"Я убиваю" - читать интересную книгу автора (Фалетти Джорджо)

ТРЕТИЙ КАРНАВАЛ

Он закрывает за собой тяжелую герметичную дверь.

Створка прислоняется тихо, вплотную стыкуясь с металлическим косяком и превращаясь в единое целое со стеной. Запорный штурвал, подобный тому, что установлен в рубках подлодок, легко поворачивается в его руках. Он силен, но очевидно, что механизм часто смазывают, и тот в отличном состоянии. Он очень скрупулезен и дотошен во всем, что делает. Здесь, где он находится, царят идеальный порядок и чистота.

Он тут один, замкнувшийся в своем тайном укрытии, откуда изгнаны люди, дневной свет и жизнь. В его повадках сочетаются вороватая спешка животного, возвращающегося в свою берлогу, и спокойная сосредоточенность хищника, настигшего свою жертву.

Помещение довольно просторное, прямоугольной формы. Вдоль стены слева тянется стеллаж, заставленный электронной аппаратурой. Здесь полный набор звукозаписывающих устройств: два восьмидорожечных «алесиса», подключенные к компьютеру «макинтош». Установка дополнена пультами для обработки звука, которые смонтированы один над другим на стене справа. Еще имеются компрессоры, фильтры «фокусрайт» и «про-тулс», синтезаторы «корг» и «роланд». Есть также тюнер, с помощью которого можно слушать радио на всех частотах, в том числе и на полицейской.

Ему нравится слушать голоса из эфира. Они звучат повсюду в пространстве, принадлежат людям, не имеющим лиц и тел, будоражат фантазию и дают свободу воображению, как и его собственный голос — тот, что на магнитной ленте, и тот, что звучит в его голове.

Он поднимает герметичную коробку, которую поставил на пол, запирая дверь. Справа, напротив металлической стены, находится деревянный стол на козлах. Он кладет на него коробку. Садится на стул с колесиками, позволяющий легко переместиться к противоположной стене, где размещена звукозаписывающая аппаратура. Зажигает настольную лампу в дополнение к неоновому освещению, льющемуся с потолка.

Он чувствует, как нарастает волнение, как все сильнее бьется сердце по мере того, как одно за другим открывает шарнирные соединения коробки.

Ночь прошла не зря. Он улыбается. За пределами этой комнаты в этот день, похожий на тысячи других, люди разыскивают его.

Плюшевые собаки со стеклянными глазами, неподвижные в блестящей витрине своего мира. Голоса в эфире пересекаются совершенно напрасно, как тщетны и все их усилия.

Тут, в благодатном полумраке, дом снова становится домом, справедливость обретает свою сущность, шаги — свое эхо. Зеркало, не разлетевшееся на куски, отражает напрасно брошенный камень. Он улыбается все шире, глаза его сияют, словно звезды, возвещающие об исполнении древнего пророчества. Когда он медленно в полнейшей тишине открывает крышку коробки, в его сознании звучит торжественная музыка.

В тесноте его тайного убежища возникает запах крови и моря. Он ощущает, как тревога судорогой сводит желудок. Ликующее биение сердца внезапно превращается в удары колокола, несущего скорбную весть.

Он быстро поднимается, запускает руки в коробку и осторожно, словно коллекционер, старающийся не повредить драгоценный раритет, извлекает из нее то, что осталось от лица Йохана Вельдера. На стол капают кровь и морская вода. Контейнер оказался не герметичным, соленая вода проникла внутрь. Осматривая скальп, поворачивая его в руках, он выясняет, насколько сильно повредила его влага. Там, куда она проникла, кожа словно скукожилась и пошла белыми пятнами. Безжизненные волосы сделались жесткими и спутанными.

Он роняет свой трофей в коробку так, будто только в эту минуту почувствовал к нему отвращение. Падает в кресло и сжимает голову обеими руками, испачканными кровью и морской солью. Сам того не замечая, запускает их в волосы, и голова его сникает на грудь от горечи поражения.

Все напрасно. Он чувствует, как издали подступает гнев: — словно шелест высокой травы, когда по ней бегут, запыхавшись, словно раскаты грома над крышей.

Он взрывается гневом. Вскакивает, хватает контейнер и, высоко подняв его, со злостью швыряет в металлическую стену. Стена отвечает звоном в той же тональности, что и мрачный колокол, звучащий в его сознании. Коробка отскакивает от стены и летит на середину комнаты, подскакивает несколько раз и падает на бок с полу оторванной от сильного удара крышкой. Жалкие останки Йохана Вельдера и Эриджейн Паркер вываливаются на пол. Он смотрит на них с презрением, как смотрят на случайно опрокинутое мусорное ведро.

Злость длится недолго. Постепенно его дыхание становится ровным. Сердце успокаивается. Руки безвольно повисают вдоль туловища. Взгляд вновь становится подобен взору священника, внимающего в тишине пророческим голосам, которые дано услышать только ему.

Будет другая ночь. И еще много других ночей. И тысячи лиц, стереть улыбку с которых так же просто, как погасить свечу, горящую в дурацкой пустой тыкве.

Он опускается на стул и перемещается к стеллажу, заставленному электронным оборудованием. Роется в шкафу с виниловыми пластинками и компакт-дисками. Выбрав, торопливо ставит запись на проигрыватель, включает его, и из динамиков звучит скрипичная музыка.

Это печальная мелодия, напоминающая о холодном осеннем ветре, что стелется по земле, заставляя кружиться в легком танце опавшие листья.

Он откидывается на спинку стула. Опять улыбается. Неудача уже забыта, сглажена нежностью музыки.

Будет другая ночь. И еще много других ночей.

Ласковый, подобно воздуху, витающему в комнате, голос долетает вместе с музыкой.

Это ты, Вибо?

— Черт подери!

Никола Юло швырнул газету на кучу других, которыми был завален его стол. Все они, французские и итальянские, сообщали на первых полосах о двойном убийстве. Как ни старались удержать некоторую информацию, она все же просочилась. Одни только обстоятельства убийства становились лакомым куском, способным пробудить алчность репортеров — этих пираний, с жадностью набрасывающихся на кинутый им кусок бычьей туши. А тот факт, что жертвы были известными личностями, превратил газетные заголовки в апофеоз изобретательности. Чемпион мира в «Формуле-1» и его девушка, которая, надо же, оказалась прославленной шахматисткой.

Короче, золотая жила, и каждый журналист готов был копать ее голыми руками.

Кое-кто особо талантливый сумел воспроизвести последовательность событий, очевидно, благодаря щедро вознагражденному матросу, обнаружившему тела. По поводу надписи, оставленной на столе, фантазия хроникеров буйствовала как никогда. Каждый давал ей собственное толкование, умело оставляя простор и для воображения читателя.

Я убиваю…

Комиссар зажмурился, но картина, стоявшая перед глазами, не изменилась. Он не мог забыть эти слова, написанные кровью на столе. Такого не бывает в жизни. Такое придумывают писатели, чтобы продать книги. Такое показывают в фильмах, сценарии которых иные преуспевающие авторы успешно сочиняют, потягивая спиртное где-нибудь на своей вилле в Малибу. Этим расследованием по праву должны были бы заниматься американские сыщики с лицами Брюса Уиллиса или Джона Траволты, атлетического сложения, виртуозно владеющие пистолетом, а не какой-то комиссар, который гораздо ближе к пенсионному возрасту, нежели к славе.

Юло поднялся из-за стола и прошел к окну как человек, уставший от долгого путешествия.

Ему звонили все чины полицейской иерархии, снизу доверху. И он всем давал один и тот же ответ, поскольку все задавали одинаковые вопросы.

Он взглянул на часы. Вскоре должно было начаться совещание по координации следственных действий. Помимо Люка Ронкая, начальника сыскной полиции, в нем примут участие Ален Дюран, генеральный прокурор, решивший взять дело в свои руки как главный следователь, и похоже, советник Министерства внутренних дел. Не хватало только князя, который, согласно внутреннему распорядку, являлся высшим руководителем сил полиции, но еще никто не сказал…

В общении с любым из них комиссар будет руководствоваться простым правилом: минимум информации и максимум дипломатии.

В дверь постучали, и он обернулся.

— Войдите.

Вошел Фрэнк, он выглядел как человек, который хоть и оказался в этом месте, явно предпочел бы находиться где угодно, только не тут.

Юло очень удивился, увидев его, и все же невольно вздохнул с облегчением. Он понимал, что со стороны Фрэнка это проявление благодарности и скромной жест сочувствия к французскому комиссару, барахтающемуся в море неприятностей. Вот он, Фрэнк Оттобре — прежний Фрэнк — был бы сейчас самым подходящим детективом для такого расследования, хотя ясно же, что его друг больше не хочет заниматься этим. Никогда.

— Привет, Фрэнк.

— Привет, Никола, как дела?

Юло показалось, что Фрэнк спросил это только, лишь бы самому не услышать такой же вопрос.

— Как дела? Сам, наверное, догадываешься, как. На меня обрушился метеорит, сейчас, когда я с трудом могу удержать и камешек. Сижу в полном дерьме. Все набросились на меня, словно собаки, перепутавшие мою задницу с лисьей.

Фрэнк промолчал и прошел к креслу у письменного стола.

— Ждем результатов вскрытия и сообщения криминалистов, хотя те, похоже, мало что дадут. Эксперты обследовали яхту сантиметр за сантиметром, и ничего не откопали. Мы заказали графологическую экспертизу надписи и тоже ждем результатов. Вот и молимся, сложив руки, чтобы не оказалось правдой то, что кажется…

Он наделся увидеть на лице американца хотя бы тень интереса к своим словам. Он знал его историю. И понимал, сколь нелегко жить с таким багажом. Никому нелегко. После утраты жены при тех обстоятельствах, какие послужили тому причиной, Фрэнк жил только с одним упрямым желанием — поскорее покончить с этой жизнью, словно считал себя ответственным за все беды в мире.

Юло встречал разных людей: одни губили себя алкоголем, другие кое-чем похуже, третьи кончали с собой, не в силах избавиться от угрызений совести. Фрэнк, напротив, оставался ясным, цельным, не позволял себе ничего забыть и день за днем отбывал наказание, не прося никакого снисхождения. Приговор был вынесен, и Фрэнк был одновременно и судьей самому себе, и осужденным.

Юло сел за стол и оперся на него локтями. Фрэнк молчал, и сидел в кресле, закинув ногу на ногу. Лицо его ничего не выражало.

Никола продолжал и казалось, это стоит ему огромного труда:

— И у нас нет ничего. Ну, совершенно ничего. Наш человек, наверное, все это время был в водолазном костюме, включая обувь, перчатки и капюшон. Это значит, нет отпечатков пальцев и никаких органических остатков, то есть ни кожи, ни волос. Следы ног и рук, говорят о столь обычном строении тела, какое может быть у миллионов людей.

Юло помолчал. Фрэнка смотрел на него глубокими, черными, как уголь глазами.

— Мы начали собирать материал о жертвах. Они часто бывали повсюду, встречались с кучей народу, много разъезжали…

Внезапно он умолк, потом заговорил другим тоном.

— Послушай, Фрэнк, почему бы тебе не помочь мне? Я могу позвонить твоему начальству, могу пустить в ход все средства, чтобы тебя подключили к следствию как опытного, человека, который уже в курсе дела. А кроме того, одна из жертв — американская гражданка… Ты очень подходишь для такого дела. Прекрасно говоришь по-итальянски и по-французски, знаком с методами европейской полиции, знаешь наших сотрудников, уже работал тут. Ты нужный человек в нужном месте.

Его голос долетел до сознания Франка подобно ветру, предвещающему грозу, но тучи принесла совсем другая буря.

— Нет, Никола. У нас с тобой уже не одинаковые воспоминания. Я не тот, каким был прежде. И никогда уже не буду таким.

Комиссар поднялся с кресла, обошел стол и остановился перед Фрэнком, слегка наклонившись к нему, будто тем самым хотел придать больше убедительности своим словам.

— Тебе никогда не приходило в голову, что ты не виноват в том, что случилось с Гарриет? Во всяком случае не только ты.

Фрэнк отвернулся, глядя в окно, желвак на его щеке дрогнул, словно он старался сдержать свой ответ, который давал самому себе слишком часто. Его молчание разозлило Юло, и тот заговорил громче.

— Господи, Фрэнк! Ты же видел, что произошло. Ты же видел все собственными глазами. Тут где-то ходит убийца, убивший уже двух человек и готовый убивать еще. Не знаю, о чем только ты думаешь! Неужели не понимаешь, что если бы ты помог остановить этого маньяка, то сразу почувствовал бы себя лучше? Ты не находишь, что помогая другим, поможешь и себе самому? И поможешь себе вернуться домой.

Фрэнк перевел взгляд на друга. Он смотрел на него как человек, которого ничто ни с кем не связывает.

— Нет.

Это короткое односложное слово, произнесенное спокойным голосом, встало между ними стеной. На какой-то миг оно остановило обоих. Словно кадр, выхваченный из фильма, конец которого им был неведом.

В дверь постучали и, не ожидая ответа, вошел Клод Морелли.

— Комиссар…

— Да, Морелли?

— Там пришел один человек из «Радио Монте-Карло»…

— Скажи ему, что я не разговариваю с журналистами. Сейчас. Потом будет пресс-конференция, а когда именно, решит начальник полиции.

— Нет, комиссар. Это не журналист. Это диджей, который ведет ночную передачу. Он пришел вместе с директором радио. Они читали газеты и говорят, что, возможно, у них есть информация по этому делу о двойном убийстве в порту.

Юло не знал, как отнестись к такой новости. Любые полезные сведения сейчас — просто манна небесная. Он опасался только, чтобы не потянулись мифоманы, убежденные, что им все известно об убийце, или даже готовые признаться в убийстве. Однако ничем нельзя пренебрегать.

