"Икона" - читать интересную книгу автора (Форсайт Фредерик)

Глава 3

Около полудня того самого дня, 16 июля, сидевший в своем кабинете на втором этаже особняка неподалеку от Кисельного бульвара Игорь Комаров связался по внутреннему телефону со своим личным секретарем.

– Документ, который я дал вам вчера, вы успели прочитать? – спросил он.

– Конечно, господин президент. Блестяще, если мне будет позволено так сказать, – ответил Акопов. Все сотрудники Комарова обращались к нему «господин президент», подразумевая его должность председателя исполнительного комитета Союза патриотических сил. Они были уверены, что и через двенадцать месяцев будут обращаться к нему так же, но с еще большим основанием.

– Спасибо, – сказал Комаров. – Теперь верните его мне, пожалуйста.

В трубке стало тихо. Акопов встал и подошел к своему вмурованному в стену сейфу. Он знал комбинацию цифр на память и, не задумываясь, повернул диск замка нужные шесть раз. Когда дверка распахнулась, он протянул руку, чтобы взять папку в черном переплете. Но ее там не было.

Озадаченный, он стал выкладывать из сейфа документ за документом, папку за папкой. Акопов похолодел от страха, охваченный паникой и одновременно не желая поверить в то, что, очевидно, случилось. Взяв себя в руки, он проделал все сначала. Папки, сваленные на ковре у его ног, он рассортировал и перебрал листок за листком. Черной папки не было. На лбу выступили капельки пота. Он спокойно работал все утро в своем кабинете, убежденный, что накануне, перед тем как уйти, убрал все секретные документы в надежное место. Акопов делал так всегда, он был человеком привычки.

От сейфа он перешел к ящикам стола. Ничего. Он осмотрел пол под столом, затем все шкафы и полки. Около часа дня он постучал в дверь кабинета Игоря Комарова, вошел и признался, что не смог найти папку.

Человек, который, как считали почти во всем мире, будет следующим Президентом России, личность очень сложная. Невозможно было представить большую противоположность его свергнутому предшественнику Жириновскому, которого он открыто называл шутом.

Комаров был среднего роста и телосложения, всегда гладко выбрит, серо-стального цвета волосы аккуратно подстрижены. Наиболее заметные пристрастия: чрезмерная чистоплотность и глубокое отвращение к физическим контактам. В отличие от большинства русских политиков, любящих пить водку, произносить тосты, похлопывать по спине, панибратски обниматься, Комаров требовал от своего окружения соблюдения строгости в одежде и обращении. Он очень редко надевал форму «черной гвардии», и обычно его можно было видеть в двубортном сером костюме и рубашке с галстуком.

После нескольких лет политической активности Комарова очень немногие могли сказать, что хорошо с ним знакомы, и никто не осмеливался даже делать вид, что дружит с ним. Никита Иванович Акопов в течение десяти лет состоял при нем в должности личного секретаря, но их отношения остались отношениями хозяина и рабски преданного слуги.

И если Ельцин даровал некоторым своим сотрудникам статус дружков по выпивке и теннису, то Комаров, насколько было известно, только одному человеку позволял обращаться к нему по имени и отчеству. Этим человеком был начальник службы безопасности его партии полковник Анатолий Гришин.

Как и многие преуспевающие политики, Комаров мог, подобно хамелеону, менять личину, если было нужно. В глазах прессы, в тех редких случаях, когда он удостаивал журналистов личной встречи, он выглядел серьезным государственным деятелем. Перед своими же сторонниками он так преображался, что Акопов не переставал удивляться и восхищаться им. Когда он стоял на трибуне, то бывший педантичный инженер исчезал куда-то, будто его никогда и не было. На его месте появлялся блестящий оратор, фонтан страсти, чародей слова, человек, с безошибочной точностью выражавший надежды, страхи и желания всех людей, их гнев и их фанатизм. Для них он был человеком, олицетворявшим доброту с легким налетом простонародности.

Но под этими двумя личинами скрывалась третья, которая и пугала Акопова. Даже слуха о существовании этого третьего человека было достаточно, чтобы держать в страхе окружение – сотрудников, коллег и охранников, что ему и требовалось.

Только дважды за десять лет Никита Акопов видел, как дьявольский гнев, кипевший внутри этого человека, вырвался наружу. В других случаях он оказывался свидетелем внутренней борьбы с этим гневом и видел, как вождю удавалось сдерживать его. В тех двух случаях, когда хозяин терял контроль, Акопов видел, как человек, который властвовал над ним, очаровывал его и руководил им, за которым он шел и которого боготворил, превращался в визжащего от ярости истеричного дьявола.

Он швырял телефонные аппараты, вазы и все, что попадалось под руку, в дрожащего подчиненного, вызвавшего его недовольство; однажды он довел таким образом одного старшего офицера «черной гвардии» до состояния полного идиотизма. Он изрыгал ругательства, грязнее которых Акопов никогда не слышал, ломал мебель, и был случай, когда его пришлось удерживать, чтобы, избивая жертву, он не совершил убийство.

Акопов знал признаки приближения приступа такого гнева у председателя СПС. Лицо Комарова покрывалось смертельной бледностью, его поведение становилось еще более официальным и вежливым, а на скулах вспыхивали ярко-красные пятна.

– И вы говорите, что потеряли ее, Никита Иванович?

– Не потерял, господин президент. Очевидно, не туда положил.

– Этот документ более секретного характера, чем все. с чем вы раньше имели дело. Вы прочитали его и должны понимать почему.

– Очень хорошо понимаю, господин президент.

– Существует всего три экземпляра. Два – в моем сейфе. Никому, кроме немногих, самых близких мне людей, не будет разрешено увидеть его. Его написал и даже напечатал я сам. Я, Игорь Комаров, действительно напечатал каждую страницу сам, не доверяя секретарю. Вот насколько он секретен.

– Очень мудрое решение, господин президент.

– И поскольку я считаю…считал вас одним из этих людей, я позволил вам прочитать его. А теперь вы говорите мне, что он потерялся.

– Где-то лежит, не туда положил, уверяю вас, господин президент.

Комаров не сводил с него своего гипнотизирующего взгляда, способного обратить неверующих в свою веру и нагнать страху на отступников. На скулах побледневшего лица горели два красных пятна.

– Когда вы в последний раз видели документ?

– Вчера вечером, господин президент. Я задержался, чтобы прочитать его без посторонних. Ушел в восемь часов.

Комаров кивнул. Записи в журнале ночной охраны подтвердят или опровергнут слова секретаря.

– Вы унесли его с собой. Вопреки моему приказу.

