"Неуловимый граф" - читать интересную книгу автора (Картленд Барбара)

Глава 4

Граф краем уха услышал разговор дворецкого с леди Чевингтон и улыбнулся, подумав, что Калиста осторожна и предусмотрительна даже сверх меры.

В то же время это означало, что сегодня вечером ему не о чем беспокоиться и он может не опасаться отойти хоть на шаг от других гостей или быть неожиданно застигнутым с ней вдвоем в оранжерее!

А посему он выкинул из головы все свои переживания по этому поводу и спокойно наслаждался беседой с друзьями, желавшими узнать его мнение о каждой из лошадей, принимавших участие в дерби, и о том, как они показали себя на бегах — Теперь тебе надо попытаться заполучить приз «Трипл Кроун», Озри, — заметил лорд Яксли, и законодатель беговой дорожки лорд Джордж Бентинк согласился с ним.

Приз «Трипл Кроун»— Тройная корона означал, что лошадь выигрывала скачки дерби, Сент-Лежер и две тысячи гиней.

— Я уже подумывал о том, чтобы записать Делоса на скачки в Эскоте, — задумчиво сказал граф.

— У вас есть еще две лошади, на которых я спокойно поставил бы крупную сумму, если бы они участвовали в скачках на Золотой кубок , — заметил лорд Джордж. — Делоса я приберег бы для Сент-Лежера.

— Возможно, вы и правы, — согласился граф, в то время как другой владелец конюшни спросил несколько кисло:

— Неужели никто не остановит Хелстона, и он за один год заберет себе все эти блестящие безделушки? Если он выпустит своего Делоса, я отказываюсь участвовать в скачках. — Остальные посмеялись над его словами, но он продолжал:

— Можно подумать, ему помогают какие-то высшие силы. Одному Богу известно, как этому Хелстону вечно удается производить самых лучших чистокровных лошадей, намного превосходящих всех наших.

— Думаю, дело тут не только в производстве и родословной лошади, — заметил лорд Джордж Бентинк. — Мне кажется, большую роль здесь играет тренинг. У Хелстона свои собственные методы, которые коренным образом отличаются от общепринятых и тем не менее дают прекрасные результаты.

— Кто же может с этим спорить! — раздраженно воскликнул кто-то.

Обед и на этот раз был чрезвычайно обильным и вкусным — настоящий праздник для эпикурейца и гурмана; когда джентльмены присоединились к дамам в гостиной, граф сразу же направился к карточному столу, не имея никакого желания продолжать затянувшийся флирт с очаровательной женушкой престарелого лорда, которая опять была его соседкой за обеденным столом.

Гости сегодня не расходились допоздна, и дамы тоже остались в зале, так как после обеда начались танцы; было уже за полночь, когда собравшиеся пожелали наконец друг другу спокойной ночи. , — Вечер удался, я так веселилась сегодня, мама, — услышал граф голос герцогини Фрамптон, старшей дочери леди Чевингтон, беседовавшей со своей матерью. — Как жаль, что Калиста простудилась!

— Это совершенно непростительно с ее стороны, — ответила леди Чевингтон отнюдь не тем обворожительным тоном, каким она обращалась к гостям.

— Надеюсь, к завтрашнему дню она поправится настолько, чтобы поехать на бега, — засмеялась герцогиня. — Ты же знаешь, Калиста скорее умрет, чем пропустит скачки.

Леди Чевингтон ничего не ответила. Взяв с собой зажженные свечи в серебряных подсвечниках, гости стали медленно подниматься по лестнице, расходясь по своим спальням.

Граф задержался дольше других, чтобы предупредить дворецкого, что он уезжает завтра днем, сразу же после скачек.

Он решил, что трех ночей, проведенных в имении Чевингтон, вполне достаточно, и был уверен, что Калиста будет рада, когда увидит его удаляющийся экипаж.

У подножия лестницы он заметил леди Чевингтон, которая рассказывала лорду Джорджу Бентинку и лорду Пальмерстону о тех изменениях, которым подвергался дом в течение столетий.

— Это довольно любопытная, можно сказать, даже поразительная, смесь различных архитектурных стилей и периодов, — сказал лорд Пальмерстон.

— Что правда, то правда, — согласилась с ним хозяйка дома.

— И что удивительно, — заметил лорд Джордж, — так это то, что каждая его часть, каждая новая пристройка кажется совершенным творением своего времени. Например, эта, где мы находимся сейчас, замечательный образец периода правления Георга I, а если мы возьмем оранжерею или библиотеку, то увидим, что это чудесное воплощение всего лучшего, что было в стиле королевы Анны.

— Я умышленно сохранила те характерные черты, которые отличали каждый стиль, — объяснила леди Чевингтон, — и, как ни странно, Елизаветинский флигель нравится мне больше других. Я до сих пор еще с болью думаю, как мало осталось в этом доме от того старинного здания, в котором еще сохранялся дух столетий, но этот флигель остался нетронутым, и, по-моему, он в своем роде безупречен!

— Я совершенно согласен с вами, — ответил лорд Джордж.

— В спальни я поставила кровати эпохи Тюдоров, а когда приходится кое-где менять деревянную обшивку стен, я буквально на коленях умоляю хранителя старинных церквей, чтобы он выделил мне панели с таким же рисунком.

— Ваш вкус непогрешим, дорогая моя, он выше всяких похвал! — заговорил лорд Пальмерстон, и в голосе его прозвучали почти ласкающие нотки.

— Как бы мне хотелось, чтобы весь дом был выдержан в стиле эпохи Тюдоров! — воскликнула леди Чевингтон, поднимаясь по лестнице. — У меня есть картина, где он изображен именно таким, каким был в тысяча пятьсот шестидесятом году; он назывался тогда «Привал королевы», поскольку королева Елизавета останавливалась здесь проездом. Я обязательно должна показать вам это полотно.

— Я с удовольствием посмотрел бы его, — ответил лорд Джордж. — Должен сказать, что вам повезло, это большое счастье — обладать старинной живописью.

— У меня есть еще несколько жанровых картин, где дом изображен на заднем плане, — заметила леди Чевингтон, — но эта — единственная, где он занимает все полотно и является центром композиции.

На верхней площадке лестницы она остановилась и обернулась к графу:

— Картина, о которой мы сейчас говорили, висит на стене в вашей спальне, милорд. Вы ведь не будете против, если мы зайдем к вам на минутку, и я покажу ее лорду Пальмерстону и лорду Джорджу?

— Конечно, пожалуйста, — вежливо ответил граф.

Они прошли по коридору, и граф открыл дверь своей спальни.

Все четверо несли свечи, которые оказались совершенно лишними здесь, так как в комнате по обеим сторонам широкой кровати горели два больших канделябра, и еще один, с шестью зажженными свечами, стоял на столике у камина, так что картина была прекрасно освещена.

Они прошли в комнату, и граф, подняв глаза к картине, висевшей над каминной полкой, подумал, что леди Чевингтон совершенно права, говоря, что это чрезвычайно интересное и необычное полотно.

Громадный дом из красного кирпича, окруженный темной зеленью садов и парков, казался сверкающим драгоценным камнем, вставленным в прекрасную оправу. Граф сделал еще шаг к камину, чтобы получше рассмотреть картину, и тут услышал за своей спиной удивленные и испуганные восклицания. Он обернулся.

Леди Чевингтон и мужчины, сопровождавшие ее, смотрели не на чудесную картину над камином, нет, они смотрели на громадную широкую кровать в стиле Тюдоров.

Не веря своим глазам, граф увидел, что посреди этой огромной кровати лежит Калиста! Ее светлые локоны рассыпались по подушке, и она тихо, сонно дышала. Она спала!

