"Четвертый протокол" - читать интересную книгу автора (Форсайт Фредерик)

Часть вторая

Глава 9

Когда Джон Престон приземлился утром 13-го в аэропорту столицы ЮАР, его встретил местный резидент английской разведки худощавый блондин Дэннис Грей. С площадки обзора за ними наблюдали двое из национальной разведслужбы.

Престон быстро прошел таможенный и иммиграционный контроль, и через тридцать минут двое англичан уже ехали на север к Претории. Престон с любопытством взирал на африканские степи, у него было несколько иное представление об Африке. Перед его взором простиралось современное шестирядное скоростное шоссе, вдоль которого стелились равнины, стояли фермы и заводы европейского вида.

— Вы поселились в Бургерспарке, в центре Претории, — сказал Грей. — Мне сказали, что вы предпочитаете жить в гостинице, а не в резиденции.

— Да, спасибо, — ответил Престон.

— Сначала зарегистрируемся в гостинице, на одиннадцать назначена встреча со «Зверем».

Это не слишком ласковое прозвище в свое время получил генерал Ван Ден Берг, когда возглавлял местную полицию в Бюро национальной безопасности — БОСС. После так называемого Малдергейтского скандала в 1979 году службу безопасности ЮАР и полицию разделили к радости профессиональной разведки и министерства иностранных дел, которых смущали жестокие методы БОССа.

В результате была создана Национальная спецслужба, ее возглавил генерал Генри Пьенаар, бывший начальник военной разведки. Он был не полицейским, а военным генералом. Хотя у него не было такого богатого опыта в разведке, как у сэра Найджела Ирвина, тем не менее он был убежден, что «убить кошку можно не только ударом тяжелого предмета». Генерал Ван Ден Берг ушел в отставку, не переставая повторять желающим его слушать, что «он был десницей бога». Англичане перенесли его прозвище «Зверь» на генерала Пьенаара.

Престон зарегистрировался в гостинице на улице Ван дер Вальт, занес в номер свои вещи, быстро помылся, побрился и в половине одиннадцатого встретился с Греем в вестибюле. Вместе они направились к зданию «Юнион».

Министерства ЮАР в основном располагаются в огромном длинном трехэтажном здании из коричневого песчаника. Фронтальная часть здания длиной в четыреста ярдов украшена колоннадой. Оно стоит в центре Претории, на холме к югу от долины, по которой проходит Керк-страат. Из окон здания открывается вид на долину, кончающуюся на юге холмами, на вершине одного из них высится огромный монумент «Воортреккер».

Деннис Грей у проходной предъявил свое удостоверение и сообщил о назначенной встрече. Через несколько минут появился молодой служащий, который проводил их до кабинета генерала Пьенаара. Кабинет начальника Национальной разведывательной службы располагался на верхнем этаже в западной части здания. Грея и Престона вели по бесконечным коридорам, как здесь, видимо, принято, с панелями из темного дерева с орнаментом. Кабинет генерала Пьенаара находился в конце коридора третьего этажа, справа от него была приемная с двумя секретаршами, слева — еще один кабинет, где работали два штабных офицера.

Провожатый постучал в дверь и, услышав разрешение войти, ввел англичан внутрь. Это был довольно темный, строгий кабинет; большой пустой стол, четыре кожаных кресла вокруг низкого столика у окна с видом на Керк-страат, долину и горы. На стенах висели прикрытые зелеными занавесками оперативные карты.

Генерал Пьенаар оказался высоким и полным мужчиной. Он поднялся навстречу вошедшим, чтобы пожать им руки. Грей представил гостя, генерал жестом пригласил сесть на кожаные кресла. Подали кофе, разговор зашел о пустых мелочах. Грей понял намек, попрощался и вышел. Генерал Пьенаар некоторое время внимательно разглядывал Престона.

— Итак, господин Престон, — он говорил по-английски практически без акцента, — вас интересует наш дипломат Ян Марэ. Я уже говорил сэру Найджелу Ирвину и теперь повторяю вам: он не работает на меня. Вы здесь для того, чтобы выяснить, на кого он работает?

— Да, генерал, если удастся.

Генерал Пьенаар несколько раз кивнул головой.

— Я обещал сэру Найджелу Ирвину, что мы вам будем оказывать всяческое содействие. И я намерен выполнить обещание.

— Благодарю вас, генерал.

