"Слуга Империи" - читать интересную книгу автора (Фейст Раймонд)

Глава 5. ПРИОБЩЕНИЕ

Легкий ветерок шевелил листву. Запах цветов и свежеподстриженных кустарников наполнил покои Мары. Пока не сгустился сумрак, в комнате хватало одного светильника, да и тот горел не в полную силу. Изменчивые язычки пламени отражались в драгоценных камнях, выхватывая из темноты полированные яшмовые столешницы, златотканые узоры, эмалевые вазы. Но властительницу не трогали эти сказочные картины. Она думала о другом.

Служанка с благоухающим гребнем колдовала над непокорными волосами госпожи, облаченной в зеленое шелковое платье с узором из птиц шетра по вороту и рукавам. В приглушенном свете кожа Мары приобретала теплый, золотистый оттенок. Будь властительница более тщеславна, она бы не преминула подчеркнуть эту особенность. Однако ее юные годы прошли в монастыре богини Лашимы, где не было места женским ухищрениям. Мара нередко ловила на себе восторженные взгляды мужчин, но расценивала красоту, данную ей природой, как дополнительное оружие в своем арсенале — не более и не менее.

С непозволительной для знатной женщины прямотой она расспрашивала сидевшего напротив варвара о нравах и обычаях его народа. Кевина ничуть не смущало такое пренебрежение к светским условностям: он отвечал без стеснения и по существу. Мара заключила, что эти иноземцы неотесанны, если не сказать

— грубы. Иногда ему трудно было подобрать нужное слово для описания неведомых цурани событий и явлений, но он оказался способным учеником, и с каждым днем его речь становилась все богаче. Сейчас он пытался развеселить Мару анекдотом про холостяка, которого приятели прозвали «в каждой бочке затычка»; оставалось только объяснить, что здесь смешного.

На Кевине не было ни рубахи, ни туники. Слуги так и не смогли подобрать в кладовых одежду нужного размера. В конце концов было решено, что он обойдется набедренной повязкой. Скудость этого одеяния с лихвой восполняли драгоценные шелковые ткани и обсидиановые бусины. Однако Мару не тронули старания незадачливых костюмеров. Еще вчера развязные повадки этого раба казались ей забавными, но сегодня они вызывали только неприязнь. Властительница была настроена слушать дельные и точные ответы, а не сомнительные прибаутки.

Уставшая от дневных хлопот, Мара все же отметила, что варвар предстал перед ней опрятным и ухоженным, отчего он помолодел на добрый десяток. лет. Видимо, он был не намного старше ее самой. Тем не менее годы жестокой борьбы приучили ее к суровости, тогда как этот закаленный в войнах иноземец являл собой полную беспечность. Он светился насмешливостью и лукавством, которые казались Маре то привлекательными, то отталкивающими.

Она выбирала самые безобидные темы: народные празднества, музыкальные инструменты, ювелирные украшения, поварское искусство. Потом разговор перешел на выделку меха и работы по металлу — редкие для Келевана ремесла. Несколько раз Мара ловила на себе испытующий взгляд Кевина: он старался понять, что она замышляет.

Между тем мысли властительницы приняли иное направление. Цуранский уклад жизни неоднократно вызывал у этого иноземного раба полное недоумение, а то и неприятие. Такой взгляд мог сослужить ей хорошую службу — иногда полезно посмотреть на себя со стороны, при трезвом расчете это дает преимущество в борьбе.

Этот человек — нет, этот раб, поправила себя Мара — заслуживал пристального внимания. Его нетрудно было представить на месте самого опасного противника в Игре Совета. Сквозь шелуху легковесной болтовни проглядывали зерна недюжинного ума. По правде говоря, она еще не научилась распознавать, когда Кевин говорит всерьез, а когда просто морочит ей голову. Например, он с жаром доказывал, что его деревню, а может, город — поди знай, что такое Занн — когда-то опустошал дракон, хотя любому ребенку известно, что драконов в природе не существует: это всего-навсего сказочные чудовища.

Заметив, что невольник утомился, Мара жестом приказала служанке принести фруктовый шербет. Кевин залпом осушил бокал и удовлетворенно вздохнул. Тогда Мара задала ему вопрос о настольных играх и, вопреки своему обыкновению, слушала не перебивая.

— А ты хоть раз видела коня? — невпопад спросил Кевин, когда слуги принялись зажигать светильники. — Пожалуй, из всего, что у меня было дома, больше всего я скучаю по лошадям.

Сквозь оконные ставни просвечивал медно-золотой лик келеванской луны. У Кевина вырвался глубокий вздох. Его пальцы теребили бахрому подушки, а глаза подернулись пеленой.

— Ах, госпожа, была у меня одна кобылка, я ее сам вырастил. Каурой масти, а грива черная, что твои кудри. — Поглощенный воспоминаниями, варвар даже подался вперед. — Резвая, выносливая — чертовка, а не кобылка. А уж в бою пены ей не было. Ударом копыта могла сразить воина в полных доспехах. Сколько раз она мне жизнь спасала!.. — Он поднял глаза и внезапно осекся.

Если до сих пор Мара слушала с ленивым интересом, то теперь она словно окаменела. От одного вида лошадей у цуранских воинов стыла кровь в жилах. Никому бы не пришло в голову расхваливать этих чудищ. Под чужим солнцем, в краю варваров простились с жизнью брат и отец Мары — они погибли под конскими копытами. Возможно, рука этого самого Кевина сжимала копье, пригвоздившее одного из них к мидкемийской земле. Мару охватила такая скорбь, какой она не знала многие месяцы. Вместе с этой скорбью нахлынул застарелый страх.

— Не желаю больше слушать о лошадях, — бросила она с таким неистовством, что служанка с перепугу едва не выронила гребень.

Кевин оставил в покое бахрому подушки, ожидая объяснений, но правительница уже обрела прежнюю непроницаемость.

— Мой рассказ чем-то тебя напугал? — с непривычной мягкостью произнес мидкемиец.

Мара снова напряглась, сверкнув глазами. Цурани не так-то легко напугать, подумала она и чуть не сказала это вслух. Еще не хватало оправдываться перед рабом! Тряхнув головой, она отстранилась от служанки с гребнем.

Для цуранской девушки этот жест был хуже удара хлыстом. Бедняжка рухнула на колени, коснулась лбом пола и пулей вылетела за дверь. Но варвар ничего не заметил. Он преспокойно повторил свой вопрос, словно обращаясь к непонятливому ребенку, но удостоился только взгляда, преисполненного жгучей ярости.