Он вернулся за стол.

— Пусть войдут.

Морелли вышел, Фрэнк тоже поднялся и направился к двери, но тут она отворилась, и опять появился Морелли, сопровождая двух человек. Один был молод, лет тридцати, с длинными черными волосами, другой постарше — лет сорока пяти. Фрэнк мельком взглянул на них, посторонился, пропуская, и направился в еще открытую дверь. Однако на пороге его остановил голос Никола Юло.

— Фрэнк, ты в самом деле уверен, что не хочешь задержаться?

Ни слова не говоря, Фрэнк Оттобре вышел из кабинета.

Покинув полицейское управление, Фрэнк свернул на рю Сюффрен Раймон и, пройдя несколько десятков метров, оказался на бульваре Альберта Первого, который тянулся вдоль порта. Подъемный кран неторопливо перемещался на фоне голубого неба. Бригада рабочих еще разбирала боксы и грузила их на машины.

Все вокруг выглядело вполне нормально.

Он перешел дорогу и остановился на портовой эспланаде — посмотреть на пришвартованные яхты. На набережной не осталось никаких следов происшествия.

Бенето был отбуксирован отсюда в распоряжение полиции для продолжения следствия. Бальетто и другая пострадавшая яхта все еще покачивались у причала, слегка соприкасаясь кранцами. Ограждение было снято. Смотреть больше было не на что.

Портовый бар вернулся к обычной жизни. Возможно, случившееся даже прибавило ему клиентуры — любопытных, которым хотелось побывать там, где произошло то, что произошло. Может быть, молодой моряк, обнаруживший трупы, еще сидел в баре, радуясь минутной известности и рассказывая об увиденном. А может, сидел молча перед рюмкой, старясь забыть все на свете.

Фрэнк опустился на каменную скамью.

Мимо быстро прокатил на роликовых коньках мальчик, за ним спешила девочка помладше, она еще плохо держалась на роликах и жалобно просила его подождать. Невдалеке какой-то мужчина терпеливо ожидал пока его собака — черный лабрадор — закончит свои дела, потом достал из кармана пластиковый мешок и лопатку и собрал с земли продукт собачьего «преступления», чтобы потом, как положено, отправить его в мусорный бак.

Нормальные люди. Люди, которые жили, как множество других, как все. Возможно, у них было больше денег, возможно, больше счастья или иллюзий, что они могут получить все, что хотят. Быть может, это была только видимость и ничего более. Клетка, пусть и позолоченная, все равно оставалась клеткой, и каждый сам вершил свою судьбу. Каждый сам строил свою жизнь или разрушал ее соответственно правилам, какие устанавливал для себя. Или правилам, какие отказывался принять.

Иного выхода ни у кого не было.

Порт покидала чья-то яхта, на корме светловолосая женщина в голубом костюме махала рукой, прощаясь с кем-то на берегу. Издали она походила на Гарриет.

Фрэнк почувствовал, как нервный ком подкатил горлу, скользнул выше и взорвался у него в голове. В тот же миг одно море сменилось другим, одни солнечные блики другими, и память распахнула картину былого.

Когда он вышел из больницы, они с Гарриет сняли коттедж на побережье, в тихом уголке штата Джорджия. Это был деревянный дом с крышей из красной канадской черепицы, он стоял между дюнами в сотне метров от моря. На море выходила веранда с огромными раздвижными стеклами, которые летом можно было открыть, превратив помещение в нечто вроде внутреннего дворика.

По ночам они слушали ветер, гулявший среди скудной растительности, и шум океанских волн, разливавшихся по пляжу. Они лежали в постели, и Фрэнк чувствовал, как жена крепко прижимается к нему, прежде чем уснуть, словно ей отчаянно нужно убедиться, что он рядом, будто все еще не может поверить, что он действительно тут, рядом с ней, живой.

Днем они проводили время на берегу, загорали и плавали. Побережье было почти пустынным. Те, кому кроме моря нужен был шумный людный пляж, отправлялись на модные курорты, глазеть на тренировки культуристов или на девушек с силиконовой грудью, вилявших бедрами, словно проходили пробы для съемок в сериале «Пляжный патруль».

Здесь, лежа на полотенце, Фрэнк мог, не стыдясь, спокойно подставить солнцу свое исхудавшее тело со множеством красноватых шрамов на нем и удручающий след от операции на сердце, когда извлекали осколок, едва не сразивший его.

Порой Гарриет, лежавшая рядом, проводила рукой по болезненным рубцам, и на глаза ее навертывались слезы. Они не говорили о том, что случилось. Подолгу молчали, думая об одном и том же, но по-разному, или вспоминая переживания последних месяцев и чего это им стоило.

В такие минуты им не хватало мужества посмотреть друг другу в глаза. Оба отворачивались к морю, пока один из них, все так же молча, не находил в себе сил повернуться и обнять другого.

Время от времени они спускались за покупками в Хонести, рыбацкий поселок, ближайший населенный пункт, больше походивший на Шотландию, чем на Америку. Мирное местечко, нисколько не потревоженное туристами, с одинаковыми домами из камня и дерева вдоль дороги, которая тянулась параллельно пляжу.

Они обедали в ресторане на сваях, с большим и деревянным полом — шаги официантов отдавались громким стуком. Пили белое вино, такое холодное, что запотевали рюмки, и ели свежевыловленных омаров, пачкая руки и обрызгиваясь, когда брались за клешни. Часто смеялись, как дети, и Гарриет, казалось, ни о чем таком не думала, а Фрэнк тем более.

Они не говорили об этом, пока не зазвонил телефон.

Фрэнк резал зелень для салата, они собирались обедать. Из духовки аппетитно пахло рыбой, запеченной с картошкой. За окном ветер срывал песок с верхушек дюн, и море было покрыто белыми пенистыми гребешками. Два одиноких серфера скользили по волнам под парусами, напротив них на пляже стоял джип.

Гарриет была на веранде и из-за свиста ветра не слышала звонка. Он выглянул из кухни с крупным красным перцем в руке.

— Гарриет, телефон. Ответь, пожалуйста, у меня руки грязные.

Жена пошла на допотопный звонок к старому аппарату, висевшему на стене. Она сняла трубку, а он стоял и смотрел на нее.

— Алло?

Едва услышав ответ, она переменилась в лице, как бывает, когда человек узнает плохое известие. Улыбка ее исчезла. Гарриет помолчала и повесила трубку рядом с аппаратом, посмотрев на Фрэнка напряженным взглядом, который он еще долго будет вспоминать по ночам.

— Тебя. Это Гомер.

Она повернулась и вышла на веранду, ничего больше не сказав. Он взял трубку, еще хранившую тепло руки Гарриет.

— Да?

— Фрэнк, это я, Гомер Вудс. Как поживаешь?

— Хорошо.

— Правда, хорошо?

— Да.

Если Гомер и уловил крайнюю сухость в ответах Фрэнка, то притворился, будто не понял, и продолжал так, словно они говорили последний раз минут десять назад.

— Мы взяли их.

— Кого?

— Ларкинов, я имею в виду. Загребли с поличным. Без всяких бомб. Была перестрелка, и Джеф Ларкин погиб. Там оказалась целая гора товара и еще выше гора долларов. а уж всевозможных улик — и не счесть. Если повезет, нам хватит материала, чтобы усадить в лужу кучу народу.

— Хорошо.

Он произнес это слово точно так же, как прежде — тем же тоном, но шеф и на этот раз не понял намека.

Фрэнк представил себе Гомера Вудса в кабинете, отделанном темным деревом, за письменным столом, с трубкой в руке, его голубые глаза за золочеными дужками очков, неизменные, как и серый костюм с жилетом и голубой рубашкой из ткани «оксфорд[16]».

— Фрэнк, это ведь благодаря тебе и Куперу мы добрались до Ларкинов. Тут все это понимают, даже не сомневайся, и мне хотелось сказать тебе об этом. Когда думаешь вернуться?

— Честно говоря, не знаю. Скоро, наверное.

— Хорошо, не буду больше напрягать тебя. Однако помни, что я сказал.

— Хорошо, Гомер. Благодарю.

Он повесил трубку и пошел искать Гарриет. Она сидела на веранде и смотрела на двух парней, которые вышли на берег и грузили свои доски на крышу джипа.

Фрэнк молча присел рядом на двухместную деревянную скамью. Некоторые время они молча смотрели на на море, пока машина с парнями не уехала, будто чужое присутствие, хоть и далекое, было единственным, что мешало их общению.

Молчание прервала Гарриет.

— Он спросил тебя, когда вернешься, не так ли?

— Да.

Они никогда не лгали друг другу, и сейчас Фрэнк тоже не собирался лукавить.

— И ты хочешь?

Фрэнк повернулся к ней, но Гарриет старательно избегала его взгляда. И тогда он тоже уставился в море, где, гонимые ветром, набегали друг на друга белые пенистые волны.

— Гарриет, я — полицейский. Я выбрал эту жизнь не по необходимости, а потому что она нравилась мне. Мне всегда хотелось делать то, что делаю, и не знаю, смог ли бы я заниматься чем-то другим. Даже не представляю, способен или нет. Есть итальянская пословица, которую мне часто повторяла бабушка: кто родился квадратным, не умрет круглым…

Он поднялся, положил руку на плечо жены и почувствовал, как она напряглась.

— Не знаю, Гарриет, какой я — круглый или квадратный, но точно знаю, что меняться не хочу.

Он вернулся в дом, а когда снова вышел, обнаружил, что она пропала. На песке возле дома остались следы, они вели к дюнам. Фрэнк издали видел, как она бредет по кромке воды: крохотная фигурка, волосы развеваются на ветру. Он проследил за женой взглядом, пока дюны не скрыли ее из виду, и подумал, что ей, наверное, захотелось побыть одной и что в сущности это вполне понятно. Он вернулся в дом и сел за накрытый к обеду стол, но есть уже не хотелось.

И тут пришла мысль: ведь он вовсе не так уверен в своих словах. Может, все-таки они могли бы жить как-то иначе? Может, это и верно, что рожденный квадратным не станет круглым, но ведь можно, наверное, как-то сгладить углы, округлить, чтобы они никого не поранить.

Особенно тех, кого он любит.

Он отвел себе ночь на размышления. Наутро он поговорит с ней. Вместе, он был уверен, они найдут какое-то решение.

Но никакого утра больше не было — для них вместе.

Он ожидал возвращения Гарриет до самого вечера. Когда солнце стало клониться к закату и тени от дюн легли, словно темные пальцы, на пляж, Фрэнк заметил, как две фигуры не спеша двигаются вдоль кромки прибоя. Он сощурился, защищая глаза от пылающего закатного солнца. Те двое были еще слишком далеко, чтобы хорошо рассмотреть их. В открытое окно Фрэнк наблюдал, как за спинами приближающихся людей на горизонте, оставались как бы размытые силуэты. Одежды их развевались на ветру, а фигуры колыхались, словно в мареве над горячим асфальтом. Когда они подошли так близко, что их можно было рассмотреть, Фрэнк узнал шерифа из Хонести.

И тотчас возникло и стало нарастать мрачное предчувствие. Человек рядом с шерифом набольшее напоминал бухгалтера, чем на полицейского, и волнение переросло в леденящую тревогу. Держа фуражку в руках, стараясь не смотреть Фрэнку в глаза, шериф сообщил о том, что произошло.

Часа два назад рыбаки, которые плыли метрах в двухстах от берега, заметили женщину, которая, судя по описанию похожую на Гарриет. Она стояла на вершине скалы, возвышавшейся над бесконечной грядой дюн побережья неким геологическим казусом. Стояла одна и смотрела в море. Когда они проплывали мимо нее, женщина бросилась вниз. Моряки не видели, чтобы она всплыла, поэтому тут же изменили курс и поспешили ей на помощь. Один из них нырнул в воду там, куда она прыгнула, но сколько ни искали ее, так и не нашли. Рыбаки сообщили в полицию, и начались поиски, до сих пор тщетные.

Море вернуло тело Гарриет только два дня спустя, выбросив его на песчаный берег в бухте тремя милями южнее дома.

Пока велось опознание, Фрэнк чувствовал себя убийцей возле трупа своей жертвы. Он посмотрел на лицо жены, лежащей на топчане в морге, и кивком подтвердил и то, что это она, Гарриет, и собственный приговор. Показания моряков освободили Фрэнка от допросов. Но не от мучительных угрызений совести.

Он был так поглощен заботами о себе самом, что не заметил, в каком сильнейшем расстройстве пребывает Гарриет. Никто ничего не заметил, но это не смягчало вины Фрэнка. Он мог бы понять, что мучило его жену. Он ДОЛЖЕН был понять, что с ней творится неладное. Признаков тому хватало, но в бредовом сострадании к самому себе он умудрился их не заметить. Так что разговор после звонка Гомера был лишь последним ударом.

Нет, он оказался ни круглым, ни квадратным — только слепым.

Он уехал, увозя тело своей жены в гробу, и даже не заглянул в коттедж за вещами.

И с тех пор не пролил ни единой слезы.

— Мама, смотри, дядя плачет.

Детский голос вывел Фрэнка из забытья. Рядом стояла светловолосая девочка в синем платье. Она притихла, когда мать одернула ее. Женщина, смущенно улыбнулась и поспешила удалиться, держа девочку за руку.

Фрэнк не заметил, что он плакал. И не представлял, как долго.

Слезы явились откуда-то издалека. Они не были ни спасением, ни забвением, просто облегчением. По сути — лишь небольшая передышка, чтобы вздохнуть, хоть на миг почувствовать солнечное тепло, увидеть подлинный цвет моря, и хоть раз услышать биение собственного сердца в груди без звуков смертельного барабана.

Он расплачивался за свое безумие.

Весь мир расплачивался за свое безумие.

