"Бирюзовая маска" - читать интересную книгу автора (Уитни Филлис)

VIII

Я, должно быть, уснула, потому что, когда я пришла в себя, было уже почти пора обедать. Что-то твердое лежало на постели рядом с моей рукой. Это была книга Пола Стюарта. Я села на кровати и посмотрела на заднюю сторону обложки с фотографией автора.

Должно быть, снимок был сделан несколько лет назад, потому что Пол на ней был молод, красив и еще больше похож на фавна. Его лицо с острыми чертами и бледными глазами смотрело на мир с выражением, как бы приветствовавшим опасность. Вряд ли он был писателем, живущим в башне из слоновой кости, наоборот, он выглядел, как человек, получавший удовольствие от жизни и заигрывавший с опасностью ради простого удовлетворения от победы над ней. Всего за несколько лет до того как была сделана эта фотография, он — он сам мне сказал — был влюблен в Доротею Остин. Однако женился на Сильвии. А теперь он хотел возродить обстоятельства, при которых погиб брат Сильвии, возродить их наперекор жене, не одобряющей его затею. Кроме того, похоже, какие-то отношения существовали между мужем Сильвии и женой Гэвина. Похоже, Элеанора тоже что-то задумала, и у меня зрело ощущение, что прошлое нависло над настоящим — опасное, неизбежное и касающееся нас всех. Может быть, меня больше других из-за тех воспоминаний, которые были похоронены глубоко в памяти пятилетнего ребенка, которым я когда-то была.

Меня влекло к окну, из которого был виден ручей, тянуло к нему, как магнитом. Что-то там внизу звало меня, и мне неизбежно придется подчиниться этому зову. Но не теперь. Еще не время. Тем не менее я подошла к окну.

Мое внимание сразу же привлекла сцена в патио внизу. У ворот, разделявших владения Кордова и Стюартов, стояли и разговаривали Элеанора и Пол. Они не таились, и не было причин, почему им не следовало говорить, однако в их интересе друг к другу, в их негромких голосах чувствовалась какая-то тайна. Если бы мне нужно было дать название этой сцене, я бы назвала ее «Заговорщики». Я и сама не понимала, почему у меня возникла такая ассоциация.

Я вспомнила вдруг Пола сегодня в магазине, с «наказанием» в руке — этой треххвостой плетью кающихся. Тогда он меня напугал, и я легко представила, как он использует плеть по назначению — хотя, подумала я, не для самоистязания.

Пока я на них смотрела, Пол повернулся и прошел в свой двор. Элеанора же с легкой таинственной улыбкой на губах побежала через патио к гаражу, где я уже не могла ее видеть. Почти сразу послышался звук мотора, из гаража выехала машина и направилась вниз по дороге.

Тропа, на которую указала Элеанора, шла за патио и стеной к склону холма над ручьем. Я отвернулась. Я еще не была готова идти туда. Прежде чем подчиниться этому зову, я хотела поговорить с Кларитой. И Хуан, и Элеанора сказали, что она видела, что случилось, но я хотела услышать рассказ из ее уст, наблюдать за выражением ее лица и слышать тон голоса.

Я оделась к обеду и спустилась вниз, предвкушая встречу с Кларитой. Мне не хотелось сейчас встречаться с Элеанорой или с другими членами семьи. Однако ни Элеаноры, ни Гэвина не было в столовой, только Кларита сидела во главе стола. Когда я села, она бросила на меня изучающий взгляд, хотя ее слова звучали, как обычно.

— У нас только омлет. Надеюсь, тебе будет достаточно. Я часто обедаю одна и предпочитаю что-нибудь легкое.

— Прекрасно, — сказала я. Нужно было ухватиться за возможность поговорить с ней наедине, но я не знала, как начать разговор. Нужно было делать это осторожно, ведь она с неприязнью относилась к теме разговора. Нужно было вначале усыпить ее бдительность, а это было довольно трудно.

Принесли омлет, приготовленный с помидорами, сладким перцем и луком, слегка поджаренным, с хрустящей корочкой. Оказалось, что я голодна, и я съела свою порцию с удовольствием и без напряжения, так как за столом не было обычного обмена враждебными колкостями. Однако поведение тети оставалось сдержанно-холодным, и я не могла высказать то, что меня тревожило.