По неведению Кевин усмотрел в этом одно лишь презрение. Его истерзанная душа полыхнула злостью.

— Спасибо за приятную беседу, госпожа, — издевательски протянул мидкемиец. — Пока другие гнули спину на солнцепеке, я здесь получил бесплатный урок разговорной речи. Но ты, кажется, забыла, что наши народы ведут войну. Я взят в плен, но остаюсь твоим врагом. Больше ты не вытянешь из меня ни слова: не приведи господь, я тут выболтаю лишнее и дам тебе перевес в силе. А сейчас позволь откланяться. Варвар вскочил и теперь возвышался над Марой, как глыба, но она не шелохнулась.

— Нет, не позволю. — Даже эта убийственная дерзость не поколебала самообладания правительницы. — Ты взят не «в плен». Ты взят мною в собственность.

— Ну нет! — По лицу Кевина пробежала злая усмешка. — Я военнопленный — и точка.

— Сидеть! — потребовала госпожа.

— Как же, жди! Небось не привыкла, когда тебе перечат? — Одним прыжком Кевин бросился на Мару и сдавил ей горло.

Она так растерялась, что не успела кликнуть стражу. Сильные загрубевшие руки сжимали ей шею, вдавливая в нежную кожу нефритовые бусы. Слишком поздно Мара поняла, что под маской его беспечности скрывается пучина отчаяния.

Властительница заскрежетала зубами от боли; извиваясь, она попыталась ударить варвара ногой в пах. Кевин встряхнул ее, как тряпичную куклу, потом еще и еще, не чувствуя, как ему в запястья впиваются острые ногти. Мара захрипела. Он сжал ей горло ровно настолько, чтобы не задушить, но не давал возможности позвать на помощь. Потом мидкемиец наклонился и заглянул ей в лицо.

— Вот теперь ты по-настоящему струсила, — объявил он.

Из-за спазмов Мара не могла произнести ни звука; ее широко раскрытые глаза наполнились слезами. Однако она не дрогнула. Черные волосы благоуханной волной накрыли его руки; округлая грудь, прикрытая тонким шелком, касалась железного локтя.

— Ты зовешь меня презренным варваром, рабом, не ведающим чести, — прошипел Кевин. — Но тут ты заблуждаешься. Будь ты мужчиной, я бы свернул тебе шею. Пусть это карается смертью, зато одним врагом стало бы меньше. Однако мои земляки не воюют с женщинами. Поэтому я дарю тебе жизнь. Зови своих стражников — пусть меня изобьют или прикончат. Но в нашем народе есть поговорка: «Хоть повадки наши грубы, враг об нас сломает зубы». Вспомни эти слова, когда увидишь, как меня вздернут на суку. Тело можно изувечить, но сердце и душа останутся свободными. Я оставляю тебя в живых потому, что этого требуют мои понятия о чести. С этой минуты каждым своим вздохом ты будешь обязана милости раба. — С этими словами он встряхнул ее в последний раз. — Живи и помни мою доброту.

Обессиленная и донельзя униженная, Мара набрала полную грудь воздуха, чтобы позвать стражников. Одного ее слова было достаточно, чтобы мидкемийца стерли в порошок. Ведь он — раб, существо без души и без чести. Почему же он с таким достоинством, с нарочитой медлительностью уселся перед ней на пол и, насмешливо глядя ей прямо в глаза, невозмутимо ожидал решения своей участи? Мару охватило такое отвращение, какого она не испытывала со времени замужества. Все ее существо требовало возмездия за неслыханное оскорбление.

«Что же ты медлишь? — дразнили дерзкие голубые глаза. — Зови солдат, пусть полюбуются на твои синяки». Правительница пришла в смятение. Солдаты сразу поймут, что варвар мог задушить ее, как птенца, но пожалел. Прикажет ли она его запороть или повесить — победа останется за ним, ибо он не пошел наперекор своей чести, и поэтому его смерть будет не менее почетной, чем гибель на поле боя.

От этих мыслей Мара похолодела. Поквитаться с этим человеком, используя свою власть, — недостойно; быть вечно обязанной милости раба — немыслимо. Она оказалась в тупике, и Кевин это понял.

Ее слова прозвучали чуть более глухо, чем ей бы хотелось:

— В этом туре победа за тобой, раб. Ты поставил на кон единственное, что у тебя есть, — свое земное существование и призрачную надежду. Я оказалась перед выбором: уничтожить тебя или смириться с позором. — В голосе властительницы послышалась расчетливость. — Пусть это послужит мне уроком. Я не доставлю себе удовольствия вздернуть тебя на виселицу, хотя, клянусь, сейчас это мое самое большое желание. — Она позвала слуг. — Отвести невольника в барак. Предупредите стражников, что ему не дозволено выходить на работы вместе с остальными. — Устремив взгляд на Кевина, она добавила:

— Приведете его ко мне завтра после ужина.

Кевин согнулся в шутовском поклоне, расправил плечи и размашистым шагом вышел из комнаты.

Оставшись в одиночестве, Мара почувствовала, что ее покинули последние силы. В душе у нее бушевал ураган. Она заставила себя сделать глубокий вдох и полный выдох. Теперь можно было закрыть глаза и вызвать в сознании внутренний круг медитации — этому ее научили в монастыре. Мысленным взором она начертила рисунок-мандалу и отринула воспоминания о руках варвара, сжимавших ей горло. Злоба и страх отступили, возбуждение улеглось. Все мышцы расслабились, и Мара открыла глаза.

Теперь к ней вернулась способность хладнокровно осмысливать события. От этого чужака можно кое-чему научиться. Чужак? Да это презренный раб!.. Пришлось снова проделать то же самое упражнение. Почему ей никак не удавалось обрести внутренний покой? Она ведь не пострадала, если не считать уязвленного самолюбия. Еще на заре своей юности Мара усвоила, что излишне самолюбивого человека легче заманить в ловушку. «Наверное, дело в том, — решила она, — что я и сама не свободна от этого порока, только до сих пор не отдавала себе в этом отчета».