— Я прикреплю к вам одного штатного офицера. Он будет вам помогать во всем, что потребуется: обеспечит доступ к документам, перевод. Вы знаете африкаанс?

— Нет, генерал, не знаю ни слова.

— Значит, вам потребуются перевод и, возможно, некоторые пояснения.

Он нажал кнопку на столе, через несколько секунд открылась дверь, и вошел мужчина такого же телосложе ния, как генерал, но много моложе. Престон решил, что ему немногим более тридцати. У него были рыжие волосы и светлые брови.

— Позвольте представить вам капитана Андриеса Вилджоена. Энди, это господин Престон из Лондона, с ним ты будешь работать.

Престон поднялся, чтобы обменяться рукопожатиями. Он уловил нескрываемую враждебность молодого африканера. Возможно, его начальник испытывал то же самое, но сумел хорошо скрыть свои чувства.

— В вашем распоряжении будет комната здесь по коридору, — сказал генерал Пьенаар. — Что же, не будем терять времени, господа. Принимайтесь за дело.

Когда они остались вдвоем в предоставленном им кабинете, Вилджоен спросил:

— С чего бы вы хотели начать, господин Престон?

Престон грустно вздохнул. Обращение на «ты», принятое в «Чарльз» и «Гордон», все упрощало, но здесь, похоже, все будет по-другому.

— С личного дела Яна Марэ, если можно, капитан Вилджоен.

Капитан торжественно достал папку из ящика стола.

— Мы его уже посмотрели, — сказал он, — я лично забрал его из картотеки министерства иностранных дел несколько дней назад. Он положил перед Престоном пухлую папку в твердом переплете.

— Я вам вкратце изложу, что удалось выяснить. Марэ поступил на службу в Министерство иностранных дел ЮАР в Кейптауне весной 1946 года. Он проработал чуть больше сорока лет и должен выйти на пенсию в декабре. Он происходит из безупречной семьи африканеров и никогда не был под подозрением. Поэтому его поведение в Лондоне кажется столь загадочным.

Престон кивнул. Он все понял. Здесь считали, что в Лондоне ошибаются. Он открыл папку. Сверху лежали листы, исписанные от руки по-английски.

— Это его автобиография. Каждый, кто поступает на службу в министерство иностранных дел, должен ее предоставить. Во времена правления Объединенной партии английский использовали шире, чем сейчас. Сейчас подобный документ был бы написан на африкаанс. Разумеется, поступающие на службу должны свободно объясняться на обоих языках, пояснил помощник.

— Я полагаю, нам надо начать с этого, — сказал Престон, — пока я буду читать, сделайте его послужной список. Меня интересует его работа за границей: где, когда, как долго.

— Хорошо, — кивнул Вилджоен, — если его действительно завербовали, то скорее всего это произошло за границей.

Ударение, сделанное Вилджоеном на слове «если» выражало его сомнения. Сказав про «заграницу», он подчеркнул пагубное влияние иностранцев на добропорядочных южно-африканеров.

Престон приступил к чтению.

«Я родился в августе 1925 года в небольшом фермерском городке Дуйвельсклофе в северном Трансваале. Я — единственный сын фермера из долины Мутсеки. Мой отец, Лоренс Марэ, по происхождению африканер, моя мать Мэри — англичанка. Для тех лет это был необычный брак. Я свободно владею как английским, так и африкаанс.

Мой отец был значительно старше матери, у которой было слабое здоровье и которая умерла, когда мне было десять лет, во время вспышки эпидемии тифа. Когда я родился, отцу было сорок шесть лет, матери — двадцать пять. Отец в основном выращивал картошку, табак и пшеницу, разводил кур, гусей, индеек, крупный рогатый скот, овец. Всю жизнь он был сторонником Объединенной партии, меня даже назвали в честь маршала Яна Смита».

Престон прервал чтение.

— Полагаю, это ему не помешало поступить на службу, — предположил он.

— Не помешало, — подтвердил Вилджоен, заглядывая в автобиографию, тогда Объединенная партия еще находилась у власти. Национальная партия победила на выборах лишь в 1948 году.

Престон продолжил чтение.

«Когда мне было семь лет, я поступил в местную школу в Дуйвельсклофе, в двенадцать — в школу Меренски, которая была основана за пять лет до этого. После начала войны в 1939 году мой отец, который восхищался Великой Британской империей, по вечерам после работы всегда слушал по радио новости о войне, сидя на веранде перед домом. После смерти матери мы с отцом еще больше сблизились, и вскоре я принял решение пойти на войну.

