"Последняя граница" - читать интересную книгу автора (Фаст Говард Мелвин)

ГЛАВА ПЯТАЯ Сентябрь 1878 года КОВБОИ И ИНДЕЙЦЫ

Солдат, посланный капитаном Мюрреем в Додж-Сити, высокий, жилистый девятнадцатилетний парень с фермы в Нью-Джерси, носил прозвище «Рыжий». Длинное, лошадиное лицо его было почти сплошь усеяно веснушками, на голове торчали вихры морковного цвета. Его звали Ишабод Венест. Если бы Венесты не поселились в свое время на маленькой ферме за Патерсоном, Ишабод мог бы стать Вандербильтом или Астором[13].

Венесты были выходцами из Голландии, из той ее части, которая расположена далеко от моря. Это были медлительные, спокойные люди, в течение ряда поколений занимавшиеся фермерством. Они никогда не ездили дальше Патерсона, любили деньги и всегда имели их достаточно, чтобы чувствовать себя обеспеченными. Ишабод был первым в их семье путешественником, первым искателем приключений; но даже и он растерялся, когда ему пришлось вступить в армию и вместе с ней очутиться среди прерий.

Он всегда тосковал по дому, по мирной, устоявшейся жизни, по сытной голландской пище. Он тосковал по запаху зрелого зерна в амбаре, по жирному чернозему, по деревенской жизни, тосковал по толстенькой голубоглазой кузине, хорошевшей с каждым месяцем, с каждым годом. Чувство одиночества искало себе выхода в мрачной драчливости, а длинные мускулистые руки Венеста действовали, точно крылья ветряной мельницы. Он был рыжий, и ему полагалось быть драчуном.

Охота за шайенами была первым предвестником настоящих боевых действий, в которых ему предстояло участвовать, и с каждым часом этой яростной погони страх в его душе все нарастал. Ему вовсе не хотелось ни убивать, ни быть убитым, не хотелось мучиться и истекать кровью. Он слепо верил всем басням о жестокости индейцев, которыми его накачивали старые солдаты. Когда Мюррей велел ему отправиться в Додж-Сити, этот приказ показался ему избавлением, ниспосланным с небес, так как он был уверен, что к его возвращению преследование индейцев будет закончено.

Поездка в Ридер была первым проблеском свободы за целый год. Точно началась новая жизнь, точно его вырвали из когтей смерти, и вот он ехал через прерии один, на свободе. Он соврал, сказав, что знает дорогу в Ридер, но это не беспокоило его. Он нимало не удивился, что так легко нашел скотопрогонный тракт на Ридер. Быстрая езда доставляла ему удовольствие, а ко времени приезда в Колдуотер окончательно исчез и его страх. Сознание того, что на нем военная форма, делало его высокомерным. Он осушил кружку пива у стойки Королевского салуна[14] и горделиво принялся рассказывать во всех подробностях о самой последней индейской войне.

– Но армия идет за ними по пятам, – уверял он кучку бездельников. – Армия идет за ними…

Колдуотер оказался сонным и скучным городком. Венеста удивляло, как это его жители могут без конца сидеть на ступеньках салуна, строгать прутики и, глазом не моргнув, слушать рассказы о появлении индейцев в прериях.

Когда же он на усталой лошади наконец дотащился до Ридера, в его воображении война была в полном разгаре.

Уже стемнело, и несколько фермеров на своих повозках выезжали из Ридера. Они приостановились, послушали его россказни и, стегнув лошадей, продолжали свой путь. В гостинице «Свободный штат» ему отвели лучшую из четырех имевшихся комнат.

– А все-таки армия – штука весьма успокоительная, – заметил один из присутствующих.

Заговорили было даже о созыве ополчения, но тем дело и ограничилось.

Венест сидел среди местных жителей и разглагольствовал до тех пор, пока у него глаза не начали слипаться.

Однако утром, когда он уезжал из Ридера, к нему присоединились едва протрезвившиеся бродячие ковбои, заявившие, что они охотно отправились бы вместе с ним в Додж посмотреть, как там обстоят дела. Им все равно нужно в Додж: «армия» ничего не будет иметь против?

– Конечно, нет! – ухмыльнулся Венест.

– Тогда все в порядке, рыжий, – заявили они. – Трое лучше, чем один, если нападут краснокожие дьяволы.

Их обоих не то уволили с фермы за Колдуотером, не то попросту выгнали. И они единодушно называли владельца фермы Блэка негодяем.

Фамилия бродяги пониже ростом была Макгрет, другого – Сеттон. Они были вооружены тяжелыми кольтами, заткнутыми за пояс. Одежда их была грязна, щеки уже несколько дней не знали бритвы. Венест слегка побаивался их, но не имел ничего против совместного путешествия. Ведь даже бродяги с уважением относятся к военной форме.

– Додж – чертовски большой город, – сказал Макгрет. Он повторил это три-четыре раза.

Другой не произнес ни слова. Ехали они быстро.

Когда в полдень сделали привал, Венест предложил им разделить его паек.

– К чертям, я не хочу! Вот выпить я бы выпил, – сказал Макгрет.

– А этого-то у меня и нет, – усмехнулся Венест. – Но, по-моему, вы достаточно заложили вчера?

– А по-моему, ты суешь свой нос куда не следует.

Венест продолжал ухмыляться. Ему не хотелось вступать в драку с ковбоями. Не нравились ему ни выражение их глаз, ни их кольты. И он поспешно начал рассказывать о шайенах.

– Я знаю таких ловкачей, которые сумели бы поймать их, – сказал Макгрет. – Только, конечно, не армия. Я гроша ломаного не дал бы за армию.

Венест пожал плечами. Скоро они уже доберутся до Додж-Сити.

– Ну, пора, солдат, – напомнил Сеттон.

Через час они были у линии железной дороги и, придерживаясь ее, поехали на запад, по направлению к Додж-Сити.

Был жаркий, душный день, низкие тучи громоздились на юге.

Перевалив через пригорок, они увидели город. Он возник перед ними из покрытой низкой травой прерии, подобный странному миражу. Длинный ряд некрашеных покосившихся сараев из теса тянулся вдоль линии железной дороги, образуя улицу Фронт-стрит. Этот город был совершенно не похож на другие города прерий, виденные Венестом; казалось, он и не претендует на то, чтобы служить местом жительства для людей. Здесь не было ни обычных жилых домов, ни подгородных ферм, для которых Додж явился бы деловым и торговым центром. Городишко казался наростом, гнойной опухолью, болячкой на чреве Канзаса. Он не рос постепенно, он развивался с головокружительной быстротой пограничных городов.

Долгое время здесь была только пустыня, потом появилась железная дорога, а вместе с нею и Додж-Сити, кое-как сляпанный и кишащий людьми.

Так же внезапно появилось и население, как будто ветер разнес повсюду весть о новом городе. Место оказалось красивое, холмистое, просторное. И хотя жилых домов не было, но зато длинным рядом вдоль Фронт-стрит лепились друг к другу салуны, игорные дома, разного рода притоны, и всего этого было больше, чем в каком-либо другом городе прерий.

Жизнь шла тут и днем и ночью, круглые сутки. Додж был узловым пунктом: Из Техаса сюда пригоняли тысячи голов скота, следовавшего с юга по Чисхольмскому тракту, затем его переправляли на восток по железной дороге, идущей в Санта-Фе.

