"Хозяйка Империи" - читать интересную книгу автора (Фейст Раймонд)

Глава 6. ГАМБИТЫ

Чимака хмурился.

С нарастающим раздражением он просматривал донесения и заметки, приготовленные им для предстоящего приема. Новости были не из приятных. Досада заставила его забыться до такой степени, что он даже поднял руку и принялся грызть ноготь — совершенно недопустимый жест для воспитанного человека. Он был так близок к тому, чтобы изобличить Мастера тайного знания, управлявшего разведывательной сетью, которая некогда работала на правителя Тускаи! Любой мог бы догадаться, что агенты в Онтосете прекратят всякую деятельность после бездарной охоты за ними у складов шелка. Но вот в чем невозможно было усмотреть никакого смысла, так это в том, что другая разведывательная ячейка, орудовавшая в Джамаре и казавшаяся совершенно независимой от первой, точно так же перестала подавать какие бы то ни было признаки жизни, хотя прошло уже почти три года.

Правители, которых не отпугивали сложности и расходы, связанные с организацией и содержанием собственных шпионских сетей, обычно увлекались этим делом сверх всякой меры. Никакой вельможа, привыкший регулярно извлекать выгоду из сведений, добытых тайными путями, не станет внезапно отказываться от столь важного преимущества просто потому, что попался один из его курьеров. И уж меньше всего можно было этого ожидать от госпожи Мары: ее тактика бывала дерзкой или осторожной, в зависимости от обстоятельств, но она никогда не поддавалась бессмысленным страхам. Смерть сына не могла коренным образом изменить самую суть ее натуры. Она не откажется по доброй воле ни от одного из средств, имеющихся в ее распоряжении, и какая-то незначительная неудача не заставит ее отступиться от задуманного плана.

Чимака слишком сильно прикусил кончик пальца и вздрогнул от боли. Обтерев кровоточащий палец полой кафтана, он выровнял стопки документов и разложил их в надлежащем порядке. Его не покидала тяжелая озабоченность. В любую минуту Джиро мог потребовать прямых ответов на весьма щекотливые вопросы. Первому советнику дома Анасати было отвратительно признаться самому себе, что он близок к отчаянию. У него не оставалось иного выхода, и поневоле приходилось принять во внимание возможность, ранее казавшуюся немыслимой: на этот раз ему попался противник более сильный, чем он сам. А между тем одна лишь мысль, что в Империи может найтись человек, способный его переиграть, была невыносимой для Чимаки.

И все-таки отбрасывать такое объяснение было нельзя. Чутьем он угадывал: шпионская сеть не распалась, она просто затаилась, словно погрузившись в спячку, или переместилась в какую-то иную местность. Но куда? И почему? Неведение лишало Чимаку сна. Черные круги и мешки под глазами придавали ему необычно изможденный вид.

Слабый скрип раздвигаемых стенных перегородок вывел Чимаку из угрюмой задумчивости. Слуги готовили парадный зал для торжественного приема. Омело выстроил возле помоста почетную стражу властителя, а управляющий расставлял в зале торговых посредников, приказчиков и секретарей. С минуты на минуту ожидалось прибытие союзников или других визитеров, желающих заручиться благосклонностью Джиро. Их следовало разместить в соответствии с рангом каждого. Последним должен был войти Джиро, дабы выслушать просителей, обменяться светскими сплетнями и — как бы между прочим — обговорить новые деловые предприятия.

Скатав бумаги, которые он держал в руке, Чимака засунул их в свою суму. Бормоча что-то себе под нос, он проследовал к возвышению, желая удостовериться, что его любимые подушки разложены именно так, как он привык. Перечень гостей Джиро был впечатляюще длинным, и прием мог затянуться допоздна. Будучи человеком худым и костлявым, Чимака придавал особенное значение удобству и мягкости сиденья, тем более когда на этом сиденье приходилось проводить долгие часы. В телесной боли он усматривал досадную помеху, отвлекающую от важных мыслей, а уж теперь, когда он вынужден считаться с существованием этого неизвестного Мастера тайного знания, который сумел так ловко от него ускользнуть, нельзя упустить ни одной мелочи.

Большой зал медленно наполнялся. Слуги сновали на кухню и обратно, разнося угощения и расставляя то тут, то там рабов с опахалами. День выдался жаркий, и Джиро, верный своему обыкновению, заботился о том, чтобы гости как можно меньше терпели неудобства и не страдали от зноя. По мере возможности угождая визитерам, он лишь скрашивал им долгое ожидание; однако они чувствовали себя настолько польщенными такой обходительностью, что потом, во время деловых переговоров с ним, шли на уступки куда более значительные, чем намеревались раньше.

Властитель Джиро вошел, не обставляя этот момент никакими особенными эффектами. Его личный писарь выкликнул имя хозяина; только два стражника следовали с обеих сторон от господина, держась на полшага позади него. Сегодня на нем была одежда простого покроя, хотя и сшитая из тончайшего шелка. И манера держать себя, и наряд были тщательно продуманы — все вместе производило впечатление богатства, не нуждающегося в показной вычурности. В этом можно было усмотреть свидетельство твердости и мужественности или же мальчишеской непосредственности… в зависимости от того, что он считал для себя более выгодным. По достоинству оценив эту умышленную двойственность, Чимака подумал: если бы Джиро не был выбран богами на роль властителя Анасати, из него вышел бы превосходный агент-разведчик.

Однако эти легкомысленные соображения тут же развеялись, стоило молодому хозяину подняться на помост и занять место на подушках. Воины встали по обе стороны и, как полагалось, провозгласили:

— Прием начинается!

Затем церемониймейстер объявил имя первого из числа жаждущих быть услышанными властителем Джиро, а тот воспользовался образовавшейся паузой, чтобы обратиться к Чимаке и шепотом осведомиться:

— Чему я сегодня должен уделить особое внимание, мой первый советник?

Чимака провел по подбородку костяшками согнутых пальцев:

— Если мы хотим покончить с поддержкой, которую Ксакатекасы оказывают Акоме, нам понадобятся союзники. Точнее говоря, нам понадобятся их деньги. Пожалуй, стоит рассмотреть предложение властителя Матавы о доставке нашего зерна к южным портам… на определенных условиях. — Он извлек соответствующую заметку из множества документов, которыми была набита его сума, и быстро пробежал ее глазами. — Этот правитель желает подыскать достойного мужа для своей дочери. Может быть, ему подойдет тот внебрачный племянник твоего кузена? Он молод и не лишен привлекательности. Брачный союз с девушкой из благородного семейства даст новое направление его честолюбивым помыслам, а заодно увеличит число наших союзников. — Чимака понизил голос, поскольку приглашенные уже приближались к помосту. — Если верить слухам, властитель Матавы ведет торговлю с мидкемийцами из Ламута.

Джиро покосился на советника:

— Слухам? Или изысканиям кого-то из твоих соглядатаев?

Прочистив горло, Чимака ответил нарочито двусмысленно:

— Я должен напомнить моему господину, что многие члены коммерческих компаний Ламута — цурани по рождению и они могут предоставить нам такие же преимущества, какими пользуется Акома в силу своих монопольных привилегий. — Тут он перешел на совсем уж сдавленный шепот:

— Спору нет, когда Мара урвала свой куш от милостей Хранителя Печати, ее расчет был верен. Однако она закрепила за собой право на ввоз и вывоз только тех товаров, которые сулили очевидную выгоду. Ей ведь приходилось руководствоваться лишь самыми общими соображениями, а в таких условиях невозможно предусмотреть каждую мелочь. Осталось не меньше полудюжины товаров, которые могут принести нам огромные барыши. Мара, конечно, располагает средствами, чтобы воспрепятствовать попыткам Анасати наладить доставку грузов из Мидкемии, но она не сможет помешать обитателям Ламута переправлять через Бездну товары, адресованные властителю Матавы.

Джиро улыбнулся:

— Насколько горячо стремление властителя Матавы заполучить преимущественные права на перевозки? И насколько уродлива его дочь?

Чимака осклабился:

— Его дочка пошла в матушку, которая похожа на собаку… довольно противную на вид. У нее имеются также две сестрицы, годами помоложе. У них у всех кривые зубы, но получить в приданое титул может только старшая. Их родителю потребуются немалые деньги, если он хочет мало-мальски прилично их всех пристроить. А это значит, что Матаве действительно позарез нужно добиться желаемой сделки.

Когда посланец самой незначительной из представленных в зале семей приблизился к помосту и склонился в низком почтительном поклоне, Джиро закончил беседу с Чимакой, шепнув:

— По-видимому, твой совет не лишен смысла. Я поведу дело так, чтобы осчастливить властителя Матавы.

Хозяин дома любезно обратил лицо к первому просителю, намереваясь выслушать его, но в эту минуту в дальней части зала возникло некое замешательство, и половина голов повернулась в ту сторону.

