных частиц.

— Я торчу в углублении скалы, — сказал он.

— Мы сейчас пошлём вниз роботов, — сказал ван Маартен. — и двух человек. У нас есть ещё два костюма.

— Забудьте об этом. Электрозащита не срабатывает.

— Я знаю. Мы видели… — Голос ван Маартена пресёкся. — Но люди всё равно спустятся, у них будут с собой гарпуны с фугасными снарядами.

— Фугасные снаряды? Какая блестящая идея! — язвительно сказал Борман.

— Фрост был уверен, что они вам не понадобятся.

— Ещё бы.

— Устройство против акул действовало безупречно…

Что-то протаранило грудь Бормана, забив его глубже в щель. Он даже вскрикнуть не успел. В мутном остатке света он увидел молот, стоявший вертикально. Значит, акула легла на бок.

Вот пристала, мрачно подумал Борман. Сердце колотилось у него в горле. Ну, погоди же, тварь.

Он высвободил руку и принялся бить её по черепу «собакой», смутно видя, как открывалась и закрывалась пасть. Акулы не могут пятиться назад. Голова моталась вверх и вниз, но челюсти не доставали добычу. Глаз на верхнем конце молота дико вращался. Борман поднял пульт и с размаху обрушил его на глаз.

Молот отпрянул.

Неужто желе способно заставить акулу даже пятиться?

Борман подождал.

Из мути снова что-то сунулось. На сей раз горизонтальный молот. Одна из меньших акул. Её голова достала до стекла его шлема. Челюсти раскрылись, ряды зубов проскребли по акрилу. Акула загородила собой щель, и Борман теперь вообще ничего не видел. Он попытался вдавиться в щель глубже, и вдруг стенки словно раздались. Он провалился спиной в пустоту.

Чёрная, как смола, тьма.

Он бегло прошёлся левой цангой по пульту, чтобы включить фару «собаки».

Куда подевалась проклятая кнопка?

Вот она!

Фара зажглась. Борман увидел, что щель расширялась в небольшую пещеру. Он направил луч наружу и увидел там голову акулы. Молот метался туда и сюда, но внутрь животное попасть не могло.

Что это с ней? — подумал Борман. И вдруг понял: акула застряла.

Он начал бешено колотить по угловатому черепу, но вовремя сообразил, что раздолбать акулу до крови — не очень хорошая идея. И он просто нажал на неё всем своим весом. Под водой этот вес мало что значил, тогда он оттолкнулся и протаранил голову плечом, потом снова и снова, пока не вышиб акулу наружу. Свет фары метался, освещая розовую пасть с пульсирующими жаберными щелями.

— Пошла отсюда, это моя пещера!

— Доктор Борман?

Акула исчезла. Борман привалился спиной к стене. Руки его тряслись. Он был так напряжён, что не знал, как успокоиться. Внезапно он почувствовал безмерную усталость и упал на колени.

— Доктор Борман?

— Не дёргайте меня, ван Маартен, — он закашлялся. — Сделайте что-нибудь, чтобы вытащить меня отсюда.

— Мы сейчас же пошлём роботов и людей.

— Зачем роботов?

— Мы спустим вниз всё, что может отпугнуть или отвлечь животных.

— Это не животные. Лишь оболочки от животных. Они знают, для чего мы здесь.

— Акулы?

Видимо, Фрост рассказал ван Маартену не всё.

— Они так же мало акулы, как киты — киты. Что-то управляет ими. Люди должны быть осторожны. — Он снова закашлялся, на сей раз сильнее. — Я ничего не вижу в этой дурацкой пещере. Что там снаружи?

Ван Маартен некоторое время молчал.

— Боже мой, — сказал он.

— Эй! Говорите же!

— Там этих акул! Сотни! Они терзают светоостров.

Ещё бы, подумал Борман. В этом и состоит их задача. Не дать нам откачивать червей.

— Тогда забудьте вашу спасательную акцию, ван Маартен.

— Но люди уже готовы.

— Скажите им, что здесь их поджидают разумные живые существа. Акулы — разумны. Вещество у них в голове — разумно. С двумя водолазами и железным роботом тут нечего делать. Придумайте что-нибудь другое. У меня кислорода на сутки.

Ван Маартен помолчал.

— Хорошо. Мы понаблюдаем. Может, акулы уплывут. Как вы думаете, на первое время пещера вас спасёт?

— Откуда я знаю? От обычных акул я защищён, но изобретательность наших друзей не знает границ.

— Мы вытащим вас, Герхард! До того, как кончится кислород.

— Хотелось бы.

Постепенно в щель стало проникать больше света. Течение у основания вулкана уносило частицы осадка. Если акулы крушат световой остров, то скоро станет темно.

Тогда он останется один во тьме. Пока не явится кто-нибудь, чтобы расправиться с парой сотен молотоголовых акул.

С чужим разумом.

Никакая акула со своими природными органами чувств не заплывёт в электрическое поле. Никакая молотоголовая акула не нападёт на двух водолазов в скафандрах, а если нападёт, то быстро отстанет. Молотоголовые акулы любопытны, но обходят стороной всё, что внушает им подозрение.

Борман скрючился в своей пещерке. Кислорода было на 20 часов. Выключил фару «собаки», чтобы сберечь батареи. Его тотчас окружила чернота. Лишь очень слабый свет пробивался снаружи сквозь щель.

Он становился всё слабее.

«Независимость», Гренландское море

Йохансон не находил себе места.

На нижней палубе люди Ли под присмотром Рубина готовили перегрузку студенистой массы в глубоководный симулятор. Танк полностью опорожнили и провели обеззараживание. Крабов, заражённых пфистерией, поместили в жидкий азот. Всё происходило при повышенных мерах безопасности. Йохансон и Оливейра собирались начать фазовый тест сразу же, как только масса окажется в танке. Пока Кроув и Шанкар бились над расшифровкой второго сигнала Scratch, они обсуждали последовательность теста.

— Мы все глубоко потрясены, — сказала Ли в коротком импровизированном обращении. — Нас попытались деморализовать, уничтожить. Но мы не можем им этого позволить. Вы спросите, а надёжен ли ещё этот корабль, и я вам отвечу: да, он надёжен! Если мы не дадим противнику возможности проникнуть на судно, нам нечего бояться. Но всё-таки надо спешить. Мы не должны ослаблять усилия в установлении контакта. Надо убедить их прекратить террор против нас!

Йохансон вышел на взлётную палубу, где обслуживающий персонал убирал остатки прерванной вечеринки. Солнце снова стояло в небе, и море имело обычный вид. Ни голубого свечения, ни молний. Ни светового сновидения, которое закончилось кошмаром.

Он вернулся к исходному пункту своих мыслей — к тому моменту, когда Ли принесла ему бокал вина и попыталась выжать из него всё, что он помнил о своём ночном приключении. Он очень быстро понял две вещи. Во-первых, Ли знала, что произошло на самом деле. Во-вторых, она не была уверена, вспомнит ли он и скажет ли правду, и это её тревожило.

Они обманули его. Он не упал.

А ведь он уже был готов принять это объяснение. Не скажи ему Оливейра на пандусе, что минувшей ночью он якобы видел Рубина, вошедшего в потайную дверь ангара, он бы удовлетворился тем объяснением, которое ему дали. Но замечание Оливейра что-то стронуло в памяти. Его мозг начал перепрограммироваться. В нём возникали и исчезали загадочные картинки. Йохансон смотрел на равномерное колебание моря, но взгляд его был устремлён внутрь себя. Они снова сидели с Оливейра на ящике, пили вино, и он увидел, как Рубин прошёл сквозь стену ангара. Другая картинка подсказывала ему, что там есть дверь и что он стоял перед этой дверью.

Или ему это только привиделось?

Наверное, ты состарился, сам того не заметив, подумал он. Стыдно. Пойти к Ли и потребовать от неё ответа — чтобы убедиться, что у тебя не все дома? Не очень достойное зрелище.

Пока он раздумывал, судьба вошла в его положение и послала ему Уивер. Йохансон обрадовался, увидев на палубе её невысокую, компактную фигурку. В последнее время они виделись редко. Поначалу он имел на неё большие виды, но быстро понял, что Лунд она ему не заменит. Связи не возникло ни в «Шато», ни здесь, на «Независимости». Нечто такое возникало скорее между нею и Эневеком, и, честно говоря, они гораздо больше подходили друг другу.

Так что близости не получилось. Но было доверие, а это совсем другое. Довериться Уивер стоило. Она слишком трезвая, чтобы находить романтическое очарование в таинственных событиях. Пусть она его выслушает, и по её реакции он поймёт, верит она ему или считает его ненормальным.

Он коротко обрисовал ей, что его смущало, в каких пунктах он не доверял себе и что он почувствовал при попытке Ли выжать из него информацию.

После некоторого раздумья Уивер спросила:

— А ты уже сходил, посмотрел?

Йохансон отрицательно покачал головой:

— Некогда было.

— Было когда. Просто ты боишься посмотреть: а вдруг не найдёшь.

— Наверное, ты права.

— Хорошо. — Она кивнула. — Идём вместе.

Она попала в точку. Йохансон действительно боялся и с каждым шагом чувствовал себя всё неувереннее. Что, если они действительно не обнаружат никакой двери? Тогда ему придётся смириться с мыслью о шизофрении. Ему было 56 лет. Он хорошо выглядел, светился интеллектом, излучал эротический шарм, пользовался успехом у женщин.

Но, видимо, начал впадать в старческий маразм.

Случилось то, чего он боялся. Они несколько раз прошли вдоль той стены, но не нашли ничего, похожего на дверь.

— Ну что ж, — пролепетал он.

— Ничего, — ответила Уивер. И добавила, к его удивлению: — Стена клёпаная, всюду проходят трубы и сварные швы, тысяча вариантов встроить здесь дверь, которую не заметишь. Попробуй вспомнить, где точно ты её видел!

— Ты мне веришь?

— Я хорошо тебя знаю, Сигур. Ты не сумасшедший. Ты не пьёшь в диких количествах, не принимаешь наркотики. Ты жуир, гедонист, а жуиры внимательны к деталям, скрытым от других. Я, например, скорее тип «Макдональдс»: жую, не замечая что. Я бы не увидела эту дверь, даже если бы она открылась у меня перед носом. Но ты видел, я тебе верю.

Йохансон улыбнулся, импульсивно поцеловал Уивер в щёку и пошёл к лаборатории лёгкой поступью.

Лаборатория

Рубин всё ещё был бледен, а его речь походила на кряхтенье попугая. Он действительно побывал на краю смерти. Грейвольф чуть не спровадил его на тот свет. Биолог проявлял понимание. Он принуждённо улыбался, напоминая Йохансону сестру Рэтчед из «Пролетая над гнездом кукушки» после того, как Джек Николсон чуть не задушил её. Если ему нужно было посмотреть направо или налево, он поворачивался всем корпусом, ждал сочувствия и говорил, что не сердится на Грейвольфа.

— Ведь они были вместе? — хрипел он. — И она погибла. А ведь это я распорядился открыть шлюз. Конечно, ему не следовало душить меня, но я его понимаю.

Оливейра переглядывалась с Йохансоном, но рта не раскрывала.

В танке плавали крупные куски биомассы. Они снова начали светиться. Но учёных в данный момент интересовало не само по себе желе, а Облако. Когда люди Ли свалили в симулятор две с половиной тонны студня, туда же попало и большое количество уже растаявшей субстанции. Среди свободно плавающих микроорганизмов и комочков материи двигался робот, утыканный датчиками. Из барабана выезжали трубки для проб, раскрывались, закрывались и снова уходили внутрь.

Йохансон сидел за пультом в позе командира космического корабля, возложив руки на джойстики. Всё освещение лаборатории и танка они свели до минимума, чтобы лучше видеть свечение. Они становились свидетелями того, как масса постепенно приходила в себя. В комочках желе начинали пульсировать потоки голубого света.

— Я думаю, началось, — прошептала Оливейра. — Оно реформируется.

Йохансон подвёл робота к одному из комков, открыл трубку для проб и вонзил её в массу. Края трубки были остро заточены. Она вырезала часть желе, закрылась и исчезла внутри барабана. Комок не отреагировал на эту пункцию. Он слегка изменил форму, окутанный голубым облаком. Йохансон выждал несколько секунд и повторил процедуру в другом месте.

Вспыхнули голубые молнии. Комок имел размеры дельфина. Чем дольше Йохансон вглядывался, заполняя свои трубочки пробами, тем больше убеждался, что сравнение было точным. Не только размеры, но и форма дельфина.

В ту же минуту Оливейра сказала:

— Трудно поверить. Он похож на дельфина.

Йохансон чуть не забыл про робота. Он заворожённо следил, как и другие комки тоже изменяли свою форму. Одни походили на акул, другие на кальмаров.

— Как это может быть? — просипел Рубин.

— Программирование, — сказал Йохансон. — Иначе ничем не объяснить.

— Откуда они знают, как это делается?

— Просто знают и всё.

— Если они могут подражать форме и движениям, — сказала Оливейра, — они, должно быть, мастера маскироваться. Как вы считаете?

— Не знаю, — скептически сказал Йохансон. — Вряд ли это имеет целью мимикрию. Скорее, они о чём-то… вспоминают.

— Вспоминают?

— Ты знаешь, что происходит, когда мы думаем. Вспыхивают определённые нейроны, группы и связи. Возникает узор. Наш мозг не может изменить свою форму, но нейронный узор определённым образом и есть форма. Если умеешь читать эти формы, можешь сказать, о чём в данный момент думает наблюдаемый.

— Ты хочешь сказать, они думают о дельфине?

— Это непохоже на дельфина, — сказал Рубин и был прав. Форма стала другой. Теперь это походило на ската, который медленно поднимался, чуть шевеля крыльями. Из кончиков крыльев выросли длинные осязающие нити.

— Вы только взгляните!

Форма ската перешла во что-то змееподобное. Масса распалась. Внезапно возникли тысячи крошечных рыбок, которые синхронно метнулись, потом снова слились, быстро меняя облик, будто следуя заданной программе. В доли секунды они приобретали знакомые и незнакомые формы. В этом явлении участвовали уже все комки. Вместе с тем они сближались. Вот вспыхнули уже знакомые молнии, и в какой-то момент Йохансону даже почудилось, что в стремительной смене образов мелькнули очертания человека. Всё стремилось к слиянию — материя и обрывки Облака.

— Оно срастается! — ахнул Рубин, блестящими глазами глядя на монитор, по которому бежали данные анализа воды. — Вода насыщена новым веществом, химическим соединением!

Йохансон кружил своим роботом, беря пробу за пробой. Масса уже полностью ожила. Образовалось ядро. Всё устремилось к нему. То, что они уже наблюдали в миниатюре, теперь происходило в увеличенном масштабе. Из отдельных клеток создавалось существо. Организм без глаз, ушей и других органов чувств, без сердца, мозга и внутренностей — гомогенная масса, способная, тем не менее, к сложным процессам.

Сквозь овальное окно танка они видели, как желе сжималось и уплотнялось. От краёв к центру тянулись голубые шлейфы. Йохансон подвёл робота к краю. Три трубки для проб ещё пустовали. Он вонзил их в массу.

Существо мгновенно отпрянуло и вытянуло из себя дюжину щупалец, которые схватили робота. Йохансон потерял управление машиной. Она застряла в лапах существа, которое опустилось на дно танка, закрепившись там чем-то вроде присоски.

— Вот чёрт, — ругалась Оливейра. — Ты прозевал.

Пальцы Рубина летали по клавиатуре его компьютера.

— У меня тут море данных, — сказал он. — Аромат, молекулярные воскурения. Эта штука использует феромон! Я был прав.

— Эневек был прав, — поправила его Оливейра. — И Уивер.

— Я и хотел сказать…

— Мы все были правы. Нечто такое нам уже знакомо, да, Мик? — спросил Йохансон, не сводя глаз с монитора.

Рубин отрицательно покачал головой:

— Составляющие знакомы. А вот о рецепте ничего не могу сказать. Нужны пробы.

Из верхней части существа выделилась толстая плеть, конец которой разветвился на множество тонких усиков. Плеть склонилась над роботом. Усики ощупали машину и трубочки с пробами. Это походило на структурированное, обдуманное исследование.

— Что я вижу? — Оливейра подалась вперёд. — Оно хочет открыть трубочки?

— Не так-то это просто. — Йохансон попытался вернуть себе контроль над роботом. Щупальца ответили тем, что ещё крепче вцепились в корпус. — Оно явно влюбилось. Ну, хорошо. Подождём.

Усики продолжали обследование.

— Интересно, видит оно робота или нет? — спросил Рубин.

— Чем? — сомневалась Оливейра. — Оно изменяет форму, но глаз образовать не может.

— Возможно, ему это и не нужно, — сказал Йохансон. — Оно понимает мир на ощупь.

— Дети так делают, — сказал Рубин. — Но у них есть мозг, чтобы запомнить то, что они ощупали. А эта штука как запоминает?

Внезапно масса отпустила робота. Все усики и щупальца втянулись назад, слившись с общей структурой. Организм распластался по дну.

— Бесшовное покрытие, — пошутила Оливейра. — Оно и это умеет.

— Arrivederci, — сказал Йохансон и завёл робота в гараж.