Сюда же приезжали охотники за бизонами и притаскивали с собой зловонные шкуры убитых животных. А контрабандисты устроили себе в Додже штаб-квартиру и отсюда доставляли индейцам оружие и подслащенный спирт.

Туристы считали, что Додж-Сити – это уже Запад. А английские лорды и русские великие князья непременно желали повидать Додж-Сити, чтобы осталась память об Америке. И если здесь не было мужчин и женщин, которые работали бы, строили, воспитывали детей, пытаясь создать будущее там, где не существовало прошлого, то туристы все же видели здесь достаточно, чтобы потом вспоминать Америку. Во всяком случае, они слышали трескотню ружейных выстрелов и могли наблюдать, как похоронные процессии тянутся к Бут Хиллу.

За милю от города Рыжий уже почувствовал его запах. Густое и резкое зловоние стлалось по земле, заглушая аромат прерий. Зловоние было такое жирное и плотное, что, казалось, его можно было резать ножом. Это была смешанная вонь прокисшего пива, скверного виски и гниющего мяса на тысячах бизоньих шкур, лежавших кучами в двадцать-тридцать футов высотой вдоль железнодорожной линии. От этой вони Венест закашлялся, а Сеттона стошнило.

– Черт! – сказал Сеттон. – Мне необходимо выпить.

Невзирая на то, что был только полдень, Фронт-стрит кишела народом и салуны были переполнены. Всадники, поднимая пыль, въезжали в город и выезжали из него, пробираясь между фургонами вдоль железнодорожного полотна с непрерывно идущими друг за другом поездами; у коновязей, как горошины в стручке, теснились лошади.

Венест пустил коня шагом и с изумлением озирался. Он уже забыл те долгие пыльные мили, которые проскакал по прерии; он помнил только невыносимо унылую жизнь в форте Рено и чувствовал вокруг себя сейчас иной мир, который пугал его и принижал. И он рад был, что на нем мундир, который все-таки служил ему защитой.

Венест расстался с Макгретом и Сеттоном у третьего салуна, расстался с чувством облегчения. Хотя он немало слышал о Додж-Сити, но это обилие салунов превосходило все, что он мог себе представить. И, увидев, что Макгрет и Сеттон привязывают лошадей перед салуном «Аламо», Венест опять почувствовал радостное возбуждение. Он был доволен, что отделался от них.

– До скорой встречи, солдат! – крикнули бродяги.

Венесту очень хотелось остаться в городе хотя бы на короткое время. Когда солдаты из Додж-Сити выступят в погоню за шайенами, все будет уже кончено, да и не отыскать им в прериях индейцев или Мюррея. Но это мало интересовало Венеста. У него одно дело – доставить донесение по адресу. Однако торопиться нет никакой необходимости.

Он с сожалением покинул Додж-Сити. Форт Додж, где был расположен гарнизон, находился в четырех милях от города. Всю дорогу Венест гадал, получит ли он увольнительную на эту ночь или на следующую. Возможно, что рота, которую вытребовал Мюррей, отправится немедленно. Но тут же Венест рассмеялся: он знал, что такие дела в армии не очень-то скоро делаются. Уж какое-нибудь препятствие да найдется!

Он ехал медленно, зная, что если приедет в форт к вечеру, выступление отряда, вероятно, задержится до утра.

Он ехал почти час, но наконец, пришпорив лошадь, все-таки въехал в форт резвой рысью. Теперь он чувствовал себя важной особой и задирал нос до тех пор, пока пехотинцы с него не сбили спесь, заявив, что в форте уже получена телеграмма о побеге шайенов.

Привезенный им рапорт понесли к полковнику. Солдаты начали издеваться над его рыжими вихрами и его страхом перед индейцами но так как это были все-таки только пехотинцы, то он горделиво выставлял напоказ свои сапоги со шпорами и саблю. Во время обеда он даже снизошел до расспросов о городе и о развлечениях, которые в нем можно найти.

Не успел он кончить обед, как пришел сержант с приказом все бросить и немедленно явиться к полковнику Личу. Быстро проглотив остатки кушанья, лежавшего у него на тарелке, Венест уныло отправился вслед за сержантом в офицерскую столовую. Как раз в эту минуту подавали суп, и, только покончив с ним, полковник Лич снизошел до Венеста:

– Это ты привез донесение от капитана Мюррея?

– Да, сэр.

– Фамилия?

– Венест, сэр.

– Тебе даны какие-нибудь устные инструкции?

– Нет, сэр, только приказ явиться в форт Додж.

– Когда ты уехал от капитана Мюррея?

– Вчера утром, сэр.

– Где он находился в это время?

– Вероятно, недалеко от канзасской границы, сэр.

– Всё, – сказал полковник.

Он продолжал свой обед, а Венест стоял перед ним, переминаясь с ноги на ногу. Сержант ушел; полковник, видимо, забыл о нем. Никто не сказал ему, что он свободен. Он стоял и смотрел на длинный офицерский стол, глубоко обиженный тем, что никто не обращает на него внимания. Внезапно все его существо охватило неодолимое желание очутиться дома, проскакать полторы тысячи миль, отделяющих его от далекого родного Джерси. Он забыл обо всех развлечениях Додж-Сити, о его угарной, шумной жизни. Он думал только о своем намерении дезертировать. Он говорил себе: «Если мне дадут сегодня увольнительную, я сбегу и отправлюсь обратно на восток, может быть даже в поезде, перевозящем скот».

Какой-то капитан, сидевший на дальнем конце стола, внезапно повысил голос, чтобы привлечь внимание полковника.

– Я вот все думаю, сэр… не нравится мне оборот, который принимают дела в Додже.

– А что?

– Это может плохо кончиться, сэр, – заметил еще кто-то из офицеров.

– Мюррей, вероятно, уже нашел их, – пожал плечами полковник, – иначе от него было бы новое донесение. Индейцы шли к Доджу.

– Это так. Но представьте, что индейцы обошли его?

Полковник опять пожал плечами. Это был плотный, медлительный человек, который иногда прислушивался к мнению своих подчиненных.

– Мне самому не хотелось бы, чтобы в это дело вмешались гражданские власти, – заявил он. – Однако потребуется два дня, чтобы переправить роту в Медисин-Лодж. Так или иначе, все уж будет кончено к тому времени. Кроме того, на запад отсюда вдоль железной дороги также находятся войска.

– А что, если индейцам удалось перехитрить кавалерию и увернуться от нее? – возбужденно сказал толстый, круглолицый капитан. – Разрешите мне посадить свою роту на мулов и направиться к югу. Мы хоть преградим там индейцам путь, если уж не сможем окружить их. Все-таки наш полк хоть чем-нибудь покажет себя.

Другие офицеры поддержали его.

– Не люблю, когда пехота едет верхом, – сказал полковник.

– Но мы уже это делали, сэр. И мы не допустим их до. Додж-Сити. Вы знаете, что тут поднимется, если выступит ополчение!

– Быть может, стоит все-таки послать роту, на риск, – задумчиво проговорил полковник. – Во всяком случае, вы сможете соединиться с Мюрреем. Он хочет этого, одному богу известно почему. Сейчас у него и так два эскадрона. В случае если вы присоединитесь к нему, вам придется действовать под его командованием, если только он не пройдет севернее…

Венест слушал, но не слышал. Мысль о побеге полностью завладела им, и сердце его колотилось от страха, что дезертировать придется этой же ночью.

Он опомнился, услышав слова полковника:

– Ты отправишься сегодня же с капитаном Седбергом. Он препроводит тебя в твой отряд.

