"Слуга Империи" - читать интересную книгу автора (Фейст Раймонд)

Глава 3. ПЕРЕМЕНЫ

Айяки заворочался на подушке. После шумных игр его быстро сморил сон. Переполненная нежностью, Мара бережно отвела назад его темные кудряшки.

Хотя телосложением малыш пошел в отца, он унаследовал материнскую живость. Ему едва исполнился год, но он был непоседлив, ловок в движениях и

— к ужасу нянюшек — не по возрасту бесстрашен. Однако его улыбка трогала сердца самых суровых воинов Акомы.

— Из тебя выйдет храбрый боец, — тихо приговаривала Мара.

Пока у мальчугана был только один неприятель, против которого он был бессилен, — дневной сон. Хотя ребенок стал средоточием всех радостей в жизни Мары, такие драгоценные минуты умиротворения оставались редкими: когда Айяки бодрствовал, три няньки не могли удержать его на месте.

Поправив сыну рубашонку, Мара в задумчивости опустилась рядом с ним на подушки. Покуда Айяки станет взрослым, должны взойти многие семена, посеянные за последнее время. Когда настанет день его совершеннолетия, старые враги ее отца — Анасати — расторгнут союз, заключенный ради мальчика. Если Мара и угодила им, дав жизнь первому внуку Текумы Анасати, расположение новых родственников не обещало быть вечным; Мара ожидала, что ей предъявят счет за безвременную гибель Бантокапи. Поэтому нужно было крепить могущество Акомы, дабы переход правления от Мары к ее неоперившемуся сыну не обернулся трагедией. И первым делом требовалось убрать с дороги род Минванаби, чтобы не вести войну на два фронта, когда какой-нибудь другой грозный противник бросит вызов юному властителю.

Мара просчитывала будущее на много лет вперед. Тем временем солнце стало клониться к закату, и надсмотрщик, видимо, решил, что пора продолжить обработку живой изгороди. В аллее нередко находились невольники, приставленные к садовым работам, поэтому Мара перестала замечать щелканье ножниц. Однако сегодня эти привычные звуки сопровождались резкими окриками и свистом кожаного хлыста. Вообще говоря, этот хлыст был не более чем положенной по рангу принадлежностью костюма — надсмотрщики редко извлекали его из-за пояса, поскольку цуранские рабы не заслуживали побоев. Зато мидкемийцы приводили надсмотрщика в бешенство. Мало того, что они не проявляли ни тени почтения к облеченным властью, — они еще и не стыдились полученных ударов.

Для рабов-цурани, как и для самой Мары, мидкемийское упрямство оставалось загадкой. Воспитанные в убеждении, что только труд дает надежду на счастливый поворот Колеса Судьбы в иной жизни, цурани работали до кровавого пота. Того, кто ленился и получал побои, того, кто не чтил законного хозяина, ожидал вечный гнев богов, ибо ниже рабов стояли только животные.

Какая-то жаркая перебранка отвлекла Мару от этих размышлений. Властительница с неудовольствием отметила, что варвары, исполосованные кровавыми рубцами, до сих пор не научились себя вести, зато усвоили множество бранных слов.

— Воля богов? Да это бред сивой кобылы! — грохотал один из рабов на ломаном цурани; Мара не вполне поняла, что такое бред сивой кобылы. Между тем раб не унимался:

— Нечего городить всякую чушь. Хочешь, чтобы люди работали, так слушай, что тебе советуют, — и скажи спасибо.

Надсмотрщик совсем растерялся: прежде ему не случалось препираться с рабами. Однако с недавних пор его доводами, причем весьма постыдными, стали кожаный хлыст и грубая брань.

Но и эти средства не возымели действия. Совершенно сбитая с мысли, Мара прислушалась к шуму возни и перепалки.

— Попробуй только на меня замахнуться, недомерок, — полетишь через изгородь, прямо в кучу дерьма — вон сколько наложили ваши шестиногие твари.

— Как ты смеешь, раб?! Отпусти немедленно! — визжал надсмотрщик.

Понимая, что стычка перешла все границы разумного, Мара решила вмещаться. Что бы там ни означало странное выражение бред сивой кобылы, в нем угадывалось что-то неуважительное.

