"Хозяйка Империи" - читать интересную книгу автора (Фейст Раймонд)

Глава 9. ЧУДО

Небо потемнело.

Бесшумно ступая, вошли слуги, чтобы закрыть перегородки и зажечь лампы в спальне у Мары. Они закончили свою работу и молча поклонились госпоже, которая неподвижно лежала на подушках. Ее лицо покрывала восковая бледность. Потом слуги удалились, оставив Хокану на его бессменном посту, в тишине, которая разрывала душу.

С того времени, когда его супруге дали противоядие, прошло семь часов, но никакие признаки улучшения не появлялись. Ее веки ни разу не вздрогнули, дыхание не ускорилось и не замедлилось. Когда за стенами сгустились сумерки и подкралась тьма, оставив мужа и жену в круге слабого света от лампы, Хокану почувствовал, как в сердце вползает сомнение. Что если Корбарх ввел их в заблуждение, дав ложный рецепт противоядия? Что если засада у молитвенных ворот задержала его возвращение домой как раз настолько, что эти минуты стали роковыми и снадобье пришло к Маре слишком поздно? Что если боги ополчились против них и все, что он и Мара совершили в жизни, пойдет прахом по предначертанному велению судьбы?

Боль от раны и мучительное беспокойство за Мару доводили Хокану до исступления. Отчаянно желая действовать, делать хоть что-нибудь там, где больше ничего нельзя было сделать, он потянулся и взял Мару за руку. Показалось ли ему это, или ее рука действительно стала чуть-чуть теплее? Или осязание начало обманывать его?.. Ведь в его собственном теле уже нарастал лихорадочный жар: наконечник стрелы, застрявший в бедре, так и не был извлечен и рана начала гноиться. Сомнения роились в голове, и от этого все становилось еще хуже. Чтобы вырваться из круга бесплодного самоистязания, он заговорил.

— Мара, — начал он. Пустота комнаты только подчеркивала его одиночество.

— Мара…

Он пытался что-то сказать, но тщетно. Все слова уже были произнесены — бесконечные просьбы о прощении, признания в любви. То, что зигзаги убогой политики ставили под удар женщину столь полную жизни, лишь ярче высвечивало основной изъян цуранского общества — изъян, искоренению которого Мара посвятила и себя, и весь свой род. Хокану прикрыл глаза, чтобы не дать пролиться слезам, сам толком не понимая, в чем причина его слабости: в глубокой и раздирающей душу жалости к жене или в разрушительном действии раны.

Сколь долго он сидел в неподвижности, пытаясь побороть чувства, которые полагалось прятать в тайниках души, — этого Хокану не знал. Но стояла уже глубокая ночь, когда он поднял голову, услышав стук в дверь.

— Войдите, — отозвался он.

У него закружилась голова, и он приписал это тому, что два дня ничего не ел.

Вошел Люджан, облаченный в доспехи, и коротко поклонился. В столь поздний час он обычно не был занят службой, но сегодня имел при себе простой меч без всякой отделки, который предпочитал для боя. Покрытый пылью, издавая запах пота, он выпрямился, устремил на хозяина пронзительный взгляд, и губы его сжались в прямую линию: он ждал разрешения говорить.

Хокану безразлично шевельнул рукой.

— Господин?..

Вопрос был задан тоном, совсем не свойственным бравому военачальнику. Хокану застыл, уверенный, что за этим последуют деликатные расспросы насчет его собственного здоровья. Он крепче сжал руку Мары и сухо осведомился:

— Ты хочешь мне о чем-то доложить?

Люджан вздернул подбородок:

— Я взял на себя смелость послать отряд разведчиков во главе с командиром легиона Ирриланди.

Бывший военачальник армий Минванаби, Ирриланди распоряжался патрулями в холмах вокруг поместья больше лет, чем Люджан прожил на свете.

Хокану кивком разрешил офицеру продолжать.

Люджан отрапортовал:

— Патруль обнаружил небольшой отряд, вооруженный для набега. Была стычка. Большинство врагов мертвы, но двоих удалось взять живьем. Один оказался говорливым. Выяснилось, что пятеро лучников, поджидавших тебя в засаде, всего лишь передовая разведывательная группа. Им было приказано ознакомиться с дорогой и выбрать место для более мощной засады. Но они не ожидали, что ты будешь путешествовать верхом и так быстро. Твое появление застало их врасплох, и им пришлось срочно менять тактику. Их сообщники к этому времени еще не добрались до молитвенных ворот; похоже на то, что только благосклонность богов спасла твою жизнь.