Combat Information Center

— Что они, собственно, хотят сказать? — Кроув подпёрла подбородок ладонью. Между указательным и средним пальцами у неё дымилась обязательная сигарета, но на сей раз она сгорала почти впустую: у Кроув не было времени затянуться. Она пыталась, вместе с Шанкаром, проникнуть в смысл послания, полученного от Ирр.

Послания, которое сопровождалось нападением.

После того, как компьютер декодировал первое сообщение, со вторым он управился довольно быстро. Как и в первый раз, Ирр ответили в бинарном коде. Пока было непонятно, образуют ли данные картинку, но одна информация легко выделялась на общем фоне. Она изображала молекулу, химическую формулу. H₂O.

— Очень оригинально, — недовольно проворчал Шанкар. — Мы и так знаем, что они живут в воде.

Но к формуле воды Ирр прицепили и другие данные. Компьютер считал в бешеном темпе, и постепенно начинало проясняться, что бы это могло быть.

— Может, географическая карта, — сказала Кроув.

— Морского дна?

— Нет. Это означало бы, что они живут на дне моря. Но их жизненным пространством является скорее свободная вода. Гомогенная, во все стороны равная.

Шанкар размышлял.

— Может, тут состав? Минеральные вещества, кислоты, основания, и так далее.

— Они не везде одинаковы, — кивнула Кроув. — В первый раз они послали нам картинку, составленную из двух математических результатов. Это же несравнимо сложнее. Но думаю, что и здесь картинка.

Joint Intelligence Center

Уивер нашла Эневека за компьютером. По экрану плавали виртуальные одноклеточные, но ей показалось, что он не особенно всматривается в них.

— Мне очень жаль, что твоя подруга погибла, — тихо сказала она.

— Знаешь, что странно? — хрипло сказал Эневек. — Что меня это так зацепило. Обычно смерть меня не впечатляет. В последний раз я плакал, когда умерла моя мать. А умер отец — и я даже горевать не мог. Ты знаешь эту историю. Но Лисия? Боже мой. У меня не было на её счёт никаких видов. Студентка, которая меня только раздражала, пока я к ней просто не притерпелся.

Уивер робко коснулась его плеча. Пальцы Эневека погладили её руку.

— Твоя программа, кстати, функционирует, — сказал он.

— Это значит, им в лаборатории осталось только соответственно перекроить биологию.

— Да. Но ведь это пока остаётся гипотезой.

Они снабдили виртуальных одноклеточных обучаемой ДНК, которая была в состоянии постоянно мутировать. По сути, каждая отдельная клетка в соответствии с этой моделью представляла собой маленький автаркический компьютер, который постоянно переписывал свою программу. Любая новая информация изменяла структуру генома. Когда изменённые клетки сливались с другими, они передавали свою информацию дальше — и соответственно изменялась ДНК остальных. Таким образом коллектив не только постоянно учился, — слияние обеспечивало ему постоянное равенство информации. Каждое новое знание одноклеточного обогащало общий опыт коллектива.

Эта мысль была революционной. Она могла бы означать, что знание передаётся по наследству. Обсудив её с Йохансоном, Оливейра и Рубиным, они растерялись ещё больше, поскольку идея содержала большую загвоздку.

Контрольное помещение

— Если ДНК мутирует, это приводит к изменению генетической информации, — объяснял Рубин. — А это готовит всем живым существам большие проблемы.

Посреди разбора тестов он вдруг смылся из лаборатории, — якобы снова у него начался приступ мигрени. Под этим предлогом он оказался в секретном контрольном помещении вместе с Ли, Пиком и Вандербильтом. Они прошлись по протоколам прослушивания. Естественно, каждый в этом помещении знал о программе, которую создали Эневек с Уивер, а также об их теории. Но без Рубина они не знали, как к ней подступиться.

— Организм настроен на исправную ДНК, — сказал Рубин. — Иначе он заболевает, либо его потомство рождается больным. Радиоактивное облучение, например, вызывает в ДНК непоправимые повреждения, — в итоге рождаются мутанты или люди заболевают раком.

— А как же с эволюционным развитием? — спросил Вандербильт. — Если мы развились из обезьяны в человека, значит, ДНК не оставалась всегда одинаковой.

— Правильно, но эволюция идёт на протяжении длительного времени. И она выбирает тех, у кого естественная норма мутации приводит к лучшему приспособлению. Природа многое отбраковала. Однако между генетическим изменением и отбраковкой находится ещё одно звено: ремонт. Вспомните о солнечном загаре. Солнечный свет изменяет клетки верхнего слоя кожи, это приводит к мутации ДНК. Мы становимся коричневыми, и если сгорим, то кожа отторгнет разрушенные клетки. В другом случае она их ремонтирует. Без ремонта мы были бы нежизнеспособны. Нас расшатывали бы самые мелкие мутации, никакая рана не заживала бы, никакая болезнь не излечивалась.

— Понятно, — сказала Ли. — Но как это выглядит у одноклеточных?

— Точно так же, — сказал Рубин. — Если ДНК мутирует, её нужно ремонтировать. Понимаете, такие клетки размножаются делением. Если ДНК не починить, вид не будет стабильным. Какие клетки ни возьми, природа заинтересована держать мутационную норму на приемлемом уровне. Ну, а теперь о загвоздке в теории Эневека. Геном всегда чинится целиком, по всей длине. Представьте себе ремонтные энзимы в виде полицейского патруля, который прочёсывает ДНК по всей длине на предмет неполадок. Как только находит повреждённое место, начинает чинить. Информация, которая является исходным, правильным состоянием, остаётся под охраной. Во время патрулирования они сразу узнают, где ген первоначальный, а где изменённый. Это как если бы вы учили ребёнка говорить. Едва он выучит слово, как тут же появятся ремонтные энзимы и перепрограммируют мозг назад, в оригинальное состояние, то есть в состояние незнания. Овладевание знанием невозможно.

— Тогда теория Эневека — ахинея, — констатировала Ли. — Она может функционировать только в том случае, если изменения ДНК одноклеточного будут сохраняться.

— С одной стороны, да, любая новая информация рассматривается ремонтным энзимом как повреждение, и геном быстренько чинится. Назад, к нулю, так сказать.

— Я подозреваю, — усмехнулся Вандербильт, — что сейчас последует «с другой стороны».

— Есть другая сторона, — с сомнением кивнул Рубин.

— И в чём она состоит?

— Понятия не имею.

— Минуточку, — сказал Пик, выпрямившись на своём стуле и поморщившись от боли. Его ступня была в гипсе. Вид у него был измученный. — Но вы же только что…

— Я знаю! Но теория просто чудесная, — воскликнул Рубин. Голос у него всё чаще срывался. Когда ему долго приходилось говорить, начинали сказываться последствия нападения Грейвольфа. — Она бы всё объяснила. Сегодня утром мы были свидетелями своеобразного процесса. Эта штука изучала нашего робота. Это не имело ничего общего ни с инстинктивным поведением, ни с животным любопытством. Это был чистый разум! Объяснение Эневека должно быть верным. Компьютерная модель Уивер функционирует.

— Вас не поймёшь, — вздохнул Вандербильт и промокнул лоб платком.

Рубин развёл руками:

— Возможность кроется в аномалии. Ремонтные энзимы тоже делают ошибки. Правда, редко, но в одном из 10 000 случаев они промахиваются. Одна базовая пара, которая не будет возвращена в оригинальное состояние. Это мало, но этого достаточно, чтобы кто-то родился на свет гемофиликом, или раковым больным, или с волчьей пастью. Мы видим в этом дефекты, но это доказывает, что ремонтный принцип действует не безгранично.

Ли встала и принялась широкими шагами ходить взад-вперёд.

— Значит, вы убеждены, что одноклеточные идентичны Ирр? Мы нашли нашего противника?

— Два ограничения, — быстро сказал Рубин. — Первое, мы должны разрешить проблему ДНК. Второе, должно быть что-то вроде королевы. Коллектив может быть сколь угодно разумным, но то, что попало нам в руки, на мой взгляд, лишь исполнительная часть целого.

— Королева? Как можно её себе представить?

— Такая же, как все, и всё же другая. Возьмите муравьёв. Матка — тоже муравьиха, но особенная. От неё всё исходит. Ирр — существо стаи, коллектив микроорганизмов. Если Эневек прав, они воплощают собой второй путь эволюции к разумной жизни, — но что-то должно ими управлять.

— Значит, если мы найдём эту королеву… — начал Пик.

— Нет, — Рубин отрицательно покачал головой. — Нам ничего не сделать. Королев может быть много. Миллионы. И если они умные, они нам не покажутся. — Он сделал паузу. — Но чтобы действовать в качестве королев, они должны подчиняться тем же принципам, что и остальные Ирр. Слияние и генетическая память. Сейчас мы на стадии получения пахучего вещества, которое клетки выделяют в знак того, что они хотят слиться. Феромон, рецепт которого Оливейра и Йохансон уже почти нащупали. Посредством этого феромона клетки гарантированно сливаются и с королевой. Аромат — это ключ к коммуникации Ирр. — Рубин самодовольно улыбнулся: — И он может стать ключом к решению всех наших проблем.

— Хорошо, Мик, — милостиво кивнул Вандербильт. — Мы вас опять полюбили. Хоть вы и подложили нам свинью на нижней палубе.

— Я не виноват, — обиженно сказал Рубин.

— Вы сотрудник ЦРУ, Мик. Моего ведомства. У нас нет такого понятия — «я не виноват». Разве мы забыли упомянуть об этом, принимая вас на службу?

— Нет.

— Рад слышать. Джуд сейчас будет говорить с президентом. Она доложит ему, что вы хороший мальчик. Спасибо за визит. Назад в соляные копи, братец!

Флагманский конференц-зал

Кроув и Шанкар казались уже далеко не такими уверенными, как при расшифровке первого сигнала. Подавленное и раздражённое состояние владело всей группой, которую удручали не только события, разыгравшиеся на нижней палубе. Становилось всё очевиднее, что никто не понимает действий Ирр.

— Они посылают сигнал и одновременно атакуют нас! — недоумевал Пик. — Кто так поступает?

— Перестаньте, наконец, думать в таких категориях, — сказал Шанкар. — Это не люди.

— Я просто хочу понять.

— Ничего вы не поймёте, если будете применять человеческую логику, — сказала Кроув. — Возможно, первое послание было предостережением: мол, нам известно, где вы!

— А может, это был обманный манёвр? — предположила Оливейра.

— В чём же тут, по-твоему, обман? — спросил Эневек.

— Отвлечь нас.

— Одно им, во всяком случае, удалось, — сказал Йохансон. — Мы поверили, что они заинтересованы в общении. Сэл прав, никто из людей бы так вероломно не поступил. Может быть, им это известно. Они нас убаюкали и показали себя во всём великолепии. Мы ожидали космического откровения, а получили по мордасам.

— Может, в первый раз вам следовало послать что-нибудь другое, а не это ваше дурацкое математическое задание, — сказал Вандербильт, обращаясь к Кроув.

Впервые, сколько Эневек знал её, Кроув вышла из равновесия:

— А у вас есть лучший вариант, Джек?

— Это не моя задача, а ваша — искать лучший вариант, — агрессивно заявил Вандербильт. — За коммуникацию с ними отвечаете вы.

— С кем? Вы же всегда считали, что за всем этим стоят исламисты.

— Если вы отправляете им послания, которые выдают им наше расположение, то вам и решать эту проблему. Ведь это вы запаковали в звуковой импульс всю информацию о человечестве. Это вы послали им приглашение напасть на нас!

— Если хочешь с кем-то поговорить, нужно с ним познакомиться! — ядовито ответила Кроув. — Неужто непонятно, осёл вы этакий? Я хочу знать, кто они, поэтому рассказываю им и о нас.

— Ваши послания — это тупик…

— Боже мой, да мы только начали!

— …как и весь ваш дутый SETI. Вы только начали? Мои поздравления. Скольким людям будет стоить жизни, когда вы развернётесь на всю катушку?

— Джек, — сказала Ли, и это прозвучало, как «сидеть!» или «место!».

— Эта идиотская программа контакта…

— Джек, заткнитесь! Мне нужны не ссоры, а результаты. Итак, у кого в этом зале есть результаты?

— У нас, — жёлчно ответила Кроув. — Ядро второго сигнала — формула: вода. H₂O. Что означает всё остальное, мы тоже скоро выясним, если только никто не будет стоять у нас над душой!

— Мы тоже немного продвинулись, — начала Уивер.

— И мы! — перебил её Рубин. — Мы сделали большой шаг вперёд, благодаря… э-э… активному вкладу Сигура и Сью. — Он закашлялся. Его голосовые связки всё ещё были не в порядке. — Может, ты расскажешь, Сью?

— Зачем ты перебиваешь людей, — шикнула на него Оливейра. И вслух сказала: — Мы экстрагировали феромон, который приводит клетки к слиянию.

Она поставила на стол герметично закрытую мензурку с прозрачной жидкостью.

— Мы его расшифровали и теперь можем производить. Рецепт поразительно прост. Как именно они входят с его помощью в контакт, пока нельзя сказать, так же как неизвестно, кто или что инициирует слияние. Но, допустим, есть некий побудитель — для простоты назовём его королевой, — тогда остаётся выяснить, как многие миллиарды свободно парящих одноклеточных, не имея глаз и ушей, скликаются в одно место. Для этого и служит феромон — как сигнал: сливаемся! На коротком расстоянии он действует превосходно. Нам пока неясно, как слившиеся клетки общаются между собой. В нейронном компьютере или в человеческом мозгу всегда используются вещества-посыльные, лиганды. Если одна клетка хочет о чём-то проинформировать другую, она посылает сообщение. А у той, как во всяком приличном доме, есть дверь и звонок — научно выражаясь, рецептор. Лиганды звонят, звонок передаётся внутрь клетки и обогащает геном новой информацией.

Она сделала паузу.

— Судя по всему, микроорганизмы в танке так и связываются: через лиганды и рецепторы. Каждая клетка выдаёт целое облако душистых молекул, а рецепторов у неё тоже много — около 200 000. Ими она принимает феромоны и стыкуется с коллективом. 200 000 звонков, чтобы обменяться информацией с соседними клетками, — это нечто. Процесс слияния происходит как эстафета: клетка принимает феромон от коллектива и присоединяется к соседним клеткам. В момент присоединения она сама продуцирует феромоны, чтобы просигналить следующим клеткам, и так далее. Чтобы лучше всё понять, забежим немного вперёд и предположим, что клетки, которые мы исследовали, и являются нашими врагами Ирр. Что нам сразу бросилось в глаза — клетки располагают не просто рецепторами, а рецепторными парами. Мы долго ломали голову, для чего это. А это связано с сохранением здоровья коллектива. Один рецептор — универсальный — узнаёт: я есть Ирр. Парный ему — специальный — рецептор говорит: я есть здоровый Ирр с неповреждённой ДНК и гожусь для коллектива.

— А одним рецептором это нельзя проделать? — спросил Шанкар.

— Видимо, нет. — Оливейра задумалась. — Это очень умная система. По нашей модели, отдельную Ирр-клетку можно представить в виде солдатского лагеря, обнесённого защитным валом. Приближается снаружи солдат, своей униформой он сигнализирует: я ваш. Но мы видели достаточно военных фильмов и знаем, что униформу может надеть и враг. Если он войдёт в лагерь, то может всех перестрелять. Поэтому он должен дополнительно знать пароль. Я всё правильно описываю, Сэл?

— Безупречно, — кивнул Пик.

— Тогда я спокойна. Итак, если два Ирр слились вместе, происходит следующее: уже слитый с коллективом Ирр производит молекулу запаха, феромон. Через этот феромон клетки цепляются своим универсальным рецептором и инициируют первичное соединение. Опознавательный шаг «я есть Ирр» состоялся. И всё бы хорошо, но есть больные Ирр с дефектной ДНК. Наш враг — это коллективный организм, который постоянно развивается и совершенствуется, поэтому он вынужден отбраковывать плохие клетки, неспособные к развитию. Фокус, кажется, в том, что универсальный рецептор есть у всех клеток, а специальный рецептор могут образовать только здоровые и способные к развитию клетки. У больного Ирр этого рецептора нет. И тут происходит чудо, которое должно внушать нам страх. Дефективный Ирр не знает пароля. Он не будет допущен к слиянию, его отторгнут. Мало того — Ирр одноклеточные и, как все одноклеточные, размножаются делением. Естественно, вид, который постоянно развивается, не может допустить, чтобы возникла вторая популяция, дефективная, поэтому они препятствуют размножению дефектных клеток. В этом месте феромон берёт на себя двойную функцию. При отторжении он повисает на универсальном рецепторе дефектного Ирр и превращается в быстродействующий яд. Он осуществляет запрограммированную смерть клетки — феномен, который обычно у одноклеточных не встречается. Дефектная клетка мгновенно погибает.

— А как вы узнаёте, что клетка мёртвая? — спросил Пик.

— У неё прекращается обмен веществ. Мёртвый Ирр больше не светится. Свечение для Ирр — биохимическая необходимость. Известный нам пример даёт медуза аэквория. Чтобы светиться, она продуцирует феромон. Тут всё проистекает похожим образом: при выделении аромата клетка светится, а сильные разряды, молнии, означают особенно активные биохимические реакции в соединении клеток. Если Ирр светятся, значит, они общаются и думают. Когда они умирают, свечение прекращается.