– Нет, господин президент, клянусь вам. Я запер его в сейфе. Я никогда бы не оставил секретный документ на столе, а тем более не взял бы с собой.

– И сейчас его в сейфе нет?

Акопов хотел сглотнуть слюну, но во рту пересохло.

– Сколько раз вы подходили к сейфу до того, как я позвонил?

– Ни разу, господин президент. Когда вы позвонили, я первый раз подошел к сейфу.

– Он был заперт?

– Да, как обычно.

– Его пытались открыть?

– По всей видимости, нет, господин президент.

– Вы обыскали комнату?

– Сверху донизу, от угла до угла. Не могу понять.

Комаров задумался на несколько минут. За его ничего не выражавшим лицом скрывалась всевозрастающая паника. Наконец он позвонил в службу безопасности на первом этаже.

– Заприте здание. Никого не впускать и не выпускать. Свяжитесь с полковником Гришиным. Передайте, чтобы он немедленно явился в мой кабинет. Немедленно. Где бы он ни был, что бы ни делал. В течение часа он должен быть здесь.

Он снял палец с кнопки селектора и посмотрел на своего бледного, дрожащего помощника.

– Идите в свой кабинет. Ни с кем не разговаривайте. Ждите там дальнейших распоряжений.

Будучи разумной незамужней и вполне современной молодой женщиной, Селия Стоун уже давно пришла к выводу, что имеет полное право получать удовольствие где и с кем ей нравится. В данный момент ей нравились молодые твердые мускулы Хьюго Грея, приехавшего из Лондона два месяца назад, на полгода позже ее самой. Он занимал должность помощника атташе по культуре, того же ранга, что и она, но был на два года старше ее и тоже свободен.

Оба они занимали по маленькой, но удобной квартирке в жилом доме на Кутузовском проспекте, предоставленном британскому посольству для проживания его сотрудников. Квадратное здание имело двор, удобный для стоянки машин, у въезда в который был установлен шлагбаум и пост милиции. Даже в современной России каждый понимал, что все приезды и отъезды регистрируются, но по крайней мере никто не калечил машины.

После ленча она вернулась под надежное крылышко посольства на Софийской набережной и написала отчет о своей встрече с журналистом. Большую часть времени они обсуждали смерть президента Черкасова и ее возможные последствия. Она заверила русского журналиста в том, что английский народ испытывает постоянный глубокий интерес к событиям в России, и надеялась, что он ей поверил. Она удостоверится в этом, когда появится его статья.

В пять она вернулась в свою квартиру принять ванну и немного отдохнуть. Они договорились с Хьюго пообедать в восемь, после чего она намеревалась вернуться вместе с ним к себе домой. Ей не хотелось долго спать в эту ночь.

К четырем часам дня полковник Анатолий Гришин убедился. что пропавшего документа в здании нет. Он сидел в кабинете Игоря Комарова и докладывал ему об этом.

За четыре года эти два человека стали взаимозависимы. В 1994 году Гришин завершил свою карьеру во Втором главном управлении КГБ, выйдя в отставку в чине полковника. Он полностью утратил всяческие иллюзии. С тех пор как в 1991 году кончилось правление коммунистов, бывший КГБ, по его мнению, превратился в гроб повапленный. И еще раньше, в сентябре 1991 года, Михаил Горбачев разрушил крупнейший в мире аппарат службы безопасности и раздал его многочисленные подразделения в разные ведомства.

Отделение внешней разведки, Первое главное управление, осталось в своей старой штаб-квартире в Ясенево, у самой кольцевой дороги, но было переименовано в Службу внешней разведки, или СВР. Что уже было плохо.

Хуже всего было то, что собственное подразделение Гришина, Второе главное управление, до тех пор ответственное за всю внутреннюю безопасность – разоблачение шпионов и подавление диссидентов, – было ослаблено, переименовано в ФСБ, сократило свою численность и превратилось в пародию на прежнюю организацию.

Гришин наблюдал за всем этим с омерзением. Русскому народу нужна дисциплина, твердая, а иногда и жестокая дисциплина, и поэтому существовало Второе главное управление, которое ее обеспечивало. Три года он делал вид, что поддерживает реформы, в надежде получить звание генерал-майора, но потом бросил. Через год он возглавил личную охрану Игоря Комарова, а затем стал еще одним членом политбюро старой либерально-демократической партии.

Они вместе достигли известности и власти, и впереди их ожидало многое, очень многое. За эти годы Гришин создал для Комарова собственный, исключительно преданный отряд обороны. «черную гвардию», сейчас насчитывающий пять тысяч крепких молодых людей, под его личным командованием.

В поддержку гвардии создавалась лига молодых боевиков в количестве двадцати тысяч, подростковое крыло СПС из молодых людей с привитой правильной идеологией, фанатически преданных, и тоже под его командованием. Он был одним из немногих, кто обращался к Комарову по имени и отчеству.

– Ты уверен, что здесь, в здании, папки нет? – спросил Комаров.

– Не может ее здесь быть, Игорь Алексеевич. За два часа мы практически все разобрали на части. Каждый шкаф, каждый ящик, каждый стол, каждый сейф. Все окна и подоконники проверены, каждый метр территории. Взлома не было. Эксперт из фирмы, изготовившей сейф, только что закончил работу. Сейф не пытались открыть. Или его открыл кто-то, кто знал комбинацию, или папки в нем никогда не было. Вчерашний мусор задержали и проверили. Ничего. Собаки бегали на свободе с семи часов вечера. После семи никто не входил в здание – ночная охрана сменила дневную в шесть, и дневная ушла через десять минут. Акопов находился в своем кабинете до восьми. Вызвали собаковода, дежурившего прошлой ночью. Он клянется, что вчера вечером он придерживал собак три раза, чтобы припозднившиеся сотрудники могли покинуть территорию, и Акопов уехал последним. Записи в журнале подтверждают это.

– Итак? – спросил Комаров.

– Ошибка либо злой умысел. Обоих ночных охранников вот-вот привезут. Они отвечали за здание после восьми часов, когда уехал Акопов, до прихода дневной смены сегодня утром в шесть. Затем, в течение двух часов, пока не стали около восьми прибывать сотрудники, здесь оставалась только дневная смена охраны. Но они клянутся, что, когда делали первый обход, двери всех кабинетов на этом этаже были заперты. И все работающие здесь сотрудники подтверждают это, включая Акопова.

– Твои предположения, Анатолий?

– Или Акопов взял папку с собой, случайно или умышленно, или он не запирал ее в сейф и кто-то из ночной смены взял ее. У них есть ключи от всех дверей.

– Итак, это Акопов?