Кларита опять была в ее любимом черном платье, лишь слегка намекающем на дань моде. Висячие бирюзовые серьги придавали ей некоторую элегантность и казались на ней вполне уместными. В ее манерах было то же гордое высокомерие, которое характеризовало Хуана Кордова и которому она, может быть, от него и научилась.

— Ты была в «Кордове» сегодня утром? — сказала она, когда омлет был подан.

— Да. Гэвин водил меня по магазину. Там на полках столько всего, что не пересмотришь и за всю жизнь.

Ее глаза стали далекими, она припоминала.

— Раньше я хорошо знала «Кордову». Я обучала продавщиц, работавших на втором этаже. Так же, как мой отец обучал меня. Если бы я была мужчиной, Гэвина никогда бы не поставили надо мной. Но отец не верит в деловые способности женщин.

В ее словах был намек на враждебность к Хуану, которого я не ожидала. Впервые я почувствовала, что за ее заботой об отце и тревогой за его здоровье было что-то еще — антагонизм, который проявлялся редко.

— Конечно, вы доказали, что вы можете работать в магазине не хуже его, — сказала я.

— Да, Гэвин знал мне цену. Он всегда советовался со мной, как и его отец. У меня было определенное влияние, когда я работала для «Кордовы».

— Почему вы перестали работать?

Ее руки, лежавшие на столе, вздрогнули, и кольца на ее пальцах сверкнули синими и желтыми огоньками.

— Я больше не интересуюсь такими вещами.

Ее ответ не поощрял к дальнейшим вопросам, но он, казалось, больше скрывал, чем обнаруживал. Я продолжала есть молча. Нам было не о чем больше говорить. Но в конце обеда она меня удивила.

— Я хочу показать тебе кое-что у меня в комнате. Пойдешь со мной?

Она поднялась из-за стола, и я пошла за ней по первому этажу в длинное спальное крыло здания. Закрытые окна в ее комнате не пропускали солнца и придавали ей строгий, молчаливый вид. Одеяло на узкой кровати было индейской работы с чередующимися коричневыми и белыми полосами, а рядом на полу лежал старенький коричневый коврик. Остальная часть пола представляла собой голые доски, темные, широкие и хорошо отполированные. На стене над кроватью Кларита повесила ряд очень старых сантос — изображений святых, которые часто можно видеть на Юго-Западе, а на полке стояли два бультос — резные изображения святых в круге, тоже очень старые. На столе рядом с окном лежали разные маленькие предметы, и она показала мне на них рукой.

— Они принадлежали твоей матери, — сказала Кларита. — Я случайно нашла их в кладовой и подумала, что, может быть, они тебя заинтересуют.

Я медленно подошла к столу, охваченная неожиданно сильным чувством. Чувство было таким внезапным и бурным, что я не могла с ним справиться. Это были эмоции, давно похороненные, но способные возникнуть вновь и раздавить меня. На мгновение перед моим мысленным взором встало видение дерева из моего сна, и я покачнулась, как будто у меня закружилась голова.

Кларита наблюдала за мной.

— Что-то не так?

Ребенок, неожиданно оживший во мне с внезапной страстной печалью, скрылся, спрятался в глубине, и я смогла опять стать самой собой — взрослой.

— Все в порядке, — сказала я.

Но этот ребенок напугал меня.

На столе лежала пара серебряных серег с бирюзой, очень красивых и утонченных. Опять работа зуни, с типичными вставками из кораллов, бирюзы и черного янтаря в форме двух маленьких крылатых птичек, когда-то украшавших прекрасные ушки Доротеи. Испанский гребень с длинными зубцами и высокой изогнутой спинкой, который мог бы поддерживать мантилью, и я почти увидела Доротею в этой мантилье и испанском платье, веселую, полную жизни. Я взяла в руки маленький молитвенник, он раскрылся на странице, где лежали сухие розовые лепестки, и я положила его обратно на стол вдруг задрожавшей рукой. И наконец маленькая детская атласная туфелька, вышитая розовым шелком. Я взяла эту туфельку, и мои глаза наполнились слезами, принесшими мне облегчение и освобождение.

— Это все, что осталось из ее вещей? — смогла я выговорить.

Кларита кивнула.