Через два дня после моего восемнадцатилетия, в августе 1943 года, я отправился на поезде в Питерсбург, а оттуда на юг в Преторию. Мой отец провожал меня до Питерсбурга, мы распрощались на платформе вокзала, где я видел его в последний раз. На следующий день я прибыл в штаб обороны в Преторию, был зачислен на военную службу. Оттуда меня направили в лагерь «Роберте Хайте», где я прошел первоначальную подготовку, научился обращаться с оружием, изучил устав и получил обмундирование. Там же я записался в группу с красными нашивками».

— Что значит «с красными нашивками»? — спросил Престон.

Вилджоен поднял глаза, оторвавшись от того, что писал.

— Тогда только добровольцев могли послать воевать за пределы Южной Африки, — сказал он. — Добровольцы, пожелавшие воевать за границей, носили красные нашивки.

«Из лагеря «Роберте Хайте» меня направили в полк «Витвотерсранд Райфлз Де ла Рей», сформированный после боев при Тобруке. Нас отправили на поезде в транзитный лагерь в Хэй Пэддок в окрестностях Питермарицбурга и бросили в подкрепление южноафриканской Шестой дивизии, на пароходе «Герцогиня Ричмонда» мы прошли Суэцкий канал и в конце января высадились в Таранто.

Почти всю весну мы продвигались на север к Риму с Шестой дивизией, состоявшей из 12-й южноафриканской мотопехотной бригады и 11-й бронетанковой бригады.

Пройдя Рим, мы направились к Флоренции, 13 июля возле горы Беничи во время разведывательной операции я потерял свою группу ночью в лесу и был окружен немецкими солдатами из дивизии «Германн Геринг». Меня, как говорится, взяли в кольцо.

Мне посчастливилось остаться живым, но меня вместе с другими пленниками стран-союзниц посадили на грузовик и отправили во временный лагерь в местечке Ла Тарина, к северу от Флоренции.

Старшим южноафриканским унтер-офицером был, насколько я припоминаю, Снаймэн. Так продолжалось недолго. Союзные войска продвигались к Флоренции, поэтому однажды ночью нас срочно стали эвакуировать. Наступил хаос. Некоторые пленные пытались бежать и были застрелены. Они так и остались лежать на дороге, а по ним проезжали грузовики. С грузовиков нас пересадили в вагоны для перевозки скота, несколько дней мы двигались на север через Альпы, и в конце концов оказались в 25 милях от Мюнхена в лагере для военнопленных в Музберге.

Это тоже продолжалось недолго. Через 14 дней половину из нас вывезли из Музберга и вновь отправили в вагонах для скота по Германии. Мы ехали шесть дней и шесть ночей практически без еды и питья. В конце августа 1944 года мы наконец добрались до другого, более крупного лагеря. Он назывался, как мы узнали, Сталаг 344 и находился близ Ламсдорфа, около Бреслау, в тогдашней Германской Силезии. Сталаг 344 был, я полагаю, худшим из всех существующих Сталагов. Здесь содержалось 11 тысяч военнопленных из союзных войск. Они голодали, и единственное, что поддерживало в них жизнь, — это посылки Красного Креста.

Так как я был капралом, меня включили в рабочую группу. Каждый день вместе с другими военнопленными меня вывозили на грузовике на фабрику синтетического бензина, расположенную в двенадцати милях от лагеря. Та зима в Силезии была очень суровой. Однажды прямо перед Рождеством наш грузовик сломался. Двое военнопленных под прицелом немецких охранников пытались починить его. Некоторым из нас разрешили спрыгнуть вниз и встать около откидного борта грузовика. Молодой южноафриканский солдат посмотрел на хвойный лес всего в тридцати метрах от нас, затем на меня и подмигнул. Я никогда не пойму, как это произошло, но уже через минуту мы бежали, утопая по пояс в снегу, а наши товарищи толкали немецких охранников, чтобы они промахнулись, стреляя в нас. Мы добежали до леса».

— Вы не хотите поесть? — спросил Вилджоен. — У нас есть столовая.

— А нельзя съесть пару бутербродов и выпить кофе прямо здесь? — предложил Престон.

— Разумеется, я попрошу, чтобы нам принесли.