Оливейра обвела взглядом присутствующих.

— Я скажу вам, что внушает нам во всём этом страх. Если Ирр здоров и обладает неповреждённой парой рецепторов, феромон приводит к его слиянию. Если у него нет специального рецептора, феромон убивает его. Вид, который так функционирует, видит смерть другими глазами, чем человек. Для Ирр-общества смерть — дело первейшей необходимости. Ирр не пришло бы в голову пощадить дефективного члена. С их точки зрения, это было бы необъяснимым идиотизмом. На угрозу коллективу Ирр реагируют логикой смерти. Нет мольбы о пощаде, нет сострадания, нет исключений, равно как и логика умерщвления не содержит в себе ничего чудовищного. Следовательно, Ирр не поймут, почему они должны нас пощадить, ведь мы представляем для них конкретную угрозу.

— Поскольку их биохимия не допускает этики, — вывела Ли. — Как бы разумны они ни были.

— Ну, хорошо, — заметил Вандербильт. — Что мы имеем с того, что знаем теперь их маленькую тайну? Теперь мы можем с ними слиться. Класс! Я хочу с ними слиться!

Кроув посмотрела на него долгим взглядом:

— Вы думаете, они этого захотят?

— Могли бы попробовать.

— Может, вы после попрепираетесь? — сказал Эневек. — Мы с Карен придумали, как заставить одноклеточных думать. Сигур, Мик и Сью сейчас будут рвать на себе волосы. Биологически это абсурд, но это ответило бы на многие вопросы.

— Мы запрограммировали наши виртуальные клетки с искусственной ДНК и сделали так, что она постоянно мутирует, — перехватила нить Уивер. — Это означает не что иное, как обучение. Мы снова оказались там, откуда начали, а именно: у нейронного компьютера. Помните, такой электронный мозг мы разложили на мельчайшие программируемые площадки памяти и спросили себя, как снова превратить их в думающее целое. Оно не функционировало, пока отдельные клетки не могли самостоятельно учиться. Но для биологической клетки единственный путь учиться в течение жизни состоит в мутации ДНК, чего, собственно, не может быть. И тем не менее, наши виртуальные клетки мы такой возможностью снабдили. И запахом, какой Сью нам только что описала.

— В итоге мы получили назад не только наш полноценный, действующий нейронный компьютер, — продолжил Эневек. — Перед нами вдруг оказались настоящие Ирр в их естественных условиях. Поскольку наше маленькое творение располагает несколькими особенностями — клетки перемещаются в трёхмерном пространстве, мы придали этому пространству свойства глубоководного океана, то есть давление, течения, трение и так далее. Вначале нам надо было найти ответ на вопрос, как члены коллектива узнают друг друга. Запах — это лишь полдела. Другая половина состоит в том, чтобы ограничить размеры коллектива. И тут в игру вступает то, что обнаружили Сью и Сигур: что ампликоны Ирр различаются в гипервариабельной области. Вспомните о следствии из этого вывода: клетки должны изменять ДНК после их рождения. Мы думаем, именно так и происходит, и что гипервариабельные области служат кодированию, чтобы узнавать друг друга и, например, ограничить коллектив.

— Ирр с одинаковой кодировкой узнают друг друга, и меньшие коллективы могут примкнуть к большим, — продолжила мысль Ли.

— Правильно, — сказала Уивер. — Итак, мы закодировали клетки. К этому моменту каждая клетка уже обладала основными сведениями, которые касались её жизненного пространства. Теперь они получили дополнительную информацию, которой обладали не все клетки. Как и следовало ожидать, в первую очередь в коллектив слились все клетки одинаковой кодировки. Потом мы попробовали что-то новое и попытались соединить два коллектива с разной кодировкой. Это получилось, и тут произошло невероятное: клетки обоих коллективов обменялись индивидуальной кодировкой и привели друг друга в одинаковое состояние. Они перепрограммировались на новый код, на новое, более высокое состояние знания, и все им обладали. Этот полученный коллектив мы соединили с третьим, и снова возникло нечто новое, прежде не существовавшее.

— Следующим шагом стала попытка понаблюдать за способом обучения Ирр, — сказал Эневек. — Мы сформировали два коллектива разной кодировки. Один мы снабдили специфическим опытом. Мы симулировали нападение врага. Не особенно оригинально: на них напала акула и выкусила кусок коллектива. И мы научили их в следующий раз уворачиваться. Когда появится акула, приказали мы коллективу, отказывайтесь от вашей шарообразной формы и приобретайте плоский вид, как камбала. А другой коллектив мы этому не научили, и его акула укусила. Потом мы слили два коллектива и натравили на них акулу — и они уклонились. Это умела уже вся масса. После этого мы разделили коллектив на несколько меньших групп, и все знали, как уклоняться от акулы.

— То есть, они обучались через гипервариабельные области? — спросила Кроув.

— И да и нет, — сказала Уивер, заглянув в свои заметки. — Возможно, и так, но это очень долго считать. Масса, которая напала на нашу нижнюю палубу, очень быстра в своих реакциях и, наверное, так же быстро думает. Сверхпроводящее создание, колоссальный, вариабельный мозг. Нет, мы не могли ограничиться маленькими областями. Мы запрограммировали полностью обучаемую ДНК и тем самым чрезвычайно повысили скорость её мысли.

— И результат? — спросила Ли.

— Он держится на нескольких попытках, которые мы осуществили буквально перед этим заседанием. Но этого достаточно для следующего вывода: коллектив Ирр — неважно, какой величины, — думает со скоростью синхронной вычислительной машины нового поколения. Индивидуальные знания объединяются, неизвестное исследуется. Вначале некоторым коллективам были непосильны новые требования, но в процессе обмена информацией они научились всему. До какого-то момента процесс обучения протекает линейно, а потом поведение коллектива становится непредсказуемым…

— Минуточку, — перебил её Шанкар. — Вы хотите сказать, что программа начинает жить своей жизнью?

— Мы ввели для Ирр полностью незнакомые ситуации. Чем сложнее проблема, тем чаще они объединяются. Вскоре они начинают развивать стратегию, основы которой мы им не программировали. Они становятся креативными. Они становятся любопытными. И обучаются экспоненциально. Мы осуществили лишь несколько попыток, и это лишь компьютерная программа, но наши искусственные Ирр научились принимать любую желаемую форму, имитировать и варьировать формы других живых существ, образовывая такие конечности, против которых наши десять пальцев — просто брёвна; они исследовали объекты на нано-уровне, каждым из полученных сведений делились с каждой другой клеткой и решали проблемы, перед которыми человек бы спасовал.

На некоторое время в конференц-зале установилась растерянная тишина. По большинству лиц было видно, что все вспоминали недавние события на нижней палубе. Наконец Ли сказала:

— Приведите нам пример такого решения проблемы.

Эневек кивнул.

— Пусть я — коллектив Ирр. И целый континентальный склон заражён червями, которых я вывел, набил бактериями и отправил туда, чтобы они дестабилизировали тамошний гидрат. Но хоть черви с бактериями и могут наделать немало дел, для большого оползня нужен последний удар по мячу.

— Правильно, — сказал Йохансон. — Мы так и не раскусили этот орешек. Черви и бактерии провели всю предварительную подготовку, но недоставало мелочи, чтобы устроить катастрофу.

— А именно: либо небольшого понижения уровня моря, чтобы снять с гидрата лишнее давление, либо подогрева воды на склоне. Правильно?

— Правильно.

— На один градус?

— Могло бы хватить. Но, скажем, на два.

— Хорошо. Перед норвежским континентальным склоном на глубине 1250 метров находится грязевой вулкан Хокон-Мосби. Грязевые вулканы извергают на дно моря не лаву, а газ, воду и осадок из горячей глубины земли. Вода над грязевым вулканом не горячая, но теплее, чем где бы то ни было. Я сливаюсь в очень большой коллектив. Я формируюсь шлангом, а поскольку мне придётся быть очень длинным шлангом, я ограничиваю толщину моей стенки несколькими слоями клеток. И всё равно мне для этого понадобится много миллиардов товарищей. Я вытягиваюсь на длину в несколько километров. Мой поперечник соответствует диаметру центрального кратера — 500 метров. Я забираю тёплую воду грязевого вулкана внутрь себя и переправляю её по этому колоссальному водопроводу туда, где черви уже всё подготовили. Вот вам и оползень. Могу и гренландскую воду согреть или растоплю полярные льды, что приведёт к остановке Гольфстрима.

— Если это могут сделать Ирр в вашем компьютере, — недоверчиво сказал Пик, — то на что же тогда способны настоящие Ирр?

Уивер посмотрела на него.

— Думаю, на гораздо большее.

Плавание

Уивер чувствовала себя очень напряжённой — и психологически, и физически. Выйдя из конференц-зала, она предложила Эневеку поплавать в бассейне. У неё болели от напряжения плечи. Хотя она занималась всеми силовыми видами спорта.

Может, в этом и проблема, думала она. Может, заниматься спортом, который не перегружает?

Они переоделись, каждый в своей каюте, и вышли уже в купальных халатах. По дороге в бассейн Уивер с удовольствием взяла бы его за руку — в этот момент она вообще с удовольствием бы занялась с ним чем-нибудь другим, — но не знала, как подступиться и с чего начать. Раньше, до радикального изменения своей жизни, она не раздумывая брала всё, что шло в руки, но это никогда не было связано с любовью. А теперь она чувствовала себя робкой и зажатой. Как идти вместе в постель, если накануне погибло столько знакомых, а весь остальной мир рушится в пропасть?

Какой надо быть для этого тупой и бесчувственной?

Плавательный бассейн на «Независимости» был большой и удобный. Сбросив халат, она почувствовала на своей спине взгляд Эневека и сообразила, что он впервые видит её в купальнике. И видит её татуировку на спине.

Она застенчиво ступила на край бассейна, спружинила и элегантно прыгнула в воду. Вытянувшись в струнку, она услышала, как Эневек нырнул за ней. Может, это случится здесь, подумала она, и в животе её всё оборвалось. Между надеждой и страхом — вдруг догонит — она изо всех сил заколотила руками и ногами и поплыла вперёд.

Трусиха! Чего ты боишься?

Нырнуть и заняться любовью. Под водой.

Слиться…

Внезапно ей в голову пришла мысль.

Она была до смешного простой и, к сожалению, беззастенчивой. Но если бы она сработала, было бы просто замечательно. Тогда бы можно было укротить Ирр мирным способом. Или хотя бы заставить их изменить методы.

Неужто и впрямь хорошая идея?

Она коснулась кончиками пальцев дна бассейна и вынырнула, протирая глаза. В следующий момент эта мысль показалась ей просто вульгарной. Потом она снова завладела её воображением. По мере того, как Эневек подплывал к ней, она всё меньше была уверена в своей идее, а когда он почти совсем подплыл, мысль уже казалась ей отвратительной.

Надо это обдумать, утро вечера мудренее.

Он был уже совсем рядом.

Она вжалась спиной в стенку бассейна. Её грудь вздымалась и опускалась. Сердце билось, как тогда, в ледяной воде Ла-Манша, — и это чувство падения в лифте, и колотящееся сердце, которое словно бы говорило: сейчас… сейчас… сейчас…

Она почувствовала его прикосновение на своей талии и раскрыла губы.

Страшно!

Надо что-нибудь сказать, думала она. Хоть что-нибудь, хоть на какую-нибудь тему. Спрятаться в разговоре.

— Сигуру, кажется, уже лучше.

Слова вывалились из её рта, как жабы. В глазах Эневека мелькнуло разочарование. Он отстранился от неё, загладил назад мокрые волосы и улыбнулся.

— Да, странный случай.

Дура, идиотка!

— Но у него есть одна проблема. — Она положила локти на край бассейна. — Только между нами. Ему неприятно будет узнать, что я проболталась. А я просто хочу слышать твоё мнение.

Что, у Сигура проблема? Проблема у тебя, идиотка!

— Что за проблема? — спросил Эневек.

— Он что-то видел. Вернее, он считает, что видел. Когда он рассказывает, я ему верю, но тогда возникает вопрос, что бы это могло значить и… Слушай, рассказываю.

Контрольное помещение

Ли сидела перед монитором и слушала, как Уивер рассказывала Эневеку о сомнениях Йохансона.

Какая красивая пара, с удовольствием думала она.

Содержание разговора доставило ей куда меньше удовольствия. Этот Рубин, собака, испортил всю миссию. Оставалось лишь надеяться, что Йохансон больше ничего не вспомнит из того, что наркотик вытеснил из его извилин. Но вот, теперь эта тема занимает уже Уивер и Эневека!

Почему вы не наплюёте на все эти истории, детки, думала она. На страшилки дяди Йохансона! Почему бы вам не пойти и не переспать? Слепому видно, что вам этого хочется, одним только вам невдомёк. Ли вздохнула. Сколько таких неуклюжих сближений она перевидала с тех пор, как мужчины и женщины служат на флоте вместе. Всякий раз это настолько явно! И глупо, и скучно. Все рано или поздно хотят вместе в постель. Неужели вам там, в бассейне, не приходит в голову ничего лучше, чем забивать себе голову Йохансоном?

— Нам надо привыкать к мысли, что Рубин сорвётся с борта, — сказала она Вандербильту.

Замдиректора ЦРУ стоял с чашкой кофе у неё за спиной. Они были одни. Пик отправился на нижнюю палубу проследить, как продвигается уборка, и проверить состояние водолазного оборудования.

— А как мы отбрешемся?

— Обстоятельства будут несомненные.

— Мы пока не готовы, Джуди-детка. Рубин ещё не довёл дело до конца. Да и лучше будет, если нам вообще не придётся этим заниматься.

— Что такое, Джек? Угрызения совести?

— Всего лишь желание покоя. Это же ваш чёртов план, но я обязан гарантировать его исполнение. Можете не сомневаться, мои угрызения совести не выходят за пределы самого необходимого. — Он захихикал: — А то ещё имидж потеряешь.

Ли повернулась к нему:

— А он у вас есть?

Вандербильт громко отхлебнул из чашки.

— Знаете, что я в вас особенно ценю, Джуди? Вашу омерзительность. Рядом с вами я чувствую себя неплохим парнем. А это чего-нибудь стоит!

Combat Information Center

Кроув и Шанкар ломали головы.

Компьютер показывал замысловатую картинку. Параллельные линии, которые то расходились, то сходились, то изгибались. Между ними зияли неравномерные пустоты. Scratch состоял из целой серии таких изображений, которые будто просились в одну картинку, но никак не складывались. Кроув не приходило в голову никаких догадок, что они могут означать.

— Вода — это базис, — рассуждал Шанкар. — К каждой молекуле воды привязана какая-то дополнительная информация. О чём она? О свойствах воды?

— Может быть. Какие свойства они могли иметь в виду?

— Температуру, например.

— Да. Или содержание соли.

— Может, речь идёт не о химических или физических свойствах, а о самих Ирр? Линии могут изображать плотность их популяции.

— Типа «мы здесь живём»?

Шанкар тёр подбородок:

— Ну, вроде того.

— Не знаю, Мёррэй. Мы бы им не стали сообщать, где находятся наши города.

— Но они мыслят иначе, чем мы.

— Спасибо, что ты мне об этом сказал. — Кроув выдохнула облако дыма. — Хорошо, ещё раз. H₂O. Вода. Эту часть послания легко понять. Вода — наш мир.

— Один к одному ответ на наше послание.

— Правильно. Мы им сказали, что живём на свежем воздухе. Потом мы описали им нашу ДНК и нашу форму.

— Предположим, они действительно отвечают нам один в один, — сказал Шанкар. — Может, линии изображают их форму?

Кроув сжала губы:

— У них нет формы. То есть, одноклеточные, конечно, имеют форму, но вряд ли они будут её определять. Форму они ощущают скорее в коллективе, а у желе тысячи форм и ни одной.

— Хорошо. Форма отпадает. Какая информация ещё могла бы иметь интерес? Число индивидов?

— Мёррэй! Но это было бы число с таким количеством нулей! Кроме того, они же непрерывно делятся, непрерывно умирают… Они сами, наверное, не в состоянии назвать это число. — Кроув зажала сигарету в зубах. — Единица у них не считается. Она — ничто. Считается только общность. Так сказать, идея Ирр. Геном Ирр.

Шанкар смотрел на неё поверх своих очков.

— Не забывай, мы послали им лишь информацию о том, что наша биохимия базируется на ДНК. Ответ должен гласить: наша тоже. Или ты думаешь, что они расшифровали для нас свой геном?

— Почему бы нет. Ведь это единственное высказывание, которое они могут о себе сделать. Геном и слияние — вот центральные пункты всего их существования.

— Да, но как ты опишешь ДНК, которая постоянно мутирует?

Кроув беспомощно глянула на узор из линий.

— Может, всё-таки карта?

— Карта чего?

— Ну, хорошо. — Она вздохнула. — Давай с самого начала: H₂O — это базис. Мы живём в воде…

С глазу на глаз

Беговая дорожка Ли была установлена на самую высокую скорость. В других обстоятельствах она бегала бы в тренажёрном зале — ради общности группы. Но на сей раз она не хотела, чтобы ей мешали. Она говорила с Оффутом. Ежедневно.

— Как настроение, Джуд?