Мгновение никто не двигался. Затем голосом, звеневшим от возмущения и негодования, леди Чевингтон произнесла:

— Что я вижу, милорд?!

Граф стоял, молча глядя на нее, парализованный, не находя слов для ответа. Лорд Джордж и лорд Пальмерстон тактично стали потихоньку отступать к двери.

Граф заметил на губах лорда Пальмерстона тонкую улыбку мужской солидарности, а может быть, и симпатии.

Сам он пережил уже столько любовных приключений, что не мог не проникнуться братскими чувствами к другому такому же грешнику.

Леди Чевингтон подошла к постели и, нагнувшись, приподняла дочь за плечи.

Она изо всех сил трясла ее, и тут граф понял, что Калисту, должно быть, опоили снотворным.

Она медленно открыла глаза; казалось, веки ее стали слишком тяжелыми, и ей трудно их поднять; она смотрела на мать туманным, непонимающим взглядом, не в силах осознать, где она и что происходит.

— Вставай, Калиста! , Леди Чевингтон резко дернула свою дочь за плечи, усадив ее на постели.

Калиста с трудом, с очевидным усилием отвела глаза от лица матери и посмотрела в ту сторону, где, молча глядя на нее, стоял граф.

— Где… я? Что… случилось? — спросила она невнятно, как сквозь сон, произнося слова.

— Как будто бы ты не знаешь! — воскликнула леди Чевингтон. — Я возмущена до глубины души, мне стыдно за тебя, Калиста, но сейчас не время и не место обсуждать твое поведение!

Говоря это, она повернулась, чтобы взять платье, брошенное на спинку стула около кровати, и граф обратил внимание на то, что ей не пришлось искать его, очевидно, она знала, где оно лежит.

Приподняв Калисту, она стянула ее с кровати и набросила ей платье на плечи.

— А сейчас ты пойдешь со мною! Поддерживая дочь за плечи, она повела ее к двери.

Граф стоял, точно застыв, глядя на них в оцепенении; когда Калисту проводили мимо него, глаза девушки встретились с его взглядом, и он увидел в них глубокое, темное отчаяние.

— А с вами, милорд, я поговорю завтра утром, — обратилась леди Чевингтон к графу уже с порога; они вышли, и граф остался один.

Мгновение он еще стоял, глядя на закрывшуюся за ними дверь, затем, плотно сжав губы, опустился в кресло.

Он должен был признаться теперь самому себе, что Калиста была права, полностью и абсолютно права, а он был глупцом, что не послушался ее, не поверил ей сразу.

Почему, спрашивал он себя теперь, он не мог допустить, что она не зря так волнуется и предупреждает его? Почему он сразу не отказался от приглашения погостить в имении Чевингтон, как она просила его?

Невероятно, как мог он недооценить изобретательность и решительность этой женщины, особенно после того, как узнал о тех ловушках, которые она расставила герцогу и маркизу, женив их на своих старших дочерях.

Он понимал, что теперь пути к отступлению нет, и он должен жениться на Калисте, если не хочет запятнать своей чести.

Граф был совершенно уверен, что невозможно будет убедить ни лорда Пальмерстона, ни лорда Джорджа в том, что Калиста появилась у него в спальне без его ведома и без ее согласия.

Все знают о его отношениях с прекрасным полом, и его репутация, без сомнения, будет свидетельствовать против него, если он попытается оправдаться и доказать свою невиновность.

Выход из создавшегося положения был только один, а именно — жениться на Калисте.

Победа леди Чевингтон означала не только то, что она заимела богатого и высокопоставленного зятя, но и выиграла к тому же пари на тысячу гиней и, что еще важнее, — ей удалось поймать, наконец, Неуловимого графа, показать всем, что он у нее под каблуком!

Никто, конечно же, в ярости думал граф, ни на секунду не поверит, что весь этот хитроумный план был тщательно разработан задолго до того, как он приехал в имение Чевингтон.

Красота и очарование леди Чевингтон, ее умение заводить друзей, ее прекрасные приемы, на которых ни одному гостю никогда не приходилось скучать, всевозможная роскошь и развлечения, которые она им предоставляла, комфорт, которым окружала их, снискали ей всеобщее расположение и популярность в обществе.

Конечно, как говорил лорд Яксли, людям было известно, что она несколько тщеславна и честолюбива, но никому даже в голову не могло прийти, до какой степени может дойти это честолюбие, какими способами она пользуется, чтобы обеспечить своим дочерям то положение в свете, которое, с ее точки зрения, необходимо для их счастья и благополучия.

— Проклятье! — воскликнул про себя граф. — Должен же быть какой-то другой выход?!

Но он знал, что все безнадежно, и ему ничего больше не остается, как принять неизбежное и назвать Калисту своей женой.

Ну что ж, могло бы быть и хуже, подумал он.

Даже в этот момент, кипя от ярости, в бешенстве, что его загнали в ловушку, граф немного успокаивался, вспоминая, что, по крайней мере, она умна, к тому же она любит лошадей, да и вообще у нее прелестное личико.

В то же время, думая о том, как она сказала ему на берегу озера, что хотела бы выйти замуж только за любимого человека и будет искать эту любовь, пока не найдет, граф чувствовал, что это всегда было и его глубоким затаенным желанием.

Но если бы он даже и не нашел той любви, которую искал, то, по крайней мере, он предпочел бы выбрать себе невесту самостоятельно, без помощи леди Чевингтон.

Он поднялся и стал ходить взад и вперед по комнате.

Он метался, как зверь в клетке, чувствуя, как стены комнаты словно сдвигаются, почти не оставляя ему свободного пространства, потолок нависает все ниже над его головой, окна и двери запираются на тяжелые замки и засовы, превращая его в узника, которому уже никогда не вырваться на свободу!

Он стал пленником женщины, оказавшейся гораздо умнее его, женщины, которая провела его, хитростью заманив в ловушку, из которой ему уже никогда не вырваться! Никогда!


Когда граф проснулся на следующее утро, первым его желанием было вскочить и немедленно, пока никто еще не проснулся, бежать из этого дома обратно в Лондон. Однако он тут же сказал себе, что так мог бы поступить только трус.

Он прекрасно понимал, что если он страдает, то и Калиста должна страдать не меньше; он не мог забыть того отчаяния, которое увидел в ее глазах, когда мать уводила ее ночью из его спальни.

Надо будет обсудить ситуацию с ней, подумал граф. Возможно, она найдет тот выход, которого я пока что не вижу.

Он знал, что Калиста не покорится воле матери так просто, она будет наотрез отказываться от этого брака, но ведь она еще несовершеннолетняя!

Даже если бы ей уже исполнился двадцать один год, родители все равно имели полное право распоряжаться судьбой своих детей, и девушки должны были выходить замуж за того, кого выберут им в мужья их мать и отец; даже и речи быть не могло, чтобы возражать или спорить по этому поводу.

Граф раздумывал, не рассказать ли лорду Якали обо всем, что произошло, но потом решил, что чем меньше людей будет знать о случившемся, тем лучше для Калисты.

Если бы только в обществе стало известно, что девушку нашли спящей в его постели, на голову ее немедленно обрушился бы поток порицаний и осуждений всех добродетельных великосветских дам.

Нашлось бы также немало девушек помоложе и покрасивее, для которых было бы несказанным наслаждением опозорить и выставить на посмешище соперницу, которой удалось сделать то, чего они так и не смогли достигнуть, — поймать Неуловимого графа в брачные сети.

Граф был абсолютно уверен, что леди Чевингтон уже позаботилась о соблюдении тайны, взяв с лорда Джорджа Бентинка и лорда Пальмерстона слово, что они не будут разглашать того, что видели; так или иначе, оба они были джентльменами и прекрасно понимали, что в таких делах следует держать язык за зубами, особенно когда речь идет о чести молодой девушки.