Престон продолжил чтение автобиографии Марэ.

«Вскоре мы поняли, что попали из огня да в полымя, только это было не пламя, а жуткий холод. Ночью температура опускалась до 30 градусов мороза. Мы обернули ноги в ботинках бумагой, но ни это, ни наши шинели не спасали нас от холода. Через два дня мы обессилели и подумывали о том, чтобы сдаться.

На вторую ночь, когда мы пытались уснуть в старом сарае, нас внезапно разбудили. Сначала мы подумали, что это немцы. Но, зная африкаанс, я понимал некоторые слова по-немецки, пришельцы говорили на другом языке. Они оказались польскими партизанами. Они нас чуть не расстреляли как немецких дезертиров, но мы закричали, что мы англичане, и они поняли.

Оказалось, что городские жители Бреслау и Ламсдорфа были этническими немцами, а крестьяне округи в основном по происхождению поляки. Именно они при наступлении Красной Армии ушли в леса, чтобы бороться с отступающими немцами. Партизаны делились на коммунистов и католиков. Нам повезло, нас нашла группа партизан-католиков. Мы пробыли с ними всю холодную зиму. С востока наступала Красная Армия. В январе мой товарищ заболел воспалением легких, я ухаживал за ним, но из-за отсутствия лекарств он умер, мы похоронили его в лесу».

Престон задумчиво жевал бутерброд и пил кофе. Осталось дочитать несколько страниц.

«В марте 1945 года отряды Красной Армии оказались совсем близко от нас. Находясь в лесах, мы слышали, как они продвигаются по дорогам на запад. Поляки решили остаться в лесу, но я не мог этого больше выносить. Мне показали дорогу, куда идти, и однажды утром я вышел из леса, подняв руки над головой, и сдался русским.

Сначала они решили, что я немец, и чуть меня не расстреляли. Но поляки научили меня кричать «англиски», что я и сделал. Они опустили автоматы и позвали офицера.

Он не говорил по-английски, но, посмотрев на мой личный знак, сказал что-то своим солдатам, те заулыбались. Я надеялся, что они помогут мне вернуться на родину, но я вновь ошибся. Они передали меня в НКВД.

Пять следующих месяцев я провел в промозглых одиночных камерах, со мной грубо обращались. Меня постоянно допрашивали с применением пыток, стараясь заставить меня признаться, что я шпион. Я отказывался, тогда меня раздетым отправляли обратно в камеру. К концу весны (война уже заканчивалась, но я об этом не знал) мое здоровье окончательно расстроилось. Мне дали жесткую циновку, на которой я спал, еда тоже улучшилась, но по южноафриканским стандартам все равно оставалась плохой.

Затем, видимо, пришел какой-то приказ. В августе 1945 года меня, полуживого, везли много миль в грузовике, и наконец в Потсдаме передали британским военным. Они были безгранично добры ко мне. После того, как я пробыл некоторое время в военном госпитале в окрестностях Биельфельда, меня отправили в Англию. Здесь еще три месяца я провел в госпитале в Килмарне к северу от Глазго, и наконец в декабре 1945 года я отправился на пароходе «Иль-де-Франс» из Саутгемптона в Кейптаун. Я вернулся домой в конце января.

В Кейптауне я узнал о смерти моего дорогого отца, единственного моего родственника. Это меня так потрясло, что мое здоровье вновь ухудшилось, я еще два месяца пролежал в военном госпитале Винберг в Кейптауне.

Сейчас я демобилизован, здоров, поэтому хочу поступить на службу в южноафриканское министерство иностранных дел».

Престон закрыл папку.

Вилджоен, подняв голову, сказал:

— Затем безупречная, ничем не примечательная служба, он получил ранг первого секретаря. Восемь раз он работал за границей, всегда в капиталистических странах. Он холостяк, что многое облегчает. Только посол или министр обязаны иметь семью. Вы все еще думаете, что его завербовали?

Престон пожал плечами. Вилджоен наклонился и постучал пальцем по папке.

— Вы читали, что русские сделали с ним. Поэтому я считаю, что вы ошиблись, господин Престон. Он любит мороженое и он ошибся телефонным номером. Это простое совпадение.

— Возможно, — не возражал Престон. — Но в этой автобиографии есть что-то странное. Капитан Вилджоен покачал головой.

