"Последний дар времени" - читать интересную книгу автора (Фармер Филип Хосе)

8

Прошел месяц. Люди охотились на зайцев, леммингов, сусликов, лис, волков, лосей, бизонов, носорогов и мамонтов. Рыболовы приносили лососей и моллюсков, женщины собирали ягоды, коренья и зелень. Мясо и рыбу коптили и вялили. Корешки сушили и перетирали. Шкуры животных дубили, кроили и шили одежду.

Умерла шестидесятидевятилетняя старуха. Родилось десять детей, четверо умерли при родах.

Умерли три матери. Погибли на охоте юноша и зрелый воин. Юноша упал с обрыва, сломав при этом позвоночник и прежде чем подоспела помощь, был сожран гиенами. Второй погибший слишком неосторожно подошел к ловушке, в которую угодил мамонт и был буквально расплющен о землю хоботом разъяренного и отчаявшегося животного.

Мужчина зверски избил свою жену, застав ее с другим. Она выжила, но лишилась глаза и многих зубов.

Подобные случаи и раньше были нередки, но этим летом их количество привело туземцев в ужас. В бедах, обрушившихся на них, они винили отсутствующего Грибердсона. По прошествии тридцати дней, Речел и фон Биллман стали беспокоиться, они часто всматривались вдаль, надеясь увидеть на горизонте высокую фигуру своего начальника. Прошло еще две недели. Они понимали, что Грибердсону трудно выдержать самим же им составленный график, в пути могли встретиться любые интересные явления. Но Джон Грибердсон был человеком слова, и если он сказал, что вернется через месяц, то должен был ориентироваться на этот срок.

В последний день седьмой недели Речел и Драммонд находились в пяти милях от лагеря и изучали змей.

Речел снимала с большого расстояния. Сделав удачный снимок гадюки, пожиравшей молодого лемминга, она подошла ближе, чтобы поймать новоиспеченную фотомодель, но та не желая более близкого знакомства со своим фотографом уже скрылась в норе. Речел, не пожелав с этим мириться, позвала на помощь Драммонда и вместе с ним начала откапывать беглянку.

Через пятнадцать минут они добрались до уже спавшей змеи. В середине ее туловища было довольно заметное утолщение. Бедный лемминг, подумала Речел, поднимая сонную змею и бросая ее в мешок, который тут же и выронила. Позади нее орал Драммонд. Резко повернувшись, она увидела, что тот стоит, застыв от ужаса, и показывает на большую гадюку, изогнувшуюся в футе от его ног.

— Стой! — сказала она, стараясь говорить как можно спокойней. — Не двигайся! Я…

Она выхватила из кобуры пистолет и в этот момент змея бросилась на Драммонда. Тот с воплем отскочил, заставив Речел вздрогнуть. Ей показалось, что гадюка укусила беднягу.

Первые две пули цели не достигли, третья перебила змее позвоночник чуть ниже головы.

Драммонд стоял, серый от ужаса. Его трясло.

— Укусила? — Речел задала вопрос, раскрывая сумку на поясе и доставая противоядие, помогающее при укусе гадюки. Действовать надо было быстро.

— Не думаю, — выговорил он наконец и посмотрел на ногу. — Кажется, змея лишь ударила меня кончиком носа. Мне удалось отскочить в момент ее броска.

Неожиданно Драммонд сел и закрыл лицо руками.

Речел опустилась на колени рядом с ним и внимательно осмотрела ногу. Следов укуса было не видно.

— С тобой все в порядке? — спросила она.

— Где я?

Драммонд смотрел на нее сквозь прижатые к лицу пальцы. И вдруг Речел поняла, что произошло.

— Я помню, что стрелял в тебя, — сказал он. — О, Боже, что случилось? Где мы?

К тому времени, когда они вернулись в лагерь, Драммонд уже знал все. Но он ничего не помнил с того момента, когда стрелял в жену.

— Нападение старой змеи вернуло мне рассудок и память. Хоти, лучше бы этого не было. Впрочем, оставаться ребенком тоже занятие не из приятных. Интересно, почему я вернулся именно в этот возраст? Но с этим я постараюсь разобраться позже, дома. Если мы когда-нибудь… — Он всхлипнул и жалобно добавил: — О, Боже, что я наделал! Что со мной случилось? С нами?