Она раздвинула створку и увидела прямо перед собой могучее плечо и жилистую руку. Рыжий мидкемиец — виновник переполоха на рынке — одной рукой сгреб за шиворот надсмотрщика и поднял его высоко над землей. Тот отчаянно барахтался в воздухе, дрыгая ногами. При виде властительницы он едва не лишился чувств и забормотал молитву богине милосердия.

А варвар как ни в чем не бывало скользнул глазами по миниатюрной женской фигурке, возникшей в дверном проеме. Его лицо выражало полное равнодушие, и только глаза сверкнули голубизной, как тот металл, из которого мидкемийцы ковали оружие у себя за Бездной.

От такой неслыханной дерзости Мару охватил гнев. Однако она не выдала своих чувств и заговорила ровным тоном:

— Если тебе дорога жизнь, раб, сейчас же отпусти его.

Теперь даже этот рыжеволосый смутьян осознал ее власть, но не спешил повиноваться. Помедлив, он ухмыльнулся и разжал кулак. Надсмотрщик неуклюже шлепнулся задом в середину самой пышной клумбы. Ухмылка наглеца окончательно вывела Мару из себя.

— Учись смирению, раб, не то тебе будет плохо!

Рыжеволосый больше не скалил зубы, но и не отводил глаз. Правда, Маре показалось, что на него куда большее впечатление произвело ее тонкое одеяние, нежели весомость угрозы.

Злость не могла затмить разум. Она почувствовала, что этот варвар смотрит на нее оценивающе, попросту раздевает взглядом. Это было уже чересчур. Она приготовилась отдать приказ о немедленной казни в назидание остальным, но что-то ее удержало. Наверное, то, что сам Аракаси проявил интерес к мидкемийцам. Они так и не научились послушанию; нужно было найти на них управу — или в скором времени казнить всех до единого, а ведь за них были заплачены деньги. Первым делом следовало преподать им наглядный урок. Повернувшись к стоявшим поодаль стражникам, Мара приказала:

— Возьмите этого раба и задайте ему хорошую порку. До смерти не забивайте, но сделайте так, чтобы ему расхотелось жить. Если же и этого ему покажется мало — прикончите.

Из ножен молниеносным движением были одновременно выхвачены два меча. Не оставляя сомнения в серьезности своих намерений, стражники увели раба прочь. Он шел с гордо поднятой головой, словно его не страшила жестокая экзекуция. Мара разозлилась еще сильнее: этот человек был не чужд высокому цуранскому пониманию чести. Впрочем, она быстро опомнилась. Какой еще «человек»? О чем она думает? Это же раб.

Как назло, именно в этот момент появился Джайкен.

— Ну, что там еще? — в раздражении крикнула Мара.

Хадонра в страхе отпрянул, и она устыдилась своей несдержанности. Жестом приказав надсмотрщику убираться с клумбы, она вернулась в кабинет и уселась на подушки рядом с мирно спящим Айяки.

Джайкен нерешительно переступил порог:

— Можно войти, госпожа?

— Входи. — Мара взяла себя в руки. — Надо выяснить, почему Эльзеки до сих пор не приучил рабов к послушанию.

Надсмотрщик, распростертый у порога, замер от стыда и ужаса. Он сам был немногим лучше раба — необученный слуга, поставленный управляться с рабами. В любую минуту его могли скинуть с этой должности. Он не решался пошевелиться, но начал горячо доказывать свою невиновность:

— Госпожа, эти варвары не понимают, что такое порядок. У них нет уала…

— Это цуранское слово означало «стержень»: так называли душу, определяющую место человека во вселенной. — Они брюзжат, отлынивают от работы, пререкаются, да еще и зубоскалят… — Доведенный до слез, он закончил торопливой скороговоркой:

— А хуже всех этот рыжий. Он ведет себя будто благородный.

У Мары расширились глаза.

— Будто благородный? — переспросила она. Эльзеки осмелился поднять голову и с мольбой воззрился на Джайкена. Тот явно был раздражен речами надсмотрщика. Не получив поддержки, Эльзеки снова ткнулся лицом в пол.

— Не казни, госпожа! Я старался изо всех сил!

Мара не захотела выслушивать его покаяния:

— Пока тебя никто не собирается казнить. Объясни, что происходит.