От боли, которую причиняла рана, мысли путались, но Хокану все-таки спросил:

— Ты выяснил, кто послал этих паршивых псов?

Люджан ответил не сразу: очевидно, он колебался. Его глаза не отрывались от лица хозяина, и в них явственно читалась тревога.

— Джиро, — сказал он наконец, словно преодолев какую-то преграду. — Доказательства неопровержимы. За всем этим стоит властитель Анасати.

Хокану встряхнул головой, чтобы отогнать дурман, застилающий сознание:

— Тогда ему не жить.

— Нет. Супруг мой, нам нельзя даже высказывать вслух подобные мысли, — раздался слабый голос. — Как мы можем пойти против вердикта Ассамблеи магов?

И Люджан, и Хокану разом обернулись к подушкам.

На них смотрели широко открытые, ясные глаза Мары. Ее пальцы в руке мужа дрогнули и напряглись.

— Как мы можем убить Джиро, если Великие объявили запрет на нашу кровную вражду?

— Благодарение Доброму богу! — воскликнул Хокану. Он склонился к исхудавшему лицу жены и поцеловал ее в щеку, хотя и этого движения хватило, чтобы у него снова закружилась голова. — Любимая, как ты себя чувствуешь?

— Я чувствую досаду, — призналась Мара. — Мне следовало сообразить, что не стоит пробовать тот шоколад. Уж очень хотелось оставить за собой торговую монополию… вот и поплатилась за свою жадность.

Хокану погладил ее по руке:

— Теперь отдохни. Мы счастливы, что ты с нами. Мара нахмурилась, сдвинув брови:

— А маленький? Что с нашим сыном?..

Ужас, отразившийся на лице Хокану, сказал ей все, что ей нужно было знать.

— Два сына… — прошептала она, закрыв глаза. — Два сына мертвы, и мы не смеем пролить ни капли крови ради возмездия!

Эти немногие слова, казалось, исчерпали ее силы, ибо она снова погрузилась в сон, хотя пятна гневного румянца еще оставались у нее на щеках.

Сразу же набежали многочисленные слуги. Лекарь, явившийся с полным коробом целебных снадобий, велел им проветрить постель госпожи и прикрутить фитили в лампах. Люджан не стал ожидать ничьих распоряжений. Он просто шагнул вперед, сильными руками сгреб хозяина в охапку и поднял того с циновки.

— Военачальник! — раздраженно запротестовал Шиндзаваи. — Я способен ходить самостоятельно. Можешь считать себя свободным.

Ответом ему была самая обезоруживающая усмешка Люджана.

— Я слуга моей властительницы, господин Хокану. Сегодня никто из Шиндзаваи мне не указ. Если бы ты был одним из моих воинов, я бы не позволил тебе и шагу ступить с такой раной. И, по правде говоря, еще больше я опасаюсь гнева госпожи. Я сейчас же доставлю тебя к хирургу, чтобы он извлек наконечник стрелы. Если ты умрешь из-за козней Джиро, пока Мара спит, ей от этого легче не станет.

Его тон был почти, дерзким, но в глазах жила горячая благодарность человеку, сумевшему спасти женщину, важнее которой не было ничего в жизни у них обоих.

Хирург отложил в сторону окровавленные инструменты и встретился взглядом с Люджаном. В свете ламп было видно, как блестят струйки пота у него на сосредоточенном и усталом лице.

— Нет, света вполне достаточно, — хрипло ответил он на невысказанный вопрос. — Вполне достаточно, чтобы я мог работать.

— Значит, дела плохи, — шепотом отозвался Люджан.

Его руки мертвой хваткой удерживали в неподвижности бедра Хокану, чтобы тот не мог, непроизвольно дернувшись, помешать хирургу. Одурманенный настойкой наркотических трав, чтобы притупить боль, Хокану не вполне сознавал, где он находится и что с ним происходит, а потому не приходилось рассчитывать, что сила воли и чувство чести помогут ему самому сохранять неподвижность. Однако, как бы ни было затуманено сознание человека, его дух должен оставаться бодрствующим. Если надо будет готовиться к худшему, «уал» Хокану — его внутреннее «я» — не должен об этом услышать, пока к нему не вернется ясность мысли, а вместе с ней и самообладание.