– Первый подозреваемый – несомненно. Его квартиру обыскали. В его присутствии. Ничего. Я подумал, он мог взять папку с собой, а потом потерять атташе-кейс. Так случилось однажды в министерстве обороны. Я вел расследование. Это не был шпионаж – обычная халатность. Виновного отправили в лагерь. Но у Акопова тот же портфель, с которым он всегда ходит. Это подтвердили три человека.

– Так что же, он сделал это умышленно?

– Возможно. Но здесь есть проблема. У него было двенадцать часов, чтобы сбежать, а он пришел утром сюда. Почему? Я бы хотел… э-э… подопрашивать его подольше.

– Разрешение дано.

– А что потом?

Игорь Комаров повернулся во вращающемся кресле лицом к окну. Некоторое время он раздумывал.

– Акопов был очень хорошим личным секретарем, – наконец произнес он. – Но теперь его необходимо заменить. Меня беспокоит, что он видел документ, содержание которого чрезвычайно секретно. Если его понизить в должности или уволить совсем, он будет чувствовать себя обиженным, а это может ввести его в искушение разгласить то, что ему стало известно. Это было бы огорчительно, очень огорчительно.

– Я все понял, – сказал полковник Гришин.

В этот момент привезли ничего не понимающих ночных охранников, и Гришин ушел вниз, чтобы допросить их.

К девяти вечера помещение охранников в казармах «черной гвардии» за городом обыскали, но не нашли ничего, кроме туалетных принадлежностей, как и ожидалось, и порнографических журналов.

В особняке охранников разделили и допрашивали в разных комнатах. Допрос вел лично Гришин. Они явно боялись его, и не без оснований. Репутация его была известна.

Гришин орал прямо в ухо допрашиваемому матерщину. Но не это было самым страшным для двух покрывшихся потом людей. Ужас охватил каждого из них, когда он сел рядом и шепотом стал описывать, что ожидает того, кого он уличит во лжи. К восьми у Гришина сложилась полная картина их дежурства накануне ночью. Он узнал, что охранники делали обходы небрежно и нерегулярно; они не отрывались от телевизора – им хотелось узнать подробности смерти президента. И он впервые услышал о присутствии уборщика служебных помещений.

Этого человека впустили в десять часов. Как обычно. Через подземный ход. Никто не сопровождал его. Чтобы открыть три двери, требовались оба охранника, потому что один знал комбинацию замка к двери на улицу, второй – к внутренней, и только код замка в двери посередине был известен им обоим.

Он узнал, что старик начал уборку с верхнего этажа. Как обычно. Охранники оторвались от телевизора, чтобы открыть кабинеты начальства на втором этаже. Один охранник стоял в дверях личного кабинета господина Комарова, пока уборщик не закончил там свою работу, и снова запер дверь, но когда Зайцев убирал остальные кабинеты второго этажа, оба охранника находились внизу. Как обычно. Итак… уборщик оставался один в кабинете Акопова. И он ушел раньше обычного, перед рассветом.

В девять господина Акопова, страшно бледного, увезли из здания. Его увезли на собственной машине, только за рулем сидел малый из «черной гвардии». Другой расположился на заднем сиденье рядом с теперь уже опальным секретарем. Они не поехали к Акопову домой. Машина направилась за город в один из расположенных там лагерей молодых боевиков.

К девяти полковник Гришин закончил изучать взятое из отдела кадров личное дело некоего Зайцева Леонида, шестидесяти лет, уборщика служебных помещений. Имелся домашний адрес, но человека ведь могло и не быть дома. Он должен прийти на работу в особняк в десять часов вечера.

Он не пришел. В полночь Гришин с тремя черногвардейцами поехал к старику домой.

В это время Селия Стоун со счастливой улыбкой скатилась со своего любовника и потянулась за сигаретой. Вообще-то она курила мало, но это был тот самый особый случай. Хьюго Грей, лежа на спине в ее постели, все еще тяжело дышал. Он был крепким молодым человеком, державшим себя в форме при помощи тенниса и плавания, но в предыдущие два часа ему пришлось выложиться как следует.

Он не в первый раз задумался, почему Бог устроил так, что аппетит жаждущей любви женщины всегда превосходит возможности мужчины. Это крайне несправедливо.

В темноте Селия Стоун с удовольствием затянулась: никотин – это то что надо. Склонившись над любовником, она растрепала его темно-каштановые кудри.

– Как, черт побери, ты можешь быть атташе по культуре? – насмешливо спросила она. – Ты не отличишь Тургенева от Лермонтова.

– А мне и не надо, – проворчал Грей. – Предполагается, что я должен рассказывать русским о нашей культуре – Шекспире, Бронте и все такое.

– И поэтому ты должен ходить на совещания к начальнику отдела?

Грей рывком приподнялся и, схватив ее за плечо, прошипел в ухо:

– Замолчи, Селия. Здесь могут прослушивать.

Обиженная Селия встала с постели и пошла на кухню сварить кофе. Она не понимала, почему Хьюго так задевают ее шутки. Ведь то, чем он занимался в посольстве на самом деле, не было для большинства коллег секретом. И они не ошибались в своих догадках, конечно. В прошлом месяце Хьюго Грей стал третьим и младшим членом московского отделения Интеллидженс сервис. Когда-то, в старое доброе время, в разгар «холодной войны», оно было значительно больше. Но времена меняются, а бюджет сокращается. Находящаяся в состоянии разрухи Россия не представляла теперь значительной угрозы для Запада.

Более важным было то, что девяносто процентов секретов стали доступны, и подчас за минимальную плату. Даже в бывшем КГБ появился офицер по связям с прессой. А на другой стороне центра города, в посольстве США, работников ЦРУ едва хватило бы на футбольную команду.

Но Хьюго Грей был молод, полон энтузиазма и убежден, что квартиры дипломатов до сих пор прослушиваются. Коммунизм, может быть, и ушел, но рожденная им паранойя процветала. Конечно, он был прав, но агенты ФСБ уже вычислили его и были вполне счастливы.

Неизвестно почему названный так, бульвар Энтузиастов – самая ветхая, неприглядная и нищая часть Москвы. Эта улица расположена таким образом, что на нее стекают потоки загрязненного воздуха из цехов химического комбината, на трубах которого установлены фильтры, больше похожие на сетку теннисной ракетки. Поэтому энтузиазм был заметен только среди тех жителей, которым предстояло уехать отсюда.

Согласно личному делу, Леонид Зайцев жил со своей дочерью, ее мужем, водителем грузовика, и их ребенком. В половине первого по-летнему теплой ночи, когда к дому подъехала блестящая черная «чайка», ее водитель высунул голову наружу, пытаясь разглядеть грязные таблички с названиями улиц.