Макгрет и Сеттон остановились у салуна «Аламо» и потребовали виски. Они сразу же выпили по три стакана, почувствовали себя лучше и с жадностью набросились на красный сыр и крекеры.

– Проголодались? – добродушно спросил бармен. Это был пузатый, сутулый человек с лысой головой, белой и гладкой, как яйцо. – Могу предложить вам ветчины и яиц. А то, может быть, хотите холодной курятины? – добавил он. Мясо было не в почете в Додж-Сити. – Приехали сегодня?

Они кивнули. Затем выпили еще и опять налегли на сыр и крекеры.

– Закуска за счет бара, – пояснил бармен.

– Я видел бесплатные завтраки и получше.

– Возможно, но только не в Додже, – сказал бармен. – Приехали из Колдуотера?

– Да вам-то какое дело! – крикнул Сеттон.

– Ну, не сердитесь.

– Ладно, ладно, все в порядке, – ухмыльнулся Макгрет. Он решительно чувствовал себя лучше.

Они допили бутылку и продолжали поедать сыр и крекеры, пока тарелка не опустела.

Чтобы наложить еще, бармен нагнулся под стойку.

– Я слышал, шайены идут сюда, – сказал он.

– Может быть, и идут.

Выпрямившись, бармен продолжал:

– Я добавил тут кусок курицы. Разделайтесь с ним, пока не пришел хозяин.

Сеттон хрипло пробурчал:

– Ох, и саданул бы я разок из ружья в этих краснокожих чертей!

Бармен поставил на стойку вторую бутылку. Макгрет взял ее и, расплатившись за выпитое, направился к одному из столиков.

– Я принесу еще сыру и крекеров, – сказал бармен.

Сеттон тяжело опустился на стул, и Макгрет опять налил себе и приятелю. Сеттон пил с медлительным упорством человека, которому хочется напиться, но это ему никак не удается.

Макгрет пил вдвое меньше и насвистывал под звуки рояля. Он не спускал глаз с двери, наблюдая за каждым, кто входил в бар.

Стойка тянулась через все помещение – в ней было футов сорок, и она упиралась в разбитое, дребезжащее пианино Маленький лысый человечек, раскачиваясь на табуретке, наигрывал все один и тот же плясовой мотив. Ряды грязных стаканов на стойке отзывались звоном на его игру; возле него стоял липкий кувшин, до половины наполненный скверным пивом. Столики стояли в густом слое грязных опилок, образуя как бы барьер вокруг площадки для танцев, также посыпанной опилками. Человек пять-шесть толпилось у стойки и с десяток расположилось за двумя карточными столами.

В противоположном углу помещались рулетка и стол для игры в кости. Пахло чем-то кислым, спертым, отвратительным.

Сеттон понемногу пьянел.

– Эта страна должна быть для белых людей, а выходит, что нет, – заявил он.

– Правильно, – поддакнул Макгрет. Он всегда соглашался с этим здоровенным малым, когда тот был пьян.

– Да… – глупо улыбаясь, проговорил Сеттон. – А знаешь, что я сделаю со скальпом?

– Что?

– Пришью его прямо к локтю. Черт возьми, прямо сюда, к локтю! – Он схватил бутылку и, шатаясь, направился к стойке.

Макгрет последовал за ним.

– Да ты сядь, – сказал он.

– Всю страну опоганили…

– Пойди сядь, – повторил Макгрет.

Высокий белобрысый парень украдкой взглянул на бармена и затем тронул Сеттона за локоть.

– Сэр? – сказал он.

Сеттон с воинственным видом медленно обернулся. Макгрет предусмотрительно отступил назад, все еще ухмыляясь. Красное лицо высокого человека было покрыто пятнами.

– Где вы их видели? – тревожно пролепетал он.

– Кого?

– Шайенов.

– Отстань! – прорычал Сеттон. – Я не видел их. Они едут сюда, к Доджу.

– Откуда же вы знаете?

– Откуда я знаю? Вот чудно!

Остальные посетители столпились вокруг них.

Человек за стойкой вытирал стакан, с тревогой наблюдая за Сеттоном.

Пианино, задребезжав, умолкло. Маленький лысый человечек повернулся на табурете и налил себе стакан выдохшегося пива.

Плотный, хорошо сложенный, нарядно одетый человек с поседевшими головой и усами – вероятно, фермер или шулер, а может быть, инженер – сказал свысока и слегка презрительно:

– Если вы, мистер, видели индейцев, так расскажите нам.

Пианист, потягивая пиво, пробирался к группе, окружавшей бродяг.

– Мы приехали сюда с одним солдатом, – поспешно вмешался Макгрет. – Он и сказал нам.

– Шайены? А сколько их?

– Целое племя, верхами, будь они прокляты! – сказал Сеттон и, повысив голос, хрипло повторил: – Целое племя!

– А вы откуда приехали сюда?

– Из Ридера, если это вас касается, черт бы вас взял!

– Может быть, и так, – кивнул хорошо одетый человек, неторопливо оглядывая своими голубыми глазами Сеттона, его рваные штаны, синюю рваную, грязную блузу, лицо в шрамах, заросшее, небритое, и всю его крупную, коренастую фигуру.

Сеттон пытался уничтожить незнакомца вызывающим, дерзким взглядом, и Макгрет схватил своего партнера за рукав. Незнакомец спокойно встретил взгляд Сеттона, а худой краснолицый малый в коричневых штанах и расстегнутой рубашке – вероятно, железнодорожный служащий, а может быть, телеграфист – набрался решимости и сказал:

– И чего ради волновать людей этими разговорами об индейцах?

Он сказал это мягко и вполголоса, но упрек привел Сеттона в ярость. Бродяга с размаху ударил краснолицего, и тот растянулся на полу. Незнакомец не двинулся, но не сводил глаз с Сеттона. Человек в коричневых штанах все еще лежал на полу: у него не было оружия; на четвереньках отполз он в сторону и выбрался из круга.

Незнакомец повернулся к Сеттону спиной, тем самым выражая ему свое пренебрежение, подошел к лежащему на земле, помог ему подняться на ноги и вместе с ним ушел из салуна.

– Нашелся умник! – сказал Сеттон. – Откуда я знаю про шайенов… – Он потер суставы пальцев.

– Я сам бы охотно излупил их! – возбужденно крикнул бармен.

Пианист хихикнул и хлопнул себя по ляжке.

На улице краснолицый человек, потирая слегка дрожащей рукой челюсть, сказал:

– Спасибо вам, мистер Блэк.

– Додж кишит подобными лодырями, – сказал тот. – Но лучше с ними не связываться, они подолгу не живут здесь.

– А он правду сказал относительно индейцев. Об этом было получено сообщение сегодня утром.

– Военный набег?

– Видимо. Это шайены, которые ушли из своей резервации. Предполагают, что они направляются на север, но, кажется, никто ничего достоверно не знает. Я пока помалкивал об этом сообщении. Люди просто с ума сходят, когда слышат разговоры об индейцах.

– Эти разговоры пробуждают охотничьи инстинкты, – задумчиво заметил Блэк, – как крупный зверь, а в этой стране всегда сезон для охоты за краснокожими… Ну, мне надо обратно на ферму.

– Они говорили о трехстах. Это много для индейцев.

– Было бы неплохо отправить против них отряд ополченцев, – заметил Блэк, думая при этом о своем ранчо, о лошадях, скоте, о доме, постройка которого обошлась ему в шесть тысяч долларов. – В какую сторону они движутся? – спросил он.