— Мы занимались этой папкой с тех пор, как сэр Найджел Ирвин связался с генералом. Мы изучили ее вдоль и поперек. Все сходится. Каждое имя, дата, место, военный лагерь, воинская часть, все до мельчайших деталей. Даже сельскохозяйственные культуры, которые выращивали до войны в долине Мутсеки. Специалисты по сельскому хозяйству подтвердили. Сейчас они выращивают там помидоры и авокадо, а в те дни это были картофель и табак. Никто бы не смог придумать такую складную историю. Если он и был завербован, в чем я лично сомневаюсь, то только не здесь.

Престон был мрачен. На улице уже смеркалось.

— Ладно, — сказал Вилджоен, — я здесь, чтобы помогать вам. С чего вы хотите начать?

— Я хочу начать с начала, — ответил Престон. — Дуйвельсклоф, это далеко отсюда?

— В четырех часах езды на машине. Вы хотите поехать туда?

— Да. Не могли бы мы выехать завтра? К примеру, в шесть утра.

— Я возьму машину в гараже и буду в вашей гостинице в шесть, — обещал Вилджоен.

Путь на север по дороге к Зимбабве был долгим, но дорога была хорошей. Вилджоен взял машину, принадлежащую Национальной разведывательной службе, на которой не было опознавательных знаков. Они быстро проехали Нилстром, Потгиетерсрус и через три часа добрались до Питерсбурга. Поездка дала Престону возможность увидеть безграничные просторы Африки, которые обычно впечатляют европейцев, не привыкших к таким масштабам.

В Питерсбурге они свернули на восток и еще пятьдесят километров ехали по ровному вельду. Их взору открылись нескончаемые просторы под голубым, как яйцо малиновки, небом. Они добрались до утеса под названием гора Буффало, здесь вельд переходил в долину Мутсеки. Когда они стали спускаться по склону, Престон замер от восхищения.

Далеко внизу расстилалась долина с пышной и сочной растительностью. По ней были разбросаны тысячи африканских хижин, похожих на ульи, окруженные небольшими загонами для скота и участками, засеянными маисом. Некоторые хижины лепились на склоне горы Буффало, но большая часть их была в долине Мутсеки. Из труб шел дым. Даже на таком расстоянии и с такой высоты были различимы африканские мальчики возле стад скота и женщины, склонившиеся над грядками.

Вот это, подумал Престон, и есть настоящая Африка. Такой она, видимо, предстала перед глазами Мзиликази, родоначальника нации матабелов, когда он ушел на север, спасаясь от гнева Чака Зулу, пересек реку Лимпопо и основал царство людей с длинными щитами. Дорога петляла вниз по склону Мутсеки. Через долину проходила вторая цепь холмов с глубокой расщелиной посередине. Разлом носил название «Чертова дыра-Дуйвельсклоф».

Через десять минут они миновали ее, затем проехали мимо новой начальной школы по авеню Бота — главной улице городка.

— Куда вы хотите ехать? — спросил Вилджоен.

— Старый фермер Марэ наверняка оставил завещание, — размышлял вслух Престон, — его должны были исполнить, и это сделал юрист. Есть ли юрист в Дуйвельсклофе и можно ли с ним побеседовать в субботу утром?

Вилджоен подъехал к стоянке гаража Кирстенс и указал на гостиницу «Имп».

— Идите, выпейте кофе и закажите чашечку для меня. А я пока все выясню.

Через пять минут он вернулся к Престону в фойе гостиницы.

— Есть один юрист, — сказал он, отхлебывая кофе, — он англичанин, его фамилия — Бенсон. Он живет через дорогу, через два дома от гаража. Возможно, он сейчас у себя. Пошли.

Господин Бенсон оказался на месте. Вилджоен показал его секретарше свое удостоверение в пластиковой упаковке, что моментально возымело действие. Она что-то сказала на африкаанс в телефонную трубку, их тут же ввели в кабинет г-на Бенсона — дружелюбного и румяного мужчины в бежевом костюме. Вилджоен заговорил по-английски с сильным акцентом.

— Это господин Престон. Он приехал из Лондона и хотел бы задать вам несколько вопросов.

Г-н Бенсон пригласил их сесть и сам опустился в кресло за столом,

— Пожалуйста, — сказал он, — чем могу быть полезен?

— Не могли бы вы сказать, сколько вам лет? — поинтересовался Престон.

Бенсон с изумлением уставился на него.