— Отлично, сэр. Нападение обошлось нам дорого, но мы взяли ситуацию в руки.

— Люди замотивированы?

— Более чем.

— Я беспокоюсь. — Президент казался усталым. Он сидел совершенно один в зале военного совета. — Бостон полностью эвакуирован. Нью-Йорк и Вашингтон мы уже списали. И поступают тревожные сообщения из Филадельфии и Норфолка.

— Я знаю.

— Страна летит в трубу, а весь мир только и говорит, что о нечеловеческом разуме в море. Мне было бы очень интересно, кто не удержал язык за зубами.

— Какое это имеет теперь значение, сэр?

— Какое значение? — Президент ударил ладонью по столу. — Если Америка берёт на себя руководство, я не потерплю никакого самоуправства ни от какого придурка из ООН! У них только и забот, чтобы напоминать миру о своей вшивой организации, невидимой на карте. Вы хоть знаете, что творится, какая динамика?

— Я в курсе всего, что происходит.

— Или кто-то из вашего круга проболтался?

— При всём моём уважении, сэр, в гипотезе Ирр нет ничего такого, до чего не могли бы додуматься и другие. Сколько я слышу, большая часть предположений по всему миру по-прежнему вертится вокруг природных катастроф и международного терроризма. Сегодня утром какой-то учёный из Пхеньяна…

— Он сказал, что эти негодяи — мы. — Президент отмахнулся. — Знаю я всё. Якобы мы плаваем на бесшумных подводных лодках и нападаем на собственные города, чтобы потом всё свалить на невинных коммунистов. Что за слабоумие. — Он подался вперёд: — Но по сути мне это безразлично. Мне плевать на всеобщую любовь. Я хочу, чтобы проблема была решена, подать мне на стол новые варианты! Джуд, чёрт возьми, ни одна страна пока не в состоянии помочь другой! Соединённым Штатам Америки впору хоть самим взывать о помощи! На нас нападают, нас травят, наши люди бегут вглубь страны. Мне самому приходится сидеть в бункере, как кроту. В городах царят анархия и мародёрство. Армия и силы правопорядка не справляются. У людей один выбор: между заражёнными продуктами и бесполезными медикаментами.

— Сэр…

— Господь ещё простирает свою спасительную длань над Западом, если не считать того, что ноги вам откусят сразу, как только вы сунетесь в воду. Популяции червей у берегов Америки и Азии становятся всё плотнее, Ла-Пальма стоит перед крахом. Меня не то волнует, что шатаются правительства, а то, что мы сейчас не в состоянии заняться вопросом, в чьи руки перейдут их системы вооружений.

— Ваше последнее выступление…

— Ах, перестаньте. Я с утра до ночи только и делаю, что держу страстные речи. Спичрайтеры за мной не поспевают. Никто из них уже не знает, что мне говорить. Я им твержу: внушайте уверенность. Американский народ должен видеть решимость верховного главнокомандующего, который сделает всё необходимое, чтобы выиграть эту битву, пусть враг хоть как угодно скрывается. Народ должен откуда-то черпать силы. Нет, мы никого не собираемся убаюкивать, мы должны готовиться к худшему, но мы разберёмся! Но ко всему примешивается их собственный страх, и я спрашиваю себя, да прислушиваются ли они ко мне вообще?

— Да, сэр, к вам прислушиваются, — заверила его Ли. — Вы в настоящий момент один из немногих, кого вообще слушают. Вас да немцев.

— Да, немцы. — Глаза президента сузились. — Верно ли, что немцы планируют собственную миссию?

Ли чуть не свалилась с беговой дорожки. Что это опять за чушь?

— Ничего подобного. Во главе мира сейчас стоим мы. Нас уполномочила ООН. Германия координирует Европу, но они работают в тесном контакте с нами. Посмотрите хотя бы на Ла-Пальму.

— Тогда почему ЦРУ рассказывает мне эти байки?

— Потому что эти слухи распространяет Джек Вандербильт.

— Ах, Джуд.

— Да, он был и остаётся интриганом.

— Детка, когда вы займёте то место, какого заслуживаете, Вандербильта рядом с вами не будет.

Ли медленно выдохнула. Она стала чересчур эмоциональной. Слишком высунулась и в этот момент выдала себя. Это нехорошо. Надо помнить о суверенитете.

— Естественно, — с улыбкой сказала она, — я вижу в Джеке не проблему, а партнёра.

Президент кивнул.

— Русские прислали нам группу, которая детально проинформировала ЦРУ о положении на Чёрном море. Мы в постоянном контакте с Китаем. Про немцев это, наверное, болтовня. У меня нет впечатления, что они ведут свою игру, но вы же знаете, какие слухи сейчас идут в прессе. Нет, мы можем быть довольны. Уже одно то прекрасно, сколько людей разных наций находят себя в Боге теперь, когда сатана вышел из моря. — Он провёл рукой по глазам. — Итак, на какой вы стадии? Я не хотел бы спрашивать об этом при других, Джуд, не хочу ставить вас в неудобное положение, заставлять вас что-то приукрашивать, но сейчас, наедине со мной, будьте откровенны. Как — далеко — мы — продвинулись?

— Мы стоим перед самым прорывом.

— Как близко?

— Рубин считает, что если всё будет хорошо, то он управится за день-два. В лаборатории всё уже удалось. Есть пахучее вещество, посредством которого Ирр сообщаются. Мы уже производим это вещество искусственно и…

— Избавьте меня от подробностей. Значит, Рубин сделает?

— Он абсолютно уверен, сэр, — сказала Ли. — И я тоже.

Президент поджал губы:

— Я полагаюсь на вас, Джуд. Есть ли ещё какие-нибудь сложности с вашими учёными?

— Нет, — солгала она. — Всё идёт прекрасно.

Почему он об этом спросил? Неужто Вандербильт…

Спокойно, Джуд. Ну, спросил и спросил. Случайно. Болтать — не в интересах Вандербильта. Этот жирный мешок хоть и трепло, но не станет же он плевать против ветра.

— Сэр, — сказала она. — Мы уже очень многое можем. Я вам обещала довести дело до конца, и я это сделаю. Мы спасём мир. Его спасут Соединённые Штаты Америки. Вы спасёте мир.

— Прямо как в кино.

— Лучше, чем в кино.

Президент угрюмо кивнул. Потом неожиданно улыбнулся. Это была не та лучистая улыбка, которая так отличала его. Но в ней было что-то от его неизменной воли к победе, которой она восхищалась и за которую уважала его.

— С нами Бог, Джуд, — сказал он и отключился.

Ли осталась на своей беговой дорожке и вдруг спросила себя, а смогут ли они действительно это сделать.

Combat Information Center

Какие бы тайны ни содержало вражеское послание из моря, биохимия человека требовала своего, и желудок Шанкара красноречиво возвещал об этом, так что Кроув, в конце концов, не выдержала его урчания и отправила Шанкара есть.

— Не хочу я есть, — отбивался Шанкар.

— Ну, ради меня, — упрашивала Кроув.

— У нас нет времени на еду.

— Сама знаю. Но что проку, если от нас останутся одни побелевшие кости. Я-то питаюсь хотя бы «Лаки Страйк». Иди, Мёррэй, съешь чего-нибудь, и с новыми силами приступим.

Шанкар ушёл, и она осталась одна.

Ей было необходимо побыть одной. Причина была вовсе не в Шанкаре — он ей очень помогал. Но он акустик. С внечеловеческим образом мышления у него складывалось туго, и к своим лучшим идеям Кроув приходила, когда вокруг неё не было никого и ничего, кроме сигаретного дыма.

Она закурила очередную сигарету и начала всё с начала.

H₂O. Мы живём в воде.

Послание походило на узор на обоях. Целый рапорт из H₂O. Но к каждому H₂O прицеплены какие-то дополнительные данные. Миллионы таких пар данных выстраивались рядами. В графическом переводе из этого получались узоры линий. Мысль естественным образом склонялась к тому, что эти данные описывали свойства воды или того, что в ней живёт.

Но может быть, это мысль ошибочная.

О чём могли рассказывать Ирр?

Вода. Что ещё?

Кроув задумалась. Внезапно ей в голову пришёл один пример. Взять два логических высказывания. Во-первых, это ведро. Во-вторых, это вода. А вместе получается ведро воды. Все молекулы воды одинаковые, а данные, которые описывают ведро, должны быть разные. Их набор состоит из тысяч различных высказываний — то есть, продифференцированное высказывание о том, что ведро полно до краёв.

Итак, высказывание: мы живём в воде.

А где эта вода? Что её ограничивает?

Берега и дно.

Свободные площади были сушей, а края — берегами.

У Кроув чуть сигарета не выпала из рук, и она бросилась отдавать компьютеру команды. Она разом поняла, почему всё вместе не давало общей картинки. Потому что в послании описывалось не двухмерное, а трёхмерное пространство. Его нужно было изогнуть так, чтобы получилось трёхмерное изображение.

Шар.

Земля.

Лаборатория

В то же время Йохансон сидел над пробами, взятыми из ткани Ирр. Оливейра после двенадцати часов сосредоточенной лабораторной работы была не в состоянии смотреть в микроскоп. В предыдущие ночи она слишком мало спала. Экспедиция требовала от людей всё больших жертв. Хотя они успешно продвигались вперёд, неуверенность сидела в костях. Каждый реагировал на свой лад. Грейвольф всё время проводил на нижней палубе — ухаживал за оставшимися тремя дельфинами, изучал отснятый ими материал и избегал всяких контактов. Остальные проявляли повышенную раздражительность. Рубин компенсировал ужас мигренью — поэтому Йохансон сидел в большой, сумрачной лаборатории один.

Основное освещение он выключил. Единственными источниками света оставались компьютер и настольная лампа. Из постоянно гудящего симулятора пробивалось еле различимое голубое свечение. Масса по-прежнему покрывала дно. Её можно было принять за мёртвую, но он-то знал, что это не так. Пока она светится, она очень даже живая!

На пандусе раздались чьи-то шаги. В дверь просунул голову Эневек.

— Леон, — Йохансон поднял голову. — Как приятно.

Эневек вошёл, пододвинул стул и сел на него верхом, обняв спинку.

— Три часа утра, — сказал он. — Какого чёрта ты здесь делаешь?

— Работа. А вот ты что здесь делаешь?

— Я не могу заснуть.

— Может, по глотку бордо? Как ты считаешь?

— О… — Эневек смутился. — Очень мило с твоей стороны, но я не пью.

— Совсем?

— Совсем.

— Странно. — Йохансон наморщил лоб. — Обычно такие вещи мне сразу бросаются в глаза… Ну, мы ведь уже нащупываем след, верно?

— Да, можно сказать. — Эневек сделал паузу. Было видно, что ему нужно о чём-то поговорить, но он только спросил: — А ты как продвигаешься?

— Хорошо, — ответил Йохансон и походя добавил: — Я решил вашу проблему.

— Нашу проблему?

— Твою и Карен. Проблему с памятью ДНК. Вы были правы. Это действует, и я теперь знаю, как.

Эневек сделал большие глаза:

— И ты говоришь об этом между прочим?

— Ты должен меня извинить. Я слишком устал для всяких реверансов.

— Как ты к этому пришёл?

— Эти загадочные гипервариабельные зоны, ты помнишь, — это кластер. Повсюду на геноме можно найти такие кластеры, которые кодируют определённые семейства протеинов. — Э-э… ты хоть знаешь, о чём я говорю?

— Подскажи.

— Кластеры — это подклассы генов. Гены, которые служат для чего-нибудь, например, для образования рецепторов или для производства каких-нибудь веществ. Если на отрезке ДНК наблюдается скучивание таких генов, этот отрезок называется кластером. И их в геноме Ирр очень много. Фишка в том, что клетки Ирр очень даже ремонтируются.

Но у Ирр починка идёт не с глобальным охватом всего генома; энзимы реагируют лишь на специфические сигналы. Как на железной дороге. Появляется стартовый сигнал — они начинают ремонтировать, доходят до стоп-сигнала — прекращают. Потому что дальше начинается…

— Кластер.

— Правильно. А кластер защищён.

— Они умеют защитить часть своего генома от ремонта?

— Благодаря репрессорам ремонта. Биологические привратники, если угодно. Они отгораживают кластер от ремонтных энзимов. И эти области могут мутировать сколько угодно, тогда как остальные области ДНК исправно чинятся, чтобы сохранить неповреждённым информационное ядро расы. Хитро, да? Таким образом, каждый Ирр становится мозгом, способным к безграничному развитию.

— А как они обмениваются информацией?

— Как Сью уже сказала, от клетки к клетке. Через лиганды и рецепторы. Рецепторы принимают лиганды, импульсы от других клеток, и приводят в движение каскад сигналов в направлении клеточного ядра. Геном мутирует и передаёт импульсы соседней клетке. Всё это происходит молниеносно. Гора желе в нашем танке думает со скоростью сверхпроводимости.

— Действительно, совершенно новая биохимия, — прошептал Эневек.

— Или очень старая. Новая она лишь для нас. На самом деле она существует уже миллионы лет. Может, от начала жизни. Параллельная разновидность эволюции. — Йохансон хохотнул: — Весьма успешная разновидность.

— И что мы теперь будем с этим делать?

— Хороший вопрос. У меня редко бывает такое дрянное чувство, как сегодня. Чтобы так много знания так мало продвинуло меня вперёд. Это только подтверждает то, чего мы боялись. Что они во всех отношениях отличны от нас. — Он потянулся и широко зевнул. — Не знаю, продвинет ли нас вперёд попытка контакта, которую делает Кроув. Сейчас у меня такое впечатление, что они прекрасно с нами беседуют, одновременно приканчивая нас. Может, в их глазах в этом даже нет противоречия. Но этот способ беседы — не для меня.

— У нас не остаётся выбора. Мы должны найти путь понимания. — Эневек пожевал щёку. — Кстати — а ты уверен, что все на борту тянут за одну верёвку?

Йохансон насторожился:

— Почему ты спрашиваешь?

— Потому что… — Эневек поморщился. — Не сердись на Карен, но она мне рассказала, что ты видел в ночь твоего странного падения.

Йохансон смерил его критическим взглядом.

— И что она об этом думает?

— Она тебе верит.

— Мне так не показалось. А ты?

— Трудно сказать. — Эневек пожал плечами. — Ты норвежец. Вы же твёрдо убеждены, что тролли существуют.

Йохансон вздохнул:

— Я бы всё это не вспомнил, если бы не Сью. Она меня навела. В ту ночь мы сидели с ней на ящике в ангаре. И я вроде бы увидел Рубина, который в это время якобы лежал с мигренью. Как и сейчас. Якобы! С того времени возвращаются какие-то осколки. Я вспоминаю о вещах, которые не могли мне присниться. Иногда я почти всё вспоминаю, но потом… стою перед открытой дверью, смотрю в яркий белый свет, вхожу — и воспоминания обрываются. А во время вечеринки на взлётной палубе состоянием моей памяти интересовалась Ли. Я думаю, она хотела меня испытать. — Йохансон посмотрел на него. — Ты спросил, все ли здесь тянут за одну верёвку. Я ещё в «Шато» в это не верил. Я с самого начала не доверяю Ли. Сейчас я так же мало верю, что Рубин страдает мигренью. Не знаю, что я должен думать, но у меня есть верное чувство, что здесь что-то замышляют!

— Мужская интуиция, — неуверенно пошутил Эневек. — Что, по-твоему, может замышлять Ли?

Йохансон глянул в потолок.

— Она это знает лучше, чем я.

Контрольное помещение

При этих словах Йохансон по случайности глянул прямо в объектив скрытой камеры. Сам того не зная, он посмотрел в глаза Вандербильта, который сидел на месте Ли.

— Догадливый ты паренёк, — проворчал Вандербильт. Потом позвонил Ли в её каюту по спецлинии. Он не знал, спит ли она, но такие мелочи его не интересовали.

Ли возникла на мониторе.

— Я же говорил, Джуд, гарантии нет, — сказал Вандербильт. — Йохансон того и гляди всё вспомнит.

— Да? Ну и что?

— Вас это не волнует?

Ли тонко улыбнулась.

— Рубин работает как вол. Он только что был здесь.

— И что?

— Всё отлично, Джек! — Глаза её светились. — Я знаю, мы этого говнюка оба недолюбливаем, но я должна признать: на сей раз он превзошёл сам себя.

— А на практике проверили?

— В уменьшенном масштабе. Действует. Через несколько часов я поставлю в известность президента. После этого мы с Рубиным спустимся вниз.

— Вы собираетесь сделать это сами? — удивился Вандербильт.

— А как быть? Вы же не поместитесь в лодке, — сказала Ли и отключилась.

Нижняя палуба

В пустом ангаре и на палубах «Независимости» призрачно гудели электрические системы, заставляя переборки едва заметно дрожать. Гул был слышен в огромном, пустом больничном зале, в офицерской кают-компании, и если кто из экипажа в своей койке касался кончиками пальцев шкафа, тоже мог ощутить лёгкую вибрацию.

Она проникала до самой утробы судна, где Грейвольф лежал с открытыми глазами на краю искусственного берега и смотрел на стальные балки потолка.

Почему всё в его жизни идёт прахом?

Само его появление на свет было ошибкой. И вот, он даже не смог спасти Лисию.