Некоторое время Речел молчала:

— Это произошло с нами потому, что мы оказались вне своего времени. Иначе не объяснишь.

— Я не верю, что психические изменения могут быть вызваны темпоральным шоком, — сказал Драммонд. — Боюсь, что все не так просто. Возможно, это вызвано нарушением электрохимического равновесия. Послушаем, что скажут медики, когда мы вернемся.

— Джон ушел, — сказала Речел, вновь ненадолго замолчав.

— Может быть, он ушел навсегда. Я никак не могу избавиться от чувства, что с ним что-то случилось. Но если он вернется, что тогда? Все сначала? И мне вновь придется ждать твоего выстрела?

— Между нами, как я понимаю, все кончено, независимо от того, как я буду себя вести с этой минуты? — спросил он.

— Да. Я не стану лгать, несмотря на то, что боюсь за тебя, — сказала она. — Сразу же после окончания карантина я подам на развод.

— А потом выйдешь замуж за Грибердсона?

Она засмеялась:

— О, да! Почему бы этого не сделать прямо сейчас! Ты — болван. Он не любит меня. Он сказал — нет!

— А это точно не розыгрыш? Ты не пытаешься обмануть меня ради всеобщего спокойствия?

— Сейчас двадцать первый век, — сказала Речел.

— Нет. Сейчас двенадцатитысячный год до нашей эры. Ты не ответила.

— Нет, мы тебя не обманываем. Ты же знаешь, я никогда ничего от тебя не скрывала. Джон тоже не способен лгать. Тебе бы следовало знать его лучше. Ты когда-нибудь видел, чтобы он поступал подло или трусливо?

— Благородный Джон! Подлинный аристократ!

Они замолчали. Драммонд вновь направился к лагерю, но через несколько шагов остановился.

— Я поклялся, что буду молчать об этом до возвращения. Но тебе сказать я должен, если ты, конечно, дашь слово, что не расскажешь ни Роберту, ни Грибердсону.

— Как я могу дать слово, не зная, какие последствия им будут вызваны?

Силверстейн пожал плечами.

— Нет, так нет.

Речел пристально посмотрела на него, словно пытаясь пробиться к мыслям, спрятанным в его черепной коробке:

— Ладно. Даю слово.

— И сдержишь его?

— Разве я тебе когда-нибудь лгала?

— Наверное, нет, — ответил он и облизал губы. — Слушай. За день до карантина де Лонгорс позвонил мне и спросил, может ли он поговорить со мной наедине. Тебя рядом не было, и я согласился. Через десять минут он пришел к нам в комнату, проверил, не прослушивается ли она, и рассказал мне все, что знал о Грибердсоне.

— Разумеется, он был зол на Джона.

— Более того. Видишь ли, он разговаривал с Мойше незадолго до его смерти, и тот рассказал ему странную историю, поверить которой де Лонгорс не хотел. Мойше сообщил, что тридцать лет назад, когда он работал над теорией механики времени, его посетил Грибердсон. В ту пору почти никто еще не знал, над чем работает Мойше, а те, кто знал, считали его помешанным. Действительно, он тогда едва не потерял должность физика-инструктора в Университете Великой Европы. Но давление со стороны администрации Университета неожиданно исчезло, и он был выдвинут вперед. Более того, ему позволили читать лекции и выделили много компьютерного времени. Мойше сказал, что все это произошло после разговора с Грибердсоном. Очевидно, Грибердсон поверил в его теорию, в отличие от всех прочих. По мнению Мойше, случилось это не потому, что Грибердсон — математический гений, просто у него великолепное интуитивное восприятие, кроме того, он говорил и думал на языке, имеющем общую структуру с математическими построениями Мойше, который так и не смог толком объяснить своих впечатлений от Грибердсона. Он утверждал, что в этом таинственном человеке чувствовалась огромная сдерживаемая сила, скорее надчеловеческая, чем нечеловеческая. Ладно, кем бы ни был Грибердсон, но он хотел, чтобы Мойше полным ходом шел вперед. Ученый получил все, о чем просил. В то время он еще не мог связать визиты англичанина с тем, что за ними последовало. Грибердсон ничего не обещал, но позже Мойше попытался кое-что выяснить. Он подозревал, что Грибердсон организовал Проект, сумев нажать на некие рычаги. Все это произошло за тридцать лет до начала сборки корабля и за двадцать четыре года до того, как Проект был принят окончательно. Мойше всю жизнь был очень занят, но, заинтересовавшись Грибердсоном, нашел все-таки время, чтобы установить контакт с людьми из Международного Криминалистического Агентства! Они очень долго искали и очень мало нашли. Но то, что они нашли было очень и очень интересно, хотя с юридической точки зрения ценности не представляло. В Агентстве пришли к выводу, что дела обстоят не совсем благополучно, пусть не в Датском королевстве, но зато в Англии и во времени. И в Африке. Воспользовавшись услугами Всемирного Справочного Банка, они узнали, что наш Джон Грибердсон родился в Девоншире в 2020 году, и на сегодняшний день ему пятьдесят лет, точнее пятьдесят один. Выглядит он на тридцать. В этом нет ничего необычного, если принять во внимание современную фармакологию. Отец Джона, похожий на него, как две капли воды, родился в 1980 году и исчез во время плавания в районе кенийского побережья, едва успев отойти от берега. О нем известно немногое. Будучи английским герцогом, он большую часть жизни прожил в Восточной Африке, родился при неясных обстоятельствах в Западной Африке и при столь же неясных обстоятельствах вырос. Дед Джона родился в 1872 году, также прожил в Африке почти всю свою жизнь и затем исчез в 1980 году. Его внук унаследовал титул герцога Пемберли.