— Боже милостивый! — взмолился граф. — Только бы все это не достигло ушей королевы!

Затем он подумал, что если уж ее величеству ничего не известно о любовных похождениях своего министра иностранных дел, то еще менее вероятно, что до нее дойдут слухи о Калисте.

Друзья называли лорда Пальмерстона — Купидон, но, как бы настойчиво и неумолимо он ни преследовал прекрасных женщин, он всегда оставался настоящим джентльменом, и граф знал, что ему можно доверять — он не скажет ничего, что могло бы повредить репутации Калисты.

В отличие от Пальмерстона, лорд Джордж был немного пуританином, и он-то, без сомнения, до глубины души был потрясен и шокирован, увидев незамужнюю даму в постели графа.

Каковы бы ни были его взгляды на интрижки графа, когда дело касалось других дам, постарше и поопытнее Калисты, тут он был поражен тем, что граф, в объятия которого пылко бросилась бы чуть ли не любая понравившаяся ему женщина, пал так низко, что выбрал молоденькую и невинную девушку.

Красивое лицо графа было замкнуто, и глаза его смотрели недоверчиво и настороженно, когда он спустился к завтраку.

В имении Чевингтон было принято, что джентльмены спускались завтракать в общую залу, в то время как почти всем дамам завтрак приносили в спальню.

Граф встал рано, так что в столовой, кроме лорда Яксли, было еще только двое мужчин — один известный государственный деятель и выдающийся законодатель беговой дорожки. Все они уже сидели за столом, просматривая колонки спортивных новостей; газеты лежали перед ними на специальных подставках так, чтобы удобно было читать.

— Все газеты только и говорят, что о Делосе, причем в самых восторженных выражениях, — заметил лорд Яксли, увидев графа, входящего в залу. — Они восхищаются им, называют его вторым Эклипсом; думаю, это должно тебе понравиться.

Не отвечая, граф прошелся вдоль ряда аппетитных, дымящихся блюд и закусок, стоявших на столике у стены. Несколько лакеев ожидали, пока он сделает выбор, чтобы тут же броситься выполнять приказания.

Выбрав наконец блюдо по своему вкусу, граф уселся за длинный, накрытый белоснежной скатертью стол, и дворецкий, почтительно наклонившись к нему, тихо спросил, какой напиток он предпочитает — чай, кофе или пиво.

Граф заказал кофе, заметив, что остальные выбрали пиво, за исключением одного из владельцев скаковых лошадей, который уже с утра пил брэнди.

— Как ты полагаешь, чем кончится первый заезд? — спросил лорд Яксли.

Он всегда бывал не в меру разговорчив за завтраком, и это часто вызывало раздражение других мужчин.

— Думаю, первой придет лошадь лорда Дерби, — ответил граф, впервые открыв рот с тех пор, как вошел в столовую.

— Я так и знал, что ты это скажешь, — заметил лорд Яксли. — А вот некоторые газеты утверждают, что лучше ставить на Поучера.

— Я видел его на скачках в Донкастере, — вмешался в их разговор владелец скаковой лошади. — Мне лично кажется, что он не слишком вынослив, хотя на коротких дистанциях ему, может, и удастся выйти победителем.

Лорд Яксли как раз собирался поговорить о достоинствах других лошадей, участвующих в скачках, как в столовую вошли новые гости; среди них были лорд Джордж и лорд Пальмерстон.

Оба они сердечно поздоровались с графом; это горячее, искреннее приветствие должно было означать, что они уже начисто забыли о том злосчастном эпизоде, свидетелями которого невольно явились прошлой ночью.

Лорд Яксли вовлек лорда Джорджа в бесконечную дискуссию о том, справедливо или нет обвинили вчера одного из участников последнего заезда, что он якобы пытался оттеснить соперников с беговой дорожки и вывести их из состязания; их затянувшийся спор был на руку графу — по крайней мере, он мог сосредоточиться и попытаться прочитать лежавшую перед ним газету. Граф в молчании закончил свой завтрак.

Выпив вторую чашку кофе, он собирался уже подняться из-за стола, когда к нему подошел дворецкий.

— Простите, милорд, но ее светлость хотела бы поговорить с вами. Она просит вас ненадолго подняться в ее будуар.

— Через минуту я буду к ее услугам, — ответил граф.

Дворецкий распахнул перед ним дверь и проводил вверх по лестнице, а затем и по коридору в ту часть дома, где располагались личные апартаменты леди Чевингтон.

По дороге граф размышлял, не следует ли прямо обвинить ее в том, что все происшедшее прошлой ночью было подстроено ею умышленно? Потом он подумал, что это бессмысленно и у него все равно ничего не вышло бы, кроме некрасивой сцены.

Ему было ясно, что леди Чевингтон отречется от всего и заявит, что понятия не имела о намерениях своей дочери.

Она может доказать это тем, что ожидала ее к обеду и была уверена, что Калиста спустится к гостям и примет участие в танцах.

Только в самую последнюю минуту дочь сообщила ей, что чувствует себя плохо и не сможет спуститься, но ей в это время нужно было занимать многочисленных гостей, и она никак не могла бы подняться к Калисте до тех пор, пока бал не закончился и общество не начало расходиться.

Нет, подумал граф, ничего не остается, как только принять все происшедшее с милой улыбкой и дождаться того момента, когда можно будет обсудить все это с Калистой.

Дворецкий распахнул перед ним дверь и ввел его в будуар леди Чевингтон.

Комната была такая, какой и ожидал увидеть ее граф, — благоухающая цветочными ароматами, изысканно, со вкусом обставленная, вся выдержанная в нежно-голубых тонах, служивших прекрасным фоном для светлых золотистых волос и бело-розового цвета лица ее светлости. . По стенам были развешаны великолепные картины кисти французских художников, а одного взгляда, брошенного графом на безделушки, стоявшие на столиках, было достаточно, чтобы понять, что леди Чевингтон собрала здесь такие сокровища, о которых мог только мечтать какой-нибудь знаток искусства и коллекционер.

Хозяйка этого будуара в утреннем платье из тонкого полупрозрачного муслина, обшитого кружевами, мягкими складками обтекавшего ее стройную фигуру, сидела у своего секретера.

Заслышав шаги графа, она встала. Она молча ждала, пока дворецкий выйдет и прикроет за собой дверь, потом сказала:

— Я попросила вас прийти ко мне, милорд, поскольку случилось кое-что весьма неприятное и непредвиденное.

Граф удивленно, выжидательно приподнял брови.

— Калиста сбежала!

Это было совсем не то, что граф ожидал услышать, и он стоял, ошеломленный, не веря своим ушам.

— Сбежала? — с недоумением повторил он. — Куда?

— Не имею ни малейшего понятия, — ответила леди Чевингтон. — Мне известно только, что она оседлала своего Кентавра и выехала из дома рано утром на рассвете.

— А не могла она поехать к каким-нибудь своим друзьям?

— Маловероятно. Впрочем, я уже послала грума в одно имение по соседству, где живет единственная подруга, с которой Калиста поддерживает близкое знакомство, но я почти уверена, что там никого нет сейчас. По-моему, их семья недавно уехала. Так или иначе, не думаю, чтобы Калиста обратилась к ним за помощью.

— Вы считаете, что ей нужна чья-то помощь? — спросил граф, переходя в наступление.

— Я подумала, не говорила ли она с вами о чем-нибудь, что могло бы натолкнуть нас на мысль, где она могла укрыться?