— Это те несколько вещей, которые моя мать сложила в коробку, когда все остальные вещи Доро были отосланы из дома.

— Но почему? Почему их отослали?

— Твой отец ничего не захотел оставить себе. Хуан приказал все отдать в благотворительную организацию. Он не желал, чтобы ему что-нибудь напоминало о ней. Но мама потихоньку от него взяла эти вещи и спрятала. Она сказала, что они для тебя. Но я забыла о них и вспомнила только сейчас.

Я не смогла сдержать слез. Мое чувство было слишком сильным, слишком неожиданным. Бабушка Кэти снова позаботилась обо мне, сохранив все эти маленькие сокровища, принадлежавшие моей матери. Кларита молча стояла рядом со мной и не мешала мне плакать. Она не выразила мне ни сочувствия, ни понимания, ее глаза оставались пустыми.

Когда я вытерла слезы, она заговорила со мной бесстрастным голосом.

— Возьми их. Я не хочу, чтобы желание моей матери не было выполнено. Вот коробка, в которую она их упаковала.

Она взяла из-под стола маленький ящичек из сандалового дерева и отдала его мне.

Я собрала сережки, расческу, молитвенник и туфельку и положила все это в коробку на подстилку из ваты. Выплакавшись, я почувствовала себя немного увереннее, не такой ранимой, как тот испуганный ребенок внутри моего сознания. Когда я до них дотронулась, мне показалось, Доротея стала ближе ко мне взрослой, а став ближе, она как будто требовала от меня выяснить все о ней, все до конца. Я должна поговорить с Кларитой.

— Туфелька вышита плохо, — сказала она критически. — У Доро не было никаких способностей к рукоделию, и она не занималась им. Наша мама не смогла ее ничему научить.

Я тем более сохраню эту маленькую туфельку, которую она так неловко пыталась вышить, потому что она делала это для меня. Я закрыла коробку. Наступил момент для решительного шага.

— Спасибо, тетя Кларита, что вы позаботились об этих вещах, — сказала я. — Теперь я хотела бы знать, не сделаете ли вы для меня еще кое-что?

Хотя выражение ее лица никак не изменилось, я почувствовала, что она сразу же насторожилась, и я уверилась в том, что была какая-то тайна, которую она скрывала. Я решительно продолжала.

— Расскажите мне, пожалуйста, что вы увидели в тот день, когда стояли у окна в комнате Доротеи? Когда вы увидели то, что произошло между Доротеей и Керком?

Кларита повернулась к двери, показав мне свою прямую спину и тяжелый узел черных волос на затылке.

— Я уже говорила тебе, что мы не обсуждаем эти вещи.

— Но мы их обсуждаем, — мягко сказала я. — Дедушка сказал мне, что вы видели, что случилось. И Элеанора тоже. Что я хочу — и на что я, как дочь Доротеи, имею право — услышать это от вас. Пожалуйста, расскажите мне.

Я почти ожидала, что она выйдет в дверь и оставит меня здесь, отвергнув мою просьбу, но вместо этого она повернулась ко мне так резко, что я даже вздрогнула. Я не думала, что она такая эмоциональная.

— Ты, наверное, уже поняла, что я не слишком любила Доротею. Сильвия была мне ближе и родней, как младшая сестра, чем твоя мать. Я не чувствую себя обязанной тебе, как дочери Доро. Если ты уже слышала все от моего отца и Элеаноры, тогда ты знаешь всю правду. Я не горевала, когда умерла Доро.

— Но вы горевали из-за Керка, — сказала я твердо.

Она подошла ко мне совсем близко и схватила меня за плечо.

— Я не горевала по Керку! Когда-то, очень давно, когда он был еще совсем юный, Доро и я любили его. И я тогда ненавидела твою мать, потому что ему больше нравилась она. Потом все изменилось. И я не хочу говорить об этом. Я достаточно страдала. Помни, что ты — дочь женщины, совершившей убийство, и у тебя нет прав в этом доме.

Сильное чувство, охватившее ее, меня испугало, но я не стряхнула ее руку со своего плеча.

— Вы кое-что забываете, — сказала я. — Вы забываете, что я тоже видела, что произошло. Я была там ближе вас. Достаточно близко, чтобы все видеть и слышать.

