"Огонь желаний" - читать интересную книгу автора (Картленд Барбара)

Глава 6

Утром пришло письмо от Нэнси Спарлинг. Она писала:

«Боюсь, что моя пострадавшая нога задержит меня здесь дольше, чем я предполагала, и, к сожалению, вряд ли я смогу присоединиться к тебе в Париже.

Советую тебе не дожидаться меня, а ехать в Англию, как только закончишь все свои примерки и приобретешь достаточно туалетов.

Все это время я не перестаю думать, правильно ли поступила, отпустив тебя в Париж одну. Тем не менее я уверена, что ты достаточно благоразумна и сможешь сама за себя постоять.

Отправь вдовствующей герцогине телеграмму и сообщи, в какой день и час пересечешь Ла-Манш. Она, конечно, пошлет за тобой нарочного, который встретит тебя в Дувре и будет сопровождать в замок, Очень сокрушаюсь, что не могу показать тебе Париж так, как я намеревалась это сделать…»

Письмо было довольно длинное, но Вада прочитала, в основном, те строки, где говорилось, что она должна ехать в Англию одна.

Девушка прекрасно понимала, что благодаря господину Уорту, который проделал громадную работу над ее платьями еще до того, как она приехала в Париж, у нее теперь был весь необходимый гардероб, чтобы взять с собой в Англию.

Но могла ли она уехать? Вада не знала, когда вернется Пьер, и не была уверена что, возвратившись в Париж, он захочет ее увидеть.

И все-таки она не могла примириться с мыслью об отъезде, пока была хоть малейшая надежда, что они снова могут встретиться.

После завтрака Вада и Чэрити отправились к Уорту; здесь девушку ожидало намного больше готовых туалетов, чем она предполагала. У Вады даже возникло ощущение, будто они вынуждают ее принять решение как можно скорее покинуть Париж, и она старательно выискивала любые ничтожнейшие погрешности, чтобы отложить доставку готовых вещей в отель.

К ленчу они вернулись в гостиницу, и после того, как покончили с едой, Чэрити спросила:

— Что вы собираетесь делать сегодня днем, мисс Вада?

— Я… еще не решила.

Девушка встала и подошла к окну. О, как много она здесь еще не видела! Но ее энтузиазм прошел, — как ни трудно было в это поверить.

Чэрити, видимо, ожидала, что Вада будет настаивать на прогулке в Нотр-Дам или к Эйфелевой башне. Но сейчас у нее не было никакого желания осматривать достопримечательности. И она призналась себе откровенно: на то были свои причины.

Радость и восхищение Парижем ушли вместе с Пьером, — только этим и объяснялась ее апатия.

«Я превращаюсь в посмешище, — сказала себе девушка. — Этот человек слишком неожиданно вошел в мою жизнь и так же внезапно исчез».

Но здравый смысл не ослабил боль в сердце. Ей казалось, что не стоит продолжать знакомство с Парижем: город уже не представлял для нее прежнего интереса.

— Если я вам в данный момент не нужна, мисс Вада, — послышался оживленный голос Чэрити, — то я буду гладить. Горничная на этаже сказала, что можно воспользоваться гладильной в коридоре.

— Хорошо, я подожду здесь, пока ты закончишь.

— Вы утомлены и оттого сегодня не в настроении, — проворчала Чэрити и продолжила в своей обычной нравоучительной манере:

— Вы очень поздно возвращались домой прошлой и позапрошлой ночью, а все эти бесконечные примерки днем могут вымотать кого угодно.

Вада промолчала, но Чэрити настаивала на своем:

— Прислушайтесь к моему совету, мисс Вада: поудобнее устройтесь на диване с интересной книгой. Дома вы всегда так делали, и с большим удовольствием.

Не дождавшись ответа, Чэрити вышла из гостиной. Вада продолжала стоять у окна, выходившего в сад Тюильри, но не замечала ни деревьев, ни яркого солнца. Перед нею было только лицо Пьера, и она слышала его ласковый голос: «Моя красавица, моя малышка!»

Почему она все испортила в тот вечер, когда они были вместе, в тысячный раз спрашивала себя девушка, отчего испугалась, когда он целовал ее шею и плечи?

Вада не могла себе толком объяснить, что она ощущала. Ей хотелось, чтобы он продолжал ее целовать, она ждала восторга и наслаждения, ее переполняла радость, но она не могла до конца понять, что в тот момент ее испугало.

«Почему, ну почему я была такой глупой», — спрашивала себя Вада.

Должно быть, она долго стояла у окна. Охватившее девушку подавленное состояние как будто отделило ее от всего земного.

Послышался стук, и дверь за ее спиной открылась.

— Мадемуазель, вас хочет видеть какой-то господин, — произнес посыльный.

Вада медленно повернулась, не испытывая особого интереса и подумав, что это, должно быть, пришел маркиз, чтобы уточнить последние приготовления к обеду.

Затем дверь за посетителем закрылась, и Вада увидела того, кто стоял у порога.

Это был Пьер.

На нем был все тот же зеленый сюртук, но сам он казался выше и более представительным, чем тогда, в своей студии. Их взгляды встретились, однако никто не шевельнулся. Вада вдруг почувствовала, что между ними что-то случилось. Что-то живое и магическое, чего прежде не было, прошло между ними, и от этого она не могла ни говорить, ни сделать шага ему навстречу.

— Пьер!

Голос Вады прозвучал странно даже для нее самой. Светлые волосы девушки ярко сияли в потоке золотистого солнечного света, падающего из окна. Какое-то мгновение она еще оставалась словно завороженной, окутанной облаком блаженства, но сама нарушила это состояние, вырвавшись из оцепенения, и побежала навстречу Пьеру.

— Ты вернулся! Ты вернулся!

— Да, я вернулся. — Его голос звучал глубоко, и он смотрел ей прямо в глаза.

Девушка остановилась перед Пьером. Он не сделал никакой попытки до нее дотронуться, и протянутые к нему руки опустились вниз.

— Я так боялась, что ты забудешь меня, — с трудом, почти шепотом произнесла Вада.