— К чему ворошить всю эту генеалогию? — спросила Речел.

— Начиная с Джона Грибердсона, родившегося в 1872 году, каждый последующий герцог Пемберли большую часть жизни провел в Африке. Во время войн они служили Родине, но никакого участия в общественной жизни не принимали. Кроме того, очень подозрителен источник их доходов. Ходили слухи, что они нашли где-то в Африке золотую жилу, и первому герцогу, а затем и его потомкам немало досаждали преступники, пытавшиеся разыскать шахту. А если ты считаешь все это волшебной сказкой, позволь напомнить тебе, что следы каждого золотого бума на черном рынке всегда следовало искать в Африке. Но прямиком к дверям Грибердсонов эти следы не вели никогда. В начале двадцатых, как ты, наверное, помнишь, от денег отказались во всем мире. Примерно в ту же пору в Британии было упразднено дворянство. Грибердсоны одновременно лишились и титула, и богатства. Но наш Джон не растерялся и приобрел профессию. Он был врачом и администратором Всемирного Справочного Банка и, как врач и руководитель, имел доступ к хранилищам информации. Необычная двойная карьера, как думаешь? Особенно если учесть, что уже в те годы любой человек, если не хотел, то мог и не работать. А когда Грибердсон уходил в отпуск, что случалось довольно часто, то проводил его в заповеднике в Кении или в Уганде. Именно там он начал заниматься физической антропологией. Именно оттуда, если верить сведениям МКА, расползались странные легенды о Джоне Грибердсоне, о его силе, способности к выживанию в джунглях, умении жить, как животные. Ходили слухи, что у него нет возраста. Это утверждали дикари заповедника. Они говорили, что ему несколько сот лет, и в молодости он получил от туземного колдуна волшебное зелье. Но все это слухи, а люди из МКА не привыкли на них полагаться. Они порылись во Всемирном Справочном Банке, в результате чего и возникло подозрение, недоказуемое, разумеется, что сведения о Джоне Грибердсоне и его предках были подменены.

— К чему же, собственно, ты клонишь? — спросила Речел. Глаза ее были широко раскрыты, она заметно волновалась.

— Слушай дальше. Те люди из МКА были аккуратны и хорошо натасканы, но воображением не обладали. Естественно, они сличили отпечатки пальцев Джона Грибердсона, родившегося в 1872 году, и каждого из потомков, сделав это в обычном рутинном порядке, но вряд ли могли тогда объяснить друг другу, что ищут. Однако у потомков, очень похожих на него, отпечатки пальцев были разные. И хотя прежде не фотографировали сетчатку и не записывали энцефалограмм, потомки подвергались этим процедурам, и каждый раз результаты не совпадали. А биография последнего Грибердсона, которая, казалось, должна была быть известна в деталях, не менее загадочна, как и у того, что родился в 1872 году. Грибердсоны даже общественных школ не посещали: все учились у частных преподавателей.