Тут она невольно усмехнулась. «Хоть повадки наши грубы, враг об нас сломает зубы», — вспомнилось ей. Нескладная поговорка, но достаточно красноречивая. «Уж я-то о тебя не сломаю зубы, — подумала Мара, — я съем тебя с потрохами, Кевин из Занна. Я возьму твою свободную душу голыми руками и привяжу к себе посильнее, чем твое бренное тело». Тут усмешка сменилась сдавленными всхлипываниями, по щекам покатились слезы, плечи содрогнулись от рыданий. Мара обхватила себя руками, чтобы унять озноб. Она вынуждена была в третий раз пройти по внутреннему кругу медитации. Такое приключилось с ней впервые в жизни. Пробормотав «Будь он проклят!», властительница позвала служанок и велела приготовить ванну.

Как и прошлым вечером, мидкемийца привели на закате. Открытые окна не спасали от жары, однако Кевин держался еще более непринужденно, чем вчера. Его пальцы все так же теребили шелковую бахрому; ни один благовоспитанный цурани не позволил бы себе подобной распущенности. Мара сочла, что он делает это непроизвольно. Но, по-видимому, до варвара все-таки дошло, что ему подарили жизнь, и он постоянно старался поймать взгляд властительницы.

Этот загадочный и по-своему красивый невольник перевернул ее привычные убеждения и заставил отказаться от некоторых «вечных» истин. У нее было достаточно времени, чтобы разобраться в своих впечатлениях и чувствах. Дважды в течение дня она с большим трудом преодолела искушение отправить мидкемийца на виселицу, но рассудок подсказывал, что она и сама не без греха. А вывод был прост: не все очевидное бесспорно.

Теперь ей не давал покоя один замысел: сыграть с чужаком в этакую домашнюю версию Большой Игры. Он сам бросил ей вызов, когда навязал свои правила. «Тем лучше, — думала Мара, — будем играть по твоим правилам, но у тебя нет шансов». Она не смогла бы объяснить, почему ей так важно победить дерзкого раба, однако это стремление было едва ли не сильнее, чем жажда победы над династией Минванаби. Властительница намеревалась полностью подчинить Кевина своей воле, чтобы он ничем не выделялся из прочей челяди.

Кевин сидел перед ней уже десять минут и терпеливо ожидал, пока она закончит просматривать счета. Наконец Мара сделала первый ход:

— Не хочешь ли выпить прохладительного шербета? Беседа будет долгой.

Мидкемиец, уже привыкший читать между строк, сразу понял, что эта фраза не означает примирения, и молча покачал головой. Выждав еще некоторое время, Мара спросила:

— Может ли раб в твоей стране обрести свободу?

Кевин скривил губы и досадливо щелкнул пальцами по бахроме. Шелковые шнурки разлетелись веером.

— В Королевстве — нет, потому что в рабство продают только закоренелых преступников, осужденных к пожизненному заключению. Зато в Кеше и в Квеге раб может заслужить свободу беспорочной службой. Есть и еще один путь: сбежать от хозяина и перейти через границу. Такое случается.

Мара не спускала взгляда с его рук. Раз за разом то один палец, то другой поддевал снизу бахрому; его чувства можно было читать как раскрытую книгу. Такое неумение владеть собой отвлекало госпожу, но она старалась не отступать от намеченной темы.

— Не хочешь ли ты сказать, что за границей беглый раб может разбогатеть и жить среди свободных граждан?

— Так и есть. — Кевин расположился поудобнее и приготовился кое-что добавить, но Мара его опередила.

— Значит, будь у тебя возможность перебраться через Бездну, ты бы вернул себе прежнее положение, честь и титул?

— Только ли это, госпожа, — снисходительно улыбнулся Кевин. — Меня бы еще представили к награде за побег из вражеского плена, за готовность снова отправиться на войну, за то, что другие пленные, прослышав обо мне, окрепнут духом и тоже попытаются спастись из неволи. У меня на родине считается, что это долг каждого плененного… солдата — вырваться на свободу.

У властительницы поползли вверх брови. Услышанное опять шло вразрез с ее понятиями о чести, верности и высоких устремлениях. Похоже, раб не кривил душой. Теперь его земляки не казались ей взбалмошными или глупыми; просто они жили по другим законам. Если в их глазах непокорность выглядела доблестью, то в поведении Кевина прослеживался некий смысл. Подать пример мужества остальным — это понятно, у воинов-цурани это возведено в идеал. Но пережить позор и унижение… а потом снова выйти на поле боя… Такое просто не укладывалось в голове.

Поднеся к губам бокал освежающего напитка, Мара сделала паузу, чтобы осмыслить эти сведения. Получается, что высокородный мидкемиец, во-первых, не может поднять руку на женщину, а во-вторых, попав в плен, вовсе не покрывает себя позором. Мало этого: рабу не возбраняется жаждать свободы. Но что может быть позорнее рабства? Кто стал рабом, тот при жизни потерял душу; какие же небесные кары ожидают пленника? Кевин с самого начала держался как свободный человек; он считал себя не рабом, а военнопленным. Мара поправила складки платья, чтобы скрыть недоумение. На Келеване такие рассуждения граничили с богохульством.

Эти варвары способны расшатать устои цуранской жизни, думала Мара. Проще всего их казнить — и дело с концом. Но их крамольные мысли все равно не утаить; не ровен час, они сыграют на руку врагам. Она неловко пошутила:

— Если вы своих женщин носите на руках, значит, все важные решения принимают не правители, а их жены? Правильно я поняла?

Кевин, который следил за движениями тонких женских рук, расправлявших складки скользящего шелка, с сожалением оторвал глаза от ложбинки между ее грудей и засмеялся:

— В каком-то смысле так и есть, госпожа. Однако это происходит негласно. Влияние женщины обычно не распространяется дальше пределов спальни. — Он вздохнул, словно вспомнил что-то потаенное, и скользнул взглядом по ее обнажившейся груди и стройным щиколоткам.

Мару это насторожило. Она быстро подобрала под себя ноги и запахнула тончайшее платье. В традициях ее народа нагота не считалась зазорной, но отчего-то правительница испытала неловкость. Впрочем, смущение длилось недолго. Что бы ни мнил о себе этот чужеземец, он оставался в ее безраздельной собственности. С одинаковым хладнокровием она могла бы отправить его и в петлю, и к себе в опочивальню.

Однако эти размышления были ей неприятны. Она перевела разговор на менее щекотливую тему. Вскоре ее захватил рассказ мидкемийца о правителях тех земель, что лежали за Бездной. Как и накануне, каждое разъяснение вызывало у Мары все новые и новые вопросы. Она подсказывала Кевину нужные слова для описания обычаев Королевства Островов.