У зятя, конечно, была другая фамилия, и им пришлось потратить время, чтобы узнать у разбуженного соседа на первом этаже, что нужная семья живет на пятом. Лифт отсутствовал. Четыре человека тяжелым шагом поднялись по лестнице и забарабанили в облупившуюся дверь.

Открывшая им женщина, заспанная, с тупым взглядом опухших глаз, выглядела лет на десять старше своих тридцати пяти. Гришин действовал вежливо, но настойчиво. Его люди, оттолкнув женщину, вошли в квартиру и начали обыск. Обыскивать было почти нечего – квартирка была крошечной: две комнаты, вонючая уборная и кухонная ниша за занавеской.

Женщина спала на двуспальной кровати со своим шестилетним сыном в одной из комнат. Ребенок проснулся и начал хныкать, а затем, когда кровать перевернули, чтобы убедиться, что под ней никто не прячется, громко заплакал. Открыли и обыскали два жалких фанерных шкафа.

В соседней комнате дочь Зайцева беспомощно показала на стоящую у стены раскладушку, на которой обычно спал ее отец, и объяснила, что ее муж уже два дня как уехал в Минск. Разрыдавшись (ребенок последовал ее примеру), она сообщила, что отец накануне не вернулся утром с работы. Она беспокоилась, но не заявила о его исчезновении. Подумала – может быть, заснул где-нибудь на скамейке в парке.

Оказалось достаточно десяти минут, чтобы убедиться, что в квартире никто не прячется. Гришину было ясно, что женщина слишком напугана и к тому же глупа, чтобы лгать. Через полчаса они уехали.

Гришин приказал не возвращаться в центр Москвы, а ехать за город, где в лагере, в сорока километрах от Москвы, держали Акопова. И до утра он сам допрашивал несчастного секретаря. Перед рассветом тот, рыдая, признался, что мог оставить этот важный документ на столе. Такого с ним никогда не случалось. Он никак не мог понять, как он забыл запереть его в сейфе. Акопов молил о прощении. Гришин кивал и похлопывал его по спине.

Выйдя из казармы, он подозвал одного из своих самых верных помощников.

– День будет душным и жарким. Наш друг сильно расстроен. Думаю, купание на восходе солнца ему не повредит. – И поехал обратно в город.

Если роковая папка осталась на столе Акопова, рассуждал Гришин, то ее мог по ошибке выбросить уборщик. Или взять с собой. Первое не подходит. Мусор из штаб-квартиры партии всегда сохраняется несколько дней, до тех пор пока его не сожгут при свидетелях. Бумаги из мусора за прошлый вечер тщательно перебрали, лист за листом. Ничего. Итак, унес с собой уборщик. Почему полуграмотный старик сделал это, зачем ему могла понадобиться эта папка, Гришин не мог себе представить. Только старик может это объяснить. И он объяснит.

Прежде чем нормальные люди сели завтракать, он отправил своих людей, всех в штатской одежде, на улицы Москвы на поиски старика в потертой солдатской шинели. У него не нашлось фотографии, но словесный портрет был подробным и точным.

Однако задача оказалась непростой даже для сыщиков полковника Гришина. Если, как подозревал Гришин, Зайцев теперь живет на улице, придется проверять каждого бродягу, которых великое множество. Но лишь у одного из них три стальных зуба и папка в черном переплете. И он, и папка нужны немедленно. Озадаченные, но послушные гвардейцы, несмотря на жаркий день, тщательно прочесывали Москву.


Лэнглн, декабрь 1983 года

Джейсон Монк встал из-за стола, потянулся и решил спуститься в буфет. Месяц назад, когда он вернулся из Найроби, ему сообщили, что его служебные донесения оценены как хорошие. а в некоторых случаях – как в высшей степени хорошие. Повышение по службе рассматривается, а начальник африканского отдела доволен, но сожалеет, что потеряет его.

По прибытии Монк узнал, что записан на курс испанского языка, который начнется сразу после рождественских каникул. Испанский будет его третьим языком, но он откроет перед Монком двери латиноамериканского отдела.

Южная Америка представляла собой обширную территорию, имеющую большое значение не только потому, что находилась по соседству и под влиянием США, как предписывала «доктрина Монро», но и потому, что являлась наипервейшей целью советского блока, который нацелился на нее как на плацдарм для восстаний, подрывной деятельности и коммунистической революции. КГБ проводил большую операцию к югу от Рио-Гранде. которую ЦРУ решительно намеревалось пресечь. В тридцать три года для Монка Южная Америка была хорошей ступенькой в его карьере.

Он помешивал кофе, когда почувствовал, что кто-то остановился у его столика.

– Великолепный загар, – произнес голос.

Монк поднял глаза. Он узнал человека, который, улыбаясь, смотрел на него. Он поднялся, но человек жестом удержал его – милость аристократа к простолюдину.

Монк удивился. Он знал, что заговоривший с ним был одним из главных людей в оперативном управлении, потому что кто-то показал на него Монку в коридоре как на вновь назначенного начальника советского отдела группы контрразведки в советско-восточноевропейском отделении. Что поразило Монка, так это его невзрачная внешность. Они были почти одного роста, на два дюйма ниже шести футов, но человек, подошедший к Монку, будучи старше всего на девять лет, выглядел очень плохо. Монк заметил сальные, зализанные назад волосы, густые усы, закрывающие верхнюю губу слабого, тщеславного рта, совиные близорукие глаза.

– Три года в Кении, – сказал Монк, чтобы объяснить свой загар.

– Снова в продуваемый ветрами Вашингтон, а? – произнес человек.

Внутренняя антенна Монка улавливала недобрые флюиды. В глазах собеседника таилась насмешка. Казалось, они говорили: «А я намного умнее тебя. Я и в самом деле очень умный».

– Да, сэр, – ответил Монк.

К нему протянулась рука с потемневшими от никотина пальцами. Монк заметил это. а также красные прожилки на кончике носа, что часто выдает большого пьяницу. Он встал и одарил собеседника улыбкой, которую девушки из машбюро называли между собой «сумасшедшей».

– А вы, должно быть… – начал человек.

– Монк. Джейсон Монк.

– Приятно познакомиться, Джейсон. Я – Олдрич Эймс.

Обычно сотрудники посольства не работали в субботу, тем более в жаркий летний день, когда могли бы провести уик-энд за городом, но смерть Президента России создала кучу лишней работы, и пришлось потрудиться в выходной.

Если бы машина Хьюго Грея завелась в то утро, многие люди, умершие вскоре, остались бы живы, а мир пошел бы другой дорогой. Но свечи зажигания подчиняются своим законам. После отчаянных попыток завести мотор Грей побежал за подъезжавшим к барьеру красным «ровером» и постучал по стеклу. Селия Стоун распахнула дверцу.