– Вот этого-то я и не знаю. Да и не мое это дело. Здесь находится полк солдат, пусть и занимается ими.

– Много сделали эти солдаты для Доджа!

– И все же они являются представителями закона, мистер Блэк. А вы должны согласиться, что закона-то у нас и не хватает. – Краснолицый человек криво усмехнулся, потирая себе скулу. – Хорошо, если человек умеет сражаться, а если нет, то любой закон лучше, чем никакой. Представьте себе, что ополченцы отправятся убивать индейцев. Ведь это все-таки только слепая толпа! В чем же тогда различие – идет ли толпа линчевать одного человека, или сотню, или три сотни!

– Они защищают свои домашние очаги, – рассеянно сказал Блэк.

– Домашние очаги в Додже? Где же они, эти очаги?

Блэк пожал плечами Они зашагали по улице, и когда поравнялись с редакцией газеты, телеграфист, пробормотав что-то, отошел от Блэка. Тот даже не заметил его ухода.

День клонился к вечеру, и Додж гостеприимно встречал всех прибывающих. Они въезжали поодиночке, парами, группами.

Кучка железнодорожных рабочих прикатила на дрезине, сняла ее с путей и поставила перед салуном Келли.

Многочисленная семья шведов в маленьком громыхающем фургоне медленно тащилась по Фронт-стрит, рассматривая все вокруг широко раскрытыми глазами. Во многих домах слышались дребезжащие звуки фортепиано, сулившие веселье.

Фермер направился в контору шерифа – тесный дощатый ящик с треснувшим зеркальным стеклом в окне. Шериф находился здесь; он дремал, развалившись в кресле. Тут же присутствовал судебный исполнитель Эрп; он вырывал листы из старых записных книжек и делал остроносые стрелки. Блэк извлек пригоршню сигар из кармана.

В то время шерифом Доджа был Бат Мастерсон, коренастый решительный человек. Он никогда не забывал о том, что большая часть его предшественников умерла в сапогах и держа в руке пистолет. Должность шерифа в Додже не была ни выгодной, ни почетной, она была связана с постоянным риском, с почти верным проигрышем в игре, которую нечестно вели другие. Каждый шериф Доджа обещал очистить город от преступных элементов, сделать его местом, где порядочные люди могли бы чувствовать себя в безопасности. Но Бат Мастерсон был первым, как будто обещавшим прожить достаточно долго, чтобы выполнить свое намерение.

Теперь же, прислушиваясь к болтовне Эрпа с владельцем ранчо, Мастерсон осторожно опустил свое кресло на все четыре ножки, кивнул головой, взял сигару, понюхал ее и откусил кончик. Каждое его движение было обдуманно, рассчитанно, медлительно. Это были движения человека, который жив только благодаря своей осмотрительности и чья жизнь так хрупка, что ее нужно охранять днем и ночью.

Он наклонился над спичкой, зажженной Блэком. Но Эрп отрицательно покачал головой и начал сосать сигару, не закуривая. Эрп, жилистый, весь подобранный, напоминал своей настороженностью боевого петуха; его пальцы непрерывно играли пистолетом, он постукивал ногтями о металл.

– Ну, как дела? – спросил Блэк.

– Все спокойно.

– Спокойствие – вещь хорошая.

– Неплохая, – сказал Эрп.

– А что слышно о рыночных ценах? – спросил Мастерсон.

– Поднялись на доллар двадцать центов.

– Это хорошо.

– Могло быть и лучше, – сказал Блэк. – Теперь на скоте не наживешь состояния.

– Все-таки дело… – протянул Эрп, покусывая стрелу. – Мне так надоело блюсти мир и тишину, что я, кажется, готов наняться в ковбои за двадцать долларов в месяц.

– Имей я жену и детей, – задумчиво проговорил Блэк, – я бы удрал отсюда. А теперь я никак не могу решить, сидеть ли мне у себя на ферме, ожидая, когда она загорится, или перебраться в Додж.

– И до вас дошли эти истории об индейцах? – вздохнул шериф. – Интересно знать, а вы слышали их?

– Черт возьми, конечно! – с кислой улыбкой отозвался Эрп. – Трудно не слышать. Каждый лохматый бродяга, которому не удалось убить бизона, или поторговать виски, или стянуть деньги, жаждет поиграть со скальпом.

– Тоже вояки! – пробормотал Мастерсон.

– Это один способ смотреть на дело, – согласился фермер. – А с другой стороны, вы можете приехать к себе домой и увидеть, что дом сожжен, скот угнан… и вам еще повезло, что вас самих тут не оказалось.

– Но ведь они еще ничего не сожгли.

– Глупая манера рассуждать, – сказал Блэк.

– Ну ладно, ладно!.. Чего же вам хочется? Ополчения? Армии волонтеров? И где они, эти шайены? Вы их видели? А я даже не знаю, сколько их ушло и куда они идут. Конечно, и я мог бы бегать вместе со всеми по городу, размахивать ружьем и вопить: «Бей проклятых краснокожих!» Но для чего? Это никогда не приводило ни к чему хорошему. Я стараюсь поддерживать спокойствие.

– Может быть, вы перестараетесь.

– Возможно. Но я и впредь буду его здесь поддерживать. В прериях и так хватит солдат.

– А здесь, в Додже, хватит трусов!

Мастерсон пристально взглянул на Блэка. Эрп свистнул, и Мастерсон сказал вполголоса:

– Мы ведь давно знаем друг друга, Блэк!

Несколько минут прошло в молчании. Они не двинулись и тогда, когда у дверей замер четкий топот копыт. Мастерсон лишь слегка повернулся, когда приехавший ворвался в комнату.

Эрп сказал:

– Хелло, Джимми!

Лицо парня показалось Блэку знакомым.

– Они напали на Фуллеров! – задыхаясь, крикнул парень.

– Кто напал?

– Спокойно, Джимми, – сказал Эрп.

– Проклятые индейцы!

Блэк улыбнулся, а Мастерсон резко сказал:

– Садись, Джимми! Что за чертовщину ты городишь!

– Я же сказал вам! Они напали на Фуллеров, стреляли целый день и сожгли дом и всех, кто в нем был.

– Когда это случилось?

– Сегодня ночью!

– Ты сам видел?

– Черт возьми! Я – нет, а Ленни Рэнд видел. Он загнал свою лошадь, а я, черт меня побери, загнал свою! Ленни ехал к Фуллерам и вдруг услышал такую стрельбу, точно там шло сражение. Он уже не поехал туда, но, по его словам, стреляла по крайней мере тысяча ружей. Он видел зарево на небе, точно от пожара в прерии.

– Где это было? – спросил Блэк.

– На Медисин-Лодж-Ривер.

– Да, это могло быть у Фуллеров, – согласился Эрп. – Но отчего, черт бы его взял, Ленни не поехал посмотреть? Чтобы захватить папашу Фуллера, индейцам незачем было начинать сражение… Ты уверен, что Ленни слышал стрельбу?

– Истинный бог, уверен!

– Эти негодяи могут начать стрельбу и без всякого повода, – заметил Блэк.

Мастерсон поднялся с утомленным видом, подошел к конторке и пристегнул к поясу пистолеты.

– Я пойду посмотрю, что там делается, – сказал он Эрпу. – Вы же поезжайте в форт и переговорите там. В Додже всегда найдутся головорезы, готовые отправиться в погоню за индейцами, и уж лучше, если с ними будет одна или две роты.