Благодаря природной сообразительности он все схватывал на лету. Мару поражала широта его знаний. Между тем сумрак сгущался, а светильник едва теплился, но она так увлеклась беседой, что даже не позвала слугу.

Кевин завершил рассказ об одном вельможе, которого он именовал бароном, и замолчал, чтобы утолить жажду. Поверх краев бокала его взгляд изучал мягкие изгибы ее тела, скрытого только воздушным шелком.

Мара даже вспыхнула от неприязни. Она раскрыла веер и принялась обмахивать лицо, будто ее беспокоила только жара. Она отдавала себе отчет, что заводит эти долгие беседы главным образом для того, чтобы отвлечься от тревожных мыслей.

Донесения Аракаси нисколько ее не успокоили. Скорее всего видимое бездействие недругов имело целью усыпить бдительность Акомы. А ведь ее армия была весьма малочисленной для таких протяженных границ; каждый стратегический ход требовал осторожности. Властительница день и ночь прикидывала, чем можно будет пожертвовать в случае крайней необходимости: то ли торговым складом, то ли отдаленными угодьями. Акома, вернувшая себе прежнюю славу, оставалась уязвимой, ведь солдат в гарнизоне не прибавилось. Если враг выступит в открытую, любой неверный шаг окажется смертельным.

Кевин высказывал странные, чуждые мысли, но они, как целительный бальзам, избавляли Мару от гнетущего страха. Она решила постоянно держать его при себе — и не только для того, чтобы приучить к повиновению. Он оказался ходячим кладезем разнообразных идей и знаний.

Была и еще одна причина. В целях безопасности Акомы рабов-мидкемийцев следовало лишить вожака. Без рыжего смутьяна, как докладывал надсмотрщик, варвары вели себя куда тише.

Мара решила хотя бы отчасти посвятить Кевина в свои дела. Пусть поймет, что его ожидает, если Десио Минванаби одержит верх над Акомой.

Когда Кевин в очередной раз задал какой-то вопрос личного свойства, Мара с нарочитой стыдливостью опустила ресницы, угадав, что такая манерность вполне согласуется с обычаями его народа:

— Мне не пристало говорить об этом вслух.

Однако в ее облике под покровом притворства промелькнула щемящая беззащитность, поразившая Кевина. Мара неожиданно предстала перед ним не высокомерной ледышкой, а одинокой женщиной, на которой держатся обширные земли и тысячный гарнизон.

Властительница не преминула воспользоваться его минутным замешательством.

— Назначаю тебя моим домашним слугой, — объявила она. — Будешь неотлучно находиться при мне: тогда ты сам найдешь ответ на свой вопрос.

Кевин остолбенел. Он, конечно же, понял, что Марой движет расчет, но не мог представить, чего именно она добивается. Однако больше всего его возмутило другое — предстоящее расставание с друзья-ми. Мара заметила, что варвар закипает яростью. Убоявшись, что он снова бросится ее душить, она поспешила вызвать стражников:

— Поселите его к слугам. Утром надо будет снять с него мерку и прилично одеть. Он приступает к обязанностям камердинера.

Мидкемиец ощетинился, когда его взяли за локоть. Стражник был на голову ниже его ростом, и Кевин нарочно зашагал к двери размашистой походкой, чтобы коротышке пришлось перейти на бег.

Появившийся в дверях Люджан сдвинул шлем на затылок:

— Госпожа, разумно ли это? Варвара на привязи не удержишь. Даже я своим скудным умом понимаю, что от него будут одни неприятности.

Мара вздернула подбородок:

— И ты туда же? Сначала Накойя прочла мне целую лекцию о коварстве демонов. Потом Аракаси заявил, что мысли варваров грязны и переменчивы, словно мутные потоки, а Кейок, которому редко изменяет здравомыслие, промолчал, что у него выражает высшую степень неодобрения.

— Ты еще забыла Джайкена, — с хитрецой подсказал Люджан.

Мара улыбнулась и едва заметно вздохнула:

— Терпеливый Джайкен — и тот побился об заклад с поваром, что мидкемийцы вскорости друг друга перережут, новые пастбища так и не будут расчищены от зарослей, а нам придется забивать телят-нидр, чтобы не разориться на зерне.

— Так недолго и по миру пойти, — продолжил за нее Люджан пронзительным голосом управляющего. Наградой ему был серебристый смех госпожи.

— Тебе палец в рот не клади. Если бы ты не умел в нужный момент меня развеселить, Люджан, я бы давно отправила тебя куда-нибудь на болота кормить мошкару. А теперь ступай. Доброй ночи.

— Приятных сновидений, госпожа.

Он осторожно задвинул за собой дверную панель, но оставил узкую щель, чтобы при малейшей опасности ворваться в покои госпожи. Мара сокрушенно покачала головой, когда Люджан занял пост в коридоре вместо того, чтобы отправиться на покой. Она могла только гадать, долго ли всеми уважаемый командир авангарда сможет нести службу как простой солдат.

Если бы об этом узнал Десио, он бы покатился со смеху.

Айяки вцепился в рыжую шевелюру.

— Ой-ой-ой! — притворно завопил Кевин. Он поднял руки и пощекотал малыша, восседавшего у него на плечах. Наследник Акомы огласил воздух пронзительным визгом, от которого даже у бывалых солдат, сопровождающих процессию, пробежали по коже мурашки.

Из паланкина высунулась голова Мары:

— Нельзя ли потише? Одно слово — дети.

Кевин заговорщически усмехнулся и напоследок легонько ущипнул Айяки за пухлую лодыжку. Мальчуган взвизгнул еще громче и зашелся счастливым смехом.

— Уж и поиграть нельзя! — отозвался варвар. — Выходит, если Десио плетет против тебя козни, так мы все должны ходить с кислой миной? А ведь денек-то выдался на славу!

В глубине души Мара не могла не согласиться, что визит к чо-джайнам прошел без сучка без задоринки, хотя она впервые взяла с собой Кевина и Айяки. Но один из них был слишком мал, а другой — слишком неискушен, чтобы понять: если за ней прямо в улей прислали гонца, значит, на то была очень серьезная причина, ибо добрые вести никогда не бывают срочными.

Мара со вздохом задернула полог. Недавно начался сезон дождей, и от влажной жары все тело покрывалось липкой испариной. Дорога не просыхала; по обочинам ожила зелень. Казалось, воспряла и зацвела каждая былинка, напоенная долгожданными струями. От запаха цветущих лугов у Мары разболелась голова. Видимо, сказывалось и неослабное напряжение последнего месяца. Ей так и не удалось разгадать намерения Десио. Согласно донесению, полученному от осведомителей Аракаси, правитель Минванаби отправил послание Имперскому Стратегу с просьбой продлить побывку Тасайо.