— Я не смог это сделать, — ответил Пьер. Она вопросительно взглянула на него, и он сказал:

— Надень шляпку, и пойдем погуляем: мне нужно поговорить с тобой. Можно пойти в сад Тюильри и посидеть там.

Глаза Вады вспыхнули, она ослепительно улыбнулась:

— С удовольствием!

Девушка направилась к двери, ведущей в спальню. Торопясь, открыла шкаф и нашла там маленькую соломенную шляпку с полями, украшенную цветами и голубыми лентами, — они завязывались под подбородком и отлично сочетались с голубым муслиновым платьем, которое было на ней.

Вада обрадовалась: она очень любила этот наряд, один из самых красивых, но думать сейчас о своей внешности было некогда.

Пьер вернулся, и весь мир снова наполнился восторгом и красотой.

Девушка подошла к нему. Он продолжал стоять в гостиной, на том самом месте, где она его оставила. Вада заметила, что выражение его лица слишком серьезно, впрочем, это могло ей только показаться.

Пьер открыл дверь в прихожую, пропуская ее вперед. Вада сказала:

— Подожди немного, я только скажу Чэрити, что ухожу, иначе она будет беспокоиться.

— Конечно, — согласился Пьер.

Они вышли из номера, и Вада побежала в гладильню, где обычно находились горничные. Чэрити гладила платье, которое Вада надевала накануне вечером.

— Я ухожу… погулять с друзьями, — проговорила она, запыхавшись.

— Это как раз то, что вам сейчас нужно, — ответила Чэрити. — Может быть, вы перестанете хандрить. Не знаю, что с вами происходит, мисс Вада, надеюсь только, что вы не заболеете.

— Я себя прекрасно чувствую, — возразила Вада.

Она быстро повернулась и побежала по коридору к тому месту, где ее ждал Пьер.

— Теперь мы можем идти, — сказала девушка.

Ее глаза блестели, как у ребенка, которому пообещали долгожданное развлечение.

Они стали спускаться по лестнице, держась за руки, пока Пьер не отпустил ее. На улице Риволи они пересекли дорогу и вошли в высокие ворота, ведущие в парк Тюильри.

Была весна. Вокруг цвела фиолетовая сирень, в воздухе стоял запах раннего жасмина; вишневые деревья в бело-розовом цвету на фоне голубого неба смотрелись подобно купидонам Буше. Казалось, весь сад принадлежал только им двоим. Пьер вел Ваду к скамейке, полускрытой от посторонних глаз низко склоненными ветвями деревьев.

Они сели. Вада с радостью и интересом повернулась к Пьеру, жадно ловя его взгляд.

— Я так боялась, что ты не вернешься… до моего отъезда, — проговорила она очень тихо.

— Ты уже собираешься уезжать? — в вопросе Пьера послышалось недоумение.

Вада уклонилась от прямого ответа и вместо этого сказала:

— Но когда-нибудь я должна буду уехать.

— Да, конечно, я тоже так думаю, — произнес он, — но не сейчас. Об этом я и хочу с тобой поговорить.

Вада вдруг оцепенела. Он начал говорить с интонацией, которую она не поняла.

— Мы действительно встретились случайно, и, наверно, оба в первый же момент почувствовали, что с нами происходит то, чего мы никак не ожидали.

Говоря, Пьер намеренно отвернулся в сторону, чтобы не смотреть на девушку, и она видела только его профиль.

— Знаешь, я намного старше тебя, Вала, по меньшей мере лет на восемь, и должен думать за нас обоих.

— Думать… о чем? — слегка дрожащим голосом спросила Вала.

— О нас с тобой и о том, что мы испытывали друг к другу прошлой ночью, — настоящее это чувство или только иллюзия, хоть и обольстительная, но все-таки иллюзия.

— Я не совсем тебя понимаю… Пьер улыбнулся:

— Ведь очень легко увлечься поэзией, музыкой и, конечно, Парижем!

Помолчав, Вада проговорила тихим, словно потерянным голосом:

— Ты имеешь в виду, когда… ты целовал меня… это не имело для тебя никакого значения?

— Нет, нет, ну что ты! Я совсем не это хотел сказать.

Пьер повернулся к ней и взял за руку.

— Моя милая! Это было восхитительно! Настолько прекрасно, что это невозможно забыть!

Он увидел, как заблестели глаза девушки, и добавил:

— Но так как ты очень молода, я должен дать тебе время подумать.

— О чем?

— О себе и обо мне. — Пьер слегка вздохнул. — Я, кажется, не очень связно все это говорю. Наши отношения развиваются очень быстро. Я имею в виду, что мы в самом деле не должны спешить, — нужно лучше узнать друг друга. Я еще очень многого не знаю о тебе, ты тоже должна узнать меня получше. Если мы позволим, чтобы поток эмоций захлестнул нас, в дальнейшем мы оба можем об этом пожалеть.

Вада слушала молча, и Пьер продолжил:

— Ты пока имеешь очень слабое представление о жизни, а я ею уже достаточно искушен. К тому же ты почти ничего не знаешь о любви. — Он выпустил ее руку и посмотрел вокруг. — Я уезжал из Парижа, — тихо произнес Пьер, — и думал, что мои чувства к тебе изменятся, если мы не будем видеться. Но, увы, я должен был вернуться.

— Я… рада, что так случилось, — сказала Вада, едва дыша.

— Но я твердо решил, что мы должны вести себя благоразумно. Будем встречаться, разговаривать, а потом определим, любовь ли то чувство, которое мы испытываем друг к другу, или очень хорошая ее имитация.

Вада втянула в себя воздух.

— А я думала… — Она замолчала.

— Продолжай. — Пьер пытался ее ободрить.

— Может быть, мне не следует это говорить… Ты можешь подумать, что это от невоспитанности…

— Я рискну, — ответил Пьер. — Очень хочу услышать, что ты собираешься мне сказать.

— Как раз об этом ты сейчас говорил, — не очень уверенно продолжила Вала. — О том, что мы должны вести себя осмотрительно, разумно, как подобает приличиям и устоям… Я думаю, что все это не имеет никакого отношения к… символизму.

Пьер легко рассмеялся.

