"Одиссея Грина" - читать интересную книгу автора (Фармер Филип Хосе)

10

Препятствий на его пути не было, если не считать суеты на улицах. Взрыв и крики в замке подняли весь город, и все, кто мог стоять на ногах, выбрались на улицу, задавали друг другу вопросы, сновали туда-сюда, возбужденно спорили; словом, старались внести как можно больше неразберихи и насладиться участием во всеобщем хаосе. Грин пробирался сквозь толпу со склоненной головой, но внимательно изучал обстановку вокруг.

Наконец перед ним открылась плоская поверхность ветролома, а многочисленные мачты ветроходов окружили его, словно лес. Он смог добраться до «Птицы Счастья», и ни один из дюжины стражников, мимо которых он проходил, не узнал его. Сам ветроход укромно лежал между двумя доками, сюда его затащила огромная команда рабов. Трап был перекинут с одного из доков, и на обоих его концах стояли на часах матросы, облаченные в форменную одежду семейных цветов: желтого, фиолетового и малинового. Они жевали орехи грихтра, чем-то похожие на бетель, если не считать, что сок их окрашивал зубы и губы в зеленый цвет.

Когда Грин смело вступил на трап, ближайший матрос с сомнением посмотрел на нем и положил руку на рукоять кинжала. По-видимому, он не имел указаний от Майрена насчет священников, но знал, что означает маска на лице, и это внушило ему достаточно уважения, чтобы не останавливать незнакомца. И второй охранник просто не смог достаточно быстро сообразить, что надо делать. Грин проскользнул мимо нем, прошел на среднюю палубу и по трапу поднялся на верхнюю. Он тихо постучал в дверь капитанской каюты, и через минуту она резко распахнулась. Хлынул поток света, потом его перекрыло огромное туловище Майрена.

Отодвинув капитана, Грин прошел внутрь. Майрен потянулся было за кинжалом, но остановился, когда увидел, как неизвестный нахал снимает маску, очки и сбрасывает капюшон.

— Грин! Так тебе удалось! Вот уж не думал, что такое возможно.

— Для меня нет ничего невозможного, — скромно ответил Грин.

Он сел за стол, а вернее — рухнул, и стал рассказывать охрипшим голосом, временами переводя дух, историю своего побега. Через несколько минут крошечная каюта наполнилась хохотом капитана; а его единственный глаз часто моргал и светился от восторга, когда его владелец хлопал Грина по спине и говорил, будто клянется всеми богами, что он впервые принимает в этой каюте такого почетного гостя.

— Угощайся этим леспаксианским вином, оно даже лучше, чем челоусмейское. Я предлагаю его только почетным гостям, — торжественно объявил Майрен.

Грин протянул руку за предложенной рюмкой, но пальцы его так и не обняли ее талию, голова упала на пол, и он захрапел…

Через три дня отдохнувший, отъевшийся и разомлевший от вина, Грин сидел за столом в каюте и ждал, когда придут и скажут, что можно выходить. Первый день безделья он ходил из угла в угол, спал и ел в ожидании новостей из города. К ночи вернулся Майрен и сообщил, что организованы тщательные поиски в самом городе и в окрестностях. Конечно же, герцог потребует перетряхнуть все ветроходы. Майрен ругался, потому что это означало роковую задержку, а он не мог ждать больше трех дней: рыбные цистерны уже установлены, почти вся провизия загружена в кладовые, экипаж возвращался из таверн и трезвел. Через три дня огромное судно должно выйти из бухты ветролома, поднять паруса и отправиться в далекое и опасное путешествие.

— Я нисколько не волнуюсь, — говорил Грин. — Завтра ты услышишь, что из района холмов поступило сообщение об убийстве Грина диким племенем аксакваксанов, и о том, что они требуют деньги, прежде чем выдать голову беглого раба. Герцог примет это за чистую монету и отменит обыск ветроходов.

Майрен потер свои жирные ладони, и глаза его радостно заблестели. Он любил добротные интриги — чем запутаннее, тем лучше. Но на второй день, несмотря на то, что предсказание Грина сбылось, Майрен стал раздражительным и начал явно тяготиться присутствием в его каюте большого светлокожего человека. Он хотел отправить Грина вниз, в трюм, но Грин твердо отказался, напомнив капитану о его обещании. Затем он спокойно вытащил бутылку драгоценного вина, обнаруженного им в потайном месте, и налил себе. Майрен вспыхнул, лицо его перекосилось от сдерживаемого гнева, но он ничего не сказал, потому что по обычаю гость мог делать все, что ему вздумается, в пределах разумного, конечно.

На третий день Майрен был сплошным комком нервов — взвинченный, потеющий, он метался из угла в угол. Наконец он выскочил из каюты, чтобы продолжить метания на палубе корабля. Грин целыми часами слышал над головой его шаги. На четвертый день Майрен с рассвета был на ногах и утром же отдал приказ отваливать. Немного погодя Грин почувствовал, что судно движется, услышал крики старшины буксировщиков и возгласы рабов, напрягающих спины под гнетом веревок, привязанных к судну. Медленно, слишком медленно, как казалось Грину, корабль покатился вперед. Он решился приоткрыть занавеску на квадратном окошке. Перед ним проходил борт другом судна, и на мгновение Грину показалось, что движется то судно, а не его. Затем он убедился, что ветроход набирает скорость и при пятнадцати футах в минуту примерно через нас должен выйти из-за нависающих кирпичных стен ветролома.