Исподтишка поглядев снизу вверх, Эльзеки понял, что гнев госпожи сменился любопытством.

— Эти варвары слушают только его, госпожа. Он такой же трус, как и все остальные, — не нашел в себе смелости умереть, но вроде он был у них офицером. А может, это выдумка. Варвары сплошь и рядом мешают правду с ложью

— поди разберись. От них голова идет кругом.

Мара нахмурилась. Если бы рыжеволосый действительно был трусом или не выносил боли, он не смог бы сохранять ледяное спокойствие, когда его уводили для порки.

— О чем у тебя с ним вышел спор? — потребовал ответа Джайкен.

Эльзеки растерялся:

— Так сразу и не скажешь, досточтимый господин. Варвары говорят как-то не по-людски, кто их разберет?

В это время издалека донесся свист хлыстов и душераздирающий стон: стражники приступили к исполнению приказа. Надсмотрщика прошиб пот — его могла постичь та же участь.

Мара приказала бессловесному домашнему слуге плотно задвинуть скользящие створки двери, чтобы не отвлекаться на посторонние звуки; однако она успела заметить, что. остальные варвары столпились на аллее, опустив садовые ножницы, и с нескрываемой враждебностью уставились в ее сторону. Выведенная из себя такой неприкрытой наглостью, Мара ни за что ни про что прикрикнула на слугу и тут же повернулась к надсмотрщику:

— Объясни, в чем именно проявилась гордыня этого рыжего варвара?

— Он требовал отправить одного из рабов обратно в барак.

Джайкен вопросительно посмотрел на госпожу, и та сделала ему знак продолжать допрос.

— Под каким предлогом?

— Выдумал, что здесь солнце печет намного сильнее, чем в их краях, — якобы тот лентяй получил солнечный удар.

— Что еще? — спросила Мара.

Эльзеки виновато опустил глаза:

— Еще он доказывал, что некоторым рабам в такую жару не хватает воды.

— Это все?

— Нет, госпожа. Он прибегает ко всяческим уловкам, лишь бы сорвать работы. Вот, к примеру, пятерым рабам было приказано прополоть клумбы, а он говорит: они и у себя дома ничего не смыслили в травах, а уж тут — тем более; мол, глупо требовать от них расторопности.

— А ведь его доводы не лишены смысла, госпожа, — изумился Джайкен.

Мара вздохнула:

— Похоже, я погорячилась. Ступай, Эльзеки, и скажи, что порка отменяется. Пусть стражники дадут рыжему невольнику умыться, а затем доставят его сюда, ко мне в кабинет.

Пятясь задом и беспрерывно кланяясь, надсмотрщик поспешил унести ноги. Мара встретилась взглядом с хадонрой:

— Сдается мне, Джайкен, наказание было назначено не тому, кто его заслуживает.

— Да, Эльзеки едва-едва справляется со своими обязанностями, — согласился Джайкен, отметив про себя, что госпожу почему-то огорчил его ответ.

— Придется лишить его должности, — подытожила Мара. — Рабы слишком дорого нам обходятся, чтобы доверять их дуракам. Поручаю тебе поставить в известность Эльзеки и подыскать ему замену.

— На все твоя воля, госпожа. — Джайкен с поклоном удалился.

Мара погладила румяную щечку спящего Айяки, а потом приказала горничной отнести его в детскую. Ей нужно было собраться с мыслями.

Прошло совсем немного времени, и двое стражников приволокли мидкемийца. С его волос и набедренной повязки стекали струйки воды. Приказ дать ему умыться был выполнен самым незатейливым способом: стражники недолго думая окунули его в поилку для скота. Нельзя сказать, что от порки и принудительного купания он сделался более покладистым, разве что любопытство в его взгляде сменилось плохо сдерживаемой злостью. Мара похолодела, заметив этот неприкрытый вызов. Ей становилось не по себе даже в тех случаях, когда Люджан пересыпал разговор двусмысленными шутками, но чтобы простолюдин посмел выказывать неуважение — это было неслыханно. Властительница на мгновение пожалела, что не надела более скромный наряд, но тут же решила, что было бы нелепо идти на поводу у беззастенчивого раба. Она ответила ему таким же презрительным взглядом.