— Так вы признаете, что она хотела найти укрытие? — произнес граф обвинительным тоном.

— Я ничего не признаю — резко возразила леди Чевингтон. — Представляю, как должно быть стыдно девочке после того, что произошло прошлой ночью! Естественно, она хотела куда-нибудь скрыться, быть подальше от посторонних глаз! Но она не могла уйти надолго. Как бы там ни было, пока что, я думаю, ни вам, ни мне лучше никому не сообщать об этом.

— Мне не о чем говорить, и я не собираюсь никому ни о чем сообщать, — ответил граф. — Не могли бы мы с вами побеседовать откровенно, начистоту?

— Не вижу в этом никакой необходимости, — возразила леди Чевингтон, глядя прямо ему в глаза. — Разумеется, ваша свадьба с Калистой состоится, только о помолвке будет объявлено несколько позже. Мы не можем этого сделать, пока она не найдется.

— Я уверен, что и она понимала это, когда решила уйти из дома, — саркастически заметил граф.

Леди Чевингтон прошла через комнату и остановилась у камина.

— Не думайте, что мне доставляет радость такая ситуация, — произнесла она. — Куда могла уехать Калиста? И как — если только она не захочет вернуться домой — собирается она заботиться о себе и о своей лошади?

— Полагаю, она захватила с собой некоторую сумму денег?

Леди» Чевингтон пожала плечами.

— Не знаю, что и думать об этом. Мисс Эйнсворт, гувернантка моей младшей дочери, уверяет, что у нее могло быть с собой всего лишь несколько фунтов, не больше.

— Несколько фунтов? — воскликнул граф. — Но это просто смешно! , — Я думаю, это внушает надежду, — заметила леди Чевингтон. — Когда Калиста поймет, что на эти деньги прожить невозможно, она вернется домой. Это ведь очевидно, не так ли?

— Мне кажется, вы не совсем понимаете ситуацию, — резко возразил граф. — Вы представляете себе хоть немного, как опасно для девушки, такой юной и привлекательной, как Калиста, путешествовать одной, без какого-либо покровительства и без денег?

В голосе графа звучал еле сдерживаемый гнев, и леди Чевингтон не могла его не заметить.

— Я так же волнуюсь, как, по реей видимости, и вы, милорд, — ответила она. — С другой стороны, что я могу сейчас сделать? Конечно, можно сообщить в полицию, если вы считаете, что это наилучший выход. Однако мне кажется, что в интересах самой же Калисты постараться по возможности избежать скандала. — Она остановилась, потом добавила. — Вы, наверное, и сами понимаете, — свет никогда не поверит, что она сбежала одна.

— Она убежала от меня, — горько сказал граф, — и от того будущего, которое вы столь искусно и хитроумно ей уготовили!

— Не вижу смысла обсуждать сейчас что-либо, кроме того неприятного положения, в которое попала Калиста, — возразила леди Чевингтон, словно не замечая высказывания графа, которое он не в силах был дольше сдерживать. — Мы можем только надеяться, что, после того как она отъедет на несколько миль от дома, в ней проснется здравый смысл и она поймет, что надо вернуться. Я очень надеюсь, что сегодня вечером, когда мы приедем с бегов, она уже будет дома.

— Сразу после скачек я уезжаю в Лондон, — холодно сообщил граф. — Мой слуга заедет за мной, как только будет уложен багаж.

— Ну что ж, если таково ваше желание… — согласилась леди Чевингтон. — Завтра я все равно буду в Лондоне, надеюсь, вместе с Калистой, так что мы сможем встретиться и обсудить, когда лучше всего поместить в «Бюллетене» объявление о вашей помолвке — Я буду дома весь день.

Граф поклонился и вышел, прежде чем леди Чевингтон успела еще что-нибудь сказать.

Уже в коридоре граф подумал, что ее большие голубые глаза победно сияли, когда он произнес последнюю фразу, и ощутил непреодолимое желание высказать ей все, что он думает о ее поведении.

Однако он был очень сдержанным человеком и хорошо понимал, что, если даже он взорвется, потеряв над собой власть, вряд ли это чем-нибудь поможет ему.

Главное — нужно увидеть Калисту и поговорить с ней, но пока это невозможно, ему ничего другого не остается, как только вернуться в Лондон.

Граф провел воистину мучительный день на ипподроме, тщетно пытаясь отвлечься от своих невеселых мыслей и следить за бегами; в конце концов, он уехал, не дождавшись последнего заезда.

— Не понимаю, что с тобой творится, Озри, — то и дело повторял лорд Яксли. — Я еще никогда не видел тебя в таком мрачном настроении. Можно подумать, что ты проиграл дерби, когда на самом деле все обстоит как раз наоборот!

Однако граф не стал ничего ему объяснять. Вместо этого он сел в свой экипаж и помчался в Лондон, добравшись до него даже быстрее, чем обычно. Граф молчал всю дорогу. Он чувствовал, что ему необходимо снова оказаться в своем доме, ощутить его комфорт и надежность его стен Он то и дело мысленно проклинал тот день, «» когда впервые переступил порог великолепного особняка леди Чевингтон.

Теперь страдает не он один, но и Калиста тоже; хотя графу было ясно, что если бы леди Чевингтон не остановила свой выбор на нем, она нашла бы другую жертву, и кто бы он ни был, вряд ли он был бы более подходящим мужем для ее дочери.

Но он лично, по крайней мере, был бы тут тогда ни при чем.

Высадив лорда Яксли, который все еще безуспешно пытался выяснить, что же беспокоит его друга, у его дома, граф подъехал к своему особняку; мистер Гротхэм уже ждал его с целой кучей пришедших за это время приглашений, ни одно из которых графу не хотелось принимать.

У него была слабая надежда, — хотя умом он и понимал, что это маловероятно, — что Калиста как-нибудь даст ему о себе знать. Однако среди множества писем, лежавших на его письменном столе, не было ни одного, написанного знакомым почерком, — тем, которым было написано когда-то приглашение встретиться на мосту через Серпентин.

«Куда она могла поехать?»— мучительно размышлял он. Эта мысль не давала ему покоя весь день. Он никогда раньше не задумывался о том, что может сделать девушка, если она убежит из дома.

Конечно, было немало молодых женщин, которые, восстав против власти родителей, бежали ночью через окно своей спальни, но в таких случаях всегда был тот, кто держал лесенку, по которой они спускались, и у кого была уже приготовлена упряжка лошадей, сменявшихся на каждой почтовой станции, которые в мгновение ока могли домчать их до деревушки Гретна Грин10.

Но Калиста в отличие от них была совершенно одна, у нее не было никого, кроме Кентавра.

Граф хорошо представлял себе, что ее красота и необычный вид ее лошади должны привлекать к себе всеобщее внимание, где бы она ни появлялась, и любому, кто увидит ее, должно показаться странным, что такая девушка путешествует одна и ее никто не сопровождает.

Граф пожалел, что не поговорил с грумами в конюшне леди Чевингтон, прежде чем уехать из Эпсома.

Потом он подумал, что, пожалуй, они рассказали бы ему то, что он и так уже знал от их госпожи.

Калиста выехала на рассвете, то есть часа в четыре утра; таким образом, у нее было преимущество в добрых четыре часа перед теми, кто вздумал бы искать ее, поскольку раньше восьми никто не мог заглянуть к ней в комнату и обнаружить, что она не спит спокойно в своей постели.

В какую сторону она могла поехать — на север или на юг, на запад или на восток?

Граф был уверен только в одном — что ее нет в Лондоне. Но, поскольку мысль о ней постоянно тревожила его, и он чувствовал себя в какой-то мере ответственным за то, что произошло, граф отправил своего лакея н особняк леди Чевингтон на Парк-Лейн, чтобы узнать, не появлялись ли там мисс Калиста или ее лошадь.