Ты ничего не способен защитить, ничего. Всегда только глотку драл, но скорее для того, чтобы спрятать свой страх. Маленький, плачущий мальчик в его огромном теле, которому так хотелось что-то значить в собственных глазах и глазах окружающих.

Грейвольф ощущал себя пустым и ненужным. Он питал отвращение к самому себе. Он ни с кем не стал бы говорить об этом, он только делал своё дело, но когда закончится весь этот кошмар, он…

Из глаз его текли слёзы. Лицо было неподвижно. Он смотрел в потолок, но там были видны только балки.

Полная картина

— Этот шар, — сказала Кроув, — планета Земля.

Она заранее развесила увеличенные изображения и медленно ходила от одного к другому.

— Мы долго бились над природой этих линий, но думаем, что они воссоздают магнитное поле Земли. Пробелы — это континенты. Таким образом, в основном мы расшифровали это послание.

Ли сощурила глаза.

— А вы уверены? Эти якобы континенты ни в чём не похожи на земные материки.

Кроув улыбнулась:

— Они и не могут на них походить, Джуд. Это континенты, как они выглядели 180 миллионов лет назад, объединённые воедино. Пангея. Праконтинент. Вероятно, и картинка магнитного поля относится к тому же времени.

— А вы это перепроверили?

— Магнитное поле трудно реконструировать. А вот тогдашнее расположение суши известно. Нам потребовалось время, чтобы сообразить, что они прислали нам модель Земли, но потом всё встало на свои места. В принципе, послание очень простое. В качестве информационного ядра они взяли воду и привязали к ней географические данные.

— Откуда им знать, как Земля выглядела 180 миллионов лет назад? — удивился Вандербильт.

— Они это просто помнят, — сказал Йохансон.

— Помнят? О праокеане? Но ведь то было время, когда на Земле существовали только одноклеточные… — Вандербильт осёкся.

— Правильно, — сказал Йохансон. — Только одноклеточные. И несколько многоклеточных экспериментов на ранней стадии. Вчера ночью мы нашли последнюю деталь этого паззла. Ирр располагают гипермутирующей ДНК. Предположим, к началу юрского периода, добрых 200 миллионов лет тому назад, началось становление их сознания. С тех пор они постоянно учились. Знаете, в научной фантастике есть несколько излюбленных классических фраз типа: «Я не знаю, что это, но оно надвигается на нас!» Или: «Соедините меня с президентом». Ещё одна из обязательных фраз такова: «Они превзошли нас», — и почти всегда фильм или книга так и не объясняют, каким же образом превзошли. В данном случае мы можем повторить за ними: «Ирр превзошли нас».

— Потому что их знания осели в ДНК? — спросила Ли.

— Да. В этом их существенное отличие от нас. У нас нет расовой памяти. Наша культура зиждется на устном и письменном предании или на изображениях. Но наши непосредственные переживания мы не можем передать дальше. С нашим телом умирает и наш дух. Когда мы говорим, что ошибки прошлого никогда не будут забыты, мы выражаем неисполнимое желание. Забыть можно только то, что помнишь сам. Но ни один человек не помнит, что пережил до него другой человек. Мы можем записать воспоминания и прочитать их, но сами мы при этом не присутствовали. Каждому человеческому детёнышу приходится заново учиться одному и тому же, он должен дотронуться до плиты рукой, чтобы понять, что она горячая. У Ирр это по-другому. Клетка учится и делится. Она удваивает геном вместе со всей информацией, как если бы мы могли продублировать наш мозг вместе со всеми его воспоминаниями. Новые клетки наследуют не абстрактную информацию, а непосредственный опыт так, как будто они получили его сами. С самого начала их существования Ирр способны к коллективному воспоминанию. — Йохансон посмотрел на Ли: — Понятно ли вам, кто стоит рядом с нами?

Ли медленно кивнула:

— Отнять у Ирр их знание можно, только уничтожив весь коллектив.

— Боюсь, для этого придётся уничтожить их всех, — сказал Йохансон, — а это, по разным причинам, невозможно. Мы не знаем, насколько густа их сеть. Может быть, они образуют клеточные цепи в сотни километров. Число их огромно. В отличие от нас, они живут не только в настоящий момент. Они не нуждаются в статистике, не нуждаются в средних величинах, ни в каких вспомогательных символах. В достаточно большом объединении они сами себе статистика, сумма всех значений, их собственная хроника. Они знают события тысячелетней давности, тогда как мы неспособны действовать на одно-два поколения вперёд, в интересах наших детей и внуков. Мы — вытесняем информацию. Ирр сопоставляют, анализируют, узнают, прогнозируют и действуют на основании постоянно присутствующих воспоминаний. Никакое творческое достижение не утрачивается, всё идёт в развитие новой стратегии и концепции! Никогда не кончающийся процесс отбора служит лучшим решениям. Вспомнить, модифицировать, усовершенствовать, научиться на ошибках, сравнить с новым, просчитать — и действовать.

— Какой холодный, омерзительный расчёт, — сказал Вандербильт.

— Вы думаете? — Ли помотала головой. — А я восхищена этими существами. Они за минуты вырабатывают стратегию, на которую у нас ушли бы годы. Одно то, что не приходится повторять ошибки!

— Поэтому Ирр в своём жизненном пространстве, наверное, управляются лучше, чем мы в нашем, — сказал Йохансон. — У них любое достижение — коллективное и укореняется в гены. Они живут сразу во всех временах. Тогда как люди забывают прошлое и игнорируют будущее. Всё наше существование фиксировано на частностях, на «здесь» и «сейчас». Высшие познания мы приносим в жертву личным целям. Мы не можем сохранить себя после смерти, поэтому стараемся увековечить себя в манифестах, книгах и операх. Мы стараемся вписать себя в историю, оставить после себя записки, чтобы их читали, перетолковывали, фальсифицировали, и вся эта идеологическая лавина продолжается и после нашей смерти. Мы так одержимы мыслью пережить самих себя, что наши духовные цели редко согласуются с тем, что было бы полезно человечеству. Наш дух форсирует эстетическое, индивидуальное, интеллектуальное, теоретическое. Мы не хотим быть животными. С одной стороны, тело — это наш храм, с другой стороны, мы пренебрегаем им как чисто функциональной единицей. Мы уже привыкли ставить дух выше тела и необходимость житейского выживания рассматриваем с отвращением и самопрезрением.

— А у Ирр этого разделения нет, — размышляла Ли. Она по необъяснимым причинам имела чрезвычайно довольный вид. — Тело и есть дух, дух и есть тело. Никакой Ирр не станет делать то, что противоречит общим интересам. Задача выживания — в интересах вида, а не индивидуума, и действие — всегда решение всех. Грандиозно! Ни один Ирр не получит орден за хорошую идею. Удовлетворяйся соучастием в результате. На большую славу не претендует ни один Ирр. Я спрашиваю себя, имеет ли отдельная клетка вообще что-то вроде индивидуального сознания?

— Не так, как мы себе это представляем, — сказал Эневек. — Я не знаю, можно ли говорить о сознании «я» отдельной клетки. Но каждая клетка наделена индивидуальной творческой силой, она преобразует опыт в творчество и обогащает им коллектив. Возможно, какая-то новая мысль принимается во внимание лишь тогда, когда импульс достаточно сильный, то есть когда эту мысль вводят одновременно достаточное количество Ирр. Её сопоставляют с другими идеями, и более сильная побеждает.

— Чистая эволюция, — кивнула Уивер. — Эволютивное мышление.

— Вот это противник! — Ли была в восторге. — Никакого тщеславия, никаких информационных потерь. Мы, люди, всегда видим лишь часть целого, а перед ними на виду пространство и время.

— Поэтому мы разрушаем нашу планету, — сказала Кроув. — Поскольку сами не знаем, что разрушаем. А им это очевидно. Как и то, что мы не обладаем наследственной памятью.

— Да, всё имеет свой смысл. Почему они должны вступать с нами в переговоры? С вами или со мной? А завтра мы умрём. Тогда все переговоры насмарку? Если бы существовала наследственная память человеческой расы, она бы защитила нас от индивидуальной глупости, но её нет. Договориться с людьми — это иллюзия. Вот причина решения выступить против нас.

— И никакой враг не в состоянии уничтожить их знание, — сказала Оливейра. — В Ирр-коллективе каждый знает всё. Нет умных голов, нет генералов и вождей, которых можно было бы устранить, чтобы лишить остальных информационной основы. Можно уничтожить сколько угодно Ирр, — даже если уцелеет несколько, их общее знание выживет.

— Минуточку, — Ли повернулась к ней. — Но разве вы не говорили, что должны быть королевы?

— Да. Что-то вроде того. Может быть, коллективное знание — свойство всех Ирр, но коллективное действие должно быть инициировано централизованно. Я думаю, такие королевы существуют.

— Тоже одноклеточные?

— Они должны обладать той же биохимией, что и известное нам желе. Предположим, что это одноклеточные. Высокоорганизованный союз, который мы сможем постичь, только войдя с ними в контакт.

— Чтобы получать загадочные послания, — сказал Вандербильт. — Итак, они прислали нам картинку праисторической Земли. Для чего? Что они хотели нам тем самым поведать?

— Всё, — сказала Кроув.

— А нельзя ли поконкретнее?

— Они поведали нам, что это их планета. Что они владеют ею минимум 180 миллионов лет. Что они располагают единой памятью, ориентируются в магнитном поле и присутствуют всюду, где есть вода. Они говорят нам: вы здесь и сейчас. А мы — всегда и всюду. Таковы факты. Об этом говорит послание, и мне кажется, что это очень много.

Вандербильт поскрёб себе живот.

— И что мы им ответим? Чтобы они засунули своё превосходство себе в задницу?

— У них нет задницы, Джек.

— Тогда что же?

— Ну, я думаю, их логичному желанию уничтожить нас мы не можем противопоставить наше логичное желание выжить. Единственный наш шанс состоит в том, чтобы дать им понять, что мы признаём их господство…

— Господство одноклеточных?

— И убедить их в том, что мы больше не опасны для них.

— Но мы для них опасны, — сказала Уивер.

— Правильно, — поддакнул Йохансон. — Уговоры ничего не дадут. Мы должны подать им знак, что уходим из их владений. Мы должны прекратить загрязнять море ядами и шумом, причём как можно скорее. Чтобы они поняли, что и с нами можно жить.

— Это вам решать, Джуд, — сказала Кроув. — Мы можем только рекомендовать. А вы должны передать эти рекомендации дальше. Или отдать распоряжения.

Все вдруг посмотрели на Ли. Она кивнула:

— Я горячо за то, чтобы пойти этим путём. Но нам некуда спешить. Если мы устранимся из моря, мы должны послать им сообщение, сформулированное точно и убедительно. — Она обвела всех взглядом. — Я хочу, чтобы мы все поработали над этим. Без паники и спешки. Не надо пороть горячку. Несколько дней ничего не решат, гораздо важнее, чтобы послание было точным. Эти существа чужды нам до такой степени, какой мы и предположить не могли. Но если есть хоть малейший шанс достичь с ними мирного единства, мы должны его использовать. Итак, приложите все силы.

— Джуд, — улыбнулась Кроув. — Вы заставляете меня преклоняться перед американской армией.

Когда Ли, Пик и Вандербильт покинули помещение, Ли тихо спросила:

— У Рубина уже достаточно этого вещества?

— Достаточно, — сказал Вандербильт.

— Хорошо. Пусть заряжает «Дипфлайт». Всё равно, какой. Через два-три часа приступим к делу.

— К чему такая спешка? — спросил Пик.

— Йохансон. У него в глазах такое выражение, что его вот-вот озарит. Я не хочу объяснений, только и всего. А завтра пусть бушует, сколько хочет.

— Неужто мы действительно уже готовы к выполнению?

Ли посмотрела ему в глаза:

— Я доложила президенту Соединённых Штатов, что мы готовы. Поэтому мы готовы.

Нижняя палуба

— Эй! — Эневек подошёл к дельфинарию. Грейвольф мельком глянул на него и продолжил развинчивать видеокамеру. Два дельфина высунулись из воды, приветственно потрещали и посвистели. И подплыли за своей порцией ласки. — Я не помешал?

— Нет.

Эневек потрепал дельфинов. Он приходил сюда уже не в первый раз после нападения. Но его попытки разговорить Грейвольфа ничем не кончались. Тот весь ушёл в себя. Он больше не участвовал в общих собраниях, лишь снабжал видеозаписи дельфинов короткими письменными комментариями. Но ничего особенного в этих записях не было. Снимки приближавшегося желе разочаровывали. Голубое свечение, которое терялось в темноте, да несколько косаток. После чего дельфины в страхе ринулись под корпус судна и снимали уже только стальное днище. Грейвольф продолжал использовать уцелевших животных в качестве биологической системы оповещения. Эневек сомневался в пользе отряда, но ни словом не высказался против дельфиньего патрулирования. Он догадывался, что Грейвольф продолжал привычное дело только для того, чтобы не ухнуть в пустоту бездействия.

Они молча постояли рядом. Вверх по пандусу уходила группа военных и техников. Они только что закончили демонтаж разрушенных стеклянных переборок. Шлюза как такового больше не было, от него остались лишь нижние стальные переборки. Один из техников подошёл к пульту и включил насосы.

— Пошли, — сказал Грейвольф. — Сейчас затопят. Дельфинов проще выпускать, когда палуба затоплена.

Они поднялись по искусственному берегу.

— Не хочешь прерваться? Пошли бы чего-нибудь попить. Надо же и отдыхать.

— Я не устал, Леон. Все мои дела — таскать экипировку да следить, чтобы с дельфинами всё было хорошо. Это отдых без перерыва на работу.

— Тогда пойдём на обсуждение. Нельзя же настолько изолироваться. Мы много чего сделали за последние сутки.

— Я всё знаю.

— Откуда?

— Сью заглядывала. Пик приходил посмотреть, всё ли на месте. Каждый что-нибудь рассказывает, даже спрашивать не приходится.

Эневек неожиданно надулся:

— Ну, тогда я тебе не нужен.

Грейвольф не ответил.

— Ну что, так и будешь здесь киснуть?

— Ты же знаешь, я предпочитаю общество животных.

— Я точно так же, как и ты, лишился Лисии, — напомнил ему Эневек.

— Что тебе надо, Леон?

Эневек злился всё больше. Это было нечестно со стороны Грейвольфа. При всём, что ему пришлось вынести, нечестно.

— Не знаю, Джек. Признаться, я и сам себя об этом спрашиваю.

Он повернулся, чтобы уйти.

Когда он был уже в туннеле, Грейвольф окликнул его:

— Погоди, Леон.

Воспоминание

Йохансон впал в полузабытьё.

Он сидел за пультом перед мониторами, а Оливейра в стерильной лаборатории производила новые порции концентрированного феромона. Часть его они решили поместить в симулятор. От массы внутри симулятора мало чего осталось, зато вода помутнела от огромного количества одноклеточных. Желе растаяло, и свечение прекратилось. Если ввести феромон, они, возможно, опять сольются и выдержат следующий тест.

Может, думал Йохансон, послать сообщение Кроув внутрь танка и посмотреть, ответит ли этот коллектив.

У него болела голова, и он знал, отчего. Не от обилия работы и не от недостатка сна. Болела зажатая мысль. Застрявшие воспоминания.

После заседания ему стало хуже. Одно выражение Ли снова привело в действие его внутренний сломанный диапроектор. Всего несколько слов, но они заняли все его мысли и не давали ему сосредоточиться на работе. Йохансон запрокинул голову на спинку кресла и впал в лёгкую дремоту.

Не надо пороть горячку. Не надо пороть горячку.

Управилась ли Оливейра со своими синтезированными феромонами?

Не надо пороть горячку.

Сумерки. Ангар.

Металлический шорох. Йохансон вскидывается. Вначале не соображает, где он. Потом ощущает металлический ящик под собой. Встаёт и смотрит на дальнюю стену. В ней светится проём.

Открыты ворота, изнутри идёт свет. У Йохансона болят кости. Слишком долго просидел на железном ящике. Старик. Он медленно плетётся к освещённому квадрату. За квадратом — коридор с голыми стенами. Вдоль потолка — неоновые трубки. Через несколько метров коридор поворачивает.

Йохансон заглядывает за угол и прислушивается.

Голоса и шум. Можно ли ему туда?

Йохансон колеблется.

Не надо пороть горячку.

Потом вдруг барьер сломлен. Он входит в тот коридор. Опять по обе стороны голые стены. Снова поворот, теперь в другую сторону. Просторно, можно проехать на машине. Снова голоса, теперь ближе. Он сворачивает и оказывается…

В лаборатории.

Она небольшая, с низким потолком. Должно быть, она расположена в точности над большой лабораторией, где стоит симулятор. Но и здесь тоже есть симулятор, правда, меньше, чем внизу, и внутри парит что-то светящееся, голубое, с вытянутыми щупальцами…

Он глазам своим не верит.

Несколько лабораторных столов. Приборы. Фляги с жидким азотом. Панель с мониторами. Электронный микроскоп. На заднем плане дверь с бронированным стеклом: лаборатория повышенной безопасности. Ещё дальше открытая дверь ведёт в узкий коридор.

И люди.