— Все интересней и интересней, — сказала Речел. Казалось, она не верит Драммонду.

— Следствие по делу нашего Джона не дало ничего, что могло бы быть использовано против него, поэтому оно прекратилось. Затем начались первые эксперименты с путешествиями во времени, и был обнаружен тот непонятный блок с 1872 по 2070 год. Его существование пытались объяснить с помощью нескольких гипотез, в том числе и сумасшедших. Самая сумасшедшая, по-моему, была самой верной. Помнишь, я рассказывал тебе в прошлом году об обсуждении ранних экспериментов? Пермаунт предположил, что кто-то, родившийся в семидесятых годах, жив до сих пор, а структура времени такова, что ни человек, ни предмет не могут быть отправлены в год, когда был жив кто-либо из живущих ныне. Пермаунт говорил это почти в шутку, будь эта гипотеза верна, она означала бы, что на свете существует человек, которому двести лет.

Речел кивнула.

— Понимаю. Но нынешний уровень развития техники и медицины говорит о том, что когда-нибудь люди будут жить, сколько захотят, и не стареть при этом.

— Да. Но разве такое было возможно в девятнадцатом и двадцатом веках?

— А почему нет? Например, у какого-нибудь шамана в джунглях мог оказаться эликсир бессмертия. Это не так уж маловероятно.

Драммонд покачал головой.

— Мойше был единственным ученым, который не посмеялся над теорией Пермаунта. Во всяком случае, он не стал приводить контраргументы. 1872 год ударил в его сознании колоколом. Он все чаще вспоминал о Грибердсоне. Не то чтобы Мойше хотел разоблачить этого человека. Он был уверен, что Грибердсон многое сделал для того, чтобы путешествия во времени стали реальностью. Герцог Пемберли не разрабатывал теорий, не изобретал техники, но, не будь его, Мойше никогда не добился бы признания. В этом ученый не сомневался, хотя и здесь, разумеется, ничего не мог доказать. Что послужило мотивом для Грибердсона? Если он получил эликсир на сто-двести лет прежде других, какая выгода ему от путешествия во времени? Зачем тратить столько энергии? Тем более, если он, как казалось, не собирался воспользоваться плодами своего труда. Он был шестым в очереди. Впрочем, как это случилось, тоже совершенно необъяснимо. И вдруг он становится вторым. С теми, кто стоит впереди, происходит то одно, то другое. У кого-то развивается болезнь, вызванная утратой интереса к работе или смелости. Один из претендентов вообще отказался объяснить причину своего отказа от участия в экспедиции и отбыл на Таити. Очень странно. Мойше в ту пору был тяжело болен. Он…

— Ты считаешь, что его отравил Грибердсон?

— Нет. Мойше не стремился попасть в прошлое. Он был слишком стар, болен и не имел нужных специальностей. У него был рак в одной из немногих неизлечимых форм. Вскоре, как тебе известно, он умер. Он надеялся, что доживет до возвращения экспедиции. Это была его самая заветная мечта, и она не осуществилась.

— «Моисей перед землей обетованной», — шутил он, когда чувствовал себя сносно. Это случалось не часто. Но Грибердсон его тревожил. Он не мог понять, какие цели преследует этот человек. Вскоре исчез де Лонгорс, и Мойше был убежден, что Грибердсон и здесь приложил руку. Но жить ему оставалось недолго, а потому он не стал принимать мер, которые могли бы задержать экспедицию. Для него несколько дней отсрочки могли означать смерть перед стартом. Впрочем, так и случилось, он умер перед самым отправлением. Итак, де Лонгорс рассказал мне эту историю и просил меня никому не говорить о ней. Я сдержал слово, но не спускаю глаз с Грибердсона, и после возвращения расскажу обо всем. Конечно, я обещал де Лонгорсу молчать, но при этом чувствовал себя идиотом. Слишком уж фантастично все выглядело. Или так мне тогда казалось. Но теперь я думаю по другому. И когда я вернусь…

— Тебе по-прежнему будет нечего рассказать, — договорила за него Речел. — Более того, ты был психически болен, и рассказ твой может повредить тебе даже больше, чем Грибердсону.

— Ты считаешь это чепухой?