— Ты права, моя милая! Конечно, ты рассуждаешь правильно. Сейчас я стараюсь размышлять, а не чувствовать. В жизни ведь всегда так: когда что-то касается тебя лично, все начинаешь видеть совсем в ином свете, весьма далеком от надуманных теорий.

— Что же, по твоему мнению, мы должны делать? — несчастным голосом спросила Вада.

— В данный момент, — произнес Пьер, снова взглянув на нее, — я хочу сказать, что ты еще более прекрасна, чем тот образ, который я запомнил, и более очаровательна, чем вообще может быть женщина.

— Ты действительно думаешь так, как говоришь?

— Сейчас я объясню тебе, что я думаю, — ответил Пьер, улыбаясь. Он снова взял ее за руку.

— Мы должны быть рассудительными, моя малышка. Я ничего о тебе не знаю, за исключением того, что ты прелестна, и ты ничего обо мне не знаешь, кроме того, что я тебя люблю.

Глаза Вады сразу словно вобрали в себя весь солнечный свет, разлитый по саду, пальцы сильно сжали его руку.

— Ты действительно любишь меня?

— Представь, я пытался себя убедить, что это только мое воображение, но оказалось, я не способен это сделать.

— И я тебя люблю, — сказала Вада. — Я так тебя люблю и так мучилась, думая, что могу никогда тебя не увидеть. Мне стало казаться, что жизнь кончается. Таких страданий я еще не переживала…

— Милая моя! — нежно произнес Пьер. — И его голос звучал без обычной твердости.

Он поднес к своему лицу ее руку и поцеловал ладонь, задержавшись губами на мягкой коже.

Как будто молния пронзила тело Вады. Она уже знала, что это. Пьер возбудил в ней тот самый огонь любви, что и тогда, когда поцеловал ее на берегу Сены.

Он отпустил ее руку, и Вада положила ее на колени.

— Я люблю тебя и, несмотря ни на что — символизм это или нет, — собираюсь вести себя благоразумно, — заметил Пьер и почти сразу спросил:

— У меня такое чувство, что ты в своей жизни встречала совсем не много мужчин. Или, может быть, я не прав?

— Н-немного, — почти прошептала Вада.

— Твой отец жив?

— Нет, он умер, — ответила Вада.

— Между прочим, если бы сейчас он был жив, он бы сказал тебе то же самое, что и я: ты не должна делать никаких опрометчивых поступков, почти ничего не зная ни о человеке, ни о жизни. А пока давай просто хорошо проводить время вместе. Будем бродить по Парижу, беседовать, смеяться и совсем не думать о будущем. Ты согласна?

— Я согласна на… все, лишь бы быть рядом с тобой, — покорно проговорила Вада.

— Мы будем друзьями, — продолжал Пьер, — просто друзьями, которые обмениваются мнением и не предъявляют слишком много требований друг к другу.

— Я бы хотела… стать твоей подругой.

— Вот и хорошо. Договорились, — улыбнулся Пьер. — Куда мне повести тебя обедать сегодня вечером?

— Куда хочешь, — ответила Вада. Но спустя некоторое время, вдруг что-то вспомнив, слегка вскрикнула.

— Что случилось? — поинтересовался Пьер.

— Чуть не забыла. Я обещала обедать в одной компании. Ни за что бы не приняла приглашение, но ведь я понятия не имела, что ты скоро вернешься.

— Позволь узнать, с кем ты сегодня обедаешь, — спросил Пьер.

— С маркизом де Гаита.

Пьер удивленно вскинул брови, и Вада сказала:

— Он зашел вчера, чтобы узнать, когда приезжает Эммелин Хольц, — по-видимому, его мать дружит с матерью моей госпожи.

— И поскольку мисс Хольц отсутствует, он выбрал тебя вместо нее? — с оттенком сарказма произнес Пьер.

— Он… возил меня в Мулен Руж. — Вада смутилась.

— Одну? — вопрос прозвучал довольно резко.

— Д… да. — Вада запнулась. — Это было ужасно! Женщина, которая танцевала, так отвратительна и вульгарна! Я даже вообразить себе не могла, что бывает нечто подобное.

Пьер ничего не сказал, и Вада продолжила:

— Маркиз затем увез меня оттуда, он, кажется… понял.

— Он не имел права возить тебя туда — одну.

— Но он вел себя очень корректно, за исключением… — Вада умолкла.

— За исключением — чего? — спросил Пьер. Вада с грустью подумала, что он сердится.

— Он задал вопрос, который, я думаю, не имел права мне задавать.

— Могу я узнать, какой? — настаивал Пьер.

— Он спросил, есть ли у меня любовник! Вада залилась краской, произнося последнее слово, с трудом выдавив его из себя.

— Да как он посмел тебя оскорбить! — Пьер пришел в ярость.

— Не думаю, что он это сделал намеренно, потому что потом он сказал, что я очень молода, невинна и… не тронута!

Голос девушки дрожал, когда она выговаривала последнее слово. Она думала о том, как Пьер целовал ее в их прошлую встречу.

— Полагаю, маркиз не имел в виду ничего дурного, — нехотя сказал Пьер. — В конце концов, он большой друг Жозефа Пеладана и вместе с ним основал мистический орден «Креста и Розы».

— А что это такое? — спросила Вала.

— Пеледан и Гаита утверждают, что их орден возрождает средневековую секту Розенкрейцеров. Они создали собственную религию и носят необычные старомодные костюмы. Пеладан сам объявил себя верховным главой, придумал особый герб, назначил архонтов и настоятелей ордена. — Пьер рассмеялся, затем продолжал рассказывать:

— Все это похоже на театральный спектакль. И в то же время Пеладан довольно талантлив: одновременно он пишет пьесы, вдохновляясь Вагнером и своими собственными наваждениями в вавилонском духе. Его пьесы идут на сцене, и они вызывают огромный интерес у творческой публики.

— Это так увлекательно, — проговорила Вада. — Жаль, что я обо всем этом не знала вчера вечером.

— Позднее Пеладан стал создавать художественные выставки, они имели громадный успех. Первая выставка «Креста и Розы» состоялась в прошлом году и открылась после предварившей ее мессы, которую отслужили в Нотр-Дам.

— И много было народа? — спросила Вада с любопытством.