Такое безобидное на первый взгляд известие не предвещало ничего хорошего. Ведь происки этого вероломного недруга едва не обернулись крушением Акомы. Мара подозревала, что военачальник срочно вызвал ее домой потому, что Тасайо как-то обнаружил свои намерения. Он был слишком умен, изворотлив и честолюбив, чтобы оставаться в тени. Если Десио плел заговор против Акомы, лучшего сообщника, чем Тасайо, не найти.

— Итак, что мы сегодня повидали интересного? — продолжил Кевин, обращаясь к Айяки.

Они сразу потянулись друг к другу — с той самой минуты, когда мальчуган стал учить рыжего исполина шнуровать цуранские сандалии, хотя и сам в этом не очень-то преуспел. Привязанность ребенка обещала рабу защиту от гнева властительницы, которая в любой миг могла припомнить, как ее душили и трясли жилистые руки. Впрочем, наблюдая за Кевином вблизи, Мара обнаружила у себя в душе нечто похожее на расположение.

— Гадкий запах! — звонко крикнул в ответ Айяки, да так, что у его матери едва не лопнули барабанные перепонки.

— Запах глазами не увидишь; хотя должен признать, дух там стоял тяжелый, хоть нос зажимай.

— А почему? — Айяки молотил кулачками по рыжему темени варвара, требуя немедленного ответа. — Скажи, почему?

Кевин схватил ребенка за лодыжки и перекувырнул в воздухе.

— Думаю, потому, что они — насекомые, то бишь жуки.

Айяки повис вниз головой, но это не мешало ему наслаждаться игрой и болтать без умолку.

— Жуки не умеют разговаривать. Они только кусаются. Няня увидит жука — и шлеп ладошкой. — Он помолчал, барахтаясь в воздухе и размахивая руками, а потом пожаловался:

— Няня и меня шлепает.

— А ты поменьше болтай, — посоветовал Кевин. — И бери пример с чо-джайнов. Они умные и сильные. Захочешь такого прихлопнуть ладошкой — от тебя только мокрое место останется.

Айяки собрался было поспорить, но вместо этого оглушительно завизжал, потому что раб подбросил его высоко вверх и поймал на вытянутые руки под неодобрительным взглядом няньки. Процессия уже стояла у господского дома. Носильщики присели на корточки, чтобы госпожа смогла выйти из паланкина. Солдаты вытянулись во фрунт, Люджан подал властительнице руку, а в дверях уже дожидался Джайкен, согнувшийся в почтительном поклоне.

— Аракаси и Кейок ожидают у тебя в кабинете, госпожа.

Мара рассеянно кивнула: вопли Айяки мешали ей сосредоточиться. Она подозвала слугу, который нес образцы новых шелков.

— Иди за мной. — Мгновение помедлив, Мара бросила взгляд на Кевина. — И ты тоже.

Мидкемиец едва удержался от вопроса, зачем понадобилось его присутствие. С того дня, как его включили в свиту властительницы, он познакомился почти со всеми советниками, но еще не встречал мастера тайного знания. Мара всегда беседовала с ним наедине, отослав камердинера прочь с каким-нибудь пустяковым поручением. Кевин пока не знал, почему она вдруг решила изменить этому правилу, но полагал, что причина была достаточно веской, если не сказать большего. Неотлучно находясь при госпоже, он понял, что ее терзают мучительные страхи и сомнения, которые легко могли бы сломить менее стойкий дух. Кевина по-прежнему бесило, что его держат за говорящего комнатного щенка, однако он поневоле оценил железную волю хозяйки. Мара, несмотря на молодость и принадлежность к слабому полу, открылась ему как властная правительница, незаурядная личность, достойная противница.

Кевин шагнул следом за ней в темный коридор. Впереди ненавязчиво держался Люджан, занимая позицию между варваром и госпожой. Командир авангарда готовился занять свой пост перед дверью кабинета — чтобы в случае опасности защитить властительницу, а также для того, чтобы в коридоре не оказалось лишних ушей.

Хотя Аракаси самолично устроил проверку всей домашней прислуги, Мара всегда соблюдала осторожность. История знала немало примеров, когда считавшийся верным слуга не устоял перед подкупом, а правитель, пренебрегший мерами безопасности, пал жертвой предательства. Конечно, воины, связанные присягой, а также высокие советники были вне подозрений, но какой-нибудь садовник или подмастерье вполне мог оказаться слугой двух господ.

Когда дверные перегородки плотно сомкнулись за вошедшими, в кабинете сразу стало душно. Военачальник Кейок застыл на подушках, как изваяние.

Мара коротко кивнула, сбросила с плеч дорожную пелерину и до предела ослабила пояс платья. Кевин старался не смотреть на тонкий шелк, облепивший влажную кожу. Вопреки неимоверным усилиям воли, его плоть мгновенно отозвалась на оголившуюся женскую грудь. Он потихоньку одернул хламиду, чтобы присутствующие ничего не заподозрили. Как ни убеждал он себя, что правила приличий в Мидкемии и Келеване совершенно различны, он так и не сумел привыкнуть к тому, что келеванские женщины в жаркое время года раздевались на людях чуть ли не донага. Кевин так растерялся, что едва не пропустил начало беседы.

— Что ты можешь сообщить? — спросила Мара, отпустив служанку.

Кейок склонил голову:

— Минванаби напали на наш обоз с зерном — правда, налет был какой-то вялый.

Отведя со лба непослушную прядь и выдержав паузу, Мара задала следующий вопрос:

— Значит, нападение произошло именно так, как предупреждал нас Аракаси со слов своего агента?

— С точностью до мелочей, вплоть до численности отряда. Это не к добру, госпожа. Такая вылазка совершенно бессмысленна.

— А ты не находишь себе места, если в деле не сходятся концы с концами, — закончила за него Мара. — Полагаю, солдаты Минванаби не ушли безнаказанными.

— Мы их перебили, всех до одного, — подтвердил Кейок, но в его голосе не было гордости за одержанную победу. — Одной бандой будет меньше, если Десио решится пойти на нас войной. Меня беспокоит другое: нападение, можно сказать, было неподготовленным.

Воины шли на смерть, как на заклание, — они не проявили доблести.