— Вы проделали путь от Лондона, чтобы узнать, сколько мне лет? Вообще-то мне пятьдесят три.

— Значит, в 1946 году вам было двенадцать?

— Совершенно верно.

— Вы не знаете, кто был тогда юристом в Дуйвельсклофе?

— Разумеется, знаю. Мой отец, Седрик Бенсон.

— Он жив?

— Да. Ему уже за восемьдесят. Пятнадцать лет назад он передал мне свое дело. Он сохранил полную ясность ума.

— Можно с ним побеседовать?

Вместо ответа г-н Бенсон взял телефонную трубку и набрал номер. По-видимому, его отец подошел к телефону, потому что он объявил, что приехали гости из Лондона, которые хотели бы поговорить со стариком. Он положил трубку.

— Он живет в шести милях отсюда, сам водит машину к ужасу других водителей. Сказал, что сейчас приедет.

— А пока можно взглянуть на бумаги вашего архива за 1946 год, проверить, исполнено ли завещание местного фермера Лоуренса Марэ, который умер в январе того года.

— Разумеется, — согласился Бенсон-младший, — если у этого господина Марэ не было юриста в Питерсбурге. Но местные жители в те времена предпочитали решать все свои дела на месте. Коробка с бумагами 1946 года должна быть где-то здесь. Подождите минутку.

Он вышел из кабинета. Секретарша принесла кофе. Через десять минут послышались голоса за дверью. Оба Бенсона вошли вместе, сын нес в руках запыленную картонную коробку. У старика были пушистые седые волосы, он выглядел бодрым, как молодой петушок. После того, как он представился, Престон изложил свою просьбу.

Не говоря ни слова, старший Бенсон сел за стол, его сыну пришлось взять другой стул. Он надел очки на нос и обвел своих посетителей взглядом.

— Я помню Лоуренса Марэ, — сказал он, — мы занимались его завещанием. Я лично составлял его.

Сын протянул ему запыленный пожелтевший документ, перевязанный розовой ленточкой. Старик сдул с него пыль, развязал тесемку, развернул бумагу и начал про себя читать.

— Да, теперь вспомнил. Он был вдовцом, жил один. У него был один сын. Трагический случай. Парень только вернулся со Второй мировой войны. Лоуренс Марэ поехал навестить его в Кейптаун и по дороге умер. Печально.

— Вы не могли бы рассказать мне о сути завещания?

— Все — сыну, — сказал Бенсон, — ферма, дом, оборудование, обстановка дома, как обычно, небольшие суммы денег — местным фермерам, мастерам и так далее.

— Были ли распоряжения личного характера? — настаивал Престон.

— Да, одно: «Моему старому доброму другу Юпу Ван Ренсбергу комплект шахмат из слоновой кости в память о приятных вечерах, проведенных за игрой». Это все.

— Сын был уже в Южной Африке, когда умер отец? — уточнил Престон.

— Наверное, да. Старик Лоуренс собирался навестить его. В то время это был долгий путь. Самолетов не было, нужно было ехать на поезде.

— Вы занимались продажей фермы и другой собственности, господин Бенсон?

— Все было распродано с аукциона прямо на ферме. Все купили Ван Зулсы, теперь им принадлежит участок. Я был главным распорядителем воли покойного.

— Остались ли непроданные вещи? — поинтересовался Престон.

Старик нахмурил брови.

— Практически ничего не осталось, все было продано. Вспомнил! Был альбом с фотографиями, он не представлял никакой ценности. Я отдал его г-ну Ван Ренсбергу.

— Кто он?

— Школьный учитель, — вставил сын, — он преподавал у меня, пока я не пошел в школу Меренски. Он работал в старой сельской школе до постройки новой начальной школы. Потом он ушел на пенсию, здесь в Дуйвельсклофе.

— Он жив?

— Нет, он умер десять лет назад, — сказал старик Бенсон, — я был на похоронах.

— Но жива его дочь, — подсказал сын, — Сиззи. Мы учились вместе с ней в школе Меренски. Она моя ровесница.

— Что с ней?

— Она вышла замуж несколько лет назад за владельца лесопилки на улице Тцанин.

— Последний вопрос, — обратился Престон к старику, — почему вы продали имущество? Сын от него отказался?