Возмутителем спокойствия оказался багроволицый здоровяк в пурпурном кафтане, который только что ворвался в зал, оттолкнув с дороги рабов, приставленных к дверям. Опасаясь хозяйского гнева за то, что не смогли удержать незваного гостя, они повалились ничком на пол в покаянных позах. Не обращая ни малейшего внимания на многочисленных домашних слуг, кинувшихся за ним следом и заклинающих его не нарушать чинный порядок приема, новоприбывший ринулся к помосту столь стремительно, что закачались боевые знамена, подвешенные к потолочным балкам зала. Только достигнув помоста, он остановился перед Джиро и, нимало не заботясь о приличиях, заорал:

— Ты хоть имеешь представление, что она учудила?

Проситель, которого он отодвинул, заметно ощетинился. Джиро и сам был растерян, но сумел это скрыть, бросив быстрый взгляд в сторону Чимаки. Прикрыв рот ладонью, тот назвал имя наглеца столь тихо, что никто, кроме хозяина, не мог бы его расслышать.

Требовалось с честью выйти из неловкого положения, и Джиро самым холодным тоном произнес:

— Добро пожаловать, властитель Доуван. Ты выглядишь… несколько взволнованным.

Массивная голова на толстой шее неучтивого посетителя подалась вперед; всем своим обликом он напоминал быка-нидру, который собирается проломить рогами стену ограды. Даже и не пытаясь совладать с кипящей в нем яростью, он всплеснул руками:

— Взволнованным?! Господин мой, я погиб!

Среди присутствующих поднялся гул неодобрения: мало того, что пришелец столь возмутительно нарушил этикет, он еще и заставлял их всех ждать дольше положенного!

Джиро возвысил голос:

— Господин Доуван, прошу тебя присесть, чтобы ты не перегрелся от жары и собственного пыла.

По сигналу господина слуги бросились за прохладительными напитками для раскипятившегося гостя.

Задача, вставшая перед Джиро, была не из легких. Если он позволит себе выказать предпочтение невеже Доувану, это обидит многочисленных гостей и придется как-то обуздывать их недовольство. Кроме того, требовалось быстро оценить, нельзя ли извлечь какое-либо неожиданное преимущество из перерыва в плавном течении приема. Доуван, правитель Тускобара, был одним из случайных деловых партнеров и ненадежным союзником. Хотя он до сих пор так и не сообщил достаточно внятно, что привело его — ни раньше, ни позже, а именно сейчас — во дворец Анасати, это отступление от правил само по себе не было очень уж значительным. Далеко идущие последствия непредусмотренного вторжения могли оказаться весьма серьезными. С мнением правителя Тускобара считался сам властитель Кеда, чья поддержка стала бы неоценимой для Анасати при любом осложнении отношений с Акомой. Джиро мгновенно сообразил, что такой союз мог бы сыграть решающую роль в будущем, когда увенчается успехом заговор ревнителей традиций, целью которого было восстановление прерогатив Высшего Совета.

Перекрывая поднявшийся в зале ропот, Джиро возвестил:

— Да будет ведомо всем, кто ищет помощи у Анасати: в моем доме принято внимательно выслушивать испытанных друзей и поддерживать их в трудную минуту. Так ответь, властитель Тускобара, что же с тобой приключилось?

Тучный властитель отхлебнул холодный сок из поданного ему стакана и попытался овладеть собой:

— Весь мой флот потоплен! А на эти суда был погружен урожай нынешнего года, до последнего зернышка!

Глаза Джиро изумленно расширились.

— Потоплен? Но каким образом?

— Эта ведьма напустила на мои суда какие-то злые чары!

Тут уж у Джиро глаза полезли на лоб.

— Ведьма?..

Доуван отставил сок в сторону, отдав предпочтение подоспевшему вину. Утолив жажду, он вытер рот и лишь потом нашел в себе достаточно сил для объяснения:

— Мара из Акомы, кто же еще? Каждому известно: раз уж она сподобилась титула Слуги Империи, так ей во всем везет и боги всегда на ее стороне. Она меня разорила, послав моему капитану подложный приказ — везти урожай этого года в Дустари… вместо зернового рынка в Лепале! — Правитель Доуван чуть не плакал от злости и отчаяния. — Но мало этого! Когда до Джамара оставалась неделя пути, налетел шторм, и все корабли затонули!.. А ведь в это время года там обычно не бывает штормов… Я погиб!

Он попытался залить горе следующим героическим глотком вина и решительно заявил:

— Клянусь моими предками, Джиро: никогда впредь я не упущу случая поддержать твои попытки покончить со зловредным влиянием этой женщины!

Джиро подпер кулаком подбородок. После минуты глубокого раздумья он дал ответ:

— Я благодарю тебя за то, что ты понимаешь опасность, заключенную в отступлениях госпожи Мары от традиций. Но если бы даже ты ничего этого не сказал, я все равно счел бы необходимым помочь старинному другу нашей семьи.

— Он сразу обернулся к Чимаке:

— Прикажи управляющему, чтобы он открыл кредит властителю Тускобара. — Снова обратившись к Доувану, он добавил:

— Можешь позаимствовать столько, сколько тебе нужно. Не спеши с уплатой, пока не поправишь свои дела. Кредит тебе открывается на таких условиях, какие ты сам сочтешь справедливыми.

Доуван оцепенел. Позабыв о вине, он с подозрением уставился на Джиро:

— А проценты?..

С видом человека, для которого оказание щедрой помощи нуждающимся в ней было самым обыденным делом, Джиро широким жестом отмел всякие сомнения:

— Никаких процентов! Я не стану наживаться на бедствиях друга. — Рассчитанно-спокойным тоном властитель Анасати добавил:

— Особенно если эти напасти — дело рук моего врага.

Доуван встал и отвесил чуть ли не раболепный поклон:

— Джиро! Я призываю в свидетели всех, кто здесь присутствует! Такое благородство… такое великодушие… Твои предки взирают на тебя с гордостью! — Он снова поклонился, с некоторым запозданием осознав, что уже слишком долго испытывает терпение других просителей. И прошу прощения за то, что помешал этому достойному собранию.

Джиро встал. Подав Чимаке знак, чтобы тот следовал за ним, хозяин дома лично проводил облагодетельствованного им правителя к одной из боковых дверей и там дружески распрощался с ним, шепнув напоследок:

— Все это вздор. Тут нечего прощать. А теперь отправляйся в одну из моих купален, прими ванну и подкрепись. Оставайся до ужина или переночуй здесь, если предпочтешь вернуться домой завтра.

Польщенный и слегка одуревший Доуван удалился в сопровождении раба, получившего от господина приказание позаботиться о госте.

Когда Джиро направился обратно к помосту, в совершенстве разыгрывая роль великодушного вельможи, Чимака тихо проговорил:

— В этом есть что-то странное, господин, тебе не кажется? С чего вдруг Маре понадобилось вредить такому чурбану, как этот Доуван? Совершенно бессмысленная выдумка!

Джиро взглянул на советника, от души забавляясь:

— А она и не думала ему вредить. Я сам подстроил всю эту историю с подложной депешей. Это я послал капитану приказ-фальшивку.

Чимака низко склонился, беззвучно засмеявшись. Тихо, так чтобы его не услышал никто из просителей, он признался:

— Я преклоняюсь перед тобой, господин. Ты выказываешь незаурядное искусство не только тогда, когда играешь в шех, но и делая ходы в Игре Совета. Но как ты ухитрился свалить всю вину на Мару?

Джиро самодовольно усмехнулся:

— Наш управляющий распустил слухи… по моему приказу. И Доувану, и еще кое-кому то и дело доносили об оскорблениях и неприятностях, которые чинила нам Мара за последние годы. Я просто перенял ее методы и предоставил Доувану самому делать выводы. — Решительной поступью возвращаясь к помосту, Джиро дополнил картину:

— Ах да, я ведь позаботился, чтобы Доуван услышал, будто в этом сезоне зерно с полей Акомы отправляется для продажи на рынки Лепалы.

Чимака даже раскраснелся от очевидного удовольствия:

— Превосходно, господин. Весьма умно придумано. Если бы мне первому пришла в голову подобная мысль, я гордился бы собой.

Поднимаясь на помост, оба — и правитель, и его советник — думали об одном: каждый считал, что ему повезло с соратником, ибо на пару они работали чрезвычайно успешно. Когда будет восстановлен Высший Совет, а тайну шпионской сети Мары удастся раскрыть, у этой особы появятся причины для беспокойства, ибо даже неслыханное везение Слуги Империи не спасет Акому от гибели.