— Нет, не считаю. То, о чем догадывались Мойше и Лонгорс, скорее всем правда. Но что мы должны сделать? Кроме того, я не верю, что Джон способен совершить что-то плохое.

— Это потому, что ты все еще влюблена в него.

— Может быть.

Драммонд побледнел и сжал кулаки.

Сквозь его стиснутые зубы вырвались непонятные звуки.

— Драммонд! — закричала Речел. — Не надо! Я не смогу тебе помочь! Прошу тебя, не впадай в безумие! Имей смелость смотреть правде в глаза!

Казалось слова Речел подействовали на Силверстейна отрезвляюще.

Он разжал кулаки, расслабился и тяжело выдохнул:

— Хорошо. Я попытаюсь. Но я хочу…

— Там Роберт, — сказал она, глядя поверх плеча Драммонда. — Он встревожен. Боюсь, что с Джоном что-то случилось.

Она бросилась навстречу фон Биллману.

— Мне нужна ваша помощь, — сказал тот. — Ламинак заболела.

Девочка лежала в шатре на шкурах. Амага и Абинал сидели на корточках рядом. Раскрашенного Гламуга с погремушками возле больной не было. Он охотился, может быть, всего лишь в нескольких милях от стойбища. Дичь в те дни часто бродила неподалеку от жилья.

У Ламинак была сухая, горячая кожа, девочка вся горела. Она оглядела мутным взором ученых, склонившихся над ней, и прошептала:

— Курик?

— Его еще нет, но он скоро вернется, — сказала Речел.

Она подержала в руках ладонь девочки, затем приподняла ей голову и дала напиться из фляги.

Фон Биллман и Речел взяли на анализ слюну и кровь больной. Фон Биллман вместе с данными осмотра поместил все это в портативный анализатор, способный обнаружить любую бактерию или вирус, известные в двадцать первом веке, и интерпретировать симптомы любой болезни.

Через пятнадцать минут анализатор выдал на ленте ответ: «БОЛЕЗНЬ НЕИЗВЕСТНА. ВЕРОЯТНО ПСИХОСОМАТИЧЕСКОЕ ПРОИСХОЖДЕНИЕ».

Вскоре температура у девочки поднялась еще выше. Воду она пила, но к еде не прикасалась. Вечером началась горячка, Ламинак бредила и стонала.

Тем, кто дежурил около нее, удалось разобрать только одно слово — Курик.

— С тех пор, как ушел Курик, дочь стала чахнуть, — сказала Амага, — но когда ему пришло время возвращаться, снова ожила. Шли дни, он не появился, и она заболела. Прошлой ночью начался жар, и если Курик не вернется, она умрет. Ему надо спешить.

— Не могу поверить, что лишь тоска по Джону стала причиной ее болезни, — сказала Речел.

— Это племя знает легенды о женщинах и мужчинах, которые убивали себя тоской по своим утраченным или слишком долго отсутствовавшим любимым, — возразил фон Биллман. — Механизм этого явления, верно, психический, но действует он уж слишком эффективно.

— Нам неизвестна причина болезни, — сказала Речел.

— Да. Но я предпочту это объяснение, покуда мы не найдем другого.

Речел осталась с Ламинак даже тогда, когда вернулся Гламуг и принялся за лечение, наполнив стойбище воплями, песнопениями, грохотом погремушек, ревом бычьего рога и неожиданными взвизгами. Она делала все возможное, чтобы помочь девочке и не оказаться у Шамана на пути. Кроме того, она следила за развитием болезни.

Утром третьего дня, после восхода солнца, Ламинак вздохнула в последний раз.

Гламуг перестал прыгать и петь, опустился на колени и окрасил охрой лоб и грудь девочки.

Затем он встал, снял маску и усталыми глазами посмотрел на Речел.

— Вчера ночью я заснул очень ненадолго, — сказал он, — и мне было видение. Я видел, как по полю к нам бежит Курик, за ним гонится лев, а путь ему преграждает высокий обрыв. Потом Курик перебирается через быстрый поток у подножия утеса. Поток опрокидывает его, а лев ревет от радости и бросается на Курика. Вот они катаются в воде, и у Курика остался лишь один сверкающий серый нож, чтобы защитить себя от большого льва.

Речел могла поклясться, что прошлой ночью погремушка Гламуга ни на секунду не переставала грохотать. И все же он каким-то образом заснул, увидел сон и должен был, согласно обычаю, рассказать о нем первому встречному.