Однако, как видно, голос Люджана не был достаточно тихим, а может быть, раненый не желал поддаваться бесчувствию и позволять, чтобы его щадили. Хокану слабо шевельнул рукой:

— Если что-либо неладно, я хочу услышать об этом сейчас.

Лекарь обтер руки о фартук. Потом обтер лоб, хотя в помещении было отнюдь не жарко. Он перевел беспокойный взгляд на Люджана и, когда тот кивнул, снова обратился к консорту Мары:

— Господин, наконечник стрелы извлечен. Но он сидел глубоко в кости, и твои попытки двигаться и даже бегать привели к тяжелым последствиям. Сухожилия и связки разорваны, и некоторые приведены в такое состояние, что не в моих силах сшить их заново.

Он не добавил, что рана оказалась глубокой и грозила опасным воспалением. Он мог прибегнуть к припаркам, но никаких других средств в его распоряжении не имелось.

— Ты хочешь сказать, что я не смогу ходить? — резким командирским голосом осведомился Хокану.

Лекарь вздохнул:

— Ходить сможешь, господин, но уже никогда не поведешь отряд в атаку. Ты будешь хромать, и тебе будет трудно сохранять равновесие. В сражении любой опытный противник заметит твою хромоту и убьет тебя без особого труда. Господин, тебе не суждено когда-нибудь снова облачиться в доспехи. — Он сочувственно покачал седой головой. — Сожалею, господин. Я сделал все, что было в моих силах.

Хокану повернул голову лицом к стене, тихий как никогда. Даже руки он не сжал в кулаки: ярость и боль спрятаны от посторонних глаз. Но Люджан, сам испытанный воин, прекрасно понимал, что творится сейчас на душе у хозяина: ведь тот оставался наследником своего отца и военачальником дома Шиндзаваи. Стать калекой означало для него непоправимую беду. Люджан ощущал у себя под руками легчайшее подрагивание мышц. Сердце у него болело за хозяина, но он не смел выразить сочувствие, опасаясь, что рухнет стена самообладания, сохраняемого лишь ценой отчаянных усилий.

Однако человек, которого Мара избрала себе в мужья, еще раз показал, что скроен из прочного материала.

— Продолжай свою работу, целитель, — сказал он. — Зашей то, что можешь зашить, и, во имя всех богов, не давай мне больше никакого лечебного вина. Когда проснется госпожа, голова у меня должна быть ясной — я не желаю раскиснуть из-за хмельного пойла и поддаться жалости к себе.

— Тогда придвинем лампу, — буркнул хирург. — Я постараюсь управиться как можно скорее.

— Почтенный лекарь, в этом деле я мог бы тебе помочь, — послышался от двери тихий голос.

Хирург от неожиданности застыл на месте, его рука, протянутая к подносу с инструментами, остановилась на полпути. Люджан едва не выпустил ногу Хокану, которую удерживал на месте, и рявкнул, не глядя:

— Я же предупредил стражников, чтобы хозяина не беспокоили. Ни под каким видом!

Он полу обернулся, приготовившись задать жару нерадивому солдату, и вовремя сдержался.

Худощавый морщинистый человек в грубой коричневой хламиде, стоявший на краю освещенного круга, был не слугой и не воином, а жрецом Хантукаму, бога врачевания. Люджан уже видел его однажды — в тот день, когда была спасена жизнь Кейока, получившего в бою бессчетные раны. Именно тогда Кейоку пришлось отнять ногу, и смерть от заражения крови казалась неизбежной.

Люджан понял, кто перед ним, как только увидел выбритый полукруг на затылке пришельца и сложно заплетенную косу, спускающуюся по спине. Сознавая, насколько трудно было заручиться помощью такого священнослужителя, Люджан склонился в униженном поклоне, словно последний из поварят, — надо было испросить прощение за легкомысленный окрик:

— Не прогневайся, добрый священнослужитель, за мою грубость. Во имя нашей госпожи, да будет благословен твой приход в Акому. Да не допустят боги, чтобы тень моего постыдного поведения легла прискорбным пятном на честь этого дома.

Бесшумно ступая босыми ногами, жрец шагнул вперед. На его загорелом лице не было и следа оскорбления, но лишь глубочайшее сочувствие. Он легко коснулся плеча воина:

— Когда оба — и хозяин и хозяйка — находятся между жизнью и смертью, ты был бы плохим стражем, если бы не старался оберегать их покой.