Мара беспокойно расхаживала по комнате. Недели холодности между ней и ее мужем разделяли их, словно стена. Она не могла понять, почему Хокану так упорно противится ее желанию освободить Джастина от обязательств перед домом Шиндзаваи, чтобы он мог стать наследником Акомы. Хокану был искренне привязан к мальчику, словно тот был его родным сыном. Смерть Айяки еще больше укрепила в нем отцовский инстинкт защиты ребенка, но в сердце Мары ничто не могло унять боль потери.

Она ненадолго прекратила свое хождение, остановившись у перегородки, обращенной к ее личному саду. О, хоть бы один час провести со старой Накойей, чьей мудрости ей так недостает, горестно думала она. Накойя всегда умела распознать самую суть любых затруднений. Даже когда Мара отвергала полученный совет или отваживалась на риск, неприемлемый с точки зрения старой наперсницы, Накойя сохраняла ясность взгляда и глубину постижения истины. А в делах сердечных ее проницательность и вообще не знала себе равных. Мара вздохнула. Именно Накойя заметила зародившееся и крепнущее влечение госпожи к рабу-варвару Кевину — задолго до того, как сама Мара признала, что для нее еще существует возможность любви. Как она сейчас нуждалась в совете Накойи!

Толчок под сердцем прервал грустные размышления властительницы. Она ахнула, прижала руку к округлившемуся животу и улыбнулась. Ее дитя, еще не появившееся на свет, заявляло о себе с силой тигренка… а про тигра — могучего зверя из варварского мира — ей рассказывал Кевин. Конечно, Хокану будет смотреть на вещи по-другому, когда родится его собственный первенец. Гордость отцовства смягчит его непреклонность, он перестанет упрямиться и согласится с требованием Мары, чтобы Джастин был провозглашен наследником Акомы. Ее муж и сам поймет, что наследником титула властителя Шиндзаваи должен стать их общий ребенок.

Мара прислонилась к раме стенной перегородки, предвкушая, какое это будет счастье, когда все это произойдет. Она родила двух сыновей: одного — от человека, который внушал ей отвращение, и другого — от возлюбленного, заполонившего ее сердце. Оба ее мальчика внесли в жизнь Мары нечто совершенно неожиданное. Когда ей только предстояло произвести на свет Айяки, она относилась к этому как к делу чести, которое она обязана исполнить ради продолжения династии Акома. Но когда он родился, эти умозрительные чувства уступили место радостному осознанию действительности: она полюбила младенца, которому дала жизнь и которому было суждено унаследовать величие Акомы. Его детский смех наполнял ее восторгом, и с тех пор семейная честь не казалась ей чем-то отдаленным и бесплотным.

Мара с нетерпением ожидала момента, когда Хокану сам испытает могущество этой магии. Рождение общего сына сблизит их и положит конец холодному состязанию характеров. Между ними снова воцарится мир, и дети обеих семей — Акомы и Шиндзаваи — когда-нибудь достигнут величия.

Хотя Мара никогда не пылала страстью к человеку, которого любила и почитала как мужа, она привыкла находить опору в его близости. Он понимал ее, и это приносило отраду; его мудрость служила защитой, избавляя от страхов и тревог; без его нежности ей было бы трудно жить. Ей не хватало его, когда он бывал в отлучке. Его любовь стала краеугольным камнем ее счастья, и только сейчас, когда она вынуждена обходиться без его поддержки, стало ясно, насколько он ей необходим. И хотя Хокану все время находился поблизости, духовно он отдалялся от жены, и эта отчужденность нарастала с каждым часом. Раньше она и вообразить не могла, какую боль может причинить такой разлад.

Не одно, так другое напоминало о неблагополучии. На рассвете, когда она просыпалась, ладонь Хокану не касалась ее щеки ласковым мимолетным движением. Во время приемов он не посылал ей едва уловимую улыбку, когда усматривал в происходящем что-то забавное. В послеполуденные часы супруги не коротали время вместе, как у них было раньше заведено, за подносом с кувшинчиком чоки, занимаясь каждый своими делами: он — просмотром донесений военных советников, а она — изучением коммерческих сводок, ежедневно подаваемых Джайкеном. Между мужем и женой воздвигался невидимый барьер молчания и напряженности. Хокану ни словом не касался этого предмета, однако он стал больше времени уделять военным учениям, так что часы общего досуга становились все более редкими. И хотя супруги не обменивались упреками, не возникало ничего даже отдаленно похожего на горячий спор, — все происходящее между ними было отравлено их несогласием насчет того, чьим наследником станет Джастин.

Оставалось надеяться только на то, что это отчуждение кончится, когда появится на свет их общий сын.

Если не считать Накойю, то из всех людей, которых она знала, только Хокану был способен безошибочно улавливать ход ее мыслей. Между ними не должно быть недоразумений!

Последовал очередной толчок изнутри, и Мара засмеялась.

— Уж скоро, маленький мой, — шепнула она своему младенцу.

Слуга, неотлучно находившийся при ней, встрепенулся при звуке ее голоса:

— Госпожа?..

Мара с трудом отошла на шаг от стены.

— Мне ничего не нужно… кроме этого ребенка… кажется, ему так же не терпится взглянуть на белый свет, как и мне не терпится взглянуть на него самого.

Слуга встревожился:

— Я должен послать за…

Мара подняла руку:

— Нет, еще не пора. Повитуха и лекарь говорят, что придется ждать еще не меньше месяца. — Она нахмурилась. — Но я опасаюсь, как бы он не родился раньше времени.

Со стороны внутреннего коридора послышался слабый стук в дверь. Мара расправила сбившиеся складки домашнего халата и кивком подала слуге знак, чтобы он открыл дверь. Еще не переступив порог, ее управляющий, Джайкен, отвесил низкий поклон:

— Госпожа, тут один торговец просит разрешения предложить тебе свои товары.

В подобных случаях, как правило, Джайкен сам занимался с купцами, и то, что на этот раз он решил побеспокоить Мару, было несколько странно. Он достаточно долго вел хозяйство Акомы и почти всегда принимал именно такое решение, которое соответствовало желанию Мары, даже если сам он предпочел бы другое. С пробудившимся интересом властительница спросила:

— А ты как на это смотришь?

В ситуациях, выходящих за рамки повседневного обихода, Джайкен часто терял солидную долю уверенности в себе и сейчас осторожно ответил, тщательно выбирая слова:

— По-моему, госпожа, тебе стоит принять этого человека.

Неожиданный визит позволял отвлечься от грустных мыслей, и Мара с радостью ухватилась за эту возможность. Хлопнув в ладоши, она вызвала горничную и приказала принести наряд, более подобающий беседе с посторонним посетителем. Облачившись в просторное платье с длинными рукавами, Мара жестом дала понять управляющему, что готова следовать за ним.

Купец ожидал в тенистом зале с колоннами в том флигеле дворца, где размещались писари. Из светлых хозяйских покоев Мара и Джайкен прошли туда, минуя высокие мрачные коридоры, кое-где переходящие в туннели, проложенные в толще холма. Судя по быстрой, неровной походке спутника, Мара могла с уверенностью заключить, что ее верный управляющий весьма взволнован, и полюбопытствовала:

— У этого торговца есть на продажу что-нибудь особенное?

— Возможно. — Быстрый взгляд управляющего также свидетельствовал о его растерянности. — Я думаю, тебе надо самой посмотреть, что он предлагает.

Годы его безупречной службы приучили Мару доверять чутью Джайкена. Поскольку в ответ на прямой вопрос он не пустился немедленно в подробное описание предлагаемых товаров, госпожа сочла целесообразным его поторопить:

— Так что же именно?

Джайкен застыл на месте.

— Я… — После недолгого колебания он с виноватым видом поклонился и выпалил:

— Я не знаю, как мне следует с ним держаться, госпожа.

Мара чувствовала, что любой вопрос повергнет его в еще большее смятение. Поэтому она просто двинулась дальше по коридору.

Через несколько секунд она получила разъяснение:

— Потому что он… он раньше был цурани.

Сообщение сразу заинтересовало Мару.

— Он из Ламута?

Этим городом правил брат Хокану, и в составе торговых делегаций из Королевства чаще всего находился кто-либо из бывших цуранских солдат, служивший переводчиком.

Джайкен с облегчением кивнул:

— Цурани, который предпочитает порядки Королевства.

Смущение управляющего можно было понять: хотя Мара и отваживалась нарушать традиции и принимала присягу на верность у тех, кто лишился господина, одна лишь мысль о том, что кто-то может по доброй воле предпочесть жизнь в далеком, неведомом мире, была слишком чуждой даже для самой Мары. И то, что одним из таких «перебежчиков» был Касами, брат Хокану, дела не меняло. Если торговое представительство возглавлял бывший цурани, ведение переговоров оказывалось делом более щекотливым, чем обычно.