— Курик отбился или погиб? — спросила она Гламуга.

— Не знаю, я проснулся и вновь сидел в шатре. Ламинак дрожала, но не от холода ночного ветра, потому что было тепло, а от холода ветра, который нес смерть. Речел рассказала о видении Гламуга Драммонду и Роберту. Драммонд посмеялся, сказав, что колдун лишь выдает желаемое за действительное, потому что Грибердсон подорвал его врачебный авторитет. Фон Биллман, имевший опыт общения с дикарями, был не столь скептичен.

— Но если сон — своего рода телепатия, почему Джона видел Гламуг, а не я? Я ведь ему гораздо ближе, чем этот первобытный шарлатан, — сказала Речел.

— Он не шарлатан. Он верит в то, что делает, и старается изо всех сил — ответил фон Биллман. — А сообщение он принял потому, что у него есть к этому способности, а у вас нет. Мозг его настроен на ту же длину волн, что и мозг Грибердсона.

Речь усмехнулась. Но все же она была встревожена. Если бы она узнала о видении, находясь в привычном окружении, в многоэтажном мегаполисе, она бы посмеялась, но здесь, в этом диком мире, поверить в любое чудо было так же просто, как в мамонтов и пещерных львов, достаточно было оглянуться.

Стояло жаркое лето. Олени бродили вокруг бесчисленными стадами, племя трудилось не покладая рук, делая запасы на зиму, отрываться надолго от этом занятия люди не могли. Ламинак похоронили на рассвете следующего дня, вырыли могилу пять футов в длину, три в ширину и два в глубину. Дно могилы выстелили шкурой мамонта, на нее положили медвежьи шкуры. Ламинак до пояса завернули в шкуру медведицы, предварительно раскрасив тело красной охрой и надев ей на голову венок из яркой камнеломки. Под бой барабанов четверо мужчин опустили тело в могилу.

Умершую положили на правый бок, лицом к восходящему солнцу. На шее у нее было ожерелье из морских раковин, в руках кукла с человеческими волосами.

Тело закрыли скрещенными бивнями мамонта и посыпали его лепестками камнеломки. Могилу забросали землей с помощью деревянных лопат, а сверху выложили холм из больших камней — не лишняя предосторожность в краю кишащем волками и гиенами.

Речел плакала, когда комья земли падали на голубовато-серое, с пятнами красной охры лицо Ламинак. Причиной слез были ее неразделенная любовь к Грибердсону и его привязанность к девочке. Но плакала она, может быть, еще и потому, что в смерти Ламинак увидела нечто большее, чем просто смерть. Она вспомнила о том, что все, кто уже родился и кто еще родится, неизбежно умрут. Что толку в жизни, если ей предстоит оборваться?

И пусть ты проживешь даже сто лет, сто счастливых долгих лет, ты не будешь знать, что жил, когда умрешь, а значит, ты мог бы и не жить вовсе…

Время сбросило Ламинак со счетов, оно не оставит даже следа от ее могилы.

Речел знала здесь каждый дюйм земли, так как в подготовку экспедиции входило археологическое исследование местности.

Могилы Ламинак в двадцать первом веке здесь обнаружено не было, как и свидетельств тому, что племя воташимгов останавливалось в этом районе на протяжении многих поколений. В послеледниковую эпоху бури, сильные дожди и наводнения снесли все, что накопилось со времен палеолита. Кости Ламинак дожди смоют в долину, и река унесет их неизвестно куда.

Когда положили последний камень, Гламуг прошел вокруг могилы в танце девять раз, направляя ва-оп на север, юг, запад и восток. Затем он отправился к себе в шатер, где жена уже приготовила ему отвар из каких-то кореньев. Гламуг должен был выпить его, завершая обряд.

Через два дня Речел увидела Джона Грибердсона. Она несла в машину времени кассеты с фильмами и образцы, как вдруг заметила на горизонте крошечную фигурку.

Она сразу же узнала его. К тому же с собой у нее был бинокль, и она смогла отчетливо разглядеть лицо Джона. Сердце ее учащенно забилось.