— По свидетельству «Фигаро»— около одиннадцати тысяч человек, среди них даже послы Швеции и Соединенных Штатов. Пеладан как верховный глава был облачен в черный сюртук и блузу с кружевными манжетами и круглым торчащим плоеным воротником.

Вада рассмеялась:

— Твой рассказ звучит захватывающе!

— Естественно, я тоже очень заинтересовался, потому что Пеладан большой поклонник художников, которых поддерживают символисты. Это был прекрасный шанс для наших молодых людей, добившихся признания, выставить свои работы.

— Мне бы очень хотелось встретиться с господином Пеладаном, — сказала Вада.

— Ты можешь попросить маркиза устроить такую встречу. Впрочем, возможно, сегодня вечером Пеладан будет среди приглашенных на обед.

Вада помолчала, затем спросила:

— Должна ли я идти туда после того, как ты вернулся?

— Если ты обещала, то думаю, должна сдержать свое слово, — ответил Пьер.

— Если бы я знала… Лучше бы мне это время провести с тобой.

— И я бы очень хотел, чтобы ты пообедала сегодня со мной, но теперь мы всегда можем себе это позволить.

— Да, конечно, — слегка сомневаясь, заметила Вада, — но, кажется, один вечер в Париже я уже потеряла.

Пьер улыбнулся:

— А если я тебя попрошу утром позавтракать со мной, твое настроение улучшится?

— Мне уже намного… намного лучше! — ответила Вада. — А можем ли мы завтра вместе пообедать? — спросила она застенчиво.

— Если у меня не будет ничего лучшего, — произнес Пьер, но, заметив обиду в глазах девушки, быстро сказал:

— Прости, я только хотел тебя немного подразнить и снова попытаюсь быть благоразумным.

— Мне бы больше нравилось, если бы ты вел себя как символист.

— Если ты воспринимаешь меня как символиста, — очень тихо проговорил Пьер, — мне будет трудно оставаться самим собой.

Он не отрывал глаз от ее губ, и почти инстинктивно, не размышляя, Вада придвинулась к нему поближе. Явно сделав над собой усилие, Пьер встал и внезапно предложил:

— Пойдем погуляем по саду.

Все послеполуденное время они бродили, безумолку болтая на разные темы то по-французски, то по-английски. Иногда Ваде казалось, что Пьер может выразить какую-то мысль только по-французски, но порой думала, что на английском его слова звучат яснее и более искренне.

— Когда ты покажешь мне картины символистов? — спросила Вада.

— Мне хочется, чтобы ты посмотрела работы Густава Моро. Однажды он заметил: «Нужно только любить, немного мечтать и никогда не быть удовлетворенным».

— Именно этому правилу ты следуешь? — спросила Вада в шутку.

— Я поступал так раньше… — начал Пьер медленно, глядя в глаза девушки, — пока не нашел то, что меня вполне устраивает.

Затем быстро, будто сказал что-то лишнее, Пьер стал говорить о картинах Моро, их композиции, мистической сути и воображении художника. Вада чувствовала, что Пьер как бы старается оторваться от нее, не позволяя им сблизиться друг с другом не только физически — даже мысленно.

Они гуляли по саду, вдруг Вада воскликнула:

— Я так счастлива! Мне так хорошо, так радостно!

— Оттого, что ты в Париже? — спросил Пьер.

— Нет, оттого, что я рядом с тобой. Возникла тишина. Спустя мгновение Вада продолжила:

— Сегодня перед тем, как ты пришел, я поняла, что в Париже меня уже ничто не интересует, и пропало всякое желание делать то, что я задумала.

— А сейчас?

— Сейчас я снова ожила! Чувствую, как дышит земля, как словно на глазах растут цветы и кусты, как бьется пульс жизни, и я — ее часть, потому что ты здесь, со мной!

Пьер отвернулся и произнес каким-то неприятным голосом:

— Если ты будешь это говорить, я забуду, что стараюсь остаться для тебя только другом.

— А разве друзья не могут быть безумно счастливы… вместе?

— Моя красавица! Моя малышка! Ну что мне делать с тобой? — В голосе Пьера прозвучала неожиданная боль.

Спустя мгновение, взглянув в глаза друг другу, влюбленные обнаружили, что сад для них перестал существовать, вокруг было только солнечное сияние — золотистое и пленяющее своим магическим светом, и в этом мире никого, кроме них — Вады и Пьера, — не было.

«Я люблю тебя», — хотела произнести Вада, но не осмелилась.

Любовь заставляла ее сердце биться так, что у нее перехватывало дыхание. Любовь, переполнявшая девушку, огнем горела в ее груди.

Пьер мог не обнимать, не целовать ее, — Вада и без того вся трепетала, словно струна музыкального инструмента, вибрируя в руках великого мастера.

Они еще долго бродили, глядели по сторонам, болтали, и когда, наконец, Пьер проводил девушку в отель, у нее почти не оставалось времени, чтобы переодеться к вечеру.

— Я все время думала: куда же вы пропали? — воскликнула Чэрити, увидев Ваду в прекрасном настроении. — Но потом решила, что вы пошли знакомиться с городом.

Вада не стала разочаровывать свою служанку. Она ощущала себя так, будто время, проведенное с Пьером в саду Тюильри, прошло для нее в некой сказочной стране. Сейчас она едва могла припомнить, о чем они говорили. Девушка чувствовала, что есть много такого, о чем она не знает, многое ей еще предстоит для себя открыть, и часы, проведенные с Пьером, делали ее взрослее, умнее и счастливее.

«Я люблю его! Я его люблю!»— вновь и вновь на разные голоса повторяла Вада.

Переодеваясь, девушка понимала, что для нее провести вечер в компании маркиза или кого-то другого — бессмысленная потеря времени, лучше бы ей быть рядом с Пьером.

Но как истинная женщина она помнила восхищение маркиза, когда он увидел ее в белом платье в салоне Уорта, в минуты их первой встречи.

Сегодня, несмотря ни на что, она не наденет ни один из тех великолепных туалетов, созданных мастером, которые уже висели в ее шкафу. Вада выбрала белое платье, привезенное из Америки, в нем она казалась совсем юной и, как выразился бы маркиз, очень невинной.