Она была так потрясена моими словами, что сняла руку с моего плеча и сделала шаг назад. На одно лишь мгновение я увидела в ее глазах неприкрытый страх. Потом она опять взяла себя в руки, стерев все эмоции, ее лицо стало бесстрастным, как обычно, глаза пустыми, отчужденными.

— Ну, так что же ты видела? Что ты можешь рассказать такое, чего не видела я с моим прекрасным зрением?

— Ничего, — сказала я. — Пока ничего. Но, может быть, я смогу вспомнить. Дедушка сказал, он попробует помочь мне вспомнить, если я этого хочу. Тетя Кларита, вы действительно были в спальне Доротеи, когда это произошло? Вы действительно стояли у окна?

В ее глазах, в ее лице ничего не изменилось. Она просто подошла к двери и жестом попросила меня выйти. Мне ничего больше не оставалось, как только пройти мимо нее назад в гостиную. Она не пошла вслед за мной, и я постояла в прохладной, сумрачной комнате, переживая свое открытие: Кларита не любила меня еще больше, чем я думала раньше, она меня ненавидела. Она больше ничего мне не расскажет, но она уже рассказала мне одну вещь. Она рассказала мне о своей девичьей неприязни к моей матери, перенесенной на меня.

Вокруг меня смыкались саманные стены. За ними, казалось, гора и холмы стерегли меня. Мне вдруг захотелось убежать ненадолго. Мне захотелось рассказать кому-нибудь, что со мной случилось. Я подумала — Гэвин. Я пойду опять в магазин и попробую поговорить с Гэвином. И в то же время я понимала, что я не пойду туда. Мы не стали друзьями в это утро. Он не захочет меня видеть, и он слишком тесно связан с Кордова, чтобы слушать меня с сочувствием. Но у меня была еще одна родственница — Сильвия Стюарт. Хотя она имела очень острый язычок, у нее все же было больше искренности, чем у остальных, и, может, она захочет выслушать меня — в отличие от остальных. Она сейчас должна быть в своем книжном магазине.

Я отнесла в свою комнату коробку из сандалового дерева и задержалась там, чтобы надеть сережки моей матери. Маленькие птички, казалось, трепетали крылышками у моих щек, и это изделие зуни составило ансамбль с брошью, подарком дедушки. Я взяла сумочку и, сбежав вниз по ступенькам, вышла через переднюю дверь. Я взяла с собой маленький ключик, хотя не знала, когда у меня появится возможность применить его.

Возможно, если бы я попросила, мне разрешили бы взять машину, но в моем теперешнем состоянии я не хотела ни с кем говорить. Центральная городская площадь была не очень далеко, и я помнила дорогу — сначала по направлению на каньон, потом вниз по Аламеде.

Ходьба меня в какой-то мере успокоила. Я дошла до площади, раскинувшейся в лучах прохладного майского солнца, с ее белыми литыми чугунными скамейками и памятниками в тишине — все движение было вынесено на прилегающие к ней улицы — я остановилась перед памятником, попытавшись сосредоточиться на окружающих меня вещах. На памятнике была надпись «Героям, павшим в сражении с дикими племенами индейцев на территории Нью-Мексико».

Я подумала: «А как относятся индейцы Нью-Мексико к этой доске?» Но, конечно, эти слова принадлежали другому веку и другому мышлению.

Я пересекла площадь в направлении длинного саманного здания — дворца губернатора, в котором теперь помещался музей. На тротуаре под выступающими коричневыми вигами у стены сидели индейцы, разложив перед собой на кусках ткани изделия из серебра и бирюзы. Прохожие останавливались, чтобы посмотреть на товар, а индейцы, как мужчины, так и женщины, безразлично смотрели на них, ничего не говоря. Сгорбившись под накинутыми на их плечи одеялами, они спокойно ожидали того, что будет. И герои, и дикари ушли в прошлое, и индейцы пуэбло смотрели на суету и жадность белых с тихой, высшей мудростью. Это была сцена, которую мне захотелось написать.

Обойдя площадь, я нашла улицу, указанную мне Сильвией, и медленно пошла мимо окон маленьких магазинчиков, пока не подошла к витрине с книгами. Зайдя внутрь, я увидела, что Сильвия занята с покупателем.