Длинный внутренний коридор наконец вывел их к южному портику усадебного дома. От портика отходила усыпанная гравием дорожка, где под сенью старых деревьев ожидала свита странствующего купца: небольшая группа носильщиков и десять телохранителей-стражников. У Мары широко открылись глаза. Сначала она не заметила, что стража была более многочисленной, чем обычно: первое, что бросилось ей в глаза, — они такие рослые! При более внимательном рассмотрении стало ясно, что все они мидкемийцы. Это само по себе было достаточно редким явлением, чтобы часовые у входа с подозрением поглядывали на пришельцев. До слуха Мары доносились обрывки разговоров на чужом языке, и звук этой речи — такой знакомый звук! — заставил Мару замереть. На нее нахлынули воспоминания о Кевине из Занна, и только очевидное нетерпение Джайкена вернуло госпожу к ее нынешним обязанностям. Мгновенно овладев собой, она поспешила в служебный флигель, где в одном из залов ее ожидал визитер.

Этот человек расположился, как и полагалось, у подножия помоста, где обычно сидела Мара, принимая посетителей, явившихся по делам. По обе стороны от него размещались мешки и дорожные ларцы с образцами товаров; руки купца свободно лежали у него на коленях. Его облачение было сшито из переливающегося шелка, наверняка сработанного в иных краях: об этом свидетельствовал и непривычный блеск, и краски рисунка, невиданного в империи Цурануани.

Прищурившись, Мара наблюдала за купцом, пока приближалась к своему месту. В конце концов она решила, что наряд незнакомца производит впечатление яркое, броское, но не вызывающе-пестрое. Хотя этот человек и называл себя купцом, одет он был не хуже любого цуранского аристократа высшего ранга. Однако считать его знатным господином не приходилось: вместо символа, обозначающего принадлежность к той или иной династии и обычно вышитого на плече или на шарфе, наряд чужеземца украшал варварский символ города Ламута

— изображение существа, похожего на собаку и именуемого волком. Этот человек высокомерен, успела подумать Мара, пока Джайкен помогал хозяйке взойти по невысокой лесенке к месту на подушках.

Однако манеры чужака были безупречны. Когда госпожа удобно устроилась на подушках, он склонился так низко, что его лоб коснулся циновки, на которой он до этого стоял на коленях.

В таком положении он оставался достаточно долго, выразив тем самым глубокое почтение; тем временем Джайкен представил его властительнице:

— Госпожа, это Джанайо из города Ламут. Изящным движением Джанайо выпрямился и улыбнулся:

— Честь и почет твоему дому, Благодетельная. В добром ли ты здравии, госпожа Мара?

Мара склонила голову:

— Я здорова, Джанайо из… Ламута.

В глаза ей бросилась одна особенность. На этом человеке были надеты золотые украшения! Согласно императорскому указу, все ювелирные украшения и изделия из металлов изымались и заносились в особый реестр при прохождении их владельца через Врата из Мидкемии. Торговцы-варвары часто давали волю негодованию, когда привратники на стыке миров конфисковывали у них сапоги, выдавая взамен простые сандалии для путешествий в пределах Империи; однако изъятые вещи всегда возвращались хозяевам при переходе через Врата в обратном направлении. Имперские казначеи получили весьма суровый урок, когда первая группа гостей из Мидкемии вернулась домой без сапог, а вся хозяйственная жизнь провинции Лаш перевернулась с ног на голову из-за железных гвоздей, вытащенных из подошв и перечеканенных в монеты-цинтии.

Торговец указал пальцем на цепь, висевшую у него на шее.

— Я поручился, что не оставлю это здесь, госпожа Мара, — сказал он, заметив ее изумление.

Это напомнило ей о его цуранском происхождении, поскольку, имея дело с варварами, не приходилось надеяться, что хоть один из них преодолеет искушение и сдержит данное слово. Мидкемийцы не верили в Колесо Судьбы, а потому честь не обязывала их опасаться утраты благосклонности богов.

Мара оставалась внешне спокойной. Этому человеку не откажешь в смелости! Может быть, там, за Бездной, такая вещица и считается вполне скромным украшением для богатого человека, но в Келеване ее цена равна годовому доходу правителя среднего достатка, что прекрасно известно ее гостю. Как видно, он выставлял напоказ подобное сокровище не по легкомыслию, а с определенным умыслом. Мара набралась терпения, но, конечно же, ей хотелось понять, какую сделку он намерен предложить и на какую выгоду при этом рассчитывает.

Когда Мара сочла, что выдержала уже достаточно долгую паузу и пора поставить посетителя на место, она спросила:

— Итак, чем я могу быть тебе полезна?

От него не укрылась подробность: вопрос, заданный на языке цурани, представлял собой точный перевод с языка островного Королевства. Тем самым Мара без лишних слов давала понять, что ей уже доводилось вести дела с мидкемийскими купцами. Его ответная речь прозвучала в неукоснительном соответствии с этикетом цурани:

— Я скромный посредник в торговле отборными пряностями и лакомствами, госпожа. Благодаря тому, как сложилась моя жизнь, — тут он сделал широкий жест, — я приобрел важное преимущество: мне известно, какие продукты, получаемые на моей новой родине, могут принести хорошую прибыль при продаже в Империи.

Мара кивнула в знак понимания, и Джанайо заискивающим тоном предложил:

— Но, может быть, мне не следует отнимать разговорами твое драгоценное время и я должен испросить у тебя позволения, чтобы мои товары говорили сами за себя?

Слегка заинтригованная, Мара спросила:

— Что же ты предлагаешь?

Джанайо указал на ларцы и мешки, сложенные возле его локтя:

— Здесь у меня образцы. Поскольку приближается тот час, когда многие жители Империи откладывают свои труды, чтобы позволить себе чашку чоки, ты, возможно, пожелаешь отведать что-нибудь более экзотическое?

Мара подавила вздох: визитер невольно напомнил ей, что этот час Хокану всегда проводил вместе с ней… в лучшие времена. Но сейчас она устала, ей требовалось хоть немного поспать, потому что по ночам она часто просыпалась, когда ребенок внутри нее начинал толкаться ножкой.

— Для этого у нас мало времени, — сообщила она.

— Не сомневайся, — быстро проговорил Джанайо, поклонившись, — я тебя не слишком задержу. Ты будешь вознаграждена и удовольствием, и выгодой, могу тебя заверить.

Джайкен склонился к уху госпожи.

— Позволь мне послать за отведывателем пищи, госпожа, — порекомендовал он.

Мара пристально взглянула на управляющего. Он тоже был заинтересован, но явно располагал еще какими-то сведениями об этом таинственном торговце из-за Бездны. Вынув из-за пояса веер, она раскрыла его, поднесла к лицу, как бы желая отогнать жару, и за этим колеблющимся прикрытием шепнула:

— Что мне следует знать об этом человеке?

Джайкен выглядел встревоженным.

— Есть подозрение, — столь же тихо ответил он. — Я кое-что слышал от одного приказчика, который относится к нам по-дружески. Этот Джанайо вступал также в переговоры с властителем Матавы…

— …который является твердым сторонником традиционалистов и Джиро. — Мара покачала веер. — По-твоему, мидкемиец надеется, что наше политическое соперничество позволит ему втянуть нас обоих в азартный торг?

Управляющий задумчиво поджал губы:

— Этого я сказать не могу, хотя ничего невероятного тут нет. Если у него припасены редкие и дорогие товары, то победитель в торге за концессию может получить солидную прибыль.

Это соображение подогрело интерес Мары к возможной сделке. Нельзя допускать, чтобы вызванная беременностью усталость помешала ей воспользоваться любым преимуществом перед шайкой Анасати. Она хлопнула в ладоши, подзывая посыльного, и отправила его на кухню, чтобы привести раба-повара, в обязанности которого входило пробовать каждое подаваемое на стол блюдо. Она также вызвала Сарика и Люджана, поскольку их мнение могло понадобиться при последующем обсуждении.

Джанайо встретил ее распоряжения с подобострастным одобрением:

— Весьма мудро, госпожа Мара. Хотя, смею заверить, намерения у меня самые честные.

Мара сложила руки на животе и воздержалась от дальнейших разговоров. Никакие меры предосторожности не могли считаться излишними: приближался срок, когда она родит ребенка от Хокану. Она просто ждала, никак не откликаясь на попытки Джанайо завязать беседу, пока не явился ее советник.

По удивленному виду вошедшего Сарика было ясно: он сразу распознал в посетителе жителя Мидкемии, щеголяющего цуранскими манерами. Одного взгляда на первого советника Акомы хватило, чтобы Джанайо мгновенно выпрямил спину, оставив свою вольную позу. Как будто некий инстинкт предупредил его, что с проницательностью Сарика следует очень и очень считаться; поэтому он сухо растолковал Маре суть своих гарантий:

— Тебе надо иметь в виду, великая властительница, что угощения, которые я сюда доставил, слишком непривычны для обитателей Келевана. Могу смело утверждать, что в здешних краях не найдется ни одного человека, достаточно знакомого с их вкусом, чтобы уловить наличие в них какой-то примеси. Ради твоего спокойствия я предлагаю разделить с тобой каждую чашку, из которой ты пожелаешь отведать.