Ему ответили, что молодую госпожу никто не видел, но граф попытался успокоиться, сказав себе, что для волнения нет никаких оснований. Скорее всего, после ночи, проведенной в жалкой деревенской гостинице или на почтовой станции, она вернется домой, где ее будет ждать расплата.

Однако на следующий день, когда в три часа пополудни леди Чевингтон нанесла ему визит, граф понял, что его предположения были слишком оптимистичными.

На этот раз в глазах ее, несомненно, затаилась тревога, и первый ее вопрос, обращенный к графу, после того как дворецкий доложил о ее прибытии, был о дочери.

— Вы что-нибудь узнали о Калисте? — спросила она уже с порога.

— Именно об этом я собирался спросить у вас, — ответил граф.

Леди Чевингтон была в удивительно элегантном костюме, сшитом по последней моде. Поля шляпки слегка прикрывали ее лицо, все еще сохранившее следы былой красоты.

— Как вы думаете, куда она могла поехать? — спросила она, присаживаясь.

— Не имею ни малейшего представления, — ответил граф. — Быть может, у нее есть подруги в каких-нибудь отдаленных уголках Англии, вроде Корнуолла, о которых вы забыли? Она могла постараться забраться как можно дальше, чтобы быть уверенной, что между нею и нами пролегли многие мили.

— Я не могу никого припомнить. — Леди Чевингтон помолчала минутку, потом добавила:

— Я всегда держала моих дочерей в классной, пока они не вырастали настолько, что можно было начинать вывозить их в свет. Терпеть не могу этих нескладных, неряшливых девочек-подростков. Общаться с ними в таком возрасте весьма утомительно и скучно. У Калисты были гувернантки, домашние учителя и воспитатели, но у нее почти не было знакомых или подруг ее возраста.

Граф подумал про себя, что, видимо, это и было причиной того, что она так подружилась со своей лошадью и проводила с ней столько времени; этим, вероятно, объяснялась и ее необыкновенная начитанность.

Однако он понимал, что должен быть крайне осторожен и ни в коем случае не обнаруживать того, что он уже и раньше общался с Калистой без ведома ее матери. Поэтому он не стал ничего говорить вслух, и леди Чевингтон продолжала:

— Мы должны найти ее! Она не могла далеко уехать, без сомнения, она где-то неподалеку от дома, и люди, конечно, заметили уже ее и ее лошадь. Как вы думаете, не пригласить ли нам частного сыщика, чтобы он отыскал ее?

Граф, поразмыслив над ее предложением, произнес:

— Есть один человек; правда, он уже отошел от дел, зато он знает всю сельскую местность как свои пять пальцев. Если хотите, я могу поговорить с ним.

— Я была бы вам очень обязана, если бы вы взяли это на себя, — обрадовалась леди Чевингтон. — Разумеется, денег жалеть не следует, я оплачу все расходы.

— Можете не сомневаться, я сделаю все, что в моих силах, — ответил граф.

Они расстались довольно холодно, но у графа было впечатление, что леди Чевингтон гораздо больше взволнована и встревожена исчезновением Калисты, чем хочет это показать. Интересно, размышлял он после ее ухода, приходила ли ей хоть раз в голову мысль, что Калиста, в отличие от двух других ее дочерей, может взбунтоваться и выйти из-под ее власти?

Послав за частным детективом, граф узнал, что старика совсем замучил артрит и он еле ходит.

Граф подробно рассказал ему все о Калисте, как она убежала из дома и какая у нее необыкновенная лошадь.

— У вас есть какое-нибудь представление, Робинсон, куда могла бы отправиться такая молодая леди?

— Вы, ваша светлость, кажется, сказали, что лошадь у нее не совсем обычная? — уточнил сыщик.

— Она не только выглядит необычно с этой своей белой звездочкой на лбу и белыми чулками на передних ногах, — стал объяснять граф. — Дело в том, что мисс Чевингтон научила ее всяким удивительным фокусам. Некоторые из них я сам видел: Кентавр, например, приходит по первому же ее зову, но не дается в руки даже груму, если тот попытается поймать его; когда она попросит, он раскланивается! Я уверен, что в его репертуаре есть еще немало подобных трюков!

— Тогда мне все ясно, милорд, — заявил старый сыщик. — Юная леди, особенно если деньжонок у нее маловато, наверняка пристала к какому-нибудь цирку.

— К цирку? — не веря своим ушам, воскликнул граф.

— Эти циркачи вечно выискивают таких вот хороших умных лошадок, милорд, ну и наездников, конечно, чтобы было кому выступать с ними.

— Но как она может найти какой-нибудь цирк? — все еще не верил граф.

Старый детектив снисходительно улыбнулся.

— Вы вот всегда суетитесь, спешите, милорд, ну и не видите ничего, что происходит вокруг вас, просто внимания не обращаете! А между прочим, в это время года цирков этих везде хоть пруд пруди — так и кочуют по проселочным дорогам из одной деревеньки в другую. Всякие есть — и большие и маленькие. Некоторые совсем бедные — даже животинки никакой завести не могут, а если и заведут какую — так только голодом ее морят и мучают — не надо бы им совсем этого разрешать. А людям что — как завидят, что те свои палатки раскинули — так и бегут — всегда вокруг них полно народу; там и хохот стоит, и клоуны эти, шельмы, чего только не вытворяют!

— Ну да, конечно, как это я сразу не подумал! — согласился граф.

Он припомнил теперь, что видел шатры циркачей и их фургончики, вереницами тянущиеся по дорогам, когда ехал в Ньюмаркет или в Эпсом, но он просто представить себе не мог, чтобы Калиста оказалась среди этих бродяг и нищих!

В то же время это была неплохая идея, и она многое объясняла!

— Сами подумайте, милорд, если она не пристала к какому-нибудь бродячему цирку, на что ей тогда жить, а? Вы ж говорите, деньжонок-то у ней — кот наплакал! Оно конечно, может, и найдется какая добрая душа — покормит бедняжку, а уж лошадь-то ее — ни-ни! Кому это охота взваливать на себя такую обузу?

Мысль о том, что Калиста может зависеть от милостей какого-нибудь оборванца, который, видя, что она одинока, беспомощна и голодает, предложит ей кров и пищу, имея при этом совершенно определенные намерения, привела графа в крайне дурное расположение духа.

— Я очень благодарен тебе за твои ценные мысли и догадки, Робинсон, — сказал он. — Жаль только, что ты не можешь сам отправиться на поиски этой юной леди.

— Если позволите, милорд, я найду вам молодчика, который все сделает, как надо; есть у меня один такой на примете — мимо него муха не пролетит — совсем как я в молодости!

— Что ж, я подумаю, — ответил граф. — Еще раз спасибо, Робинсон, что зашел ко мне.

Пара золотых соверенов перекочевала из рук в руки, и бывший сыщик заковылял прочь.

Граф присел к письменному столу.

«Хм, цирк… — подумал он. — Что за нелепая мысль!..»И все же других вариантов вроде бы не было.

Прошло три дня.

Леди Чевингтон снова приехала в Лондон. На этот раз все ее оборонительные сооружения рухнули, она не могла больше скрывать своей тревоги и страха.

— Я собрала все сведения, узнала все подробности об исчезновении Калисты, — сказала она. — В то утро на ней был летний костюм для верховой езды, зеленый, обшитый белым шнуром.

Граф сразу вспомнил, что точно так же она была одета в тот день, когда они впервые встретились в Гайд-Парке, но вслух ничего не сказал.