Стражники растерялись: они боялись отпустить варвара, который не держался на ногах, и из-за этого не могли отвесить надлежащие поклоны. Старший из двух отважился заговорить:

— Госпожа, что прикажешь с ним делать? Варвару пристало опуститься перед тобой на колени.

Только когда стражник обратился к ней с этой робкой речью, она заметила, что на вощеном полу, под ногами невольника, образовались лужицы воды, окрашенной кровью.

— Пусть стоит.

Мара хлопнула в ладоши и послала слугу принести побольше полотенец. Тот мгновенно вернулся со стопкой душистых купальных простыней, низко поклонился и с запозданием сообразил, что госпожа потребовала полотенца не для себя, а для грязного варвара, которого с трудом удерживали двое стражников.

— Чего ждешь? — прикрикнула Мара. — Оботри его, не то он испортит весь пол.

— Повинуюсь, госпожа, — забормотал слуга и принялся лихорадочно промокать кровоточащую спину мидкемийца между лопатками — выше ему было не дотянуться.

Мара взвесила все обстоятельства и приняла решение.

— Оставьте нас, — приказала она стражникам.

Те отпустили варвара, откланялись и попятились сквозь раздвижную дверь.

Невольник размял затекшие руки и досадливо отстранился от слуги, а потом, взглядом испросив у Мары разрешения, вытащил из стопки несколько свежих полотенец и без посторонней помощи обтер торс и голову. Слуга в отчаянии взирал на испорченные купальные простыни, небрежно брошенные на пол.

— Отнеси полотенца прачкам, — скомандовала Мара и жестом показала рыжему невольнику, что ему разрешается взять подушку и сесть.

Его колючий взгляд по-прежнему сверлил властительницу. Маре сделалось не по себе. Этот раб с самого начала внушал ей смутную тревогу, однако причина стала ясна только теперь: она видела в нем мужчину! Но ведь рабов в Империи держали за скот. Почему же этот вызывал у нее… неуверенность? Впрочем, Мара давно научилась владеть собой, и сейчас ее лицо выражало полное равнодушие.

— Видимо, я проявила поспешность, — как ни в чем не бывало заговорила она. — По зрелом размышлении можно заключить, что наказание было не вполне справедливым.

Мидкемийца ошеломило столь откровенное признание, но он не подал виду. Его щеку прорезал шрам, оставшийся после драки на невольничьем рынке, но от этого правильные черты лица сделались еще более выразительными. Рыжая борода тоже выдавала в нем чужака, поскольку все мужчины-цурани ходили гладко выбритыми.

— Слушай меня, раб, — произнесла Мара, — я желаю узнать о твоей стране.

— У меня есть человеческое имя. — В густом голосе рыжеволосого звучала неприязнь. — Меня зовут Кевин, я родом из Занна.

Мара не сочла нужным долее скрывать раздражение.

— Возможно, когда-то ты и считался человеком, тогда у тебя было имя, но в моем мире ты — раб. У раба нет чести, боги не наделили его душой. Запомни это, Кевин из Занна. — Она выговорила его имя с убийственным сарказмом. — Ты сам выбрал такую судьбу, потеряв честь. Ведь ты мог умереть, но не сдаваться в плен живым. — После недолгого раздумья Мара спросила:

— А может быть, ты состоял на службе у более могущественного рода и тебе запретили расставаться с жизнью?

Брови Кевина поползли вверх от минутного замешательства:

— Не вполне понимаю, о чем идет речь.

Мара повторила свой вопрос так, что его понял бы и ребенок:

— Твой род принес клятву верности другому роду?

Кевин выпрямился на подушках, морщась от боли, и взъерошил влажную бороду:

— Ну разумеется, Занн хранил клятву верности королю.

Властительница понимающе кивнула:

— То есть король отказал тебе в праве броситься на меч, так?

Кевин был окончательно сбит с толку.

— Броситься на меч? Но зачем? Хоть я и третий сын в благород… в семье, но мне не требуется разрешение короля на такой нелепый поступок.

Теперь настал черед Мары выразить удивление:

— Разве у твоего народа нет чести? Если выбор оставался за тобой, почему же ты предпочел пойти в рабство?