Ни золотая цепь, ни витиеватое красноречие не произвели никакого впечатления на Сарика. Он пристально наблюдал за торговцем, который разыграл перед зрителями целое представление, откинув назад рукава своего кафтана и показав таким образом, что на руках у него нет ни браслетов, ни колец, ни вообще чего-либо подозрительного.

— Если ты прикажешь слугам доставить сюда горячую воду, три котелка и чашки, я добавлю необходимые ингредиенты. Тогда ты сможешь выбрать, из какой чашки должен пить я, а из какой — ты. — Улыбнувшись прямо в каменно застывшее лицо Сарика, он добавил:

— Если тебе будет так угодно, госпожа, я готов рискнуть с тобой наравне.

Несмотря на сдержанность первого советника, любопытство в Маре пересилило.

— Так чем же ты собираешься осчастливить нашу Империю?

— Превосходными напитками, госпожа. Чудесным набором вкусных и ароматных угощений, которые никого не оставят равнодушным. Если это мое предприятие увенчается успехом и окажется прибыльным — а я уверяю тебя, что так и будет,

— тогда я доставлю в Империю также набор экзотических вин и сортов зля из лучших погребов Королевства Островов.

Мара пыталась разобраться в собственных впечатлениях. Неудивительно, что он остался в Мидкемии. Перед последним сражением Войны Врат он, может быть, служил солдатом в войске какого-либо правителя, но он прирожденный купец. Она покосилась на военачальника Акомы, успевшего к этому времени войти и занять свое место позади нее. Если бы судьба забросила Люджана в мир по ту сторону Бездны — с его-то бойким языком и живым умом, — то, может быть, сейчас он сидел бы здесь, нахваливая свои необыкновенные товары.

Эта мысль неожиданно успокоила Мару. Однако они была не из тех, кто легко проникается доверием к незнакомцам: к тому же и Сарик не произнес ни слова в пользу предложений Джанайо. Мара сочла необходимым прощупать связи торговца с ее врагами из Анасати:

— А о чем ты договорился с властителем Матавы?

Джанайо сверкнул открытой улыбкой не хуже коренного мидкемийца:

— Ты слышала о наших с ним беседах, но можешь мне поверить, здесь нет никакого секрета. Мои товары — это предметы роскоши, они требуют к себе особого подхода: нужны искусные негоцианты, чтобы выставить их в должное время и на должных рынках. Я был бы скверным купцом, если бы поленился сопоставить все возможные варианты. Властитель Матавы посылал через Врата многих посредников, пытаясь установить торговые связи.

На лице у Мары не осталось и намека на улыбку, когда она прикинула, что кроется за этими словами. Джайкен шепнул что-то Сарику, а тот кивнул и легко коснулся ее руки:

— Госпожа, нам известно, что эти господа из Матавы стремятся перейти тебе дорогу в торговых делах. Они не могут нарушать императорский указ, предоставляющий тебе исключительные права на торговлю определенными товарами, но надеются потягаться с тобой, перехватывая от наших посредников любые другие товары, не входящие в твой список. Они могут вполне законно добиться таких же привилегий по ту сторону Бездны. Донесения Аракаси позволяют предполагать, что средства на все эти козни поставляются из кармана Джиро.

Испытывая немалое отвращение при мысли о том, что политика пронизывает даже самые безобидные начинания, Мара наклонила голову в сторону Джанайо:

— Тебе принесут все, что ты назвал.

Слуги с готовностью исполнили приказ госпожи, и в приемный зал были немедленно доставлены подносы с несколькими котелками и фарфоровыми чашками. За слугами поспешал раб с большим кувшином горячей воды, от которой поднимались струйки пара.

Джанайо торжественно извлек из своей поклажи несколько коробочек и флаконов.

— Для начала, — провозгласил он, — кое-что терпкое и пикантное. — Он налил воду в один из котелков и погрузил туда маленький мешочек. — Это листья кустарника, произрастающего на юге Королевства, госпожа. Их сушка и перевозка обходятся дорого, да к тому же им грозит опасность заплесневеть, поэтому только очень богатые люди могут позволить себе купить небольшую партию для доставки в северные провинции. По этой причине напиток, который я приготовил, не получил особенно широкого распространения в Ламуте, где я обосновался. Если ты его отведаешь, то, полагаю, согласишься со мной: так сложилось про-сто потому, что жителям Ламута не представилось возможности в полной мере оценить прелесть этого напитка. — Он поднял крышку котелка, понюхал поднимавшийся из него пар и блаженно зажмурился. — Я верю, что он придется по вкусу самым придирчивым цуранским господам, и надеюсь, что ты разделишь мое мнение.

С этими словами он разлил жидкость по чашкам — экзотический пряный аромат пронизал воздух в зале. Когда все три чашки были наполнены, он кивнул слуге Мары; тот поднял поднос и приблизился к помосту, чтобы госпожа распорядилась, кому из какой чашки пить. Жестом она указала на ту, из которой сам же слуга с подносом и должен был выпить. Затем он передал ей одну из двух, оставшихся на подносе, а последнюю вернул торговцу.

Джанайо поднял чашку, предупредив хозяйку:

— Прихлебывай осторожно, госпожа, иначе рискуешь обжечь язык.

Непривычный аромат показался Маре восхитительным. Она отхлебнула из чашки. Первый глоток оставил впечатление чего-то резкого и странного, но ароматного и бодрящего. Подумав несколько мгновений, она высказалась:

— Полагаю, немного меду могло бы смягчить горечь. Торговец улыбнулся:

— Ты опережаешь мои мысли. Благодетельная. Я только что собирался сообщить, что в Мидкемии мы часто используем также белый сахар: его получают из растения, называемого свеклой. Некоторые предпочитают добавлять молоко, а другие — сок кислого плода, похожего на келеванский кетунди.

Мара отхлебнула еще и почувствовала, что на этот раз питье показалось ей вкуснее.

— Как это у вас называется?

Визитер улыбнулся:

— Чай, госпожа.

Мара засмеялась:

— Многие напитки называются «чаем», Джанайо из Ламута. Но из какой травы вы его готовите?

Ответом было чисто цуранское пожимание плечами:

— Это и есть название травы, а точнее — листьев кустарника. Когда в Ламуте кто-то произносит слово «чай», он имеет в виду именно это, а вовсе не разболтанную в горячей воде смесь каких попало трав, которую пьют цурани. Однако настоящий чай бывает разных сортов: терпкий, мягкий, сладкий и горький. Для разных случаев выбирают разные сорта.

Теперь уже очарованная новым напитком, Мара кивнула:

— Хорошо, а еще что у тебя есть?

Джанайо выбрал другой котелок из тех, что были принесены по приказу Мары, и приготовил другой напиток:

— Это питье совсем иного рода.

Чашка с темной жидкостью, распространяющей неповторимое благоухание, была немедленно представлена на суд Мары. На этот раз в роли отведывателя выступил Джайкен: его возбуждение возобладало над обычной осторожностью. Мара еле дождалась, пока управляющий снимет пробу, только после этого она сделала глоток из своей чашки. Напиток оказался горьким, но пикантным.

— Как это называется? По вкусу немного напоминает чоку.

Напиток явно понравился Маре, и Джанайо с удовлетворением поклонился:

— Это кофе, госпожа. Так же как и чай, кофе имеет многочисленных родственников. Тот сорт, который ты сейчас пьешь, выращивается на склонах холмов близ Вабона. Вкусный, крепкий… но легким напитком его не назовешь.

— Он хлопнул в ладоши, и один из его слуг подал ему другую корзиночку, размером поменьше, перевязанную яркими праздничными лентами. — Позволь мне преподнести тебе подарок. Здесь дюжина образцов, которые ты сможешь попробовать на досуге. Каждый снабжен ярлычком с подробным описанием типа зерен, из которых сделан порошок, и указаниями, как готовить напиток.

Мара отставила недопитую чашку. Хотя проба напитков и отвлекала ее от горестных мыслей о семейном разладе, день приближался к концу, и засиживаться здесь дольше не стоило. Ей не хотелось пропускать час, который по заведенному обычаю она проводила с сыном, пока он ужинал. Джастину недавно исполнилось пять лет; он еще был слишком мал, чтобы понимать причины опозданий взрослых.

Почувствовав ее нетерпение, Джанайо поднял руку, чтобы привлечь к себе внимание:

— Осталось испробовать самый поразительный напиток. — Он опасался, что властительница сейчас поднимется и уйдет, и поэтому торопливо обратился к одному из слуг Акомы:

— Нельзя ли принести немного молока?