Помрачнев, Мара прикусила губу.

— Что вы на это скажете? — обратилась она к остальным.

Из угла послышался легкий шорох. Кевин даже вздрогнул от неожиданности. Вглядевшись в полумрак, он различил поджарую фигуру со сложенными на коленях руками. До этой минуты незнакомец себя не обнаруживал; Кевин и не подозревал о его присутствии. Голос этого человека звучал совсем тихо, но производил впечатление истинной значительности.

— Госпожа, я не смогу пролить свет на это событие. У меня пока нет такого осведомителя, который был бы вхож в число советников Минванаби. Десио обсуждает государственные дела только с первым советником Инкомо, да еще со своим двоюродным братом Тасайо. Первый советник, естественно, не пьет и держит язык за зубами, а Тасайо — тот и вовсе ни с кем не общается, даже со старым воином, который с детства обучал его боевым искусствам. Это просто чудо, что наши агенты в таких условиях добывают точные сведения.

— А что ты сам об этом думаешь?

Взвешивая каждое слово, Аракаси ответил:

— Готов поручиться, что за дело взялся Тасайо. В изворотливости и коварстве ему нет равных. В руках хозяина Тасайо — что разящий меч. Но предоставленный самому себе, он непредсказуем. Сдается мне, что он нащупывает наши слабые места. Вполне вероятно, что он расчетливо послал своих воинов на смерть, чтобы выведать какие-то секреты Акомы. Думаю, это была сознательная жертва.

— Ради чего?

— Будь у нас ответ, госпожа, мы бы сейчас думали, как дать отпор, а не размышляли о туманных возможностях.

Мара на мгновение застыла.

— Аракаси, нет ли среди нас шпиона?

Кевин с любопытством изучал мастера тайного знания. Тот обладал поразительной способностью делаться незаметным, сливаясь с окружающей обстановкой.

— С того самого дня, когда я принес клятву верности перед твоим натами, госпожа, мною проводятся самые тщательные проверки. Шпион был бы незамедлительно обнаружен.

Мара досадливо махнула рукой:

— И все-таки это нападение на обоз с тайзой было не случайным. Что если враги прознали о наших намерениях? Ведь под видом зерна мы собирались переправить новые образцы шелка. Если Минванаби искали тому подтверждения — плохи наши дела. Мы рассчитывали во время ближайших торгов сразить наповал всех купцов. Если наш секрет станет известен раньше времени, мы лишимся и доходов, и всеобщего уважения.

Аракаси склонил голову в знак согласия:

— Вполне возможно, что это было простым совпадением, но я разделяю твою тревогу. Нельзя списывать этот налет на случайность. Скорее всего Тасайо хотел узнать, почему наши грузы переправляются под вооруженной охраной.

— В таком случае нужно взять их на живца, — вмешался Кевин.

— На живца? — издевательски передразнил Кейок.

Военачальник Акомы уже перестал негодовать, что варвар вечно суется со своими соображениями и отказывается понять, где его место. Почему-то ему все сходило с рук. Зато Аракаси, который впервые столкнулся с мидкемийцем лицом к лицу, был ошарашен такой бесцеремонностью.

Мастер тайного знания сощурился и устремил взгляд на камердинера, который возвышался за спиной властительницы. Аракаси был чужд предрассудков, поэтому бесславное положение и развязные манеры варвара не смогли заслонить главного.

— Что ты этим хочешь сказать? Ты ведь не предлагаешь нам отправиться на рыбную ловлю?

— Ну, как бы это выразить… надо пустить их по ложному следу. — Кевин сопровождал свои объяснения красноречивыми жестами. — Если нужно тайком переправить какой-то груз, пусть в каждой повозке с зерном будут спрятаны опечатанные свертки. Тогда враги начнут распылять свои силы, перехватывая все караваны подряд, и тем самым выдадут себя с головой; рано или поздно им это надоест и они оставят нас в покое.

Аракаси моргнул, как хищная птица. Его мысли заработали с удвоенной быстротой.

— Но ни в одной из повозок не окажется образцов шелка, — подхватил он. — Их нужно спрятать совсем в другом месте, возможно даже и не слишком глубоко, а то и вовсе оставить на виду, где и положено быть шелковым тканям.

У Кевина загорелись глаза:

— Вот именно! Можно, к примеру, зашить их в подкладку одежды.

— Здравая мысль, — отозвалась Мара при молчаливой поддержке Аракаси. — Можно даже сшить из этих тканей рубахи для караванщиков, а сверху накинуть простые дорожные плащи.

В этот миг снаружи донесся настойчивый стук. Аракаси словно растворился, а Мара громко спросила, в чем дело.

Перегородка стремительно отлетела в сторону, и в кабинет ворвалась первая советница, растрепанная и красная от злости. Кейок с облегчением опустил меч, а Накойя бросилась на колени перед госпожой и, не успев отвесить поклон, разразилась упреками:

— Госпожа моя, на кого ты похожа?! — Старая нянька в отчаянии воздела очи к небу.

Мара недоуменно оглядела свое распахнутое тонкое платье; на шее вдоль выреза темнела полоска дорожной пыли, не смытая после поспешно прерванной поездки к чо-джайнам.

— А волосы-то, волосы! — причитала Накойя. — Колтун, да и только! Тут и дюжине служанок не управиться!

С этими словами она сделала вид, будто только что заметила Кейока и Аракаси.

— Все прочь! — завопила она. — Госпоже необходимо срочно привести себя в порядок.

— Накойя! — одернула ее Мара. — По какому праву ты ворвалась на заседание Совета, да еще командуешь моими приближенными? С чего это мой внешний вид стал делом первостепенной важности?

Накойя подскочила как ужаленная.

— Во имя святой Лашимы, госпожа, как ты могла забыть?

— Забыть? — недоуменно переспросила Мара, отбросив со лба спутанную прядь. — О чем забыть?

У Накойи перехватило дух; наконец-то она замолчала. За нее вкрадчиво ответил Аракаси:

— По-видимому, матушка имеет в виду прибытие Хокану Шиндзаваи, чью процессию я обогнал по дороге из Сулан-Ку.

Первая советница Акомы пришла в себя:

— У тебя на столе уже неделю лежит письмо от этого молодого господина; ты назначила ему день и час, а сама даже не удосужилась привести себя в порядок! Какое неслыханное оскорбление!

У Мары вырвалось восклицание, несовместимое с ее высоким саном. Накойя только всплеснула руками, а Кевин понимающе ухмыльнулся.