Не отрывая лба от пола, Люджан проговорил:

— Добрый священнослужитель, если ты пришел помочь… мои чувства — ничто по сравнению с нуждами хозяина и госпожи.

На этот раз жрец нахмурился. Его рука напряглась и с удивительной силой рывком подняла Люджана из раболепной позы.

— Напротив, — резко бросил он. — Веления души и чувства всех людей равно важны в глазах моего бога. Твоя невольная оплошность прощена, достойный воин. А теперь иди. Предоставь мне заняться своим делом с раненым господином и позаботься, чтобы стража у дверей исправно несла свою службу.

Люджан отсалютовал жрецу, ударив рукой по груди, и удалился, как ему было ведено. Хирург отвесил короткий полупоклон и вознамерился последовать за военачальником, но жрец жестом удержал его:

— Мой ученик еще совсем мальчик, да к тому же он слишком устал в пути, и вряд ли у него найдутся силы, чтобы оказать должную помощь. Он спит, и если я должен приступить к служению моему богу, то мне потребуется твое содействие.

Жрец поставил на пол дорожную суму, взял Хокану за руку и, глядя прямо ему в глаза, спросил:

— Сын моего бога, как ты себя чувствуешь? Хокану склонил голову: он не был способен на какие-то другие проявления любезности.

— Я чувствую себя достаточно хорошо. Благословенно имя твоего бога и безгранична милость Чококана, если они привели тебя в этот дом. — Он с трудом вдохнул воздух. — Если мне позволено будет высказаться, я осмелился бы попросить, чтобы ты сначала проведал властительницу. Твое искусство сейчас необходимо ей больше, чем мне!

Жрец поджал губы:

— Нет. Я сказал: нет! — Он поднял руку, заранее отметая протест Хокану. — Решения принимаю я. Я уже посетил Слугу Империи. Я проделал долгий путь в Акому ради нее, ибо своим щедрым приношением и заботой о своих людях она снискала признательность среди приверженцев моего бога. Но она идет на поправку и без вмешательства Хантукаму. Ты принес противоядие вовремя.

Хокану закрыл глаза; облегчение было столь сильным, что казалось осязаемым.

— Я благодарен богам за то, что ей суждено выздороветь.

— Да, она выздоровеет. — Жрец помолчал, его лицо внезапно омрачилось. — Но ты, как ее консорт, должен знать: в будущем она сумеет выносить еще только одного ребенка, и это все, чем могут ее одарить целительные силы моего бога. Действие яда не проходит бесследно.

Глаза Хокану широко раскрылись, полыхнув черным пламенем в свете ламп. Воинское самообладание не изменило ему, как ни тяжел был этот новый удар. Итак, его повелительница не сможет произвести на свет многочисленных отпрысков, о которых так мечтала, надеясь обезопасить от любых превратностей продолжение обеих династий — и Акомы, и Шиндзаваи.

— Тогда будь что будет, добрый священнослужитель.

Молчание заполнило комнату. Хирург неподвижно стоял, уважая чувства хозяина. Шипение масляной лампы смешивалось с шелестом ветра за стеной и с отдаленными шагами воина после смены караула. Лето миновало, и всякая земноводная живность не оглашала берега озера деловитым хором, только насекомые пели свою нескончаемую песнь в мягком тепле ночи.

В тишине этого позднего часа снова прозвучал голос жреца Хантукаму:

— Господин Хокану, это еще не все.

Консорт Мары уставился на стройного худощавого жреца, пытаясь преодолеть стоящий перед глазами туман; наконец ему удалось немного приподняться на локтях.

— Чего же еще ты можешь от меня потребовать такого, чего я уже не отдал?

Жрец Хантукаму вздохнул и слегка улыбнулся:

— Речь идет о том, что ты отдаешь даже слишком щедро, сын моего бога. Твоя любовь и преданность властительнице поглощают все, что ты имеешь, и все, что составляет тебя самого. Ради нее наследник Шиндзаваи рисковал потерей ноги, ради нее же он готов пожертвовать своей жизнью, лишь бы ее жизнь была спасена. Послушай, что я скажу, ибо сейчас сам Хантукаму говорит моими устами. И я говорю тебе: это слишком.

На этот раз щеки Хокану вспыхнули от гнева.

— Где была бы моя честь, если бы я кинулся спасать себя, а уж потом — Мару?