Такое самовольное нарушение этикета могло бы вызвать недовольство хозяйки, если бы всем уже давно не была известна развязность мидкемийцев. Мара превозмогла усталость и жестом дала слуге разрешение исполнить то, о чем его просили. Тем временем Сарик наклонился к самому ее уху и тихо посоветовал:

— Не упускай из виду мелочей. Этот человек — цурани по рождению. А между тем он ведет себя по-мидкемийски дерзко. Можно подумать, что он делает это специально, как будто знает о твоей прежней привязанности к одному из них. Мне не нравится, как легко он играет эту роль, госпожа. Прошу тебя, будь осмотрительна.

Мара прикрыла лицо веером. Ее советник был прав, напоминая об осторожности.

— Этот Джанайо пьет из одного котелка со мной. Конечно же, не будет никакого вреда, если мы попробуем еще один образец. А после этого аудиенция будет закончена.

Сарик едва заметно кивнул, но бросил Джайкену выразительный взгляд. Когда слуга вернулся с маленьким кувшином молока, Джайкен объявил о своем желании также получить чашку на пробу.

— Ах, конечно! — радостно подхватил Джанайо. — Ты опытный и знающий человек и хочешь узнать до тонкости все, что касается торговых сделок, которые может заключить ваш дом.

Пока советники Мары удивленно переглядывались, торговец смешал в следующем котелке равные количества молока и горячей воды. Его цепь сверкнула, когда он потянулся к своей корзине, не переставая говорить:

— Иногда можно использовать молоко без воды — это придает напитку особенно богатый букет.

Его приготовления были завершены с еще большей помпой, чем все предыдущие. Он снова передал поднос с полными чашками слуге, жестом предложив Маре выбирать первой. Отклонив эту любезность, она подождала, пока свои чашки взяли Джайкен и работведыватель. Запах нового угощения был чарующим. Маленький управляющий позабыл свои волнения и сделал глоток, но тут же вздрогнул и отпрянул с подавленным вскриком: он обжег себе язык.

Торговец проявил достаточно такта, чтобы не рассмеяться.

— Прими мои извинения, госпожа. Мне следовало предупредить: этот напиток подают очень горячим.

Джайкен уже обрел свой обычный апломб.

— Госпожа, — сказал он возбужденно, — этот редкостный напиток невероятно хорош на вкус.

И управляющий, и властительница взглянули на раба, снимавшего пробу. Более осторожный, чем Джайкен, он не обжег язык и теперь потягивал содержимое своей чашки с таким очевидным наслаждением, что Мара приказала передать ей поднос.

Когда она выбрала одну из двух оставшихся чашек, Джанайо сказал:

— Если кофе напоминает тебе чоку, то это чудо может показаться похожим на чока-лану, которую в Империи варят для детей. Но я возьму на себя смелость смиренно утверждать, что от чока-ланы до шоколада так же далеко, как от моего скромного положения до твоего величия.

Мара глотнула напиток и закрыла глаза, ощутив дивный вкус и аромат. Уже не пытаясь скрыть удивление и удовольствие, она блаженно вздохнула.

Усмехнувшись, Джанайо принял с подноса последнюю чашку и выпил ее чуть ли не залпом.

— Это шоколад, госпожа.

На Мару снова накатили воспоминания о Кевине, который не раз и не два признавался, как он скучает по сластям из шоколада, украшавшим праздники у него на родине. Вот теперь только она поняла, что он имел в виду.

Сморгнув набежавшие слезы с увлажнившихся глаз, Мара согласилась:

— Замечательное лакомство.

Джанайо отставил свою чашку и поклонился:

— Я ходатайствую о даровании мне исключительных прав на ввоз этих товаров, госпожа.

Мара покачала головой с откровенным сожалением:

— Не в моей власти даровать такое разрешение, Джанайо из Ламута. Мой патент от имперского правительства ограничен перечнем определенных товаров.

Явно разочарованный, торговец развел руками:

— Тогда речь может пойти о торговом соглашении. Если распределение монопольных прав от тебя не зависит, то по крайней мере позволь мне надеяться на посредничество самого могущественного торгового дома в Империи.

Мара отпила еще несколько глотков восхитительной жидкости и наконец снова вспомнила об осторожности:

— А как же насчет Матавы?

Джанайо смущенно кашлянул:

— Их предложения были оскорбительны… нет, хуже того — унизительны, и к тому же у них нет опытных приказчиков, подобных тем, которые состоят у тебя на службе. Кроме того, для ведения деловых переговоров им нужны переводчики, а это большое неудобство для тех, кто, подобно мне, подвизается на рынке предметов роскоши. Я хотел бы перекрыть любой путь, чреватый недоразумениями и открывающий посторонним возможность на этом наживаться.

Допив до конца остатки несравненного напитка, Мара подтвердила:

— Торговое соглашение… да, это я могу. В ее следующих словах звучало сожаление. — Не в моих силах помешать другим ввозить в Империю эти напитки, но если кто-либо попытается перебежать мне дорожку в этом деле… полагаю, в Ламуте найдется толковый торговец, который отобьет у них охоту ущемлять мои интересы.

Поручив Джайкену договориться об окончательных условиях соглашения, она собралась покинуть приемный зал.

Торговец поклонился, коснувшись лбом пола:

— Госпожа, твоя мудрость не зря вошла в легенду.

Мара поднялась на ноги:

— Я приму твой комплимент, когда мы оба разбогатеем благодаря ввозу шоколада в Империю. Но теперь меня ждут другие дела. Джайкен составит документы, подтверждающие сотрудничество, о котором ты просишь.

Слуги поспешили собрать использованные чашки; Джайкен, нахмурив брови, сосредоточился на выборе точных условий достигнутого соглашения.

В сопровождении Люджана и Сарика Мара вышла за дверь.

Оказавшись в полумраке внутреннего коридора, Сарик перевел сумрачный взгляд на свою повелительницу:

— Ты серьезно рисковала, госпожа. Любой торговец из Мидкемии, рожденный в Цурануани, мог некогда быть связанным клятвой верности дому Минванаби.

Настроение у Мары было скверным, — может быть, сказалась усталость, да и подремать днем не удалось. Она резко возразила:

— Вы все видели: он пил наравне с нами. — Потом властительница несколько смягчилась. — И от этих редкостных напитков я себя великолепно чувствую.

Сарик поклонился, всем своим видом выказывая неодобрение.

Мара направилась к детской, откуда даже до этого коридора доносились возмущенные вопли Джастина. Вздох Мары перешел в смех:

— Я опаздываю, а у слуг и руки опустились. — Она прижала ладонь к своему раздавшемуся животу. — Я-то жду не дождусь, когда родится этот человечек… но, когда у нас будет двое таких крикунов, никому в доме и минуты покоя не будет. — Она улыбнулась совсем по-детски. — Пока что меня все так балуют, так обо мне заботятся… боюсь, об этих славных денечках я еще пожалею, когда мне снова придется вставать и садиться без помощи двух бравых молодцов.

Люджан лукаво усмехнулся, такое же выражение мелькнуло и на лице у Сарика, когда тот произнес:

— Ну, во всяком случае Хокану сделает все, что в его силах, чтобы ты не ходила налегке подолгу.

Мара засмеялась, но оттенок горечи не ускользнул от внимания ее советников:

— Он-то, конечно, сделает, но только если мы сумеем договориться, чтобы Джастин стал наследником Акомы.

Над склоненной головой госпожи Сарик послал кузену комическую гримасу и шевельнул губами:

— Ох упряма!

Поздней ночью к одному из пустующих складов в Сулан-Ку вернулся торговец, называвший себя Джанайо из Ламута, со своей свитой из наемных мидкемийских охранников. Фитили уличных фонарей в богатых кварталах еще не догорели до конца, но здесь, среди разбросанных близ речного берега строений, только заходящая луна посылала на землю скудные лучи. Улицы лежали во тьме, которую еще усиливал туман с реки Гагаджин. В прежние времена подонки городского общества, ничего не опасаясь, охотились здесь на простофиль, рискующих путешествовать вдоль реки без охраны; но теперь императорские патрули отогнали городских отщепенцев и бродяг на самые дальние пустыри, поросшие кустарником. Единственной живностью на открытых местах оставались беспородные псы-дворняги, добывающие пищу среди рыночных отбросов.

Хотя, по меркам Цурануани, все вокруг было спокойно, для мидкемийских ушей местечко было далеко не из приятных. Даже находясь внутри склада, они слышали визгливую брань, доносящуюся из притона Зыбкой Жизни, где его содержательница осыпала ругательствами клиента, который грубо обошелся с одной из ее девиц. Собаки заливались лаем, и кудахтали потревоженные джайги. Где-то поблизости плакал ребенок. Наемники, составляющие свиту Джанайо, неловко переминались с ноги на ногу, чувствуя себя неуютно: запахи разлагающихся на отмелях водорослей не придавали мидкемийцам бодрости. Им было невдомек, зачем их привели в этот пустой полусгнивший сарай.