Он сел рядом, машина выехала на Кутузовский проспект и направилась мимо гостиницы «Украина» в сторону Арбата и Кремля. На полу под ногами у него что-то зашуршало. Он нагнулся и опустил руку.

– Твой договор на акции «Известий»? – спросил он.

Она скосила глаза и узнала папку, которую он держал в руках.

– О Господи, я собиралась выбросить ее вчера. Какой-то сумасшедший старик бросил ее в машину. Напугал меня до смерти.

– Еще одно прошение, – заметил Грей. – Конца им нет. Обычно просят визу, конечно. – Он раскрыл черную обложку и посмотрел на титульный лист. – Нет. это больше о политике.

– Прекрасно. Я – мистер Псих, а вот мой план спасения мира. Просто передайте его послу.

– Он так сказал? «Передайте его послу»?

– Ага, так, и еще – «спасибо за пиво».

– Какое пиво?

– Откуда я знаю? Это был псих.

Грей прочитал первую страницу и перелистал еще несколько. Он становился все серьезнее.

– Это политика, – сказал он. – Своего рода манифест.

– Ты его хочешь – ты его имеешь, – сказала Селия. Позади остался Александровский сад, и они повернули на Большой Каменный мост.

Хьюго Грей собирался бегло просмотреть неожиданный подарок и затем спокойно выбросить его в мусорную корзину. Но, прочитав десяток страниц, Грей решил попросить о встрече с начальником отделения – проницательным шотландцем с острым умом.

Кабинет начальника ежедневно проверялся на наличие «жучков», но действительно секретные совещания проводились всегда в «пузыре». Это странное сооружение представляло собой помещение для совещаний, подвешенное на прочных балках таким образом, что его со всех сторон окружало пустое пространство. Регулярно проверяемый внутри и снаружи, «пузырь» считался недосягаемым для вражеской разведки. Грей не чувствовал достаточной уверенности, чтобы просить о встрече в «пузыре».

– Ну что, парень? – сказал начальник.

– Послушайте, Джок. Не знаю, не отнимаю ли я у вас напрасно время… Скорее всего именно так. Прошу прощения. Но вчера произошло нечто странное. Какой-то старик бросил это в машину Селии Стоун. Вы ее знаете? Эта девушка – помощник пресс-атташе. Может быть, тут ничего нет…

Он замялся. Начальник разглядывал его поверх полусфер своих очков.

– Бросил ей в машину? – тихо повторил он.

– Она так говорит. Просто распахнул дверцу, бросил это внутрь, попросил передать послу и ушел.

Начальник отделения протянул руку за черной папкой, на которой отпечатались подошвы Грея.

– Что за человек? – спросил он.

– Старый, оборванный, заросший щетиной. Похож на бродягу. Напугал ее до смерти.

– Возможно, прошение?…

– Она так и подумала. Собиралась выбросить. Но сегодня утром она подвозила меня. И я прочитал кое-что по дороге. Это больше похоже на политику. Внутри на титульном листе стоит печать с логотипом СПС. Воспринимается так, словно написано Игорем Комаровым.

– Будущим президентом? Странно. Ладно, оставь ее мне.

– Спасибо, Джок, – сказал, поднимаясь, Грей. В британской Интеллидженс сервис поощрялось дружеское обращение по именам между младшими и старшими чиновниками. Считалось, что это создает чувство товарищества, принадлежности к одной семье, укрепляя понятие «мы и они», психологию, свойственную всем профессионалам этого странного ремесла. И только к одному шефу обращались «шеф» или «сэр».

Грей уже подошел к выходу и взялся за ручку двери, когда начальник остановил его.

– Маленькое дельце, парень. В советские времена дома строили халтурно, и стены делали тонкие. Они и теперь тонкие. Сегодня наш третий секретарь торгового представителя явился с красными от бессонницы глазами. К счастью, его благородная жена сейчас в Англии. В следующий раз не могли бы вы с восхитительной мисс Стоун вести себя капельку потише?

Хьюго Грей, красный, как кремлевские стены, вышел из комнаты. Начальник отделения отложил черную папку в сторону. Ему предстоял тяжелый день, и к одиннадцати его ожидал посол. Его превосходительство был занятым человеком и не желал, чтобы у него отнимали время на какие-то бумажки, подброшенные бродягами в служебную машину. И только ночью, задержавшись допоздна в своем кабинете, старший разведчик прочитал документ, который впоследствии станет известен под названием «Черный манифест».


Мадрид, август 1984 года

До ноября 1986 года индийское посольство в Мадриде располагалось в красивом здании начала века, на Калье-Веласкес, 93. В День независимости в 1984 году индийский посол по традиции давал большой прием для ведущих членов испанского правительства и дипломатического корпуса. Как всегда, 15 августа.

Из– за страшной жары, царившей в Мадриде в этом месяце, а также потому, что август обычно является временем правительственных, парламентских и дипломатических каникул, многие важные персоны находились далеко от столицы и их представляли чиновники рангом пониже.

С точки зрения посла, это было достойно сожаления, но индусы едва ли могли изменить дату своего Дня независимости.

Американцев представлял поверенный в делах и сопровождавший его второй торговый секретарь, некий Джейсон Монк. Начальник отделения ЦРУ посольства отсутствовал, и Монк, заменивший его в отделении, замещал его и здесь.

Это был удачный для Монка год. Он с отличием окончил курсы испанского языка и получил повышение с Джи-эс-12 до Джи-эс-13. Государственный правительственный реестр должностей (Джи-эс) мало что значил для частного сектора, потому что это были тарифы для государственных служащих, но внутри ЦРУ это указывало не только на зарплату, но и на ранг, престижность и успехи в продвижении по службе.

Более того, при перетасовке высших чинов директор ЦРУ Уильям Кейси назначил нового заместителя директора по оперативной работе вместо Джона Стайна. Заместитель директора по оперативной работе является руководителем всей разведывательной деятельности управления, и ему подчиняется каждый действующий агент. Этим новым заместителем оказался человек, открывший и завербовавший Монка, – Кэри Джордан.

И наконец, по окончании испанского курса Монк получил назначение не в отдел Латинской Америки, а в отдел Западной Европы, где имелась всего одна испаноговорящая страна – Испания.

Не то чтобы Испания была враждебной территорией – совсем наоборот. Но для холостого тридцатичетырехлетнего офицера ЦРУ великолепие испанской столицы затмевало Тегусигальпу.