Телеграфист, все еще потирая зашибленную скулу, сидел в редакции газеты и слушал, как редактор диктует передовую статью прямо наборщику. Помимо своей работы в телеграфной компании Вестерн Юнион, Стенли Гарбург был канзасским корреспондентом «Нью-Йорк таймс». Он не числился штатным сотрудником, но когда ему попадался какой-нибудь интересный материал, он посылал его в газету в надежде, что там его используют. Если события того стоили, обработку поручали опытному журналисту. Стенли берег, как сокровище, те номера, в которых печатались его краткие заметки.

Разглядывая теперь похожие на две платяные щетки бакенбарды редактора Аткинса, он раздумывал о назревающих событиях, о сенсационной истории, о которой он напишет, об этом великим шансе на успех и вместе с тем надеялся, что его предположения не осуществятся. Он вспоминал точки и тире, принесшие ему извещение о побеге индейцев, об атаках и контратаках, о постепенной концентрации войск со всех концов штата, о сети, которая плелась и в которой, видимо, не окажется уже ни одной спущенной петли. Он мало знал об индейцах, так как каждый живущий в прериях утверждал, что его рассказы о краснокожих самые достоверные; однако он знал, что индейские войны – дело прошлое, что индейская проблема разрешена раз и навсегда. Но теперь было что-то иное…

Он услышал, как Аткинс продиктовал: «До каких же пор свободные американцы будут жить под тенью этого смертельного страха? До каких же пор эта индейская угроза будет держать их дома, их очаги, их близких в долине мрака? Мы заявляем: хватит! Мы заявляем, что не будут больше наши близкие гибнуть в жадно разверстой пасти варварства! Мы обращаемся к свободным людям: подымайтесь и уничтожьте краснокожих! Мы говорим: граждане Додж-Сити, защищайте ваши очаги, подымайте оружие за дело мира и свободы! Ударьте по ним с такой силой, чтобы они поняли: это гнев Господень обрушился на них! Дайте им такой урок, который на веки вечные отучит их переступать границы своих резерваций…»

Гарбург слушал, слегка усмехаясь. Он слышал, как те же призывы, заклинания и проклятия произносились по поводу охотников за бизонами, бандитов, скотокрадов, торговцев виски, техасцев.

Аткинс никогда не менял текста своих передовиц, а если бы менял, то порядочные люди в Додже, может быть, все-таки читали бы их. Но при данном положении дела никто их не читал, за исключением тех случаев, когда эти статьи перепечатывались газетами восточных штатов, стремившимися показать воинственный пыл пограничной прессы.

Кончив диктовать, Аткинс подошел к телеграфисту, ухмыляясь и посасывая свою старую трубку.

– Задал я им перцу, а? – сказал он.

– Разве вы так ненавидите индейцев?

– Ненавижу? Да я никогда не знал ни одного, никогда не говорил ни с кем из них, кроме метиса Микки. Но они, как и бандиты, мешают прогрессу, а прогресс не может останавливаться.

– Все же я не печатал бы этого, – сказал Гарбург.

– Почему?

– И так достаточно шума. Зачем же еще добавлять? Индейцы не подошли к Доджу, и нет никаких доказательств, что они грабили или творили безобразия. У них, вероятно, одно-единственное желание – уйти к себе на родину, на север.

– А нам надо убираться с земли, за которую мы сражались? Сказать им: идите сюда, идите с миром?

– А почему бы и нет!

– Эх!.. – Редактор сплюнул. – Уходите! Трусость слишком нестерпима. Убирайтесь отсюда!

Отряд из форта Додж выехал с наступлением темноты и, следуя точно на юг, направился в сторону Уитмена, вместо того чтобы двигаться на юго-восток, к Ридеру и Медисин-Лодж-Ривер. Седберг решил, что отряд из форта Рено или уже перехватил шайенов, или совершенно утерял их.

Тот факт, что индейцы могли уйти от кавалерии, уже настигшей их, ему и в голову не пришел. А если бы Мюррей вступил с ними в соприкосновение, то сведения об этом уже были бы получены в Додже. Таким образом, вероятнее всего, что отряд из Рено окончательно потерял след индейцев. Если отряд продолжит свой марш на север от Сан-Сити, он будет прикрывать восточный фланг, так же как и воинские части, патрулирующие железную дорогу на открытых платформах. Тем не менее инстинкт мог заставить шайенов уклониться к западу, подсказать им, что в наименее населенной части штата скрыться легче всего. Больше никаких данных у Седберга не было. И он ночью повел наугад в южном направлении свою посаженную на мулов пехоту.

Множество слухов о нападениях индейцев просочилось за этот день в Додж-Сити из всех частей Канзаса, но Седберг не мог опираться на них, так как они были слишком недостоверны и противоречивы. Имело смысл идти только на юг, и он пошел на юг, намереваясь описать широкую дугу к востоку и на следующий день найти след Мюррея.

В качестве следопыта он захватил с собой старика Пита Джемисона, метиса из племени Воронов, знавшего юго-западный Канзас как свои пять пальцев. Существенную помощь оказывали также яркий свет луны и белое сияние звезд, которое наблюдается только над высокими горными кряжами, пустыней и беспредельными прериями.

Солдаты ехали тесными рядами, почти безмолвно. С непривычки им было не очень удобно верхом на мулах, но все же они двигались быстро. Они не чувствовали усталости, так как им был дан двухчасовой отдых после ужина; все же перспектива трястись всю ночь рысью была не из приятных.

Рядовой Венест ехал почти в голове колонны, в двух шагах позади капитана Седберга. Он уже чувствовал себя раскисшим и измотанным. Даже теперь ему было трудно примириться с мыслью, что удовольствия, которые он получил в Додж-Сити, были так мгновенны, что они остались позади, а он возвращается или к индейцам, или к ненавистному желто-красному однообразию и скуке форта Рено.

Он слышал, как Седберг о чем-то говорит со следопытом, и ему были ненавистны они оба, ненавистно все, что было связано с этой бесконечной, плоской, унылой равниной. Он мечтал о том, чтобы, если они действительно найдут индейцев, Седберг погиб, умер в таких же страданиях, какие испытывает сейчас он, Венест. Его раздражал глухой голос следопыта и певучий индейский акцент, с каким он говорил Седбергу:

– Эти шайены, клянусь богом, все до одного скверные люди. Они дерутся, как черти, как дикие кошки. Я думаю, если мы найдем их, надо идти осторожно-осторожно, как мышь в темноте, когда она чует кошку.

– Твое дело найти их. Только и всего. Найди их и предоставь уж мне самому решать, что делать с ними дальше, – сказал Седберг.

– Верно, верно. Только я думаю, господин капитан, надо очень осторожно…

Они ехали, ехали бесконечно долго. Трава вокруг них была высокая, темная, мокрая. Лаяли койоты, заслышав топот мулов. Один раз солдаты врезались в стадо перепуганных бизонов. Кавалеристы проезжали мимо проволочных изгородей, уже разделивших прерии на участки, и временами перед ними вставали черные пятна амбаров и домов с закрытыми ставнями. Иногда во мраке слышались ржанье лошадей, топот испуганного скота, а поднявшись на холм, они видели внизу печальный отблеск потухающего костра и неподвижные фигуры спящих ковбоев, лежавших вокруг него, точно спицы колеса. Но ни отряд, ни патрули, растянувшиеся на пятьсот ярдов по обеим сторонам отряда, нигде не обнаружили каких бы то ни было следов индейцев; не было ни пылающих ферм, ни зарева в небе от их костров.