— Нет, — сказал старик, — в то время он был в военном госпитале Винберга. Он прислал мне телеграмму. Я взял его адрес у военных властей, они подтвердили его личность. В телеграмме он просил меня продать усадьбу и переслать ему деньги телеграфным переводом.

— Он не приехал на похороны?

— Не успел. Январь — месяц летний в Южной Африке. В те годы не было моргов, нужно было хоронить сразу. По-моему, он вообще больше не приезжал. Это понятно. После смерти отца ему незачем было сюда ехать.

— Где похоронен Лоуренс Марэ?

— На кладбище, на горе, — ответил старик Бенсон. — Вас больше ничего не интересует? Тогда я поеду обедать.

Климат к востоку от гор Дуйвельсклоф сильно отличается от климата на западе. К западу от горной цепи, в долине Мутсеки средний годовой уровень атмосферных осадков составляет 20 дюймов. К востоку от гор с Индийского океана идут большие облака. Они проходят над Мозамбиком, парком Крюгером и упираются в горы. Уровень осадков здесь составляет 80 дюймов в год. На этой стороне гор создана деревообрабатывающая промышленность. Примерно в шести милях вверх по улице Тцанин Вилджоен и Престон обнаружили лесопилку г-на Плессиса. Дверь открыла его жена — дочь школьного учителя, — пухлая розовощекая женщина лет пятидесяти, ее руки и передник были в муке. Она, видимо, что-то пекла.

Она внимательно выслушала пришельцев, затем покачала головой.

— Я помню, как ходила на ферму, когда была маленькой девочкой, отец играл там в шахматы с Марэ, — сказала она. — Это было в 1944 году или 1945-м. Я помню набор шахмат из слоновой кости, но не помню про альбом.

— Когда ваш отец умер, вы унаследовали его вещи? — спросил Престон.

— Нет, — ответила г-жа Плессис, — Видите ли, моя мать умерла в 1955 году, отец остался вдовцом. Я ухаживала за ним, пока не вышла замуж в 1958 году, когда мне было 23 года. После этого я не могла ему больше помогать. В его доме всегда царил беспорядок. Я пыталась готовить ему и убираться, но, когда появились дети, это стало выше моих сил.

— В 1960 году его сестра, моя тетка, тоже овдовела. Она жила в Питерсбурге. Имело смысл, чтобы она переехала жить к отцу и ухаживала за ним. Так она и сделала. Я попросила отца все завещать ей — дом, мебель и прочее.

— Что с тетей? — поинтересовался Престон.

— О, она до сих пор живет в скромном бунгало за гостиницей «Имп».

Она согласилась их проводить туда. Ее тетка, г-жа Винтер, приветливая, похожая на воробушка, дама с подсиненными волосами, оказалась дома. Выслушав их, она подошла к шкафу и достала оттуда плоскую коробку.

— Бедный Юп любил играть, — сказала она. — Это набор шахмат из слоновой кости. Вам это нужно?

— Не совсем, нас больше интересует альбом с фотографиями, — сказал Престон. Она удивилась.

— На чердаке лежит коробка с разным старьем, — сказала она, — я ее туда положила, когда он умер. Там бумаги и вещицы, оставшиеся с тех времен, когда он учительствовал.

Андриес Вилджоен поднялся на чердак и вынес оттуда коробку. На дне под пожелтевшими школьными докладами лежал семейный альбом Марэ. Престон начал медленно его листать. Там были все: худенькая симпатичная невеста в 1920 году, застенчиво улыбающаяся мать в 1930-м, нахмурившийся мальчуган верхом на пони, отец с трубкой во рту, рядом с сыном и кроликами перед ними на траве. Была и черно-белая фотография подростка в брюках для игры в крикет — симпатичного семнадцатилетнего паренька, идущего к воротцам для подачи мяча. На обороте надпись: «Джанни, капитан команды по крикету школы Меренски, 1943 год». Это была последняя фотография.

— Могу я взять эту фотографию? — спросил Престон.

— Разумеется, — ответила г-жа Винтер.

— Ваш покойный брат когда-нибудь говорил с вами о господине Марэ?

— Да, — ответила она, — они много лет были добрыми друзьями.

— Он когда-нибудь говорил, от чего тот умер? Она нахмурилась.