Бережным, но твердым нажимом жрец заставил Хокану снова лечь на подушки.

— Она не нуждается в том, чтобы ты ее спасал, — сказал он с грубоватой непререкаемостью. — Она Слуга Империи и властительница Акомы. Она достаточно сильна, чтобы постоять за себя. Ты ей необходим как сподвижник и единомышленник, стоящий рядом, а не как щит, выставленный вперед.

Хокану перевел дух, собираясь возражать, но жрец остановил его сверлящим взглядом и продолжил:

— В глазах Империи, в глазах моего бога ты значишь не меньше, чем она. Чтобы государство сохранилось, чтобы для всех настали лучшие времена, обещанные Светом Небес, — для этого ты, наследник Шиндзаваи, столь же необходим, как она. Ты главный игрок в обновленной Игре Совета и должен сам это понимать.

Слишком обессиленный, чтобы спорить, Хокану расслабился на подушках.

— Ты говоришь так, словно знаешь будущее, — устало сказал он. — Что же ты видишь такое, чего не видим мы?

Но жрец не ответил. Он сделал шаг в сторону от плеча Хокану и положил руки на его бедро, с обеих сторон от раны. Мягко и уверенно он обратился к хирургу:

— Открой мою суму, почтенный лекарь. Если мы хотим, чтобы этот человек не хромал, когда поднимется с постели, то впереди нас ждет работа на всю ночь… и нужно очень постараться, чтобы снискать благословение моего бога.

О засаде у молитвенных ворот и о выздоровлении Мары Аракаси узнал, находясь на палубе баржи, направлявшейся вниз по реке из Кентосани. Вестник, принесший эти новости, появился перед самым рассветом, во время остановки для приема груза свежих фруктов. Он поднялся на борт вместе с рабами, которые тащили корзины с плодами йомаха, и незаметно ускользнул, затесавшись в плотную беспорядочную толпу палубных пассажиров, заплативших по одной цинтии каждый за возможность совершить путешествие в столь неудобных условиях. На барже теснились три семьи бродячих сборщиков фруктов, двое чесоточных нищих, изгнанных из Кентосани за то, что промышляли своим ремеслом без имперской лицензии, и скороход из гильдии гонцов с распухшей лодыжкой: он держал путь к югу, чтобы попросить пристанища у своего дяди на время, которое потребуется для исцеления.

Аракаси пристроился между двумя прикрепленными к палубе бочками; темный капюшон скрывал его лицо. Он был столь же грязен, как нищие, и столь же подозрителен на вид, как уличный вор; немудрено, что женщины из батрацких семейств, оберегая своих многочисленных детишек, старались отодвинуться от него подальше. Поэтому новому пассажиру удалось втиснуться в небольшой просвет рядом с Аракаси и шепотом сообщить ему новости из Акомы.

Мастер тайного знания сидел привалившись головой к бочке: казалось, что он спит. Под ногтями у него виднелись темные ободки, незажившая царапина украшала подбородок; судя по запаху, он не мылся по меньшей мере неделю. Но слух у него оставался острым. Ему понадобилось не более минуты, чтобы обдумать услышанное, после чего он заворчал, словно во сне, боком привалился к бочке и почти неуловимым шепотом выдохнул:

— Я не сойду с баржи у причала. Скажи тамошнему связному, чтобы он засвидетельствовал мое почтение хозяину и госпоже. Если я понадоблюсь, пусть мне перешлют по цепочке вызов от ювелира, который держит мастерскую рядом с лавкой чучельника в Сулан-Ку. Ты опознаешь это место по черепу харулта на указательном столбе.

Гонец коснулся запястья Мастера в знак того, что все понял. Затем он презрительно фыркнул, как бы выражая недовольство неприятным соседством, передвинулся к ближайшему пассажиру и принялся проповедовать, восхваляя мало кому известное сообщество жрецов Лулонди, бога земледельцев.

— Отстань, паразит, — огрызнулся потревоженный попутчик. — Я терпеть не могу овощи, и от мух житья нет на этой барже, так еще и ты тут будешь зудеть над ухом!

Гонец поклонился, но при этом нечаянно задел локтем колено батрачки. Она разразилась бранью и наградила его хорошим пинком в голень.

Свара привлекла внимание капитана:

— Эй, вы там! А ну-ка потише, или я всех за борт повыкидываю!