Когда девушка спустилась в вестибюль, где ее ждал маркиз, она выглядела так, словно только что сошла с полотна Чарльза Гибсона. Вада заметила, что маркиз пристально разглядывает ее своими темными глазами. Сойдя с лестницы, она протянула ему руку в перчатке и слегка улыбнулась.

— Мои друзья очень хотят встретиться с вами, мисс Спарлинг, — любезно сказал маркиз, — и я буквально считал часы, пока увижу вас сегодня вечером.

«В том, как он говорит, есть какая-то приторность и преувеличение», — подумала Вада. Она знала, что в устах Пьера те же слова имели бы конкретный смысл, который вызвал бы в ней ответный трепет.

У подъезда отеля их поджидал экипаж маркиза, и, удобно устроившись, они поехали через площадь Согласия по Елисейским полям.

— Куда мы едем? — спросила Вада.

— К дому графа де Рошгюда, — ответил маркиз. — Он мой хороший друг, и его столовая намного просторнее, чем в моей сравнительно небольшой квартирке.

— Так, значит, у нас сегодня большая компания? — заключила Вада.

— Да, думаю, соберется человек тридцать.

Девушка очень надеялась, что она будет выглядеть не хуже других — элегантных, с шиком одетых дам, приглашенных к обеду.

Однако, к ее удивлению, присутствовали в основном мужчины. Среди гостей, правда, находились четыре дамы среднего возраста, и хотя одна из них была разодета экстравагантно, другие, несмотря на высокие титулы, оказались немодными и скучными. Мужчины были всех возрастов; один за другим, как бы стараясь превзойти друг друга, они отвешивали Ваде поклоны и говорили комплименты.

Все время девушку не покидала мысль, доставлявшая ей удовлетворение, что если бы Пьер действительно захотел, чтобы она встретилась с другими мужчинами, то сегодня вечером его желание осуществилось бы сполна.

Дом графа де Рошгюда впечатлял своими большими размерами. Вместе с тем, подумала девушка, его атмосфера пронизана глубоким унынием. Потолки комнат были слишком высокими, гобелены, украшавшие деревянные панели стен, смотрелись тоскливо. Освещение было тусклым и низким — в основном от свечей на стенах. Все это отличалось от пышной обстановки ее отеля.

Когда Вада и маркиз приехали, все уже собрались и поджидали их. Почти тотчас гости вышли из гостиной, где их принимал граф, и по коридорам направились в другую часть дома, в просторный банкетный зал. Вада подумала, что он сильно отличается от тех столовых, которые ей приходилось видеть. Это помещение в доме графа напомнило ей Баронский зал, с окнами, тщательно зашторенными кроваво-красными портьерами. На стульях девушка увидела незнакомые ей кресты и гербы; длинный стол украшали позолоченные и серебряные кубки разных форм и размеров, расставленные на столе, как на выставке. Слуги, в этот вечер прислуживавшие гостям, были одеты в средневековые костюмы и разносили еду на золоченых подносах. Вада внимательно осматривала зал, пытаясь запомнить в нем каждую мелочь, чтобы потом все рассказать Пьеру и попросить его объяснить, что все это означает.

Она была уверена, что расставленные на столе кубки и убранство зала тесно связаны с орденом «Креста и Розы».

Девушка не хотела сразу расспрашивать маркиза об уставе ордена, чтобы не смущать его, тем более в такой светской обстановке, как званый обед.

Это пиршество, подумала Вада, она сохранит в памяти на всю жизнь. Никогда еще ей не приходилось видеть такого разнообразия невиданных блюд и вин. К каждому блюду подавали особое вино, и казалось, все яства приготовлены из необычных продуктов. Одни были превосходного вкуса, другие Вада откладывала на край тарелки, избегая пробовать их и надеясь, что этого никто не заметит.

Маркиз, сидевший рядом, все время уговаривал Ваду попробовать то одно, то другое вино, а поскольку ей не очень удобно было все время ему отказывать, она понемногу отпивала из каждого предложенного ей бокала.

К счастью, кубки, из которых гости пили вино, — а некоторые из них были украшены драгоценными камнями, не выдавали Ваду и то малое количество, которое она пила; будь те кубки стеклянными, все было бы видно.

Девушка ела очень мало, и ей не могло не броситься в глаза, как обильно ели и пили другие гости. Она даже подумала, что все они перед тем, как приехать сюда, были довольно голодны и томимы жаждой.

Ваду поразило, что собравшиеся за столом почему-то мало разговаривают. Она ожидала, что будет присутствовать при остроумной, оживленной беседе, но ничего подобного не происходило.

Наконец надолго затянувшаяся трапеза подошла к концу. Слуги погасили все свечи на стенах, оставив зажженными только те, что стояли на столе. Вада обратила внимание на лица людей, сидевших за столом, — на них вдруг появилось зловещее выражение. В это время маркиз сказал:

— А сейчас я предлагаю тост за нашу уважаемую гостью — прекрасную, юную, невинную и непорочную деву — мисс Нэнси Спарлинг!

Он встал, поднял кубок, и все остальные последовали его примеру, хотя многие уже нетвердо держались на ногах. Вада знала, что ей не нужно вставать. Всеобщее внимание смутило девушку, она покраснела, но все-таки сумела выдавить из себя улыбку и чуть склонить голову в поклоне, а гости тем временем, подняв бокалы, разом их осушили.

— А сейчас, — предложил девушке маркиз, — вы должны выпить за нас.

Сказав это, он протянул ей кубок, скорее напоминавший чашу или церковный сосуд для обряда причастия, — позолоченный и украшенный темно-красными рубинами, огнем мерцавшими при свечах.

Вада не очень решительно взяла кубок из рук маркиза. Ее удивили его глаза, она не могла объяснить себе их выражение. Пожалуй, подумала девушка, в них было волнение и одновременно — знак беды. Но спустя минуту сказала себе, что скорее всего это плод ее воображения или, даже более правдоподобно, оптический обман от неверного света горящих свечей.

Гости, выжидая, наблюдали за Вадой, головы всех сидевших за столом были обращены к ней. Она не встала, ею овладело смущение.