Три человека разговаривают у симулятора, не замечая вошедшего. Двое мужчин стоят спиной к нему и женщина — боком, что-то помечает в блокноте. Она переводит взгляд с одного мужчины на другого, на симулятор, потом на вошедшего…

Рот её открывается, и мужчины разом оборачиваются. Один — из штаба Вандербильта, никому неизвестна его роль, но какая может быть роль у агента ЦРУ?

А вот второго Йохансон знает очень хорошо!

Это Рубин.

Йохансон слишком озадачен, чтобы сделать что-нибудь, и просто стоит и смотрит. Он видит испуг в глазах Рубина и вопрос, как спасти положение. Собственно, этот взгляд и вызвал оцепенение Йохансона, потому что ему вдруг стало ясно, что здесь идёт какая-то хитрая игра, в которой его просто используют — его и остальных: Оливейра, Эневека, Уивер, Кроув…

И с какой целью?

Рубин подошёл к нему с судорожной улыбкой на лице:

— Сигур, боже мой! Бродишь, тоже не спится?

Йохансон по глазам остальных понял, что никак не должен был оказаться в этом месте.

— Что вы здесь делаете, Мик?

— О, ничего, это только…

— Что всё это значит? Что здесь происходит?

Рубин встал перед ним, загородив собой лабораторию.

— Я могу вам объяснить, Сигур. Видите ли, мы не собирались использовать эту, вторую, лабораторию, она оборудована только для подстраховки на случай, если основная лаборатория выйдет из строя. Мы просто проверяем эту систему, чтобы она была готова на случай, если…

Йохансон указал на синее свечение в симуляторе:

— У вас здесь тоже… эта штука в танке!

— А, это? — Рубин оглянулся. — Это… э-э… надо же попробовать, убедиться. Мы вам ничего не говорили без нужды, потому что…

Каждое слово — враньё.

Конечно, Йохансон не совсем трезв, но вполне понимает, что Рубин врёт.

Он поворачивается и идёт к выходу.

— Сигур! Доктор Йохансон!

Шаги следом. Рубин поравнялся с ним. Нервно схватил за рукав:

— Да подождите же!

— Что — вы — здесь — делаете?

— Это совсем не то, что вы подумали, это…

— Откуда вы знаете, что я подумал, Мик?

— Это мера безопасности! Лаборатория — это мера предосторожности!

Йохансон вырвал руку:

— Я думаю, мне надо поговорить об этом с Ли.

— Нет, это…

— А лучше с Оливейра. Нет, это лучше обсудить со всеми, как вы думаете, Мик? Ведь вы нас дурите здесь?

— Конечно же, нет.

— Тогда объясните мне, наконец, что всё это значит.

В глазах Рубина возникла паника:

— Сигур, не надо пороть горячку!

Йохансон смотрит на него, негодующе фыркает и уходит. Слышит за спиной догоняющие шаги Рубина, затылком чувствует его страх.

Не надо пороть горячку.

Яркая белая вспышка.

Свет взрывается перед его глазами, и по его черепу разбегается тупая боль. Стены, коридор, всё расплывается. Пол стремительно надвигается на него…

Йохансон уставился в потолок лаборатории.

Всё встало на свои места.

Он вскочил. Оливейра всё ещё работала в стерильной лаборатории. Тяжело дыша, он посмотрел на симулятор, на контрольный пульт, на рабочие столы.

Снова на потолок.

Там, наверху, есть ещё одна лаборатория. Прямо над ними. И никто о ней не знает. Должно быть, Рубин его ударил, а потом ему вкололи какое-то снадобье, чтобы стереть ему память.

Зачем?

Что тут разыгрывается, ради всего святого?

Йохансон сжал кулаки. В нём вскипала бессильная ярость. Он бросился к выходу и побежал по пандусу наверх.

Нижняя палуба

— Что мне там, у вас, делать? — сказал Грейвольф. — Я ничем не могу вам помочь.

Злость Эневека прошла. Он вернулся к бассейну, который наполнялся водой.

— Это не так, Джек.

— Так. На флоте они мучили дельфинов, и я ничего не мог сделать. Тогда я переключился на китов, но киты стали жертвой другой силы. В какой-то момент я даже решил, что животные лучше людей, и вот животное отняло у меня Лисию. Я никому не могу помочь.

— Прекрати жалобиться, чёрт возьми.

— Это факты!

Эневек снова сел с ним рядом.

— То, что ты тогда ушёл от военных, было правильно.

— Но что изменилось оттого, что я ушёл?

— Для тебя изменилось. Ты проявил твёрдость. Доказал свою несгибаемость.

— И чего я этим достиг?

Эневек молчал.

— Знаешь, — сказал Грейвольф. — Самое худшее — это чувство, что ты нигде никто. Ты любишь человека — и теряешь его. Ты любишь животных — а они её убивают. Я уже начинаю ненавидеть этих косаток. Тебе ясно? Я начинаю ненавидеть китов!

— У нас у всех эта проблема, и мы…

— Нет! Это моя проблема! Я видел, как Лисия гибнет в пасти косатки, и ничего не мог сделать. Если я сейчас тут сдохну, это никак не повлияет ни на спасение, ни на гибель мира. Кому я нужен? Я не сделал ничего, чтобы можно было сказать, что моё присутствие на этой планете было чьей-то удачной мыслью.

— Ты нужен мне, — сказал Эневек.

Грейвольф глянул на него. Эневек ждал циничного комментария, но не последовало ничего, кроме тихого не то всхлипа, не то вздоха.

— И, пока ты не забыл, — добавил Эневек, — Лисии ты тоже был нужен.

Йохансон

Его ярости хватило бы, чтобы выволочь Рубина на взлётную палубу и вышвырнуть за борт. Он бы так и сделал, попадись ему биолог под руку. Но Рубина нигде не было. Зато он столкнулся с Уивер.

— Карен! Ты к нам?

— Честно говоря, я хотела на нижнюю палубу. К Леону и Джеку.

— О да, Джек. — Йохансон взял себя в руки. — Кажется, у него плохи дела, да?

— Видимо, между ним и Лисией было больше, чем он сам думал. К нему страшно подойти.

— Леон его друг. Он поможет ему выкарабкаться.

Уивер быстро сообразила, что это не разговор, а только повод к разговору.

— Ты-то как? — спросила она.

— Великолепно. — Йохансон взял её под руку. — У меня есть одна идея, как выстроить контакт с Ирр. Пошли со мной на «крышу»?

— Я, правда, хотела…

— Десять минут. Я хочу знать твоё мнение. И хоть подышим, а то всё время в закрытом помещении.

— Ты слишком легко одет.

На нём были свитер и джинсы. Его пуховик остался в лаборатории.

— Я закалённый. Так вот, что я думаю? — Он заметил, что стал говорить громче. Угомонись, сказал он сам себе. — Слушай, мне действительно нужно проговорить эту идею, у неё много пересечений с вашим компьютерным моделированием, мне не хочется торчать тут, на пандусе. Идёшь ты или нет?

— Конечно, иду.

Они поднимались по пандусу. Йохансон не задирал голову к потолку, ища скрытые камеры и микрофоны. Их всё равно не увидишь. И непринуждённым тоном продолжал:

— Джуд, конечно, права, не надо пороть горячку. Я думаю, нам понадобится несколько дней, чтобы эта идея созрела, потому что она базируется на…

Он городил глупости, звучавшие на учёный лад, пока они не вышли на палубу. Было холодно и ветрено. Над морем стелились рваные облака, волны ворочались внизу, словно доисторические животные, громоздкие и серые. Йохансон сильно мёрз, но изнутри его подогревала ярость.

— Честно признаться, — сказала Уивер, — я не понимаю ни слова.

Йохансон подставил лицо ветру:

— И не надо. Я думаю, здесь у них нет прослушки.

Уивер сощурила глаза:

— Ты о чём?

— Я всё вспомнил, Карен. Теперь я знаю, что со мной было позавчера ночью.

— Ты нашёл свою дверь?

— Нет. Но я знаю, что она есть.

Он сжато рассказал ей всю историю. Уивер слушала с неподвижным лицом.

— Ты считаешь, на борту есть что-то вроде пятой колонны?

— Да.

— Но для чего?

— Ты слышала, что сказала Джуд. Не надо пороть горячку. Я думаю, мы все — я, ты, Леон, Сью, Мик, разумеется, тоже, Сэм и Мёррэй — мы дали им полную наводку для розыска преступника. Мы теперь хотя бы теоретически знаем, с каким видом разума имеем дело и как он функционирует. Мы работали день и ночь, чтобы выяснить это. И вдруг нам дают дополнительное время и просят не торопиться?

— Потому что мы больше не нужны, — сказала она без выражения. — Потому что Мик в другой лаборатории с другими людьми работает над другим.

— Мы — лишь поставщики, — кивнул Йохансон. — Мы своё дело сделали.

— Но какую цель может преследовать Мик, которая не согласовывалась бы с нашей? — Уивер непонимающе помотала головой. — Какая альтернатива?

— Идёт какая-то конкурентная история. Мик ведёт двойную игру, но это не его идея.

— А чья же?

— За всем этим стоит Джуд.

— Она у тебя с самого начала сидит в печёнках, а?

— Я у неё тоже. Думаю, каждый из нас быстро понял, что другого ему не провести. А я-то никак не мог догадаться, почему я ей не доверяю. — Йохансон обхватил себя руками. — Она сейчас видит, как мы здесь стоим. Она не знает, о чём мы говорим, но исходит из того, что рано или поздно я могу всё вспомнить. Время её подгоняет. Сегодня утром она дала нам всем отбой. Это значит, что теперь начнёт действовать она.

— Это значит, надо скорее выяснить, что они замышляют. — Уивер задумалась. — Почему бы нам не созвать всех на совет?

— Слишком рискованно. Это сразу заметят. Я уверен, все помещения судна прослушиваются. А потом они закроют дверь и выбросят ключ. Я хотел бы загнать Джуд в угол, если удастся. Я хочу знать, что здесь происходит, и тут ты мне нужна.

Уивер кивнула:

— О’кей. Что я должна делать?

— Найти Рубина и выжать из него всё, пока я возьму в оборот Джуд.

— Где мне его найти?

— Может, он в той пресловутой лаборатории. Теперь я знаю, где она находится, но понятия не имею, как туда войти. А может, где-нибудь слоняется. — Йохансон вздохнул. — Может, я сумасшедший. Может, я страдаю паранойей, но сейчас я хочу знать, что происходит!

— Ты не страдаешь паранойей.

Йохансон посмотрел на неё и благодарно улыбнулся.

— Идём назад.

На обратном пути они опять болтали про мирный контакт с Чужими.

— Я сейчас схожу вниз, к Леону, — сказала Уивер. — Посмотрим, как он отнесётся к твоему предложению. Может, сегодня же займёмся программированием и поглядим, что получится.

Йохансон спустился по лестнице на второй уровень и заглянул в CIC, где Кроув и Шанкар сидели за компьютером.

— И что вы делаете? — спросил он игривым тоном.

— Думаем, — ответила Кроув из своего неизменного сигаретного облака. — А вы как продвигаетесь с феромоном?

— Сью как раз синтезирует вторую порцию. Уже, наверное, дюжины две ампул.

— А нас одолевают сомнения, тот ли это путь — благословенная математика, — сказал Шанкар. Его смуглое лицо кисло скривилось. — Боюсь, считать они умеют лучше нас.

— А что могло бы быть альтернативой?

— Эмоции. — Кроув выпустила дым из ноздрей. — Смешно, да? Именно к Ирр попытаться найти подход через чувства. Но если их чувства имеют биохимическую природу…

— Как и наши, — заметил Шанкар.

— …то аромат может сослужить нам дополнительную службу. Да, спасибо, Мёррэй. Я знаю, что и любовь — чистая химия.

— Сигур, а ты к кому-нибудь привязан химически? — пошутил Шанкар.

— Нет, сейчас у меня идёт обмен с самим собой. — Он огляделся. — А вы случайно не видели Джуд?

— Она только что была в LFOC, — сказала Кроув.

— Спасибо.

— Ах да, тебя же разыскивал Мик.

— Мик?

— Они тут вместе сидели и болтали. Мик собирался в лабораторию.

Это хорошо. Тогда Уивер его разыщет.

— Превосходно, — сказал он. — Мик поможет нам синтезировать. Пока его снова не прихватила мигрень. Бедняга.

— Ему надо начать курить, — сказала Кроув. — Помогает от головной боли.

Йохансон ухмыльнулся и отправился в LFOC. Из репродукторов доносились кликанье и свист. Видимо, Грейвольф выпустил дельфинов.

Ни Ли, ни Пика, ни Вандербильта нигде не было. Ли могла быть в тренажёрном зале или у себя в каюте. Обыскивать весь корабль не было времени.

Если Рубин на пути в лабораторию, то Уивер его скоро найдёт. А ему необходимо сначала поговорить с Ли!

Ну, хорошо, подумал он. Если я не могу тебя найти, ты сама меня найдёшь. И он не торопясь пошёл к себе в каюту, встал посреди неё и сказал:

— Хэлло, Джуд.

Где тут камеры, где микрофоны? Бессмысленно их искать, но они есть.

— Представьте себе, что со мной случилось. Я вспомнил, что над нашей большой лабораторией есть вторая, в которой Мик то и дело скрывается, когда на него нападает мигрень. Я бы хотел знать, что он там делает. Помимо того, что бьёт коллег по голове.

Взгляд его скользил по мебели, по лампам, по телевизору.

— Я думаю, сами вы мне об этом не расскажете, а, Джуд? Так что я принял несколько дополнительных мер. Видите ли, очень скоро мои воспоминания будет обсуждать вся команда, и у вас не будет возможности воспрепятствовать этому. — Это получилось слишком круто, но он надеялся, что Ли проглотит. — В ваших ли это интересах? Или в ваших, Сэл? Ах, Джек, про вас я чугь не забыл. Что вы думаете на сей счёт?

Он прохаживался по каюте взад и вперёд.

— Я не тороплюсь. Вы ведь тоже? — Он потянулся и улыбнулся. — Но мы могли бы всё это обсудить. То, что ваши люди устроили у нас за спиной вторую лабораторию, может быть, и в интересах международной безопасности. Мне только не нравится, Джуд, когда меня бьют с тыла. Я бы с вами поговорил, но рубинская мигрень, видимо, свалила целую группу, вас нигде не найти.

Он сделал паузу. А вдруг Ли всё это уже безразлично? А он тут расхаживает по каюте гоголем, придурок.

— Джуд? — Он огляделся. Нет, она его слушает. Наверняка слышит. — Джуд, я заметил, вы и Мика снабдили глубоководным симулятором. Он значительно меньше нашего, но что в нём исследуется такого, чего нельзя было бы исследовать в нашем? Уж не заключили ли вы сепаратный договор с Ирр за нашей спиной? Подскажите, Джуд, я просто теряюсь в догадках…

— Доктор Йохансон.

Он обернулся. В дверях маячила рослая фигура Пика.

— Какая неожиданность, — тихо сказал Йохансон. — Старина Сэл! Хотите чаю?

— Джуд хотела бы с вами поговорить.

— А, Джуд. — Йохансон приподнял уголки губ в полуулыбке. — Чего же она от меня хочет?

— Идёмте со мной.

— Ну пошли.

Уивер

Когда Уивер вошла, Оливейра как раз появилась из лаборатории повышенной безопасности с переносным металлическим штативом.

— Ты не видела Мика?

— Нет, я видела только феромоны. — Оливейра подняла штатив с рядами мензурок, заполненных прозрачной жидкостью. — Но он звонил и грозил, что появится. С минуты на минуту.

— Это аромат Ирр? — спросила Уивер, глядя на мензурки.

— Да. Сегодня мы запустим немного в танк. Посмотрим, сможем ли уговорить клетки на слияние. Это могло бы, так сказать, канонизировать нашу теорию. — Оливейра огляделась. — Встречный вопрос: а не видела ли ты Сигура?

— Только что, на взлётной палубе. У него есть идеи для Сэм. Я ещё загляну.

— Заходи.

Уивер задумалась. Она могла бы пока осмотреть ангар. Но если Йохансон прав, то её интерес будет замечен. Да и вряд ли можно рассчитывать, что запрещенная дверь еще раз откроется.

И она отправилась на нижнюю палубу.

Бассейн уже почти заполнился. Грейвольф и Эневек были в воде.

— Вы что, выпустили дельфинов? — спросила она. Эневек выбрался на сушу:

— Да. А ты что делала?

— Ничего особенного, честно говоря. Я думаю, нам надо упорядочить наши мысли.

— Давай упорядочим.

Она встретила его взгляд и поймала себя на желании обнять его. Забыть всю эту жуткую историю и просто делать то, что давно пора.

Но история тяжким грузом лежала на всём окружающем. И рядом был Грейвольф, который потерял свою Лисию.

Пришлось ограничиться улыбкой.

Уровень 03

Пик шагал впереди, Йохансон молча следовал за ним. Они спустились, пересекли часть госпиталя и шли по коридору. После поворота остановились перед запертой дверью.

— Что это за зона? — спросил Йохансон.

— Над нами CIC, — сказал Пик, набирая код. Электроника издала писк, и дверь открылась. За ней продолжился коридор.

Йохансон пытался сориентироваться. Если над ними CIC, то тайная лаборатория, пожалуй, находится у них под ногами.