Грибердсон тоже узнал ее и махнул рукой, но быстрее не побежал. Любой из путешественников, возьмись он сейчас бежать с Джоном наперегонки, сразу бы выдохся, а любой из дикарей быстро остался бы позади. Когда Грибердсон остановился перед ней, Речел не заметила, чтобы он тяжело дышал.

— Привет, — сказал он улыбнувшись.

Она подошла, обняла его, заплакала и рассказала о том, что случилось с Ламинак, о том, как девочка умерла тоскуя по нему. Грибердсон оторвал Речел от себя и произнес:

— Вы ведь не знаете точно, от чего она умерла? Анализатор не всегда дает правильный ответ.

— Мне жаль. Может быть, я должна была промолчать, но это было так очевидно…

— Я не могу всю жизнь сидеть на месте и быть привязанным к одному человеку. Но если то, что вы сказали, правда, это значит…

— Девочка оказалась неподходящей для вас? — спросила Речел. — Она не смогла бы стать вам хорошей женой? Джон, вы, вероятно, не в своем уме. Вы не смогли бы взять ее с собой в наше время. Она погибла бы в том чужом и совершенно непонятном для нее мире, оторванная от своего племени. Если она умерла, считая, что лишилась вас, то от тоски по своему народу она умерла бы тем более!

— Я не говорил, что жениться на ней входило в мои планы, — сказал он. — Просто я очень к ней привязался. Я чувствую…

Грибердсон отвернулся и отошел. Речел вновь заплакала, на этот раз из жалости к нему — она знала, Джон плачет сейчас о Ламинак — и из жалости к себе. Его горе означало, что он любил эту девочку.

Через несколько минут он вернулся.

Покрасневшие глаза выдавали недавние слезы.

— Надо идти в лагерь, — сказал он. — Будьте добры, расскажите, мне о том, что произошло в мое отсутствие?

Рассказать, действительно, было о чем. Но Речел уже давно не давал покоя сон Гламуга. Ей очень хотелось знать, произошло ли все, о чем рассказал ей шаман, на самом деле. Вопрос Речел поначалу удивил Грибердсона, но узнав о видении колдуна он, казалось, получил достаточные объяснения. Словно не было ничего необычного в том, что один человек может разговаривать с другим, отделенным от него порядочным расстоянием, не прибегая ни к каким известным средствам связи.

— Видимо, это какая-то разновидность телепатической связи. Да, у меня было приключение со львом и его подругой. И все происходило именно так, как описал Гламуг.

— Но он сказал, что вы были вооружены лишь ножом, а лев, когда напал на вас, не был даже ранен.

— Все верно, — улыбнулся Грибердсон. — Но я здесь, а лев — мертв.

Вечером, когда ученые и вожди со своими людьми расселись вокруг большого костра, англичанин рассказал о своем походе. Он шел на север, стараясь двигаться по прямой. В среднем в день он делал пятьдесят миль, хотя несколько дней шел обычным шагом, торопливо исследуя почву, фауну и флору. Он миновал земли, которые окажутся под водой, когда растают ледники, нашел Темзу и место, где будет выстроен Лондон, покрытое почти целиком болотами или мелководными озерами. Земля там была еще более скудной и еще более походила на тундру, чем во Франции. Он повстречал несколько мамонтов и носорогов, изредка попадались львы, медведи и гиены, особенно много было волков, которые охотились, главным образом, на северных оленей и лошадей.

Далее он отправился на север и обнаружил, что ледник не достиг его родины в Девоншире. Вернее, эти места лишь недавно освободились ото льдов, и там уже появились карликовые растения и мох. Второе поместье Грибердсона, где в двадцать первом веке будет стоять замок его семьи, в Йоркшире, находилось под стофутовой толщей льда.

— Я прошел сотню миль вдоль границы ледника. Потом повернул и двинулся домой, но на перешейке случилось непредвиденное — мне пришлось двое суток отсиживаться в пещере. Я встретил волков, которые, видимо, не знали страха перед человеком. Такой крупной стаи я никогда прежде не встречал — их было больше пятидесяти.

— А как же ваше ружье? — спросил фон Биллман.

— Я потерял его, когда взбирался на обрыв, чтобы оторваться от них. Иногда приходилось останавливаться, чтобы застрелить волка, но потери их не обескураживали. Они лишь пожирали убитого и вновь лезли за мной. Скорее всего, они были очень голодны, ничем иным не объяснишь такую решительность. В общем, я случайно поскользнулся и угодил бы прямиком к ним в пасть, если бы не схватился за выступ скалы. Но ружье провалилось в щель, и даже потом, отбившись от волков, я не сумел его достать.

