"Коллекционер" - читать интересную книгу автора (Fowles John)

19 ноября

Все это время не хотела ничего писать. Иногда возникало желание взяться за дневник. Потом казалось – это слабость. Согласие принять все, что происходит. Ведь я чувствую: как только запишу что-то, сразу перекипаю, успокаиваюсь. Но сейчас мне кажется, необходимо все записать. Как протокол.

Потому что он это сделал.

Гадость.

Если и существовали между нами отношения, хоть в чем-то напоминающие дружеские, какая-то человечность, доброе расположение – от всего этого не осталось и следа.

Отныне мы – враги. Я и он. Он наговорил такого, что ясно – ом тоже меня ненавидит.

Ему ненавистно само мое существование. В этом все дело.

Может быть, он и сам еще не полностью осознал это, потому что сейчас он со мной – воплощенная любезность. Но это время не за горами. Однажды утром он проснется и скажет себе: «Я ее ненавижу».

Отвратительно.

Когда пришла в себя после хлороформа, я обнаружила, что лежу в постели. На мне были трусики и лифчик, все остальное он с меня снял.

Я была в ярости. Сначала. Просто обезумела от отвращения. Представила его огромные противные руки, беспрепятственно шарящие по моему телу. Как он снимает с меня чулки. Гадость.

Потом подумала о том, что он мог со мной сделать. И не сделал. Решила, что не стану устраивать скандал.

Но – молчать.

Ведь скандалить, кричать на кого-то означает, что есть еще какой-то контакт.

С тех пор мне в голову пришли еще две вещи.

Первое: он нелеп и странен настолько, что мог раздеть меня, вовсе и не думая ни о чем таком, в силу ему одному известных представлений о том, что «подобает», а что «не подобает» делать. Может быть, он просто думал, что «не подобает» лежать в постели одетой.

А может быть, он хотел мне напомнить. О том, что он мог бы сделать со мной, но не сделал. О своем благородстве. С этим я могу согласиться. Мне действительно повезло.

Только от этого мне еще страшнее. Почему он ничего не сделал? Что он такое на самом деле?

Между нами теперь – глубокая пропасть. О наведении мостов и речи быть не может.

Теперь он говорит, что отпустит меня только через четыре недели. Болтовня. Не верю ни одному слову. Предупредила, что постараюсь его убить. И могла бы. Не задумываясь. Ни на секунду.

Понимаю, как я была не права. Слепа.

Продалась Калибану, как уличная девка. Позволила ему тратить на меня столько денег. И хотя сама себя убеждала, что это только справедливо, это вовсе не так. Я все-таки испытывала чувство благодарности, из-за этого старалась относиться к нему получше. Даже когда дразнила, шипела, даже когда смеялась над ним. Даже когда швырялась его драгоценными тарелками. Ведь все это доказывало: он что-то для меня значит. А надо было показать ему, что он для меня не существует. Теперь так и будет. Сплошной лед.

Заморожу его до смерти.

Он во всем – слабее меня. Его единственное преимущество – то, что он держит меня здесь. Только в этом его власть надо мной. Он ничего не умеет делать лучше, чем я. Ни вести себя, ни разговаривать. Он гораздо хуже. Настоящий старик-водяной. От него не избавишься, если не стряхнешь со спины.

Силой.

Вот сижу здесь и думаю о Боге. Кажется, я больше не верю в Бога. Дело не только во мне. Я думаю обо всех, кто вынужден был вот так жить во время войны. Об Анне Франк [69] и множестве таких, как она. И еще о далеком прошлом. Об истории. И я чувствую, знаю: Бог не вмешивается. Позволяет нам страдать. Если молишь о свободе, тебе может стать полегче уже просто потому, что молишься, или потому, что обстоятельства так складываются: приносят свободу. Но Бог не слышит. Не может. В Нем нет ничего человеческого, у Него – ни слуха, ни зрения, ни жалости или стремления помочь. Я думаю, может быть. Бог и создал мир и основные законы эволюции материи. Но Он не может заботиться о каждом из нас. Он так все и задумал: какие-то люди радостны, другие печальны, одним везет, другим – нет. Кто печалится, кто радуется – Ему неизвестно, да и неинтересно. Так что на самом деле Бога не существует.

В последние дни чувствую, что утратила веру. Странное ощущение, будто стала чище, мысли прояснились, ушла слепота. Все-таки верю в некоего Бога. Но Он такой недосягаемый, холодный, расчетливый. Понимаю: нужно нам всем жить так, будто Бога нет. Молитвы, поклонение, песнопения – все это бесполезная ерунда.

Пытаюсь объяснить, почему отказываюсь от собственных принципов (от несовершения насилия). Я не отказываюсь. Только вижу – иногда приходится их нарушать, просто чтобы выжить. Бессмысленно доверяться везению, Провидению или верить, что Бог будет к тe6e милостив. Нужно действовать самой, бороться за свою жизнь.

В небесах – пусто. Чистые, прекрасные, но совершенно пустые небеса.

Нельзя же представить себе, чтобы архитекторы и строители жили во всех тех домах, которые они создали. Это было бы невозможно. Все это настолько очевидно, как я раньше не догадалась? Бог должен быть, но Он не может знать о нас ничего.

(Вечер.) Целый день вела себя с ним отвратительно. Он несколько раз пытался заговорить, но я заставляла его замолчать. Не хочу ли я, чтобы он принес мне что-нибудь? – Ничего не хочу. Я – пленница. Если дадите мне есть, буду есть, чтобы не умереть с голоду. Отныне наши отношения – отношения заключенного и тюремщика, и не более того. Теперь оставьте меня в покое.

К счастью, у меня здесь много книг. Он постоянно приносит еду и сигареты. Если не принесет – просить не стану. Это все, что мне нужно.

Он – нелюдь, пустое пространство, заключенное в человеческую оболочку.