— С собой она взяла два муслиновых платья, очень простеньких, вроде тех, что она надевает обычно дома по утрам, ну, и конечно, кое-что из белья. Все это было завернуто в белую шаль и привязано сзади к седлу лошади.

Леди Чевингтон вздохнула.

— Разумеется, в такой ранний час мой старший грум еще не приступил к работе, и Калиста не позволила его разбудить. Она подняла одного из конюхов и попросила оседлать Кентавра, а тот был слишком глуп, чтобы поинтересоваться, куда она собирается, и запомнил только, как она поблагодарила его и ускакала. — Немного помолчав, леди Чевингтон добавила:

— Горничная, которая прислуживает Калисте, сказала, что в кошельке у нее было только три золотых соверена и немного серебра, и она даже не подумала взять с собой что-либо из своих драгоценностей.

Граф не произнес ни слова. Наконец леди Чевингтон не выдержала и обратилась к нему почти умоляющим тоном:

— Мы должны найти ее. Вы мне, конечно, не поверите, но я действительно люблю своих дочерей, а Калисту, пожалуй, даже больше других. Она больше всех похожа на моего мужа.

Граф хотел было сделать какое-то резкое замечание по поводу того, каким странным способом она проявляет свою материнскую любовь. Но на лице леди Чевингтон отразилось такое страдание, что у него не хватило духу причинить ей еще большую боль.

С неожиданной проницательностью он понял, что, устраивая дочерям эти выгодные браки, она думала даже не столько о своем нынешнем положении в обществе, сколько о том, какое положение она хотела бы занять в свое время, о чем она мечтала, когда была в их возрасте.

Она пыталась дать им то чувство надежности и уверенности в себе, какого сама она, не принадлежа к аристократическому сословию, всегда была лишена.

Она совершила ошибку, но, пусть искаженная, странная, это все же была любовь, а не пустое тщеславие и снобизм, как показалось графу вначале.

— Похоже, мне остается только одно, — проговорил граф после минутного раздумья. — Я должен сам попытаться найти Калисту.

— Ах, если бы вы и в самом деле нашли ее, милорд! — воскликнула леди Чевингтон. — Я была бы вам так благодарна, так безмерно благодарна!

Одно дело — сказать, размышлял граф после ухода леди Чевингтон, и совсем другое — привести сказанное в исполнение. Это казалось ему невероятно трудным, почти невозможным предприятием.

Откуда начать поиски? Он даже отдаленно не мог себе этого представить.

Тем не менее в жизни у него появилась хоть какая-то цель, в нем вспыхнуло нечто, похожее на дух странствий и приключений, и граф, махнув на все, рукой, отменил все встречи и приглашения, назначенные на ближайшие дни.

На следующее утро, оседлав своего вороного жеребца, которого он в последнее время полюбил больше остальных лошадей, граф отправился на юг; ему самому еще, было не совсем ясно, что он будет делать; пока что он решил заглядывать во все цирки, которые встретятся ему по пути.

Утро выдалось прохладное, необычный в июне свежий, по-осеннему бодрящий ветерок холодил кожу.

Жара не докучала Оресту — этим звучным греческим именем граф окрестил своего любимца, — так что он бежал еще более резво, чем обычно; они быстро промчались по городским улицам с их толчеей и сутолокой и вскоре оказались на пустынной проселочной дороге, по сторонам которой тянулись поля.

Граф вскоре свернул с дороги и, не обращая внимания на то, что безбожно нарушает границы, проезжая по чужим владениям без всякого на то дозволения хозяев, пустил Ореста галопом через поля и луга, по землям, покрытым свежей буйной растительностью; кое-где им попадались на пути высокие изгороди с коваными железными решетками, отделявшими друг от друга соседние участки, и конь легко перемахивал через них, почти не сбавляя скорости.

Первый цирк встретился графу около полудня, а за ним последовали десятки других, и все они были как две капли воды похожи друг на друга, что несколько удручало графа.

В каждом из них обязательно имелся один старый унылый слон и три или четыре шелудивых, покрытых коростой льва, обычно совершенно беззубых и таких апатичных, что только малышам они могли показаться грозными и свирепыми.

Был тут и канатоходец, балансировавший на проволоке над головами затаивших дыхание зрителей, только время от времени издававших возгласы ужаса и восхищения; он шел по канату не очень уверенно, раскачиваясь из стороны в сторону, стараясь удержать равновесие с помощью длинного шеста или зонтика от солнца.

Акробаты придавали некоторое разнообразие этому зрелищу, поражая своей ловкостью, хотя все их трюки были похожи друг на друга.

Некоторые из них были молодые и гибкие, другие уже начинали стареть, и им стоило заметных усилий выполнить даже простейшие упражнения на трапеции.

В лучших, более богатых цирках, были лошади, обычно белые или серые в яблоках; гривы и хвосты у них были длинные, хорошо расчесанные, шерсть лоснилась, и граф по всему видел, что за ними тут хорошо ухаживают, чистят и кормят.

Но в цирках поменьше и победнее лошади были такие же жалкие и тощие, как и сами артисты, и иногда казалось, они с трудом несут на спине трех человек, взобравшихся на плечи друг другу, образовав пирамиду.

Глядя на некоторых из них, граф думал, что смерть, когда она наконец придет к ним, покажется им избавлением, милосердным даром по сравнению с той жизнью, которую им приходилось вести.

Но в каждом цирке, независимо от того, каковы были его доходы, смех и веселье публики зависели только от клоунов. Гиганты и карлики, безобразные уродцы, иногда их бывало с полдюжины, иногда и больше, но они неизменно заставляли детвору хохотать и визжать от восторга.

Люди постарше тоже утирали слезы, катившиеся от смеха, когда клоуны выскакивали на арену и начинали тузить друг друга, обливать водой, неуклюже бегать по кругу, держась за лошадиные хвосты, или доставать куриные яйца из носов детишек, сидящих в первом ряду.

Пространствовав четыре дня по полям и дорогам Англии, ночуя где придется, в первой попавшейся придорожной гостинице или на постоялом дворе, в общем, там, где заставала его ночь, граф решил, что он, должно быть, пошел по ложному следу.

Он не мог вообразить себе Калисту, такую нежную, изящную и элегантную, среди этих размалеванных цирковых артисток в пестрых, кричащих нарядах, которых он видел на деревенских площадях, точно так же, как не представлял себе Кентавра среди этих жалких, заморенных лошаденок.

Он начал думать, что она, возможно, к этому времени уже вернулась в свое имение в Эпсоме или в Лондон, и, чем скорее он поедет туда же, чтобы удостовериться, что так оно и есть, тем лучше.

В то же время он не мог не признаться себе с некоторым удивлением, что, если бы не беспокойство за Калисту, последние несколько дней показались бы ему самыми прекрасными в его жизни.

Он обрел свободу, которой никогда не знал прежде, окруженный своими многочисленными слугами и лакеями; он вынырнул из потока нескончаемых повседневных дел и забот, оторвался даже от своих друзей — в общем, он был по-настоящему свободен!

Граф не мог припомнить, чтобы ему когда-нибудь приходилось так долго пробыть в одиночестве, но, как ни странно, никогда еще он не чувствовал себя лучше, чем сейчас, в таком постоянно приподнятом, бодром расположении духа.

Он знал, что частично обязан этим простой деревенской пище, которую ему подавали в деревенских трактирах в последние дни, и постоянным физическим упражнениям на свежем воздухе.

Когда граф скакал напрямик через поля на своем вороном жеребце, у него возникало такое чувство, что Оресту все это нравится так же, как и ему самому.