Батрачка громко запротестовала:

— Этот прохвост тут ко всем пристает, а ты с него хоть монету взял?

Капитан насупился, пробился сквозь толпу и уставился на распростершегося пассажира, поскольку именно в его сторону был устремлен мозолистый палец батрачки.

— Ты! Пес шелудивый, червивая вонючка! Есть у тебя цинтия, чтобы заплатить за место?

Человек, к которому он обращался, жалобно забормотал:

— Прошу тебя, ради благословения Лулонди, позволь мне остаться.

Капитан почернел как туча и щелкнул пальцами:

— Вот я сейчас покажу тебе благословение Лулонди!

По его сигналу два отдыхавших гребца поднялись с мест. Мускулистые, как борцы, демонстрирующие на арене силу своих рук, они подошли к хозяину и поклонились ему.

— Скиньте его за борт, — распорядился возмущенный капитан. — Да не очень-то с ним церемоньтесь. Ишь чего вздумал — прокатиться по реке бесплатно!

На лицах гребцов появились одинаковые довольные ухмылки. Они схватили свою жертву за запястья, рывком подняли с палубы и швырнули за борт.

С громким всплеском незадачливый проповедник упал в мутную воду, и волны от его падения едва не затопили привязанную к барже плоскодонку торговца фруктами. Рабы оттолкнули его веслами — зрителям на потеху: и команда баржи, и палубные пассажиры, и зеваки, собравшиеся на берегу, — все весело смеялись, наблюдая, как этот бедняга судорожными движениями высвобождается из складок намокшего плаща и плывет на сушу.

— Вот тебе и благословение Лулонди, — буркнул капитан. Он круто развернулся и двинулся прочь, вновь погруженный в свои капитанские заботы. По дороге он перешагнул через мирно похрапывающего Аракаси, не обратив на того ни малейшего внимания.

Спустя два дня Мастер тайного знания сошел на берег в Сулан-Ку и благополучно покинул окрестности пристани. Улицы казались почти безлюдными: лавки были закрыты на послеполуденный отдых, а те немногие человеческие существа, которые не попрятались по домам от зноя, либо спали в тени оконных навесов и балконов, либо рылись в канавах среди отбросов в надежде отыскать что-нибудь съедобное, хлебную корку, например.

Аракаси направлялся в Дом Семи Звезд — бордель, обслуживающий богатых аристократов с извращенными вкусами. Там, под аркой заднего фасада, украшенной изображениями целующихся херувимов, он заявил о своем присутствии условным стуком в дверь. Створка отворилась, и непомерно толстая женщина, увешанная бусами и ожерельями из раковин коркара, втянула его в дом.

— О боги, — прогудела она низким, почти мужским, голосом, — почему это каждый раз, когда ты появляешься, от тебя разит, как из сточной канавы? У нас наверху клиенты, которым это может не понравиться.

Аракаси усмехнулся:

— Ну-ну, Бубара, не морочь мне голову басенками, что ты израсходовала весь запас воды для купания — с лепестками кекали — в столь ранний час.

Мадам фыркнула:

— Почти израсходовала. Девочки и мальчики должны приятно пахнуть.

Она просунула мясистую руку сквозь щель в драпировках, и оттуда немедленно появился обнаженный глухонемой мальчик с кожей цвета бобов чокала. Он низко поклонился хозяйке, а та жестом указала ему на Аракаси и кивнула.

Малыш взглянул на грязного посетителя, присмотрелся повнимательнее… и его лицо расплылось в широкой улыбке от радости узнавания. Не обращая внимания на запах, он ухватился за руку с темными ободками грязи под ногтями и повел Мастера тайного знания за собой.

Аракаси взъерошил мальчику волосы, извлек из какого-то потайного кармана конфету-тянучку, изготовленную чо-джайнами, и вручил ее своему малолетнему проводнику. Тот издал тихий восторженный стон и несколько раз прижал кулачки ко лбу в знак горячей благодарности.

Немного поразмыслив, Аракаси добавил две монетки из ракушек.

— Хорошо бы кто-нибудь купил тебе хоть какую-то одежонку, — проворчал он и проворно удержал мальчика за локоть, видя, что тот собирается кинуться к его ногам.

Потом Аракаси снова потрепал провожатого по голове и жестом отослал его, поскольку бывал здесь много раз и знал, куда идти.