Он часами повторял себе это, после смерти Гарриет, сидя на скамейке в саду клиники Сент-Джеймс, куда его поместили уже на грани помешательства. Он окончательно понял это несколькими месяцами позже, когда случилась трагедия с башнями Всемирного торгового центра, и он увидел по телевидению, как падают огромные здания — так могут рушиться только иллюзии. Одни люди на самолетах атаковали небоскребы во имя бога, а другие в то же самое время, удобно расположившись в креслах, уже точно знали, как использовать их безумие на бирже. Эти другие люди зарабатывали деньги тем, что изготовляли и продавали мины, а в Рождество приносили своим детям подарки, заработав на убийствах и увечьях других детей. Совесть превратилась в аксессуар, стоимость которого зависела от цены барреля нефти. И не стоило удивляться, что время от времени кто-то сам, в одиночку, писал кровью свою судьбу.

Я убиваю…

Угрызение совести из-за смерти Гарриет навсегда останется его постоянным, весьма жестоким спутником и будет достаточным наказанием до конца его дней. Фрэнк не забудет смерти Гарриет, даже если ему суждено будет жить вечно. И не сможет простить себя, даже если бы ему отпустят двойную вечность.

Он не мог положить конец безумию мира. Он мог положить конец только своему собственному безумию и надеяться, что те, у кого хватит сил, последуют его примеру. И смогут навсегда стереть подобные надписи. Он сидел на каменной скамье и плакал, не обращая внимания на любопытных прохожих, пока не понял, что слезы иссякли.

Тогда он поднялся и медленно направился в полицейское управление.

— Я убиваю…

На какой-то момент голос, казалось, завис в машине глухой шум двигателя словно прибавил ему сил, и он продолжал отдаваться эхом.

Комиссар Юло нажал кнопку автомобильного радио, и запись прервалась на словах Жан-Лу Вердье, с трудом продолжавшего передачу. После разговора с диджеем и Робертом Бикжало, директором «Радио Монте-Карло», крохотная упрямая надежда выглянула из— за вершины, которую тщетно штурмовали следователи.

Может быть, звонок, прозвучавший в «Голосах", был просто шуткой какого-нибудь любителя розыгрышей, невероятной случайностью, подобно расположению планет, какое случается раз в миллион лет. Однако именно эти угрожающие слова „Я убиваю…“, произнесенные в конце передачи, были выведены кровью невинных жертв на столе каюты.

Юло затормозил на красный свет. Женщина с коляской переходила дорогу. Справа молодой человек в голубой майке, на желтом велосипеде прислонился к столбу светофора, чтобы не вынимать ноги из зажима педалей.

Вокруг сияли яркие краски, было тепло. Лето начиналось обещанием радостей. И везде, в барах на открытом воздухе, на улицах, заполненных народом, на оживленной набережной мужчины, женщины и дети хотели только одного, чтобы их мечты сбылись.

Все было как всегда.

И только в этой машине у пылавшего, будто кровь, светофора, витала некая сущность, которая способна была омрачить весь свет и превратить все краски мира в одну — серую.

— У криминалистов есть что-нибудь? — спросил Фрэнк.

Красный свет сменился зеленым. Юло тронулся, а велосипедист быстро умчался вперед. Педали позволяли ему ехать с куда большей скоростью, чем могли себе позволить колонны машин, медленно двигавшиеся вдоль берега.

— Пришел отчет патологоанатома. Они провели вскрытие в рекордные сроки. Очевидно кто-то очень важный оборвал им все телефоны, желая как можно быстрее получить результат. Все подтверждается. Девушка умерла от удушья, от утопления, однако в ее легких не было морской воды. Это значит, умерла, не имея возможности подняться на поверхность. Обычно легкие заполняются водой, когда тонущий несколько раз пытается всплыть, прежде чем пойти ко дну. В этом случае убийца, очевидно, схватил ее под водой, утянул вниз и утопил. Труп тщательно обследовали. Никаких следов насилия на теле нет. Его изучали всеми возможными способами при помощи самых различных инструментов, имеющихся в лаборатории.

— А он?

Юло помрачнел.

— Тут разговор другой. Он был убит холодным оружием, очень точным ударом сверху вниз. Лезвие вошло между пятым и шестым ребром и проникло прямо в сердце. Смерть почти мгновенная. Убийца напал на него сзади, на палубе: там остались пятна крови. Скорее всего неожиданно, потому что Йохан Вельдер был весьма и весьма силен. Для пилота он был довольно высокого роста. И хорошо тренирован: бег трусцой и спортивный зал… Нападавший, видимо, тоже был весьма крепок и ловок.

— Трупы были изнасилованы? Я имею в виду половое насилие.

Юло покачал головой.

— Нет. Вернее, убийца точно не насиловал. У девушки незадолго до смерти был половой контакт. Во влагалище обнаружены остатки семенной жидкости, но она, видимо, принадлежала Вельдеру. Думаю, анализ ДНК подтвердит это с вероятностью в девяносто процентов.

— Ну, тогда по крайней мере исключен сексуальный мотив преступления.

Фрэнк сказал это, как человек, который обнаруживает, что после пожара в его доме уцелела салфетка.

— Что же касается отпечатков и других органических следов, ты же понимаешь, на яхте их нашли уйму. Тоже отправим на анализ ДНК, но думаю, это не даст нам ровным счетом ничего.

Они проехали Болье[17], миновали роскошные гостиницы на берегу с тенистыми парковками для сверкающих машин, пахнущих кожей и дорогим деревом. Множество цветочных клумб в ослепительном свете дня переливались тысячами оттенков. Фрэнк засмотрелся на красные цветы гибискуса в саду какой-то виллы.

Опять красный. Опять кровь.

Он передвинул ручку вентилятора, направлявшего холодный воздух ему в лицо.

— Выходит, у нас нет ничего.

— Ровным счетом ничего.

— Антропометрические измерения отпечатков?

— И тут ничего существенного. Речь может идти о человеке ростом примерно метр восемьдесят, плюс — минус пять сантиметров, весом примерно семьдесят пять килограммов. Физический тип — обычный, присущий многим тысячам людей.

— Атлет, короче.

— Да, атлет… Атлет с очень ловкими руками.

У Фрэнка было несколько вопросов, которые не терпелось задать, но он не хотел мешать размышлениям друга. Он промолчал.

— Сотворить такое с трупами непросто. Умелый черт… Наверняка не впервые делает. Может, имеет какое-то отношение к медицине…

Фрэнку жаль было разбивать надежды друга.

— Все может быть. Но так было бы слишком просто. Я бы даже сказал — банально. Увы, с точки зрения анатомии мы не слишком отличаемся от животных. Нашему человеку достаточно было потренироваться на кроликов, чтобы потом сделать такое и с человеком.

— Кролики, да? Люди, как кролики…

— Он хитер, Никола. Это буйно помешанный, однако он хитер и холоден как лед. У человека в жилах должен течь фреон, чтобы совершить подобное: направить яхту на пристань и спокойно удалиться тем же путем, каким пришел. И к тому же с явным намерением бросить нам вызов, посмеяться над нами.

— Ты имеешь в виду, музыку?

— Да. Он завершил свой телефонный разговор фонограммой из фильма «Мужчина и женщина».

Юло припомнил фильм Лелуша, он видел его много лет назад, когда встретился с Селин, своей женой. Он отлично помнил эту красивую любовную историю, которую они восприняли тогда как хорошее предзнаменование их будущего.

Фрэнк продолжал, напомнив деталь, на которую Юло поначалу не обратил внимания.

— Герой фильма — автогонщик.

— А ты прав, в самом деле. Йохан Вельдер тоже ведь болиды водил. Но в таком случае…

— Совершенно верно. Он не только объявил по радио о намерении убить, но и оставил некое указание, кого именно собирается убить. Но это, по-моему не все. Он убил и хочет повторить. И мы должны помешать ему. Не знаю, как, но мы должны во что бы то ни стало…

Машина снова остановилась у красного светофора возле короткого спуска в конце бульвара Карно. Перед ними была Ницца, обычный приморский город, невыразительный, далекий от глянцевой чистоты Монте-Карло и его бьющей в глаза роскоши.

Ведя машину к площади Массена, Юло обернулся и взглянул на Фрэнка, сидевшего на заднем сиденье. Тот сосредоточено смотрел в пространство перед собой. Так, наверное, выглядел Одиссей, ожидавший услышать пение сирен.

Никола Юло остановил свой «Пежо-206» у ограды Управления полиции в Овар на рю Рокбийер.

Агент в форме, дежуривший на пропускном пункте, с недовольным видом направился к нему, чтобы выпроводить отсюда этих двоих, подальше от входа, предназначенного только для сотрудников полиции. Никола показал ему из окна машины значок.

— Комиссар Юло. Служба безопасности Монако. У меня встреча с комиссаром Фробеном.

— Извините, комиссар. Не узнал вас. В вашем распоряжении.

— Сообщите ему, пожалуйста, что я здесь.

— Сию минуту, комиссар.

— Спасибо, агент.

Юло проехал несколько метров и припарковал машину на тенистой стороне улицы. Фрэнк выбрался из машины и осмотрелся. Казарма в Оваре представляла собой комплекс серых двухэтажных строений с красными черепичными крышами, с дверными и оконными рамами из темного дерева. Несколько прямоугольных зданий, расположенных в шахматном порядке без всяких переходов между ними. На обращенной к улице торцевой стороне каждой постройки имелась лестница на верхний этаж.

Интересно, подумал комиссар, какой Ницца видится американцу. Наверное, городом совсем из другого мира. Может быть, даже с другой планеты. Невысокие дома, маленькие кафе, простые люди. Никакой тебе американской мечты, никаких небоскребов, которые можно рушить, только скромные мечтания, порой выцветшие от морского воздуха, как и стены домов. Скромные мечтания, но если вдруг они оказывались несбыточными, тогда тоже оборачивались настоящей бедой.

На стене напротив дверей управления кто-то приклеил антиглобалистский плакат. Люди, которые боролись за то, чтобы сделать весь мир одинаковым, выступали против других людей, которые боролись за то, чтобы не утратить собственного лица. Европа, Америка, Китай, Азия… Всего лишь раскрашенные пространства на географических картах, сокращенные обозначения на таблицах обмена валют, слова в словарях… Признаки наших дней: интернет, средства массовой информации, новости в режиме реального времени. Приметы расширяющегося или, напротив, сжимающегося мира, в зависимости от того, с какой точки смотреть.

Действительно сокращало расстояния только зло, вездесущее, говорившее всегда на одном единственном языке и неизменно писавшее свои послания одними и теми же чернилами.

Фрэнк закрыл дверцу машины и повернулся к другу.

Перед Юло стоял человек тридцати восьми лет со стариковским взглядом, которому, похоже, изначально не свойственно было благоразумие. Смуглый, угрюмый южанин, темные глаза, черные волосы, заросшие щеки. Человек могучего сложения, и ему уже приходилось убивать людей под защитой полицейского значка, действуя во имя справедливости. Наверное зло неизлечимо, против него нет противоядия. Зато были такие люди, как Фрэнк. В далекие времена, во время эпидемий чумы, именно такие, как он, занимались перевозкой больных и трупов — немного чокнутые и получившие иммунитет против болезни.

Войне не было конца.

Юло запер машину, и тут подошел комиссар Фробен из отдела убийств, помогавший следствию.

Фробен широко улыбнулся Юло, обнажив крупные ровные зубы, словно осветившие его характерное лицо. У него была массивная фигура, отчего костюм из «Галереи Лафайет» едва не трещал на его массивной фигуре, сломанный нос говорил о боксерском прошлом. Легкие шрамы над бровями подтверждали это предположение.

Фробен пожал Юло руку. Улыбка стала еще шире, а серые глаза превратились в щелочки, отчего шрамы смешались с сетью морщинок.

— Привет, Никола. Как поживаешь?

— Это ты мне скажешь, как я поживаю. Барахтаюсь в этом море дерьма, где того и гляди разразиться буря, мне нужна помощь всех друзей.

Фробен перевел взгляд на Фрэнка. Юло представил их.

— Фрэнк Оттобре, специальный агент ФБР. Очень специальный. Американское командование подключило его к нашему расследованию.

Фробен ничего не сказал, но посмотрел на Фрэнка с явным уважением, одарив его такой же открытой улыбкой, и протянул руку с крупными и сильными пальцами.

— Клод Фробен, скромный комиссар из отдела по расследованию убийств.

Отвечая на крепкое рукопожатие Фробена, Фрэнк подумал, что при желании тот запросто мог бы сломать ему пальцы. Этот человек ему сразу понравился — сильный и осторожный одновременно. Фрэнк не удивился бы, если б увидел, как тот после работы собирает с детьми модели корабликов, причем с поразительной ловкостью монтируя самые хрупкие детали.

Юло сразу перешел к делу.

— Какие новости на пленке?

— Я поручил это Клаверу, нашему лучшему технику, волшебнику, можно сказать. Я только что от него, он изучает пленку с помощью своих приборов. Пойдемте, я проведу вас.

Они прошли в здание и направились по недлинному коридору, освещенному рассеянным светом из окна за их спиной. Юло и Фрэнк шли за Фробеном, глядя на его затылок с волосами цвета соли с перцем, на короткую шею и широкую спину, пока тот снова не повернулся к ним лицом, остановившись возле лестницы, ведущей вниз.

— Прошу, — жестом указал он.

Они спустились на два лестничных пролета в просторное помещение, заполненное электронной аппаратурой, залитое холодным светом неоновых трубок, дополнявшим слабое дневное освещение, в полуподвале.

За стойкой сидел худой парень с наголо остриженной головой, очевидно чтобы скрыть начинающуюся лысину. Он был в клетчатой рубашке поверх джинсов, и в расстегнутом белом халате. Но носу — кривые очки с желтыми стеклами.