— Вы должны были взять с собой револьвер, — сказала Речел.

— Мне не хотелось таскать с собой лишний груз.

— Но как вам удалось справиться с целой стаей, имея один нож? — спросил Драммонд.

Перед этим Грибердсон сказал, что копье, которым он убил львицу, он сделал после схватки с волками.

— Я убил несколько волков, когда они карабкались ко мне по склону, — сказал Грибердсон. — В пещеру они могли попасть только так. А потом волки просто ушли. Видимо сожранные сородичи несколько приглушили их охотничий азарт.

Узнав, что к Драммонду вернулся здравый рассудок, Грибердсон позволил себе лишь одно замечание. Он выразил надежду, что тот выздоровел окончательно.

Речел догадалась, что Грибердсон хотел бы быть уверен в том, что Драммонд отказался от мысли убить кого-нибудь из них. Драммонд, в свою очередь, дал слово, что полностью принял действительность и не позволит себе насилия ни в коем случае.

Грибердсон подверг его ряду психологических тестов, пытаясь выявить скрытые агрессивные побуждения. Результаты его, видимо, удовлетворили — оружие Драммонду он вернул, но следил, чтобы вооруженный Силверстейн не находился у него за спиной. Речел заметила это.

И все же налицо были решительные перемены. Прежде ученые, за исключением фон Биллмана, редко принимали безоговорочно друг друга, теперь же они работали с минимальными трениями и гораздо упорнее, чем прежде.

Перерыв в общении пошел им, видимо, на пользу. Все ближайшие участки были изучены и, кроме самих туземцев, поблизости не оставалось ничего интересного. С каждым днем приходилось уходить все дальше.

Нагрянула зима. Температура понемногу повышалась, с каждым годом чуть интенсивнее таяли ледники, но все же снегопады были сильными, а морозы суровыми. В эту зиму племя откочевало вслед за северными оленями. Крупные животные исчезли полностью.

Казалось, все стада покинули эту часть Франции.

Наконец, к радости фон Биллмана, Грибердсон решил вести племя туда, где со временем будет располагаться Чехословакия.

Пусть глубокие снега замедлят их продвижение, но в Чехословакии они смогут осесть на зиму, а то и на лето, если дичи будет достаточно.

Обойдя с севера Альпы, покрытые мощными ледниками, путешественники миновали Германию, проследовали руслом Дуная — в то время его география отличалась от нынешней — и с севера вошли на территорию будущей Чехословакии.

Для зимовки выбрали большую пещеру. У вождя Таммаша развился артрит, который Грибердсон попытался вылечить. Но лечение дало побочный эффект, и как-то летним днем Таммаш, гнавшийся за раненой лошадью, рухнул замертво. Вскрыв тело, Грибердсон обнаружил повреждение сердечной мышцы.

В то лето не умирали ни женщины, ни дети, но без несчастий все же не обошлось.

Сильнейший воин племени Ангрогрим бросил копье в отбившегося от стада детеныша мамонта, но поскользнулся при этом. Он ударился головой о камень и умер, прежде чем раненый мамонтенок раздавил ему грудную клетку.

Жена шлюанга Карнала подавилась рыбьей костью, и ее место заняла Амага.

На следующее лето племена вновь вернулись в долину реки Везер во Францию.

Фон Биллман был разочарован, ему не удалось найти язык, который со временем мог превратиться в индохеттский.

— Неужели вы действительно верили, что найдете его? — спросил Джон. — Кто бы ни были эти протоиндохетты, они должны жить где-то в Азии или в России. Возможно, они позже мигрируют в Германию, но не раньше чем через несколько тысяч лет. — И улыбнувшись добавил. — Не исключено, что именно сейчас они находятся в нескольких милях от нас.

— Вы немножечко садист, Джон, — сказал фон Биллман.

— Возможно. Но оказавшись в следующей экспедиции, вы получите шанс найти этот язык.

— Но я хочу найти его сейчас!

— Может быть, случится нечто непредсказуемое, что охладит ваш пыл.

Эти слова вспомнятся фон Биллману значительно позже.