Он миновал коридор, нажал на известный ему выступ резьбы, служивший ключом для отпирания потайной дверцы, и поднялся по узкой темной лестнице в укромную каморку под крышей; тем временем позади него глухонемой мальчик любовался бесценными подарками и ползал по чудесным коврам, не замечая, как бежит время.

В тесной каморке, где стояла невыносимая жара от раскаленной солнцем кровли, Аракаси подбирал себе облачение из разнообразных сундуков и ларцов, содержащих всевозможную одежду — от сверкающих, расшитых блестками мантий до крестьянских рубах. Он остановился на оранжево-пурпурной ливрее и паре запыленных сандалий с дыркой в левом носке. Затем он свернул в ком свою нестираную одежду, засунул этот ком в другой сундук, содержимое которого выглядело как нищенские отрепья, и, оставив себе лишь грязную набедренную повязку, спустился по той же лестнице, чтобы воспользоваться ванной хозяйки. ***

Часом позже он уже ползал на коленях по полу одной из контор гильдии ростовщиков. На этот раз орудиями его труда служили щетка-скребок и ведро. Дневной отдых закончился, служащие контор вновь приступили к работе, и никто не выражал неудовольствия оттого, что какой-то уборщик слишком долго провозился, отмывая плитки вокруг стола чиновника, рядом с проходом. Торговцы норовили пнуть его ногой, чтобы он не загораживал им дорогу, особенно если они шли объясняться по поводу просроченных долгов или если добиваться кредита их вынуждала нежданная беда: то ли бандиты напали на караван и захватили товары, приготовленные на продажу, то ли целая партия шелка отсырела в дождливый сезон и стала непригодна для использования.

Спорщики горячились, дневной зной еще подбавлял жару; никому и дела не было до того, что там бормочет слуга, отскребающий грязь с плиток.

Никому, если не считать чиновника, который, склонив голову на бок, переписывал из документа в документ ряды чисел.

— … остатки в собачьем дерьме, — бурчал Аракаси. — Должен быть закон, запрещающий любимым собачкам знатных дам гадить на улицах. — Он засопел, с проклятием отозвался о своей ноющей спине и точно таким же монотонным голосом продолжал:

— Оскорбляет мое обоняние, конечно, но ты не заметил случайно, не уничтожил ли красный мальчик какие-нибудь записи, пахнущие кровью? Что-то мне надоело воду ведром таскать.

Чиновник отер пот со лба, взял табличку с угла стола и сделал на ней пометку. Потом всунул ее в другую стопку, измазанную меловыми разводами, и брыкнул ногой, двинув уборщика носком по ребрам:

— Эй, ты! Почисти вот эти.

Аракаси согнулся в поклоне, прижав нос к влажным плиткам:

— Слушаюсь, господин, слушаюсь.

Он взял стопку, потянулся за тряпкой и приступил к исполнению полученного распоряжения. Его монотонное бормотание не прекратилось и тогда, когда он добрался до испачканной таблички с записью, хотя ему пришлось приложить немало усилий, чтобы сдержать дрожь в руках при виде зашифрованных сумм и дат. Три легких движения руки — и на табличке не осталось никаких знаков: все сведения перекочевали в память. Самозванный уборщик сохранил безмятежно-тупой вид, но сердце у него забилось вдвое быстрей.

Ибо в его шпионской сети кодовым именем «красный мальчик» называли Джиро Анасати, а чиновник, занимающий столь выгодное положение, был агентом, с большим трудом пристроенным на это место.

Зашифрованные числа обозначали крупные суммы в металле, взятые в долг первым советником дома Анасати. Эти деньги явно не были предназначены для торговых целей: теми обычно распоряжался управляющий, и чаще всего их оборот совершался посредством записок к торговцам, производившим регулярные выплаты. Одна из сумм была позаимствована в точности перед тем, как Аракаси угодил в ловушку на складе шелка, едва не обернувшуюся для него катастрофой. Не связаны ли между собой эти события? И два других займа, совершенные совсем недавно, могли оказаться средством для расплаты с Братством Камои — грязные деньги для заказного убийства.

Аракаси протер до блеска последнюю табличку и возвратил ее на стол чиновника. Он снова принялся за очистку пола и досадливо выбранился, когда чиновник бросил обрывок тайзовой бумаги в корзину для мусора и промахнулся. Скомканный клочок приземлился на плитку, уже отмытую Мастером. Тот поднял бумажку, подобострастно поклонился и отправил ее в корзину. Однако другой свернутый обрывок бумаги, до того находившийся внутри первого, остался у него в ладони и исчез в складке набедренной повязки.