Они дошли до следующей двери. На сей раз Пик подставил свой глаз для сканирования сетчатки, и Йохансон вошёл в помещение, похожее на CIC и наполненное электронным жужжаньем. Здесь работала по меньшей мере дюжина людей. На нескольких мониторах он увидел снимки со спутников и бортовых камер, отдельные участки пандуса, капитанский мостик с Бьюкененом и Андерсоном, взлётную палубу и ангар. Увидел Кроув и Шанкара, сидящих в CIC, Уивер и Эневека с Грейвольфом на нижней палубе и Оливейра в лаборатории. Другие мониторы показывали внутренность кают, в том числе и его собственной. Судя по углу изображения, камера была встроена прямо над дверью. Должно быть, его было хорошо видно, когда он держал свою речь.

За большим освещенным столом сидели Ли и Вандербильт. Ли поднялась.

— Хэлло, Джуд, — приветливо сказал Йохансон. — Как мило тут у вас.

— Сигур, — она ответно улыбнулась. — Я думаю, мы должны перед вами извиниться.

— Не стоит разговора. — Йохансон оглядывал помещение. — Я потрясён. Как я вижу, все главные сооружения продублированы.

— Я могу показать планы, если вам интересно.

— Достаточно объяснения на словах.

— Вы его получите. — Ли изобразила смущение: — Прежде всего, я хочу сказать, что сожалею, что вам пришлось узнать обо всём таким образом. Рубин не должен был так поступать.

— Забудем о том, что он сделал. Что он делает в этой лаборатории?

— Он ищет яд, — сказал Вандербильт.

— Яд? — Йохансон сглотнул.

— Боже мой, Сигур, — Ли стиснула руки. — Мы не можем полагаться на возможность мирного решения. Я знаю, для вас это звучит ужасно — как злоупотребление доверием и нечестная игра, но… Вы видите, мы не хотели направлять по неверному пути ни вас, ни остальных. Вам необходимо было работать над мирным решением, иначе бы мы ничего не узнали об Ирр. Ваши достижения огромны. Но вы бы никогда их не совершили, если бы перед вами стояла задача изобрести оружие.

— О каком оружии вы говорите?

— Война и мир — это два сапога пара. Кто работает на мир, не должен думать о войне. Мик исследует альтернативу. На основе ваших сведений.

— Яд, чтобы уничтожить Ирр?

— Ну вот, разве мы могли бы поручить это вам? Что бы тогда было?

— Минуточку! — Йохансон поднял руки. — Наша задача состояла в том, чтобы установить контакт. Дать им знать, что они должны прекратить. Но не уничтожать их.

— Вы мечтатель, — презрительно сказал Вандербильт.

— Но это достижимо, Джек! Проклятье, мы же…

— Как вы хотели это сделать?

— За несколько дней мы добились очень многого. Мы нашли бы путь.

— А если нет?

— Почему вы не поставили нас в известность? Почему было не поговорить об этом откровенно?

— Сигур. — Ли посмотрела на него серьёзно. — То, что мы здесь делаем, не во всём совпадает с программой ООН. Я знаю, что мы должны установить контакт, и именно это мы и пытаемся сделать. С другой стороны, никого не опечалит, если этого врага мы просто устраним. Разве вы не согласны с тем, что надо рассматривать оба пути?

— Согласен. Но для чего весь этот цирк?

— Верховное командование вам не доверяет, — сказала Ли. — Есть опасения, что вы и другие встанете поперёк дороги, если узнаете, что ваши усилия в поиске мирного контакта стали базой для военного решения. Известно, каких взглядов придерживаются учёные: они хотят исследовать и защищать чужеродное, вместо того, чтобы уничтожить его, даже если оно опасно и агрессивно.

— А военные готовы палить во всё, что им непонятно?

— Эти ваши слова как раз и подтверждают нашу правоту, — сказал Вандербильт, гладя себя по животу.

— Поймите же, Сигур, всё ваше внимание нужно было сосредоточить на теме контакта.

Йохансон махнул рукой в сторону мониторов:

— И для этого вы за нами шпионили?

— То, что сделал Рубин, было ошибкой, — внушительно повторила Ли. — Он не имел на это права. А система слежки служит исключительно вашей безопасности. Работу военного решения мы вели тайно, чтобы не ввергать вас в сомнения и не уводить от задачи.

— И в чём же состоит эта задача? — Йохансон подошёл вплотную к Ли и посмотрел ей в глаза. — Добиться мира или стать теми простофилями, которые обеспечат необходимым знанием ваше давно решённое нападение?

— Мы должны думать и о том, и о другом.

— И как далеко зашёл Мик в своём военном варианте?

— У него есть несколько идей, но пока ничего конкретного. — Она набрала воздуха и строго посмотрела ему в глаза. — В интересах безопасности я прошу вас пока не рассказывать об этом остальным. Дайте нам время, мы сами сделаем это, лишь бы не застопорилась работа, на которую миллиарды людей возлагают свою последнюю надежду. Очень скоро мы будем сообща работать над всеми вариантами. После ваших невероятных достижений по выявлению лица противника у нас больше нет оснований что-то держать в тайне. И если мы будем работать над оружием, то лишь в надежде, что нам никогда не придётся его применить.

— Я не верю ни одному вашему слову, Джуд, — прошипел Йохансон. Он подступил к ней так близко, что между их лицами с трудом поместилась бы ладонь. — Как только вы получите это проклятое оружие, вы тут же его примените. Хотя и не представляете, какую ответственность возьмёте на себя. Это же одноклеточные, Джуд! Миллиарды миллиардов одноклеточных! Они существуют с начала мира. У нас нет ни малейшего понятия, какую роль они играют в нашей экосистеме. Мы не знаем, что будет с океаном, если мы их отравим. Мы не знаем, что произойдёт с нами. Но прежде всего, мы не сможем остановить того, что они уже начали! Умещается это у вас в голове? Как вы собираетесь без Ирр снова запустить остановленный Гольфстрим?

— Если мы уничтожим Ирр, — сказала Ли, — уж с червями и бактериями как-нибудь справимся.

— Что? Вы собираетесь справиться с бактериями? Да эта планета вся состоит из бактерий! Вы хотите истребить микроорганизмы? У вас, кажется, мания величия. Если бы вам это удалось, вы приговорили бы к смерти всю жизнь на Земле. Тогда не Ирр, а вы уничтожите планету. Все виды животных в морях погибнут, а потом…

— Ну и погибнут, — вскричал Вандербильт. — Вы, глупый невежда, вы, яйцеголовый учёный тупица! Пусть вымрет пара рыбок, но зато мы останемся живы…

— Да не останемся мы живы! — вскричал Йохансон. — Неужели вы не понимаете? Всё переплетено. Мы не можем одолеть Ирр. Они превосходят нас. Мы ничего не сможем сделать с микроорганизмами, мы даже с обыкновенной вирусной инфекцией справиться не можем. Человек живёт только потому, что на Земле господствуют микробы.

— Сигур, — умоляюще сказала Ли. Йохансон повернулся к ней:

— Откройте мне дверь. Я не хочу больше продолжать этот разговор.

— Ну хорошо. — Ли кивнула, поджав губы. — Тогда оставайтесь с вашим чувством собственной непогрешимости. Сэл, откройте доктору Йохансону дверь.

Пик медлил.

— Сэл, вы слышали? Доктор Йохансон хочет уйти.

— Нам не удалось вас убедить? — измученно и беспомощно спросил Пик. — В том, что мы поступаем правильно?

— Откройте дверь, Сэл, — сказал Йохансон.

Пик неохотно двинулся к двери и нажал кнопку на стене. Дверь скользнула в сторону.

— И следующую, если можно.

— Естественно.

Йохансон вышел наружу. Ли — за ним.

— Сигур!

Он остановился:

— Что вы хотите, Джуд?

— Вы упрекнули меня, что я не могу оценить степень своей ответственности. Может быть, вы и правы. Но оцените степень вашей. Если вы сейчас пойдёте к остальным и всё расскажете, то разом остановите ход работы на этом корабле. Вы это знаете. Мы, наверное, не имели права обманывать вас, но подумайте трезво, имеете ли вы право разоблачать нас.

Йохансон медленно повернулся. Ли стояла в дверях контрольного помещения.

— Я очень трезво об этом подумаю, — сказал он.

— Тогда пойдём на компромисс. Дайте мне время найти путь, а до тех пор оставьте всё как есть. Поговорим сегодня вечером. А до того времени никто из нас не сделает ничего, что могло бы смутить другого. Согласны ли вы принять это предложение?

Желваки Йохансона ходили ходуном. Что с ним будет, если он сейчас отвергнет это предложение?

— Договорились, — сказал он. Ли улыбнулась:

— Спасибо, Сигур.

Уивер

Охотнее всего она осталась бы на нижней палубе. Эневек делал всё возможное, чтобы ободрить Грейвольфа. Она хотела бы остаться с одним потому, что её влекло к нему, а с другим, печаль которого можно было потрогать руками, — чтобы не бросать его в беде. Ужасно было видеть этого огромного, излучающего силу человека в печали. Но ещё ужаснее было то, о чём рассказал ей Йохансон. Чем больше она размышляла над этим, тем чудовищнее ей казалось то, что происходило на борту «Независимости». Что-то подсказывало ей, что все они находятся в большой опасности. Может быть, Рубин уже появился.

— Пока, — сказала она. — Мне надо кое-что сделать.

— Что случилось? — спросил Эневек.

— Ничего особенного.

Она не владела техникой притворства. Быстро поднялась по пандусу и пошла по коридору к лаборатории. Дверь была открыта. Рубин с Оливейра стояли у лабораторного стола.

— Привет. Ты хотела меня о чём-то спросить? — повернулся к ней Рубин.

Уивер нажала кнопку на стене, и переборка за ней закрылась.

— Да. Ты мне должен кое-что объяснить.

— Объяснять я мастер, — осклабился Рубин.

— В самом деле?

Она подошла к ним. Взгляд её обшарил лабораторный стол. Чего только на нём не было. В одном штативе торчали скальпели разных размеров. Она сказала:

— Ты мог бы объяснить мне, для чего служит лаборатория, расположенная над нами, чем ты там занимаешься и почему ударил позапрошлой ночью Сигура после того, как он тебя там обнаружил?

Ангар

Йохансон кипел от ярости. В гневе он не знал, куда себя деть, выбежал в ангар и обыскал, в конце концов, стену. Его воспоминания точно подсказали ему, где должна находиться дверь. Ли призналась, что лаборатория существует, но этого ему было мало.

Он вдруг заметил на серой краске стены удлинённые пятна ржавчины. Собственно, он и раньше их видел, но не придал им значения, поскольку ржавчина и облупившаяся краска на кораблях не редкость. Только не на новом корабле. А «Независимость» была новенькой, с иголочки.

Он отступил на шаг. Если проследить за трубой, ведущей вверх слева, то повсюду натыкаешься на эту ржавчину. А чуть дальше висел шкаф с релейной защитой. Под ним тоже облупилась краска.

Вот тебе и дверь.

Она была очень хорошо замаскирована. Если бы он не искал её так неистово, ни за что бы не заметил. Он и сейчас не видел контуров, лишь кажущееся случайным расположение деталей выдавало скрытую дверь.

Уивер! Нашла ли она Рубина? Что теперь делать? Отменить её задание в соответствии с договорённостью с Ли? А чего стоила эта договорённость? Можно ли было вообще вступать с генералом в сговор?

Тяжело дыша и не зная, что делать, он ходил взад и вперёд по пустому ангару. Весь корабль теперь казался ему тюрьмой. Ему нужен был свежий воздух.

Он широкими шагами вышел на платформу наружного лифта. Порывы ветра трепали его волосы и одежду. Море стало ещё неспокойнее. Плёнка влаги мигом подёрнула лицо. Он подошёл к краю платформы, не огороженной никакими барьерами, и глянул вниз, на растревоженное Гренландское море.

Что же ему делать?

Контрольное помещение

Ли стояла перед мониторами. Она видела, как Йохансон обследует стену, как потом в огорчении пересекает ангар.

— Что означает эта дурацкая договорённость? — прорычал Вандербильт. — Неужто вы впрямь верите, что он удержит язык за зубами?

— Удержит, — сказала Ли.

— А если нет?

Йохансон исчез в проходе к наружному лифту. Ли повернулась к Вандербильту:

— Излишний вопрос, Джек. Вы естественным образом решите проблему. Причём прямо сейчас.

— Момент, — Пик поднял руку. — Такое не предусматривалось.

— Что значит решить? — нетерпеливо спросил Вандербильт.

— Решить — значит решить, — сказала Ли. — Сейчас шторм. В шторм выходить на палубу нельзя. Мало ли, порыв ветра…

— Нет, — Пик помотал головой. — Так не договаривались.

— Заткнитесь, Сэл.

— Проклятье, Джуд! Давайте арестуем его на пару часов, этого будет достаточно!

— Джек, — сказала Ли Вандербильту, не удостоив Пика взглядом. — Делайте свою работу. И делайте её лично.

Вандербильт ухмыльнулся:

— С удовольствием, милочка. С большим удовольствием.

Лаборатория

И без того длинное лицо Оливейра вытянулось ещё сильнее. Она уставилась сперва на Уивер, потом на Рубина.

— Ну? — сказала Уивер. Рубин побледнел.

— Я понятия не имею, о чём ты говоришь.

— Мик, слушай. — Она встала между ним и столом и почти дружески положила руку ему на плечо. — Я не особенная говорунья. А в салонных речах тем более не сильна. Таких, как я, не приглашают на коктейли и не выводят на подиум. Я предпочитаю быстрый и короткий разговор. Итак, ещё раз, и не зли меня увёртками. Наверху есть лаборатория. Прямо над нами. Она выходит в ангар, дверь хорошо замаскирована, но Сигур видел, как ты входил и выходил. За это ты долбанул его по черепу. Так? — Она метнула на Рубина свирепый взгляд.

Биолог помотал головой, пытаясь высвободиться из хватки Уивер, но ему не удалось.

— Это самая величайшая глупость, какую только…

Нет! Свободной рукой она вытянула из штатива скальпель и прижала остриё к сонной артерии Рубина. Тот вздрогнул. Она прижала остриё ещё сильнее и напрягла мышцы. Биолог замер в её объятиях, зажатый, как в тисках.

— Ты с ума сошла? — ахнул он. — Что это значит?

— Мик, я не неженка. У меня очень много силы. В детстве я невзначай задушила котёнка, когда гладила. Так что подумай над тем, что ты скажешь. Потому что гладить тебя я не хочу.

Вандербильт

Джек Вандербильт не особенно жаждал смерти Йохансона, но и в жизни его особенно заинтересован не был. Есть задание, и задание конкретное. Если Йохансон представляет собой риск безопасности, риск надо устранить.

Флойд Андерсон следовал за ним. Старший офицер выполнял двойные функции. Он действительно был профессиональным моряком, но в основном работал на ЦРУ. Почти каждый на борту, за исключением Бьюкенена и нескольких членов команды, так или иначе работал на ЦРУ. Андерсон участвовал в секретных операциях в Пакистане и в Персидском заливе. Он был хорошим воином.

И убийцей.

Вандербильт думал о том, как повернулись события. До недавнего времени он воображал, что борется с террористами, но теперь должен был признать, что Йохансон с самого начала был прав. Уже поэтому будет позором убить его, тем более по приказу Ли. Вандербильт ненавидел голубоглазую ведьму. Ли была параноидальной интриганкой, с больными мозгами. Он питал к ней отвращение, но всё же находился под влиянием её подлой логики, с которой она шагала по трупам.

Внезапно он вспомнил, как сам же и предостерегал Йохансона — тогда, в Нанаймо.

Она сумасшедшая, понял?

Но Йохансон ничего не понял.

Как же так? Никто поначалу не понимал, что с Ли не всё в порядке. Не понимали, что она, побуждаемая теорией заговора и честолюбием, реагирует неадекватно. Что она лжёт и всем жертвует ради своих целей. Джудит Ли, любимица президента Соединённых Штатов. А тот ничего не замечает. Могущественнейший человек мира не представляет, кого пригрел на своей груди.

Нам всем надо быть начеку, думал Вандербильт. Вплоть до того, что кто-нибудь возьмёт оружие и решит проблему.

Когда-нибудь.

Они быстро прошли по коридору. Большей услуги Йохансон им и оказать не мог, выйдя на платформу наружного лифта. Как там сказала сумасшедшая? Порыв ветра…

Контрольное помещение

Едва Вандербильт покинул помещение, как к Ли подбежал человек от пульта управления. Он показывал на один из мониторов.

— Что-то неладно в лаборатории, — сказал он.

Ли посмотрела. Уивер, Оливейра и Рубин стояли вплотную. Совсем вплотную. Уивер обняла Рубина за плечо и прижалась к нему.

С каких это пор между ними такие тесные отношения?

— Громче звук, — сказала Ли.

Стал слышен голос Уивер. Тихий, но отчётливый. Она расспрашивала Рубина о секретной лаборатории. При ближайшем рассмотрении Ли увидела в глазах Рубина страх, а в руке Уивер какой-то предмет, блеснувший у самой его шеи.

Ли увидела и услышала достаточно.

— Сэл! Вы и ещё трое. Оружие с фугасными снарядами. Быстро. Идём вниз.