Не вполне было ясно и то, ради чего им заплатили за переход через Бездну. Наниматель подробно беседовал с каждым и при этом требовал, чтобы они ни под каким видом не говорили ничего на языке цурани. Но после сражения у Сетанона дела в Королевстве шли со скрипом, и получить работу было нелегко; для мужчин, не слишком привязанных к дому, предложенные деньги казались сущим подарком.

Носильщики составили на пол свою поклажу и ждали приказаний; тем временем стражники сохраняли строй позади Джанайо. Внезапно в воздухе бесшумно зазмеились шелковые бечевки с грузиками на концах, запущенные с потолочных балок сарая. Каждая настигла одного из охранников, плотно захлестнув петлей горло неосторожного солдата-варвара.

За удавками последовали метнувшие их убийцы в черном, спрыгнувшие со своих невидимых насестов. Расчет был точен: тяжесть и скорость их летящих вниз тел заставили дернуться вверх петлю на втором конце каждой бечевки и оторвали от пола ноги беспомощных жертв. Шеи четырех солдат переломились сразу же, но другие повисли, хрипя и содрогаясь в агонии удушья.

Носильщики с ужасом наблюдали, как умирают стражники. Оцепенев на месте, они и не подумали звать на помощь. Впрочем, бояться им осталось недолго. Еще двое убийц в черном, выдвинувшись из тени, прошли сквозь их безоружную группу, как проносится ветер сквозь заросли тростника. Менее чем через минуту десять носильщиков Джанайо уже лежали мертвыми, и кровь из их перерезанных глоток растекалась по деревянному полу. Убийцы, которые удерживали вооруженных охранников в подвешенном состоянии, выпустили из рук бечевки, и бездыханные мидкемийцы повалились на пол обмякшими грудами.

Джанайо стянул с себя богатое одеяние и швырнул его куда-то между трупами. Один из убийц поклонился ему и подал небольшую торбу, из которой Джанайо вынул темную тунику и накинул ее себе на плечи. Из кармана он быстро извлек маленькую склянку и нанес ее содержимое — сладко пахнущую текучую мазь — себе на руки. Жир растворил слой маскировочной краски; будь здесь побольше света, глазам наблюдателя предстали бы красные ладони и вытатуированное изображение цветка Камои.

Из того угла, где мрак был особенно непроглядным, послышался низкий голос:

— Дело сделано?

Человек, который не был торговцем и который для удобства называл себя именем Джанайо, склонил голову:

— Как ты приказал, досточтимый магистр.

Из укрытия выступил дородный человек, чья поступь была удивительно легкой для столь мощного тела.

Каждый его шаг сопровождался пощелкиванием и позвякиванием, поскольку украшения из кости, болтающиеся на кожаных ремешках, ударялись об орудия смерти, прикрепленные к поясу. Его одежда была утыкана остроконечными накладками, вырезанными из черепов жертв; сандалии скреплялись ремешками из пропитанной особым составом человеческой кожи. Он не бросил ни одного взгляда на трупы, усеявшие пол, хотя и избегал наступать в кровавые лужи. Обе-хан, Великий магистр тонга Камои, кивнул; качнулся и спадающий по спине пучок волос, растущих на темени, — остальная же часть головы была чисто выбрита.

— Хорошо. — Он поднял мускулистую руку и вынул из нагрудного кармана туники небольшой флакон. — Ты уверен, что она пила?

— Так же уверен, как и в том, что я сам тоже пил, господин. — Мнимый торговец еще раз низко поклонился. — Я подмешал отраву в шоколад, потому что из всех напитков это самый неотразимый. Ее управляющему повезло: он обжег язык. Но властительница выпила все, до последней капли. Она проглотила медленно действующий яд в таком количестве, что хватило бы на трех мужчин.

Закончив донесение, убийца облизнул пересохшие губы. Превозмогая тревогу, чувствуя, как холодный пот покрывает его тело, он не терял самообладания и ждал, что последует.

Обехан улыбнулся:

— Ты хорошо все исполнил.

Он вручил исполнителю флакон, зеленый цвет которого служил символом жизни. Человек, который называл себя Джанайо из Ламута, дрожащими руками принял флакон, усмотрев в этом отсрочку смертного приговора. Он разломал восковую пробку и выпил горькое снадобье, после чего и сам улыбнулся в ответ.

Через секунду его лицо исказилось. Острая боль пронзила его живот, словно кинжалом; страх накатил темной волной, и он невольно взглянул на опустошенный флакон. Потом его пальцы разжались. Флакон с фальшивым эликсиром жизни упал, и колени самозванного торговца подогнулись. С коротким стоном он упал на пол, сложившись пополам.

— Почему?..

Его голос звучал словно карканье вороны: спазмы смертной муки уже не оставляли сил для слов. Обехан ответил тихо и ласково:

— Потому что она видела твое лицо, Коулос, и ее советники тоже видели. И еще потому, что этого требуют нужды Камои. Ты умираешь с честью, служа общине. Туракаму радушно примет тебя в своих чертогах, примет как дорогого гостя, и ты вернешься на Колесо Судьбы в более высоком воплощении.

Обманщик, сам ставший жертвой предательства, силился удержаться от конвульсий. Обехан хладнокровно сообщил:

— Боль пройдет быстро. Жизнь уже покидает тебя.

Умирающий с трудом устремил молящий взгляд на лицо магистра. Задыхаясь, он выдавил из себя:

— Но… отец…

Обехан опустился на колени и положил выкрашенную красным ладонь на лоб своего сына.

— Ты приумножаешь славу своей семьи, Коулос. Ты делаешь мне честь.

Плоть со взмокшей от смертного пота кожей содрогнулась один раз, потом второй и наконец обмякла в неподвижности. Когда прекратилась последняя судорога, Обехан поднялся на ноги и вздохнул:

— Кроме того, у меня есть и другие сыновья.

Глава тонга Камои подал сигнал, и его приспешники собрались вокруг него. Повинуясь следующему приказу магистра, они быстро, в полном молчании выскользнули из склада, оставив мертвых лежать как лежали. Оказавшись в одиночестве на арене совершившейся бойни, Обехан — невидимый для глаз ни одного из смертных — достал из своей туники маленький клочок пергамента и подбросил его к ногам убитого сына. Золотая цепь привлечет внимание уборщиков мусора; тела будут найдены и обысканы любителями поживы; на бумагу обратят внимание при последующем дознании. Когда глава преступной общины повернулся на пятках, чтобы направиться к выходу, клочок пергамента с красно-желтым оттиском печати дома Анасати слетел на половицы, все еще липкие от недавно пролитой крови.

Первый приступ боли захватил Мару перед самым рассветом. Согнувшись в три погибели, она постаралась подавить вскрик. Хокану мгновенно стряхнул сон. Его заботливые руки сразу же коснулись жены.

— Что с тобой?

Боль отпустила. Мара приподнялась, опершись на локоть, и выждала несколько секунд. Ничего ужасного не произошло.

— Спазм какой-то, только и всего. Извини, что потревожила тебя.

В предрассветном полумраке Хокану внимательно присмотрелся к ее лицу. Он бережно отвел от лица спутанные волосы Мары. Улыбка, которой она так давно не видела, снова подняла кверху уголки его губ.

— Малыш?..

Мара засмеялась от радости и облегчения:

— Думаю, да. Он, наверное, вздумал брыкаться, когда я спала. Очень бойкий.

Хокану нежно провел ладонью по щеке, шее и плечу Мары, а потом нахмурился:

— Такое ощущение, что тебя знобит. Она пожала плечами:

— Да, немножко.

Его беспокойство усилилось.

— Но утро такое теплое! — Он снова притронулся к ее виску. — И на лбу у тебя испарина.

— Пустяки, — быстро возразила Мара. — Скоро все пройдет.

Она закрыла глаза, с неудовольствием подумав, что причиной ее недомогания могут оказаться чужеземные напитки, которые она с таким увлечением пробовала накануне.

Хокану почувствовал ее колебания:

— Позволь, я позову к тебе лекаря.

Приход домашнего целителя именно сейчас показался Маре совсем неуместным: не хотелось нарушать первые минуты сердечной близости с Хокану, которой она так долго была лишена.

— У меня уже были дети, муж мой. — Сказав это, она тут же постаралась смягчить невольную резкость тона. Я здорова.

Тем не менее завтракала она без всякого аппетита. Чувствуя на себе испытующий взгляд Хокану, она поддерживала легкую беседу и старалась не придавать значения жгучему покалыванию, которое время от времени пробегало по ноге. Она уверяла себя, что нога просто затекла от долгого сидения. Раб, служивший отведывателем, выглядел вполне здоровым, когда выносил подносы во время завтрака.