— Пейте все сразу! — уговаривал маркиз. — Поймите, вы должны все это выпить, не останавливаясь.

Вада взглянула на то, что находилось в кубке. Там было очень много темно-красного вина, а ей совсем не хотелось пить.

Дома по праздникам, в дни рождения или других особых случаях она иногда выпивала бокал шампанского или белого вина. Теперь девушка лихорадочно соображала, как бы ей отказаться, однако понимала: что бы она сейчас ни сказала, все покажется неуместным.

— Я пью за ваше здоровье и благодарю вас за то, что вы подняли за меня бокалы, — застенчиво произнесла Вада и поднесла кубок к губам.

Вино было отвратительное. Вада боялась не только много выпить, она чувствовала, что от этой противной жидкости ее может стошнить.

— Ну право же, пейте! Выпейте все! — настаивал маркиз.

Неожиданно Вада сообразила, что можно воспользоваться уловкой, к которой она часто прибегала, когда няня заставляла ее принимать горькие лекарства. Сделав вид, что собирается пить, она вдруг взмахнула левой рукой, а взглядом указала на противоположную стену.

— Смотрите, что там? — вскрикнула девушка. Как она и предполагала, все повернулись в ту сторону, куда она показывала. В это время, воспользовавшись моментом, Вада выплеснула содержимое бокала на пол.

— Что вы там увидели? Что это было? — допытывался маркиз.

— Мне показалось, что я увидела… птичку, произнесла Вада. — Но кажется, ошиблась, возможно, это просто тень свечи на стене.

Все, кто был за столом, и маркиз и гости, повернулись к ней, внимательно слушая объяснения. Смущенная своей маленькой хитростью, Вада подняла кубок и проглотила последние, оставшиеся на дне, капли вина. Затем поставила его на стол. При этом девушка обратила внимание на гробовую тишину в зале. Все взоры были устремлены на нее, гости молча наблюдали за Вадой и словно чего-то ждали.

Ей стало казаться, что она ничего не видит, кроме их глаз, которые все расширялись и приближались к ней, ближе и ближе. Вада попыталась вскрикнуть, встать со стула, но поняла, что бесполезно. Затем какая-то плотная, удушливая чернота, поднявшаяся снизу, накрыла ее.

Пьер зашел в «Солей д'Ор»с надеждой встретить здесь Леона Дешана, ему нужно было поговорить с ним о разных делах. Но среди многочисленной публики Дешана не было.

Проходя к своему столику около сцены, он перебросился несколькими словами с друзьями. Затем, достав из кармана листки бумаги, разложил их на столе и начал править статью, которая должна была появиться в следующем номере журнала «Плюм».

Пьер остался недоволен тем, как она написана, и один из вопросов, который он собирался обсудить с Дешаном, был как раз о том, чтобы улучшить качество публикуемых статей. По его мнению, журнал стал банальным и менее интересным, чем в прошлом году.

Помещение быстро заполнялось, хотя в обычные дни здесь собиралось не так много посетителей, как в конце недели.

Кто-то присел к фортепиано и исполнил весьма слабое сочинение. Если бы в это время здесь находились поэты, у них вряд ли возникло бы желание читать свои стихи — по крайней мере, в начале вечера: обычно это происходило в разгар встречи или ближе к ее завершению.

Пьер закончил править статью и заказал второй стаканчик вина, когда неожиданно заметил Жозефа Пеладана, направляющегося к его столику. Несколько секунд Пьер смотрел на приближавшегося Жозефа, невольно любуясь его эксцентричным видом.

Поверх черного сюртука странного покроя на груди Пеладана была массивная золотая цепь с брелоком, украшенным магическими эмблемами, крестами, розами и крылатыми ассирийскими быками.

— Жозеф! Вот приятная неожиданность! — воскликнул Пьер.

— Я так и думал, что встречу здесь либо тебя, либо Дешана, — сказал Жозеф Пеладан. — Со мной Лео Таксиль.

— Давно, давно мы не встречались, — заметил Пьер.

Он знал, что Лео Таксиль изобретательный, но не очень добросовестный издатель, публицист с огромным опытом, и его настоящее имя Габриэль-Антуан Жогар Паж. Во Франции Таксиль стал известен как обличитель оккультизма. У него был необычный талант распространять самые нелепые истории, и в своей работе он придерживался принципа: чем больше лжи, тем охотнее читатели ее проглотят.

Пьер его не уважал, но должен был признать, что Лео сумел внушить огромному кругу людей, в том числе и церковникам во Франции и за ее пределами, что черная магия и масонство неотделимы друг от друга.

Лео Таксиль опубликовал огромное количество своих произведений, и, как говорят, именно они убедили папу римского издать энциклику против масонства.

В предыдущем году Таксиль выпустил имевшую большой успех серию псевдооткровений, последняя книга этой серии называлась «Есть ли женщины в масонстве?».

Беседуя с ним за столом, Пьер окончательно убедился, что если Таксиль прибег к помощи Жозефа Пеладана, значит, у него созрел какой-то новый план, несомненно для него выгодный.

— Что я могу для вас сделать? — спросил Пьер после того, как они заказали вино, и добавил:

— Для нас, Жозеф, несомненно большая честь, что ты снова посетил «Солей д'Ор» после долгого отсутствия.

— Тебе хорошо известно, что я не могу забыть о символистах, — сказал Жозеф Пеладан, — но в последнее время я увлекся и другими идеями.

— Я знаю, — улыбнулся Пьер.

Он смолк и посмотрел на Пеладана, который через некоторое время продолжил:

— Лео убедил меня, что я должен заняться более широким кругом проблем. Он говорит, что тайные оргии, которые происходят в масонских ложах, достигли такого размаха, что только люди моего положения и влияния в обществе могут бороться с этим злом.

— Разве сейчас приверженцев культа сатаны и черной магии стало больше, чем прежде? — спросил Пьер с некоторым сарказмом.

— Намного больше! — ответил ему Лео Таксиль. — Служение сатане захватило всю Францию. В последнее время очень распространились колдовство, культ дьявола и богохульные масонские обряды, но главное — приношение в жертву людей. Все это набирает такую силу, что в конце концов рано или поздно погубит страну.

