"Собаки Иерусалима" - читать интересную книгу автора (Карпи Фабио, Малерба Луиджи)ЧАСТЬ ПЕРВАЯБарон Никомед ди Калатрава считает, что воевать из-за какого-то гроба – затея слишком мрачная, и потому отказывается участвовать в крестовом походеНа величественном ложе под балдахином возлежит в темном халате с тремя подушками под головой барон Никомед ди Калатрава – крупный мужчина лет пятидесяти с большим носом и жиденькими седеющими волосами. Его глаза закрыты, но по тому, как он медленно отворачивается от солнечного луча, проникающего в просторную комнату через единственное окно и бьющего ему прямо в лицо, можно заключить, что он не спит. Рядом с кроватью на неудобном стуле сидит домашний священник дон Бласко и монотонно бубнит над ухом не слушающего его барона: – Брат французского короля Гучо де Вермандуа уже переправился через Отрантский пролив и в октябре будет у Константинополя. Герцог Готфрид Бульонский тоже уже в пути и к Рождеству подойдет к Босфору. Отбыли принц Тарантский, Бомон д'Альтавилла, граф Тулузский Раймон де Сен-Жиль вместе с папским легатом Адемаром, епископом де Ле Пюи. Уехали граф Робер Фландрский, герцог Робер Нормандский, граф Стефан де Блуа… Никомед, не открывая глаз, зевает. Священник, перестав бубнить, вглядывается в лицо барона и с суровым видом изрекает: – А вы все спите. Никомед на мгновение приоткрывает один глаз и, сразу же закрыв ею, говорит: – Я пытаюсь заснуть, да никак не получается. – Вся христианская Европа так и бурлит. Никомед открывает оба глаза и с улыбкой замечает: – Бурление – первая стадия загнивания. Бласко вскакивает со стула, подходит вплотную к кровати и раздраженно восклицает: – Мы должны освободить Гроб Господень! Вот цель нашего Крестового похода. – Ну и освобождайте. Но на меня можете не рассчитывать. Никому не удастся вытащить меня из постели ради такой малости. Священник наклоняется к самому лицу Никомеда и произносит со злобной гримасой: – Не богохульствуйте, барон ди Калатрава, скоро обстоятельства вынудят вас к этому. Кредиторы отнимут все ваши владения – и этот замок, и даже эту вашу кровать. – Я ничуть не дорожу земными благами. На земле мы временные гости, Бласко, разве вам это неведомо? Может, вы об этом забыли? Священник нервно мерит шагами комнату, бормоча молитву: – Jesu divine Magister noster, dissipa consilia impiorum, et omnium illorum qui in pusillanimitate spiritus fallacibus suis argutiis populum tuum irretire ac circumvenire soliuntur. Omnes nos discipulos tuos illumina gratiae tuae… Затем, преклонив колена у изголовья кровати, продолжает: -…ne forte corrumpamur astutia sapientum hujus saeculi, qui perniciosa sophismata sua ubique spargunt, ut et nos in errores suos pertrahant. Concede nos fidei lumen… Вконец раздраженный этим непрерывным бормотанием, Никомед взрывается: – Ну, знаете, Бласко… Могу я узнать, что вы там делаете? – Молю Господа нашего, чтобы он помог мне тронуть вашу бесчувственную душу. – Моя душа – не что иное, как комбинация атомов. Вот если бы вы почитали Демокрита… – А о своей сестре вы подумали? – Она сама о себе думает достаточно. Бласко со вздохом поднимается с колен. – У вашей сестры такое слабое здоровье. – Моя сестра холит свои немочи. В святые метит! С этими словами барон решительно отворачивается от священника. Но Бласко не сдается и, обойдя кровать, снова оказывается лицом к лицу с бароном. – Вам известно, что Церковь не только in spiritualibus [1] отпускает нам грехи наши, но и in temporalibus [2] – прощает долги крестоносцам, защищающим Христа с мечом в руках? – Барон Никомед ди Калатрава не возьмет в руки меч и не прольет ни капли крови – ни своей, ни чужой – во имя кого бы то ни было и, уж конечно, не ради завоевания Гроба Господня. Ну что за чепуха: воевать из-за могилы… Какая мрачная перспектива. – Долги прощаются даже тем, кто просто посетил Иерусалим и не участвовал в битвах. Внезапно распахивается дверь, и в комнату, словно фурия, врывается женщина довольно крепкого телосложения, держа в руках веретено и кудель, сестра барона, Аделаида. Лицо ее пылает гневом. – Какой позор пал на наши головы! Смотри! Смотри, что тебе люди принесли: веретено и кудель, как бабе! Вот она, печать бесчестья! С этими словами Аделаида швыряет «дары» на постель, а Никомед спокойно берет их и с любопытством начинает разглядывать. – Мне еще никогда не доводилось держать в руках веретена… – И тебе не стыдно? – Нет. Между прочим, я с большим уважением отношусь к женщинам, умеющим прясть. Если бы не они, во что бы мы одевались? У сестры Аделаиды, похоже, начинается приступ удушья. – Нет, такого позора я не переживу! – говорит она.с трудом. – Прощай, встретимся на небесах. Возможно… Охваченная внезапным порывом безумия, Аделаида делает попытку выброситься из окна. Священник едва успевает удержать ее, но она бьется у него в руках и кричит: – Пустите меня! Пустите! Я хочу на небо… Наблюдая за тем, как она извивается и машет руками, Никомед иронически улыбается: – Почему бы вам не отпустить ее, Бласко? В конце концов, вниз, на булыжники, упадет лишь ее бренное тело. А душа… Как знать… Душа может действительно воспарить на небо, – говорит он и, закрывая глаза, добавляет: – Animula vagula, blandula, hospes comesque corporis… [3] |
|
|