Через силу улыбаясь, чтобы скрыть саднящую боль от ран, Кевин смотрел на миниатюрную женщину, которая по прихоти судьбы стала его хозяйкой.

— Поверь, госпожа, от меня ничего не зависело. Будь у меня выбор, я бы сейчас не злоупотреблял твоим… гостеприимством, а отправился бы домой, к родным.

Мара покачала головой. Не такого ответа она ожидала.

— По-видимому, нам трудно достичь понимания, потому что ты плохо знаешь язык цурани. Поставлю вопрос иначе: перед тем как тебя взяли в плен, неужели боги не даровали тебе ни единого мгновения, чтобы покончить с жизнью и избежать позора?

Кевин задумался, взвешивая слова.

— Вполне возможно, что у меня оставалось несколько мгновений. Но во имя чего мне было себя убивать?

— Во имя чести! — вырвалось у Мары.

С горькой усмешкой Кевин спросил:

— А для чего покойнику честь?

От такого кощунства у Мары потемнело в глазах.

— Честь — это… это все. Это смысл жизни. Ради чего еще стоит жить?

Кевин всплеснул руками.

— Как это ради чего? Ради того, чтобы наслаждаться жизнью! Чтобы веселиться с друзьями, чтобы служить достойным людям. О себе скажу и другое: ради того, чтобы сбежать отсюда и вернуться домой — вот ради чего стоит жить!

— Сбежать?!

Мара была потрясена до глубины души. Да, мидкемийцы — это не цурани, в который раз подумалось ей. Люди, живущие за Бездной, придерживались совсем иных законов. Ей на ум пришел Хокану Шиндзаваи, и Мара напомнила себе разузнать, почему старый господин Камацу интересуется мидкемийцами. Вернувшись мыслями к своему собеседнику, она подумала, что у этого Кевина из Занна могут быть неожиданные идеи, которые пригодятся в борьбе с врагами.

— Расскажи-ка мне подробнее о землях, что лежат за Бездной, — потребовала она.

Кевина пронзила боль — не только от ушибов и ран.

— У тебя противоречивый характер, — осторожно произнес он. — Сначала ты велела меня выпороть и окунуть в корыто для скота, потом пожертвовала мне самые дорогие полотенца. Теперь ты хочешь услышать мой рассказ, но не даешь даже глотка воды.

— Твои желания — или отсутствие таковых — не подлежат обсуждению, — желчно заметила Мара. — Если уж на то пошло, ты пачкаешь кровью подушки, за каждую из которых заплачено много больше, чем за тебя.

Кевин хотел что-то сказать в ответ на такую отповедь, но в это время снаружи донесся легкий шорох, словно кто-то скребся за раздвижной перегородкой.

Никому из цурани не пришло бы в голову привлекать внимание повелительницы иначе, чем легким, вежливым постукиванием. Мара насторожилась и не спешила с ответом. Но ее молчание, как видно, не смутило незваного посетителя. Деревянная створка скользнула в сторону по хорошо смазанному желобку, и в кабинет просунулась голова лысого раба, который принимал деятельное участие в мошенническом трюке с рубахами на невольничьем рынке.

— Кевин, — приглушенно окликнул он, словно не понимая, где находится. — Как ты там, братишка?

У Мары от возмущения раскрылся рот. Лысый мидкемиец одарил ее улыбкой и как ни в чем не бывало ретировался.

Несколько минут властительница не могла прийти в себя. За всю историю ее рода еще не бывало такого случая, чтобы раб бесцеремонно переступил порог господского дома, заговорил с другим рабом и в довершение всего самовольно ушел прочь! Первым ее порывом было назначить ему самое суровое наказание, но мысль о необходимости понять этих варваров взяла верх.

Мара отправила гонца разыскать вновь назначенного надсмотрщика и сказать, чтобы тот немедленно занял невольников садовыми работами. Затем ее внимание опять обратилось к Кевину.

— Расскажи, как у вас в стране слуга должен вести себя в присутствии властительницы, — потребовала она.

Варвар ответил двусмысленной усмешкой. Его глаза беззастенчиво обшаривали тело Мары, прикрытое только полупрозрачным шелком.