Все трое остановились у него за спиной, парень сосредоточенно манипулировал потенциометрами. Наконец он обернулся к вошедшим. Да он, пожалуй, слепнуть должен, когда выходит на солнце в таких очках.

Фробен не стал никого представлять парню, и молодой человек, похоже, не нуждался в этом. Видимо, он полагал, что если эти люди тут, значит, так надо.

— Ну, Клавер, что скажешь о записи?

Техник пожал плечами.

— Мало чего скажу, комиссар… Новости не слишком хорошие. Я исследовал запись всеми доступными мне способами. Ничего. Голос поддельный и никак не может быть идентифицирован.

— То есть?

Клавер начал издалека, понимая, что не все присутствующие располагают нужными техническими познаниями.

— Каждый человеческий голос раскладывается на свой уникальный набор частот. Их можно идентифицировать точно так же, как сетчатку глаза или отпечатки пальцев. Это определенное количество верхних, низких и средних звуков, и они не меняются, даже при попытке изменить голос, перейдя, например, на фальцет. С помощью специальной аппаратуры эти частоты можно представить в виде диаграммы. Речь идет о довольно простых приборах, без которых не обходится ни одна студия звукозаписи. Они необходимы, чтобы равномерно распределять частоты и чтобы в том или ином музыкальном фрагменте не оказывалось слишком много высоких или низких частот.

Клавер обратился к клавиатуре «макинтоша» и взялся за «мышку». Несколько щелчков — и появилось белое окно, пересеченное параллельными горизонтальными полосами. В середине находились две крупные — зеленая и фиолетовая, неровные, как бахрома.

Техник указал курсором на зеленую линию.

— Вот эта линия — голос Жан-Лу Вердье, диджея «Радио Монте-Карло». Я проанализировал его, и вот звуковая диаграмма.

Он опять кликнул «мышью», и схема превратилась в график. На экране возникла желтая линия, двигавшаяся на темном фоне между двумя голубыми. Клавер указал не экран.

— Горизонтальные голубые линии — это частоты. Желтая показывает, на какой из них движется изучаемый голос. Взяв голос Вердье из разных точек записи и наложив их друг на друга, можно убедиться, что они полностью совпадают.

Клавер вернулся к предыдущей картинке и кликнул фиолетовую линию.

— Это другой голос.

Снова появился график, теперь желтая линия двигалась рваными толчками и лишь в немногих местах.

— В этом случае человек, говоривший по телефону, пропустил свой голос через несколько фильтров и перемешал входные частоты, полностью исказив их. Достаточно лишь слегка изменять значение одного из фильтров, чтобы получать каждый раз совершенно иной график.

Тут вмешался Юло. Он спросил:

— Может ли по записи понять, какой именно прибор тут был использован? Или хотя бы узнать, кому он был продан?

Техник выразил явное сомнение.

— Не думаю. Такие приборы приобрести совсем несложно. К тому же существуют множество модификаций и типов с различными характеристиками в зависимости от цены и фирмы-изготовителя, но для такой простой цели, как эта, годится практически любой прибор. Кроме того, электроника ведь постоянно развивается, поэтому существует довольно обширный рынок бэушной аппаратуры. Она как правило попадает в руки любителей домашних записей, и почти всегда без выписки счета. Честно говоря, не думаю, что это нас куда-нибудь приведет.

Фробен, похоже, не совсем разделял пораженческое настроение Клавера.

— В любом случае посмотрим еще, что можно сделать. У нас так мало материала в руках, что ничем нельзя пренебрегать.

Юло обернулся к Фрэнку. Тот явно думал о чем-то своем, будто уже во всем разобрался. И все же комиссар был уверен — ничто из сказанного не ускользнуло от него, и он все запомнил.

Он снова обратился к Клаверу.

— А что вы скажете по поводу телефонного звонка, который не прошел через коммутатор?

— Ну, тут я не могу предположить ничего конкретного. По сути здесь возможны только два варианта. Все коммутаторы вообще-то имеют проходные номера. Если знать их, то можно звонить, минуя телефониста. «Радио Монте-Карло», конечно же, не НАСА[18] в смысле секретности, поэтому вполне вероятно, что кто-то разузнал их. Второй вариант немного сложнее, хотя и не такой уж фантастический. Мне он кажется более вероятным…

— Что же это?

Клавер откинулся на спинку стула.

— Я выяснял. Коммутатор «Радио Монте-Карло» управляется компьютерной программой и имеет определитель номера, который позволяет в режиме реального времени увидеть на дисплее номер звонящего. Цель очевидна…

Он осмотрелся, желая убедиться, что она очевидна и всем присутствующим.

— Однако при этом звонке номер на дисплее не появился, это значит, звонивший присоединил к телефону электронное устройство, которое нейтрализовало определитель номера.

— Это трудно сделать?

— Довольно легко для специалистов-электронщиков или телефонистов. Тут не надо быть гением телекоммуникации. Побродив по Интернету, такое установит любой приличный хакер.

Юло чувствовал себя, как заключенный на прогулке. Куда ни посмотришь, всюду натыкаешься на стену.

— Можно узнать, откуда поступил звонок, со стационарного телефона или с мобильного?

— Нет. Но я исключил бы мобильник. Он работает намного медленнее и не всегда точно соединяет. Тот, кто звонил, слишком хитер, чтобы не учитывать этого.

— Можно ли еще как-то проанализировать магнитную ленту?

— С моей аппаратурой нет. Я думаю, послать копию в научную лабораторию в Лион, может, им удастся раскопать что-нибудь.

Юло положил руку на плечо Клавера.

— Хорошо. Сделайте это как можно скорее. Если в Лионе начнут выступать, мы найдем к ним подход.

Клавер решил, что вопрос закрыт. Он достал из карманчика халата жевательную резинку, развернул ее и положил в рот.

Какое-то время все молчали. Каждый по-своему обдумывал услышанное.

— Пойдемте, угощу вас кофе, — предложил Фробен.

Он снова повел их по лестницам, на площадке свернул влево, и вскоре они оказались перед автоматом, стоявшем в нише. Фробен достал магнитную карточку.

— Все будут?

Они кивнули. Комиссар сунул карточку в автомат, нажал кнопку и машина, поурчав, выдала первый пластиковый стаканчик с кофе.

— Что скажешь, Фрэнк? — спросил Юло.

Фрэнк решил поделиться соображениями.

— У нас мало путей. Куда ни ткнись, всюду тупик. Я уже говорил тебе, Никола, мы имеем дело с очень, очень хитрым человеком. Слишком много совпадений, чтобы можно было просто предположить, будто судьба поцеловала его в лоб. Сейчас, единственное, что нас связывает с этим мерзавцем, телефонный звонок. Если нам хоть немного везет, а ему слишком нравится любоваться собой, он позвонит еще. Если нам очень повезет, он позвонит тому же диджею. А если уж нам совсем повезет, то он допустит какую-нибудь ошибку. Это единственная надежда, какая у нас есть, чтобы найти его и остановить прежде, чем он убьет еще кого-нибудь.

Он допил свой кофе и выбросил стаканчик в корзину для мусора.

— Думаю, теперь пора серьезно поговорить с Жан-Лу Вердье и сотрудниками «Радио Монте-Карло». Досадно, но мы сейчас зависим от них.

Все направились к выходу.

— Представляю, какое там сейчас, в Княжестве… как бы это сказать… волнение, — обратился Фробен к Юло.

— Ну, назвать это «волнением» все равно что назвать Майка Тайсона нервным типом. У нас там едва ли не коллапс. Монте-Карло — это открытка, ты же знаешь. У нас имидж — это все. Мы потратили тонны денег, чтобы обеспечить главное: красоту и безопасность. И вдруг появляется откуда ни возьмись этот тип и премило сажает нас в лужу. Если эта история не получит завершения в самые кратчайшие сроки, я наверняка услышу, как заскрипят многие кресла…

Юло помолчал. И вздохнул.

— В том числе и мое.

У ворот они распрощались. Фробен постоял, глядя им вслед. По его боксерскому лицу было видно, что он весьма сочувствует им, но заметно было и удовлетворение, что он не на их месте.

Юло и Фрэнк направились к машине. Уже стемнело, подошло время ужина, и комиссар почувствовал, что проголодался. Включив зажигание, он взглянул на Фрэнка.

— «Кафе де Турин»?

«Кафе де Турин» на площади Гарибальди было весьма спартанским заведением — грубые столы и скамейки. Здесь можно было отведать отличных устриц, лучше всего с бутылкой охлажденного муската. Юло привозил сюда Фрэнка с женой, когда они посещали Европу, и они буквально сошли с ума, увидев длиннющий прилавок с дарами моря и обслугу в перчатках, открывающую раковины. Они восторженно смотрели как официанты разносят огромные подносы с устрицами, морскими трюфелями и крупными красными раками, подаваемых с майонезом. Они приезжали сюда еще дважды, и этот ресторанчик превратился для них в гастрономическую святая святых.

Юло не сразу решился предложить Фрэнку «Кафе де Турин», опасаясь потревожить его воспоминания. Однако американец, похоже, изменился или по крайней мере был намерен измениться. Что ж, если он хотел вытащить голову из песка, так это способ не хуже другого. Фрэнк кивнул, как бы принимая одновременно и выбор, и добрые намерения Юло. О чем бы он там ни думал, на лице его не отразилось ничего.

— Поезжай в «Кафе де Турин».

Юло слегка расслабился.

— Знаешь, мне порядком надоело действовать и разговаривать подобно персонажу какого-нибудь телефильма. Мне кажется, я уже превратился в карикатуру на лейтенанта Коломбо. Мне нужно полчаса спокойствия, нужно хоть ненадолго отключиться, иначе я просто сойду с ума.

Наступил вечер, город осветился огнями. Фрэнк молча смотрел в окно на людей, которые куда-то спешили, громко разговаривали. Тысячи безвестных людей занимались своими привычными делами, сидели в барах, ресторанах, офисах…

Оба понимали, что Юло говорит неправду. Ведь где-то среди этих спокойных людей бродил убийца, и пока они не найдут его, ни о чем другом Фрэнком с комиссаром думать не смогут.

За стеклом своей кабины Лоран Бедон, режиссер, вел обратный отсчет, загибая один за другим пальцы поднятой руки и наконец выбросил Жан-Лу Вердье указательный палец.

За его спиной зажглось красное табло, означавшее выход в эфир.

Диджей слегка приблизился в кресле к микрофону, стоявшему перед ним на столе на невысокой подставке.

— Привет всем, кто слушает нас сейчас, и всем, кто этим вечером еще услышит наши голоса. Вас ждет музыка, ждут встречи с людьми, которые расскажут о своей жизни, а она не всегда бывает в ладу с той музыкой, какую нам хотелось бы слышать…

Он остановился и немного отодвинулся. Микшер выдал в эфир фрагмент «Born to Be Wild» группы Steppenwolf.

Несколько секунд — и на фоне затихающей музыки вновь звучит теплый и проникновенный голос Жан-Лу Вердье.

— Мы с вами, мы готовы помочь, если это в наших силах. Тому, кто открыл свою душу, но не нашел отклика. Тому, кто ошибся и насыпал на рану слишком много соли. Тому, кто не может успокоиться, пока не вспомнит, в какую распроклятую банку он спрятал сахар. Тому, кто рискует утонуть в собственных слезах. Мы с вами, и все мы живы, несмотря ни на что. Ждем ваших звонков. Мы вам ответим. Меня зовут Жан-Лу Вердье. Говорит «Радио Монте-Карло». Вы слушаете «Голоса».

Снова звучит «Born to Be Wild». Снова слышно, как летят по скалистому спуску зафуззованные гитары, поднимая пыль и брызгая гравием.

— Черт побери, какой же он молодец!

Фрэнк Оттобре, сидевший рядом с Лораном в режиссерской кабине, не смог удержаться от восхищенного возгласа.

— Верно? — улыбнулся режиссер.

— Неудивительно, что у него такой успех. Голос и манера говорить доходят до самого сердца.

Барбара, звукооператор, сидевшая напротив режиссера за микшерским пультом, знаком указала Фрэнку за его спину. Он повернулся на вращающемся стуле и увидел за стеклом звуконепроницаемой двери Юло, который подавал ему знаки.

Фрэнк поднялся и вышел из студии.

У комиссара было усталое лицо человека, который с некоторых пор спит мало и плохо. Фрэнк посмотрел на темные мешки под глазами, на седые волосы, которые следовало бы привести в порядок, на воротничок рубашки, влачивший жалкое существование. Человек этот за последнее время видел и слышал столько такого, без чего обошелся бы весьма охотно. Ему было пятьдесят пять, а выглядел он на десять лет старше.

— Как тут дела, Фрэнк?

— Никак. Передача имеет бешеный успех. Диджей просто феноменальный. Он рожден для этого. Не знаю, сколько ему платят, но уж точно, ни одного цента он не получает напрасно. Что же касается нас, то ничего. Ничего. Полная тишина.

— Хочешь кока-колу?

— Я американец, Никола, но родители моего отца приехали из Сицилии. Поэтому я предпочитаю кофе, а не коку. Это наследственное.

— Ладно, пусть будет кофе.

Они направились к автомату в конце коридора. Юло порылся в карманах в поисках монетки. Фрэнк, улыбаясь, извлек карточку.

— Тот факт, что я сотрудник ФБР, произвел глубокое впечатление на директора. Так что мы — гости радио, и если нас тут не кормят, то хотя бы поят.

Он вставил карточку в аппарат и нажал кнопку. Когда кофе был готов, он протянул стакан Юло. Комиссар отпил глоток. Подумал, что кофе уж очень противный. Или, может, у него во рту такой вкус?

— Да, забыл тебе сказать. Пришел отчет графологов…

— И что же?

— Зачем спрашиваешь, если уже знаешь ответ?