Благодаря добрым отношениям между Соединенными Штатами и их испанским союзником большая часть работы агентов ЦРУ состояла не из шпионажа в Испании, а из сотрудничества с местной контрразведкой и слежки за большими советскими и восточноевропейскими колониями дипломатов, в которых засело множество агентов противника. Всего за два месяца Монк сумел завязать дружеские отношения с испанским управлением внутренних дел, большинство старших офицеров которого служили еще во времена Франке и были ярыми антикоммунистами. Испытывая трудности с произношением имени «Джейсон», которое звучало по-испански как «Хасон», они прозвали молодого американца Эль Рубио, «рыжий», и полюбили его. Монк умел нравиться людям.

Было жарко, прием проходил по заведенному порядку; группы людей медленно перемещались по саду, пили шампанское, купленное на деньги индийского правительства, уже через десять секунд нагревавшееся в руке, и вели вежливые, но бессодержательные беседы, говоря совсем не то, что думали. Монк, сочтя, что он выполнил свой долг перед дядей Сэмом, уже собирался уходить, когда заметил знакомое лицо.

Пробравшись через толпу, он оказался позади этого человека и подождал, пока темно-серый костюм не закончит беседу с дамой в сари и не останется на секунду один. Стоя у него за спиной, Монк произнес по-русски:

– Итак, друг мой, что произошло с вашим сыном?

Человек замер, затем повернулся. И на его лице появилась улыбка.

– Спасибо, – сказал Николай Туркин, – он поправился. Он здоров и чувствует себя хорошо.

– Я рад, – ответил Монк. – И судя по всему, ваша карьера не пострадала.

Туркин кивнул. Принять от врага подарок считалось серьезным проступком, и если бы он доложил об этом, он никогда бы больше не выехал за пределы СССР. Но он был вынужден отдать себя на милость профессору Глазунову. У старого доктора тоже был сын, и в душе он считал, что его страна должна сотрудничать в вопросах медицины с лучшими научно-исследовательскими центрами всего мира. Он решил не доносить на молодого офицера и со скромным видом принимал восторженные поздравления коллег по случаю чудесного излечения мальчика.

– Слава Богу, нет, но висела на волоске, – ответил Туркин.

– Давайте поужинаем вместе, – предложил Монк. Русский насторожился. Монк шутливо поднял руки, как бы сдаваясь. – Никакой «ямы», обещаю.

Туркин расслабился. Они оба прекрасно понимали друг друга. То, что Монк говорит на безупречном русском языке, доказывало, что он, по всей видимости, только числится в торговом отделе американского посольства. А Монк знал, что Туркин работает в КГБ, вероятно, в зарубежной контрразведке, на что указывало его свободное общение с американцами. Слово, произнесенное Монком, раскрывало карты, но то, что он произнес его как шутку, указывало на предложение перемирия в «холодной войне». «Яма», или «холодная яма», – термин, обычно применяемый, когда агент одной разведки предлагает агенту другой стороны сменить команду.

Через три дня вечером они пришли, каждый отдельно, на узкую улочку в старом квартале Мадрида – Калле-де-лос-Чучилльерос, улицу Точильщиков ножей. Посередине этой улочки, скорее переулка, находится темная деревянная дверь, за которой ступени ведут вниз, в подвал с кирпичными арками, где когда-то, еще в средние века, был винный склад. Уже много лет здесь подавали традиционные испанские блюда. Старинные арки образовывали ниши, в каждой из которых стоял стол, и в одной из них и расположился со своим гостем Монк.

Еда была превосходной. Монк заказал бутылку «Маркес де Рискаль». Соблюдая вежливость, они не говорили о деле, а обсуждали жен и детей. Монк признался, что у него нет семьи. Маленький Юрий уже ходил в школу, а сейчас остался с бабушкой и дедушкой на каникулы. Вино выпили. Принесли вторую бутылку.

Монк сначала не понимал, что за учтивыми манерами Тур-кина кипит гнев: не против американцев, а против системы, которая чуть не убила его сына. Вторая бутылка «Маркеса» была выпита почти до дна, когда он неожиданно спросил:

– Вы довольны, что работаете на ЦРУ?

«Яма»? – подумал Монк. – Неужели этот идиот пытается завербовать меня ?"

– Вполне доволен, – небрежно сказал он. Разливая вино, он смотрел на бутылку, а не на русского.

– Если у вас возникают проблемы, вам помогают ваши люди?

Монк продолжал смотреть на льющееся вино, его рука не дрогнула.

– Конечно. Наши люди сделают все возможное ради вас, если вам требуется помощь. Это входит в наш кодекс.

– Должно быть, хорошо работать на людей, которые так свободны, – заметил Туркин.

Монк наконец поставил бутылку и посмотрел на Туркина. Он обещал ему, что «ямы» не будет, но русский устроил ее для себя сам.

– Почему бы и нет? Послушайте, друг мой, система, на которую работаете вы, изменится. И теперь уже скоро. Мы поможем ей измениться быстрее. Юрий вырастет и будет жить как свободный человек.

Андропов умер, несмотря на медикаменты из Лондона. Его сменил другой старец – Константин Черненко, которого приходилось поддерживать под мышки. Но шли слухи, что в Кремле пахнуло свежим ветром, появился более молодой Горбачев. Когда принесли кофе, Туркин был завербован: он остается «на месте», в самом сердце КГБ, но работать будет на ЦРУ.

Монку повезло, что его начальник, шеф отделения, уехал в отпуск. Будь он на месте, Монку пришлось бы передать Туркина в другие руки. Вместо этого ему самому выпало зашифровывать сверхсекретное сообщение в Лэнгли о состоявшейся вербовке. Безусловно, вначале оно было встречено со скептицизмом.

Майор контрразведки, из самого центра КГБ, представлял собой ценную добычу. До конца лета, тайно встречаясь в разных концах Мадрида, Монк многое узнал о своем русском сверстнике.

Родился в Омске, Западная Сибирь, в 1951 году, сын инженера, работавшего в военной промышленности. В восемнадцать лет Туркин не сумел поступить в университет, как ему хотелось, и пошел в армию. Его зачислили в пограничные войска, номинально находившиеся в ведении КГБ. Там его заметили и направили в училище имени Дзержинского на факультет контрразведки, где он выучил английский. Учился он блестяще.

В составе небольшой группы его перевели в подготовительный центр внешней разведки КГБ, престижный институт. Как и Монк по другую сторону земного шара, он был отмечен как в высшей степени перспективный курсант. По окончании с отличием Туркину разрешили работать в управлении "К" Первого главного управления – контрразведке – в рамках службы сбора информации.