Ее короткие темно-русые волосы были слегка взъерошены, она взглянула на меня сквозь очки с темной оправой и кивнула, дав знак подождать. Магазинчик был маленький, с единственным окном сзади, и он был забит книгами в ярких обложках. Они стояли ровными рядами на стенных полках и лежали аккуратными стопками на столе посередине зала. В нише стоял письменный стол и печатная машинка, за которой работала помощница Сильвии.

Я легко отыскала книги Пола Стюарта, потому что его жена постаралась поставить их на самое видное место. Я нашла «Эмануэллу» и «Путь плети» и несколько других. Я перелистывала томик об индейцах пуэбло, когда покупатель ушел и Сильвия подошла ко мне.

— Как дела? — спросила она.

Я положила книгу на полку.

— Не знаю. Я только что почти поскандалила с тетей Кларитой. Она отдала мне кое-какие вещи, принадлежавшие моей матери, и я попросила ее рассказать мне все точно, что она видела в тот день, когда умерла моя мать.

— Она рассказала?

— Нет. Она очень разволновалась и не захотела говорить. Тогда я сделала глупость. Я напомнила ей, что я тоже была там в тот день и что я видела все, что случилось.

Сильвия была поражена.

— Ты хочешь сказать, что ты что-то припоминаешь?

— Нет, совсем нет. Но Кларита явно испугалась на секунду, а потом опять стала, как кремень. Я думаю, она что-то скрывает.

Сильвия взяла книгу со стола и слишком небрежно сдула с нее воображаемую пыль.

— Вряд ли. Я так не думаю.

— Я даже спросила ее, действительно ли она была там у окна, откуда она могла все видеть.

— Ты ее расшевелила! Клариту в семье Кордова всегда недооценивали. Но она способна на такое, чего о ней никто и не подумает. Хуан всегда не принимал ее в расчет и давал ей это понять, но она вела домашнее хозяйство и была прекрасной матерью для Элеаноры. Когда мы были детьми, она ко мне очень хорошо относилась, и я ее люблю.

— Она сказала, вы были ей как сестра.

— Кэти очень ценила ее верность и чувство долга, но мне кажется, что она догадывалась о том, что у Клариты в молодости была очень страстная натура. Было время, когда она безумно любила Керка, но с годами это прошло. Мне кажется, только у Хуана сохранилась сильная привязанность к Керку, может, потому что Керк подражал Хуану. Иногда мне казалось, что Керк старается быть более испанским, чем сама Испания. Мы с ним часто ссорились, потому что он не хотел, чтобы я выходила замуж за Пола.

Но в данный момент меня больше всего интересовал не Керк. Я хотела поговорить о Доротее, и пользуясь моментом откровенности со стороны Сильвии, задала вопрос:

— Пол действительно когда-то любил мою мать, как он мне сказал?

Сильвия чересчур старательно пожала плечами, и я заподозрила, что могут существовать вопросы, на которые она тоже не будет отвечать вполне честно. Может, она сама себя обманывала?

— Я думаю, это была его фантазия. Он придумал это, когда писал «Эмануэллу» — что он когда-то любил Доро. Все время, пока он писал эту книгу, он, очевидно, видел в Эмануэлле Доро. Но в действительности, насколько я знаю, этого не было.

Ее голос стал немного напряженным, и когда в магазин зашел покупатель, она поспешила к нему, как будто испытывая облегчение от того, что наша беседа была прервана. Да она и не была удовлетворительным рассказчиком. Смесь чувств, владеющих Кордова и с ними связанных, была очень сложной.

Пока она была занята, я подошла к заднему окну и сквозь стекло посмотрела на неожиданно приятный вид. Здание, в котором помещался магазин Сильвии, заключало внутри большой двор. В нем росли кусты и деревья, пересекались дорожки, выложенные кирпичом. На каменной скамейке посередине сидел Пол Стюарт и что-то писал в записной книжке.

Мне не нравилось общество этого человека и то, как он хотел вытянуть из меня глубоко похороненные воспоминания. Кроме того, меня интересовали его отношения с Элеанорой. Но теперь он сам мог рассказать мне кое-что, да и я могла что-нибудь из него вытянуть.

Глубоко в нише магазина пряталась дверь, ведущая во двор.

— Можно мне выйти? — спросила я Сильвию.