Фрэнк склонил голову.

— Не знаю подробностей, но думаю, это примерно то, что собираешься сообщить.

— Ах, да, я же забыл, что ты из ФБР. У тебя мгновенная интуиция и пропуск, действительный везде. Послание было написано не от руки.

— Вот как?

— Этот сукин сын использовал трафарет. Наклеил буквы на картон и вырезал их. Принес с собой, и когда понадобилось, положил трафарет на стол и смазал сверху кровью. Как ты догадался?

Фрэнк покачал головой.

— Я же говорю тебе, что не знал этого. Но мне казалось странным, чтобы человек, столь умело и старательно скрывший свои следы, допустил потом такую грубую ошибку.

Юло с гримасой отвращения выбросил стаканчик с недопитым кофе в мусорную корзину и, вздохнув, посмотрел на часы.

— Отпусти меня ненадолго, а то я уже забыл, как выглядит моя жена. Две машины на парковке, в каждой по два агента. И еще одна на всякий случай — вдруг понадобится. Другие ребята тоже на своих постах. Если что, я дома.

— Ладно, случится что-нибудь, позвоню.

— Не надо бы мне этого говорить, но я рад, что сегодня вечером здесь ты. И что ты вообще здесь. Пока, Фрэнк.

— Пока, Никола. Привет жене.

— Обязательно.

Фрэнк посмотрел вслед другу и заметил, что тот слегка сутулится.

Уже три дня дежурили они на «Радио Монте-Карло» в ожидании, каких-либо событий после того, как договорились с директором. Когда детективы изложили ему свои намерения, сидя у него в кабинете, Роберт Бикжало взглянул на них сощурившись сквозь ядовитый дым своей странной сигареты. Он оценил все, что сказал комиссар Юло, и стряхивая пепел с водолазки от Ральфа Лорена, принялся буравить их своими глазами-щелочками, которые делали его похожим на хорька.

— По-вашему, этот человек может позвонить снова?

— Мы не уверены. Это всего лишь оптимистическое предположение. Но если он объявится, нам необходимо ваше сотрудничество.

Юло и Фрэнк сидели напротив друг друга в кожаных креслах. Фрэнк отметил, что их высота была отрегулирована таким образом, чтобы сидевший за письменным столом смотрел на собеседников сверху вниз.

Бикжало обратился к Жан-Лу Вердье, расположившемуся на таком же, как кресла, диване слева от письменного стола.

Диджей провел рукой по темным, довольно длинным волосам. Он внимательно и в то же время вопросительно посмотрел на Фрэнка зелеными глазами. Нервно потер ладони друг о дружку.

— Не знаю, смогу ли я сделать то, что вы просите. То есть не знаю, как я должен держаться. Одно дело вести передачу, говорить по телефону с нормальными людьми и другое говорить… говорить…

Фрэнк понял, что Жан-Лу не решается произнести слово «убийца», и пришел ему на помощь.

— Знаю, что нелегко. Нам тоже трудно предположить, что там в голове у этого типа. Но мы будем здесь и дадим тебе необходимые указания при любом развитии событий. Мы пригласили еще и эксперта.

Он обернулся и взглянул на Никола, до сих пор молчавшего.

— Тебе будет помогать психопатолог, доктор Клюни, консультант полиции, который обычно ведет переговоры с преступниками при захвате заложников.

— Хорошо. Если объясните, что мне делать, то я готов.

Жан-Лу посмотрел на Бикжало, словно оставляя последнее слово за ним.

Директор рассматривал картонный фильтр русской сигареты и складывал его по всем правилам. Он начал издалека.

— Конечно, это немалая ответственность…

Фрэнк сразу понял, куда тот клонит и поднялся с кресла. Теперь он смотрел на Бикжало сверху вниз.

— Послушайте, я не знаю, понимаете ли вы всю серьезность положения. Чтобы вам окончательно все стало ясно, наверное, стоит вам кое-что показать.

Он наклонился и достал из сумки Юло, лежавшей на полу возле кресла, несколько фотографий размером двадцать на тридцать. И бросил их на письменный стол.

— Мы ловим человека, который способен сделать вот это.

На фотографиях были трупы Йохана и Эриджейн и их изуродованные головы крупным планом. Взглянув на снимки, Бикжало побледнел.

Юло усмехнулся про себя.

Фрэнк снова опустился в кресло.

— Этот человек еще на свободе, и мы считаем, что он способен повторить подобное. Нужно остановить его, и сейчас мы рассчитываем только на вас. Тут речь идет не о том, чтобы увеличить вашу аудиторию. Это охота на человека. От нее зависит жизнь или смерть многих людей.

Фрэнк отвел взгляд от Бикжало подобно тому, как змея отводит на мгновение свой гипнотический взгляд от жертвы, с которой хочет поиграть. Он взял со стола пачку сигарет и принялся с интересом рассматривать ее.

— Не говоря уже о том, что, если эта история разрешится с вашей помощью, ваше радио и Жан-Лу получат такую известность, какой вы сами не добились бы и за тысячу лет.

Бикжало немного расслабился. Он подтолкнул снимки к Фрэнку, коснувшись их кончиками пальцев, словно боясь обжечься. Потом с явным облегчением откинулся на спинку кресла. Теперь можно было продолжить разговор.

— Согласен, если нужно помочь закону, если от нес будет польза, «Радио Монте-Карло» не откажет. А кроме того, ведь задача «Голосов» как раз в том, чтобы помогать. Помогать людям, которые нуждаются в поддержке. Я только одно хотел бы попросить у вас, если возможно…

Фрэнка молчал, и Бикжало решил, что можно продолжить.

— Эксклюзивное интервью с вами. Мы хотим быть первыми. Его проведет Жан-Лу, как только все будет закончено. Прямо тут у нас, на радио.

Фрэнк посмотрел на Юло, тот еле заметно кивнул.

— Договорились.

Он снова поднялся.

— Придут наши техники со своей аппаратурой, чтобы поставить телефоны на контроль. И сделают еще кое-что, потом объяснят вам подробно. Начнем сегодня же вечером.

— Хорошо. Велю своим сотрудникам быть в вашем распоряжении и всячески вам содействовать.

Совещание закончилось. Все поднялись. Фрэнк поймал растерянный взгляд Жан-Лу Вердье. Он похлопал его по плечу, как бы ободряя.

— Спасибо, Жан-Лу. У тебя отличная передача. Уверен, ты прекрасно справишься. Боишься?

Диджей поднял на него чистейшие, зеленые, как морская вода, глаза.

— Боюсь. До смерти.

Фрэнк взглянул на часы. Жан-Лу выпустил в эфир еще один рекламный блок. Лоран подал Барбаре знак, и на последних словах диджея она ввела музыку.

Настал пятиминутный перерыв.

Фрэнк поднялся и слегка потянулся, желая расправить плечи.

— Устал? — спросил Лоран, закуривая. Дым поднялся вверх и улетел в вентиляцию.

— Не особенно. В каком-то смысле я привык ждать.

— Счастливец! А я буквально умираю от волнения, — сказала Барбара, вставая и поправляя свои рыжие волосы. Инспектор Морелли, сидевший на стуле у стены, оторвал взгляд от спортивной газеты. Похоже, его вдруг больше заинтересовала фигура девушки в легком летнем платье, чем мировой чемпионат по футболу.

Лоран повернулся вместе с креслом к Франку.

— Возможно, это не мое дело, но мне хотелось бы спросить вас кое о чем.

— Так спрашивайте, а я скажу, ваше это дело или нет.

— Что вы испытываете, занимаясь своей работой?

Фрэнк смотрел словно сквозь него. Лоран решил, что тот размышляет. Он не мог знать, что сейчас у Фрэнка Оттобре перед глазами была женщина, лежащая на мраморном столе в морге, та, которая и в радостную и в трудную минуту была его женой. Та, которую уже не разбудит ничей голос.

— Что испытываю, занимаясь своей работой? — Фрэнк невольно повторил вопрос, прежде чем ответить. — Спустя какое-то время хочется только одного — забыть обо всем.

Лорен отвернулся к режиссерскому пульту, почувствовав себя неловко. Наверное, он задал глупый вопрос. Ему не удавалось проникнуться симпатией к этому американцу могучего сложения с холодными, как изморозь, глазами, который будто отгородился от окружающего мира. Такая манера исключала любое общение. Это был человек, который ничего не давал, именно потому, что ничего не просил. И все же он сидел тут в ожидании, хотя, похоже, даже он, не знал, чего именно.

— Предпоследний блок, — сказала Барбара, снова садясь за микшер.

Ее голос прервал неловкое молчание. Морелли вернулся к спортивной хронике, продолжая, однако, посматривать на волосы девушки, спадавшие ниже спинки кресла.

Лоран сделал знак Жаку, оператору у пульта управления. Тот вывел в эфир эпическую музыку Вангелиса. В студии у Жан-Лу зажглось красное табло, и его голос вновь зазвучал в аппаратной и в эфире.

— Сейчас на «Радио Монте-Карло» одиннадцать сорок пять. Впереди целая ночь. Мы ставим то, что вы хотите послушать, мы говорим то, что вы хотите услышать. Никто вас не осуждает, и все слушают вас. В эфире передача «Голоса». Звоните нам.

И снова режиссерская аппаратная заполнилась медленной ритмичной музыкой, напоминавшей морской прибой. За стеклом в своей студии Жан-Лу был, что называется, на своей территории и прекрасно знал, что и как делать. В режиссерской аппаратной замигал световой сигнал телефона. Фрэнк почему-то вздрогнул.

Лоран подал Жан-Лу знак, и диджей ответил ему кивком.

— Кто-то звонит нам. Алло?

Несколько мгновений тишины, потом послышался какой-то странный шум. Неожиданно звуковой фон сменился похоронной музыкой. Голос, раздавшийся из колонок, был уже хорошо знаком всем, записан на пленку и запечатлен в сознании.

— Привет, Жан-Лу.

Фрэнк выпрямился на стуле, как от электрического разряда. Он щелкнул пальцами в сторону Морелли. Инспектор сразу понял, что нужно сделать, поднялся и взялся за рацию, висевшую на поясе.

— Ребята, внимание. Есть контакт. Будьте начеку.

— Привет, кто ты? — спросил Жан-Лу.

Человек на другом конце провода, похоже, улыбался.

— Ты знаешь, кто я, Жан-Лу. Я — некто и никто.

— Тот, кто уже звонил сюда однажды?

Морелли выбежал из аппаратной и тотчас вернулся с доктором Клюни, полицейским психопатологом, который ожидал в коридоре. Он взял стул и сел рядом с Фрэнком. Лоран включил микрофон, позволявший общаться с Жан-Лу через наушники, минуя в эфир.

— Постарайся потянуть разговор как можно дольше, — попросил Клюни, расслабляя узел галстука и расстегивая воротничок.

— Да, друг мой. Я звонил однажды и еще позвоню. А эти ищейки там, рядом с тобой?

Электронный голос будто привносил с собой пламя ада и холод мрамора. Казалось, в помещении стало не хватать воздуха, словно кондиционеры не нагнетали, а, напротитв, удаляли прохладу.

— Какие ищейки?

Ответ прозвучал не сразу:

— Те, что охотятся за мной. Они рядом с тобой?

Жан-Лу поднял голову и посмотрел сквозь стекло в режиссерскую кабину, словно растерявшись. Клюни слега приблизился к микрофону.

— Соглашайся, говори все, что ему хочется услышать, и постарайся, только потяни подольше…

Жан-Лу продолжил разговор. Его голос звучал мрачно.

— Зачем этот вопрос? Ты ведь знаешь, что здесь.

— Мне нет до них никакого дела. Они — пустое место. Меня интересуешь ты.

— Почему я? Почему именно я?

Опять молчание.

— Я уже сказал тебе: потому что ты такой же, как я, — голос без лица. Но тебе повезло — из нас двоих только ты можешь подняться утром и выйти на солнечный свет.

— А ты не можешь?

— Нет.

— В этом коротком односложном ответе заключалось абсолютное отрицание, не допускающее никаких возражений, полный отказ.

— Почему? — спросил Жан-Лу.

— Потому что кое-кто так решил. И я мало что могу сделать…

Молчание. Клюни повернулся к Фрэнку и в изумлении прошептал:

— Он плачет…

Снова долгое молчание, наконец, неизвестный заговорил.

— Я мало что могу сделать. Но есть только один способ устранить зло — сразить его при помощи того же зла.

— Зачем совершать зло, когда столько людей вокруг готовы помочь тебе?

Снова томительное молчание, и наконец голос произносит гневный приговор.

— Я просил помощи, но та единственная, которую я получил, убила меня. Скажи это ищейкам. Скажи это всем. Жалости не будет, потому что ее нет, прощения не будет, потому что и его нет, мира не будет, потому что его тоже нет. Только кость для твоих ищеек…

— Как это понимать?

Он замолчал и на этот раз надолго. Потом сумел, видимо, справиться со своими чувствами, и его голос зазвучал, как дуновение легкого ветерка.

— Ты ведь любишь музыку, Жан-Лу?

— Люблю. А ты?

— Музыка меня не предает, музыка — цель жизни. Музыка — сама жизнь.

Неожиданно, как и в прошлый раз, зазвучала музыка, медленная и волнующая партия электрогитары. Всего несколько отдельных протяжных нот, — музыкант словно разговаривал со своим инструментом.

Фрэнк узнал мелодию «Samba Pa Ti», слегка видоизмененную фантазией исполнителя. Одинокая гитара, надрывный всплеск и сразу же гром аплодисментов.

И так же внезапно, как зазвучала, музыка умолкла.

— Вот она, кость, которую у тебя просили ищейки. А теперь мне пора идти, Жан-Лу. Сегодня ночью у меня дела.

Диджей спросил его дрожащим голосом:

— А что ты будешь делать сегодня ночью?