Когда Туркину исполнилось двадцать семь лет, в 1978 году, он женился, и в том же году у него родился сын Юрий. В 1982 году он получил свое первое назначение за границу, в Найроби; его основным заданием было попытаться проникнуть в отделение ЦРУ в Кении и вербовать агентов. Его работа там завершилась раньше срока из-за болезни сына.

В октябре 1984 года Туркин передал свой первый пакет для ЦРУ. Зная, что введена совершенно новая система связи, Монк доставил пакет в Лэнгли сам. Это оказался настоящий динамит. Туркин взорвал почти всю оперативную сеть КГБ в Испании. Чтобы не «засветить» свой источник информации, американцы передавали материал испанцам по частям, стараясь, чтобы каждый арест агентов, шпионивших для Москвы, казался случайной удачей или результатом хорошей работы испанских сыщиков. И каждый раз КГБ получал возможность узнать через Туркина, что агент сам допустил глупую ошибку, приведшую к провалу. Москва ничего не подозревала, хотя потеряла всю иберийскую оперативную сеть.

За три года пребывания в Мадриде Туркин вырос до помощника резидента и, таким образом, получил доступ почти ко всем материалам. В 1987 году его перевели в Москву, через год он возглавил отделение управления "К" – части огромного аппарата КГБ в Восточной Германии и оставался там до окончательного ухода советских войск в 1990 году после паления Берлинской стены. И все это время, несмотря на то что он передавал сотни записок и пакетов через тайники и условные места, он всегда настаивал, что будет иметь дело только с одним человеком, его другом за Берлинской стеной, – Джейсоном Монком. Такая договоренность была необычной. За шесть лет работы большинство шпионов меняют по нескольку руководителей, или «кураторов», но Туркин настаивал, и Лэнгли пришлось примириться.

Когда осенью 1986 года Монк вернулся в Лэнгли, его вызвал к себе в кабинет Кэри Джордан.

– Я видел материалы, – сказал новый заместитель директора по оперативной работе. – Хорошо. Мы думали, он может оказаться двойным агентом, но все испанские агенты, выданные им, – класса А. Твой человек на уровне. Хорошая работа. – Монк кивнул в знак признательности. – Есть еще один вопрос, – продолжал Джордан. – Я начал играть в эти игры не пять минут назад. Твой доклад о вербовке вполне удовлетворителен, но тут есть что-то еще, не так ли? Каковы истинные причины его добровольного перехода?

Монк рассказал заместителю директора то, чего не было в его докладной, – о болезни сына Туркина в Найроби и лекарствах из госпиталя Уолтера Рида.

– Мне следует выгнать тебя, – произнес наконец Джордан. Он встал и подошел кокну. В лесу по берегам Потомака сияли красные и золотые, готовые упасть на землю листья буковых деревьев и берез. – Господи, – сказал он через несколько минут, – я не знаю ни одного человека в управлении, который бы дал ему уйти, не требуя услуги за эти медикаменты. Ты мог бы и не увидеть его никогда больше. Мадрид – счастливая случайность. Знаешь, что говорил Наполеон о генералах?

– Нет, сэр.

– Он сказал: «Меня не интересует, хорошие ли они генералы, мне нужны генералы удачливые». Ты ведешь себя не по правилам, но тебе везет. Знаешь, нам придется перевести твоего человека в отдел СВ.

На самом верху ЦРУ стоял директор. Ему подчинялись два основных управления – разведывательное и оперативное. Первое, возглавляемое заместителем директора, занималось сбором и анализом огромного количества необработанной информации, поступающей к ним, и переработкой ее в информационные обзоры, которые рассылались в Белый дом, Совет национальной безопасности, Государственный департамент и Пентагон.

Сбор информации осуществлялся оперативным управлением во главе с другим заместителем директора. Оперативное управление подразделялось на отделы по географическому признаку – Латинской Америки, Ближнего Востока, Юго-Восточной Азии и так далее. Но в течение сорока лет «холодной войны» и до падения коммунизма ключевым отделом считался Советско-Восточноевропейский, известный как СВ.

Сотрудники других отделов часто возмущались, поскольку, несмотря на то что они вели и завербовывали ценного советского информатора, к примеру, в Боготе или Джакарте, после вербовки его забирали под контроль отдела СВ, который занимался им и далее. Логика начальства заключалась в предположении, что завербованного все равно рано или поздно переведут из Боготы или Джакарты обратно в СССР.

Поскольку Советский Союз являлся главным противником, отдел СВ занимал в оперативном управлении положение звезды экрана. В него старались попасть. И даже Монк, специализировавшийся по России в колледже и в течение нескольких лет изучавший советские публикации в секретных помещениях, работал все равно не в СВ, а в африканском отделе и даже после этого был направлен в Западную Европу.

– Да, сэр.

– Хочешь перейти вместе с ним?

Монк воспрянул духом.

– Да, сэр. Пожалуйста.

– О'кей, ты его нашел, ты его завербовал – ты его ведешь.

В течение недели Монка перевели в отдел СВ. Ему поручили вести майора Николая Ильича Туркина из КГБ. Он больше не жил в Мадриде, но приезжал, тайно встречаясь с Туркиным на пикниках высоко в горах Сьерра-де-Гвадаррамы, где они могли говорить обо всем: о пришедшем к власти Горбачеве и двойной программе перестройки, о том, что гласность начала ослаблять ограничения. Монк был этому рад, так как видел в Туркине не только агента, но и друга.

Еще до 1984 года ЦРУ начало превращаться – а некоторые говорили, что уже превратилось, – в огромную скрипучую бюрократическую машину, занимавшуюся больше бумажной работой, чем чистым сбором информации. Монк ненавидел бюрократию и с презрением относился к бумажной работе, он был убежден: то, что записано, всегда можно украсть или скопировать. В сверхсекретном центре отдела СВ хранились файлы 301, в которых содержались данные о каждом советском агенте, работающем на дядю Сэма. В ту осень Монк «забыл» внести данные на майора Туркина, имеющего кодовое имя «Лайсандер», в файлы 301.

Джок Макдоналд, шеф отделения британской разведки в Москве, 17 июля присутствовал на обеде, от которого нельзя было отказаться. Он на минуту вернулся в свой кабинет, чтобы оставить заметки, сделанные за обедом, – Макдоналд никогда не верил, что в его квартиру не смогут забраться воры, – и ему на глаза попалась папка в черном переплете. Он рассеянно открыл ее и начал читать. Текст был напечатан на машинке и, конечно, по-русски, но Макдоналд владел русским, как родным.

Он так и не вернулся домой в ту ночь. В полночь он позвонил жене и предупредил ее, а потом снова занялся чтением. Там было страниц сорок, текст разделен на двадцать глав.