Ночь проходила, а полусонные солдаты всё ехали, свесив головы, изредка только открывая рот, чтобы выругаться, и снова погружаясь в мрачное, как ночь, молчание, которое нарушалось только непрерывным топотом копыт. И это продолжалось, пока небо из темно-синего не превратилось в чернильно-черное, а затем не начался угрюмый и мглистый рассвет.

– Зря маемся, – сказал Пит Джемисон.

Спустя минуту он повернул мула и, стоя на стременах, поднеся к ушам ладони, принялся слушать. Седберг подал солдатам знак остановиться, а оба патруля нерешительно подъехали в полумраке.

– Кажется, я слышу очень странный шум, – глупо ухмыляясь, заявил следопыт, вертя головой из стороны в сторону. – Кажется, я что-то слышу.

– Что же?

– Не знаю. Может, ничего, а может быть, много людей верхами скачет.

– Где?

Следопыт указал вперед, и Седберг напряг слух. Лошади офицеров тревожно заржали, а солдаты, стряхнув с себя сон, судорожно сжимали холодный металл своих ружей и вздрагивали от утреннего сырого холода. Снова в прериях стало тихо. И вдруг через мгновение они услышали звук, похожий на приглушенную, далекую дробь многих барабанов.

– Они где-то близко, – заявил Джемисон.

– Сколько же их, по-твоему?

Следопыт пожал плечами:

– Может, две сотни. Может, и больше.

«Это или индейцы, или Мюррей со своим отрядом», – подумал Седберг. Он нерешительно обернулся и взглянул на солдат; они стояли тесными рядами, измученные ночной ездой, возились со своими ружьями, силясь вместе с тем удержать на месте мулов, которые сбивались в кучу, как домашний скот.

Теперь, когда Седберг был близок к цели, он не знал, что ему делать.

Как офицеру пехоты, ему хотелось приказать солдатам спешиться и рассыпаться цепью. Но тогда индейцам – если это они – будет очень легко избежать стычки с его солдатами. И он стал ждать.

Венест, скорчившись на своем рослом сером коне, потирал онемевшие икры.

Вдруг он увидел индейцев, появившихся из тумана. Они неслись вскачь с невысокого холма и остановились, выжидая, в сотне ярдов от отряда.

В эту минуту Венест понял, что Мюррей потерпел неудачу и сам он тоже. Где-то там все его товарищи находились в полной безопасности, а он здесь один, лицом к лицу с индейцами. Точно жестокий и мстительный рок вступил с ним в единоборство и победил.

– Ей-богу, – шепнул следопыт, – кажется, мы поймали их или они нас!

Седберг взмахнул рукой, и мулы пошли вперед.

Индейцы казались неподвижными, смутными силуэтами. И вдруг легко, как текущая вода, больше половины их устремилось прочь.

– За ними! – воскликнул Седберг. – Горнист, черт тебя побери, давай сигнал!

Звуки трубы, казалось, пробудили и в людях и в животных одно и то же желание. Мулы пустились рысью, но следопыт, поднявшись на стременах, схватил Седберга за руку и крикнул:

– Господин капитан, там женщины, вы с ума сошли! Вы будете гнаться за женщинами, а воины наступят вам на хвост!

И тут Седберг понял, в чем дело: женщины и дети устремились на юго-восток, туда, откуда они пришли; мужчины же, ловкие, как цирковые наездники, мчались на своих маленьких лошадках и окружали роту, чтобы ударить по ней с фланга. Он безуспешно пытался повернуть своих солдат, но мулы сбились в беспорядочную кучу, и он приказал колонне остановиться.

Розовый отблеск восходящего солнца уже появился среди дымки. Женщины и дети скрылись в ней, как бы закутались в сумрак и туман, а мужчины, убедившись, что их семьи в безопасности, вызывающе разъезжали взад и вперед перед конной пехотой. До сих пор еще не раздалось ни одного выстрела.

Седберг, убедившись, что ему не удастся хоть как-нибудь построить мулов для атаки, приказал солдатам спешиться и открыть огонь. Индейцы отъехали прочь. Солдаты с трудом слезали с седел, висли на уздечках и, осыпая бранью измученных, упрямых мулов, растаскивали животных в стороны, чтобы иметь свободное пространство для стрельбы. Венест остался в седле; он достаточно разбирался в кавалерийском деле, чтобы понять всю бессмысленность и гибельность подобного маневра. Он один предвидел массовую атаку шайенов, пока пехотинцы еще возились с мулами.

Он видел, как шайены, развернувшись подобно вееру, налетели на отряд: так несется гонимое бурей перекати-поле. Пронзительно крича и воя, они смяли мулов, промчались сквозь их ряды, оставив роту в полнейшем смятении. Солдаты открыли огонь, но без результата. Попасть в этих вертящихся, мечущихся всадников было так же трудно, как подстрелить летящего дикого голубя. Индейцы стреляли немного, их редкие, разрозненные выстрелы скорее имели целью вызвать панику среди животных, чем убить солдат. Они уже умчались в предутреннюю мглу, а солдаты всё еще возились с мулами, поднимались с земли и бесцельно выпускали пулю за пулей вслед исчезнувшим индейцам, ругались и ощупью отыскивали в высокой траве свое оружие.

Но Венест исчез. Его большой серый конь заартачился, и Венест, увидев приближавшихся индейцев, дал ему шпоры и помчался прочь. Голова его кружилась, спину, как ножом, колола боль от пули, засевшей под лопаткой. Это была случайная пуля, выпущенная наугад кем-то из солдат. Но Венест сознавал только одно: теперь все кончено, он дезертирует, он вернется домой, он будет скакать, не оглядываясь, не отдыхая, пока не доедет до дому.

Сначала он бешено мчался навстречу индейцам, а потом, когда они повернули на восток, к своим женам и детям, – в сторону от них. Теперь Венест был один. Его рослый серый конь перешел на рысь, затем на шаг и наконец совсем остановился. Венест висел в седле. Его воспоминания о зеленой теплой родине в Джерси были очень неясными; такими они оставались до тех пор, пока его пальцы под тяжестью тела не разжались и не соскользнули с луки. И тогда для него наступила ночь, хотя солнце, как лучезарный ангел, поднималось над прериями. Рослый серый конь пошел дальше и начал щипать траву, таща за собой тело Венеста, одной ногой застрявшего в стремени.

В Додж-Сити, в театре «Леди Веселье», прошла уже половина представления, когда конферансье Франк Хеник вышел на авансцену и поклонился зрителям.