— Ты знаешь, что я делаю по ночам, друг мой. Отлично знаешь.

— Нет, не знаю. Прошу тебя, скажи.

Тишина.

— Не моей рукой написаны те слова, но теперь уже все знают, что я делаю по ночам…

Снова молчание, оглушившее всех, подобно барабанному бою.

— Я убиваю…

Голос умолк, но продолжал звучать в ушах, словно карканье ворона на телефонных проводах. Последние слова подействовали как вспышка магния. На какой-то миг все застыли, будто на фотографии, не в силах даже перевести дыхание.

Фрэнк очнулся первым.

— Морелли, зови ребят и посмотри, что удалось сделать. Лоран, ты уверен, что все записано?

Режиссер сидел за столом, обхватив голову руками. За него ответила Барбара.

— Конечно. Могу я теперь упасть в обморок?

Фрэнк посмотрел ан нее. Вместо лица — белое пятно в окружении рыжих волос, руки слегка дрожат.

— Нет, Барбара, вы мне еще нужны. Перепишите разговор на кассету, она потребуется мне через пять минут.

— Уже сделано. Я приготовила второй магнитофон во время паузы и включила его, как только начался разговор. Надо только перемотать пленку на начало.

Морелли бросил на девушку восхищенный взгляд и постарался, чтобы она его заметила.

— Отлично. Молодец. Морелли?

Морелли оторвал взгляд от Барбары и покраснел, будто его застали на месте преступления.

— К нам уже идет техник. И насколько я понял, не с хорошими новостями.

В студию вошел молодой темнокожий человек явно африканского происхождения. Фрэнк поднялся.

— Ну что?

Техник пожал плечами. На его темном лице было написано сожаление.

— Ничего. Мы не смогли определить телефон. Этот мерзавец использовал какое-то весьма эффективное устройство…

— Это был мобильник или стационар?

— Не знаем. Наш пеленгатор работает через спутник. Но мы не получили сигнала ни со стационара, ни с мобильника.

Фрэнк повернулся к психопатологу, в задумчивости сидевшему на своем стуле.

— Доктор Клюни?

— Не знаю. Надо прослушать запись. Единственное, что могу сказать: мне еще никогда в жизни не приходилось сталкиваться с подобным субъектом!

Фрэнк достал мобильник и набрал номер Юло. После короткого ожидания комиссар ответил. Конечно же, он не спал.

— Никола, так и есть. Наш друг объявился.

— Знаю, я слушал передачу. Одеваюсь. Сейчас буду.

— Хорошо.

— Вы все еще на радио?

— Да, здесь. Ждем тебя.

Фрэнк выключил телефон.

— Морелли, как только приедет комиссар, собираем общее совещание. Лоран, мне нужна ваша помощь тоже. Если не ошибаюсь, я видел зал для заседаний рядом с кабинетом директора. Можем собраться там?

— Конечно.

— Хорошо. Барбара, в зале для заседаний можно послушать запись?

— Да, там есть все необходимое.

— Отлично. У нас мало времени. Нам надо лететь.

В суматохе совершенно забыли о Жан-Лу. Его голос прозвучал в колонках.

— Ну что, теперь все?

Он сидел, откинувшись на спинку кресла, совершенно неподвижно, словно бабочка, наколотая на бархат. Фрэнк нажал кнопку переговорника.

— Нет, Жан-Лу. Это, к сожалению, отнюдь не все. Ты, во всяком случае, вел себя молодцом.

В наступившей затем тишине Жан-Лу медленно опустил локти на стол и обхватил голову руками.

Юло приехал очень быстро, одновременно с Бикжало. Директор выглядел весьма расстроенным. Он вошел в радиостудию, следуя несколько поодаль от комиссара, словно подчеркивая, что дистанцируется от всей этой истории. Наверное только сейчас Бикжало осознал, что все это значит. По помещениям радио расхаживали вооруженные люди, в атмосфере ощущалось какое-то новое, непривычное напряжение. Прозвучал некий голос, и с ним пришло предвестие смерти.

Фрэнк ожидал их у двери в зал совещаний, прислонившись к стене, отделанной светлым деревом. Рядом стоял Морелли. Оба молчали. Затем вместе вошли в зал, где все уже сидели в ожидании за длинным столом. Разговоры вполголоса стихли. Шторы были подняты, окна открыты, и снаружи доносились негромкие звуки спокойного ночного движения в Монте-Карло.

Юло сел справа от Фрэнка, предоставив тому место во главе стола и поручив вести совещание. Он был в той же рубашке, и не заметно было, чтобы он хоть немного отдохнул.

— Сейчас собрались здесь все, кто был сегодня вечером в студии. Комиссар и месье Бикжало слушали передачу дома. Мы все знаем, что произошло. И располагаем весьма незначительной информацией. К сожалению, не удалось определить место, откуда поступил звонок…

Фрэнк помолчал. Темнокожий молодой человек и его коллега, сидевшие за столом с унылым видом, смущенно поерзали на стульях.

— Никто в этом не виноват. Нет сомнения, что звонивший — человек весьма искушенный и знает, как сделать, чтобы его не засекли. Техника, которую мы обычно используем, сегодня сработала против нас. Поэтому тут мы бессильны. Может быть, запись телефонного разговора даст нам какую-нибудь дополнительную информацию, поэтому предлагаю прослушать ее еще раз, прежде чем строить предположения.

Доктор Клюни согласно кивнул и тем самым, похоже, выразил общее мнение.

Фрэнк обратился к Барбаре, стоявшей в другом конце зала возле аппаратуры.

— Барбара, можете включить запись?

Девушка нажала кнопку, и комната вновь заполнилась призраками. Они снова услышали голос Жан-Лу из мира живых и голос человека, прятавшегося в какой-то своей обители, полной теней. В абсолютной тишине запись прозвучала до самых последних слов.

Я убиваю…

И тут у Бикжало с облегчением воскликнул:

— Да это же сумасшедший!

Доктор Клюни воспринял замечание как обращение лично к нему. Его близорукий взгляд был скрыт за очками в черепаховой с золотом оправе, тонкий нос с горбинкой походил на клюв мудрой совы. Психопатолог ответил Бикжало, но обращаясь ко всем.

— В узком смысле слова, несомненно, речь идет о безумии. Имейте однако в виду, что он же убил двух человек с леденящей душу легкостью, и это говорит не только о внутреннем взрывном бешенстве, но и о ясности мышления, какая редко встречается в момент совершения преступления. Он звонит по телефону, и не дает засечь себя. Убивает и не оставляет никаких следов, разве что самые незначительные. Это человек, которого нельзя недооценивать, как впрочем и он не склонен недооценивать нас. Он бросает нам вызов.

Доктор Клюни снял очки, обнажив два красных пятна на переносице. Должно быть, он никогда не носил контактных линз. И сразу же надел очки, словно почувствовал себя неловко без них.

— Он прекрасно знал, что мы будем тут, он знает, что охота началась, и не случайно говорит об ищейках. Это умный человек, возможно, обладающей высокой культурой. И он понимает, что мы мечемся в темноте, потому что нам недостает ключевого элемента, какой необходим для понимания любого преступления…

Он помолчал. Фрэнк заметил, что Клюни очень хорошо владеет аудиторией. Наверное, то же самое подумал и Бикжало, потому что стал смотреть на него с профессиональным интересом. Психопатолог продолжал.

— Нам совершенно неясен мотив преступления. На неведома причина, толкнувшая этого человека на убийство и остальные поступки. В них видится некий ритуал, который имеет для него совершенно определенное значение, но нам неизвестен. Его безумие само по себе не может дать нам никаких улик, потому что оно никак не проявляется внешне. Этот человек живет среди нас, выглядит вполне нормальным, во всем ведет себя, как обычные люди: пьет аперитив, покупает газету, ходит в ресторан, слушает музыку. Самое примечательное — он слушает музыку. Вот мотив, вот причина, почему он звонит нам сюда. Через передачу, нередко помогающую тем, кто оказался в трудном положении, он ищет помощи. Но он не хочет получить ее там, где звучит музыка, которую он любит слушать.

— Почему вы говорите, что он не хочет получить помощь? — спросил Фрэнк.

— Потому что его «Нет!» в ответ на предложение о помощи звучит категорически. Он уверен, что никто не может ему помочь. Какая-то травма, стоящая за этим, должно быть, провоцировала неслыханный комплекс, настолько немыслимый, что таящееся в нем скрытое безумие, которым такого типа личности страдают с самого рождения, буквально извергается наружу. Он ненавидит мир и, возможно, считает его своим должником. Видимо, он пережил, какие-то чудовищные унижения или, во всяком случае, так считает. Музыка, наверное, была едва ли не единственным счастливым островком в его жизни. И он дает нам подсказки только на языке музыки. Этот музыкальный фрагмент — его послание. А сегодня он дал нам еще одну примету, которую надо присоединить к той, что прозвучала в первый раз. Это, несомненно, вызов, но в то же время и невольная, неосознанная мольба. По сути он просит нас остановить его, если сможем, потому что сам он не остановится никогда.

Комната словно превратилась в мир теней, плесени и паутины, в какое-то место, куда никогда не проникал солнечный свет. В царство мышей.

— Барбара, можно послушать эту музыку еще раз?

— Конечно.

Девушка нажала кнопку, и комната почти тотчас заполнилась звуками гитары, исполнявшей вариации на тему «Samba Pa Ti», менее шумной, чем обычно, более откровенной, в иной трактовке. В самом начале слышна была овация публики, такое случается, когда певец на концерте приступает к своему коронному номеру, и слушатели тотчас узнают его.

Когда музыка умолкла, Фрэнк окинул взглядом присутствующих.

— Напомню вам, что во время первого звонка музыкальный фрагмент как бы намекал, кто окажется жертвой. Это была фонограмма фильма, рассказывающего о любви автогонщика и его подруги. «Мужчина и женщина». Как Йохан Вельдер и Эриджейн Паркер. Кто-нибудь имеет хоть малейшее представление, что может означать теперь вот этот музыкальный фрагмент?

В другом конце зала Жак, звукорежиссер, слегка прокашлявшись, словно ему было трудно говорить, произнес:

— Ну, я бы сказал, что это мелодия, которую мы все знаем…

— Не надо принимать это в расчет, — вежливо заметил Юло. — Допустим, что никто здесь ничего не знает об этой музыке. Иногда подсказки приходят из самых неожиданных мест.

— Я только хотел сказать, что песня широко известна. Это «Samba Pa Ti» Карлоса Сантаны[19]. И ясно, что запись сделана вживую, судя по шуму зала. Много народу, похоже на стадион, хотя иногда концертные записи потом усиливают в студии, накладывая записанные отдельно аплодисменты.

Лоран закурил сигарету. Дым покружил в воздухе, пританцовывая проплыл к окну, и исчез в ночи. В воздухе остался легкий запах серы от спички.

— Это все?

Жак покраснел и промолчал, не зная, что еще сказать. Юло с улыбкой помог ему выйти из затруднения.

— Хорошо. Спасибо, молодой человек, это уже отличное указание. Кто-нибудь может добавить еще что-нибудь? Эта песня имеет какой-то особый смысл? Была ли она когда-нибудь связана с каким-нибудь странным событием или знаменитостью, может, с каким-то анекдотом?

Присутствующие переглянулись, как бы помогая друг другу припомнить.

Фрэнк предложил другой путь.

— Кто-либо из вас узнает это исполнение? Если речь идет о записи вживую, можете ли вы догадаться, где она была сделана? Или на каком диске она имеется? Жан-Лу?

Диджей сидел рядом с Лораном, задумавшись, словно разговоры вокруг не касались его. Казалось, он еще не пришел в себя от беседы с тем незнакомым голосом по телефону. Он поднял лицо и отрицательно покачал головой.

— А не пиратская и это запись? — спросил Морелли.

Ответила Барбара.

— Я бы не сказала. Звук мне кажется довольно четким. Запись старая, бесспорно аналоговая, а не на цифровая. Кроме того, судя по фоновым шумам, это винил, а не компакт-диск, старая пластинка на 33 оборота. Но качество отличное. Непохоже, что запись сделана любителем на плохой аппаратуре, если учесть технические возможности того времени. Поэтому речь может идти о долгоиграющей пластинке, которую можно найти в магазине, если только это не какой-нибудь «мастер», никогда не поступавший в продажу.

— «Мастер?» — переспросил Фрэнк, глядя на девушку.

Он не мог не разделить восхищение Морелли. Барбара определенно была очень умна, и ее фигура тоже была вполне «очень». Если инспектор намеревался найти к ней подход, то ему предстояло весьма постараться.

— «Мастер» — это пробная запись на пластинку, которая прежде делалась при грамзаписи в студии, пока не изобрели компакт-диск, — пояснил Бикжало.

— Речь идет как правило о нескольких экземплярах из какого-нибудь непрочного материала. Такие записи используют только для контроля качества. Некоторые «мастера» очень ценятся коллекционерами. Так или иначе, «мастер» отличается от обычных пластинок тем, что по мере прослушивания его качество с каждым разом ухудшается в геометрической прогрессии. Но не думаю, что это наш случай.

И снова наступило молчание, которое означало — все, что можно было сказать, уже сказано.

Юло поднялся, давая понять, что совещание заканчивается.

— Месье, наверное, мне не нужно напоминать вам о том, как важна в этой ситуации любая, самая крохотная зацепка. Убийца разгуливает на свободе. Он играет с нами в «кошки-мышки», даже подсказывает, похоже, кого собирается убить. Все, что вспомните, все, что придет на ум, сразу же сообщайте мне или Фрэнку Оттобре, или инспектору Морелли в любое время дня и ночи, не стесняйтесь. Вот номера наших телефонов.