И хотя Пьер знал манеру Лео Таксиля всегда все преувеличивать, тем не менее в его словах, безусловно, была большая доля истины.

Пьер слышал, что многих церковных иерархов и ученых серьезно беспокоят модные увлечения всем сверхъестественным — одновременно с широким распространением во Франции антиклерикализма. Колдовство и мистика владели воображением многих художников и одаренных молодых людей, а поголовное увлечение таинственными, потусторонними силами снискало Парижу дурную славу центра черной магии.

Парижская пресса регулярно рассказывала о заклинаниях, колдовских действах и таинственных ритуалах; один из парижских журналистов даже описал, как его с завязанными глазами привезли в какой-то парижский дом, где он стал свидетелем сатанинской мессы и оргии, которая за ней последовала.

— Чем я могу вам помочь? — спросил Пьер.

— Лео начинает регулярное издание под названием «Сатана и девятнадцатый век», которое будет разоблачать все извращения и омерзительные стороны этих культов, — произнес Жозеф Пеладан. — И мы хотим, чтобы «Плюм»и другие известные журналы его поддержали.

Пьер про себя улыбнулся. Он не сомневался, что Таксиль сделает все возможное, чтобы новое издание стало бестселлером. Если же еще создать ему бесплатную рекламу в широкой печати, то это явно пойдет на пользу дела.

— Я поговорю обо всем с Леоном, — сказал Пьер, стараясь выиграть время. — К тому же, если бы мы видели сигнальный экземпляр, было бы проще решить, что и как сделать.

— Завтра вы его получите, — с готовностью отозвался Лео Таксиль. — Я бы и сегодня вам его доставил, но сигнал еще не поступил из типографии.

— У вас, видимо, есть много нового материала? — спросил Пьер. — В своих книгах вы ведь уже довольно скрупулезно изложили суть этой темы.

— Я расскажу вам о таких вещах, которые вы и представить себе не можете, — сказал Таксиль. Например, я слышал об опытах, которые проводят, чтобы отделить дух или душу человека от его тела и заменить стихийным началом.

— И что, это возможно? — цинично спросил Пьер.

Таксиль пожал плечами.

— Это, конечно, совершенно новое направление. Для этого используют наркотики, служат черную мессу и вызывают дух сатаны.

Он говорил, упиваясь тем, что знал, и Пьеру это было неприятно. Желая переменить тему разговора, он обратился к Жозефу Пеладану.

— Сегодня я говорил о вас и об ордене «Креста и Розы».

Как Пьер и ожидал, Пеладан осведомился, с кем именно.

— С одной американкой, которая сегодня вечером звана на обед вместе с вашим другом маркизом Станисласом де Гаитой.

— Он мне больше не друг, — резко возразил Жозеф Пеладан.

— Не друг? — удивился Пьер. — С каких пор?

— Несколько месяцев назад я порвал с Гаитой, — объяснил Пеладан. — Я не одобряю ни его действий, ни поведение его друзей.

— Чем же они занимаются? — заинтересовался Пьер.

Прежде чем Пеладан успел ответить на его вопрос, Лео Таксиль поспешно вставил:

— Они изучают секреты алхимии, оккультные науки и вызывают духов. Я уже вам говорил, в настоящий момент их цель — переселить стихийное начало в человеческое тело, из которого предварительно изгнана его собственная душа. Пьер замер, услышав это.

— Вы имеете в виду, — опомнившись, уточнил он изменившимся голосом, — что Гаита стал сатанистом?

— Ну конечно, поэтому мы и расстались, — ответил Пеладан.

— Однако в последнем эксперименте он ничего не сумел добиться, — вмешался Лео Таксиль. — Переселение душ возможно только в том случае, когда жертва эксперимента девственница, чиста и непорочна. — Иронически засмеявшись, Таксиль добавил:

— А где, как ты думаешь, Гаита найдет в Париже такую девушку?

Пьер мгновенно вскочил на ноги.

— Скажите, — обратился он к Лео Таксилю, и голос его стал резким, — где проходят эти сборища?

— Черную мессу обычно совершают в освященной церквушке, — сказал Таксиль.

— Я знаю, — раздраженно заметил Пьер. — Но где? Где это происходит? — торопливо допытывался он.

— В чем дело, Пьер? — удивился Жозеф Пеладан.

Опустив руку на плечо Таксиля, Пьер потребовал:

— Адрес!

— Дом графа де Рошгюда на Лесном проспекте, на пересечении с Енисейскими полями.

Пьер стремительно повернулся и заспешил к выходу. Не доходя до двери, он увидел за столиком группу молодых анархистов; одного из них он знал очень хорошо. Пьер остановился.

— Жак, у тебя пистолет с собой? — спросил он.

— Да, а что? — ответил Жак вопросом.

— Тогда идем со мной, ты мне очень нужен.

Вокруг слышались странные незнакомые песнопения, их исполняли какие-то низкие, гортанные голоса.

Они замахнулись на сознание Вады и как бы протаскивали ее через тьму. Девушка очень хотела спать, но ее вынуждали двигаться к просвету, видневшемуся в конце какого-то туннеля.

Голоса раздавались все громче и громче. Вада открыла глаза, но осознать, что с нею происходит, была не в состоянии.

Монотонное ритуальное пение продолжалось, звучали зычные мужские голоса. Девушка не могла разобрать слова, но что-то в их интонации заставило ее съежиться от страха.

Пламя свечей отбрасывало тусклый свет, в помещении стоял удушливый до тошноты запах ладана. Вада снова открыла глаза и чуть не вскрикнула от ужаса. Прямо перед ней возвышалось, уходя к потолку, перевернутое распятие. К нему была прикреплена огромная летучая мышь с распростертыми крыльями, она висела прямо над телом девушки. Вада отчетливо видела ее маленькие блестящие глаза, вытянутый нос и коготки на кончиках черных перепонок крыльев.

Ужас, подобный встрече с притаившейся змеей, мгновенно охватил девушку. Но крикнуть не было сил, она даже не могла шевельнуть губами.