Приняв робкий и смиренный вид, стоял он против рампы с шестьюдесятью свечами в жестяных подсвечниках и, сжав руки, наконец заговорил:

– Сограждане Додж-Сити, соотечественники, я обращаюсь к вам сейчас не для того, чтобы развеселить вас. Есть время и для веселья, и вы не ошибаетесь, когда, уплатив за вход в наш театр, ожидаете услышать здесь шутки наивысшего качества, так же как танцы и пение. Но сегодня не до шуток. Об этом я и буду говорить. Я имею в виду грозную опасность, которая охватывает Канзас, подобно безудержному пожару в прериях. Я хочу сказать о краснокожих дикарях, которые жгут, грабят, убивают. Я хочу сказать о мужественных людях, притаившихся в своих забаррикадированных домах, о женщинах и детях, стоящих рядом с ними на коленях и возносящих к небу свои молитвы, в то время как их мужья, братья, отцы посылают в окно пулю за пулей, чтобы отогнать свирепого врага, стремящегося уничтожить все, что им дорого. Можете ли вы, граждане Додж-Сити, сидеть здесь, оставаясь равнодушными к их страданиям? Или, быть может, гнев и ужас уже закипают в ваших верных сердцах? Можете ли вы сидеть здесь и не испытывать желания взять в руки ружье, пойти уничтожать это бессердечное первобытное чудовище, не знающее, что такое любовь и христианская вера, умеющее только скальпировать и терзать людей до смерти? Можете ли вы позабыть не только храбрецов, служивших под командованием генерала Кастера[15] и отдавших свою жизнь всего только несколько лет назад, но и таких отважных мужчин и женщин, как Фуллеры, Кленси, Логаны и им подобные храбрецы, которые лежат теперь оскальпированные и окровавленные? Я только платный конферансье и, может быть, мои слова ничего не значат для таких закаленных бойцов, как вы, но я знаю, что если вы дадите мне ружье и коня, я первый отправлюсь с вами… Крайне признателен вам за любезное внимание, леди и джентльмены!

Оркестр попытался исполнить военный гимн республики, но шумные овации заглушили звуки музыки. Франк Хеник все отвешивал и отвешивал поклоны, но бесполезно было пытаться успокоить зрителей или же продолжать представление. Люди, стоявшие ближе к сцене, выхватили из подсвечников горящие свечи, и Франк Хеник, которого вознесла волна энтузиазма, так умело им пробужденного, двинулся из театра во главе факельного шествия, направившегося по Фронт-стрит в салун «Длинный сук». К этому времени волнение перекинулось во все уголки Додж-Сити. Мужчины и женщины толпами спешили в «Длинный сук», который был скоро битком набит людьми, и они кричали, ревели и вызывали Бата Мастерсона.

Мастерсон взобрался на стойку и заорал:

– Погодите! Погодите минутку! Дайте мне разобраться!

– Слушай. Бат, мы за тебя, Бат! – вопила толпа.

– Ладно. Вы теперь рветесь в бой с индейцами. Я понимаю вас. Вы наслышались о том, что индейцы громят Канзас, и, естественно, на стену полезли. Но это не шестьдесят шестой и не шестьдесят восьмой год. С индейскими войнами покончено, и если есть еще какая-нибудь бродячая и бесчинствующая шайка, то войска справятся с ней.

Свист, крики: «Долой этих маскарадных солдат!»

– Ладно, – продолжал Мастерсон, – может, вы и не любите солдат, но они – закон!

– Закон – это ты, Бат! Объявляй набор!

– Подождите минутку. Мне не нужна беспорядочная толпа граждан, которая стреляет во что попало. Уж если вы решились взяться за дело, его следует делать как полагается и по-моему. Иначе я вас к чертям пошлю!

– К чертям! Ладно! Объявляй набор!

– Хорошо! Вы отправитесь за индейцами. Но вы не можете выступить сегодня ночью. Во-первых, если вы начнете стрельбу в темноте, то убьете больше горожан, чем индейцев. Во-вторых, вы же не знаете, где эти индейцы. Судя по донесениям, они чуть не в двадцати разных местах штата. Надо подождать, пока мы не узнаем точно. Сегодня ночью выступила рота пехотинцев верхом на мулах, чтобы сцапать их. Надо подождать сведений из форта. А покамест комитет граждан займется набором ополчения. Завтра же утром, если вы не передумаете, я приведу вас к присяге.

Мастерсон слез со стойки среди одобрительного воя, в котором потонули отдельные выкрики недовольных, желавших отправиться немедленно. Бóльшая часть присутствующих почувствовала облегчение, узнав, что до утра ничего решительного предпринято не будет.

Толпа в «Длинном суку» растаяла, многие перешли в другие салуны. Техасский скотовод, ненавидевший индейцев так, как только могут их ненавидеть техасцы, трижды бесплатно угощал виски всех присутствующих, шулер Роудей Кейз – дважды. Начались танцы, игра в карты. Уполномоченные отправились в заднюю комнату, и запись желающих вступить в ополчение началась.

Участники ополчения нервничали, суетились, возмущались. Накануне их было почти триста, а сегодня утром не насчитывалось и сотни. Состав также изменился. Исчезли мелкие фермеры и мелкие владельцы ранчо, а также семейные. И произошло это всего лишь за какие-нибудь десять часов. Одно дело – выступить против индейцев после нескольких стаканов виски, нескольких речей, в общем порыве очистить страну от заразы, и совсем другое – отправиться в поход и быть убитым при ярком и трезвом свете утра. Не лучше ли было бы разойтись по домам, не покидать насиженного местечка, а загнать скот в хлев и закрыть ставни? В случае же появления индейцев – сражаться с ними на своем собственном клочке земли.

Другой причиной, охладившей всеобщий пыл, было появление старика Фуллера. Он не только не был убит, согласно слухам, но, наоборот, полон жизни и энергии. Вооружившись старинным шарповским ружьем, он горел желанием уничтожить хоть нескольких шайенов на свой страх и риск. Когда его спросили о битве, в которой он якобы пал, то он признался, что бой действительно был, но не у него на ферме, а между войсками и шайенами где-то на Медисин-Лодж-Ривер. Об этом ему мало известно, но он слышал, что индейцы направляются к Доджу. Поэтому-то он и явился сюда.

Это еще больше охладило граждан. Если Фуллер не убит, то возможно, что слухи о десятке других смертей также вымысел. В результате дезертирство среди ополченцев увеличилось. А затем кучка техасских ковбоев отыскала метиса Микки, слабоумного, безобидного индейца, под прилавком в универсальном магазине Бриггса. Он был совершенно безвреден, кроток, как кролик, боялся собак и готов был выполнять самую грязную работу. Он не только не общался с шайенами, но смертельно боялся индейцев и всегда избегал их.

И вот техасцы выволокли его, облили креозотом, который украли на товарной станции, и, желая выразить свое презрение к нему, повесили за одну ногу на телеграфном столбе, вместо того чтобы линчевать, как они линчевали бы белого. Затем они поскакали по Фронт-стрит и, дав несколько залпов, удалились, раньше чем несколько более разумных граждан раздобыли лестницу и, перерезав веревку, сняли Микки. Тот был едва жив, а прилив крови к его уродливой голове вызвал шок. И вот он лежал, силясь улыбнуться Бату Мастерсону, который явился слишком поздно. Бат знал Микки уже много лет. И теперь он ругал техасцев и клялся, что убьет их при первой же встрече. Невзирая на свою хвастливую храбрость, техасцы, зная Мастерсона, во время убрались из города, а шерифа понемногу удалось утихомирить.

Это событие также увеличило дезертирство из ополчения.

Уайт Эрп плюнул на все это дело и отправился в контору Мастерсона делать свои бумажные стрелки. Шериф объявил, что если ополченцы всё еще намерены выступить и быть убитыми, он пойдет с ними хотя бы для того, чтобы они не перестреляли друг друга.

Так проходило утро. Число ополченцев сократилось еще вдвое; осталась лишь кучка бродячих ковбоев, жаждавших похвастаться своим участием в битве с индейцами или же скальпом, пришитым к отвороту куртки, да несколько воинственных техасцев – шулеров и барменов, которым надоело увертываться от пуль во время драк в салунах и захотелось пострелять и самим. Было тут также несколько приказчиков из бакалейных лавочек, видевших во всем этом веселое, занимательное приключение; два глуповатых англичанина, младшие сынки знатной фамилии, также считавшие все это безделицей, чем-то вроде пикника; шериф и четверо его помощников; телеграфист, мечтавший писать статьи для газет, и, наконец, пять-шесть скотоводов, готовых на все, только бы выгнать индейцев из прерий.