— Если властительница расхаживает перед слугами в таком виде, она явно напрашивается на то, чтобы ее… — Он так и не нашел нужного слова. — В нашем языке здесь употребляется очень грубое выражение. Не знаю, что чувствуют твои подданные, но судя по тому, что ты и перед ними выставляешь себя напоказ, им ничего не приходит на ум.

— А что им должно приходить на ум? — Мару начали раздражать его уклончивые речи.

— Ну, как бы это сказать… — Его рука легла на грязную набедренную повязку, а указательный палец изобразил движение вверх. — Я имею в виду то, чем занимаются мужчина и женщина, когда хотят ребенка.

Мара растерялась. Ей было трудно воспринимать этого варвара как раба, а он ничуть не смущался оттого, что видит в ней женщину. Когда она вновь заговорила, ее голос звучал негромко, но угрожающе:

— Запомни, раб: за одну такую мысль у нас полагается медленная и мучительная смерть! Самая позорная казнь — это повешение, но в особых случаях преступника подвешивают за ноги. В таком положении некоторые не умирают двое суток! А тем временем у них под головой тлеют раскаленные угли.

Видя, что Мара не на шутку разгневалась, Кевин поспешил загладить свою оплошность:

— Наверное, разница в том, что у нас не бывает такой страшной жары. — Он говорил рублеными фразами, с трудом подбирая нужные слова, а то и переходя на родной язык. — В наших краях случаются холодные дожди, потом приходит зима, выпадает снег. Чтобы согреться, наши знатные дамы вынуждены носить одежду из плотной материи и меха. Вот потому и получается, что женское тело… скрыто от глаз. Мара вся обратилась в слух.

— Снег? — недоуменно переспросила она, услышав странное сочетание звуков.

— Холодные дожди? Одежда из меха? Ты хочешь сказать, женщины надевают на себя шкуры животных? Кожу со щетиной? — От удивления она даже забыла о своем гневе.

— Ну, можно и так сказать, — подтвердил Кевин.

— Странно. — Мара по-детски задумалась, услышав о таких диковинных обычаях. — Но ведь в меховой одежде тяжело двигаться; а каково рабам ее стирать?

Кевин расхохотался:

— Меха нельзя стирать, они от этого приходят в негодность. Их выбивают, чтобы очистить от пыли, а потом развешивают на солнце для проветривания. — Видя, что Маре неприятен его смех, он продолжил свои разъяснения. — Вообще говоря, в Занне нет невольников. — По его лицу пробежала тень. — Правда, у кешианцев рабство еще не отменено, зато у нас в Королевстве закон строго-настрого запрещает иметь рабов.

Так вот чем объясняется непокорность мидкемийцев, заключила для себя Мара, а вслух спросила:

— Кто же у вас выполняет грязные работы?

— Свободные граждане, госпожа. Однако у нас есть слуги, крестьяне-арендаторы, наемные работники. Они верны своим господам. Есть также служащие, торговцы, ремесленники.

Такое беглое описание общественного устройства не могло удовлетворить любознательность Мары. Она потребовала продолжения и ловила каждое слово, пока Кевин подробно рассказывал об управлении государством. Только когда на раздвижную стену легли косые вечерние тени, госпожа почувствовала усталость. К тому времени невольник совсем охрип. По приказу Мары слуга принес холодные напитки. Утолив жажду, властительница разрешила поставить поднос перед Кевином.

Больше всего ее интересовали работы по металлу. Среди ее подданных почти никто не владел этим ремеслом, потому что в природе Келевана металлы встречались крайне редко. Мару поразило, что крестьяне-мидкемийцы имеют в собственности железо, медь и латунь; а уж когда Кевин добавил, что у некоторых есть даже золото и серебро, удивлению Мары и вовсе не было предела. Она даже забыла, что совсем недавно едва не отправила этого варвара на тот свет. Чувствуя ее интерес, Кевин стал чаще улыбаться. Его непринужденная манера поведения пробудила у Мары какой-то неведомый доселе голод. Против своей воли она разглядывала линии его тела, следила за движениями сильных, красивых рук, когда он жестами восполнял нехватку слов. Он рассказывал, как кузнецы придают форму железу, как они изготавливают прочнейшие полумесяцы, которые крепятся гвоздями к копытам боевых животных. Оживленная беседа естественным образом перешла на тему военных действий, и тогда выяснилось, что мидкемийцы так же страшатся чо-джайнов, как цурани — конных воинов-мидкемийцев.