Советница отчаянно захлопала в ладоши, призывая служанок. Те не замедлили явиться, неся с собой лохани, кувшины, стопки полотенец и вороха дорогих платьев, расшитых драгоценностями. Тогда Мара отпустила военачальника, отстранила три пары проворных рук, которые уже принялись снимать с нее одежды, и указала пальцем на сверток с образцами шелка, принесенными из улья чо-джайнов.

— Аракаси, тебе решать, как мы с этим поступим. Джайкен уточнит, когда образцы должны прибыть в Джамар. Придумай, как их понадежнее спрятать.

Мастер тайного знания слегка поклонился и унес сверток под складками хитона.

Кевин остался стоять поодаль за спиной госпожи — о нем попросту забыли. У него поплыло перед глазами при виде хрупкого, гибкого тела, стоящего под струями теплой воды. Через несколько минут Мара грациозно опустилась на дно лохани, а служанки захлопотали над ее роскошными волосами. Затаившись в своем углу, Кевин на чем свет стоит проклинал кургузую цуранскую рубаху, которая не могла скрыть его вожделения. Он потупился, как нашкодивший поваренок, сцепил руки под животом и приказал себе думать о чем-нибудь неприятном.

Когда властительница Акомы высвободилась наконец из рук прислужниц и поспешила к выходу, Кевин привычно пошел за ней по пятам — главным образом потому, что других приказов он не получал. Благоухающая, нарядная, сверкающая драгоценностями, Мара была слишком взволнована, чтобы обращать на него внимание. Вот уже месяц варвар состоял при ней камердинером. Сосредоточенно наморщив лоб, она летела по коридорам. Кевин, который научился распознавать ее настроение, сделал вывод, что визит этого Хокану Шиндзаваи выходит за рамки обычной вежливости. И вообще Мара предпочитала обсуждать хозяйственные дела со своим хадонрой, а не вести светскую болтовню с заезжими сановниками, которых ей полагалось у себя принимать.

Первая советница была тут как тут. Она что-то с жаром зашептала Маре на ухо, и та, замедлив шаг, с достоинством вплыла во внутренний сад, который в это время дня сулил желанную прохладу. Придерживая свою воспитанницу за руку, Накойя давала ей последние наставления:

— Будь с этим господином поласковее, дочь моего сердца, но помни: он весьма проницателен. Это тебе не ротозей Барули, который тает от нежного словечка. К тому же нашему гостю и так нанесена обида — вон сколько ты его заставила ждать.

Мара рассеянно кивнула и жестом отправила заботливую Накойю восвояси. Забыв, что Кевин так и следует за ней, она углубилась в благодатную тень.

У фонтана были разложены подушки, а рядом стоял поднос с яствами, но все оставалось нетронутым. При появлении властительницы ее гость, который успел исходить все садовые дорожки вдоль и поперек, сразу обнаружил свое присутствие. На его стройной, мускулистой фигуре ладно сидел синий шелковый кафтан, усыпанный топазами и рубинами. Кевин уже давно понял, что лица цурани никогда не выдают истинных чувств, поэтому он сразу обратил внимание на изящные, но загрубевшие от меча руки и пружинистую походку гостя. Не укрылась от него и преувеличенно горделивая осанка, которая выдавала раздражение и досаду.

Несмотря на это, голос посетителя звучал ровно и приветливо:

— Счастлив видеть тебя, госпожа Мара. Надеюсь, ты пребываешь в добром здравии?

Мара поклонилась, сверкнув драгоценностями.

— Спасибо, Хокану Шиндзаваи, на здоровье я не жалуюсь. Знаю, ты сердишься, что я тебя заставила ждать, но мне нечего сказать в свое оправдание. — Властительница держалась очень прямо, и ее лоб оказался вровень с подбородком Хокану. Чтобы заглянуть ему в глаза, ей пришлось слегка вскинуть голову, и это безыскусное движение придало ее облику особую прелесть. — Скажи, как заслужить твое прощение? — Кроткая улыбка Мары могла растрогать кого угодно. — Я просто потеряла счет времени.

На какую-то долю секунды лицо Хокану вспыхнуло возмущением, но когда до него дошло, что Мара говорит совершенно искренне, хотя запросто могла бы солгать, он от души рассмеялся:

— Мара, ты меня обезоружила! Была бы ты воином — я бы вызвал тебя на поединок. А так мне остается только напомнить, что ты теперь моя должница. В расплату я потребую, чтобы ты уделила мне побольше времени.

Мара подступила еще ближе и дружески взяла Хокану за руки.

— Надо было мне выйти к тебе навстречу непричесанной, в измятом платье — зато вовремя, — шутливо посетовала она.

Хокану не спешил отпускать ее руку. Кевину привиделась в этом хозяйская властность. Молодой посетитель прятал радость и нетерпение под маской невозмутимой вежливости, и эта манера вызвала у варвара прилив безотчетного негодования.

— В другой раз так и сделай, — пробормотал мидкемиец себе под нос.

По наблюдениям Кевина, госпожа не давала спуску мужчинам из числа подданных, а также редким посетителям. Почему же она робела в присутствии Хокану? Похоже, его общество было ей в радость; не без видимого удовольствия она позволила усадить себя на подушки, а потом с несвойственной ей мягкостью попросила Кевина подать угощения. Хокану взял с подноса пиалу винных ягод и бокал шербета, а сам с любопытством оглядел мидкемийца.

— Подумать только, тебе удалось приручить этого дикого сарката. Сразу видно — он знает свое место.

Мара поднесла к губам чашку чоки, чтобы спрятать улыбку.

— Хорошо, что это сразу видно, — невозмутимо ответила она. — Ну, а тебе удалось купить рабов для осушения болот, как наказывал твой отец?

Сверкнув взглядом, Хокану опустил глаза:

— Дело разрешилось благополучно. — Видимо, он помнил, что Мара и сама не склонна была обсуждать с ним покупку мидкемийцев, поэтому он перевел разговор на Кевина, словно тот был бессловесной скотиной. — Похоже, этот рыжий варвар вынослив, как бык. На расчистке пастбищ такой может работать за десятерых — только погоняй!

Кевин раскрыл рот, чтобы без обиняков предложить этому гордецу помериться силами, но Мара его опередила. Побледнев как мел, она зачастила:

— Раб, ты здесь больше не нужен. Пришли сюда Мису, а сам отправляйся во двор, где стоит караван господина Хокану, и разыщи Джайкена — будешь делать, что он прикажет.