Он прочитал главы, посвященные восстановлению однопартийного государства и реконсервации сети трудовых лагерей для диссидентов и прочих нежелательных элементов.

Он внимательно прочитал те части, в которых говорилось об окончательном решении проблемы, в частности, еврейского сообщества, чеченцев и прочих расовых меньшинств.

Он изучал страницы, посвященные пакту о ненападении с Польшей как с буферным государством на западной границе и новому покорению Белоруссии, прибалтийских государств, а также южных республик бывшего Советского Союза – Украины, Грузии, Армении и Молдовы.

Он торопливо проглатывал параграфы о восстановлении ядерного арсенала и нацеливании его на окружающих врагов.

Он сосредоточенно изучал страницы, описывающие участь Русской Православной Церкви и всех остальных религиозных конфессий.

Согласно этому манифесту, опозоренная и униженная армия, сейчас предающаяся мрачным раздумьям в своих палатках, будет перевооружена и оснащена, но не для обороны, а для новых завоеваний. Население возвращенных республик будет работать как при крепостном праве, производя продукты для русских хозяев. Контроль над ними будет осуществляться этническими русскими. проживающими на этих территориях, под эгидой главного правителя из Москвы. Государственная дисциплина будет обеспечиваться «черной гвардией», численность которой возрастет до двухсот тысяч человек. Они также будут подвергать специальной обработке антиобщественные элементы – либералов, журналистов, священников, геев и евреев.

Документ также обещал дать ответ на загадку, мучившую Макдоналда и других людей: где кроется источник неограниченных финансовых средств Союза патриотических сил?

После событий 1990 года криминальный мир России представлял собой огромную сеть различных банд, которые поначалу вели жестокие войны за сферы влияния, оставляя на улицах десятки убитых бандитов. С 1995 года началась тенденция к объединению. К. 1999 году территория от западной границы России до Урала принадлежала четырем крупным криминальным консорциумам; самый мощный из них назывался «Долгорукий» и обосновался в Москве. Если можно было верить документу, лежащему перед Макдоналдом, то именно эти криминальные группировки финансировали СПС, рассчитывая в будущем на вознаграждение, уничтожение всех остальных банд и поддержание собственного главенствующего положения.

В пять часов утра, перечитав документ в пятый раз, Джок Макдоналд закрыл «Черный манифест». Он откинулся на спинку кресла и уставился в потолок. Он давно отказался от курения, но сейчас ему хотелось затянуться.

Наконец он поднялся, запер документ в сейф и вышел из посольства. В полутьме, стоя на набережной, он смотрел через реку на кремлевские стены, в тени которых сорок восемь часов назад, глядя на посольство, сидел старик в потертой шинели.

Считается, что шпионы не религиозные люди, но внешность и профессия могут быть обманчивы. В горной Шотландии у аристократии существует древняя традиция глубокой приверженности к католической вере. В 1745 году эрлы и бароны вместе с членами своих кланов встали под знамена Красавчика, принца Чарли, католика, чтобы через год быть разбитыми на поле брани под Каллоденом.

Шеф отделения происходил из мест. где придерживались этой традиции. Его отец был Макдоналдом из Фассфернов, а мать, отпрыск дома Фрейзера Ловатского, воспитала его в этой вере. Он двинулся вперед. Вниз по набережной к Большому Каменному мосту, через него к собору Василия Блаженного. Он обогнул здание с луковками-куполами и направился через просыпающийся центр города к Новой площади.

Проходя Новую площадь, он заметил, как начали образовываться первые ранние очереди у кухонь с бесплатным супом. Одна стояла как раз за площадью, где когда-то царствовал Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза.

Несколько иностранных благотворительных организаций участвовали в оказании помощи России, как и Организация Объединенных Наций, но на менее официальной основе; Запад жертвовал России так же щедро, как ранее румынским приютам и боснийским беженцам. Но задача оказалась трудновыполнимой, потому что обездоленные шли в столицу со всей страны, их хватала, изгоняла милиция, но они появлялись снова, к ним присоединялись все новые и новые несчастные.

Они стояли в предрассветной полутьме, старые и оборванные, женщины с младенцами на руках, крестьяне, не изменившиеся с времен Потемкина – столь же покорные и терпеливые. В конце июля погода достаточно теплая, чтобы выжить. Но когда наступала зима, эти русские жгучие морозы… В предыдущем январе было плохо, а что касается будущего… Подумав об этом, Джок Макдоналд покачал головой и пошел дальше.

Его путь привел к Лубянской площади, которая раньше называлась площадью Дзержинского. Здесь многие десятилетия простояла статуя Железного Феликса, ленинского сподвижника, впервые раскрутившего маховик террора ЧК. В дальнем конце площади располагалась громадная серо-коричневая глыба здания, известного просто как КГБ.

Позади здания КГБ находится пресловутая Лубянская тюрьма, где выбивалось бессчетное множество признаний и совершались казни. Позади тюрьмы есть две улицы. Большая Лубянка и Малая. Макдоналд направился на последнюю. На Малой Лубянке находится церковь Святого Людовика, куда ходят молиться многие дипломаты и немногочисленные русские католики.

В двухстах метрах отсюда, невидимые за зданием КГБ, на широких ступенях гигантского магазина «Детский мир», спали несколько бродяг.

Двое крепких мужчин, одетых в джинсы и кожаные куртки, подошли к входу в магазин и начали переворачивать спящих. На одном бездомном была старая военная шинель с несколькими медалями, прикрепленными к отвороту. Мужчины насторожились и снова наклонились над ним, чтобы, тряхнув, разбудить.

– Тебя зовут Зайцев? – резко спросил один из них. Старик кивнул. Другой, выхватив из кармана радиотелефон, нажал несколько цифр и что-то сказал. Через пять минут к тротуару подкатил «москвич». Два человека подтащили старика к автомобилю и бросили его на заднее сиденье, затем забрались в машину сами. Прежде чем его затолкали на сиденье, старик попытался что-то сказать, и во рту у него блеснули стальные зубы.

Машина помчалась вокруг площади, обогнула прекрасное здание, которое, прежде чем стать домом ужасов, было Всероссийской страховой компанией, и с ревом пронеслась по Малой Лубянке мимо стоявшего на тротуаре британского дипломата.

Макдоналд, которого впустил в церковь заспанный ризничий, прошел вдоль прохода и опустился на колени перед алтарем. Он взглянул вверх, а фигура распятого Христа смотрела вниз на него.

Молитва человека – очень личная вещь, но вот о чем молился Джок Макдоналд: «Дорогой Бог, я прошу тебя, пусть это будет фальшивкой. Ибо, если это не фальшивка, огромное черное зло снизойдет на нас».