Спустя несколько секунд Вада поняла, что совсем не чувствует своего тела. В панической тревоге она закрыла глаза. Неужели все это происходит с ней наяву? Нет, вероятно, ей приснилось! Нужно скорей сбросить с себя этот жуткий кошмар и проснуться! Вада хотела сделать хоть какое-нибудь движение, но это ей не удалось. Страх словно острым мечом пронзил ее мозг. Пытаясь что-то придумать и изменить, девушка приоткрыла глаза. То, чего она боялась больше всего, случилось, — она была обнаженной! Вада отчетливо видела свою грудь. Она лежала, распростертая, у подножия перевернутого распятия.

Голоса раздавались все громче. По их звучанию девушка догадалась, что читают молитвы, но таких она никогда в жизни не слышала, хотя их произносили по-латыни. Она разобрала несколько имен: Нисрох — бог ненависти, Молох — пожирающий детей, и Адрамелех — благословляющий убийства.

Теперь голоса выкрикивали по-французски:

«Вельзевул — Адрамелех — Люцифер, приди к нам! Хозяин тьмы, мы умоляем тебя! Сатана, мы твои рабы! Приди! Приди! Осени нас своим присутствием!»

Затем они начали еще одну молитву по-латыни, произнося слова в обратном порядке. Вада поняла: против своей воли она принимает участие в черной мессе. Екатерина Медичи использовала колдовство, пытаясь удержать любовь своего мужа: она была уверена, что его приворожила Диана де Пуатье. Но папа римский осуждал тех, кто увлекался таинственными силами, и особенно черной магией.

Вада снова закрыла глаза. Не может быть, чтобы все это происходило на самом деле. Вероятно, что-то странное случилось с ее рассудком, если она представила себе такое.

Однако все так и было, и Вада понимала это, хотя была не в состоянии ни двинуться, ни крикнуть.

Позже она пыталась вспомнить, что произошло после того, как отслужили черную мессу. В сознании остались какие-то смутные, неясные обрывки. Помнила только, что чувствовала себя униженной и падшей, когда лежала обнаженная, неспособная шелохнуться.

Девушка догадалась, что вино, которое ее заставили выпить, было смешано с наркотиком; оно словно парализовало ее тело, а сознание вернулось к ней достаточно быстро только потому, что она выпила всего несколько капель.

Вдруг зло и гнусность того, что здесь происходило, натолкнули ее на мысль, что над ней нависла не только физическая, но и духовная опасность. Они могут убить ее физически! Вада знала, что поклонники дьявола совершают жертвоприношения; но хоть и смутно, помнила, что в жертву приносят обычно ребенка или животное. С женщиной могли совершить что-то другое, но что именно, Вада не могла вспомнить.

Она видела, как чьи-то руки тянулись вверх, к летучей мыши, висевшей над ней. Те руки были облачены в шелк, с вышитыми по нему кабалистическими знаками. Вада догадалась, что, кажется, они принадлежат маркизу, но не была в этом уверена и не могла перевести глаза, чтобы в этом убедиться. Так или иначе, девушка боялась на него взглянуть. Она вспомнила гостей за обедом и их взгляды, устремленные на нее, — как они наблюдали и терпеливо ждали, когда же она выпьет вино с наркотиком.

Ваде хотелось умереть раньше, чем они успеют к ней прикоснуться.

Молитвы продолжались, и девушка уже могла разобрать некоторые слова, смысл которых понимала. Она слышала, как собравшиеся снова вызывают сатану и дьявольские темные силы, произнося: «Белиах — в вечном мятеже, в хаосе — Аштарот, Нехамах, Астарта — в распутстве».

Вада начала молиться. Она была так напугана, что вспомнила только те молитвы, которые произносила еще ребенком.

«Нежный Иисус, кроткий и милосердный! Посмотри с небес на маленькое дитя! Сделай так, чтобы я пришла к тебе, чтобы могла спрятаться у тебя…»— мысленно взывала Вада к Богу. Перепуганная, она снова и снова молилась: «Нежный Иисус, добрый Иисус…»

От бесчисленного повторения про себя слов молитвы, казалось, немного притупился ужас, охвативший девушку, угрожающий, проникавший все глубже. Где-то в глубине сознания Вада даже с некоторым любопытством думала, неужели сатана действительно посетит тех, кто к нему взывает. Затем сказала себе, что все они сошли с ума. Но если сатана и спустится к ним, Бог защитит ее. Она принадлежит Богу, а не дьяволу!

«Помоги мне, помоги мне, Боженька!»— мысленно произносила Вада, думая в это время о Пьере. Он не возражал, чтобы она пошла на этот званый обед. Может быть, Бог вразумит его, подскажет, что он совершил ошибку, и тогда он вызволит ее, спасет от посягательств сатаны.

Девушка со страхом сознавала, что эти люди в любой момент могут прикоснуться к ней, что их воздетые к небу руки могут вот-вот оказаться на ее обнаженном теле.

Она еще раз попыталась вскрикнуть и убедилась, что губы, как и все тело, по-прежнему будто парализованы.

«Нежный Иисус! Добрый Иисус… О Пьер! Пьер!»— не слышно звала Вада. Ей хотелось прокричать его имя, она чувствовала, что, если бы ей это удалось, Пьер ее услышал. Затем она снова увидела, как руки, прикрытые мантией с непонятными знаками, опять простерлись над ней, на этот раз ладонями вниз. Девушка догадалась, что колдовавшие над ее телом пытаются использовать гипноз.

Вот-вот эти руки к ней прикоснутся… От невыносимого отвращения и ужаса Вада закрыла глаза.

«Пьер… Пьер…»— Вада еще раз попыталась крикнуть и тут услышала сильнейший грохот.

— Прекратите это богохульство! Властный, сильный голос, как гром, прогрохотал на всю часовню, и наступила гробовая тишина. Монотонные песнопения прекратились. Руки, парившие над девушкой, исчезли. Послышались резкие, пронзительные голоса и звуки, подобные рычанью зверя.

— Уберите его! Уберите его отсюда! Он не имеет права! — приказал маркиз.

И снова прогремел голос Пьера, решительный и требовательный. Голос ангела отмщения, который пришел, чтобы покарать:

— Если кто-нибудь из вас только попытается остановить меня, мой друг — он рядом со мной — будет стрелять!