— Что вы задумали? — спросил Пик.

— Порядок навести. — Она отвернулась от экрана и пошла к двери. — Ваш вопрос, Сэл, стоил нам двух секунд. Поберегите наше время, иначе я вас расстреляю. Людей сюда. Надо выбить дурь из башки Уивер. Время запрета охоты на учёных истекло.

Лаборатория

— Ах ты, свинья, — сказала Оливейра. — Ты посмел ударить Сигура!

В глазах Рубина стоял страх. Взгляд его обыскивал потолок.

— Это не так, я…

— Не пялься в камеру, Мик, — тихо сказала Уивер. — Ты сдохнешь раньше, чем они прибегут.

Рубин начал дрожать.

— Ещё раз, Мик, чем вы там занимаетесь?

— Мы разработали яд, — сказал он, заикаясь.

— Яд? — эхом повторила Оливейра.

— Для этого мы использовали твои результаты, Сью. Твои и Сигура. После того, как вы нашли формулу феромона, было уже нетрудно самим произвести его в достаточном количестве и… Мы подвязали к нему радиоактивный изотоп.

— Что-что подвязали?

— Заразили феромон радиоактивностью, но клетки её не замечают. Мы уже испытали…

— Как, у вас есть танк высокого давления?

— Уменьшенная модель… Карен, прошу тебя, убери скальпель, у тебя нет шансов! Они же видят и слышат всё, что здесь происходит…

— Не болтай, — сказала Уивер. — Дальше, что вы там проделали?

— Мы ещё раньше наблюдали, как феромон убивает дефективных Ирр, у которых не было специального рецептора. Ну, Сью объясняла. После того, как стало ясно, что запрограммированное убийство клеток является частью их биохимии, мы должны были найти путь убийства здоровых Ирр.

— Через феромон?

— Это единственный путь. В геном мы не можем вмешаться, пока он не расшифрован полностью, а это длилось бы годы. Тогда мы подвязали к аромату радиоактивный изотоп.

— И что делает этот изотоп?

— Он лишает силы защитное действие специального рецептора. Феромон уничтожает все клетки Ирр. И здоровые тоже.

— Почему вы нам об этом не сказали? — Оливейра непонимающе трясла головой. — Никто из нас не любит этих бестий. Мы бы нашли решение сообща.

— У Ли свои планы, — вырвалось у Рубина.

— Это не сработает!

— Это уже сработало. Мы провели тест. Запускается цепная реакция. Запрограммированная смерть клеток. Как только они сольются, они сами себя уничтожат. Как только феромон подключится к ним, будет уже поздно. Стоит процессу начаться, его уже не остановишь. Мы перекодируем Ирр, это как смертельный вирус, который они передадут друг другу.

— Это безумие, Мик! Вы не понимаете, что затеваете. Ирр владеют семьюдесятью процентами нашей планеты, они располагают древнейшей, высокоразвитой биотехнологией. Они живут в других организмах, возможно, присутствуют во всей морской жизни, они разлагают вещества — может быть, метан или двуокись углерода. Мы не имеем представления о том, что будет с этой планетой, если мы их уничтожим.

Оливейра схватила Рубина за шиворот:

— Вы должны остановить этот эксперимент, — внушительно сказала она. — Ни в коем случае нельзя идти по этому пути. Ведь эти существа господствуют на Земле. Они и есть Земля! Суперорганизм. Мыслящий океан.

— А если мы этого не сделаем? — Рубин издал кряхтящий смех. — Тогда мы все умрём. Хотите дождаться очередного цунами? Метановой катастрофы? Оледенения?

— Мы здесь всего неделю, а уже установили с ними контакт, — сказала Уивер. — Почему не попытаться достигнуть понимания?

— Слишком поздно, — прошипел Рубин.

Взгляд Уивер бегал по стенам и потолку. Она не знала, сколько времени ещё осталось до того, как сюда явятся Ли или Пик. Может, Вандербильт. Но ждать недолго.

— Что значит поздно?

— Поздно, дура! — крикнул Рубин. — Через полтора часа мы приведём яд в действие.

— Вы сошли с ума, — прошептала Оливейра.

— Мик, — сказала Уивер. — Я хочу точно знать, как вы это сделаете. Иначе у меня рука соскользнёт.

— Я не могу тебе это…

— Я серьёзно.

Рубин задрожал ещё сильнее.

— В «Дипфлайте-3» две торпедные гильзы зарядим ядом. Мы их уже заполнили…

— Они уже на борту?

— Нет, я должен сейчас…

— Кто выйдет на ней?

— Я и Ли.

— Ли — сама — вниз?

— Это была её идея. Она не хочет случайностей. — Рубин заставил себя улыбнуться. — Вы же не пойдёте против неё, Карен. Вы не сможете этому воспрепятствовать. Мир спасём мы. Это наши имена останутся потомкам…

— Заткнись, Мик. — Уивер стала подталкивать его в сторону двери. — Сейчас пойдём в эту лабораторию. Лодка не будет заправлена. Сценарий изменился.

Нижняя палуба

— У тебя что-то с Карен? — спросил Грейвольф, складывая оборудование в контейнеры. Эневек запнулся.

— Нет. Собственно, нет.

— Собственно?

— Мы хорошо понимаем друг друга. Но я боюсь, что это всё.

Грейвольф посмотрел на него:

— Может, хотя бы ты начнёшь что-то делать правильно.

— Не знаю, интересует ли её это. — Эневек вдруг осознал, что только сейчас впервые признался в этом и Грейвольфу, и себе. — Я правда не знаю, Джек. Я в таких делах профан.

— Да уж знаю, — язвительно сказал Грейвольф. — Надо было умереть твоему отцу, чтобы ты хоть одной ногой ступил в мир живых.

— Но-но…

— Да ладно. Сам знаешь, что я прав. Почему бы тебе не пойти за ней? Она только того и ждёт.

— Я пришёл сюда к тебе, а не к Карен.

— Я это оценил. А теперь ступай.

— Чёрт, Джек! Прекрати зарывать себя живьём. Идём наверх, пока у тебя плавники не выросли.

— Я бы предпочёл плавники.

Эневек неуверенно поглядел в сторону туннеля. Конечно, он бы с радостью побежал за Уивер, и не только ради себя. Его беспокоило её состояние. Она была немного не в себе. Он вспомнил, что она рассказывала ему про Йохансона.

— Хорошо, кисни здесь, — сказал он Грейвольфу. — Если передумаешь, я наверху.

Он поднялся с нижней палубы и миновал лабораторию. Она была закрыта. Он подумал, не заглянуть ли туда. Может, встретит там Йохансона. Ему не терпелось узнать о деле подробнее. Но потом передумал и поднялся выше, к ангару, чтобы бросить взгляд на эту пресловутую стену.

Но не успел.

Едва ступив в ангар, он увидел Вандербильта и Андерсона, выходящих на наружную платформу.

Внезапно его охватило нехорошее предчувствие. Что они здесь делают?

И куда, собственно, исчезла Уивер?

Бездна

Ревел западный ветер. Он дул с ледников, гнал вдоль корпуса «Независимости» огромные волны и вытягивал из моря последние остатки тепла.

У поверхности всё бурлило, но на глубине царил покой. Ещё несколько месяцев назад в этом месте в глубину обрывались потоки ледяной, отяжелевшей от соли воды. Теперь к морю примешались пресные воды быстро тающей полярной шапки льдов. Гигантский североатлантический насос, который называли лёгкими Мирового океана — потому что вместе с остывшей водой на глубину попадали огромные количества кислорода, — медленно, но неуклонно останавливал свою работу. Конвейер морских течений замирал, потоки, несущие с собой тропическое тепло, замедлялись.

Но хотя каскады падающей воды уже не обнаруживались, некоторое количество холодной воды уходило вниз, падая на дно Гренландского бассейна.

На глубине трёх с половиной тысяч метров тьма уступила место синему свечению.

Оно растянулось на громадную площадь: тонкостенная труба прикрепилась ко дну бесчисленными студенистыми присосками. Внутри трубы двигались миллионы щупалец, словно луг из синхронно колеблющихся водорослей. Они проталкивали куски белого вещества в направлении какого-то крупного предмета. Голубого свечения едва хватало, чтобы различить контуры этого предмета — два открытых купола затонувшего «Дипфлайта».

Организм наполнял батискаф кусками белого льда. Его вошло внутрь не так много. Часть трубы отделилась, опустилась на батискаф и окутала его. Прозрачное вещество сомкнулось вокруг корпуса, уплотнилось и прижало купола. К образованному плотному пузырю подводился длинный тонкий шланг.

Шланг начал пульсировать. Через него прокачивалась вода. Вода издалека. Тонкостенный эластичный шланг засасывал её от грязевого вулкана у норвежского побережья — и закачивал в органический резервуар, окружавший батискаф. Тёплая поэтому более лёгкая вода приподняла пузырь со дна.

Белые куски гидратного льда среагировали мгновенно. Клетки кристаллов растопились. Сжатый в них метан взрывообразно увеличил свой объём в 165 раз, заполнил «Дипфлайт» газом и надул органическую оболочку. Желейный кокон отсоединился от шланга и герметично замкнулся. Ни один пузырёк газа не мог ускользнуть. Весь его объём устремился вверх, вначале медленно, затем — по мере уменьшения давления воды — всё быстрее, волоча за собой заключённый в пузырь батискаф.

Лаборатория

Уивер, стиснув Рубина своей железной хваткой и прижав к его шее остриё скальпеля, не успела выйти наружу. Дверь лаборатории распахнулась. Трое солдат с тяжёлым оружием ворвались внутрь и направили стволы на неё. Она услышала крик Оливейра и остановилась, не выпуская Рубина.

В лабораторию вошла Ли в сопровождении Пика.

— Вы никуда не пойдёте, Карен.

— Джуд, — прокряхтел Рубин. — Как вы вовремя! Уберите от меня эту сумасшедшую.

— Молчите уж, — прикрикнул на него Пик. — Сами создали проблему.

Ли улыбнулась.

— Скажите честно, Карен, — сказала она задушевным тоном. — Вам не кажется, что вы отреагировали несколько преувеличенно?

— С учётом того, что рассказал Мик? — Уивер помотала головой. — Нет, не кажется.

— Что же такого он вам рассказал?

— Он пообещал нам цепную реакцию, вызванную ядом из торпедных гильз «Дипфлайта-3». Кстати, он упомянул, что вы собираетесь выйти в море с ним вдвоём. Через полтора часа.

— Тс-с, — прошептала Ли и шагнула к ней. Уивер зажала Рубина и с силой рванула его назад. Оливейра застыла у лабораторного стола. Она всё ещё держала в руках штатив с мензурками, в которых был экстракт феромона.

— Вы знаете, Мик Рубин, возможно, один из лучших биологов мира, но он страдает комплексом неполноценности, — сказала Ли. — Ему так хотелось прославиться. Мысль, что его имя будут помнить многие поколения людей, сводила его с ума. Этим объясняется его преувеличенная болтливость, но уж простите ему. Рубин собственную мать продаст за крупицу славы. — Она остановилась. — Но это больше не играет роли. Поскольку вы знаете, что мы задумали, придётся и вам объяснить необходимость, которая за этим стоит. Я делала всё возможное, чтобы не доводить дело до конца, но поскольку теперь уже все всё знают, у меня нет выбора.

— Будьте благоразумны, Карен, — умоляюще сказал Пик. — Отпустите его.

— Ни в коем случае, — ответила Карен.

— Он нам нужен. А после поговорим.

— Нет, разговоров больше не будет. — Ли достала свой пистолет и направила его на Уивер. — Отпустите его, Карен. Немедленно, или я стреляю. Это моё последнее слово.

Уивер глянула в чёрное дуло.

— Вы этого не сделаете, — сказала она.

— Вы совершаете ошибку, Джуд, — хрипло сказала Оливейра. — Нельзя применять этот яд. Я уже объяснила Мику, что…

Ли взмахнула пистолетом, направила его на Оливейра и выстрелила. Оливейра отшвырнуло к лабораторному столу, и она сползла по нему на пол. Штатив с мензурками выскользнул из её рук. Секунду Оливейра непонимающе смотрела на дыру в своей груди, потом её глаза остекленели.

— Что вы делаете! — воскликнул Пик. Оружие снова нацелилось на Уивер.

— Отпустить! — рявкнула Ли.

Наружный лифт

— Доктор Йохансон!

Он обернулся. К нему неторопливо шли по платформе Вандербильт и Андерсон. Последний, как обычно, с безучастным видом, а Вандербильт — с широкой улыбкой.

— Должно быть, вы на нас сердитесь, — дружелюбно сказал он.

Йохансон стоял в нескольких метрах от края платформы. Порывы ветра стегали его по лицу. За бортом вздымались высокие волны. Он уже собирался уходить внутрь.

— Что вас привело сюда, Джек?

— Ничего определённого. — Вандербильт поднял руки извиняющимся жестом. — Я просто хотел вам сказать, что нам очень жаль. Нехорошо получилось. Глупая история, ведь правда?

Йохансон молча отступил в сторону, и те двое остановились.

— Нам что-то нужно обсудить? — спросил Йохансон.

— Я вас обидел, — сказал Вандербильт. — И хочу извиниться.

Йохансон поднял брови:

— Очень благородно с вашей стороны, Джек. Я принимаю ваше извинение. Что-нибудь ещё?

Вандербильт подставил ветру лицо. Его жидкие светлые волосы трепетали, как ковыль.

— Как тут холодно, — сказал он, придвигаясь ближе к Йохансону.

Андерсон последовал его примеру, но остановился с другой стороны. Получилось, что они окружили Йохансона. Теперь он не мог пройти ни между ними, ни влево, ни вправо.

То, что они замышляли, было настолько очевидно, что он даже не удивился. Лишь почувствовал смертельный страх, с которым не мог справиться. Он непроизвольно отступил на шаг и в тот же миг понял, что это была ошибка. Теперь он стоял на самом краю. Им оставалось совсем немного. Сильный толчок отбросил бы его на страховочную сетку, натянутую за бортом, а то и дальше сетки — прямо в воду.

— Джек, — медленно сказал он. — Уж не хотите ли вы меня утопить?

— Бог мой, с чего вы взяли? — Вандербильт с деланым удивлением выпучил глаза. — Я хотел с вами поговорить.

— А что тут делает Андерсон?

— Просто оказался рядом. Чистая случайность. Мы думали…

Йохансон ринулся на Вандербильта, пригнулся и сделал прыжок вправо. Теперь он был далеко от края. Андерсон метнулся к нему. В первый момент казалось, что отвлекающий манёвр Йохансона удался, но тут же кулак Андерсона угодил ему прямо в лицо.

Он рухнул и заскользил к краю платформы.

Старший офицер без особенной спешки шёл следом. Его лапы подхватили Йохансона под мышки и рванули вверх. Йохансон пытался отодрать от себя его руки, но они были как бетон. Ноги его оторвались от пола, и он бешено забил ими, а Андерсон тащил его к краю, где стоял Вандербильт, скептически глядя вниз.

— Ужасный шторм сегодня, — сказал замдиректора ЦРУ. — Надеюсь, вы уж извините, что мы сбросим вас вниз, доктор Йохансон. Придётся немножко поплавать. — Он повернулся к нему и оскалил зубы. — Но не бойтесь, недолго. Вода всего два градуса. Будет даже приятно. Всё сразу успокоится, все волнения пройдут, сердце замедлится…

Йохансон закричал.

— Помогите! — вопил он изо всех сил. — Спасите!

Его ноги болтались уже за краем платформы. Под ним была сетка шириной метра два. Ничего не стоило перекинуть его дальше.

— По-мо-ги-те!

К его удивлению, помощь пришла.

Он услышал, как Андерсон хрипло ахнул, и внезапно снова ощутил под ногами платформу. Потом Андерсон, падая навзничь, увлёк за собой и его. Хватка старшего офицера ослабла, Йохансон скатился с Андерсона, отполз в сторону и вскочил на ноги.

Глазам его предстала гротескная картина. Андерсон, размахивая руками, пытался встать на ноги. Эневек сзади вцепился в его куртку и не отпускал, одновременно пытаясь выбраться из-под него.

Йохансон бросился на помощь, но путь ему преградил Вандербильт.

— Стоп! — В руке у него был пистолет. Он медленно обошёл барахтающихся на полу и встал спиной к проходу. — Неплохая попытка. Но теперь довольно. Доктор Эневек, будьте любезны, дайте встать нашему мистеру Андерсону. Он всего лишь исполняет свой долг.

Эневек под дулом пистолета расслабил пальцы и выпустил воротник куртки Андерсона. Старший офицер вскочил. Не дожидаясь, когда противник поднимется, он схватил Эневека и швырнул к краю платформы.

— Нет! — крикнул Йохансон.

Эневек пытался за что-нибудь зацепиться. Он раскинул руки и ноги, но продолжал неудержимо скользить к краю.

Андерсон, пригнув голову, ринулся к Йохансону, глядя на него лишёнными выражения глазами. Он протянул руку, рванул Йохансона на себя и ударил его кулаком в живот. Йохансон стал ловить ртом воздух. Боль волнами расходилась по его внутренностям. Он сложился пополам, как перочинный ножик, и упал на колени.

Боль была нестерпимой. Он больше не мог подняться и давился, ожидая следующего удара.