Наконец явился со своими табличками Джайкен, и Мара с головой зарылась в просмотр торговых донесений, благодарная уже за то, что ее предрассветный спазм как будто отогнал отчуждение Хокану. Он дважды заглянул к ней — в первый раз, когда надевал доспехи для воинских учений, а второй — перед тем, как принять ванну.

Через три часа боль разыгралась уже всерьез. Засуетились лекари, пытаясь хоть как-то унять мучения госпожи, когда ее, задыхающуюся, уложили в постель. Оставив на столе недописанное письмо отцу, Хокану поспешил к жене. Не отходя от нее ни на миг, он держал ее за руку. Он сохранял безупречное самообладание, чтобы его страх не усилил ее страданий. Однако ни травяные снадобья, ни массаж не приносили облегчения. Спазмы сотрясали тело Мары, взмокшее от обильного пота.

Старший лекарь, прижимавший руки к животу Мары, с озабоченным видом кивнул своему помощнику.

— Пора? — спросил Хокану.

Ответом ему был еще один кивок; лекарь продолжал свои хлопоты, а помощник вихрем помчался из комнаты, чтобы срочно отправить посыльного за повитухой.

— Но почему же так рано? — настаивал Хокану. — Ты уверен, что ничего не упущено?

Во взгляде лекаря мелькнуло раздражение.

— Всякое случается, господин консорт. А теперь сделай милость, оставь свою супругу и пришли сюда ее горничных. Они лучше тебя знают, в чем она сейчас нуждается. Если тебе трудно оставаться в бездействии или ты хочешь как-то отвлечься, то можешь попросить поваров нагреть воды.

Хокану не последовал совету лекаря. Он наклонился, поцеловал Мару в щеку и прошептал ей на ухо:

— Моя отважная повелительница, богам должно быть известно, как ты мне дорога. Они сохранят тебя в безопасности и сделают легкими твои роды, а если нет — небеса ответят мне за свой недосмотр. Моя мать всегда говорила, что дети, в чьих жилах течет кровь Шиндзаваи, очень спешат появиться на свет. И кажется, это наше с тобой дитя не хочет отставать от своих родичей.

Мара успела ответить ему нежным пожатием руки, прежде чем его оттащили от постели слуги, которые, повинуясь краткому приказу лекаря, попросту вытолкнули консорта Акомы из его собственных покоев.

Хокану не отводил взгляда от жены до последнего мгновения, пока не сдвинулись дверные створки. Оставшись в коридоре, он было подумал, не послать ли за вином. Впрочем, он тут же отказался от этого намерения, потому что припомнил: как-то раз Мара рассказала ему, что ее постылый первый муж напился до бесчувствия по случаю рождения Айяки. Накойе тогда пришлось приложить немало усилий, чтобы заставить его протрезветь и выслушать радостную весть.

Хокану не мог допустить, чтобы запах вина из его рта хотя бы на секунду вызвал у Мары тяжелые воспоминания, когда он сможет подойти к ее постели. Неспособный думать ни о чем, кроме того, что сейчас происходит с его обожаемой женой, он безостановочно мерил шагами коридор. Он невольно прислушивался к каждому звуку, доносившемуся из-за дверей спальни, пытаясь истолковать его значение. Торопливые шаги ничего не могли ему поведать. Но когда наступала тишина, тревога нарастала еще больше. Он внутренне кипел оттого, что таинство родов не оставляло ему никакой возможности вмешаться и помочь. Потом его губы искривились в полуулыбке: ему пришло в голову, что эта отвратительная, сводящая с ума мука незнания сродни тому чувству, которое испытывает жена, когда ее мужа посылают в сражение.

Его одинокие метания были прерваны приходом Люджана, Сарика, Инкомо и Кейока, которые собрались на утренний совет в главной палате и были встревожены отсутствием властительницы. Старому Инкомо хватило одного взгляда на растерянное лицо Хокану, чтобы понять: у слуг просто не было времени, чтобы уведомить советников о происходящем.

— Что с госпожой? — спросил он.

Хокану ответил:

— Говорят, что младенец вот-вот родится.

Лицо Кейока застыло в защитной маске бесстрастия, а Люджан покачал головой:

— Рано.

— Такие вещи случаются, — поспешил сообщить Инкомо. — Дети не рождаются в точно рассчитанное время. Мой старший сын родился восьмимесячным. Он рос здоровым и сильным и сейчас как будто не обижен здоровьем.

Но Сарик оставался безмолвным. Он не вмешивался в разговор со своими обычными саркастическими замечаниями, чтобы хоть немного приободрить остальных, которые места себе не находили от тревоги. Он внимательно смотрел на Хокану темными глазами и не произносил ни слова, хотя его мысли то и дело возвращались к торговцу, который носил золотые украшения, словно в этом не было ничего особенного.

Проходили часы. Все дела были заброшены. Советники Мары, с молчаливого согласия Хокану, держались вместе, расположившись в уютной комнате, где властительница иногда предавалась благочестивым размышлениям. Время от времени Кейок или Люджан отправляли слугу с каким-либо приказом воинам гарнизона или же от Джайкена к Сарику приходили сообщения, требующие совета. Когда дневной зной достиг полной силы и слуги по приказу Хокану принесли еду для полуденной трапезы, никто, казалось, не испытывал желания подкрепиться. Новости о состоянии Мары не становились более утешительными, и, когда стало ясно, что дело идет к вечеру, даже Инкомо утратил возможность поддерживать разговор ничего не значащими фразами.

Больше невозможно было отрицать: роды Мары оказались весьма трудными. Иногда из ее комнаты доносились низкие стоны и вскрики, но чаще сподвижники Мары слышали лишь тишину. Вечером вошли слуги и зажгли лампы. Появился Джайкен с вечными следами мела на руках и виновато признал, что у него уже не осталось свитков, с которыми еще можно поработать.

В этот миг крик Мары, как клинок, прорезал воздух. Хокану вздрогнул, круто повернулся и устремился вдоль по коридору. Вход в комнату его жены был приоткрыт, иначе он проломил бы стену. При ярком свете ламп были отчетливо видны две повитухи, с трудом удерживающие Мару, которая билась в конвульсиях. Ее руки и плечи, всегда отличавшиеся изысканной белизной, сейчас заливала горячечная краснота.

Хокану похолодел от страха. Он видел лекаря, стоящего на коленях в изножье спальной циновки; его руки были в крови. Подняв голову, чтобы потребовать салфеток, смоченных в холодной воде, он увидел, кто стоит у дверей.

— Господин, тебе нельзя здесь находиться!

— Я буду здесь и ни в каком другом месте, — отрезал Хокану таким тоном, каким отдавал приказы. — Объясни, что было упущено. Немедленно!

— Я…

После секундного колебания лекарь отказался от попыток что-либо объяснить: тело его госпожи изогнулось дугой и этот спазм был слишком похож на агонию.

Хокану рванулся к постели жены. Он плечом оттолкнул в сторону повитуху, схватил дергающуюся руку Мары и склонился к ее лицу:

— Я здесь. Успокойся. Все будет хорошо, жизнью своей тебе ручаюсь.

Она умудрилась кивнуть между двумя судорогами. Ее черты были искажены болью, щеки и лоб приобрели мертвенно-пепельный оттенок и были влажными от испарины. Хокану не отводил взгляда от ее глаз: он всей душой стремился внушить ей уверенность и в то же время сознавал, что больше ничем не может ей помочь. Приходилось полагаться на то, что лекарь и повитухи знают свое дело… а между тем его возлюбленная супруга истекала кровью, которой были пропитаны простыни, разбросанные вокруг ее бедер. Хокану видел, но еще не позволял себе осознать присутствие чего-то, что всхлипывающие служанки не успели прикрыть: крошечную синеватую неподвижную фигурку около ног Мары. Если когда-то это и было младенцем в материнской утробе, то теперь от него остался лишь жалкий комок безжизненной человеческой плоти.

В сердце Хокану вспыхнул гнев: итак, когда случилась беда, никто не отважился сообщить ему, что его сын, его и Мары, родился мертвым.

Спазм миновал. Мара обмякла в руках мужа, и он нежно прижал ее к себе. Она была настолько измучена, что просто лежала с закрытыми глазами; ее дыхание было слабым и беззвучным. Сделав над собой усилие, словно потребовалось проглотить горячий уголь, Хокану устремил на лекаря взгляд, не сулящий ничего доброго:

— Что с моей женой?

Слуга покачал головой и шепотом ответил:

— Отправь самого резвого из своих скороходов в Сулан-Ку, господин. Постарайся найти кого-нибудь из жрецов Хантукаму, ибо… — от горя он с трудом выдавливал из себя слова, — я больше ничего не могу сделать. Твоя жена умирает.