Она кивнула, и я вышла. Я сразу ощутила острый запах можжевельника, разогретого солнцем, и увидела кусты белой калины, выставлявшие напоказ свои пушистые снежные комочки. Вдоль дорожек росли ирисы, и в этом тихом месте, где были не так слышны звуки проезжающего транспорта, пели птицы, а высоко над головой синел небесный купол. Вокруг патио шла дорожка под навесом, а над ней — деревянная галерей, на которой располагались офисы и магазины. У меня опять возникло чувство замкнутого пространства, места, отгороженного от остального мира. Когда-то здесь жила испанская семья, дорожившая своим уединением, отвернувшаяся от всего, что оставалось вне этих стен. Но я все больше и больше противилась тому, чтобы меня запирали.

Я пошла к Полу, мои шаги эхом отдавались на выложенной кирпичом дорожке. Услышав меня, он посмотрел и улыбнулся, хотя его глаза оценивали и задавали вопрос.

— Я вам не помешаю? — спросила я, взглянув на записную книжку. Он захлопнул ее.

— Нисколько. Мне нужно было оторваться от моей пишущей машинки и немного подумать. Вы осматривали магазин Сильвии?

— Да. Я просмотрела некоторые из ваших книг. Может, вы порекомендуете мне какую-нибудь из них в особенности?

— Я знаю только то, что говорят мне критики. Для одних я — умелый мастер, для других — в моих книгах, которые не являются вымыслом, слишком много придуманного. Конечно, я намеренно популяризую свои книги. В «Эмануэлле» я дал волю своему воображению. Это настоящий роман.

— Ваша жена говорит, что когда вы ее писали, вы имели в виду мою мать. Какая была Доро?

Он ответил с легким нажимом.

— Она была незабываемой. Красивой и немного дикой. Испорченной, заставляющей страдать. Непостоянной. Именно такой, какой, наверное, была Эмануэлла. А вы, Аманда Остин, тоже немного такая?

Я отрицательно покачала головой, улыбнувшись ему в ответ, хотя наш разговор скорее напоминал дуэль, и снова представила себе фавна, потакающего своим бесконечным прихотям и вызывающего разные несчастья.

— Женщина, которую вы описываете, больше похожа на мою кузину Элеанору.

— Возможно. Но Элеанора — крепкий орешек.

— И мне кажется, моя мать была не очень на нее похожа.

— Они вам еще не рассказали?

Я поняла, о чем он спрашивает.

— О том, что я была там, когда это произошло? Да, Элеанора об этом позаботилась.

— Я сказал ей, что она должна это сделать. Вы не можете начать вспоминать, пока не узнаете, что нужно вспомнить. Теперь это будет появляться в вашем сознании. Вы расскажете мне, что вы вспомнили?

Вряд ли, подумала я, но не дала ему прямого ответа, потому что не хотела, чтобы он сказал мне кое-что.

— Вы рассказали мне немного о моей матери. А каким был Керк Ландерс?

Казалось, он тщательно выбирает слова.

— Женщины считали его неотразимым, и ему это нравилось. Он хотел выглядеть, как испанский кабальеро, молодой испанский дон. Не могу сказать, чтобы мне он нравился.

— Сильвия говорит, он не хотел, чтобы она выходила за вас замуж.

— У него было предубеждение против меня. Я не знаю точно, почему. Я думаю, Хуан дал ему денег и отослал его, чтобы отдалить от Доротеи, пока они оба не вырастут, а потом Доро вышла замуж за вашего отца — что не очень понравилось Хуану. Конечно, когда Керк вернулся домой, он оказался как бы не вполне у дел: Доро вышла замуж, а Кларита больше не смотрела на него с обожанием.

Пол стал водить пальцем по краешку блокнота с загадочной улыбкой, как будто у него на уме было что-то смешное, но он не хотел этим со мной делиться. Когда он поднял на меня глаза, в них читалась какая-то мысль.

— Во всяком случае, Аманда, есть один способ помочь вам вспомнить, и я попробую, если вы позволите.

Я совсем ему не доверяла, но мне было любопытно узнать, что он имеет в виду. Я стояла молча, а он опять резким движением открыл блокнот и сказал:

— Я сидел здесь, записывая разные обрывки, засевшие у меня в памяти, пытаясь восстановить происшедшее и вспомнить, где кто находился в это время. Но я не добился ничего существенного. Я подумал о том, что нужно пойти на то место, где был пикник, и тогда, может быть, я что-нибудь еще вспомню. Вы пойдете со мной?