Все поднялись и один за другим покинули комнату. Техники из полиции ушли первыми, словно хотели избежать встречи с Юло. Остальные задержались, чтобы взять у Морелли визитную карточку. Инспектор помедлил, передавая визитку Барбаре, которая, похоже, не выразила недовольства такой неторопливостью. В другой ситуации Фрэнк расценил бы подобное проявление интереса к девушке как служебное упущение, но сейчас увидел в этом реванш жизни над мраком этой ночи.

Фрэнк не стал вмешиваться, а подошел к Клюни, который о чем-то негромко разговаривал с Юло. Они слегка расступились, приглашая его присоединиться к беседе.

— Я хотел обратить ваше внимание на то, что в телефонном звонке есть важное указание, дабы мы не путались и не теряли напрасно времени…

— То есть? — удивился Юло.

— Он доказал нам, что речь идет не о шутке и что он — именно тот человек, который убил этих двух несчастных на яхте.

Фрэнк кивнул, соглашаясь:

— Не моей рукой написаны те слова…

Клюни посмотрел на него с одобрением.

— Совершенно верно. Только настоящий преступник мог знать, что надпись сделана по трафарету, а не от руки. Я не стал говорить об этом при всех, потому что, мне кажется, это одна из немногих деталей расследования, которая не должна стать достоянием публики.

— Правильно. Спасибо, доктор Клюни. Отличная работа.

— Не за что. Есть еще некоторые моменты, которые я должен изучить. Лексика, интонация, синтаксис и кое-что другое. Буду изучать, пока не обнаружу что-нибудь. Дайте мне, пожалуйста, копию записи.

— Вы ее получите. До свиданья.

Психопатолог вышел из комнаты.

— И что же дальше? — спросил Бикжало.

— Вы сделали все, что могли, — ответил Фрэнк, — теперь очередь за нами.

Жан-Лу выглядел расстроенным. Несомненно, он охотно обошелся бы без такого опыта. Может быть, случившееся было не столь возбуждающим, как он себе представлял.

Смерть никогда не возбуждает, смерть — это кровь и мухи, — подумал Фрэнк.

— Ты вел себя молодцом, Жан-Лу. Я бы не сумел лучше. — сказал ему Фрэнк. — Привычка не в счет. Когда сталкиваешься с убийцей, это всегда как будто в первые. А теперь иди домой и постарайся не думать ни о чем какое-то время…

Я убиваю…

Все понимали, что этой ночью им будет не до сна. Ведь как раз в это время кто-то выходил из дома в поисках предлога для своей ярости и новой пищи для своего безумия. Именно сейчас что-то бродившее в его голове рвалось наружу, превращалось в мучительный вопль, который мог слиться с криками ужаса его новой жертвы.

Жан-Лу опустил плечи, словно потерпел поражение.

— Спасибо. Пойду, наверное, домой.

Он попрощался с Фрэнком и ушел, унося весьма тяжелое бремя, которое могли не выдержать и куда более крепкие плечи. В сущности он был еще юношей, который всего лишь выдавал в эфир музыку и слова.

Юло направился к дверям.

— Ладно, мы тоже идем. Здесь мы больше не нужны, во всяком случае сейчас.

— Я провожу вас. Тоже ухожу. Поеду домой, хотя думаю, что вряд ли удастся уснуть… — сказал Бикжало, пропуская Фрэнка вперед.

У выхода они услышали, что снаружи кто-то набирает код доступа. Дверь отворилась, и появился Лоран. Он выглядел очень взволнованным.

— Слава богу! Я так надеялся застать вас тут. Мне пришла в голову одна идея. Я знаю, кто нам может помочь!

— С чем? — спросил Юло.

— С музыкой. Я знаю, кто может определить, что это за музыка.

— Кто же?

— Пьеро!

Бикжало просиял.

— Ну, конечно, Мальчик дождя!

Юло и Фрэнк переглянулись.

— Мальчик дождя?

— Это парень, который помогает нам на радио и занимается архивом, — объяснил директор. — Ему двадцать два года, но по умственному развитию он ребенок. Питомец Жан-Лу и обожает его. Готов за него в огонь броситься, если только попросят. Его прозвали Мальчик дождя, потому что похож на Дастина Хофмана[20] в фильме «Человек дождя». Способности у него довольно скромные, зато когда речь идет о музыке, это настоящий компьютер. Единственное его достоинство, но совершенно феноменальное.

Фрэнк посмотрел на часы.

— Где живет этот Пьеро?

— Точно не знаю. Его фамилия Корбет и живет он с матерью где-то недалеко от Ментона[21], мне кажется. Муж ее, мерзавцем, бросил их на произвол судьбы, узнав, что сын — практически идиот.

— Кто-нибудь знает адрес или телефон?

Лоран бросился к компьютеру на столе Ракели.

— Вот телефонный секретарь. Тут домашний телефон и мобильник матери.

Комиссар Юло посмотрел на часы.

— Очень сочувствую мадам Корбет и ее сыну, но думаю, что этой ночью они проснуться в неурочное время.

Мать Пьеро — серая женщина в серой одежде — сидя на стуле в зале для совещаний, растерянно смотрела на людей, собравшихся вокруг ее сына. Они разбудили ее среди ночи, и она немало перепугалась, когда по домофону сказали, что приехала полиция. Ей велели разбудить Пьеро, как можно быстрее одеться и посадили в машину, помчавшуюся на сумасшедшей скорости, отчего стало еще страшнее.

Автомобиль отъехал от дешевого многоквартирного дома. Женщина беспокоилась из-за соседей. Хорошо бы, чтобы в этот ночной час они не видели, как ее с сыном увозит, словно преступников, полицейская машина. Ей и так нелегко приходилось из-за разной болтовни и сплетен о е прошлом, ни к чему добавлять новые.

Комиссар, тот, что постарше и выглядит очень даже порядочным человеком, заверил ее: бояться нечего, сын нужен им по очень важному делу. Теперь вот они приехали сюда, и она все ломала голову, зачем им понадобился Пьеро, ее сын, которого она любила, словно он был гением, и которого люди чаще всего принимали за недоумка.

Она с тревогой посмотрела на Роберта Бикжало, директора «Радио Монте-Карло». Он принял ее сына сюда на работу, в надежное место, где Пьеро занимался тем, что любил больше всего на свете, — музыкой. При чем тут полиция? Она молила бога, чтобы Пьеро по своей наивности не совершил бы какого-нибудь промаха. Она не переживет бы, если у нее почему-либо отнимут сына. Сама мысль о том, что она может остаться одна, без него, а он может оказаться где-то без нее, приводила ее в ужас. Она почувствовала, как холодеют пальцы и тревога судорогой сжимает желудок. Лишь бы…

Бикжало приветливо улыбнулся ей, как бы подтверждая, что все будет хорошо.

Она наблюдала за другим полицейским, помоложе, с суровым, заросшим щетиной лицом, говорившим по-французски с легким акцентом. Он присел на корточки перед сидевшим на стуле Пьеро, чтобы лучше видеть его лицо, а сын в свою очередь с любопытством рассматривал полицейского.

— Извини, что разбудили тебя в такой час, Пьеро, но нам нужна твоя помощь в очень важном деле. И помочь можешь только ты.

Женщина немного успокоилась. Лицо этого человека внушало страх, но голос был ровный и приятный. Пьеро слушал его без всякого испуга. Более того, похоже, неожиданное ночное приключение, поездка на полицейской машине и то, что он вдруг оказался в центре внимания, внушали ему гордость. Мать вдруг ощутила прилив нежности и заботы к своему странному сыну, жившему в своем абстрактном мире, заполненном музыкой и чистыми мыслями, где даже грязные слова, как он называл их, имели невинный смысл детской игры.

Молодой полицейский продолжал говорить в своей спокойной дружелюбной манере:

— Сейчас мы дадим тебе послушать одну песню. Послушай ее. Послушай внимательно. И скажи, знаешь ли ты ее и можешь ли сказать, что это за музыка и на какой пластинке записана. Попробуешь?

Пьеро помолчал. Потом еле заметно кивнул.

Человек поднялся и нажал кнопку на магнитофоне. Звуки гитары внезапно заполнили комнату. Женщина посмотрела на сына. Лицо его было напряженным и сосредоточенным. Он внимательно слушал звуки, лившиеся из динамиков и заполнявшие все вокруг. Прошло всего несколько секунд, и наступила тишина. Полицейский снова присел возле Пьеро.

— Хочешь еще послушать?

Все так же, ничего не говоря, парень отрицательно покачал головой.

— Узнаешь?

Пьеро посмотрел на Бикжало, словно его ответ предназначался только ему.

— Есть, — тихо произнес он.

Директор подошел ближе.

— Ты хочешь сказать, что у нас есть эта музыка?

И Пьеро снова кивнул, как бы подчеркивая все значение своих слов.

— Есть. В комнате…

— В какой комнате? — спросил Юло, тоже подходя ближе.

— Комната — это архив. Внизу, в полуподвале. Там работает Пьеро. Там тысячи пластинок и компакт-дисков, и он знает их все наперечет.

— Если знаешь, где она лежит в комнате, не сходишь ли за ней? Принеси ее сюда, — вежливо попросил Фрэнк. Парень оказывал им неоценимую услугу, и вовсе не хотелось испугать его.

Пьеро снова посмотрел на директора, как бы спрашивая разрешения.

— Иди, Пьеро, принеси ее нам, пожалуйста.

Пьеро поднялся, прошел через комнату своей забавной, слегка подпрыгивающей походкой и исчез за дверью, провожаемый изумленным и тревожным взглядом матери.

Комиссар Юло подошел к женщине.

— Мадам, простите еще раз, что мы позволили себе так невежливо разбудить вас и привезти сюда. Надеюсь, вы не слишком встревожены. Вы даже не представляете, как необходим нам сегодня ваш сын. Мы крайне признательны вам за то, что позволили воспользоваться его помощью.

Гордясь за сына, мадам Корбет в смущении поплотнее запахнула на груди дешевое платье, второпях надетое поверх ночной рубашки.

Вскоре Пьеро вернулся, такой же молчаливый, как прежде. Он держал под мышкой несколько потрепанный конверт с пластинкой на 33 оборота. Подошел ближе, положил на стол, и с религиозным трепетом, стараясь не коснуться пальцами бороздок, извлек виниловую пластинку.

— Вот эта. Тут записана эта музыка, — произнес Пьеро.

— Поставь ее, пожалуйста, — приятным голосом попросил полицейский, что помоложе.

Парень подошел к проигрывателю и принялся действовать, как человек, который хорошо знает, как с ним обращаться. Нажал на какие-то кнопки, поднял крышку и поставил пластинку, включил еще что-то, и она завертелась. Он осторожно опустил головку тонарма.

Из колонок зазвучала та же мелодия, которую неизвестный недавно прислал им по телефону, словно с издевкой бросив вызов, чтобы они остановили его ночное путешествие.

Все дружно обрадовались, каждый старался подчеркнуть, что это личная победа Пьеро, а тот оглядывался с простодушной улыбкой.

В глазах матери читалось самозабвенное восхищение, лишь отчасти возмещавшее успех сына. Это был единственный случай, один-единственный, когда мир, казалось, вспомнил о нем после долгого пренебрежения и признал его заслугу.

Она расплакалась. Комиссар ласково тронул ее за плечо.

— Спасибо, мадам. Ваш сын был великолепен. Теперь все в порядке. Я велю сейчас же отвезти вас домой на нашей машине. Вы работаете завтра?

Женщина подняла залитое слезами лицо и смущенно улыбнулась, как бы извиняясь за минутную слабость.

— Да, я служу домработницей в итальянской семье, которая живет тут, в Монте-Карло.

Комиссар ответил ей улыбкой.

— Назовите фамилию этого месье вон тому человеку в коричневом пиджаке, инспектору Морелли. Мы постараемся, чтобы вам дали два оплаченных выходных дня за причиненное беспокойство сегодняшней ночью. И вы сможете побыть с вашим сыном, если хотите…

Комиссар повернулся к Пьеро.

— Что же касается тебя, молодой человек, то скажи-ка мне, хотел бы ты провести день в нашей машине, поговорить по рации с полицейским управлением и стать у нас почетным полицейским?[22]

Наверное Пьеро не знал, что значит стать почетным полицейским, но при одной только мысли, что его будут возить в полицейской машине, глаза его засияли.

— И дадите мне наручники? И я смогу включать сирену?

— Конечно, сколько хочешь. И получишь пару новеньких наручников в подарок, если пообещаешь, что прежде чем арестовать кого-то, спросишь у нас разрешения.

Юло сделал знак агенту, и тот взялся проводить Пьеро и его мать домой. Когда они выходили, слышно было как парень сказал матери:

— Теперь, когда я стал почетным полицейским, я арестую дочку мадам Нарбонн, она все время смеется надо мной, отвезу ее в тюрьму и…

Они так никогда и не узнали, что ожидало несчастную дочку мадам Нарбонн, потому что голос Пьеро из коридра до них не долетел.

Фрэнк облокотился на стол и задумчиво посмотрел на конверт пластинки, которую парень принес из архива.

— Карлос Сантана. «Lotus». Концертный альбом. Записан на в Японии в семьдесят пятом году.

Морелли взял конверт и внимательно осмотрел с обеих сторон.

— Почему этот человек дал нам прослушать мелодию с пластинки, записанной в Японии почти тридцать лет тому назад? Что он хотел этим сказать?

Юло, посмотрев в окно на машину, увозившую Пьеро и его мать, повернулся и взглянул на часы. Была половина пятого утра.

— Не знаю, но нам необходимо понять это как можно скорее.

Он помолчал, он не высказал вслух мысль, которая возникла в этот момент у каждого: «Если только уже не поздно…»

Аллен Йосида подписал чек и протянул его сотруднику ресторана.