Весь этот час его лихорадило, он бессознательно вспомнил детскую привычку грызть ногти, каждую минуту ожидая, что док заполнится воинами, бегущими вслед за «Птицей Счастья» с приказом остановиться, потому что на борту находится беглый раб.

Но ничего такого не случилось. Буксировщики наконец остановились и начали сматывать свои веревки, а Грин бросил глодать ногти. Майрен прокричал приказ, первый помощник повторил, с палубы донесся топот многочисленных ног, дружные крики матросов. Послышался звук, словно разрезали материю, — это развертывались паруса. Внезапно судно дернулось, ветер подхватил его, а вибрация под ногами подсказала, что огромные оси начали вращаться, громадные колеса с шинами из чакоротра, местной разновидности резины, закрутились, снятые с тормозов. «Птица» встала на крыло!

Грин слегка приоткрыл дверь и бросил последний взгляд на город Квотц. Тот удалялся со скоростью пятнадцать миль в час и издали выглядел игрушечным городком, уютно устроившимся в прогалине между холмами. Теперь, когда опасность ему больше не угрожала, а ветер отнес запахи слишком далеко, чтобы травмировать его обоняние. Городок показался Грину довольно романтичным и даже привлекательным.

— Итак, можно сказать: «Прощай, прелестный городок», — пробормотал Грин, поддерживая обычай путешественников. — Прощай навсегда, порожденье иззота!

Затем, не дожидаясь разрешения Майрена покинуть каюту, он открыл дверь и вышел на палубу. И едва не ринулся обратно.

— Привет, дорогой! — сказала ему Эмра.

Грин едва ли слышал приветствия детей, толпящихся рядом с ней. Он едва отошел от головокружения и мрака перед глазами, которые грозили свалить его с ног. Возможно, это случилось с ним из-за двойного действия вина и потрясения. А может быть, думал он позднее, это был обыкновенный испуг, такой, которого он никогда не испытывал даже в замке. И стыд, конечно, перед Эмрой, причем очень сильный стыд — ведь она, несмотря ни на что, любила его и не позволила бежать одному. Каких усилий, наверное, стоило ей сломить свою гордость, чтобы следовать за ним. Возможно, говорил он себе позднее, дал себя знать страх перед ее острым языком, раз он почувствовал себя в таком состоянии. Нет такого, чего бы мужчина боялся больше, чем обвинений женщины, особенно если он заслужил их. Ох, заслужил!

Все это пришло позднее. А в этот момент Эмра была странно тихой и кроткой, как ягненок. Она говорила лишь о многочисленных деловых контактах, и в том числе с Жингаро — агентом Гильдии Воров. Они выросли на одной улице и часто помогали друг другу выпутываться из трудных ситуаций. Вполне естественно то, что она узнала от нем о статуэтке иксеротра, которую некий раб спрятал на «Птице Счастья», а Жингаро должен был вернуть в замок. Приперев Жингаро к стенке, она выудила из нем достаточно, чтобы сделать вывод, что это именно Грин скрывается на ветроходе. В конце концов Жингаро был связан клятвой, касающейся только некоторых деталей этого дела. Тогда она взяла инициативу в свои руки и пригрозила Майрену, что доложит герцогине, где скрываешься Грин, если купец не разрешит ей со всей семьей отправиться в путешествие.

— И вот я здесь, твоя верная и преданная жена, — произнесла она, распахивая объятия.

— Я полон самых зрячих чувств, — ответил Грин, не особо преувеличивая.

— Тогда не стой столбом, словно увидел привидение, а обними меня! воскликнула она.

— На глазах у всех? — спросил он, полуошеломленный, глядя на ухмыляющегося капитана, на первого помощника рядом с ним и на матросов с их семьями, толпящихся на палубе внизу. Единственные, кто не обращал на него внимания, были зоркие рулевые, стоящие к нему спиной, потому что им надо было справляться с огромным штурвалом.

— Почему бы и нет? — откликнулась она. — Ты будешь спать рядом с ними на открытой палубе, питаться вместе с ними, чувствовать их дыхание, натыкаться на их локти при каждом движении, ругаться, смеяться, драться, напиваться, влюбляться — и все на открытой палубе. Так почему бы не обнять меня? Или тебе не нравится, что я здесь?

— Такая мысль не приходила мне в голову, — произнес он и сделал шаг ей навстречу. «А если бы и приходила, — подумал он, — то, конечно, я бы тебе об этом не сказал».

Все-таки приятно было чувствовать ее теплое, мягкое, с приятными изгибами, тело. И знать, что есть, по крайней мере, один человек на этой забытой богом планете, который заботится о нем. И как он мог подумать, что сможет прожить без нес хоть минуту? Но вот проблема: она не сможет, ни за что не сможет приспособиться к жизни на Земле, если он туда вернется.