Даже несмотря на то, что его предложение было для меня неожиданностью, я не колебалась. Мне это место тоже могло кое-что сказать, и я уже знала, что я туда пойду.

— Когда? — сказала я.

— А почему не сейчас? На улице стоит моя машина, и мы можем поехать туда сразу же. Если только кто-нибудь не выглянет из того самого окна, никто из Кордова ничего не узнает.

— Хорошо, — сказала я. — Давайте вернемся через магазин. Я хочу, чтобы Сильвия знала, что мы задумали.

Казалось, он заколебался, ему больше хотелось просто выйти через арку прямо на улицу. Потом он подошел ко мне, и мы вместе пересекли патио и вошли в магазин.

Там было пусто, и Сильвия распаковывала коробку с книжками в ярких обложках. Ее глаза остановились на лице Пола, и по этому взгляду я поняла, как много он для нее значит.

— Мы хотим посмотреть, что мы сможем восстановить из прошлого, — сказал он ей. — Мы сейчас едем на то место, где был пикник, чтобы вспомнить что-нибудь.

В его глазах снова затанцевали странные огоньки, и Сильвия сразу встревожилась, как будто она их боялась. Однако она не возразила. Может, она знала, что возражения бесполезны. Она быстро подошла к маленькому искусственному деревцу, установленному на прилавке и увенчанному крошечными квадратиками. Она выбрала из них один и отдала его мне.

— У тебя должен быть Охо де Диос. Чтобы защитить тебя от зла.

Ее голос звучал весело, но я почувствовала, что она была на самом деле серьезной, предупреждая меня о чем-то. Квадратик, который я у нее взяла, был размером с дюйм, сделанный из двух перекрещивающихся палочек, обмотанных полосками цветной пряжи, образовывавшими узор красно-зелено-белого цвета. В центре было черное пятнышко.

— Что это? — спросила я.

Мне показалось, ей хотелось задержать меня здесь, и она стала подробно мне объяснять, в то время как Пол беспокойно ходил по магазину, разглядывая обложки книг.

— Индейцы-запотеки делают такое для каждого ребенка при его рождении. Они складывают две палочки крестиком и наматывают на них пряжу, начиная с центра — по числу лет жизни ребенка. Там есть яркие и темные цвета, для печали и для радости. Годы проходят очень быстро вначале, но потом, к внешнему краю, они замедляют свой бег и становятся длиннее. Обычно индейцы вешали это на стену как символ всех лет жизни. Теперь считают, что это талисман удачи против злых духов. Это черное пятнышко в центре — Око Бога — Охо де Диос. Положи его в сумочку и сохрани.

Я теперь видела, что над книжными полками висел ряд таких же квадратиков побольше, сделанных из разных цветных ниток. Я поблагодарила Сильвию и положила этот маленький талисман к себе в сумочку. Я чувствовала необъяснимую тревогу. Почему она предостерегала меня против Пола? Сильвия стояла рядом со мной и вдруг сказала что-то очень странное для такой практичной женщины, как она.

— Он хочет повезти тебя в дурное место. Там зло. Лучше бы ты туда не ездила.

Пол услышал ее слова и рассмеялся.

— Дурных мест не бывает. Есть только дурные, злые люди.

— Но не моя мать, — сказала я.

Он улыбнулся мне, и снова в его глазах появился этот странный блеск.

— Нет, не ваша мать. Может быть, у нее был непостоянный и дикий характер, но она не была по-настоящему злой.

— Керк тоже был непостоянным, — быстро сказала Сильвия, — но он тоже не был злым. Несмотря ни на что.

— В таком случае, никто не был злым, — Пол, казалось, бросал Сильвии вызов.

На секунду в глазах Сильвии заметался страх. Она сжала губы и дотронулась до моей руки.

— Не позволяй ему мучить тебя всем этим. Пусть то, что прошло, будет забыто.

— Пойдем, Аманда, — коротко сказал Пол, бросив на жену взгляд, в котором не было любви.

Но меня все это уже не интересовало. Я все время знала, что то место у ручья позовет меня, и время пришло. Я должна была это сделать.