Мастер терпеливо сносил тычки и пинки от торговцев, прокладывая себе путь через проход, пока не достиг наконец тихой гавани в дальнем углу.

Перед самым закрытием конторы, когда голоса зазвучали особенно громко, а перепалки достигли наивысшего предела, у стола, за которым сидел агент Аракаси, появился пышно разодетый купец. Окинув присутственную палату быстрым взором, он удостоверился, что каждый занят своим делом, и приступил к расспросам.

Чиновник, явно взволнованный, выронил мел. Аракаси обмакнул свою щетку-скребок в ведро и перебрался на другой участок пола, но его склоненная голова неизменно занимала такое положение, чтобы ему были видны все подробности переговоров между купцом и чиновником.

Беседа продолжалась несколько минут. Счетные фишки из раковин перекочевывали из рук в руки незаметно для любого из присутствующих, кто в это время стоял; но для слуги, пригнувшегося к полу, все было как на ладони. Купец время от времени оглядывался по сторонам; его живые глаза блестели воодушевлением.

Аракаси, по-прежнему что-то бормоча, напряженно вопрошал свою память. «Где я видел этого человека раньше? — думал он. — Где? « Ответ не заставил себя долго ждать. Мастер тайного знания умел выделять суть из множества мелких деталей.

Его даже кинуло в дрожь от возбуждения, когда он понял, что человек, одетый как франтоватый купец, на самом деле не кто иной, как Чимака, первый советник в доме Анасати.

— О, милость Чококана, — пробубнил он. — Этому проклятому полу конца не видно.

Он перетащил ведро в сторону, наполовину перегородив дверной проем, который вел в отхожее место. Не прошло и минуты, как он был вознагражден еще одним ударом под ребра, когда чиновник, спешивший по естественной надобности, наткнулся на эту преграду.

— Бестолочь проклятая!.. — Он наклонился, дабы еще разок стукнуть дуралея-уборщика, и между громкими ругательствами быстро и почти беззвучно проговорил:

— Купец хотел узнать, не интересовался ли кто-нибудь делами Анасати. Я сказал ему, что несколько юрких и подозрительных личностей предлагали мне взятки за эти сведения… пусть побеспокоится.

Аракаси бегло усмехнулся и прижал лицо к полу, как положено рабу, желающему принести извинения:

— Не гневайся, господин, умоляю тебя. Прости мою неловкость, окажи милость.

— Не собираюсь тебя прощать! — заорал чиновник. — Убирайся на улицу и отскребай крыльцо! Да присмотри, чтобы никакие уличные ублюдки не смели мочиться на колонны со стороны переулка, пока ты будешь там возиться.

Аракаси поклонился, пошаркал ногами и, пятясь задом, поспешно выбрался за дверь. Однако, хотя он и отрядил самую толковую ватагу из своих уличных мальчишек проследить путь купца, Чимака как сквозь землю провалился.

К закату Мастер был вынужден признать, что имеет дело с весьма умным противником, и это его встревожило. Мороз пробирал по коже при мысли о человеке, подвизающемся во вражеском лагере и не уступающем ему самому в искусстве уходить от преследования. Мало того что Джиро дал обет уничтожить Мару — этот вельможа был самым опасным членом партии традиционалистов, стремящихся низвергнуть самого императора. Возможно, другие откровеннее выражали свое недовольство, но у Аракаси не было сомнений в том, что Джиро предпочитал более коварную тактику, предоставляя этим «другим» возможность высказывать вслух то, чего желал он сам. Любые достижения в деле управления страной, любые благотворные перемены словно падали в стоячее болото, и не было никаких гарантий, что все не повернется вспять.

Когда настал вечер, Аракаси поспешил вернуться по темнеющим улицам в Дом Семи Звезд. Он должен зайти туда, снова переменить обличье и как можно скорее возвратиться к госпоже. Хотя поиски ниточки, ведущей его в гнездилище общины Камои, пока оказались безрезультатными, он получил другие, весьма тревожные новости, о которых следовало немедленно доложить, — новости о политических делах в Империи. Еще более неприятным было случайное открытие: Чимака, первый советник при Джиро Анасати, каким-то образом обнаружил, что необходимо заметать следы своих денежных операций.

Кого же из его агентов сумели выявить враги?