Конечно, у лошади был теперь не такой ухоженный вид, а ее седло и уздечка уже не сверкали на солнце так, как это было, когда они покидали Лондон, но оба они ощущали какое-то приятное, пьянящее возбуждение, вырвавшись на волю из привычной, надоевшей рутины своей упорядоченной жизни.

И все-таки, говорил себе граф, пришла пора возвращаться.

Калиста наверняка уже нашлась, а все его слуги и, без сомнения, многие из его друзей, вроде лорда Яксли, будут тревожиться о нем, гадая, что с ним и куда он пропал.

Обратно он поехал через Хартфордшир, сделав большой круг через другие графства и приняв Эпсом за точку отсчета, где его поиски должны были закончиться.

Было уже шесть часов вечера, когда граф доехал до деревушки Поттерсбар. Он знал это место, так как здесь ежегодно устраивалась знаменитая ярмарка, на которой торговали лошадьми.

Граф рассчитывал, что через час он, пожалуй, уже будет в Лондоне. Он уже потянул за повод, поворачивая Ореста в сторону главной дороги, ведущей в город, как вдруг увидел пестрые палатки еще одного цирка.

Этот новый цирк был побольше тех, что встречались ему за последние два дня.

«Большой купол», как называлась главная, самая просторная палатка, в которой проходило представление, стояла посреди площадки, а вокруг нее теснилось множество других палаток, фургончиков и повозок, на которых перевозили клетки с дикими зверями.

Представление уже началось, и первым порывом графа было проехать мимо не задерживаясь, чтобы добраться до города прежде, чем стемнеет.

Затем он сказал себе, что следует проверить все до конца и заглянуть сюда напоследок, чтобы уж окончательно отбросить предположение отставного сыщика, будто Калиста нашла себе убежище в цирке.

Графу не хотелось оставлять Ореста поблизости от главного шатра; он боялся, что дети, выйдя после окончания представления, начнут приставать к нему.

У жеребца была привычка неожиданно бить задней ногой, и граф опасался, что он может лягнуть кого-нибудь, кто подойдет к нему сзади.

Заметив на краю поля небольшую рощицу, граф поехал в ту сторону.

Уже въехав под сень деревьев, он вдруг обнаружил, что какой-то мальчишка бежал за ним всю дорогу и сейчас стоит рядом, выжидательно глядя на него.

Он был одет в лохмотья, но взгляд у него был честный и открытый, поэтому граф решил обратиться к нему.

— Ты не мог бы посторожить мою лошадь? — попросил он мальчика.

Тот с готовностью улыбнулся.

— С удовольствием, ваша милость. Уж я присмотрю за ней как надо, будьте спокойны!

— Ты уж постарайся! — ответил граф. — А я, когда вернусь, дам тебе шиллинг.

Глаза мальчика так и вспыхнули от возбуждения.

— Шиллинг, ваша милость? Я не ослышался, вы действительно так и сказали — шиллинг?!

— Вот именно — шиллинг, но только если ты будешь хорошо следить за лошадью и не подпустишь к ней посторонних, — объяснил граф. — Дай ему попастись, только держи покрепче уздечку, чтобы он не убежал.

— Все будет сделано, не сомневайтесь, ваша милость.

Граф спешился и протянул поводья мальчику.

Орест сегодня проделал немалый путь, так что граф надеялся, что он будет вести себя смирно.

Он направился к «Большому куполу». Подойдя ближе, он услышал доносившиеся изнутри взвизгивания и смех и понял, что клоуны, должно быть, уже на арене.

Внезапно он почувствовал, как сильно устал за эти дни, и подумал, что слишком много потребуется усилий, чтобы выдержать еще одно нескончаемое представление со всеми этими львами и акробатами, канатоходцами и ничего из себя не представляющими лошадьми.

Остановившись у входа, он заглянул внутрь. В это время чей-то голос грубо окликнул его:

— Лучшие места по шестипенсовику. Остальные — два пенса и пенни.

— У вас есть какие-нибудь необычные номера? — поинтересовался граф. — Может быть, какая-нибудь удивительная лошадь?

Человек, продававший билеты, уже раскрыл было рот, чтобы ответить что-нибудь вроде: «Вот заплати, тогда узнаешь», но, приглядевшись к графу получше, вдруг передумал.

— Есть у нас кое-что совсем особенное, мистер.

— Что же это? — спросил граф, не проявляя особого интереса.

— Леди в маске и ее полуконь-получеловек! Граф так и застыл на месте.

— Через пару минут как раз ее выступление, мистер.

Граф бросил на столик шиллинг, забыв получить сдачу. Он вошел в шатер и сел на первое свободное место.

Клоуны убегали с арены, на бегу награждая друг друга тумаками, падая и кувыркаясь через голову, а за ними шествовал великан на ходулях, по всей видимости, любимец всех ребятишек.

Как только все они скрылись за кулисами, на арену, великолепный в своей ярко-малиновом фраке, белых бриджах и черном цилиндре, с длинным бичом в руках вышел маэстро.

— Леди и джентльмены! — начал он звучным, раскатистым голосом. — Мы имеем величайшую честь и удовольствие предложить вам сегодня единственный в мире, уникальный номер — загадочная и таинственная леди и ее удивительный, необыкновенный друг, который, несмотря на то что выглядит как лошадь, на самом деле — получеловек! Да, да, леди и джентльмены, позвольте представить вам — «Дама в маске и ее полуконь-получеловек»!

Цирк взорвался аплодисментами, и на арене появилась Калиста.

На ней было алое платье для верховой езды, все усеянное сверкающими звездами и расшитое серебряными блестками. Черная полумаска из бархата, обшитая по краям венецианским кружевом, почти полностью закрывала ее лицо, но граф был уверен, что он узнает ее стройную фигурку и великолепную посадку, где бы ему ни довелось ее встретить.

Кентавр тоже сильно изменился. Белая звездочка исчезла с его лба, то же случилось и с его белоснежными чулками на передних ногах. Теперь он весь был черный, как ночь, как вороново крыло, но шерсть его лоснилась, а грива и хвост были тщательно расчесаны заботливой рукой.

Для начала Калиста сделала на нем круг по арене, затем продемонстрировала различные номера.

Граф был восхищен ими, публика тоже смотрела в восторге, затаив дыхание.

По команде Кентавр поднимался на задние ноги, опускался на колени, припадая головой к полу, он танцевал и проделывал еще множество различных трюков, которым его научила Калиста. Он выполнял все это с необыкновенной грацией, которая напомнила графу чистокровных жеребцов испанской школы верховой езды в Вене.

Под непрекращающиеся аплодисменты зрителей на арену выехала карета из папье-маше, которую толкал человек, находившийся внутри нее.

На козлах сидел кучер, погонявший крохотного, довольно неказистого на вид пони.

Выхватив пистолет из нагрудного кармана, Калиста остановила карету.

Человек, сидевший в ней, пытался что-то возражать, но в этот момент Кентавр схватил зубами большой мешок, лежавший в карете, который, по-видимому, должен был изображать мешок с золотом, и понес его к краю арены, туда, где стоял бедный старичок в лохмотьях.

Дети радостно закричали и захлопали в ладоши. Тут мужчины выскочили из кареты и навели дула своих пистолетов прямо на Калисту и Кентавра.

Калиста верхом на Кентавре, подъехала совсем близко к тому месту, где сидел граф, и он услышал, как она тихо проговорила на ухо лошади:

— Ничего, малыш, не волнуйся! Спокойно!

Затем, не обращая внимания на наведенные на них пистолеты, лошадь галопом пронеслась через арену, эффектно перепрыгнула через картонную карету и исчезла.

Зрители разразились бурей аплодисментов. Калиста и Кентавр появились снова, лошадь кланялась точно так же, как она кланялась графу тогда, на берегу Серпентина.