Кевин скривил губы в полуулыбке, отвесил поклон — правда, не такой низкий, как подобало рабу, — и с удовлетворением отметил, что Мара ерзает как на иголках. Свысока взглянув на Хокану, он резко повернулся и вышел. Однако его уход не произвел желаемого эффекта: от наблюдательного взгляда Хокану не укрылось, что дюжего камердинера обрядили в куцую, готовую лопнуть рубаху.

Оказавшись за дверью, Кевин услышал брошенную ему вслед насмешку, которая граничила с непристойностью, тем более что предназначалась для женских ушей. Мидкемиец пришел в бешенство, но на удивление быстро отрезвел: словно впервые увидев себя со стороны, он признал, что это банальная ревность, и тихо чертыхнулся.

Кевин не мог и помыслить о том, чтобы увлечься Марой. Если он намеревался чего-то добиться от этой женщины, то, уж конечно, только хитростью, а не любовью — любовь могла привести на виселицу, но никак не на свободу.

От ночного ливня остались одни воспоминания. На дворе снова клубилась пыль. Все огороженное пространство заполонили повозки и распряженные нидры. Перекрикивались погонщики, громко фыркали быки.

Рабы сбились с ног, разнося охапки травы, похлебку из тайзы и ушаты с водой. Кевин пробирался сквозь толчею, думая о своем, и едва не зашиб Джайкена.

Невзрачный хадонра с воплем отскочил в сторону. Задрав голову, он уперся взглядом в необъятный торс мидкемийца, на котором лопалось любое цуранское одеяние, и рявкнул:

— Какого черта ты тут болтаешься?

— Гуляю, — как ни в чем не бывало ответил Кевин.

Джайкен готов был растерзать его на месте.

— Я до тебя еще доберусь! А ну, принимайся за дело! Будешь носить воду рабам-караванщикам. Да только посмей задеть кого-нибудь из господ — пожалеешь, что на свет родился!

В присутствии властительницы управляющий всегда держался тихо, как мышь. Но с мидкемийцем — пусть даже тот был на две головы выше его самого — он чувствовал свою власть. Выхватив пустой ушат из рук проходящего мимо раба, Джайкен сунул его Кевину.

— Шевелись, кому сказано! — С этими словами он растворился в дворовой суматохе.

Кевин выругался, нехотя разыскал водовоза и с полным ушатом направился к двум оборванным, черным от загара невольникам, присевшим на грузовую повозку.

— Эй, да ты никак родом из Королевства? — удивился один из них, высокий и белобрысый, с засохшими ссадинами на лице. — Как тебя зовут? Давно попал в плен?

Они познакомились. Вначале Кевин дал умыться тому рабу, что был пониже ростом и держал на перевязи замотанную ветошью правую руку; его глаза смотрели как-то холодно и безучастно. Он представился как сквайр Паг из города Крайди. Кевину это ничего не говорило; зато светловолосый раб по имени Лори показался Кевину смутно знакомым.

— Мы, случаем, раньше не встречались? — спросил он, принимая ушат от сквайра.

Лори многозначительно пожал плечами, но отвечал вполне охотно:

— Все может быть. Куда меня только не забрасывала судьба! Ведь я — странствующий менестрель. Бывал я и в Занне, мне доводилось петь даже в замке у барона! — Тут он осекся и сощурил глаза. — Святые угодники, да ведь ты баронский сын…

— Молчок, — оборвал его Кевин и огляделся по сторонам. — Если кто-нибудь прознает — мне конец. Офицерам здесь нет пощады.

У земляков был изможденный, истерзанный вид. Кевин спросил, как сложилась их судьба в Келеване. Однако невысокий раб с перевязанной рукой оказался не расположен к откровенности. Он пристально посмотрел на Кевина и произнес:

— Ты быстро смекнул, что к чему. Я сам — сквайр; если бы враги проведали, что я принадлежу к знати, меня бы прикончили в первый же день. Но я сказал, что служил герцогу, и они меня приняли за простолюдина. — Он огляделся; вокруг были только акомские рабы. — Ты, Кевин, похоже, попал в плен совсем недавно. Не забывай: хозяева-цурани могут прихлопнуть тебя как муху. Для них ты — раб, существо без души и чести. Так что будь осторожен: твоя судьба в одночасье может перемениться.

— Чтоб им пусто было, — вполголоса сказал Кевин. — Кстати, могу ли я за беспорочную службу потребовать себе наложницу?

Лори вытаращил глаза, а потом расхохотался, да так, что привлек внимание солдат Шиндзаваи. Оба мидкемийца, сидевших на повозке, тотчас изобразили полное равнодушие. Но стоило солдатам отвернуться, как разговор возобновился. Лори со вздохом заметил:

— Как я погляжу, у тебя еще не отбили охоту шутить.

На что Кевин откликнулся:

— Кто не шутит, тот скорее помрет.

— Что верно, то верно.

Второй раб взглянул на Лори со смешанным выражением укоризны и благодарности.

— Этот дуралей меня спас, а сам едва не поплатился жизнью. Молодой родич Шиндзаваи был тогда… — Он сбился и помрачнел. — Из тех, кого взяли в плен вместе со мной, не осталось в живых ни единой души. Вот так-то, Кевин. Надо приспосабливаться. У цурани есть такое понятие «уал» — это место внутри человека, где до него никто не может дотянуться. — Он коснулся рукой груди Кевина. — Вот здесь. Привыкай жить внутри себя, а заодно учись существовать рядом с ними.

Кевин согласно кивнул. Почувствовав спиной взгляд Джайкена, он подхватил ушат и не без сожаления перешел к следующей повозке, кивнув на прощание новым знакомцам. Он решил ближе к ночи улизнуть в барак и продолжить начатый разговор — слишком сильна была тоска по дому.

Но к вечеру работы прибавилось. Он уже падал с ног от усталости, когда его загнали в господский дом и впихнули в отведенную для него каморку. В коридоре стоял стражник; нечего было и думать тайком прокрасться в барак.

Он с завистью подумал, что его товарищи смогут вести разговоры с этими двумя островитянами хоть всю ночь напролет. Потом ему, конечно, передадут их рассказы — Патрик или кто-нибудь другой, — но дружескую беседу ничем не заменишь. Подсунув под голову тощую подушку, Кевин отчаянно шептал:

— Будь ты проклята, гадина! Будь ты проклята!