— Разве юрист не сказал вам? Старый Седрик, наверно, уже выживает из ума. Это был несчастный случай. Юп рассказал мне. Старый Марэ остановился на дороге, чтобы сменить проколотую шину, и его сбил проезжавший мимо грузовик. Тогда все решили, что во всем виноваты пьяные кафры. Ой! — Она закрыла рот рукой и растерянно посмотрела на Вилджоена. — Я не должна так говорить. Во всяком случае, водителя грузовика так и не нашли.

На обратном пути по склону горы они проезжали кладбище. Престон попросил Вилджоена остановиться. Здесь было красиво и тихо. Вокруг росли ели и сосны, а в центре кладбища высилось старое дерево мватаба с дуплом, окруженное живой изгородью невысокого кустарника. Они нашли заросший мхом надгробный камень. Счистя мох, Престон прочел надпись, высеченную на граните: «Лоуренс Марэ, 1879-1946. Любимый муж Мари и отец Яна. Всегда с богом».

Престон подошел к кустам, сорвал цветущую веточку и положил ее рядом с камнем. Вилджоен глядел на него с недоумением.

— Теперь в Преторию, — сказал Престон.

Поднимаясь по горе Буффало, на выезде из Мутсеки, Престон оглянулся в последний раз на долину.

Темно — серые тучи сгущались за «Чертовой дырой». Они быстро сомкнулись, скрыв маленький городок и его ужасную тайну, о которой догадался заезжий англичанин средних лет. Откинувшись на сиденье, Престон заснул.

В тот вечер Гарольда Филби проводили из гостевых комнат дачи в гостиную, где его ожидал Генеральный секретарь. Филби положил перед ним несколько документов.

Генеральный прочитал их и положил обратно на стол.

— Задействовано совсем мало людей, — сказал он.

— Позвольте пояснить, товарищ Генеральный секретарь. Во-первых, в связи со строгой секретностью плана «Аврора» я решил свести к минимуму число его исполнителей. Из них лишь некоторые будут знать, что на самом деле планируется, остальные будут иметь только информацию, необходимую для выполнения конкретного задания.

Во-вторых, в связи с нехваткой времени мы «срежем углы», то есть сократим сроки разъяснений и пояснений деталей операции.

Генеральный секретарь медленно наклонил голову.

— Объясните, почему вам нужны именно эти люди?

— Ключ всей операции, — продолжил Филби, — офицер-исполнитель, он заранее поедет в Великобританию и проживет там несколько недель под видом англичанина. Он будет конкретно выполнять план «Авроры».

— Двенадцать курьеров доставят ему все необходимое. Им надо будет проходить через таможню, либо иным секретным путем. Никто из них не будет знать, что он везет и зачем. Каждый будет знать точное место передачи посылки. Будет и запасный вариант при нестыковке. Каждый передаст посылку офицеру-исполнителю, а затем вернется на нашу территорию, где немедля будет изолирован. Один человек не вернется никогда. Никто из них не должен об этом знать.

Командовать курьерами будет офицер-диспетчер, он проследит за тем, чтобы каждый из них добрался до офицера-исполнителя. Ему будет помогать офицер по обеспечению доставки пакетов. Этому человеку будут даны четверо подчиненных, каждый с конкретными обязанностями.

Один займется документами и транспортировкой курьеров, другой — сложными техническими средствами, третий — заводскими компонентами, четвертый — обеспечит связь. Важно, чтобы офицер-исполнитель информировал нас о своих успехах, проблемах и прежде всего о том моменте, когда он будет готов к осуществлению операции. Мы, со своей стороны, должны сообщать ему о любых изменениях плана и, разумеется, отдать последний приказ.

По поводу связи хочу сказать еще одну вещь. Из-за сжатых сроков мы не сможем использовать обычные каналы: почту, личные встречи. Придется связываться с офицером-исполнителем кодовыми сигналами Морзе, используя диапазон Радио Москвы, используя разовые шифры. Для того, чтобы он мог срочно связаться с нами, ему придется тоже пользоваться радиопередатчиком. Это старомодно и рискованно, но иного выбора нет.

Генеральный секретарь вновь изучил документы, обращая внимание на исполнителей. Наконец он поднял голову.

— Я дам вам людей, — сказал он. — Выберу лучших из лучших. Но одно условие: я не хочу, чтобы кто-либо, связанный с планом «Аврора», входил в контакты с сотрудниками КГБ в нашем посольстве в Лондоне. Вдруг кто-нибудь из них под наблюдением или... Он оборвал фразу, не выразив до конца своих опасений. Это все.