Остальные – мелкие фермеры и ранчеры, железнодорожники, рабочие скотопригонных дворов, адвокаты, доктора, портные и торговцы – сбежали. А оставшиеся горели нетерпением выступить, стремясь оправдать свое поведение. Они толпились перед «Аламо» и то вскакивали в седла, то спешивались, открывали и закрывали затворы ружей, пересчитывали патроны и требовали от Мастерсона, чтобы он повел их наконец на поиски индейцев.

Мастерсон сообщил об этом в форт Додж, считая, что если ополченцы все-таки выполнят свое решение, то лучше, если при них будет войсковая часть. Полученный им ответ был, в сущности, отказом: полковник извещал, что у него больше нет солдат, которыми он мог бы располагать для этой цели, что рота пехотинцев на мулах выступила накануне, что две другие роты патрулируют железную дорогу, а четвертая рота несет охрану в окрестностях самого Додж-Сити; гарнизон же форта Додж не может покинуть Додж.

Если гражданское население настаивает на том, чтобы отправиться на поиски индейцев, им придется сделать это самостоятельно.

«Черт бы взял всех этих военных!» – подумал Мастерсон без ненависти, но в гневе, что ему одному придется нести ответственность за этот сброд, за ополчение и его бессмысленную, упорную жажду убивать индейцев. Под тем или иным предлогом он откладывал выступление отряда с девяти часов до десяти, а затем и до одиннадцати. Насмешки и издевательства окружающих удерживали ополченцев, и они не расходились.

– Или вы дадите приказ о выступлении, Бат, или мы – клянусь дьяволом! – отправимся без вас, – заявил шерифу один из скотоводов.

Минут десять спустя после этого требования ковбой Калли Риджвуд промчался на взмыленной лошади по Фронт-стрит. Он остановил лошадь и, размахивая руками, заорал во все горло:

– Они стояли лагерем у реки к западу от Форда! Через час они будут здесь!

Теперь уже ничем нельзя было удержать ополченцев, и Мастерсон понял это. С гиком, с криком разряжая в воздух ружья, пронеслись они по Фронт-стрит, пересекли железную дорогу и поскакали на юго-восток.

Они мчались во весь опор в течение часа, не теряя из виду реки. Мастерсон уговорил их сделать остановку. Он знал, что если не дать отдыха лошадям, то ополченцы не смогут не только атаковать и сражаться, но даже преследовать и отступать. Больших трудов стоило ему держать их в узде. Спешившись на крутом берегу, они смеялись, орали. Один из приказчиков был бледен, точно его одолевала тошнота, кое-кто из техасских ковбоев поджал губы, на их лицах проскальзывало сомнение, но остальные хохотали и хвастались, слушая россказни плечистого бродячего ковбоя с шрамами на лице, по имени Сеттон, о том, как он убивал индейцев – несметные тысячи индейцев – и какие у них жалкие, трусливые душонки. А его низкорослый сотоварищ неизменно поддакивал: «Да-да, истинная правда, провались я на этом месте!»

Ополченцы пробыли здесь около десяти минут, а когда стали садиться на лошадей, то внезапно увидели индейцев.

Невозможное обратилось в действительность. Никто из них в глубине души не верил в этот поход. Просто пикник, развлечение. Как могли они отыскать какую-то кучку шайенов среди прерий, расстилающихся на тысячи миль!

Даже Мастерсон был уверен, что им ни за что не найти индейцев.

Индейцы двигались с юга, вверх по реке, а ополченцы шли по берегу с севера. Поднявшись на взгорье, шайены появились внезапно – в прериях это бывает. Они скакали очень быстро, растянувшись длинной вереницей. Впереди ехали воины, за ними женщины и дети, вцепившись, точно обезьянки, в гривы своих пони; далее следовали лошади, навьюченные домашним скарбом, собаки, бежавшие рядом, и, наконец, опять воины, составлявшие арьергард; мужчины и подростки несли охрану, растянувшись вдоль всей колонны. Они увидели ополченцев в ту же минуту, как ополченцы увидели их. Однако индейцы не изменили ни направления, ни аллюра своих лошадей. Только почти незаметно женщины и дети оказались окруженными мужчинами, точно лентой.

– Господи боже мой!.. – орал Сеттон.

Техасцы закричали – это был какой-то нечленораздельный вой.

Они вскочили на коней. Все пришло в движение, словно взбаламученный пруд. Оба англичанина, глупо улыбаясь, уставились друг на друга и взялись за руки. Телеграфиста затошнило, во рту стало сухо и горько. Одного из приказчиков, который пытался успокоить артачившуюся лошадь, вырвало.

Толстый ранчеро, глядя с презрением на эту орущую толпу, спросил Мастерсона:

– Ну как же, Бат?

Шериф, пожав плечами, стегнул своего коня по крупу.

Но уже ополченцы устремились вниз с холма и рассыпались, стреляя на ходу из качающихся, подпрыгивающих ружей и не попадая даже в такую крупную мишень, какую представляли собой индейцы.

Телеграфисту хотелось видеть все. Он повторял себе: «Я должен все видеть, запомнить и когда-нибудь написать».

Но ему удалось разглядеть лишь огневые вспышки, похожие на точки и тире, бегущие по телеграфной ленте. Они были отчетливыми, но когда индейцы перевели своих пони на шаг, – потускнели.

Впоследствии он так и не смог вспомнить, как индейцы, образовав цепь, чтобы прикрыть свои семьи, поджидали ополченцев; это были воины с угрюмыми, утомленными лицами; они держали наготове карабины, старинные кольты с длинными стволами, туго натянутые плоские луки со слегка дрожавшими стрелами, примитивные копья и украшенные перьями щиты.

Индейцы дали только один-единственный залп, но и его оказалось достаточно: лошади ополченцев взвились на дыбы, ряды смешались. Ополченцы врассыпную отступили, кони уносили всадников, не спешивших повернуть их обратно; иные лошади пятились, в то время как седоки пытались перезарядить ружья, или, обезумев от ужаса, неслись прямо на индейцев. И вот Сеттон уже лежит в траве. Из его груди торчит обломок копья. А юноша-англичанин, ни к кому не питавший ненависти и выехавший в эту экспедицию, как на пикник, промчался через весь отряд шайенов с зубчатой стрелой в груди; она прорвала его одежду и вонзилась в легкое. Он до тех пор мчался вперед, вцепившись в седло и призывая своего брата, пока не свалился мертвый. И еще многие свалились на землю; упал и фермер Блэк: пуля пробила ему голову, и он тут же умер.

Телеграфист опять начал запоминать, разглядывать, связывать один факт с другим, для того чтобы можно было обо всем написать.

Он сидел, прикрывая одной рукой другую: у него был оторван палец. Он следил за удаляющимися индейцами и, слушая проклятия, которыми сыпал Бат Мастерсон, спрашивал себя: «Чего же я ожидал?.. Как я буду обходиться без пальца?! Как останавливают кровь?..»

Мастерсон осадил лошадь и уныло разглядывал своих потрепанных, потерпевших поражение ополченцев.

А в направлении Арканзас-Ривер темная масса странного, непобедимого племени шайенов уже исчезала среди желтой травы канзасской прерии.