— От тебя можно узнать много интересного, — признала наконец Мара, раскрасневшись от удовольствия, но тут их разговор был прерван приходом Накойи, которая напомнила госпоже об отложенном заседании Совета.

Оказалось, что день уже подошел к концу. Только сейчас властительница заметила вечерние тени на шелковых перегородках, увидела фруктовую кожуру и пустые кувшины на низком столике, отделявшем ее от раба. С сожалением закончив беседу, она позвала своего личного слугу и приказала:

— Поручаю тебе этого варвара: спроси, какие у него надобности. Дай ему умыться, положи мазь на раны. Подбери для него одежду и отведи в мои покои — пусть дожидается там; я хочу продолжить разговор после заседания Совета.

Раб поклонился и дал знак Кевину следовать за собой. Варвар разогнул свои длинные ноги, резко встал и поморщился от боли, но заметил, что хозяйка смотрит на него во все глаза. Лукаво улыбнувшись, он без всякой почтительности послал ей воздушный поцелуй и только после этого последовал за слугой.

Накойя прищурившись наблюдала за этой сценой. От нее не укрылось, что такая фамильярность вызывает у госпожи скорее удивление, нежели гнев. А тут еще Мара прикрыла рот ладонью, не сумев спрятать улыбку. Недовольство Накойи сменилось мрачными подозрениями.

— Госпожа, будь сдержаннее. Мудрой властительнице не пристало раскрывать сердце перед рабом.

— Ты о нем? — Мара мгновенно выпрямилась и залилась краской. — Это один из варваров. Мне было любопытно послушать рассказы про их обычаи, не более того. — Она помолчала и со вздохом добавила:

— Когда я была маленькой, Лано точно так же посылал мне воздушные поцелуи, помнишь?

Безвременно погибший старший брат не чаял в ней души.

Накойя воспитывала Мару с рождения, и воспоминание о привычках Ланокоты не тронуло душу старухи-няньки. Куда больше ее взволновало нынешнее состояние госпожи.

Мара тщательно разглаживала платье на бедрах.

— Ты же знаешь, Накойя, мужчины меня не интересуют. — Помолчав, она сжала кулаки. — Некоторые властительницы держат при себе молодых красавцев, выдавая их за носильщиков, чтобы те по первому требованию исполняли… обязанности весьма деликатного свойства. Мне такие… забавы не нужны.

Тут Мара поняла, что выдала себя с головой, как только начала оправдываться. Чтобы уйти от этого разговора, она повелительно взмахнула рукой:

— Позови слуг, пусть наведут здесь порядок. Сейчас мы продолжим заседание Совета и выслушаем Аракаси — у него есть сообщение касательно Десио Минванаби.

Накойя поклонилась и призвала слуг, однако сама не спешила уходить из кабинета и пристально наблюдала за госпожой. По лицу Мары то и дело пробегала задумчивая улыбка. Проницательной Накойе не составило труда догадаться, что причиной тому было отнюдь не предстоящее заседание, а бронзовое тело рыжеволосого варвара, который весь вечер молол языком. Мара выдала себя и этой улыбкой, и непроизвольными движениями рук, которые то сжимались в кулаки, то принимались теребить край платья. От брака с жестоким, бесчувственным мужем у нее осталась только боль и досада; эти воспоминания боролись в ее душе с ураганом желаний. Накойя в свои почтенные годы еще прекрасно помнила, как обжигает молодая страсть. Возможно, лет двадцать назад она и сама была бы не прочь пустить к себе в спальню крепкого невольника. Советница не разучилась ценить мужские достоинства; проводив взглядом Кевина, она исподволь вздохнула, предчувствуя неладное. Хоть Мара и постигла все тонкости Игры Совета, она все еще оставалась предельно неопытной в том, что касалось отношений мужчины и женщины. Она даже не допускала мысли, что здесь может таиться опасность.

Мучимая беспокойством, старая Накойя попыталась собраться с мыслями перед заседанием Совета. Если Мара решила отдаться внезапно нахлынувшему чувству, то она выбрала самое неудачное время для осуществления своих желаний.