Для сегодняшней вечеринки доме он специально выписал из Парижа шеф-повара своего любимого ресторана «Ле Пре Кателан» в Булонском лесу. Это обошлось в целое состояние, но стоило того. Он до сих пор помнит изысканный вкус супа из лягушек с фисташками — из необыкновенного меню этого вечера.

— Спасибо, Пьер. Все было великолепно, как всегда. Как вы заметите, я добавил к сумме чека чаевые для вас.

— Спасибо вам, мистер Йосида. Вы как всегда щедры. Не беспокойтесь, не надо провожать меня, я знаю дорогу. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, друг мой.

Пьер слегка поклонился, и Йосида ответил ему тем же. Человек неслышно удалился за дверь из темного дерева. Подождав, пока заурчит стартер, Йосида взял со стола пульт управления и направил его на деревянную панель на стене слева. Панель бесшумно раздвинулась, обнаружив целый ряд экранов, на которые поступали изображения с видеокамер, размещенных повсюду в доме. На одном из них он увидел, как выезжает за ограду машина Пьеро и охранники, закрывают за ней ворота.

Он был один.

В просторной гостиной повсюду заметны были следы вечеринки. Персонал ресторана унес свой инвентарь и незаметно удалился, как было принято. На следующий день придут уборщицы и наведут порядок. Аллен Йосида не любил, чтобы в его доме находились посторонние. Люди, которые обслуживали его, прибывали утром и вечером уходили. Если нужно было, он просил кого-нибудь из них остаться, или же приглашал людей со стороны. Он предпочитал быть единственным хозяином своих ночей, дабы не опасаться, что чьи-то нескромные глаза и уши случайно обнаружат то, чем он желал располагать исключительно в полнейшем одиночестве.

Он вышел в сад через огромные, распахнутые прямо в ночь стеклянные двери. Снаружи, хитроумная цветная подсветка создавала теневые эффекты среди деревьев, кустарников и цветочных клумб — заслуга специалиста по ландшафту, выписанного из Финляндии. Он отцепил галстук-«бабочку» с элегантного смокинга от «Армани» и расстегнул белую рубашку. Не расшнуровывая, скинул, придержав пятку носком, лакированные ботинки. Наклонившись, снял и шелковые носки, бросив их тут же. Он любил ходить босиком по влажной траве. И теперь направился к ярко освещенному бассейну с переливом, который днем, казалось, соприкасался с морем, а сейчас сверкал, словно огромный аквамарин, вставленный во мрак ночи.

Он опустился в шезлонг у края бассейна и вытянул ноги. Осмотрелся. Луна была в ущербе этой ночью, на море мерцали редкие огни. Прямо перед ним за высоким мысом в контражуре угадывались огни Монте-Карло, откуда сегодня вечером приехало большинство гостей.

Слева находился дом.

Йосида обернулся к нему. Он любил этот дом, считал его просто подарком судьбы. Здание в стиле ретро восхищало его сочетанием красоты со строгой функциональностью. Талантливый архитектор построил некогда этот дом для звезды былых лет — Греты Гарбо. Когда Аллен приобрел это долго пустовавшее здание, то поручил перестроить его одному знаменитому и тоже очень талантливому архитектору, Фрэнку Гери[23], спроектировавшему музей Гугенхейма в Бильбао.[24]

Он предоставил архитектору полную свободу действий, попросив только об одном — сохранить нетронутым сам дух дома. В результате получилось нечто совершенно ошеломительное, к тому же в сочетании с самой передовой технологией. Вилла, при виде которой люди буквально замирали, открыв от изумления рты, — что случилось и с ним самим, когда он впервые вошел сюда. Ни минуты не задумываясь, он оплатил счет за услуги, где нулям, казалось не было конца.

Он откинулся на спинку шезлонга, повертел головой, расслабляя шейные позвонки. Затем достал из внутреннего кармана золотой флакончик. Отвинтил крышку и высыпал на ладонь крохотную щепотку белого порошка. Поднес к носу и втянул кокаин прямо с руки, отерев пальцем ноздри, чтобы вобрать остатки.

Все вокруг говорило о его успехе и силе. И все же Аллен Йосида не строил иллюзий. Он очень хорошо помнил своего отца, который гнул спину, выгружая из рефрижераторов ящики со свежей рыбой, поступавшей с побережья, и развозя их потом на своем пикапе в японские рестораны. Он помнил, как тот возвращался домой с работы, весь пропахнув рыбой, и сколько ни мылся, не мог удалить запах с рук. Помнил их запущенный дом в столь же запущенном квартале Нью-Йорка и бесконечные разговоры родителей, что нужно починить крышу и исправить сантехнику. Он до сих пор слышит, как гудели старые трубы, стоило открыть кран, из которого лилась желтая, ржавая вода, и приходилось долго ждать, прежде чем она становилась прозрачной и можно было помыться.

Он, сын американки и японца, вырос на стыке двух культур. Он слыл гайдзином, чужаком, из-за узколобости местных японцев и оставался «желтой мордой» для белых американцев.

Для всех остальных — негров, пуэрториканцев, итальянцев — он был всего лишь еще одним мальчишкой-полукровкой на улицах города.

Он почувствовал резкий толчок кокаина, проникавшего в кровь, и провел рукой по густым и блестящим, как шелк, волосам.

Уже давно не строил он никаких иллюзий. Он никогда их не строил. Все эти люди, что собрались нынешним вечером у него в гостях, пальцем не шевельнули бы, не стань он тем, кем стал. Если бы не олицетворял собой миллиарды долларов. Вряд ли кого-нибудь из них интересовало, гений он на самом деле или нет. Всем было ясно только одно: его гений принес ему колоссальную удачу, причислив к десяти самым богатым людям в мире.

Остальное стоило немногого. Когда результат достигнут, никого уже не интересует, как он был достигнут. Для всех Аллен был блистательным создателем «Сакрифайлз» операционной системы, которая обеспечила фирме «Майкрософт» мировой рынок информатики. Ему было восемнадцать, когда он создал «Дзен электроникс», получив кредит от банка, поверившего в проект. Группа инвесторов была потрясена оперативной простотой его системы.

Его успех должен был разделить Билли Ла Руэлль. Билли Ла Руэлль, его самый близкий друг, учившийся вместе с ним в школе информатики, тот самый, который однажды пришел к нему домой с гениальной идей революционной оперативной системы, позволявшей обходиться без DOS. Они работали в полнейшей секретности, у него дома или у Билли, работали месяцами, нередко и по ночам, соединив свои компьютеры в сеть. К сожалению, Билли упал с крыши, в тот день, когда они поднялись туда, чтобы установить телевизионную антенну накануне решающего матча между «Чикаго буллз» и «Лейкерз». Он скользнул по наклонному скату, словно конек по льду, и повис на водосточной трубе. Он же, Аллен, стоял и смотрел на него, ничего не предпринимая, пока Билли просил о помощи. Его тело качалось в воздухе, и Аллен слышал страшный скрип жести, которая постепенно уступала под тяжестью Билли. Видел, как побелели у того косточки на пальцах от усилия, с каким он пытался удержаться за острый край трубы и вместе с тем — за жизнь.

Билл с жутким криком полетел вниз, в отчаянии глядя на Аллена вытаращенными глазами. Он рухнул с глухим ударом на асфальт у гаража и остался недвижим, с неестественно свернутой шеей. Кусок оторвавшейся трубы упал, словно в насмешку, в баскетбольную корзину, висевшую на стене дома, возле которой они с Биллом играли во время перерывов в работе. Когда мать Билли с криком выбежала во двор, Аллен спустился в комнату друга и скачал на несколько дискет все, что было в его компьютере, прежде чем тщательно стереть все с жесткого диска.

Он сунул дискеты в задний карман джинсов и поспешил во двор к бездыханному телу Билла.

Мать сидела на земле, положив голову сына на колени и разговаривала с ним, гладя по голове.

Аллен Йосида пролил свои крокодиловы слезы. Он тоже опустился на колени, ощущая, как твердые дискеты оттягивают задний карман. Кто-то из соседей вызвал «скорую». Врачи примчались быстро, освобождая себе дорогу сиреной, странным образом походившей на плач матери Билли. Машина остановилась, скрипнув тормозами. И санитары не спеша унесли тело его друга, накрытое белой простыней.

Старая история. История, которую надо забыть. Теперь его родители живут во Флориде, отец сумел наконец избавиться от запаха рыбы на руках. А если и нет, то благодаря долларам сына все готовы были считать вонь рыбы ароматом духов. Он оплатил расходы по лечению матери Билла от алкоголизма и купил ей с мужем дом в престижном районе, где они без проблем жили на деньги, которые он перечислял им каждый месяц. Мать его друга, когда они встретились однажды, поцеловала ему руки. И он, сколько ни мыл их потом, еще долго ощущал на коже ожог от этого поцелуя.

Аллен вернулся в дом. Снял пиджак и накинул на плечи, придерживая одной рукой. Почувствовал ночную сырость, которая пропитывала тонкую ткань прилипшей к телу сорочки.

Он сорвал с цветущего куста белую гардению и понюхал. И хотя нос был оглушен кокаином, все же уловил нежный аромат.

Он вернулся в гостиную, достал из внутреннего кармана пиджака пульт и нажал кнопу. Бронированные стекла бесшумно закрылись, поворачиваясь на превосходно смазанных петлях. Точно так же он погасил свет, оставив только дежурное освещение — несколько светодиодов на стене.

Наконец он остался один. Пора уделить немного времени себе и своему удовольствию. Своему тайному удовольствию.

Манекенщицы, банкиры, звезды рока, актеры, заполнявшие его вечеринки, были всего лишь цветными брызгами на белой стене. Их лица и слова нужно было забыть столь же откровенно, сколь и они старались обратить на себя внимание. Аллен Йосида был красивым мужчиной. От матери-американки он унаследовал телосложение и рост янки, а от отца восточную стройность и гибкость фигуры. В его лице гармонично сочетались признаки обеих рас с тем ярким очарованием, какое свойственно всему случайному. Его деньги и внешность привлекали всех, а одиночество вызывало любопытство. Особенно женщин, демонстрировавших перед ним свои груди и стройные тела. Их обещания на их лицах читались столь легко, что еще не начав читать, уже можно было угадать слово «конец».

По мнению Аллена Йосиды секс был удовольствием глупцов.

Из гостиной он прошел по короткому коридору, соединявшему ее с кухней и столовой, остановился у изогнутой панели из радики, нажал скрытую кнопку, и стена ушла вглубь.

Перед ним была лестница, она вела вниз.

Он стал спускаться, подгоняемый легким нетерпением. У него была новая видеокассета для просмотра — совершенно новая, он получил ее днем раньше, и еще не нашел времени посмотреть ее так, как он любил: удобно расположившись в небольшом зале перед плазменным экраном, потягивая охлажденное шампанское и наслаждаясь каждым мгновением.

Когда Аллен Йосида не помешал Билли Ла Руэллю упасть с крыши, он не только стал одним из богатейших людей в мире, но и открыл тогда для себя нечто, изменившее его жизнь. Видеть вытаращенные глаза и безумный страх на лице друга, висящего над пропастью, слышать отчаяние в его голосе, молящем о помощи, ему понравилось.

Он понял это только потом, дома, когда разделся, чтобы принять душ, и обнаружил, что трусы его перепачканы спермой. В тот трагическую минуту, когда погиб его друг, он испытал оргазм.

С тех пор, с того самого момента, он стал искать пути для получения своего удовольствия и добивался этого с точно такой же целеустремленностью, с какой без всяких угрызений совести приобретал богатство.

Он улыбнулся. Его улыбка была подобна светящейся паутине на невозмутимом лице. Это верно, что за деньги можно купить все. Соучастие, молчание, преступление, жизнь и смерть. За деньги люди готовы были убивать, мучить и сами мучиться. Он снова и снова убеждался в этом каждый раз, когда новая кассета добавлялась в его коллекцию, и он платил за нее немыслимые деньги.

Это были съемки настоящих пыток и убийств — мужчин, женщин, иногда детей, схваченных на улице, приведенных в надежное место и подвергнутых всевозможным истязаниям, прежде чем погибнуть под равнодушным взглядом видеокамеры.

В его видеотеке были настоящие конфетки. Девочку-подростка медленно обматывали колючей проволокой, прежде чем заживо сжечь. С цветного мужчины буквально снимали кожу, пока он не превращался в одно сплошное кровавое месиво. Их мучительные крики были музыкой для ушей, пока он потягивал охлажденное вино и ожидал завершения своего удовольствия.

И все это было настоящее.

Спустившись по лестнице, он оказался в просторном освещенном помещении. Слева стояли два бильярда фирмы «Эрмелин», один обычный, другой американский, изготовленные по его специальному заказу в Италии. На стенах висели кии и все необходимое для игры. Кресла и диваны стояли вокруг шкафчика с баром, каких в доме было множество.

Он прошел дальше и остановился перед стеной, отделанной радикой. Справа на деревянном пьедестале высотой около полутора метров стояла мраморная группа эллинистической эпохи: Венера, играющая с Эротом. С потолка на нее падал свет галогеновой лампы.

Он не обратил внимания ни на красоту скульптуры, ни на волнение, объединявшее персонажей, которое скульптор сумел передать с высочайшим мастерством. Он коснулся пьедестала и толкнул его. Пьедестал повернулся вокруг своей оси, обнажив углубление в основании. Там находилась панель с кодовым замком.

Йосида набрал буквенно-цифровой код, известный лишь ему одному, и стена, отделанная радикой, легко скользнула в сторону, исчезнув в другой стене.

За открывшимся проемом находилось его царство. Тут его ожидало любимое удовольствие, и чтобы стать абсолютным, оно непременно должно было оставаться тайным.

Он уже собирался переступить порог, как вдруг почувствовал сильный удар в спину, мгновенную острую боль и тотчас погрузился во мрак.