Она низко, почтительно склоняла голову направо, налево, затем прямо перед собой. Потом они окончательно скрылись за кулисами, и начался следующий номер.

Теперь выступал силач-тяжеловес — очень смуглый, мускулистый, с надменным заносчивым видом. Он был в трико и расшитой блестками короткой тунике. Граф уже наизусть знал все, что сейчас произойдет: сначала он просто будет поднимать разные тяжести, а потом ему на голову и на плечи встанут три или четыре, а может быть, даже и шесть человек, и он будет стоять, удерживая равновесие вместе с ними.

Он подождал, пока начнется его выступление, и вышел из шатра.

Теперь ему нужно было отыскать Калисту и, что самое главное, — убедить ее вернуться домой вместе с ним.

Граф обогнул «Большой купол»; за ним, как он и ожидал, стояли клетки с дикими зверями — львами и тиграми.

Животные выглядели не такими дряхлыми, как в других цирках, и вид у них был довольно бодрый.

Здесь было также немало лошадей; некоторые из них уже закончили свое выступление, другие еще только готовились выйти на манеж.

Лошади в этом цирке были серые в яблоках; пышные султаны из перьев у них на головах, а также разноцветные седла и сбруя придавали им весьма живописный вид, и когда они все вместе выходили на арену, это было красочное зрелище.

Никто не обращал особого внимания на графа, пока он пробирался между фургончиками; некоторые из них были ярко раскрашены на манер цыганских; на других было просто крупными буквами выведено слово «ЦИРК».

Вокруг было множество палаток, в воздухе стоял шум и гомон голосов, люди торопливо пробегали куда-то, мужчины тащили стойки и разные приспособления к «Большому куполу», лай собак смешивался с ржаньем лошадей, — в общем, царила обычная цирковая суета и неразбериха.

Граф шел оглядываясь, пока наконец не заметил Калисту.

Она разговаривала с женщинами, толпившимися у своих фургончиков; некоторые из них сидели на ступеньках, другие — на траве; на всех были яркие, расшитые блестками цветастые одежды.

Калиста уже сняла свою шляпку и черную полумаску, но еще не переоделась; на ней по-прежнему было ярко-красное, ослепительное платье для верховой езды, которое даже на расстоянии выглядело дешевеньким и кричаще-безвкусным.

Калиста что-то сказала, и женщины засмеялись. Граф отошел в сторону, опасаясь, что его могут заметить.

Он не хотел подходить к Калисте на виду у всех, опасаясь взволновать или напугать се.

Граф держался в тени, стараясь, чтобы его не заметили, не теряя Калисту из виду. Он увидел, как она отошла от группы женщин и направилась к маленькому, ярко раскрашенному фургончику, стоявшему немного в стороне от других, на окраине лагеря.

Последовав за ней, граф заметил Кентавра, который уже поджидал ее.

— Подожди, я сначала переоденусь, — сказала она лошади и скрылась в фургончике.

Та как будто поняла обращенные к ней слова, так как спокойно продолжала стоять у ступенек, только время от времени помахивая хвостом, чтобы отогнать надоедливых мух.

Граф тоже ждал, не сводя глаз с фургончика, но не приближаясь, желая прежде удостовериться, что ему удастся поговорить с Калистой наедине, и им никто не помешает.

Она появилась на верхней ступеньке, одетая, как показалось графу, в длинную, ярко-красную цыганскую юбку и белую блузку; на плечах у нее была накинута шаль.

Граф совсем уже было собрался подойти к ней, как появился еще один человек — высокий, худощавый мужчина в одежде клоуна; лицо у него было как белая маска, которую, точно рана, прорезал кроваво-красный рот.

— Позвольте, я расседлаю для вас Кентавра, chere?11 — произнес он, обращаясь к Калисте.

Незнакомец говорил с сильным акцентом, и граф подумал, что он, вероятно, француз.

— Спасибо, Коко, — ответила Калиста, — но ты можешь опоздать — скоро твой выход.

— Я выступаю после Мандзани, — возразил клоун, — а вы же знаете — ах, Боже милостивый! — всем известно, как долго его вызывают; он без конца раскланивается после каждого своего выступления.

Калиста засмеялась.

— Он обожает аплодисменты! Просто жить без них не может!

— Он жадный, не правда ли? — заметил клоун. Калиста снова рассмеялась.

— Все мы любим, чтобы нас хвалили.

— Вы, chere, были merveilleuse ce soiri12 — сказал клоун.

— Благодарю, Коко, — просто ответила Калиста.

Клоун снял с Кентавра седло и положил его за дверью фургончика.

Калиста освободила его от сбруи, и жеребец, радостно взбрыкивая, чтобы показать, что он совершенно не устал после представления, отбежал в сторону, туда, где трава была гуще и сочнее.

Из большого шатра донеслись крики и звуки оваций.

— Тебе пора идти, Коко, — настойчиво сказала Калиста.

Клоун, сообразив, что времени у него в обрез, повернулся и побежал, лавируя между палатками и фургончиками, придерживая на ходу свою высокую шляпу.

Спустя мгновение, как раз когда граф снова собирался выйти из своего укрытия, — показался еще один человек.

Поверх трико, расшитого блестками, на нем был накинут длинный, ярко-алый плащ, и граф сразу же узнал силача-тяжеловеса, которого только что видел на манеже.

Вид у него, когда он направлялся к Калисте, был довольно внушительный.

— Твое выступление сегодня имело необыкновенный успех, Мандзани, — заметила Калиста. — Аплодисменты доносились даже сюда.

— Мы оба имели успех, — ответил тяжелоатлет. Он говорил по-английски с легким акцентом, глубоким, низким голосом, в котором звучало такое неприкрытое хвастовство, что графу стало противно. Он сразу почувствовал неприязнь к этому человеку.

— Я хочу поговорить с тобой. Калиста покачала головой.

— Мне нужно отдохнуть. Разве ты забыл, что мы снимаемся с места сегодня вечером, после представления? Нам и так предстоит бессонная ночь.

— Я помогу тебе собраться.

— Ничего, я справлюсь сама. Спасибо.

— Но я хочу помочь тебе; ты же знаешь, я всегда хочу тебе помогать!

— Это очень любезно с твоей стороны, — возразила Калиста, — но я прекрасно могу управиться без посторонней помощи.

— Ни одна женщина не может обойтись без помощи мужчины! — воскликнул Мандзани. — Вместе мы могли бы добиться величайшего признания и славы! Мы бросили бы этот жалкий бродячий табор и поступили бы в большой, настоящий цирк! Нас примут там с распростертыми объятиями, и мы быстро поднакопим деньжонок — мы станем богаты, очень богаты!

— Очень мило с твоей стороны, Мандзани, что ты предложил мне все это, — ответила Калиста, — но, знаешь, я предпочитаю работать одна.

— А вот этого-то я тебе и не позволю сделать! Пока они разговаривали, граф, стараясь держаться за другими фургончиками так, чтобы остаться незамеченным, подходил все ближе.

Теперь ему слышно было уже каждое слово их разговора, и он заметил тень робости и неуверенности на лице Калисты.

— Ты поедешь со мной, — произнес силач, протягивая руки к девушке. — Ты будешь моей подругой, и нам будет хорошо, очень хорошо вместе!

— Нет! — воскликнула Калиста.

Она сделала шаг назад, как бы желая убежать в фургончик, но Мандзани, мгновенно оказавшись рядом, схватил ее за плечи своими голыми волосатыми руками.

Он притянул ее к себе, и она тихонько вскрикнула.

Выйдя из своего укрытия, граф решительно шагнул к ним.

— Стой! — сказал он повелительно. — Немедленно отпусти леди!